ГЛАВА I
Моя мама считала, что родила меня в воскресенье. На самом же деле я родился в четверг – 1 ноября 1962 года. И нужно сказать, родился – мёртвым. Из-за того, что мамочка моя переносила меня месяц (и родила десятимесячным), я, во-первых, родился с креативными задатками (как многие знают, что и величайший гений человечества Леонардо да Винчи, а меня многие идиоты часто обзывают Недовинченным, тоже родился переношенным на месяц), во-вторых, с повышенным (от обычного) интеллектом (мои родители и брат – обычные люди и такого слова, как и многие другие интересные слова, не знают, а вот мне, опять-таки можно сказать, повезло), в-третьих, тело моё (кроме лица) было покрыто тёмно-зелёным волосяным ковром (хотя это и не столь значительный факт для человечества), а в-четвёртых («4» моя любимая цифра), я умудрился обмотать шею пуповиной и задохнулся. Здесь нужно сделать небольшое отступление и сказать, что смерть будет часто наведываться ко мне, заглядывая в глаза и обжигая своим дыханием сердце. И Бог и Сатана будут вести нескончаемый бой за мою жизнь. Один, чтобы она прекратилась, другой, чтобы я продолжал жить. И на моей стороне, конечно же, Сатана. Мир идиотов не способен отличить белое от чёрного, считая Бога (и других идолов и божеств) положительным(и) героем (героями). И только единицы (не стоит причислять сюда сатанистов и им подобных, имеющих склонности к насилию, некрофилии, садизму и прочим извращениям – это всё же дети Бога, неправильно истолковывающие сущность Сатаны, которого я считаю своим небесным отцом) способны дать реальную оценку происходящему в этом мире. Но вернёмся снова непосредственно к моему рождению. Акушерка, доставшая меня, сообщила роженице, что её ребёнок не дышит. – Спасите его, пожалуйста, – взмолилась мама. И вот тут медработник произнёсла совершенно непонятные мне слова, как будто совсем ничего не слышала про клятву Гиппократа. – Для вас или для мужа? – Для меня… = Мама часто вспоминает тот случай, порой ссылаясь на фильм «Свинарка и пастух», где главная героиня, схватив новорождённого поросёнка за ножки, теребила его как меха концертины, только гораздо быстрее. То же самое проделали и со мной (только кроме ножек у меня были ещё и ручки), пока я не сделал первый свой вздох после материнской утробы. Отец мой на радостях таких несколько дней отмечал сие событие с коллегами по службе, а на выписку жены принёс, вместо цветов (жене) и конфет (врачам), буханку чёрного хлеба. Кстати, давайте же теперь и о моих родителях: сейчас самое время познакомить их с вами, мои дорогие читатели. Родились они в 1939 году. Как раз в это время (всего 8 лет и пять месяцев этот город входил в Ярославскую область) город Буй, в котором родилась мама, Жанна Николаевна Ядрова (19 сентября), не входил в подчинение к Костроме, поэтому её можно считать ярославной. Во время эвакуации в годы войны она упала аж с третьей (багажной) полки (как моя бабуля умудрилась засунуть туда дочь и оставить без присмотра – остаётся одной из многочисленных загадок этой жизни), вследствие чего у неё развился туберкулёз кости на ноге, который в голодные военные годы практически поставил крест на её жизни: врачи отвезли её в морг умирать. Но она каким-то чудом (Сатана знал, кто родит ему очередного сына) выжила (хотя это и так понятно). Правда, на всю жизнь осталась инвалидом (хромота). Её детство прошло в больницах и санаториях. Ей удалось окончить всего лишь 4 класса начальной школы. Её родной отец, вернувшись с войны и узнав, что его жена вышла замуж за другого, получив на него похоронку, а дочь умерла, уехал жить во Владимирскую область, пока его старшая дочь не нашла сама. У него к тому времени подрастало ещё двое детей. Но эта встреча моей мамы со своим отцом осталась единственной. А второй муж моей бабушки погиб в Польше за десять дней до окончания войны. Больше замуж бабушка, Лидия Михайловна Усович (г.Южа Ивановской обл., 28 марта 1922 года), не выходила. После войны моя бабушка с моей мамой остановились в Воронеже. Отец же мой, Анатолий Алексеевич (6 июля), родился в глухом совхозе Омской области. Его отец (Алексей Дмитриевич) умер (погиб) в фашистском плену в 1942 году. А его мама, Анастасия Герасимовна Булатова (спрашивал у отца о её рождении, но отец не любит распространяться на подобные темы; то, что мне удалось от него услышать, он рассказал, будучи выпившим, а о смерти его отца и вообще узнал через интернет), одна подняла троих маленьких детей (4, 3 и 1 годик), без какой-либо материальной помощи от государства. Папа мой рано стал помогать по хозяйству матери, а чуть повзрослев, сел за трактор. После окончания 8 классов (вечернюю школу отец закончил, будучи на сверхсрочной службе) ушёл служить в авиационный полк в Бурят-Монголии. Остался служить и после окончания срочной службы, и ефрейтором был отправлен в Воронеж. Так в Воронеже они и познакомились. Когда у них появился первенец (то бишь я), а это произошло в роддоме на улице Вайцеховского, они жили по адресу ул.Цюрупы, 36, кстати совсем рядом с Вайцеховского. Вместе с ними в трёхкомнатной квартире проживали бабушка со своим гражданским (как теперь бы сказали, а тогда – сожителем) мужем Владимиром Николаевичем Алексеевским. Именно этот человек, как я считаю, и оказал самое огромное положительное влияние на мою судьбу (если, конечно же, такую судьбу можно назвать положительной). Он разрисовывал нам с братишкой химическим карандашом носки, набивал их тряпками и ватой, делая таким образом игрушки. Уже позже мы с Олегом просто использовали носки (совершенно обыкновенные) как солдат, а книги с карандашами – как танки и броневики. И благодаря деду я, в своё время, собрал замечательную и большую коллекцию солдатиков, которую впоследствии отнесёт на помойку отец. Дед всюду брал меня с собой: мотались по городу, болтали в магазинах с продавцами (мама рассказывала, что в какой магазин не зайдёт со мной, всюду продавцы меня приветствовали), ходили в рестораны, ездили на дачу (и там проводили много летнего времени), и даже в Сочи, Москву (посещение кукольного театра и театра Дурова) и Орловскую область «деда» (так я его называл) меня свозил. Справедливости ради, родители мои тоже немало повозили меня по стране: Симферополь, Ялта, Алупка, Евпатория, Джанкой, Симеиз – в Крыму, Архипо-Осиповка – в Краснодарском крае, Южа – в Ивановской, Ковров – во Владимирской, Москва (что я помню). Без мамы отец возил меня и брата в Омскую и Тюменскую области, Петропавловск (Северо-Казахстанский). Но разрыв неродного деда с «бабой» Лидой, произошедший в начале 70-х, разрушил мою детскую идиллию. Мы разъехались: родители с нами на Степана Разина, бабушка – на Ленинский проспект (левый берег), а дедушка – на площадь Ленина. Но ещё какое-то время я встречался с дедушкой в Петровском сквере, мы ходили по городу, ели мороженое и пирожки. (Нечто подобное потом случится и со мной, когда я буду приезжать к стадиону «Динамо» для встреч со старшей, но маленькой ещё, дочерью.) Бывал я и у него дома. И вот в одно из таких посещений, когда дед копался на кухне, готовя обед, я обнаружил на его столе рукопись о войне (листы из механической пишущей машинки). Зачитался и понял, что это писал мой дедушка. Мемуары о войне. Вот тогда-то я и решил, что стану писателем, таким же, как мой кумир. А потом Владимир Николаевич продал дачу, не поставив никого в известность, после чего родители запретили мне с ним видеться. Мы встречались иногда в городе, но родители не разрешали мне здороваться с ним. Это были тяжёлые моменты. Когда я ушёл служить, В.Н.Алексеевский женился на моей ровеснице, а вскоре умер.
ГЛАВА II
После того, как родители переехали с Цюрупы на Разина (а это через дорогу – начало 1972 года), детство моё закончилось. Оказалось, что мама с папой очень любят ругаться. Мама, правда, рассказывала, что отец избивал её и душил, ещё когда она была беременна мной. Да и потом она постоянно жаловалась (жалуется и сейчас) на проткнутые вилкой руки, на порезанные стеклом ноги, на синяки на лице, на сломанные рёбра и пр. К слову, когда подрос младший её сын, он тоже стал избивать и оскорблять мать, подражая папашке. А уж унизительных слов за долгие годы совместной жизни было произнесено столько, что петитом можно было бы их выложить, наверное, от Земли до Луны. Моим отцу и брату почему-то доставляло удовольствие обзывать маму, делая упор на её инвалидность: «хромая», «камбала», «кандыба» и т.д. Мама же моя, тоже не уступала, бросалась в драку не раздумывая. Но часто, не имея возможности одержать безоговорочную победу, плакала, жаловалась сама себе на судьбу и, будучи эгоисткой и энергетическим вампиром, что присуще многим инвалидам, пыталась отыграться на самом слабом и незащищённом звене – своём старшем сыне. Довольно часто она разыгрывала передо мной сцены самоубийства, заходя на балкон, с криками о суициде, пыталась перенести ногу через ограждение. С трясущимися руками, боясь, что мама погибнет на моих глазах (так как принимал всё это за чистую монету), я день за днём оттаскивал её от страшного места и как мог успокаивал. Однажды, я сказал маме, что сильно люблю деда. Мама схватила, находившийся в ванной комнате, топор и погналась за мной. Я попытался закрыться в спальне, но топорище проскочило между полотном и коробкой двери. Под руку мне подвернулся утюг, которым и удалось выбить грозное оружие. Я крепко налёг на то, что служило мне в данный момент защитой. Не в силах преодолеть мою силу, помноженную на страх, мама начала дубасить топором в дверь, оставляя незабываемые «шрамы» на дереве, которые потом заклеили плотными обоями (или чем-то вроде этого). Почти плача, я умолял маму остановиться. Но подобный случай был единичным. Обычно мама била меня по лицу, а потом просила прощения. Мордовала она меня и за то, что писать я учился левой рукой (как же так, её сын будет отличаться от других учеников: надо быть как все – это самый железный девиз моих родителей, да и многих других представителей человечества; а как известно, левшу вредно и опасно переучивать: возникают неврозы, а мозг начинает отставать в развитии), и за то, что не сразу научился завязывать шнурки на ботинках. Отец же любил пороть меня своим офицерским ремнём (дослужился он до старшего прапорщика). Папа ставил меня на колени (так пороли и его когда-то, и он долгие годы мечтал также наказывать своих детей, до чего, собственно, и дорвался, но младшего он не трогал, да и вообще не наказывал (меня же даже «в угол» ставили часто), так как брат мой был похож на него, а я – из-за чего часто заходили разговоры о том, что мать родила меня не понятно от кого – на его брата), зажимал голову между ног и «экзекуциировал». Но удары кожи ещё можно было терпеть (всё равно было до слёз обидно), а вот когда отец со всего размаху попадал мне бляхой… (Когда у меня у самого появился ребёнок, я дал себе слово, что никогда не подниму на него руку, и никогда не бил своих детей, и даже почти никогда не кричал на них. Но вот какой парадокс: мои дети «забывали», ненавидели, презирали и предавали меня, тогда как я до сих пор забочусь о своих родителях, впрочем, и они обо мне, и с каждым годом люблю их сильнее и сильнее и страшно боюсь потерять.) Вспоминается и такой случай, по рассказам мамы, что когда мне был годик или два, когда ещё братика не было, меня испугала собака: меня затрясло, тело посинело, вроде как приступ эпилепсии. Врачи давали 50 х 50. Так вот, почему-то с давних времён меня не отпускает мысль, что не собака меня тогда напугала, а мои родители. Впрочем, родители не только занимались своими детьми, но и много времени уделяли друг другу: мама уличала отца в изменах, ездила разбираться со своей соперницей (и всего лишь одну любовницу отца мама не может забыть до сих пор), в свою очередь, заводя знакомства (и опять-таки) с моряками и лётчиками. Вряд ли там было что-то серьёзное (кроме одной попытки изнасилования, со слов мамы), но муж её придавал этому огромное значение и, вместо того, чтобы заниматься по вечерам своими чадами, ходил и следил за супругой, начиная с того момента, когда заканчивалась её смена (мама работала и в швейных мастерских, и делала шиньоны на дому, но больше половины трудового стажа приобрела в парикмахерских, будучи маникюршей). Отец целыми днями пропадал в своей части и часто уходил на сутки. Мама работала то в первую, то во вторую смену, после работы заскакивая, то в кино, то к подругам, то по магазинам. А когда они всё же оказывались дома вместе, то начинали скандалить, почти всегда завершая свои «споры» драками, с бросанием различных вещей, плевками, нецензурщиной. Мне постоянно приходилось разнимать их, часто доставалось и «миротворцу». А уж сколько раз моё лицо было оплёвано, когда я находился между ними… Так что жизнь в семье была несладкой. И я довольно часто завидовал детям-сиротам, живущим в детдомах. Как я тогда хотел стать сиротой! И от невыполнимости моего желания приходила безысходность. Я страдал. (Впрочем, все люди страдают. Это закон жизни. Который, как ни странно, придумали сами люди. Ну не хотим мы, не хотим жить счастливо! Нам обязательно муки и страдания подавай!) И от всех детских (недетских) переживаний у меня начали возникать всевозможные нервные тики. То дёргались плечи, то глаза (с веками), а то и вся голова, ведомая ни с того ни с сего резко повернувшейся шеей. Я боролся с недугами в одиночку: силой воли, подолгу сосредотачиваясь на своей проблеме. И побеждал. Но один тик проходил, а другой приходил. И такая борьба продолжалась не один год. Домашняя обстановка отражалась и на успехах в школе. Если первые три класса я закончил с круглым отличием, а в конце года получал памятные подарки и грамоты, то с четвёртого – появились «четвёрки», с восьмого – «тройки», а в девятом и десятом классах (а это были разные коллективы) я был самым худшим учеником (правда, это была уже и другая школа – лучшая в городе, куда я сам перевёлся; и вот какой интересный факт: через много лет и та школа, куда я пошёл в первый класс, и та, которую я закончил, стали одной гимназией – лучшим средним учебным заведением Воронежа), получил самый низкий в классе аттестат: «3,75».
