Пианиссимо

У Лёньки из второго класса был уникальный голос! Кто только не завидовал ему! Сама Анастасия Игнатьевна вздыхала: «Ах, Боже мой! Иметь такое сокровище — и расточать его на пустяки! Вот мне бы такой голосище, я бы не работала в этой деревне и не учила бы обычных ребятишек пению, а была бы я звезда… Пусть не первой величины, но всё равно звезда! А этот Лёнька? Да он цены не знает голосу своему!»

Конечно, Анастасия Игнатьевна вздыхала тайком о несостоявшейся карьере своей, и на Лёньку она не очень-то сердилась, тем более что вчера она пригласила его к себе в кабинет музыки и принялась его убеждать в необходимости учиться правильно петь. Лёньке было неинтересно, его манила улица: там на футбольном поле его ждали ребята, ведь Лёнька кроме голоса имел ещё и рост, и его всегда ставили вратарём, чтоб он мячи ловил, ему ведь сподручнее, такому дылде.

— Леонид,— убеждала Анастасия Игнатьевна Лёньку.— Как раз с той недели начинаются занятия в музыкальной школе. Поговори с мамой, пусть она отдаст тебя туда учиться! Это очень важно! Возможно, тебя ждёт блестящее будущее на музыкальном поприще!

Лёнька переминался с ноги на ногу и канючил:
— Можно, я уж пойду, а? Ребята ждут! А, можно?
— Ах, Леонид! Придётся мне самой поговорить с твоей мамой! Она вечером дома?
— Дома, дома! — Лёнька уже схватил портфель и выбежал из класса.

Анастасия Игнатьевна вздохнула и тихонько прошептала: «Балбес этакий! Честное слово, я из него человека сделаю, не будь я Анастасия!»

Лёнька вдоволь наигрался и уже чуть не ночью вернулся домой. Уроки он выучил на полянке возле футбольного поля, когда ребята разыгрывали угловые и дали ему отдохнуть. Портфель был по¬мятым, грязным, потому что служил ещё отметкой одиннадцати¬метрового, и Лёнька прятал его за спи¬ну, когда входил в дом.

— Наконец-то! — услышал он мамин голос и прошёл на кухню.— Ты ведь, родимый, расти не будешь, если только станешь носиться и не есть ничего! С утра ведь не ел! Садись к столу, только умойся.

И Лёнька вспомнил, что и правда, он давным-давно не ел! В животе заурчало, и он бросился умываться, чтобы тут же не помереть с голоду. За стол уселся сияющий, с чистыми руками и красным облупившимся от солнца и ветра носом.

Мама похлопотала у печки, и Лёнька узрел на столе всякую вкуснятину, которую тут же принялся уминать.

— Анастасия Игнатьевна приходила,— рассказывала мама Лёньке последние новости.— Говорит, что тебе надо учиться музыке, что у тебя данные есть для пения. А ты что думаешь?

— Не знаю, мам!.. Может, там трудно? А может, у меня и способностей и нет никаких?

— Нет, Лёня, учительница ошибиться не может, и раз она говорит, что есть у тебя данные, значит, так оно и есть! Давай попробуем.

— Ну давай,— согласился Лёнька, дожёвывая сладкий морковный пирожок и не подозревая, на какие муки обрекает себя своим согласием.

Первая мука для Лёньки началась в первый же день занятий в музыкальной школе, и заключалась она в том, что руки его всегда должны были быть в чистоте, и весь его облик должен был соответствовать высокому Лёнькиному предназначению. Лёньке, привыкшему к вольной жизни, тяжка была и вторая мука — надо было привыкать к порядку в распределении всех дел, просящих исполнения, а в список этих дел входил и футбол, на который уже, как правило, совсем не оставалось ни времени, ни сил. Музыка поглотила Лёньку с головой!

Сначала он ходил по принуждению и чтобы не рас¬строить маму свою, потом втянулся, привык, ему стала нравиться чистота музыкальных залов, тихое звучание инструментов в классах, ковры и дорожки в музыкальной школе, цветы, что обильно украшали её стены и подоконники. А уж после он почувствовал, что незаметно влюбился в Музыку, что тихонько вошла в его душу и заняла в ней царственное положение. И Лёнька уже стал ждать — когда же наконец наступят понедельник, среда и пятница, чтобы лететь в музыкальную школу и наслаждаться в ней потоками неземного занятия — занятия Музыкой.

Его новая учительница была доброй и умной, это Лёнька заметил сразу! И если бы она была другой, то Лёнька в первый же день повернулся и ушёл, потому что он терпеть не мог, когда его ругали или насмехались над ним. С теми, кто относился к нему пренебрежительно, Лёнька старался не общаться и обходил их стороной, думая, что так будет лучше и у него не будет поводов к огорчениям.

