В вихре времени Глава 29

Глава двадцать девятая

Николаю стало прохладно, и он проснулся. Настасья уже давно гостила у родных в деревне под Москвой, теперь он кухарил и топил печь сам, а вчера так и повалился спать, не обогрев квартиру.
   В окна брезжил тусклый свет зимнего утра.
"Надо всё-таки подняться и затопить", — сонно подумал Николай. Он завернулся в одеяло и подошёл к окну. На улице ничего не поменялось со вчерашнего дня, разве что намело Захару побольше работы. Тот уже старательно шаркал метлой, опасаясь штрафа. Ничего, ему полезно.
"А что мне полезно?" — мелькнуло в голове. Ещё накануне вечером он уснул с надеждой, что утром мысли и чувства прояснятся, но вот оно — утро, а ничего и не прояснилось. Вчерашний день вызвал целый ворох чувств: сладкие воспоминания при виде дома на Малой Никитской, боль от письма Маши и неприязнь к Рябушинскому за его грубые предложения. Разве Николаю самому не хотелось поторопить Марию? Да он бы схватил её в охапку и увёз из этого города подальше, чтобы не было ни курсов, ни Пешкова, никого...
Николаю внезапно стало жарко — ревнивые мысли о Саньке разгорячили кровь словно подброшенные в топку дрова.  Взгляды и ухмылки Пешкова казались ему наглыми и противными, а Маша так свободно с ним общалась...
  "А что нас связывает? — думал он, глядя на огонь, разгоравшийся в печке, — да, я её люблю, но этого недостаточно — правильно она написала в письме... Я ей нужен как кавалер для похода в театр, а без меня её душа так же безмятежна, как и со мной... "
По улице проехал первый трамвай. Николай снова взглянул на улицу и увидел, как конный полицейский замер на перекрёстке. Вспомнилась репродукция, виденная у Языкова в кабинете "Витязь на распутье". Как там в сказках говорится? Направо пойдёшь — коня потеряешь, себя спасёшь; налево пойдёшь — себя потеряешь, коня спасёшь; а прямо пойдёшь — и себя, и коня потеряешь. Да, как у него ситуация, только непонятно, где право, а где лево...

 Печка весело топилась, принося желанное тепло в выстуженную квартиру. Сегодня выходной, надо отвлечься от тяжёлых мыслей и заняться любимым делом —  он давно не разбирал письмо Анны Павловны Татищевой. Николай прошёл в кабинет,  сел за тёмный дубовый стол и принялся разбирать мелкий почерк далёкой красавицы. Чем больше он понимал, что написала несчастная женщина, тем больше ей сочувствовал.
"Любезный друг, Иван Перфильевич! Имею счастье писать Вам снова. Я не знаю, как так получилось, но после письма к Вам мужа внезапно вызвали к Её величеству, а после он спешно собрался и уехал сопровождать выдворенного графа Калиостро. Что это — совпадение? Я не знаю, но сердце подсказывает, что в моём спасении есть Ваше участие.
До его отъезда я подслушала разговор мужа с бароном Рейхелем, посланником Фридриха, и поняла, что барон недоволен Вашим влиянием на императрицу, из-за чего страдают интересы Германии. Моему супругу пришлось выслушать много желчных претензий немецкого гостя. Он обещал с Вами разобраться... Я боюсь за Вас!
Предлагаю Вам два документа, которые мне удалось переписать в спешном порядке для предоставления в секретную службу Её величества. Воспользуйтесь ими, чтобы защитить себя!
 Да хранит Вас Господь. А.П.Т."

Николай поискал среди бумаг Татищевой упомянутые записки и, действительно, обнаружил два послания на немецком языке. Этот язык он хорошо знал и прилежно перевёл на отдельный листок.
"...Сегодня могу сообщить, что наша цель — уже в нескольких шагах от нас. Из государств мы сделаем арены, на которых разыграются смуты... Ещё немного, и беспорядки, банкротства появятся повсюду. Народ под нашим руководством уничтожит аристократию, как во Франции, и мы явимся, якобы, спасителями рабочего от их гнёта, когда предложим ему вступать в ряды нашего войска общечеловеческой солидарности нашего социального масонства... Народ должен всё более и более убеждаться, что он может творить всё, чего ни пожелает. Слово "свобода" выставляет людские общества на борьбу против всяких сил, против всякой власти, даже Божеской и царской..."
"... Мы восторжествуем и закрепостим все правительства своему сверхправительству. Ещё в древние времена мы, среди народа, крикнули слова "свобода, равенство, братство", слова, столь много раз повторённые с тех пор бессознательными попугаями, отовсюду налетевшими на эти приманки, с которыми они унесут со временем истинную свободу личности... Во всех концах мира эти слова поставят в наши ряды слепых агентов, целые легионы, которые с восторгом понесут наши знамёна. Между тем, эти слова будут червяками, которые подточат благосостояние, уничтожая всюду мир, спокойствие, солидарность, разрушая все основы их государств..."