ГЛАВА III
С самых ранних лет, о каких можно только представлять, чтобы оставить ребёночка на много дней без родительской опеки, нас с братишкой стали отправлять сначала в детские, а потом и в пионерские лагеря (Дубовка, Семилуки, Анна, Сосновка). Уже через пару лет мы «закалились» не по-детски. Но первые годы, до школы и после первого класса (это про себя, а брат и вообще маленький: два с половиной года разница; поэтому я его и оберегал, как мог, и защищал от недружелюбных ребят; тут я позволю себе отметить, что рано начал помогать родителям по хозяйству: ходить в магазины, выносить мусорное ведро и, в том числе, отводить и забирать братишку из садика; так вот, я уже в восемь лет был для всех взрослым, а брат мой и в четырнадцать – маленьким, которому нельзя доверить что-либо сделать и ни о чём нельзя попросить: он, как говорится в таких случаях, ничего не умел, так как ленив был фантастически) давались «со скрипом», непривычно и скучно было жить без родителей, среди чужих детей, воспитателей. Особенно невыносимо (днём бегаешь, играешь во что-то; а вечером – ужин и отбой: есть время подумать о своём) становилось вечером. Как-то застрял желток в горле, и навернулись слёзы. А бывало и днём мы с братишкой отходили ото всех в сторонку и тихо плакали по своей горемычной судьбе. И как напряжённо ждали в выходной день приезда родителей, помню. И как было радостно, когда они приезжали… да ещё с бабушкой. Дедушка не приезжал: скорее всего, не знал точно, куда нас отвозили. (Или же приехал только раз, сам по себе, без никого.) Но годы шли, и привязанность к родителям становилась всё меньше. Сильно заболел братик. Подхватил мононуклеоз. Кое-как вылечили, но он был слабеньким и худеньким. И в 1974 году ему дали направление на отдых в Графский туберкулёзный санаторий. А с 1975 (мама постаралась) ежегодно в пос.Краснолесный (ж.д. ст.Графская) на один-два месяца (летом), а после седьмого класса и на все четыре (учился там первую учебную четверть; после девятого и вовсе хотел закончить тамошнюю школу и получить диплом о среднем образовании, но за «взрослое» слишком поведение был выдворен домой) стали отправлять и меня (с братом вместе). Таким образом, в этом санатории я провёл больше года своей жизни. Там я играл «в сыщиков», разыскивая спрятанный предмет по головоломкам в записках, оставленных в разных местах этого медицинского учреждения. Там я устраивал местные олимпийские игры, с факелом из тряпки, пропитанной соляркой (выкрали в соседней тракторной конторе). Там побеждал в «спички» (своеобразная игра, усовершенствованная мной), стремясь завоевать мир. Там я ходил на танцы, устраиваемые для детей корпуса (строение в котором жили дети, и таких строений на территории санатория было несколько: для разных возрастов), и там я тайком от воспитателей уходил на киносеансы в поселковый клуб. Дрался, влюблялся, играл в футбол и настольный теннис, читал книги, начал сочинять свои первые стихи (матерные), которые не сохранились. Графский санаторий стал для меня сложным и увлекательным университетом, дал мне новые ощущения и опыт. Там я познал и первый вкус поцелуя, и первую затяжку сигареты, и первый глоток вина (самогона и водки). Там я вступил в комсомол. В школе жизнь протекала совершенно по-другому. Уроки, домашние задания, ответы у доски, контрольные (но и на игры и развлечения времени тоже оставалось достаточно). Иногда наезжали старшеклассники, бывало, отбирали по несколько копеек (это только в начальных классах). До физического насилия дело не доходило. Но вот однажды, когда я шёл играть в хоккей на водохранилище (я постоянно зимой играл в хоккей, то на льду площадки на соседней улице, то на реке, то в своём дворе, используя вместо ворот лавочки, то во дворе через улицу, используя вместо ворот ящики из-под молока, но там и там, и там были подчас разные ребята; играл и на «Золотую шайбу» на крытом стадионе; летом же мы на площадке (зимой там заливали каток) по улице Замкина играли в футбол (там-то и зародился в будущем мой индфутбол); играл и в мини-футбол, защищая честь школы и домоуправления; играл и на «Кожаный мяч» на больших стадионах; впрочем, игр различных хватало: солдатики – в песочнице, фантики, пробки – в школе, снежки – зимой во дворе, настольные футбол и хоккей – дома; кстати, для дома я придумал ещё несколько игр (кроме «носков»): мы играли в футбол-хоккей теннисным мячиком, мы гоняли по паласу школьными деревянными линейками теннисный шарик и даже прыгали в высоту, через натянутую ленту на диван, от чего у него со временем отлетели ножки), ко мне пристал более взрослый мальчик из другой школы и за то, что у меня не оказалось денег, разбил нос. Родители (мамина инициатива, скорее всего) мои, правда, дело это так не оставили, через милицию нашли того мальчика и его даже хотели судить, так он многих тогда ребятишек избивал и отнимал скудную наличность. Но, по словам опять-таки же мамы моей, она заступилась за него, и его простили. В том же классе, в котором я провёл первые восемь школьных лет (исключая два месяца, что учился в Краснолесном), мальчиков насчитывалось девять человек. Жили мы относительно дружно. «Иерархии» особой не было, хотя лидеры (с позиции силы) имелись. До определённого времени я был тихоней, в потасовки не влезал, драться не любил и не умел. Но после седьмого класса, захватив лидирующие позиции в санатории, я пришёл в свой класс, чтобы потеснить «верхушку» «авторитетов» и здесь. Я делал это совершенно не специально («угроза» моему «благополучию» не наблюдалась), так само получилось, хотя подраться и с одноклассником, и со старшеклассником при этом пришлось, что, в конечном итоге, только укрепило мои позиции. Можно было бы до окончания школы «почивать на лаврах».
ГЛАВА IV
Ах да, вот ещё что не упомянул важного, чтобы уж совсем плотно подойти к последним годам учёбы в школе. Когда я стал пионером, меня избрали (за рост и за примерное поведение) знаменосцем школьной организации юных ленинцев. Так я и выносил своё знамя на каждом торжественном школьном построении (а однажды пришлось нести и пионерское знамя Центрального района Воронежа). А когда я начал школьный год в Краснолесном, то и там тоже мне доверили почётную должность знаменосца, так как прознали, что такой опыт у меня имелся. На этой «героической» волне (в Железнодорожном районе города, к которому относился Краснолесный) я и вступил в комсомол, хоть мне тогда ещё и не было 14 лет. А тут и четверть закончилась, я вернулся в Воронеж. В классе, кроме меня, только одна девочка была комсомолкой, другие одноклассники либо носили пионерские галстуки, либо прятали их в карманы, портфели и пр. Знаменосец у комсомольской организации школы уже был, а посему знамя я больше никакое никогда не носил (кроме своих собственных, но это когда ещё будет). Нельзя не упомянуть и о других моих увлечениях семидесятых (это, на мой взгляд, тоже важная деталь моего детства). В конце 60-х родители как-то купили четыре лотерейных билета, подписав их своими именами и именами своих детей. Билет с надписью «Вадим» выиграл пианино. Родителям получить бы деньги, но они решили, что это знак свыше, и наняли мне репетиторшу, жирную еврейку, которая сразу же стала бить моими пальцами по клавишам, тем самым вызывая отвращение к музыкальной грамоте. Потом, когда я пошёл в школу общеобразовательную, родители устроили меня и в школу музыкальную. Через три года я её бросил, так как в нормальной школе я учился очень даже удачно, а в музыкальной по проклятому сольфеджио получал лишь «трояки». И в один час моё самолюбие треснуло. Родителям бы убедить меня, сказать, чтобы я не обращал внимание на эти тройки. Но никто мне в этом не помог. Пианино несколько лет ещё простояло, пока его не продали за бесценок. Также меня хотели видеть танцором (балетным). Водили (наверное, до школы, или же в первых классах) в какой-то дом культуры. Но я оттуда тоже «сбежал». Вообще, «сбегать» при первой же большой трудности, было серьёзной чертой моего детства. И здесь тоже никто не говорил мне о стойкости духа, силе воли, твёрдом характере. Шахматы, футбол, гребля на байдарках, вольная борьба: во все секции я «записывался» сам и изо всех этих секций я сам и уходил, не достигнув хоть каких-нибудь «знаменательных» вершин. В десять лет получил первое сотрясение мозга (на ледяной горке сбила девочка, и я треснулся затылком о лёд, потеряв на несколько минут сознание), несколько раз ломали и разбивали нос, в том числе, на борьбе и на футболе, несколько раз лежал в больницах (как дополнение к сказанному выше). Начал писать стихи (а ведь готовил себя к прозе, о чём не забывал), как я тогда считал. Подтолкнул меня к этому мой одноклассник Боря Васищев, сочинивший эпиграммы на всех учеников нашего класса. Я почему-то позавидовал ему и пробовал подражать, потом пытался накладывать «стихи» на уже известную мелодию, потом что-то получилось откуда-то заимствованное… Закончив восьмой класс, я как-то сразу (за три каникулярных месяца) повзрослел. Во-первых, как уже упоминал, я перевёлся в другую школу, в класс с математическим уклоном. И здесь мне было на кого равняться: мой лучший тогда друг Боря Пилипенко уехал учиться на математика в Москву, в школу при МГУ. Таких, конечно, выдающихся математических способностей у меня не было, и я довольствовался лучшей школой Воронежа. Я просил моих родителей забрать меня на день из санатория, но они этого делать не стали. Тогда я встал рано утром, выбрался через окно палаты, дошёл до станции, сел в электричку, доехал до города, прошёл собеседование, был зачислен, заскочил повидать родителей, а уже вечером (или, может быть, на другой день) вернулся снова в Краснолесный. Во-вторых, у меня появилась подруга, с которой я обнимался и целовался. В-третьих, в санатории я стал настоящим «криминальным авторитетом», как сейчас бы сказали. Все младшие дети подчинялись мне беспрекословно, а ровесники и старшие никогда не гнали на меня «пургу». Я «разруливал» все спорные вопросы и, если того требовалось, кулаками. У меня даже, для пущей важности, была своя бригада (опять приходится выражаться на языке девяностых). Но я был лидером не только с этой стороны. Не стоит забывать, что мной проводились спортивные мероприятия в рамках детской, что ли, олимпиады (бег, подтягивание, метание «ядра» и «копья», отжимание от земли и пр.), устраивал турниры по шахматам, шашкам и настольному теннису, организовывал футбольные матчи с местными пацанами (и даже с тамошней взрослой командой «Локомотив», участвовавшей в чемпионате города, сыграли, правда, продув со счётом 0:11). В-четвёртых, я пристрастился к выпивке и не упускал шанс купить несколько бутылочек (меня тогда уже продавщицы принимали как совершеннолетнего) плодово-ягодного или же послать «гонца» в посёлок за самогонкой, чтобы распить спиртное в тесном кругу своих «единомышленников» (пристрастился к спиртному и мой младший братишка). Здесь «лирическое» отступление. На первую выпивку, ещё за год до этого (в 1977), нас, двух городских мальчишек, подбил один деревенский (в санатории много отдыхало ребят из сельской местности). Мы взяли два «огнетушителя» («тушака»; по 0,8 литра) вина «Далляр» (сейчас такое, по-моему, не производят). И выпили где-то по полтора гранёных стакана, а оставшееся припрятали в хвойном лесу «на опохмел». Возвращались в санаторий разными путями. Я так хорошо опьянел, что, спотыкаясь, медленно-медленно падал, а упав, не чувствуя боли, мягко катился по земле. Потом мне ещё долго хотелось повторить то состояние, но уже не получилось. И наконец, в-пятых, в 1978 году я начал писать стихи без ненормативной лексики, что стало, пусть коротким, но, безусловно, знаменательным шагом на моём творческом пути. Так, за лето я написал три «песни», стихотворение и басню, а за весь этот год – 21 «произведение» (и они сохранились: я завёл заветную поэтическую тетрадку; а вот сама тетрадка впоследствии куда-то запропастилась, но перевести стихи в электронный вид я успел; правда, ни малейшей художественной ценности они не представляют).
ГЛАВА V
В новый школьный коллектив влился без проблем, так как все ученики (или почти все; я никого там не знал) до начала занятий друг с другом знакомы не были, причём большинство учащихся были чистейшей воды «ботаниками» («математиками в очках»). В первых днях меня спровоцировал на драку парень из обычного класса, занимавшийся в секции бокса. Мы дрались после уроков, как говорится, на заднем дворе, при немалочисленной группе свидетелей-зрителей. Решено было драться до первой крови. «Боксёр» наносил мне массовые удары и руками, и ногами. Я удачно защищался (ставил блоки), а при первой возможности нанёс ему прямой в нос. У него пошла кровь. Бой был остановлен. А меня после этого никто уже там не задевал. Но всё равно любимчиком у девчонок в моём новом классе стал не я, а другой мальчик. Что, впрочем, меня не сильно расстраивало. А класс наш был дружным и мирным. Иногда по выходным мы собирались у кого-нибудь дома (но не у меня: на целый день, тем более, выходной, квартира моих родителей пустующей не оставалась). Танцевали, чисто символически выпивали. Тяга моя к спиртному ещё не сформировалась, и, учась в девятом классе, я никогда не напивался и даже с виду не казался выпившим. Разве что для куража иногда всё с тем же мальчиком-«любимчиком» мы иногда старались перед девчонками казаться слегка пьяными. (В марте 1979 вместе с классом ездил в Орёл, Мценск и Курск. В Мценске купили одну или две бутылки сухого вина и на двоих или на троих выпили: остальные были паиньками.) А вот учёба моя дала серьёзную трещину: со среднего ученика в восьмом классе я скатился практически до круглого троечника в девятом. В году вышло две «пятёрки», что шли в аттестат, по географии и черчению, «четвёрка» по физике, хотя я её не знал совершенно, просто добрый наш «физик» никому тройки не ставил. Ну а остальные – все «тройки». Наступил последний год до окончания школы. Последнее детское лето тоже было запоминающимся. Я попробовал курить. В начале июня. И всё из-за того, чтобы завоевать, а потом и укрепить свой авторитет в санатории (июнь-июль; прощай, санаторий!). Сначала я «курил», не затягиваясь дымом, и одну сигарету в 1-2 дня, потом потихоньку начал привыкать. Покуривал и во время самостоятельной поездки в Запорожье, к девушке, с которой познакомился в Крыму в 1977, а потом вёл с ней переписку, в конце июля, а на трудовой практике в совхозе «Артамоновский» в августе я уже «дымил» и выпивал вовсю. Жизнь вдали от родителей делала своё дело: хотелось казаться по-настоящему взрослым. Ещё в этот период я уличил маму во вранье и понял, что из года в год она довольно часто обманывала меня, в мелочах, в крупном… Это стало таким шоком! Идеал любимой мамы пошатнулся и растаял, пелена доверия упала с глаз, обнажив новую сторону неизвестной доселе жизни. Чуть остановлюсь на совхозе, где школьники целых три недели убирали картофель, танцевали по вечерам, а такие мальчики, как я, ещё и умудрялись хорошо выпить, из-за чего моя тогдашняя девушка «бросила» меня. На прощальное ночное гуляние меня пригласила другая девушка (прознав, видно, что я теперь «одинок»), не очень красивая, и ещё жуткая троечница и «серая мышка». Неожиданность такого взрослого предложения от такой неприметной особы привела меня в замешательство, пусть не заметное с виду, но подтолкнувшее к отказу, о чём я потом чуть ли не всю свою жизнь жалел. Пребывание (обстановка вольная, природа первозданная) моё в совхозе «Артамоновский» Новоусманского района Воронежской области в 1979 году привело к тому, что мне удалось написать первые более или менее стоящие стихи (хотя этому ещё предшествовало знакомство с поэзией С.Есенина, когда, как гром среди ясного неба, я осознал себя совершенно не поэтом, а человеком марающем бумагу, а знакомству с творчеством «Сергуна» предшествовало ещё и знакомство с классическими размерами русской поэзии!). … Охапки сена высятся над лугом, Парит земля, а тучи на засов. К пахучим травам с самым лучшим другом Иду я вдоль оврагов и лесов. Лишь только солнце скроется за краем, За краем тем, куда дороги нет, Мы место в стоге сена выбираем, Ловя заката красного отсвет. Луна взойдёт, и луг засеребрится, В тиши мигают звёзды невпопад. В такую ночь не может не присниться Любимой девушки знакомый взгляд. … Снегом всё занесено как в сказке. Грусть, печаль хотя б на час долой. Мчит на тройке в вольной дикой тряске По морозцу парень удалой. И мороз его встречает бойко: Вьюжит волос, больно щёки жжёт. Но звеня бубенчиками, тройка, Догоняя звук, летит вперёд. … Ч то дало мне некоторую творческую уверенность, которая, в свою очередь, родила к концу года (чуть забегу вперёд) и ещё несколько неплохих перлов. … Лист упал, не удержался. Его лучший хоровод По деревьям пробежался И улёгся без забот. К югу утки собираясь, Посидят у камыша; Грузно, с криком поднимаясь, Улетают не спеша. Ручейки текут, искрятся; Чисто в зеркале воды. Пусть во сне тебе приснятся Всласть отпевшие дрозды. И в пленительном молчанье, Доносящийся порой, – Тихий голос расставанья, Запах осени сырой. … Помню: ветер бился В расписные ставни. ...С болью уносился Этот вечер давний. За лес солнце село, Опустела волость. Быстро пролетела Детская весёлость. Мне б сейчас вернуться В тот мой край далёкий, В детство окунуться С трескотнёй сороки. У орловской речки В тихой деревушке Я тогда на печке Слушал крик кукушки... … Не шелохнётся пространство великое, Ночь каждый звук сторожит. Только дорожка под лунными бликами Яркою лентой бежит... ...Тихо и холодно. Крупное, сонное – Темь с горизонта сметёт, – Медленно, ровно – светило червонное, Мир открывая, взойдёт... Ночь отступила. Открылись владения Матушки русской зимы: Снега искристого хрупкое пение, Блеск голубой бахромы. Вытканы, вышиты, пухом обложены Реки, леса и поля, Щедрой рукой серебром заворожены Сердцу родные края. Утра волнение новыми красками Встретит молчанье ветвей, И поделиться российскими сказками Сможет раздолье степей. … И ещё несколько приличных стихотворений было написано в 1979 году, в частности, «Открывается даль…» и «Калина».
