Двойник
Своей небольшой повестью Солженицын как бы перевернул весь русский мир. Но потрясла повесть читателей не столько своими литературными качествами, сколько политическим значением. В стране было время «оттепели», и повесть Солженицына появилась именно тогда, когда общество хотело слышать о себе правду.
А правда оказалась тяжелой, неудобной, но своевременной. Говорят даже Хрущев, когда ознакомился с повестью в рукописи, был так взволнован, что рекомендовал ее к публикации.
В 1975 году состоялось мое второе знакомство с творчеством Солженицина.
Кто-то из приятелей, коллег по работе, дал мне почитать, с условием на три дня, запрещенный «Архипелаг ГУЛАГ». Ну я и почитал на свою глупую голову. Эта книга окончательно уничтожила мою веру в коммунистические идеалы.
Как и договаривались, через три дня я возвратил книгу приятелю, и несколько дней находился в глубоком раздумье о прочитанном.
Но не много мне оставалось времени на эти глубокие раздумья. Уже через два-три дня в дверь моей квартиры постучали. Мне сразу не понравился этот стук, резкий, требовательный. Я открыл дверь. Двое в черном, с какими-то бесстрастными, неподвижными лицами, представились работниками КГБ и предложили мне проехать с ними.
Всю дорогу товарищи в черном молчали, только когда отъезжали от моего дома, один из них, как бы между прочим, спросил меня: «А не вернуться ли нам с обыском, быть может найдем у вас что-нибудь запрещенное?» При этом он как-то недобро усмехнулся. А я промолчал, понял, что они обо мне все знают, и возвращаться им с обыском нет никакой надобности.
Допрос проводился по классическому варианту, два следователя, один добрый, другой сердитый. О чем они меня спрашивали, в подробностях сейчас я уж и не припомню, почти полвека прошло. Не били, не унижали, но спрашивали жестко. Помню, я придуривался, косил под наивного. А следователи все допытывались знаком ли я с «диссидентами», кто еще из моих знакомых мог читать эту антисоветскую книгу. Я же говорил, что толком-то и не прочитал запрещенную книгу, а из прочитанного мало что и понял, а слово «диссидент» впервые слышу, и даже не знаю, что оно означает.
Допрос длился два-три часа, и я не знаю, что помогло мне, то ли мое придуривание, то ли следователи к этому времени уже выполнили план по «распространителям антисоветской литературы». Меня отпустили, а следователи даже были так любезны, что проводили меня через проходную, к выходу. И помню, расставаясь с этими, как мне показалось, неплохими ребятами, я уже не придуриваясь, а по своей природной простоте и от полноты чувств, подал руку следователям и сказал: «До свидания, приятно было с вами познакомиться». Но следователи руки мне не подали, а один из них хмыкнул и как-то недобро посмотрел на меня.
Вышел я из здания КГБ и было у меня ощущение, что вырвался я из кого-то душного склепа. А день был на удивление ослепительно солнечный, теплый.
Во время допроса я вдруг почувствовал в животе сильные боли, а как оказался на свободе, боли исчезли, как бы их и вовсе не было. И я, грешным делом, даже подумал, что кагэбэшники-то возможно, чтобы сломить меня, воздействовали на мой живот какими-то специальными средствами.
Мне-то повезло, а вот приятеля моего, который дал мне почитать запрещенного Солженицына, обвинили в распространении антисоветской литературы и пришлось ему уволиться с хорошей должности. Но приятель ожидал худшего и такому исходу был рад.
А чтение запрещенной литературы бывало заканчивалось и трагически. Так сноху моей хорошей знакомой обвинили в чтении и распространении и уволили с должности корректора городской вечерней газеты. И пришлось несчастной молодой женщине, с высшим филологическим образованием, пойти в страховые агенты. А через какое-то время она выбросилась с балкона четвертого этажа.
Двадцать лет Солженицын, лишенный гражданства и высланный из Союза, прожил в США, а в 1994 году вернулся уже в новую Россию.
Но вернулся Солженицын не столько как писатель, а скорее, как учитель, духовный наставник, пророк. Возвращался он в Россию из Америки эффектно, самолетом до Магадана, и дальше, по железной дороге, в центральную часть России, останавливаясь в городах, беседуя с глубинным русским народом.
Солженицына показывали по телевизору, журналисты подробно освещали его поездку по стране, брали у него интервью, главная мысль которых, «в России все плохо», не могла всем понравиться.
Я не сильно вслушивался в поучения Солженицына, помню только, ругал он Ельцина, Гайдара, Чубайса, приватизацию, капитализм, проклинал прогнивший Запад и видел спасение России в русской святости и общине.
Но россияне встретили Солженицина неоднозначно. Большинство с сочувствием, но без энтузиазма, либералы враждебно, а молодое поколение крайне равнодушно. К этому времени россияне уже успели вымазаться в дерьме, как в западном, так и в российском и думали только о том, как бы выжить, и потому принимали нравоучения писателя-учителя равнодушно. И уже скоро интерес к Солженицыну-пророку затих, его помнили как писателя, уважали, легально издавали и даже включили его произведения в школьную программу. Но когда появилась возможность легально читать Солженицына, то мало нашлось смельчаков, решившихся одолеть два толстенных тома «Архипелага ГУЛАГ».