Страшно было читать такие слова, написанные в далёком прошлом, но так неумолимо сбывающиеся в настоящем... Он вспоминал Машу и её увлечение революционными лозунгами, и видел, что безумие охватывает в несчастной России всё больше и больше людей...
 Софья тоже ждала новых писем, поэтому собираясь к ней на урок английского, Николай положил последнее послание в портфель, но решил пока не показывать мрачные документы на немецком...

В доме на Остоженке пахло лекарствами. Клавдия с порога озабоченно сообщила, что "барыня приболели-с". В столовой Николай встретил семейного доктора с чемоданчиком в руке, неторопливо выходившего из её комнаты.
— Антон Андреевич, здравствуйте. Что с тётей?
— Не волнуйтесь, Николай Константинович, ничего страшного — обычная простуда, — важно ответил доктор, пожимая руку Николаю. — Но Варвара Васильевна немолодая дама, надо наблюдать, чтобы не было осложнения. К счастью, Софья Алексеевна уже готовая медсестра, можно на неё положиться, — ответил он, глядя на Софью, подходившую к ним.
Николай по-новому посмотрел на тёткину воспитанницу: на ней было серое холстинковое платье с белым воротником — словно форма госпитальной сестры милосердия. Тонкие белые руки держали две склянки, которые, вероятно, прописал доктор. Она серьёзно смотрела на Антона Андреевича и слушала предписания.
Пока они говорили о должном уходе, Николай представил, как Софья разговаривает с больными в больнице — кроткий, сочувственный взгляд, мягкие движения, успокоительный тон голоса... Он тоже любил с ней сидеть подолгу за книгами, наслаждаясь спокойствием, исходящим от неё. Но это не было любовью. Любовью для него было другое чувство — яркое, захватывающее, головокружительное...
Николай хотел зайти к тётушке, но Антон Андреевич сделал ей укол, и она уснула. Настроение заниматься исчезло, сидеть в доме, где ходили на цыпочках и говорили шёпотом, не хотелось.
— Пойдёмте погуляем, Софья Алексеевна, — предложил Николай. Та задумалась на секунду и улыбнулась, соглашаясь:
— С удовольствием.