ГЛАВА VI
В том же году (даже возможно, что с конца 1978) я начал издавать домашнюю газету (название не помню). На развороте школьной тетради в клетку рисовал «шапку», ставил номер и дату выхода, записывал туда свои первые рассказики, а точнее миниатюрки (я упорно старался подражать деду и помнил, что должен стать писателем), которые не сохранились, и, конечно же, стихи. К низу одного разворота я аккуратно приклеивал ещё один. Таким образом, получалось «солидное» «издание». Просил родителей и брата читать мою газету. Но родители не верили, что это написал я, считали, что их сын откуда-то переписывал. Каждый номер, после того, как он висел на стене неделю, я снимал, сворачивал вдвое и складывал на шкафу в нашей с братом спальне. Таким образом, накопилась приличная пачка. Но однажды я заглянул на шкаф и не обнаружил там своё детище: отец отнёс плоды моего творчества (это слово всю его жизнь вызывало у него негативную реакцию: куда ближе ему были «равняйсь», «смирно» и «убираться», так как он всю жизнь, почти ежедневно, делал в квартире уборку) на помойку (про солдатиков читатель, наверное, ещё не забыл). После этого случая выпуск домашней газеты я прекратил. А по возвращению из совхоза (снова вернусь к началу последнего школьного года) было принято решение (так учителя решили и посоветовали мне) о моём переводе в обычный класс. И тут такое завертелось! Первым, о чём спросили меня новые однокашники, так это о том, выпиваю ли я и выпью ли я бутылку? Бутылку водки я тогда выпить не мог, но подумал, что бутылку вина осилю спокойно, и дал утвердительный ответ. Так я вошёл в четвёрку самых отъявленных выпивох класса. После занятий мы, обычно, ходили в пивную и выпивали по три-четыре кружки пива. Потом я приходил домой, немножко спал, а вечером наскоро делал уроки. Когда у кого-то появлялись более крупные деньги (так я как-то нашёл десятку на земле), мы уходили с уроков, покупали бутылку водки и как всегда шли в пивную. По воскресеньям же мы «отдыхали» уже всем классом (на такие гулянки приходили, конечно же, не все), у кого-то на квартире (но чем-то всё-таки такая расслабуха отличалась от прошлогодней, большим пьянством, возможно). Иногда, когда родителей не было дома с утра, я не шёл в школу, а ходил в магазин, брал там бутылку (0,7-0,8) креплёного вина и выпивал её. Потом уходил гулять в город и возвращался в то время, в которое обычно приходил из школы. Однажды я перебрал и сильно пьяным пришёл в школу, где меня отвели к директору; стоял вопрос об отчислении, вызывали родителей. Ходил отец и «дело» «замял». Ещё раз ребята накупили много водки и трёхлитровую банку маринованных помидоров, засели у кого-то на «хате». Я ничего не ел утром, и на пустой желудок, после пропущенных пары стаканов, меня развезло. Потом мы ходили по городу, а пацаны приводили меня в чувство. Появилась у меня и школьная «любовь», которая стала моей первой женщиной. Она сама выбрала меня, после того как её «оставил в покое» другой мальчик нашего класса (один из нашей четвёрки). Вот, в общем-то, и все воспоминания (рассказ о моей жизни получается каким-то уж слишком длинным; в мои планы, ещё два дня назад, не входило так подробно излагаться; материал планировался для чтения на несколько минут, но «Остапа понесло», и как теперь выходить из этой ситуации, я не очень хорошо представляю, разве что постараться писать более сжато) на скорую руку. Учился я, как уже упоминал, слабовато. Особенно туго было с английским и литературой: еле вытянул. По сочинениям мне ставили то 3/2 (смысл и ошибки), то 2/3 обычно. Не отличался я и в биологии, и в НВП. Обложался также и в точных науках: алгебре и геометрии (а в предыдущей школе были пятёрки). Остальные вытянул на «4». В конце учебного года во время футбольной игры на уже упомянутой площадке, я неудачно попытался сделать подкат: нападающий задел рукой мой нос, свернув его набок. Нос выправляли в студенческой поликлинике, после чего заткнули его бинтами, а сверху нацепили повязку. На последний звонок я таким и пришёл в школу. – Мы тебя таким и запомним, – сказала классная. – Впереди ещё экзамены, – философски изрёк я. Конечно, я оказался прав. К концу экзаменов я повязку удалил сам, не ходя больше в эту поликлинику. А после успешной сдачи экзаменов наш «прославленный» квартет пил разбавленный спирт с физруками. (По физкультуре у меня тоже выходила «пятёрка», но на последний урок я, забухав, не явился. Мне поставили двойку, а в году вышла четвёрка.) Выпускной! Чуть не забыл про него. Даже не ожидал, что «важных» воспоминаний окажется так много. Пришли мои родители, поэтому я отказался от выпивки со своими товарищами и ограничился лишь бокалом шампанского. Родители после ушли домой, а я утром, со своей знакомой просто гулял по городу, даже зашли на футбольную площадку. До ухода в армию я ещё неоднократно с ней увижусь; мы даже ночевали в квартире у моей бабушки, когда она уходила в ночные дежурства вахтёром в какое-то общежитие. Но это я снова чуть забежал вперёд. Всё! Прошёл июнь! Школа закончена! Но «гулять» мне довелось совсем недолго. 14 июля пришёл вызов из Вольского высшего военного училища тыла. А на следующий день мы с мамой выехали в Саратовскую область. Здесь непременно нужно сказать, что это была чистая инициатива моих родителей. Отец мечтал, что я пойду по его стопам, но только офицером (потому как завидовал он и им, и их жизни, и их службе, и их зарплате), а профессию выбрали сытую (начальник продовольственной службы с перспективой стать заместителем командира полка по тылу), чтобы катался я в своей жизни как сыр в масле.
ГЛАВА VII
Новые знакомства, новые выпивки, новые впечатления и познания. В училище делали всё, чтобы абитуриенты уезжали обратно: и кормили ужасно (протухшей жареной селёдкой), и воду на несколько дней отключали в жуткую жару (здесь мама меня спасала, передавая через забор бутылки с минеральной водой), и спать укладывали по девять человек на три койки (шесть человек – нижний ряд, а в верхнем – ещё три человека поперёк лежат). В такой диспозиции нельзя было даже повернуться. Как-то я оказался на одной койке с простуженным юношей: он всю ночь кашлял мне в лицо, а я ничего не смог с этим поделать, даже руки выпростать было не возможно. С тех пор ко мне на долгие годы прицепился хронический кашель, и прошёл он только после того, как я бросил курить. Экзамены я выдержал: сочинение написал на «3», а точные науки сдал на «хорошо». 4+4+4+3+4(аттестат)=19 – это и оказалось проходным баллом. Многие мои новые друзья не сдали, но некоторые прошли отбор и остались в училище. Строевая, физподготовка. До одурения, можно сказать. Чуть позже выдали форму. Я не торопился её надевать (к примеру, в отличие от пионерского галстука и комсомольского значка): хотелось побыть ещё в «гражданке». Возможно, уже скоро, я принял бы присягу и соединил свою судьбу с профессиональной армией. Если бы не случай. Было какое-то занятие. Нам выдали автоматы. Потом мы смотрели кино или футбол (шла московская Олимпиада), я приставил автомат к рядом стоящей койке, а сам увлечённо следил за происходящим на экране. Кто-то из курсантов, который служил не первый год, оттащил мой автомат и спрятал где-то в казарме (по-моему, под матрас его засунул). Автомат мне вернули достаточно быстро, но офицер отчитал меня перед строем, что стало почему-то обидно. Я подумал о том, что не хочу служить в армии, где есть такие козлы. Ещё я подумал, что этот случай мне будут вспоминать долго, и решил уйти. Мои товарищи отговаривали меня, убеждали, что не стоить пороть горячку из-за такой «мелочи» и т.п. Но помните, как я бросал творческие и спортивные секции в детстве. Не было во мне ещё того кремня, который мог жёстко противостоять жизненным невзгодам. Булат ещё не закалился. Из Вольска в Аткарск, а оттуда, не забыв попить разбавленного пивка в привокзальном буфете, поездом до Мичуринска и электричкой до Воронежа, отдав последний рубль цыганке, за её гадания. Я был настолько лысый, а в те годы такие «причёски» не носили, а за плечами был полупустой вещмешок, что все принимали меня за освободившегося уголовника. Растянувшись (насколько это возможно) в почти пустой электричке на сиденье, я уснул. А когда проснулся, весь вагон был просто-таки забит пассажирами, но напротив меня «лавочка» пустовала. – Я так и знал, – таким словами встретил меня отец. А мама до сих пор упрекает меня тем, что я не стал военным, что она ездила со мной, старалась, испытывала трудности, а я не оправдал надежд. Если бы я стал военным, это было бы самым сильным счастьем для моих родителей, они бы гордо рассказывали обо мне своим знакомым, но своим поведением и поступком я омрачил их жизнь. – Ты – неудачник, – говорит мне моя мама по сей день. Зато я благодарен судьбе... Хотя, если бы мне снова представилась возможность начать жить с лета 1980, я, помня, какие лишения пришлось испытать и в какой заднице нахожусь сейчас (ни работы, ни денег), возможно бы выбрал армию… Наверняка бы выбрал. Снова стать молодым, да ещё с тем запасом жизненного опыта! Пройти новый путь, новые впечатления! Не повторить ошибок прошлого существования! А биографию своей «исчезнувшей» жизни я мог бы и так написать. Только назывался бы мой «труд» не автобиографией, а фантазией, например. (И лишь жаль было бы моих ненаписанных стихотворений и рассказов… А с другой стороны… что их жалеть? Кому они нужны? Кто их читает?) В Воронеж я вернулся 12 августа, а уже 1 сентября работал на Воронежском заводе полупроводниковых приборов (№ 111, ВЗПП), в 6-м цехе, учеником испытателя деталей и приборов электронной техники. 15 октября уволен в связи с призывам в Советскую армию. После училища я мог пройти собеседование в Технологическом, например, и с теми оценками, что получил на экзаменах в Вольске, мог быть зачислен на факультет с военной кафедрой, избежав участи служить два года. Но я принципиально не захотел. Уйти от перспективы всю жизнь прожить среди круп, сахара, масла, тушёнки, чтобы вновь встать на путь, предполагавший жить среди молока, масла, сыра (или мяса)?! И душа поэта яростно блевала от таких перспектив!!! 23.10 – первый раз прибыл на сборный пункт; могли забрать в Баку. Но отсрочили. Последние дни гражданской жизни я что-то сочинял, где-то гулял, поссорился со знакомой (из-за чего мы даже не переписывались в следующие два года) и немного выпивал. Но проводы в армию закатил (при помощи родителей). Пригласил только друзей и девчонок из старой школы. Это интересный факт. Проводы попали аккурат на мой день рождения, на моё совершеннолетие (так убивались два зайца).
ГЛАВА VIII
После его приезда вышел очередной устиновский приказ о демобилизации и призыве. Меня приняли в «черпаки» (как отслужившего год). И тут я забурел, начались трения с Уставом: подавал плохой пример для окружающих. Меня часто наказывали: посылали черпать экскременты из сортира (все удобства были на улице). Но я был неисправим: старался противопоставить свою вольную душу поэта армейской казёнщине. Тогда меня перевели в полк (все удобства – в казарме). В один день мне присвоили второй класс, объявили победителем соц.соревнования дежурной смены полка и выдворили с точки. 19.11.81 – полк, технический дивизион, 1-е отделение. Кстати, отслужив год, я заметил, что волосы выпадают из меня чуть ли не клоками: высотомеры и дальномеры делали своё пагубное дело. Начал стричься налысо. Подал заявление на поступление в военное училище (стыдно было перед родителями, решил пойти им навстречу). 12.02-12.03.82 – полигон; дорога туда и обратно; Сарышаган Джезказганской обл. Казахской ССР. Во время следования туда я совершил небольшой подвиг: двигался за отставшим молодым солдатом по идущему составу, иногда рискуя сорваться вниз, сломать себе руку или ногу и замёрзнуть в бескрайней степи Казахстана. Но не сорвался, солдата спас и получил от старшины дополнительные портянки. Выставлялся в караул на станциях во время стоянок, где и подцепил простуду. Пытался с ней работать на позиции, но ещё больше промёрз (минус двадцать, и сильнейший ветер): простуда перешла в пневмонию, причём серьёзную (температура – сорок). Но отцы-командиры всё равно посчитали меня симулянтом и затаили злобу. Вообще, между офицерами и солдатами, как я подмечал за время всей моей службы, не прекращалась обоюдоострая ненависть. Эта ненависть в конце концов вылилась, когда я опоздал на полковую политинформацию, в семь суток ареста, объявленных командиром полка. О поступлении в училище можно было забыть. 15-22.04 – Тульская гарнизонная гауптвахта (полк ВДВ). Вот здесь, на мой взгляд, впервые и по-настоящему проявился булатовский характер. Все, кто приезжал с той «губы», были подавлены и сломлены. Мой однополчанин и сокамерник бился головой о стены, пытался сломать себе руку в туалете (но лишь сломал писсуар), только чтобы его оттуда забрали и перевели в санчасть или госпиталь. А я, несмотря на то, что от соприкосновения с негашёной известью у меня прилично раздуло руку, вернулся в свою часть бодрым, весёлым и жизнерадостным. В конце мая или начале июня снова приезжала мама. И уже вроде бы без брата. И снова был футбольный турнир, но только на большом поле (11 человек в команде) и среди подразделений части. Стали чемпионами полка. И снова шахматный турнир. В финале я встречался с товарищем, у которого никогда ни до этого матча, ни после – не выигрывал. Сильно играл товарищ. А тут я выиграл! И стал чемпионом дивизиона. И на новой должности – оператор «по привинчиванию крыльев и рулей к ракете» – по окончанию полугодия – также получил классность, но снова – третью. И продолжал борзеть и пререкаться с офицерьём. За что меня постоянно стращали новой гауптвахтой, через день оформляли в различные наряды (кухня, дневальный, часовой), коих только за последний год службы получилось чуть ли не под сотню (а может, и больше; я вёл счёт, но бумажка потерялась), но осознав своими тупыми башками, что мне это всё до лампочки и фонаря, перевели в строители. Раз уж я упомянул о «потерянной бумажке», то заострю ваше внимание и на следующем. 1. Во время следования на полигон, я записывал названия станций, которые мы проезжали. Офицер отобрал эту «записку», объявив мне, что я являюсь пособником иностранным шпионам. 2. Стихи я сочинял и в армии. Несколько стихов были найдены в тумбочке и уничтожены заместителем командира полка по политической части. Восстановить их, кроме одного, не удалось. 3. На втором году службы я стал «коллекционировать» сигареты (целые пачки). Что-то я покупал в нашем «чипке», а что-то – будучи за пределами части: тогда в сельпо можно было наткнуться и на (настоящими они были, молдавскими или финскими, для меня не столь было важно) «Marlboro», «Kent», «Camel», «Salem», «Pall Mall». Таким образом, я насобирал более двадцати шикарных пачек. Мечтал привезти их домой и похвастаться перед друзьями (отпуск мне так за два года и не дали: рылом не вышел). Офицер нашёл мою коллекцию и присвоил себе, даже не подумав как-то возместить (материально). 4. Родители сохраняли мои письма от меня, приходящие домой. Я же – хранил их письма. Когда писем становилось увесисто, я отправлял их бандерольками родителям. Чтобы сохранилась (для потомков, конечно) вся переписка. Но родители эти бандерольки, после вскрытия, выбрасывали на помойку (так и жизнь свою туда же спустили; впрочем, это и ко мне тоже относится). Так, мои письма сохранились, а родительские – нет. 17.06-17.10 – строительная бригада на территории части (помощник сварщика, штукатур). Я, надо признаться, преуспел в штукатурном деле. Все копали, я же – штукатурил. Не ожидал даже от себя такой «прыти». Правда, «штукатурство» моё отличалось от обычного, а заключалось в латании щелей между бетонными арками ангара. Ну и призыв наш не забывал иногда расслабляться при помощи алкоголя (в армии мне довелось пробовать одеколон, было такое, но после службы я дал себе зарок всякую гадость не пить, ну и почти что слово своё сдержал, кроме пары незначительных разиков, о которых я, если не забуду, ещё упомяну). Во время одного похода за спиртным, меня с этим самым спиртным задержали и снова объявили семь суток «губы». Все бутылки, что нёс, я при офицерах тут же разбил. А вечером всё же выпил (и больше остальных), так как параллельно мне шёл другой «диверсант» и нёс на две бутылки больше, чем я. Вот мне лишнюю бутылку ребята и отдали (а так всем предполагалось по две): литр вина – неплохо (в своей жизни я выпивал и два с лишним литра за раз, но в армии лучше пить так, чтобы не было заметно)! Плохо лишь то, что меня ожидал очередной кромешный ад заключения: пытки, избиения, унижения, издевательства, голодная диета. Но мне повезло: в день (понедельник), когда меня должны были отправить на «отсидку», пришёл приказ откомандировать группу солдат на строительные работы под Курск. Из части собрали всю «шелупонь», которая постоянно нарушала дисциплину и мешала добросовестно защищать Родину, и выслали к чёртовой матери. Как вы догадались, в эту группу попал и автор данной рукописи. Небольшое патриотическое отступление. Во второй половине 1982 года началась какая-то заварушка в Польше. Весь полк заставили писать заявления о личной готовности каждого служащего срочной службы помочь братской Польше. Из полка только один человек наотрез отказался (нет, не я). А в конце года, незадолго до моего покидания Тулы, пришёл приказ о переводе полка в Сирию: там американцы и израильтяне уничтожили всю систему ПВО и безгранично хозяйствовали в небе. Надо было помочь братской Сирии. И вот тут, устыдившись того, что в такое тяжёлое время, когда многие мои ровесники гибли в Афганистане, я как бы отсиделся в тылу, подал рапорт на продолжение своей службы в полку, просил командование послать меня в Сирию. «Что я забыл на гражданке? – рассуждал, – никто, вроде не ждёт (я переписывался с девушкой, той, что обнимался в санатории, но она теперь жила в Новгородской области, а в Воронеже у меня никого не было), а так «повоюю», «героем» стану, не стыдно людям в глаза будет глядеть». И таким с нашего призыва (самого старшего; остальные на войну ехали, а потом героически сбивали и американские, и израильские самолёты) оказался я один. Но мне отказали в просьбе: типа, отслужил положенное и вали на все четыре стороны. 20.10 – Орёл, Курск; Курская обл., в/ч 61364, строительная рота, 2-е отделение (авиационный полк ПВО).