А российские власти пытались привлечь на свою сторону писателя Солженицина, и даже в 1998 году наградили орденом Святого апостола Андрея Первозванного, от которого он публично отказался, сославшись на свое несогласие с теми изменениями, которые происходили в России.
Когда моя жена впервые увидела в телевизоре Солженицына, то обратила внимание на то, что я очень похож внешне на знаменитого писателя. Самому-то мне затруднительно было понять насколько мы похожи, но что-то было у нас общее, форма бороды, длинные седые волосы, и в чертах лица какая-то схожесть была.
Но я как-то и не придал такому удивительному сходству какого-либо значения и забыл об этом разговоре.
И уже скоро пришлось мне согласиться с моей наблюдательной женой.
Как-то стоял я в магазине в длиннущей очереди за водкой. И когда моя очередь подошла к прилавку, и я уже был готов передать продавщице деньги за вожделенную бутылку «Русской», она взглянула на меня как-то пристально, вдруг замерла, на лице ее изобразились испуг и удивление, она вскрикнула: «Солженицын!». И как сомнамбула протянула мне бутылку водки, не взяв у меня деньги. Я же, положив деньги на прилавок, направился с бутылкой в руке к выходу из магазина, и чувствовал, как стоявшие в очереди, провожали меня взглядами до дверей.
А как-то встретил я мужика пьяного, шел он мне навстречу, и качало его из стороны в сторону, как на корабельной палубе во время шторма. Но, увидев меня, мужик, как бы протрезвел, остановился, присел на корточки и, не сводя с меня восторженных глаз, закричал: «Солженицын, настоящий, уважаю, пиши, не боись!» Я обошел пьяного, а он еще долго что-то кричал мне вслед.
И бывало случалось, когда человек уже понимал, что обознался, но так и не мог согласиться с ошибкой, и настаивал на обратном. Помню одну такую настойчивую. Встретила она меня на главной улице города, представилась заведующей библиотекой, и после каскада лестных похвал в мой адрес, очень просила меня встретиться с читателями ее библиотеки. А когда я популярно объяснил ей ошибку, видимо, не поверив мне, продолжала настаивать, рассказывая о том, какая была бы интересная встреча, и как бы были счастливы читатели. А мне как-то и жаль было добрую женщину, которая отошла от меня с тяжелым сердцем и обидой, видимо, так и не поверив, что я, это не он.
И подобные случаи происходили со мной с пугающей регулярностью.
Были случаи, когда подходили ко мне и интересовались, что я сейчас пишу, и бывало, чтобы не обидеть добрых людей, я брал грех на душу и отвечал, что работаю над третьим томом «Архипелага ГУЛАГ». Но никогда я не опускался до раздачи автографов.
Чувства, которые я испытывал будучи двойником Солженицына, трудно передать, было ощущение некой причастности к великому человеку, его мыслям, славе. И я так вживался в образ, что моя наблюдательная жена заметила, что я перенял у Солженицына, не только манеру говорить, но и тембр голоса.
Но быть двойником Солженицына было и небезопасно. Однажды я даже подвергся нападению. Молодые люди, напавшие на меня, вели они себя агрессивно, выкрикивали что-то оскорбительное, и если бы не случайно оказавшийся поблизости милиционер, успокоивший молодых людей, быть бы мне побитым.
После этого случая жена, опасаясь за мою безопасность, умоляла меня сбрить бороду и подстричься наголо, но я устоял. Казалось мне, если побреюсь и подстригусь, то предам и себя, и человека, на которого я так похож.
В 2008 году Солженицын умер.
И я, двойник великого Солженицына, почувствовал, как и частичка меня ушла с ним в могилу.
Помню я последний случай, когда меня приняли за писателя Солженицына. На автобусной остановке пожилая интеллигентная пара долго приглядывалась ко мне, и услышал я, дама сказала своему спутнику: «Как же так, ведь сообщали, что Солженицын умер».
А я даже обиделся за великого русского писателя Александра Исаевича Солженицына. И так хотелось мне подойти к этим добрым людям и сказать им, что не умер великий Солженицын, жив он, и навеки останется в памяти благодарных потомков.
Но не сказал, а сел в подошедший автобус и уехал.
Сейчас Солженицына редко вспоминают и как писателя, и как духовного наставника. Но из школьной программы по литературе его еще не убрали. Да и как можно вычеркнуть из памяти народной писателя, который своим произведением «Архипелаг ГУЛАГ» потряс русский мир, показал нам страшную и постыдную сторону нашей истории, совершив человеческий и гражданский подвиг.
А во мне, двойнике Солженицына, уже не узнают великого писателя, я изменился, постарел лицом, на голове ни одного волоса, и только борода осталась солженицынская.
Свидетельство о публикации №222060100939
Так что не всякая борода красит писателя, а только толстовская.
Будьте здоровы.
Любовь Ржаная 05.09.2023 10:49 Заявить о нарушении