Когда они вышли на улицу, наползали сумерки. Но закатное солнце ещё не скрылось за деревьями, а потому искрящийся розоватый снег радовал глаз. Редкие снежинки, стронутые ветром с крючковатых веток деревьев, летали словно зимние мушки и щекотали щёки и глаза.
В парке было мало желающих прогуляться — после Крещения мороз крепчал с каждым днём, будто зима решила наверстать упущенное в декабре время. Они шли молча и слушали, как снег приятно хрустит под ногами — "хрум-хрум".
— Николай Константинович...
— Софья Алексеевна, — перебил Николай, — давайте уже перейдём на дружеский тон, без отчества. Вы не против?
— Не против, — опустила глаза Софья, — я хотела спросить, вы разобрали письмо Анны Павловны?
— Да, я даже привёз почитать. Хотите прямо сейчас?
Она кивнула, и Николай достал из кармана тонкую тетрадь.
— Давайте присядем, надеюсь, за три минуты мы не замёрзнем, — он указал на ближайшую скамейку.
Софья погрузилась в чтение, а Николай увидел развилку тропинок в парке и вспомнил, как осознал себя стоящим перед дорожным камнем... Надо ли добиваться Машиной любви, или всё это бесполезно? Разум подсказывал оставить надежду, а сердце сопротивлялось. Любовь дала ему страстную жажду жизни, и он не представлял, как можно добровольно отказаться от неё...
— Коля, вы меня слышите? — тронула его за рукав Софья.
— Простите, задумался... Смотрите, здесь три тропинки, а меня с утра преследует ощущение, будто я тот богатырь, что стоит у камня... По какой дорожке идти? — Он взял Соню под руку и подвёл к развилке, показывая рукой: — пойду по правой — коня потеряю, себя спасу... По левой — наоборот, а прямо и подавно страшно — и себя, и коня потеряю, — со смешком закончил он. — Куда идти, Соня, может, вы подскажете?
Софья не улыбалась, а смотрела на него озабоченно, словно изучая. Он заметил снежинки на длинных ресницах, делающих её похожей на Снегурочку. Её розовые губы беззвучно шептали — она повторяла его слова.
Они выбрали среднюю дорожку и пошли не спеша под ручку.
— Давайте подумаем, чтобы это значило... — начала Соня, — правый — скорей всего, —  путь Правды, и потерять коня — это понести убыток вещественный, земной. Тогда дорожка налево — путь Кривды: земное останется при вас, а душу потеряете...  Я думаю так, — закончила она.
 Николай остановился и посмотрел на неё.
— Да, речь идёт явно не о смерти, иначе нелогично, особенно на левой дороге: коня спасу, а себя потеряю... Какое мне дело до коня, если сам погибну. Но зачем нужен третий путь? Есть выбор Правды и Кривды, а третий какой? И главное, что удивительно, тянет пойти именно прямо... У вас нет такого ощущения? — Он не мог оторвать взгляд от Софьи: она светилась уходящим солнцем, окутанная розовым отблеском лучей, который добавлял ещё больше румянца к раскрасневшимся от мороза щекам. Было странное ощущение нереальности происходящего, да ещё и этот разговор...
Софья помолчала.
— Для наших предков не было сомнения, что жизнь этим миром не кончается, и они ценили что-то больше, чем жизнь и даже, чем добро и душа...
— А что может быть выше добра?
— Добро — понятие относительное, но, думаю, вы и сами знаете, Бог больше любого добра, правды, справедливости в человеческом понимании...
— Бог есть Любовь, вы это хотите сказать?
— Да, значит, третий путь — это путь Любви, где человек теряет в себе животное начало и даже душевное, переходя на высшую ступень бытия...
— Как красиво... Только потерять себя не каждый захочет.
— Может, поэтому и дано три пути, а не один — выбирайте, что хотите.
Они ещё помолчали, думая каждый о своём. Надо было поворачивать обратно — в парке стало совсем темно. Николай мягко увлёк Софью к повороту, она не противилась.
— А что скажете про письмо?
— А что за записки, которые она упоминает? Вы перевели их?
— Да, но они очень мрачные, я покажу вам как-нибудь в следующий раз.
Софья вздохнула.
— Мне жаль эту женщину. Хорошо, что у неё есть друг. У других и этого нет.
— А вы уверены, что она не ошибается в нём? Вдруг мой предок Елагин вовсе и не был благородным... Как вы считаете?
Софья помолчала.
— Нет, я думаю — она не ошибалась, женщину сложно обмануть, если только она намеренно не закрывает глаза на действительность.
— Но ведь Татьяна Ларина обманулась...
— Да, но она просто выдумала себе героя, не узнав поближе Онегина. А может, потому, что была слишком юной. Анна Павловна взрослая опытная женщина, да к тому же изрядно повидавшая в жизни. И если уж она так доверяет Ивану Перфильевичу, значит, он того стоит.
— Как вы так уверенно говорите за всех женщин...
— В этом наше маленькое преимущество перед вами — мы понимаем и друг друга, и мужчин, — с улыбкой заметила Софья, — а вы, мужчины, хотя и захватили мир, но если женщина не захочет, ничего не разберёте в её душе. За редким исключением.
— Интересно, — Николай почувствовал себя уязвлённым,— а что же делать мужчине, чтобы понять женщину?
Чтобы не показать свою досаду, он наклонился, взял в руки немного снега и стал лепить снежок.
— Думаю, надо перестать быть слепым, — твёрдым голосом произнесла Софья.
Николай хотел запустить снежком в ближайшее дерево, но его рука застыла в воздухе.
— Что значит "перестать быть слепым"? Что вы имеете в виду? — удивлённо спросил он. Софья пожала плечами.
— А что тут непонятного? Мужчина думает прежде о себе, о своём удобстве, о своих чувствах и желаниях. У него нет времени наблюдать за женщиной.
— А по-моему, вы говорите чушь, Софья Алексеевна, у мужчин все мысли о том, как угодить женщине: подарки, цветы, стихи, подвиги... Весь мир вокруг Прекрасной дамы и крутится.
— Это внешне... На самом деле, мужчина не желает узнать женщину как друга, хотя, на мой взгляд — это самое главное...
Софья отвернулась, пряча лицо, и стала стряхивать с себя упавший с ветки снег.
— Странно, что каждый раз мы заканчиваем спором. Вы не находите, Софья Алексеевна?
— Я говорю то, что думаю, — пожала плечами Соня, —  а вы хотите, чтобы вам женщины только поддакивали?
  — Давайте прибавим шаг... Чтобы не поссориться, нам лучше закончить этот разговор, — холодно закончил Николай.
Он довёл Софью до дома и откланялся. В его голове мелькнуло: "И я представлял эту девушку кротким ангелом... Воистину, слепец..."