ГЛАВА IX
На новом месте задача новоиспечённых строителей была не такой уж и сложной: сделать пол в авиационном ангаре (похожее строение на тульские ангары, но только те поменьше – для ракет, а эти побольше – для самолётов). Пол засыпался щебнем (утрамбовывался), потом песком, а в заключительной части заливался гудроном. Мы рубили огромные кусмяры смолы на кусочки поменьше, закидывали их в специальные ёмкости, варили там, потом разливали по вёдрам, а вёдра таскали в ангар. Жар, копоть: возвращались в часть (на грузовом автомобиле, в кузове) с серыми лицами. Иногда после работы просто сидели у костра (дожидаясь грузовика), который поддерживали вёдрами авиационного керосина (плескали в костёр аж по целому ведру), и грелись. На мой день рождения приехал отец. Привёз мне форму (он служил в вещевой части), в которой я должен был уволиться: из Тулы меня турнули в каком-то старье, а в чужом полку не практиковалась «дедовщина» в том виде, чтобы можно было «отжимать» форму у салаг (там свои «деды» имеются). Мы съездили в Курск, зашли к нему в гостиничный номер, где он остановился на сутки, выпили по сто грамм (миллилитров) за меня. Дембельский аккорд группа, собранная с разных частей ПВО МО из увольняемых в запас, завершила досрочно, и нам сказали о том, что после ноябрьских праздников отпустят по домам. Последние два дня тянулись как целая вечность. Но нам повезло: нас, разгильдяев первой гильдии, демобилизовали почти что первой партией по стране. После нашего отъезда демобилизация была приостановлена на две недели (чуть ниже вы поймёте, почему). 9.11 – уволен в запас, Курск. На курском железнодорожном вокзале, я, будучи уже изрядно выпившим, услышал от, такого же выпившего, мужика, что настанет время, и Ленинград переименуют в Петербург. Утром, десятого ноября я вернулся в свой родной город. Отметил приезд с товарищами по двору; вечером мама познакомила меня со своей коллегой по работе, молодой девушкой. А на следующее утро, потягивая бутылочное пиво, я узнал, что вчера умер Л.И.Брежнев. Моя жизнь до армии и в ней и моя жизнь после армии как бы разделили судьбу Родины невидимой тогда ещё чертой. Не за горами ожидались громаднейшие перемены: и для страны, и для меня. Но я об этом тогда, конечно же, не догадывался. Да и почти вся страна – тоже (обо мне она и до сих пор не догадывается, но надеюсь, что такое время придёт). Женщины. Начну, пожалуй, с них. Написал «начну», как будто ещё не начинал. Но тут, понятное дело, новая жизнь, новые планы, новые события. Всё как будто новое. С чего продолжить повествование? Решил – с женщин. Буквально на следующий день после моего появления в Воронеже (как узнала?) ко мне приехала моя школьная подруга и увезла к себе домой на ночь. Но этим всё и закончилось. Потом провёл ночь с маминой знакомой (здесь уже мама вдруг заявила, чтобы я с ней не встречался, так как она стояла когда-то в вендиспансере). И здесь всё закончилось. Где же логика? Не знавший женской ласки (хотя у других были и офицерские жёны, и офицерские дочки, и женщины-военнослужащие, и девушки из ближайших сёл, но всё это часто заканчивалось свадьбой-женитьбой; кого-то из армии кто-то ждал, и свадьбу играли практически через месяц после дембеля) два года, я должен был первое время не вылезать из койки. Но так хотелось свободы, так хотелось погулять, что жуткий страх перед неизбежным браком и семейными узами делал меня излишне осторожным в половых отношениях. Плюс ещё и девушки строили из себя недотрог. А я понимал такое отношение ко мне, как желание (и не что иное) этих девушек, сильное, яростное, выйти за меня замуж. Это меня пугало и настораживало. И армия, и от неё какая-никакая польза вышла, помогла мне выработать иммунитет одиночества от женского общества, если так можно выразиться. Я вообще никогда не любил и не люблю шумных или многочисленных обществ: мне всегда было ближе одиночество, в котором можно было размышлять, писать стихи, планировать будущее. И я никогда не стремился коллекционировать женщин. Потому что осознавал, что в моей жизни главное – творчество. Часто мне достаточно было одного раза, чтобы потом или сожалеть о нём, или долгое время вспоминать «добрыми чувствами». Так, «одними разами» (редкими) и отделывался, иногда деля партнёршу с кем-то из знакомых ребят (так вернее, что никаких обязательств и претензий не будет). Работа. Встретил одноклассника. Он ещё не служил. Подрабатывал на рыбном холодильнике: разгружал вагоны. Заинтриговал. Начали ходить вместе. Обычно в день имели червонец, иногда – рублей 7-8. Это были неплохие по тем временам деньги. Приходилось то ящики с консервами-пресервами таскать, то бочки в три яруса штабелевать (тяжело, но я выдерживал: армейская подготовка давала знать). Подворовывали помаленечку. (Если бы все так не делали, я бы не стал этим заниматься.) Так, иногда одну-две баночки удавалось домой принести. Но товарищ решил «сорвать большой куш». Перед Новым годом неплохо затарились, перекинули сумки через забор. Пошли к остановке разными путями. Но мне опять не повезло: нарвался на проезжавший мимо милицейский патруль. Дальше же повезло: отобрали содержимое и отпустили. С тех пор я больше не работал там. И с тех пор дал себе зарок: не воровать. А вскоре один знакомый по подъезду дядя, по просьбе родителей, устроил меня на завод. А куда же ещё? Я так надеялся, что меня избежит эта участь, и на завод я больше не вернусь, но от судьбы, видно, не уйдёшь. 10.01.83 – Воронежский электро-механический завод (ВЭМЗ, «Воронежагрегат»), 20-й цех, ученик слесаря-инструментальщика. Пьянство. В дружном цеховом коллективе всегда есть те, кто не прочь выпить и в рабочее время, и после работы. К таким я и прибился. Иногда даже не хотелось пить, но за компанию упрашивали. Бегали в химлабораторию, выпрашивали там спирто-бензиновую смесь, расщепляли, пили (вот здесь я своё слово не слишком держал, но, вроде, водка, только воняет бензином дюже). Иногда приходил в сознание где-то в троллейбусном парке, иногда пропивал всю получку (благо она не такая уж великая была). Почему я тогда сильно запил? Свобода. Притупление отсутствия постоянной женщины. Нездоровая обстановка в семье: продолжающиеся скандалы родителей. Пагубное влияние кумира – Сергея Есенина: раз поэт, так нужно пить! Ощущение скорой смерти… Несколько раз порывался уйти с завода из-за мизерности зарплаты. Но до второго разряда дотянул. Интересный факт. В цехе работала одна довольно красивая и неприступная с виду женщина, моя ровесница. Коллега-дуралей, с которым мы делили, было дело, заводских шлюх, спрашивал ещё, «задул» бы я этой. Я только отмахивался. Если бы я знал тогда, что эта женщина в скором времени станет моей женой.
ГЛАВА X
Поэзия. Стихи я не прекращал сочинять и в армии, но это было не то: «успех» 1979 года, думаю, повторить не удавалось. А вот 1983 – явился очередной ступенькой в творчестве. Меня словно прорвало: порядка сорока стихотворений за год, сонет, куча набросков, замыслов. … На лужайке травы стрижены, Детский смех, качелей скрип. Скоро спрячет солнце рыжее Свой кафтан за кроны лип. Незаметно сумрак спутает Гнёзда галок и ворон И неведомыми путами Навлечёт покой и сон. День уйдёт, представ истории. Позабудем вскоре мы С кем мечтали или спорили Перед наступленьем тьмы. В ночь прольётся тихим веяньем Света лунного струя. Долгожданное забвение, Скоро буду спать и я. … Различные у жизни трассы. Для каждого своя строка. Кому-то не прожить и часа, Кому-то пережить века. … Не дави меня, боль, Я не так в жизни шёл, Очень трудно свой шаг повернуть. Какова моя роль В этом мире большом, И куда пролегает мой путь? Сколько ж мне ещё плыть, Сколько петь и страдать, Где найти свой покой и приют? Кто заставит прожить, Запретив умирать, Силы дав против страха и смут? Где ты, Гордость? Взойди! Разбуди во мне гнев, Чтоб согнать малодушье и сон. Если хочешь, суди, Мои чувства презрев, Принося мне разбой и урон. Я готов вступить в бой, Грязи выдержу шквал, Всё пройду, не склонив головы, Лишь бы рядом со мной Милый голос звучал, Заглушая упрёки молвы. … Сдаюсь. Перед волею рока Корабль мой ничтожен и жалок, И властная щедрость порока Ломает скрепления балок. Расщеплена мачта, а парус Давно уже сорван стихией. На чём-то и я обломаюсь, В коварном бою обессилев. Свой век загубив бестолково, Уйду незаметно, тоскливо, Не выкрикнув громкого слова, Не сделав кого-то счастливым. Сдаюсь. Но в смешном прозябанье Зачем-то ж ведь нёс своё тленье: Ужель, чтоб постигнуть страданья Да душу вогнать в разоренье? Огромные волны, терзая, Корабль мой уносят на скалы. Прошедшие годы считаю, Что прожил без чести и славы. Что дальше? Да кто ж его знает? Подчас, человек так устроен, Что верит в незыблемость рая И всходы испорченных зёрен. … Мой ангел спит, И месяц ясный, Застыв в ночи, в тиши хмельной Меня пленит Всесильной властью, Даря свободу и покой. Мерцанье звёзд Не угасает, Плывут в безмолвии часы. Я в полный рост Стою у края, Разбег берущей, полосы. Который год Мои качели Взлетают за шальной мечтой, – Меня влечёт К высокой цели, И я захвачен высотой. Мой ангел спит, Но он проснётся И, оживив застывший холст, Дотла сгорит С лучами солнца, Отдав свой свет для дальних звёзд. … Целую грозди винограда В забытом памятью саду, А жизни сладкую прохладу, Возможно, так и не найду. Не всё легко и постижимо Там, где я верю и люблю, Но от мечты, душой хранимой, Я ни за что не отступлю. Пусть с каждым днём сильнее давят Каскады бед и неудач. Пусть перед казнью злобу травит Судьбы неведомый палач. И может быть, за болью чёрной Я не найду «своей игры», – В объятья радости просторной Тогда навечно вход закрыт. Меня несёт пусть участь злая В неведение и во тьму, И пусть тревоги предвещают, Что я не нужен никому. Но если жизнь сломала планы На тропке к достиженью благ, И нанесённые мне раны, Злорадствуя, одобрит враг, То холод мрака смерти гнусной, Свои повадки не изжив, Взывает к битве мои чувства, Рождая мужества порыв. Питаясь давнею мечтою, Горит надежды огонёк На то, что я иду одною Из неизученных дорог. Там, где споткнусь я, боль скрывая, Другой уверенно пройдёт, И сладкую прохладу рая Он за меня переживёт. … Проза. Да, дорогой читатель, к этому времени я уже перестал быть только «поэтом», но стал ещё и «прозаиком». Первые мои наброски относятся к 1980 году. Тогда я много начинал разных рассказов (стараясь охватить различные стороны нового творчества: от бытовухи до фантастики) и записывал их в амбарную книгу, потом ушёл служить, а книга пролежала почти 15 лет (перевозилась с одного места моего проживания на другое). А когда я решил довести мои юношеские наброски до ума, я эту книгу забрал с улицы Рылеева, где она находилась, и повёз на левый берег, где проживал. Но не довёз, потерял её из-за своей рассеянности, оставил в продовольственном магазине (алкоголь в тот день не употреблял). В армейские годы тоже сочинял какие-то миниатюры и эссе. Но если за 1981 год написанное сохранилось, то за последний – а там был всего один рассказ – нет: его потом пришлось восстанавливать, причём неоднократно. Подобно стихам, рассказики, миниатюрки так и повалили из меня, стоило мне только вдохнуть воздух гражданской жизни: «Автомат, стакан, газировка», «Мои пожелания…» (ноябрь-декабрь 1982), «Листая прошедшее», «Предпраздничная обстановка», «Радость», «Этим вечером» и др. (1983).