Вот поэтому в первый день он и не сбежал с занятий, а остался и слушал, и говорил, и пел. Да-да, пел! Елена Петровна попросила его спеть! Сразу же, в самый первый день. Лёнька растерялся:
— А чего петь-то?

— Спой то, что любишь,— посоветовала Елена Петровна, и Лёнька задумался. Оказалось, что он не знает от начала и до конца ни одной песни! Всё какие-то обрывки теснились в его голове, лезла на язык какая-то чушь, и это Лёнька понимал, несмотря на свою явную малость. Он перерыл всю свою память и не нашёл ничего, что бы можно было спеть для учительницы.

— А я ничего не знаю толком-то,— сознался он и покраснел.

— Это не страшно,— успокоила его Елена Петровна.— Ты спой хоть строчечку, хоть один куплет, лишь бы то, что ты будешь петь, тебе нравилось!

Лёнька вспомнил самую последнюю песню, что он пел, стоя на воротах, когда они с ребятами играли в футбол. Тогда третьеклашки очень уж хорошо играли, и Лёньке приходилось туго, и он, сам не замечая того, то и дело выразительно пропевал вслух, представляя, как он возьмёт мяч-неберучку.

— Я вам спою ту песню, что мне помогала в воротах стоять! — решил Лёнька и запел.— Жили у бабуси два весёлых гуся! Эх! Один серый, другой белый, два весёлых гуся!..

Учительница опустила голову и тихонько смеялась до тех пор, пока Лёнька не спел один куплет раз десять на разные голоса с различными оттенками и не успокоился.

— Чего вы? — спросил он вытирающую слёзы Елену Петровну, не зная, как отнестись к её смеху, то ли оскорбиться, то ли порадоваться?

— Ничего, ничего, Лёня! Это я так… Кое-что вспомнила… А что ты знаешь из протяжных песен?

— Из протяжных? — переспросил Лёнька и вспомнил, как поёт его мама, когда Лёнька засыпает. Мама вяжет носки или шьёт чего-нибудь, и тихонько поёт себе под нос одну песню, которую Лёнька запомнил само собой и теперь захотел спеть. Он напрягся от натуги и страха — ещё бы! Он ведь хотел исполнить эту песню в первый раз в своей жизни!

— Ой ты, степь широ-о-о-ока-ая! Степь ра-аздо-о-ольна-ая!..

Лёнькин голос потрясал стены, потому что Лёнька очень старался. Кто-то пробежал по коридору и заглянул в дверь, а он всё пел и пел. Елена Петровна слушала внимательно, не смеялась и не перебивала, пока Лёнька не закончил своё пение. Она погладила Лёньку по голове и сказала:

— Хорошую песню ты, Лёня, спел! Очень хорошую! Будем учиться!..

И начались для Лёньки новые времена. Ребята сначала не могли без него обойтись, всё проигрывали, потому что новый вратарь — Петька — был по первости дырявым, но потом ничего, приноровился, и мальчишки оставили его вместо Лёньки. Всё дальше и дальше уходил Лёнька от игр мальчишеских в неведомое, в тайное, неуловимое, но такое сладкое, такое волнующее!..

Он никак не мог понять: что же это? Музыку нельзя потрогать руками, но тем не менее она рождается в живых руках музыканта. Музыка волнует душу, бередит сердце, но она неуловима и воздушна, была и нет её, но всё-таки она есть, потому что Лёнька отчётливо слышит её потоки в самом себе. Она волшебна, она чудесна, но её нельзя взять и подарить, как дарят, например, цветы. Она вся — свет и радость, тишина и сила, вдохновение и полёт!

Лёнька часами мог слушать, как играет на рояле его учительница Елена Петровна, а ещё больше он любил, когда выступал оркестр, в коем играли все учителя музыкальной школы и примкнувшие к ним любители Музыки со всей деревни. Вот это было зрелище! Лёнька переживал все музыкальные потоки в самом себе: он плакал вместе со скрипкой, он возносился ввысь вместе с виолончелью, он радовался вместе с балалайкой, он трепетал с домрой, и тянулся, как молодая травка, вслед за свирелью…

Лёнька ликовал в те дни, когда удавалось по¬слушать ему хотя бы репетицию оркестра! Он забивался на самую последнюю лавку, опирался на спинку стула, что ставил перед собою, и замирал… Он, закрыв глаза, узнавал голос каждого инструмента, а потом навык угадывать — какое настроение у игравших, ладно ли у них в душе, радостно ли, покойно ли? Он переживал за всех, ибо стали все исполнители родными для Лёньки, и вся музыкальная школа вместе со цветами и последним канделябром вошла в душу мальчишки и уже ничто не могло вытеснить её оттуда.