ГЛАВА XI
Фу, читатель! Отдохнул? И я немного отдохнул. И теперь… Статистика 1983 года. 14-15.05 – с.Никольское, пос.Панино Панинского р-на Воронежской обл. (Ездил на свадьбу с одним из своих армейских товарищей: он быстро сопьётся.) 30.06 – отъезд к месту службы брата (весной призвали брата, я провожал его с вокзала). 1-4.07 – Москва, Дмитров, с.Княжево, Дмитров Московской обл., Москва, Воронеж (вскоре после нашего приезда судьба забросит брата служить в Германию). 4.07-1.08 – подготовительные занятия в ВГУ (почти на все эти занятия я ходил после работы, успев уже изрядно принять на грудь). 16.07 – запись в центральную городскую библиотеку. 3.08 – запись в заводскую библиотеку. 9.08 – запись в областную научную библиотеку имени И.С.Никитина. 23.08 – 2-й разряд слесаря-инструментальщика (чуть дольше обычного – полгода – получал я его; потом уже почти буду готов сдать и на третий, но…). 1-10.09 – успешная сдача экзаменов в ВГУ на филологический факультет, отделение журналистики (заочное обучение). (Через год или два появится и факультет журналистики.) На последнем экзамене я сдавал английский. Экзаменатор посмотрела в мой оценочный лист и произнесла: «Вы знаете этот предмет на двойку, но у вас все тройки, вы и так не поступите, поэтому я поставлю вам тройку, чтобы не обижать». Дождавшись, пока она её поставит, я сказал, что поступаю после армии, и мне этого достаточно. Она не смогла сдержать разочарования, чем подпортила настроение и мне. 14.09 – запись в Научную библиотеку ВГУ. 29.09 – знакомство с редактором газеты «Энергия» ВЭМЗ (став студентом ВГУ, я смог себе это позволить: отнёс в редакцию свои стихи, а на следующий день получил разгромный отзыв, что, впрочем, не помешало мне вскоре опубликоваться). 17.10 – в газете «Энергия» опубликовано (поэтический дебют) моё стихотворение «Идёт, бушует, с тишью вздоря…». По этому поводу я с заводским товарищем (одно из своих стихотворений я посвятил ему) посидели у меня и выпили за будущего великого поэта. 14.12 – начало первого трудового отпуска. Его я, судя по всему, провёл спокойно. Лишь дважды выезжал из города с мамой в близлежащие районные центры, чтобы пробежаться по местным магазинам, где под Новый год бывало «выбрасывали» что-то интересное. 28.12 – с.Новая Усмань. 30.12 – Семилуки. И пришёл год 1984-й. 2.01 – выход на работу (окончание отпуска). 16-25.01 – сдача первого семестра в ВГУ. 9.02 – смерть Андропова. Рабочие в цехе улыбались и так, чтобы мало кто видел, хихикали, шутили. 15.02 – запись в читальный зал ЦГБ. 12.03 – вступление в СОКК и КП СССР. 19.03 – в «Энергии» опубликован первый журналистский материал «О моём наставнике». В моей биографии появляется третья творческая стезя – журналистика. 7-9.04 – Богородицк, Ефремов Тульской обл., Елец Липецкой обл., Воронеж. Ездил в гости к однокурснику. Но если туда доехал без происшествий, на автобусе. То оттуда автобус был только до Ефремова. Потом ещё раз на автобусе я доехал уже до Ельца. А потом, прошагав этот городишко (показавшийся вполне привлекательным; если бы я знал тогда, сколько в моей жизни будет связано с Ельцом: и светлого, и чёрного) от одной автостанции до другой, уехал в Воронеж ночным проходящим поездом (железнодорожный вокзал и вторая, второстепенная, автостанция находятся там рядом). На вокзале в Ельце запомнил на всю жизнь такую картину: слепой нищий, расположившийся в углу зала ожидания, достал из карманов пальто кусок хлеба и луковицу, чтобы поужинать. 29-30.04 – первая ночь в медвытрезвителе (ул.Конструкторов, 29, корп.4). Пил недалеко от набережной (Центральный район), но как оказался в Советском районе – непонятно. 28.05-14.06 – сдача 2-го семестра, перевод на второй курс. У меня гостил тот однокурсник, к которому я ездил в Богородицк. Он двое суток сидел над древней литературой, когда я мотался по каким-то делам в городе. И он «провалил» тот экзамен. Я же, потратив на созерцание учебника чуть больше часа, в тот день вышел «победителем». 4.07 – перевод фотолаборантом 3-его разряда в заводскую фотолабораторию (ОТИИП). Всё же знакомство с редактором заводской многотиражки сыграло немаловажную роль в моей жизни. Он был дружен с начальником фотолаборатории ВЭМЗ Владимиром Михайловичем Петровым, а у того уволился лаборант (в штате лаборатории и числилось всего два человека). Редактор предложил Петрову взять на замену меня. Я же тогда только-только приобрёл фотоаппарат для сдачи зачёта в университете, и опыта фотографа практически не было никакого. Поэтому учиться фотоделу пришлось экстренным образом. Здесь опять небольшое отступление. Возможно, читатель заметил к этому времени, что кроме имён своих родственников я мало кого упоминаю в этой повести. Упомянул лишь двух одноклассников (а мог больше): никаких имён женщин, сослуживцев, однокурсников, коллег по работе (кстати, почти все пропущенные имена можно найти и в стихотворных моих посвящениях того времени, и в мемуарах, и в дневниковых записях, и в письмах, и в материалах о себе). И вдруг нате: имя нового моего начальника. Почему? Ну, вот такое вот решение ко мне пришло, когда я начал писать эту повесть. Подумалось, не буду засорять её многочисленными именами и фамилиями, тем более, что многие «участники» моей биографии ещё живы. Но главное, я решил здесь «увековечить» лишь тех, кто действительно сыграл в моей жизни ключевые роли. Владимир Михайлович не только вырвет меня из грязного и «пьяного цеха», даст новую специальность, но и поможет зарабатывать, а со временем (надеюсь, я ещё упомяну о нём) и снова возьмёт меня к себе, когда будет мне совсем худо. Кстати, о моём пьянстве (раз уж я упомянул «пьяный цех»)! С переходом на другую работу оно сократилось в разы. Уже не было рядом пьющих дружков, предлагающих с ними усугубить, уже интересней и ответственней стала работа: я был на виду у начальства, приходилось много ходить по другим цехам, фотографировать руководство предприятия и т.п. Петров иногда отпускал меня в рабочее время, чтобы я ходил по детским садам, договаривался там с воспитателями и снимал детишек. Оклад фотолаборанта был примерно таким же (чуть меньше даже), как зарплата молодого слесаря-инструментальщика, но вкупе с «халтурой» выигрывал заметно. 13.07 – чтение по заводскому радио фельетона «Почти по Гоголю»; сделаны первые снимки для «Энергии» (очередная стезя: фотография, фотожурналистика). 3.08 – 4-й разряд фотолаборанта. 17.10 – делегат 4-й комсомольской конференции объединения; избрание в штаб «КП» объединения «Воронежагрегат».
ГЛАВА XII
В один из ранних октябрьских дней меня послали на какие-то земельные работы или уборку территории, принадлежащей заводу. И вот там я повстречал ту женщину, которую видел, когда работал слесарем. Мы познакомились. Её звали Ольга. После работы мы купили бутылку сухого вина и поехали в парк на «Динамо». Там сидели на траве и беседовали. Она рассказывала мне о своих рисунках, читала свои стихи. Потом пригласила домой, жила она в частном доме, где мы были совсем одни. Я понял, что я влюбился. Ничего подобного раньше со мной не происходило. Я ходил как полоумный, с блаженной улыбкой, угощал пацанву мороженым и радовался, радовался, ощущая себя самым счастливым человеком на свете. Я нашёл родственную душу, творческого человека, женщину с прекрасной фигурой, милым лицом, приятным голосом. Я принимал это как знак свыше. Я уже «насладился» воздухом свободы: армия забывалась, а мозг требовал новых перемен. Жить с родителями уже становилось совсем невмоготу. Я сделал Ольге предложение. Она согласилась. Я объявил об этом родителям. Собирался пойти подавать заявление в загс. И тут произошло нечто странное, то, чего я совершенно не ожидал. Мама спрятала мой паспорт. И как я его ни просил, не выдавала. Тут стоит сделать небольшое замечание. У Ольги был диабет второй степени – это когда человеку нужно ежедневно колоть себе инсулин. Эта болезнь сопровождала её почти всю жизнь: с четырёх лет, когда врачи ставили над группой детей опыты, защищая диссертации. Вся группа детей, в которую входила и Ольга, заболела этим страшным недугом. Но я тогда, конечно же, не представлял серьёзности доселе неизвестной мне болезни: на вид моя невеста была вполне здорова. К тому же так (повторюсь, как никогда ранее) хотелось любви! Я выдвинул маме ультиматум и перестал приходить домой. Здесь мне помог редактор заводской газеты: дал адрес, по которому я мог жить. С одинокой женщиной, к которой иногда приходил какой-то алкаш. Наверное, та женщина не прочь была спать и со мной. Но для меня уже существовала только одна. И она это понимала и принимала. Мама пришла на заводскую проходную, попросила прощения и отдала паспорт. Я вернулся домой и сразу побежал к своей невесте. Ольга сказала мне, что выходит замуж за другого. Я ушёл от неё, еле сдерживая слёзы. (В этом же году, летом, у меня был с мамой и ещё один крупный скандал, после которого я уходил из дома. Знакомый по двору определил меня к себе в сарай. Там был ворох каких-то матрасов и прочего тряпья, в которое я кутался ночью. Засыпая, я ощущал, как по мне бегают крысы. Под утро я всё же замерзал и согревался бегом, спеша на завод. Мама и в этот раз пришла на проходную и попросила вернуться домой.) Совсем скоро мне дали отпуск, и, чтобы «развеяться», я начал своё первое большое путешествие: 28.11-16.12 – Воронеж, Петропавловск (СКО, Казахская ССР), Георгиу-Деж Воронежской обл., Воронеж, Москва, Новгород, д.Невское, с.Сольцы, д.Тёсово, с.Кречевицы (Новгородская обл.), Новгород, Быково (московский аэропорт), Воронеж. В Казахстан, к своей тёте, я приехал из осеннего Воронежа. Лёгкие ботиночки, тонкие перчатки. А там минус 35. Еле доехал-дошёл до их дома. Но не со стороны их подъезда. Вломился в чужую квартиру. Там казашки с грудным ребёнком. Молодая женщина растирала мои пальцы одеколоном и тёрла их пуховым платком. Я орал благим матом. Потом хотелось зайти и поблагодарить ещё раз, но не получилось: температура воздуха не изменилась, дойти через четыре подъезда стало большой проблемой (шутка, конечно; скорее всего, не решился, а может быть, во времени был лимит). Видел там подросших своих двоюродных сестёр: младшей помогал решать задачки по математике, старшая уже обсуждала с подругами свои похождения со знакомым мальчиком. Вернувшись в Воронеж, а до Казахстана было три дня на поезде, я махнул к той, с кем обнимался-целовался в санатории, с кем переписывался в армии. Моё желание жениться не проходило. Я поехал в Новгородскую область, чтобы сделать предложение о замужестве там. Но подруга не прочувствовала тогда ситуацию: посчитала, что я приехал только за тем, чтобы с ней переспать, и хоть мы и спали с ней на одной кровати, между нами ничего такого интересного не произошло. Я же, в свою очередь, посчитал, что я ей не интересен, как мужчина, как будущий муж, и предложения руки и сердца делать не стал. Мы ездили на какую-то свадьбу, потом мотались по Новгороду, ещё не бывшему тогда Великим, но, чтобы успеть вовремя на работу, мне пришлось сделать два авиаперелёта: до Москвы и потом – до Воронежа. До Москвы всё время закладывало уши (Ан), а до Воронежа я летел каким-то «кукурузником» с тринадцатью пассажирскими местами на борту: моё место оказалось в самом хвосте. И в заключение о творчестве-84. Поэзия. Около тридцати стихотворений. … Унесётся с зарёю Миг улыбки печальной. Жаль, что в жизни со мною Ты была лишь случайной. Жаль, что вырвался ветер Из открывшейся раны, И в прощальном букете Отгорели тюльпаны. … Вы ль, жизни грустные минуты, Всегда с тревожным озорством Несёте миг мечты надутой И чью-то скорбь о прожитом? Вы ль, неотзывчивые стражи, Храните сонную печаль? Но в дни безумной, вольной блажи Не снять вам горечи вуаль. Вам не понять чужих страданий В людском потоке вековом, И оттого моих деяний Вам не согреть своим теплом. И только ход ваш, в наказанье За совершённые дела, Рождает строчки прозябанья Над крышкой пыльного стола. … В кипенье волнений, в бесчинстве невзгод, В пылу обольщений я чувствую лёд. Холодные руки – вершители смут, Несносные звуки покой унесут. Останется вечным последний недуг, А жизнь скоротечна... И верность подруг. И трепет чудесный в груди уж затих, Закончится песня, забудется стих. Не станет бесплодных мечтаний и слёз, И в сердце свободно проникнет мороз. Не так уж и трудно бесшумно сойти, Коль в сердце безлюдном не видно пути. Оставить стремленья и жизни порыв, О юном горенье совсем позабыв. Прожитым и пошлым себя укорить, Без боли о прошлом навечно остыть. Оставить заботы, горячность обид, А новые взлёты ДРУГОЙ совершит. Свой век дотлевая, остаться слугой, А песни слагает пусть КТО-ТО ДРУГОЙ. Пусть КТО-ТО в сомненьях ведёт свои дни, Пусть тело в бурленье приводят они. Пусть все униженья и пытки людей ОН терпит в сраженьях с напором страстей. Раздумья пусть гложут и спать не дают, И душу тревожит обманчивый труд. Пусть в муках тягчайших ОН жизнь проживёт И в строчках кричащих бессмертье найдёт! А мне ж бестолково, спокойно чадить... Но только ДРУГОГО ведь может не быть… … Проза: «Мирный финал», «В пункте приёма белья», порядка 20 афоризмов. Журналистика: три производственных зарисовки, статья, фельетон, очерк, три спортивных репортажа-отчёта (всего 12 публикаций, если не считать фотографии). Фотожурналистика: 27 снимков (также в 12 газетных номерах).
ГЛАВА XIII
После удачной сдачи третьего семестра мы, с однокурсниками, решили это событие отметить. Гуляли на чьей-то квартире. Там я ближе познакомился с очередной своей женщиной, однокурсницей. Тогда мы поехали к её подруге, и первые разы встречались именно там, после чего, пройдя, видно, какую-то проверку, я стал ездить с ночёвками в общежитие от швейного объединения «Работница», где и проживала моя новая пассия. Любви я к ней не испытывал, чистая привязанность, удовлетворение плоти. Поэтому, когда в марте я наведывался к Ольге, узнать, что у неё и как, моя любовь оказалась одна и не замужем. (10.03 – смерть Черненко. Рабочие уже во всю громогласно ржали: шутка ли, за два с небольшим года отбросили копыта аж целых три генсека. Приход Горбачёва восприняли с надеждой на что-то лучшее: какой молодой!) 20 марта 1985 года мы с Ольгой подали заявление в воронежский Дворец бракосочетания. О чём я незамедлительно сообщил той, с кем тогда встречался (она тоже заводила разговоры о женитьбе, и была сильно расстроена, когда я решил связать свою судьбу с другой). А чтобы больше не происходило «фокусов» с паспортом или ещё каких, я перебрался жить в дом Ольгиных родителей. 4-7.04 – командировка в Москву на ВДНХ. Вместо утра я приехал в Москву к ночи (на дороге произошло крушение товарного состава; всю ночь простояли в Грязях), поэтому моя командировка задержалась на сутки: взял какие-то там документы и обратно. 19.04 – 5-й разряд фотолаборанта. 24.04 – регистрация брака и свадьба. Мама моя делала много усилий, чтобы я не женился: справлялась в поликлинике, просила своих подруг проводить беседы со мной о вреде сахарного диабета, даже встречалась с бывшей моей и говорила ей, что рада будет видеть её своей невесткой, только чтобы её сын не женился на инвалидке (инвалидность у Ольги имелась). Но твёрдость моя, граничащая порой с бестолковым упрямством, уже имела место быть. Если бы мои отношения с родителями находились тогда в благоприятной, так скажем, фазе, я, возможно, и внял бы разуму. Но «баранья» упёртость пересилила. Свадьбу сыграли в небольшом кафе, недалеко от завода, на котором работала будущая тёща. Запомнилось, что тесть кого-то выволок, из бывших любовников моей жены (я понимал, что Ольга не вела монашеский образ жизни, но далёк был от мысли, что счёт её любовников шёл на великие десятки), коих на свадьбе присутствовало немерено. Даже когда «украли» невесту, «по обычаю», я совершенно не проявил никакой встревоженности, а продолжал пить и закусывать, почти и не танцевал в этот вечер. Когда нас привезли домой, оказалось, что тесть с тёщей ещё оставались в кафе. Почти час мы их дожидались. За это время Ольга прожгла себе сигаретой платье, из-за чего мы его не смогли продать, как планировали. Раздевшись и свалившись на раскладной диван, я провалился в царство Морфея. Но часа в четыре ночи (утра) проснулся и сделал то, что должен был сделать жених в первую брачную ночь. 29.04-8.05 – пос.Эртиль Воронежской обл. «Свадебное путешествие» мы проводили у её старшей сестры, которая вместе со своим мужем (ещё и дочь была) работала в районной поликлинике (больнице). В то время я сильно дорвался до двух вещей: секса и возлияний. И то, и другое я делал ежедневно в больших дозах и количествах. Но если сексом пресытиться я так и не смог, то от чрезмерного употребления алкоголя (выпивал бывало по 10-12 литров пива за день), что-то (уже не помню, сердце, наверное) в моём здоровье дало трещину. После чего приём спиртного приостановился. 8.05 – встреча с демобилизовавшимся братом. В день возвращения из Эртиля, я встретился с братом: он сам зашёл к нам. А в конце мая снова навестили родственников жены. Но, получается, что, в промежуток между «Эртилями», была зачата дочь. 26-29.05 – Эртиль. Июнь – сессия в университете. 21.08 – участие в массовке на съёмках фильма «Певучая Россия». Правда, все эти сцены, что были сняты в тот день, в фильм не вошли. 13.09 – медвытрезвитель (пл.Черняховского, 2). После запойного свадебного периода я остепенился: работал, зарабатывал, мотаясь по садикам, учился, готовился к сессиям. Выпивал от силы 1-2 раза в неделю, да и то, в большинстве случаев, чисто символически (пара бутылок пива, иногда выпивал с приходящим в гости отцом бутылку водки). Я тогда не считал, что я веду какой-то слишком уж нетрезвый образ жизни. Вокруг меня выпивали все: знакомые, товарищи, родственники. Но случались и «проколы», как случай с ещё одним вытрезвителем. По какой-то странной случайности сведения о моих пребываниях в подобных медицинских учреждениях на работу не приходили, поэтому на мои «рабочие успехи» никак такие «провалы» не влияли. 13.12 – в «Воронежских новостях» (телевидение) прошли 4 моих производственных фотоснимка. И, ставшая уже традицией, статистика 1985 года. Поэзия. В связи с женитьбой и семейной жизнью я почему-то забросил стихоплётство, писал стихи на каких-то клочках бумаги, без указания дат, из-за чего потом сложно было установить год написания даже. И к этому году отношу всего лишь 6 стихотворений. Но было две публикации (в многотиражке сменился редактор, и П.В.Манжос меня охотно публиковал): «Осенние мотивы» и «Верный друг». … Грязь современного строя! Ты мой главнейший учитель. Ты мой великий помощник в мыслях моих и делах. Если я всё же открою светлую строчек обитель, Знай, что с твоею поддержкой правду найду я в словах. (Такое тогдашняя пресса опубликовать, конечно же, не могла.) … Проза. А вот в этой области хороший результат! «Этот повод» (опубликовано 9 сентября, но в поразительно сильной правке, за которой даже не проглядывался оригинал), «Осенний экспромт» (опубликовано 4 ноября как «Ноябрьский этюд»), «Дорога» (завершу я этот рассказ несколькими предложениями в 1990) – довольно неплохие вещи. Журналистика. 8 публикаций в заводской газете, в том числе – составленный мной кроссворд. Фотожурналистика: 110 снимков в 38 номерах заводской газеты.
ГЛАВА XIV
1986 год. Жену ещё до Нового года положили на сохранение в областной роддом, находящийся возле села Подгорного. Я исправно ездил к ней, проведывал. Привычка быть с женщиной каждую ночь не давала мне нормально спать. Я боялся, что пойду искать другую, но совершенно не желал этого делать: хотелось быть честным и перед супругой, и перед своей биографией, которую я уже тогда старался создавать для потомков. Я фантазировал, что смогу пронести чистую и светлую любовь через всю жизнь, показав миру ещё один пример сказочной верности. Чтобы избежать соблазнов, я побрил лобок. А долгими зимними вечерами играл сам с собой в карты. Но «в дурака» было неинтересно, тогда я придумал собственную игру, но тогда я этому факту никакого внимания не придавал. 14.01 – назначен председателем штаба «Комсомольского прожектора» объединения. Это я сам попросился. В последние месяцы у меня часто случались приступы аппендицита, забирали, осматривали, отпускали. А вот в конце января «соскочить» не удалось. 27.01 – удалён аппендикс. Я пытался отпроситься у врача на время очередной зимней сессии. – Какие две недели? – спросил он, и сам же и ответил, – счёт пошёл на часы. = Ещё врач спрашивал у меня по поводу моей бритости в интимном месте, на что сам же (какой хороший был врач) и отвечал: «…вошки». В чистую операционную я пришёл сам, в грязных резиновых сапогах (жуткая осенняя погода тогда стояла в январе). И впрямь, аппендикс разлился во время операции. Врачи спешили собирать из внутренней моей полости гной, инструмент падал на пол. Я кусал свободную руку (остальные части тела наглухо закрепили) чуть ли не до крови, волосы мои были такими, словно я нырял в водоём и только что вышел из воды. Никогда раньше так больно не было, я думал о смерти и понимал, что это сейчас не самое страшное. День после операции тоже прошёл в борьбе с болью, ныло и било током, что я подпрыгивал на больничной койке. Трижды просил сестру сделать мне обезболивающие уколы. Но третий укол совсем уже не помог. И лишь на следующий день боль почти прошла. Я писал письма жене, сообщая, что сдаю сессию и потому не могу никак вырваться к ней: не хотел, чтобы она волновалась перед родами. 12.02 – рождение дочери. Я уже к тому времени выписался из больницы, навестил жену (она так и не знала тогда о моей операции), видел через окно на высоком этаже её огромный живот. Жену тоже в этом году резали: кесарево (шов всего лишь два сантиметра больше моего). Ольгу с ребёнком выпишут только через месяц после родов. И за этот месяц я ей изменю. С ещё приклеенной повязкой на правом боку. С ещё не отросшим лобком. С её одноклассницей, сестрой моего знакомого, к которому я ходил играть в карты и иногда выпивать. Вечером мы втроём играли на желания. Её желанием был поцелуй. Но дружеский поцелуй в щёчку она перехватила долгим и жарким «засосом». Весь мой верный образ рассыпался в миг: физиология взяла верх. Подумалось тогда: «неужели я так ни разу жене своей не изменю, и она останется в моей жизни последней женщиной?». Мы тут же ушли в соседнюю комнату и занялись любовью. После чего встречались ещё несколько раз. Но к приезду домой Ольги мимолётная подруга начала намекать о моём разводе и новой свадьбе с ней, после чего я отношения прекратил: изменять жене мне снова надоело (забегу вперёд: до конца 1990 года, пока наши отношения с Ольгой не дали огромную трещину, я больше не изменял своей жене, чувствуя перед ней огромную свою вину, чего не скажешь о ней; ну да будет время, ещё скажу). Февраль ознаменуется также сдачей «хвостов». Но «хвосты» полностью не сданы, ребёнок отнимал много времени: ночами я пел девочке песни, на пение матери она не реагировала. Пришлось брать академический. Как-то в марте Ольга позвонила в фотолабораторию и, попав на Петрова, сказала, чтобы я её завтра встречал. Но Петров понял неправильно и отправил меня в роддом в тот же день. Я нанял такси, захватил какие-то тряпки и одежду, над чем тогда Ольга долго смеялась, и купил с виду красивые живые цветы, оказавшиеся бумажными. На следующий день её забрали (я и тёща) из больницы (точной даты не сохранилось) с маленьким комочком, который я осторожно сжимал в руках. На этот раз всё получилось правильно. Дочь назвали Викторией, в честь нашей победы: несмотря на все предречения со стороны моих родственников, у нас родился вполне здоровый ребёнок. Но Ольга ещё долгое время допытывалась у меня, а не спал ли я с её одноклассницей (с этой подругой мы пару раз вместе навещали роженицу; я не придавал тогда этому значения, а потом понял, что моя любовница специально напрашивалась повидать якобы свою подружку-одноклассницу)? Не поверила мне и, чуть оклемавшись после родов, бросилась в пучину разнузданного б…ства. Мстила, дура. Закатывала истерики, по поводу и без, дралась со мной, разбивая голову в кровь. В семейной жизни оказалась совсем не той, что представлялась мне ранее. Я терпел её психи, понимая, что многое у неё идёт от её болезни, старался сохранить семью во что бы то ни стало: не хотелось смотреть виновными глазами в глаза матери. Март – вступление в ВОИР. Апрель – вступление в Общество трезвости. Ха-ха! Но веяние горбачёвской эпохи! 13.05 – увольнение с ВЭМЗ (в трудовой книжке – 12.05). Этому скоропостижному событию предшествовала невероятная анекдотичная ситуация (или невероятный анекдотичный случай). Проявляя плёнки, печатая фотографии, я редко отлучался в туалет: ходил, «не отходя от кассы», в баночки для проявки; потом сливал их и мыл, когда ёмкость для промывки фотографий сливалась. А тогда я забыл про баночку и оставил её. Пришедший с очень важной съёмки (какие-то «шишки», делегация) начальник, сунул в мою мочу свою фотоплёнку. «Проявил», промыл, закрепил. Охренел! Разразился сильный скандал. Чтобы найти и наказать крайнего в этой истории мне предложили написать заявление по собственном желанию. Но долго я безработным не был. Тесть, работавший проводником на пассажирском поезде, устроил меня на железную дорогу.
ГЛАВА XV
23.05 – 1-й отряд ВОХР Ю-В ж.д., стрелок. 27.05 – первая поездка стажёром до ст.Касторная-Курская Курской обл. 6.06 – поездка стажёром с собакой до ст.Отрожка (Воронеж). 19-20.06 – поездка стажёром до ст.Кочетовка Тамбовской обл. 24.06 – получение удостоверения проводника служебной собаки, подписка на 2 года. 26.06 – первая самостоятельная поездка (за время работы на ст.Воронеж-Курский сделаны десятки поездок на запад – до Касторной, на север – до Кочетовки, на Юг – до Георгиу-Дежа и на восток – до Поворино Воронежской обл.). 29.07 – допуск на оружие; ночь на ст.Латная Семилукского р-на Воронежской обл. 1.08 – первое дежурство с оружием (револьвер «Наган»). 9.08 – ст.Подклетное, пос.Придонской Семилукского р-на. 8.09 – ст.Придача (Воронеж). 9.09 – ст.Графская, пос.Краснолесный (сопровождение кассира с деньгами). 24.09 – ст.Грязи-Воронежские Липецкой области 13.10 – с.Синицино Новоусманского р-на (ездили с женой за яблоками в местный совхоз: яблоки те есть так и не стали, так как они были жутко грязные, а когда они сгнили, выбросили их). 18.10 – с.Рогачёвка Новоусманского р-на (ездили к знакомой жены за старинными монетами, которых не оказалось). В этом году, тесть, серьёзно занимавшийся коллекционированием почтовых марок, увлёк коллекционированием (в детстве, благодаря деду, который дарил мне кляссеры на дни рождений, я собирал марки; за школьные годы набралось их прилично, но в старших классах я про марки забыл) и меня (вновь): на этот раз я стал собирать монеты (причём не только старые, но и современные, по годам и отличиям). А работа в дорожной охране мне понравилась. Разъезды «по городам и весям» – это то, что мне давно было нужно. Злая собака, крутой наган. Но и здесь не обходилось без тёрок с коллегами, начальством. А однажды в Кочетовке мне записали об отсутствии четырёх автомобильных аккумуляторов. Я оказался невиновным. Аккумуляторы никуда не пропадали. Просто тамбовские «коллеги» решили подзаработать за счёт «молодого». Но им всё же пришлось признаться в афере с «украденными принадлежностями». Нашёлся у нашей команды влиятельный человек, который разрулил ситуацию. Но меня всё-таки «наказали»: лишили премии. Просил об увольнении, но оставили. В этом же году я построил во дворе курятник и завёл живность. В конце концов в нашем секторе появился хорёк, который всех кур и передушил. Курятник пустовал до тех пор, пока я не купил первый свой автомобиль, и не переоборудовал его под гараж. Но это случится не в этом году. В этом же году 13 сентября Ольга начала скандал со своими родителями из-за детской кроватки. И с ней произошла истерика. Когда она делала укол, плакала. Ввела себе повышенную дозу инсулина (где-то раза в три, а то и ещё больше, чем ей положено). Но, испугавшись смерти, сказала об этом своей матери. Вот, что я написал тогда в дневнике. «Я сразу вызвал скорую. Скорая приехала быстро. У Ольги начинался гипоглекимический приступ.. Еле-еле я вытащил её из-за сарая. Когда её тащили в машину, упиралась, кричала, звала меня и маму. Ей выкручивали руки. Я понимал неизбежность её отъезда и появляться не стал. С ней поехала тёща. Ребёнок остался со мной. Я сварил ей смеси, но дочь не стала есть. Она кричала, и я ничего не смог поделать. Я заплакал от безысходности положения. Обратился в слезах к дочке. И это подействовало. Она замолчала и даже пробовала улыбнуться. Кое-как сумел ей скормить каши грамм 100, и она уснула. Чего я только не передумал за несколько часов того 13 сентября: развод, отсуждение себе ребёнка, уйти жить на квартиру, объясниться с Ольгой. Я варил новую смесь. Пришёл тесть. Он говорил со мной спокойно. Его тоже кладут в больницу. Дочка съела позже обе мои смеси. Пришла тёща. Тесть ушёл за детским питанием. Тёща плакала, плакала горькими слезами о неустройстве её жизни, жизни близких, о проклятой судьбе. Мне стало жалко её, Ольгу, Вику. Что же я замышлял оставить им в дальнейшем, кому бросить их? Мне стало до боли в сердце стыдно за себя. А как же борьба за счастье? Неужели сдаться на радость завистникам и врагам? Я взял свой путь, и теперь свернуть невозможно… Покрасил чуть курятник и поехал к Ольге в областную больницу. Она вышла ко мне сама. Я холодно поцеловал её. Сначала обратился к ней с претензиями, но потом смягчился. Простились неплохо. И когда я уехал, я понял, что сотни раз был неправ: и насчёт мыслей своих, и насчёт действительности. Только мне, как тогда казалось, можно было восстановить никогда не существовавшую справедливость в этом доме. Тёща жаловалась, что она, больная, остаётся, а муж её, здоровый, ложится в больницу. Сущая правда: битый небитого везёт». На следующий день Ольгу перевели в «психушку», и я ездил к ней в Тенистый, где находилась больница. Но выписали её быстро. В начале ноября Ольга уже поругалась со своим отцом. И мы пошли искать квартиру. Но в том году её так и не нашли. Поэзия. Чуть лучше предыдущего года: 14 стихотворений и набросков. … Когда ложится тень на любящие руки, И глаз любимых блеск тускнеет в красках дня, Я вспоминаю дни сомнений и разлуки, По разным пустякам терзавшие меня. Когда кладётся гроб в холодную обитель, И каждый, проходя, бросает скорбно горсть, Я понимаю то, что здесь я только житель – На время заскочивший на пирушку гость. … А вот с публикациями более чем здорово: 12 стихотворений. Проза. За год написано всего два коротеньких рассказика. Журналистика. Статья, два очерка о ветеранах войны, корреспонденция (всё опубликовано). Фотожурналистика. 62 снимка в 22-х номерах «Энергии».
ГЛАВА XVI
1987-й. По насыщенности событиями этот год до сих пор входит в лидеры (не самый, конечно, но всё же!). 9.01 – смерть бабушки Лидии Михайловны. Год начался трагически. Бабушку я любил. Когда ещё не был женатым, я часто к ней приезжал, ночевал там, писал там рассказы, журналистские материалы, мне нравились угощения, которыми бабушка меня потчевала. Моя мама, а её единственный ребёнок, до сих пор хочет получить за смерть своей мамы компенсацию, так как даже официально тогда признали врачей виновными (лифт не работал, и они отказались забирать человека в больницу) и наказали по административной линии. Но в нашей стране справедливости можно добиться только в телевизоре. Смерть второй бабушки, отцовой мамы, прошла незамечено для меня, я даже не могу точно утверждать, до бабушки Лиды это случилось или позже. Но, наверное, позже. Знаю лишь, что бабушка Настя, которую видел в своей жизни всего два раза (отец возил в детстве нас к ней, и она приезжала к нам в Воронеж, когда я с братишкой находился в санатории), став старенькой, плохо управляющейся с домашним хозяйством (в былые годы присылала нам посылки с салом и гусями), перебралась жить к дочери, но не перенесла тамошнего рациона и умерла, промучившись с желудком. Отец летал на похороны, да сам чуть не погиб: опоздал на самолёт, который разбился. В каком году это было, я даже приблизительно не помню. А спрашивать у отца не хочу: он такие вопросы не любит. 31.03-7.04 – проживание в с.Боровое (ст.Боровская) под Воронежем. Нам с женой всё же удалось снять жильё вдали от её родителей. Но продержались мы там недолго. 8.04 – Поворино, Георгиу-Деж. 28.04 – Адлер Краснодарского края, пос.Гагра, Сухуми Абхазской АССР Грузинской ССР. Мне дали отпуск и бесплатную поездку (для жены – льготную) в любу точку страны. Я выбрал санаторий от ВОХР, находившийся в Сухуми. Билет был до Тбилиси. До сих пор жалею, что не заехал в Грузию (не хватило времени и денег). По приезде в Сухуми накупил дешёвого вина (на это денег не жалко) в магазине и выпил столько, что на следующий день было жутко хреново. Жена отпаивала «Боржоми». Потом как-то с нашими соседями по санаторию и ещё местным армянином ходили в горы на шашлыки. 5.05 – пос.Эшера, пос.Новый Афон, Сухуми Абхазской ССР. И ещё в пещере побывать получилось, в дендрарии, в обезьяньем питомнике. В Грузии тогдашней поры мы столкнулись с немыслимым для русского человека обманом: нас обсчитывали, всучивали некачественный товар, чем доводили жену до слёз. К жене приставали местные ловеласы, а со мной не разговаривали в тех заведениях, где работали грузины (не абхазцы). 10.05 – Адлер. 11.05 – Георгиу-Деж. 12.05 – Воронеж. По возвращению на работу, я заметил полноту своей собаки: коллеги в моё отсутствие подвели к ней кобеля. Вскоре появились и щеночки. Я радовался их появлению и готовился подать рапорт, чтобы одного из них передали на обучение мне. Но в один прекрасный день обнаружил, что щеночки пропали, остался только один. Их украл тот, кто кормил собак и чистил им вольеры. Но тогда я ничего не знал и принял совершенно бестолковое решение: забрать себе последнего щенка. Но когда проходил мимо других охранников, дежуривших там, щенок в моей суме заскулил, чем и выдал меня. Провели заседание, проголосовали за моё увольнение (только один воздержался – вор). 12.07 – уволен по ст.33 п.8 КЗОТ РСФСР (за совершение хищения по месту работы общественного имущества). Тот период явился тяжелейшим испытанием. Это со стороны кажется ерундой. Это спустя годы и десятилетия кажется мелочью. Но тогда я почти месяц не мог найти работу: мне все отказывали. Было стыдно. До сердечных колик я тогда считал, что замарал своё честное имя, и мне уже никогда не подняться из грязи. Деньги, отложенные на книжку, таяли, нагнетая ещё большую безысходность. Наконец, меня приняли. 7.08 – ВПШО «Работница», дворник. В мои обязанности входила уборка двора объединения, а он был немаленьким. И грязным: заваленным кусками тряпок, ватина, меха. Зимой я даже оставался в ночь, чтобы одолеть снегопады. 1.09 – начало индивидуально-трудовой деятельности (ИТД) в качестве фотографа. Зарплаты дворника мне явно не хватало, а семью нужно было кормить. Вместе с женой мы делали «рейды» по студенческим общежитиям и фотографировали молодёжь. В её задачи входило завлекать студентов и присматривать за техникой, когда я находился в творческом процессе. С 7 на 8.09 – произошла драка. Я был всё у того же товарища, с чьей сестрой когда-то спал. К нему зашёл парнишка, служивший в десантуре. У меня ещё не прошла картина «пыток» в тульском полку ВДВ. Я затеял драку: накостылял и десантнику, и товарищу, и его отцу. Тогда отец позвал на помощь соседей. На той улице как раз собрался достойный коллектив бывших уголовников. Меня мутузили порядка десяти человек. От ударов ногами моя одежда была порвана в клочья. Когда меня приняли за мёртвого, сняли часы и ботинки. Оттащили и бросили в канаву, проходящую параллельно улице, по которой стекали дождевая вода и таявший снег (а иногда и помои). Я очнулся глубоко ночью и кое-как, босиком, доковылял до дома. Через несколько дней пришлось лечь в больницу с сотрясением мозга. В самом начале повести я обмолвился, «что смерть будет часто наведываться ко мне, заглядывая в глаза и обжигая своим дыханием сердце». Наверное, пора здесь сделать небольшое отступление. Ещё в армии я мог конкретно погибнуть раз семь. И после армии меня то сильно било током, то я чуть не сваливался с железнодорожной платформы во время моих «путешествий», то в меня стреляли из леса где-то между Усманью и Графской, то я чуть не треснулся лицом о высоковольтную линию (сгорел бы к чёртовой матери). А тут и вовсе меня посчитали убитым (так мне потом рассказал один сосед по моей уже улице). И дальше будет много всего: и автомобили, и снег с крыши, и с поезда могли выкинуть, и смерть в сугробе… Но пока кто-то оберегает меня. (Кто? Смотрите первую главу.) 12-21.09 – городская клиническая больница скорой медицинской помощи (БСМП), ухудшение зрения. Я не мог читать мелкий текст, издалека не мог отличить мужчину от женщины. Зрение восстановится через несколько месяцев, но ещё пару лет я не смогу долго читать: начинала сильно болеть голова. 20.12 – рождение мёртвого сына. Год трагически и закончился. Ольга говорила, что врачи были против этого ребёнка, против второго кесарева, и за два дня до родов сделали ей какой-то укол, чем и спровоцировали смерть ребёнка. Мало того, врачи перевязали маточные трубы, что жена моя не смогла больше рожать. Но я это узнал слишком поздно. Ольга сохраняла эту информацию втайне, а я ещё несколько лет пытался зачать новую жизнь. Жена говорила всем, что её муж стал бесплодным. А мне, во время ссор, что Вика – не моя дочь (то есть, что бесплодным я был всегда). Поэтому если кто-то из вас предложит мне пойти кого-нибудь поубивать и даст карабин «Hi Point», я пойду убивать врачей. Творческая статистика. Всего десять стихотворений за год. Но есть, что почитать. Поэзия приобретает гражданственность. … Мои стихи серьёзнее, чем время, Где правда ложью часто отдаёт. И мы порой шагаем в ногу с теми, Кто нас к победам новым позовёт. И каждый раз нам кажется, что это Единственный и самый верный ход... Пока что неизвестны нам поэты, Которых скоро будет знать народ. Есть вроде всё: и критика ушедших, И тех, кто жив, нередко словом бьют, Но только в мире истину нашедших Травить жестоко не перестают. … Как горько мне смотреть на мир наш настоящий, Чтоб дыры залатать в его худом тряпье, Не хватит ни добра, ни честности скорбящих По чистой и святой несбыточной земле. Кто знает, может, там, спустя века и вехи, Наступит лучший мир прекрасных чувств и дел. Но жизнь всего одна, и, разглядев прорехи, Не мы ли в них найдём плачевный свой удел? … Жизнь безмерно сурова, Взглядом землю окинешь: Сколько в мире огромном Слёз, страданий и бед. Но уютным покровом, Что не сразу поднимешь, Приукрылася горстка, Им ни больно, ни жёстко И названья им нет. … Проза идёт на убыль: всего одна миниатюрка. Журналистика тоже: корреспонденция в газете «Вперёд» и три подклишовки в «Швейнике». Под стать им и фотожурналистика: 2 снимка в одном из номеров «Швейника». Поистине для творчества это был тяжёлый год.
ГЛАВА XVII
1988-й. 11.01 – начало сессии. 5.03 – увольнение с «Работницы». Почти семь месяцев пробыл в швейном объединении. Со мной, в администратовно-хозяйственном отделе, числились два грузчика. С утра они что-то воровали и продавали через трещины в заборе постоянным своим клиентам. И всё это ежедневно пропивали. И почти ежедневно предлагали мне с ними выпить. Но я постоянно отказывал им. Один раз тоже воспользовался их услугой (сам что-то выносить с предприятия побоялся, а нужен для чего-то был ватин) и расплатился с ними домашним вином. Живя в частном доме, я быстро освоил профессию домашнего винодела и переводил в вино яблоки, груши и виноград (покупной). Потом приглашал отца или брата для дегустации. Ещё в прошлом году попытался перейти в фотолабораторию (появилась вакансия: ушёл, по состоянию здоровья, работавший там человек). Но узнав, что я был уволен по статье, на мне поставили крест. Так бы я и гнил среди мусора, если бы меня не вытащил Петров (он снова остался без помощника). Узнав, что имею патент ИТД, добился, чтобы моё «дело» по хищению пересмотрели, я прошёл проверку в 1-м отделе и вернулся на завод. 24.03 – ВЭМЗ, НПО «Энергия», фотолаборант 5-го разряда (ОПРТИ). 6.04 – Липецк, Новолипецкий металлургический комбинат. Ездил в составе делегации от нашего предприятия. 20.04 – сопровождение в качестве фотографа болгарской делегации; получение болгарской юбилейной медали. 30.04 – исключился из ЦГБ. 2.06 – впервые отвёл ребёнка в ясельную группу. Июль – фотограф 54 отдела ВЭМЗ. 1.08 – фотограф 54 отдела НПО «Энергия». 11.08 – обслуживал в качестве фотографа советско-западногерманские переговоры. 20.09 – начало учёбы в автошколе. 22.09 – сдача крови для соседской девочки: обварилась кипятком. 30.09 – в университете сдал последнюю задолженность за 4-й курс. 22.10 – участник VII отчётно-выборной партийной конференции НПО «Энергия». Поэтическое творчество на уровне последних лет: восемь стихотворений, но есть и шедевр. … Как долго песен звонких не пою. Всё чаще в душу заползает мрак. Картину жалкую и горькую рисует. За что любить мне Родину мою? За то, что каждый пятый здесь дурак? И то лишь потому, что не ворует. … Проза вообще затухла: одна дурацкая миниатюрка, а после, два года, и вообще «молчок». Зато начинает «набирать голос» журналистика: пока что две публикации в «Энергии», но зато каких! Фельетон и критические материалы, в виде трёх «зарисовок с натуры», признанных на факультете журналистики лучшей работой курса. И фотожурналистика: 79 фотографий в 22 номерах заводской многотиражки. Появились художественные снимки: дочь с газетой и яблоками. 1989-й. Наконец-то я выбился из рамок родной многотиражки и пробился в областную прессу. 14.01 – первая публикация в «Молодом коммунаре». 7.02 – первая публикация в «Коммуне». 5.03 – вступление в Воронежское Общество коллекционеров. 11.03 – всей семьёй (жена и дочь) в с.Новоживотинное Рамонского р-на Воронежской обл., на реставрации усадьбы поэта Д.В.Веневитинова. 1.04 – получение водительских прав. Или в этом году, или в прошлом я приобретаю «Москвич-401», сорокалетнего «старичка». На нём и гоняю теперь. 7.04 – центральная усадьба воронежского заповедника. 8.04 – ст.Графская. 16.04 – у родителей на гипропромовском дачном участке (в будущем пос.Раздолье-2). 8.05 – урочище Обливы Рамонского р-на (с женой, без дочери). 13.05 – урочище Обливы (всей семьёй). 15.05 – призван на учебные армейские сборы. Как раз в этот день была уже вторая свадьба у брата (первая закончилась быстро). Я уехал на сборы, а жена ушла со свадьбы с моим одноклассником. Потом этот одноклассник практически сознался мне в «содеянном». 16.05 – Москва, Малоярославец, с.Кудиново Малоярославецкого р-на Калужской обл. Мы так хорошо выпили в поезде, а потом и в столице Родины, а после и в Малоярославце, что сели не на тот автобус и укатили на ночь глядя совсем в другую сторону. 17.05 – Малоярославец, пос.Хрустали Малоярославецкого р-на. Прибыли в расположение полка с опозданием. 18.05 – с.Недельное Малоярославецкого р-на, пос.Хрустали. Разведка окрестных сёл. Проявляю интерес путешественника, перемещаясь пешком. 19.05 – д.Ерденёво Малоярославецкого р-на, пос.Хрустали. Допутешествовался: простыл. 20-29.05 – санчасть в Хрусталях: пневмония. 29.05 – Малоярославец, Москва. 30.05 – Воронеж. Об этой поездке домой я сообщил непосредственному начальству. 10.06 – ст.Мичуринск-Уральский Тамбовской обл. 11.06 – Москва, Малоярославец, пос.Хрустали. 12.06 – д.Ерденёво, пос.Хрустали. 13.06 – д.Ерденёво, пос.Хрустали (пропивал с товарищами лишние деньги; в Ерденёво был магазин). 16.06 – Малоярославец, Москва. Здесь (и на следующий день) я собирал материал для преддипломной работы. На два-три дня «отпросился». 17.06 – ст.Лосиноостровская, ст.Загорянская Щёлковского р-на (Лось, Перловская, Тайнинская, Мытищи, Подлипки Дачные, Болшево, Валентиновка), Москва, ст.Выхино, 2-й Московский крематорий, ст.Москва-Павелецкая. 18.06 – Воронеж. Но вот домой я ехать не должен был. За лишние пять дней мне сделали втык. 23.06 – Москва, Малоярославец, с.Маклино, д.Чулково, д.Локонское, пос.Хрустали. 28.06 – Малоярославец, Москва. Но там и «служба» кончилась. Раза два выходил на работы, но быстро сваливал. Ходили в кино, играли в преферанс, ловили рыбу, купались и пили, когда водились денежки. 29.06 – Воронеж. 30.06 – выход на работу. 9.07 – всей семьёй ст.Берёзовая Роща (Воронеж), ст.Дубовка, пос.Сосновка, пос.Полыновка (теперь – микрорайоны Воронежа), Воронеж. 14.09 – первичное партийное собрание рекомендовало кандидатом в члены КПСС при 11-ти – «за» и 2-х «воздержавшихся». Почему я захотел вступить в партию? Хотел быть редактором газеты, а тогда это возможно было только коммунистам. Также хотелось полностью «закрыть» своё позорное увольнение по статье, доказать, что то явилось лишь нелепой ошибкой. 21.09 – принят кандидатом в члены КПСС. 25.09 – пришло известие о принятии на Всесоюзный факультет фотожурналистики при фотоцентре Союза журналистов СССР (Москва). 28.09 – всей семьёй с.Подгорное (теперь – микрорайон Воронежа). Планировали купить там дом. 18.12 – Москва, Тула. Командировка от завода. 19.12 – Тула, Москва. 20.12 – Воронеж. Поэзия. За первые пять месяцев написаны 13 стихотворений, а после, до конца года, тишина. А Манжоса уже уволили. Новый редактор стихи мои публиковать не спешила. Как-то попытался я пробиться на ежегодный городской День поэзии, но мои стихи забраковали, а больше я и не совался туда. … Завершается жизнь, и в удушливом тесном и шумном мирке «Человек» – звучит стыдно. Низвергается в пропасть, вертясь, словно лещ в дорогом котелке, Горько так и обидно. Я пропал, но задолго до дней, когда я появился на свет, Было всё уже ясно. Что мне быть, но не жить и любить – не любить, проклиная рассвет, И всю жизнь быть несчастным. А теперь я плетусь и разодранным горлом хватаю глотки – Воздух гарью пропитан. И уж слышу я там, как по крышке сосновой стучат молотки... И роман мой дочитан. … Над прочитанной книгой склонилась моя голова, В теле пляшет усталость, и нет никакого покоя. И ползёт обо мне по дорогам худая молва, Что я жил на коленях и только пил горькую стоя. Но поверьте, прошу вас, поверьте, я так не хотел Унижаться, склоняться под бременем времени горбясь. Я подняться желал и свершить первый шаг, но летел Я всё время в какую-то грязь, а иной раз и в пропасть. Я сто раз выползал и взлететь выше солнца мечтал, Но я был слишком прям и упрям и за это карался. Но и всё же я горд тем, что мало я в жизни солгал, Я врагов приобрёл, но зато человеком остался. И кому-то ужасно так хочется всё растоптать, Сделать так, чтобы мне никогда, никогда не подняться, Но я буду ползти и карабкаться, верить и ждать, И вести этот бой, только чтоб человеком остаться. … Журналистика. Три публикации: «Молодой коммунар», «Коммуна» и «Энергия». Фотожурналистика: 101 фотография в 37 номерах «Энергии» (в двух – дочь), одном номере «Комсомольского вестника», в трёх номерах «Коммуны» (в одном – дочь) и одном номере «Молодого коммунара». Ещё в этом году я снял первые воронежские акции (снимок взяли в краеведческий музей) и сделал первые фотографии женской футбольной команды «Энергия» (снимок – в музее спорта). Ничего не предвещало «бури». Казалось, что и следующий год пройдёт тихо-спокойно, добавив лишь очередные даты и события в мою биографию.
ГЛАВА XVIII
Эту главу можно назвать отвлечённой, главой-отступлением (в смысле, от основного показа событий). Можно было бы её и не показывать читателю. Но… на то и есть Вадим Булатов, чтобы что-то делать нестандартно. В том возрасте, на котором я пока остановился, чуть даже позже, я написал материал о тёще и отнёс его в редакции областных воронежских газет. Но его не опубликовали: испугались кары КПСС. Мне же ответили, что я пишу непонятно что: и не журналистика, и не проза. И долгие годы я мучился этим, пытаясь установить, что же такое я тогда написал. Ничего не нашёл, хотя совместными усилиями журналистика и художественная проза вскоре вывели на свет жанр эссе. И, пожалуй, эта деталька моей биографии в конечном итоге привела меня к написанию довольно большого труда как «Архивные жанры». Он начат в 2011 году, но до сих пор не закончен. Есть ещё вопросы. Скорее всего, так и не приду к окончательному завершению. Но всё равно работа проделана приличная. (Пригодится ли она человечеству – это другой вопрос. Но человечество, как мне представляется, такое тупое, что мои идеи обогнали его развитие на несколько десятков лет, если не на целый век!) «Каждый человек в процессе своей жизнедеятельности оставляет после себя память в виде совершённых им поступков и дел, сделанных им творений, предметов быта, которые его окружали, техники, на которой он работал, коллекций, которые он собирал, книг (личной библиотеки), которые он читал, воспоминаний родных, близких, знакомых. И чем более деятельную и творческую жизнь человек прожил, тем больше материалов в различном виде он может оставить после себя. Архивные жанры (или биографические) – это стилевые компоненты жизнедеятельности каждого, отдельно взятого, человека. Задача биографических жанров: сохранить как можно более полную память об индивидууме. Архивные жанры могут сыграть важную роль при написании биографии человека после его смерти. Разграничение деятельности субъекта на архивные жанры является идеальным подспорьем для праксиметрического метода. Архивные жанры были разграничены (классифицированы), получили определения и отчасти названия благодаря тому, что я когда-то задумал привести свой архив из писем, записей, учебных работ и т.п. в порядок, что, в общем-то, не удалось сделать до сих пор». Автобиография, как правило, подразумевает, что человек рассказывает о своей жизни с момента рождения до момента написания своей биографии (или же упоминает самые важные детали из своей жизни). «Автобиографии (производственные и учебные) и резюме (портфолио). Биографические данные к публикации. О себе в сухом статистическом стиле от первого лица».В «сухом стиле»: для учреждений и организаций при поступлении или вступлении. А я начал писать свою автобиографическую повесть после того, как прочитал автобиографии С.Есенина (в который раз этот человек изменил мою жизнь!), где автор явно не придерживается скупой казёнщины, а задорно и детально показывает кусочки из своей жизни, особенно из детства. Потом я столкнулся с автобиографией (их у него много, как и у Есенина, но времени в гостях хватило только на одну) Всеволода Иванова, советского классика, автора «Бронепоезда 14-69», где было написано, как он скрывался от Колчака, как его ловили и вели на расстрел, и как чудом колонну расстрельных встретил один знакомый его комиссар, и т.д. И тогда я подумал: какая же это автобиография, сухая, казённая? Это уже что-то совсем другое. Чем, например, любая автобиография отличается от мемуаров? Тем, что мемуары охватывают лишь какой-то определённый отрезок времени, в котором автор описывает события, участником которых он стал. Так, мемуарами стала моя повесть «Последний век», публиковавшаяся в журнале «Бизнес Черноземья» как «Путь в бизнес», повествующая о моих подвижках в начале 90-х годов. Ещё, как пример, военные мемуары, укладывающиеся в рамки 1941-1945 гг. И таких примеров можно привести много. Но то, что я сейчас пишу, это явно – не мемуары. В моих «Архивных жанрах» есть жанр «Примус»: «Журналистские материалы о себе от первого лица там, где личное больше самой темы (или в художественном обрамлении). Может быть автобиографический очерк (небольшой материал)». Но – очерк! А здесь – повесть! И 18.04.18 я вывожу новый архивный жанр – «Вита» (с латыни – автобиография): «О себе, своей жизни в художественном стиле, но без авторского вымысла (достоверная трактовка событий) от первого лица, как крупное произведение (повесть, роман)». (Есть в моих измышлениях даже нечто фантастическое: ФОН КОНВЕРСЭЙШНС. Архивный жанр будущего: телефонные разговоры. В аппаратах будут стоять устройства, переводящие речь в компьютерный текст.) Конечно, многих авторов во время создания своей художественной автобиографии творческая жилка будет стараться подталкивать написать покрасивше, приврать, добавить то, чего не было и наоборот, постараться скрыть какой-либо постыдный факт. Удержатся (или удерживались) ли они от этого? Во всяком случае, я «приписывать» ничего не собираюсь. На мой взгляд, моя жизнь (а если разобраться, то и каждый человек смог бы рассказать о себе много интересного; просто кто-то это делать не любит, а кто-то – не умеет) довольно насыщенна и интересна. Другое дело, что-то можно упустить, какую-то ситуацию оценить неверно, но избежать откровенной субъективности в таком произведении сложно. Да, я не скрывался от Колчака и меня не водили на расстрел. Но я скрывался от ментов и бандитов, те же менты везли меня куда-то за гаражи, подальше от глаз людских, чтобы (чего только я тогда не передумал) обобрать, оказывается, да и убивали меня иногда. Не сидел, так судимым был, не воевал, так дрался и постреливал… Но не буду забегать вперёд (кое-что уже было написано мной и прочитано вами): со временем, надеюсь, всё, что сочту нужным, узнаете. Хотя, если потомки захотят, они до всяких мелочей докопаются. Тысячи лет прошли, а мы знаем, кто чем из великих занимался, кто девочек любил, а кто мальчиков: ничего утаить нельзя. А потому я и обращаюсь к тем, что кто-то хочет о себе оставить: не врите, «всё тайное рано или поздно становится явным» (правда, это совершенно не относится к работе наших правоохранительных органов. А по моему существованию и творчеству для потомков есть масса «тёмных пятен», копание в которых принесут немало и преддипломных, и дипломных, и кандидатских, и даже докторских работ и диссертаций. Немного ли я загнул? – спросят меня многие читатели. Вижу, вижу читательские ухмылки. Но давайте не будем забывать, что подчас известные, и сильно известные, при жизни, после смерти напрочь забывались (через сто лет после смерти информацию можно найти лишь в архивах и википедии) и наоборот, роман А.Платонова (моего земляка) «Чевенгур» опубликовали только после смерти автора, да и то – в Париже. После чего уже, спустя несколько лет, он стал возвращаться на родину классиком. Я не заигрывал с властью, а наоборот, в своих произведениях клеймил и клеймлю эту жадную и кровожадную змеюку. Никогда не получал гонорары (которые многих известных заставляли «творить» не от ума и сердца, а за корысть и зависть к собратьям по перу) за свои художественные произведения, тогда как многие на них построили себе царские хоромы. К тому же, я непостижимо разносторонен: поэт, прозаик, лайфист, публицист, издатель, изобретатель, философ, учёный, выдумщик, организатор, путешественник… А чтобы уж эта глава всё же имела какие-то реальные события, произошедшие в моей жизни, расскажу об одном происшествии. После того, как я вновь стал работать на заводе, в нашей лаборатории появился ещё один фотограф. Раньше он был начальником какого-то отдела, но за адюльтер (жена постаралась) его разжаловали (вскоре он разведётся с супругой и женится на любовнице), а Петров взял к себе. Правда, он плохо видел и часто не мог чётко навестись на резкость (это он запечатлел меня во время съёмок в массовке художественного фильма), но это не помешало нам подружиться. Не помню точно, в каком это году было, но, скорее всего, весной 1990-го. Я тогда вошёл в типографию, а товарищ (я нашёл его в «Одноклассниках» спустя почти 25 лет с последней с ним встречи) сделал несколько шагов навстречу и выбросил в моём направлении руку. Я рефлекторно сделал ответный жест. Но моя рука была пустой, а его – сжимала перочинный нож (чистой воды баловство обернулось вон чем), лезвие которого вошло мне между большим и указательным пальцами левой руки, перебив артерию. Понятно, что при таком ранении крови вылилась целая лужа. Пальцы я сжал, руку перебинтовали, а кровь остановили. На медицинском автомобиле от завода привезли меня в городской травмпункт. Два медика (медсестра и врачиха), увидев мою скукоженную руку, презренно произнесли: «Что вы там зажались? Покажите рану». Мне было больно, но ненависть к людям в белых халатах превышала боль многократно. Нате: я резко разжал занемевшие пальцы. Визг и крики. В мгновение их белые халаты превратились в красные. Позже я напишу (1995): «И в час, когда кровавые фонтаны Из ран моих напором станут бить, Пусть знает Жизнь, я всё равно восстану, И Смерть меня не сможет победить!..» И это стихотворение (здесь пока только последняя строфа) тоже, как многие другие мои произведения, в чём-то оказалось пророческим. Кровь действительно била из артерии на голове. Но это будет гораздо позже девяностых (читателю для затравки, если он ещё не затравился). Мне повезло, что артерии мои перебитые оказывались не главными. А вот если одну из главных артерий перебить, то можно умереть даже в считанные секунды: кровь выльется как из пробитой пулей ёмкости, только в несколько раз быстрее, под напором, который даёт такой орган-мотор как сердце. Когда делаешь себе уколы в ногу, иногда попадаешь то в вену, то в артерию (вот почему нужно колоть в определённую зону ягодиц: ведь и там тоже есть артерии и вены). От вены кровь вытечет струйкой по ляжке, а из артерии брызнет фонтанчиком на пол, а после оставит синяк. Во всех этих случаях останавливается кусочком ваты, прижатой к проколотому месту. Вот почему я не всаживаю иглу со всего размаха, а лишь «наживуливаю» её в своём теле, а потом аккуратно проталкиваю дальше. Если понимаю, что наткнулся на крупный сосуд, вынимаю иглу и повторяю процедуру.
ГЛАВА XIX
1990-й. Январь: в Литве 300 тысяч человек приняли участие в демонстрации за независимость; в Румынии запретили Коммунистическую партию; армяне объявили войну азербайджанцам (Нагорный Карабах). Февраль: гражданская война в Таджикистане; с территории Чехословакии начался вывод советских войск; я участвую в городской конференции Общества коллекционеров. Март: Литва приняла Акт о независимости; Горбачёв становится президентом СССР; в Вильнюс направляются танки; Эстония приостанавливает действие Конституции СССР; меня посылают в Москву (Центральная студия научно-популярных и учебных фильмов), очередная командировка за рекламным роликом объединения (довольно ответственное задание); также мне приходится побывать в с.Рыкань Новоусманского р-на, пос.Сомово (сегодня – мкрн Воронежа), с.Богоявленка Семилукского р-на. Апрель: начала вещание первая независимая музыкальная радиостанция России «Европа Плюс»; я принимаю участие в партийном собрании; всей семьёй ездили в с.Шуберское Новоусманского р-на. Май: Латвия приняла декларацию о восстановлении независимости; Эстония провозглашает суверенитет; в Ереване происходят столкновения ополченцев с частями Советской Армии; я разъезжаю по области: с.Подклетное (мкрн Воронежа), Семилуки, с.Губарево Семилукского р-на, с.Богоявленка; фотографирую Всесоюзное совещание главных инженеров, а также Всесоюзную научно-практическую конференцию коммерческих банков. 3.06 – всей семьёй ст.Берёзовая Роща, ст.Графская, пос.Краснолесный. Ностальгия по детству. 6.06 – с женой ст.Берёзовая Роща, ст.Отрожка, ст.Графская, ст.Усмань, Усмань Липецкой обл. В стране и мире происходит много разных напряжённых процессов, но большинство советских граждан, в том числе и моя персона, пока ещё живут размеренной жизнью… хотя кое-что в изменении моей судьбы тоже происходило. В этом году я получил «Справочник коллекционера», где за 10 рублей (примерно) разместил информацию о себе, как о нумизмате. Выпуск издания за деньги участвующих в нём натолкнул меня на мысль об издании таким же образом собственной литературной газеты (совмещал свои мечты литератора и журналиста). Как будет отпечатана будущая газета, где, кем – я почти не представлял. Полное отсутствие опыта и практики (только университетская теория) заставляло меня лишь фантазировать и вести все расчёты приблизительно (кстати, стоимость газетной строки я угадал точно). Но в начале лета 1990 года, отпечатав на машинке объявление о выходе первой литературной газеты и пересняв его на негатив, сделал сотни карточек и расклеил их на улицах, раскидал по подъездам и телефонным будкам. «Для тех, кто пишет стихи или прозу и имеет желание быть напечатанным, которому препятствуют трудности, есть шанс стать авторами новой литературной газеты г.Воронежа, выпуск которой намечается в ближайшие месяцы. В газете смогут попробовать свои силы все желающие». И альтернативный вариант. «В нашем городе в ближайшие месяцы намечается выпуск литературной газеты.У тех, кто пишет стихи или прозу и имеет желание опубликоваться (в особенности, кто нигде и никогда не печатался), есть шанс стать авторами нового издания». Газету решил назвать в честь дочери. Посыпались, как говорят в таких случаях, отклики. И это стало началом нового этапа. Но было нужно, чтобы корреспонденты являлись платёжеспособными. И я разослал письма, в которых разъяснял «правила игры». Долго ждать не пришлось: стали приходить переводы, с некоторыми авторами я встречался лично. Июнь-июль: Ошская резня в Киргизии, в СССР запрещена цензура, Узбекистан и Молдавия, а вслед за ними Украина и Белоруссия провозглашают суверенитеты. В это же время, отвечая на приходящие ко мне письма и открытки, я опасался, что талантливые авторы не смогут найти средства на публикацию, а с деньгами окажутся бездарности, и они «закажут музыку». Но опасения мои оказались напрасными. Материалы к номеру оказались вполне приличными. А с будущих авторов своей газеты я собрал 250 рублей. Одновременно с рекламой «Виктории» и рассылкой ответов я занимался справками о возможном издании новой газеты. И где бы я ни был: в ЦЧИ, «Молодом Коммунаре», горкоме комсомола – всюду мне говорили, что практически выпустить газету частному лицу на данный момент НЕВОЗМОЖНО. И почему-то во всех местах меня заговорщически (и даже как-то нервозно) спрашивали: «А вы хотите выпускать политическую газету?». «Нет, – отвечал я, – чисто литературную». Хотя для меня было понятно, что литература художественная может являться одновременно и политической. Но спрашивающих такой ответ успокаивал, и они начинали говорить более спокойно, делая вид, что хотели бы помочь мне, да не знают чем. На самом же деле им просто хотелось побыстрее избавиться от меня. Важным казался вопрос, касающийся бумаги. Где её можно купить – я не представлял. Кто возьмётся за выпуск газеты – тоже оставалось загадкой. Закон о печати только вышел (12.06.90), признавать параграф об издании газет малыми тиражами без их регистрации ответственные за что-либо лица не хотели и чего-то побаивались. Август: Туркмения и Армения провозглашают суверенитеты. В издании первой своей газеты я благодарен двум женщинам: редактору газеты «Пресс» Татохиной Анне Владимировне и редактору газеты «Энергия» Коноплиной Людмиле Владимировне, жене начальника Главпочтамта. Коноплина поговорила с Татохиной обо мне и моём желании, и Татохина оформила выпуск «Виктории», якобы как приложение к своей многотиражке. Сговорились, что тираж в тысячу экземпляров обойдётся мне в 500 рублей (250 рублей добавил своих: то составляло чуть ли не всю мою наличность). К счастью, газету отпечатали тиражом в 2 тысячи. Тогда сказали, что сделали это по ошибке. Так или не так было на самом деле, но сей факт явился приятным известием. И произошло долгожданное событие числа восемнадцатого, а месяца сентября, а года 1990-го (а в моей биографии появилась и ещё одна творческая стезя – редакторская). В этот же день, к сведению, в газете «Комсомольская правда» вышла статья А.Солженицына «Как нам обустроить Россию?». Так как до этого момента (проверенный годами факт) в СССР не выходили частные литературные издания, этот день можно считать началом зарождения постсоветского литературного (русскоязычного) самиздата. Факт существования такого самиздата до сих пор всячески отрицается в официальных кругах России, но я время от времени прилагаю усилия, чтобы его всё-таки признали. В пилотном номере я поместил свой очерк о первом воронежском фотокорреспонденте: сведения о нём я и собирал в прошлом году в Москве и Подмосковье, где он жил и умер. Мне удалось узнать его биографию, достать фотопортрет, неизвестное фото Вертинского, а также много других его фотографий, ранее неизвестных. Это явилось неоспоримым вкладом в воронежскую фотожурналистику. Да и «Виктория» № 1 оставила некоторый след в областной периодике того времени: о ней (и обо мне) появилась заметка в «Коммуне», а после меня попросили написать о себе и «Виктории». Из моего материала сделали статейку «Тайна невидимки раскрыта», опубликованную 20 октября в главной областной газете. Объявления о выходе первой частной литературной газеты Воронежа публиковали «Воронежский Курьер», «Воронежская Неделя», «Энергия».
Весна 2018 г.
Жизнь гадкого утёнка. Начало, черновик
© Copyright: Вадим Булатов, 2022
Свидетельство о публикации №222060100673
Свидетельство о публикации №222060100673
Рецензии