Мама у Лёньки радовалась! Ещё бы: у её сына есть способности, которые подарят ему совсем иную жизнь, чем та, которой он жил бы, не будь у него чудесного дара Музыки. И весной, когда прошёл почти год, как Лёнька стал учиться Музыке, мама одела самое нарядное своё платье и пошла на от¬чётный концерт к сыну в его чудесную музыкальную школу.

Зал был дивно украшен, всюду стояли цветы в вазах и на подставках. По уголкам яркими огоньками горели разно¬цветные шарики, на сцене стояли полукругом стулья и виднелся чёрный огромный рояль. Лёнькина мама села скраешку на третий ряд и принялась ждать. Зал постепенно наполнился, и наконец наступил долгожданный миг!

Играл оркестр, выходили на сцену со своими инструментами ребята и исполняли что-то дивноприятное, мягкое, покойное, и Лёнькина мама чувствовала себя как в раю! Она даже забыла про сына, что ему тоже нужно будет выйти перед всеми и сыграть что-то своё, что он подготовил к сему празднику.

А вот и Лёнька! Мама ахнула — это был совсем не её сын, это был маленький музыкант, подтянутый, чистенький, аккуратный — ну впрямь артист! Мама всплакнула, пока сын усаживался за рояль, по сравнению с которым он был муравьишкой махоньким, в чёрном костюмчике с покупной бабочкой-галстуком. Но вот наступила волнующая тишина, и мама услышала первые звуки, извлечённые руками сына из чёрного волшебного рояля.

Что играл Лёнька и как играл — мама не помнила. Её поглотило великое чувство любви и радости, ведь сердце материнское чувствовало, что её сын не просто играет на рояле — он поёт свою душу, выпевает свою жизнь! И пусть простая, немудрящая была первая мелодия, но в ней отчётливо звучала родившаяся Любовь сына к Музыке, к Её жизни, Её красоте и гармонии. И поняло сердце матери, что отныне путь жизни её сына навечно связан с Музыкой, ибо сердце его прикипело к сердцу Богини Утренней Зари — к Самой Божественной Музыке!

Ничем особым Лёнька не отличился на своём первом выступлении, но Анастасия Игнатьевна долго тискала его после концерта и тысячу раз радостно повторила: «Я же говорила! У тебя есть способности! Тебе надо, надо учиться! Не оставляй занятий, Леонид, учись и учись, и сам увидишь, во что ты вырастешь!» Она долго трясла руку Елены Петровны и повторяла многократно: «Спасибо!.. Вот спасибо! Порадовали, спасибо вам!»

Мама всё сидела на третьем ряду и ждала, когда схлынет восторг от выступления всей музыкальной школы, и Лёнька сможет наконец-то пойти с ней домой, где она собиралась расцеловать сына и поблагодарить. А вот и он, взлохмаченный, розовощёкий, счастливый! Мама взяла его за руку, и они двинулись к выходу.

— Постойте, постойте! — услышали они за спиною голос Анастасии Игнатьевны.— Послушайте! На днях приезжает к нам светило музыкальное — Архип Осипович! Необходимо будет, чтобы он послушал Леонида, может, он взял бы мальчика в свою школу!

— Будет день, будет и пища! — ответила мама, и Анастасия Игнатьевна отошла, явно удовлетворённая ответом и своей заботой о молодом таланте.

Архип Осипович оказался стариком лет ста — так показалось сразу же Лёньке. Он был высокий, прямой, с седой благородной шевелюрой пепельного цвета, с красивыми выразительными руками, у которых, как Лёнька сразу понял, все пальцы — живые! Таких пальцев Лёнька не видал ни у кого! Подвижные, вдохновенные, казалось, вот-вот, и само собою разумеющееся будет, если вдруг сии пальцы извлекут Музыку прямо из воздуха!..

Лёнька очарованно смотрел на руки Архипа Осиповича, пока тот выслушивал взволнованный лепет Анастасии Игнатьевны. Потом он взял Лёньку за плечо и присел пред ним:

— Ну что, брат, будем знакомы… Архип Осипович!

— Лёнька… То есть Лёня!.. Леонид.

— Прекрасно, Леонид, прекрасно! У тебя чудесное имя, слышишь? Это смычок тронул струны скрипки, и они спели: «Леонид!»

Лёнька открыл рот и во все глаза смотрел на странного, но такого родного Архипа Осиповича. Потом он осмелел и сказал:

— А мне Лёнька больше нравится! Будто бы по балалайкиным стрункам прошлись: Лёнь-ка…

— А Лёня? — скрывая улыбку в уголках губ, спросил Архип Осипович.

— Лёня?.. А Лёню свирелька выпела!

— А как же рояль споёт нам твоё имя, Леонид? Ну-ка, веди меня к роялю!
Лёнька вприпрыжку понёсся в зал, где стоял царь-рояль, чёрный, как смоль, огромный, как гора, серьёзный, как Елена Петровна, и такой же скрытно-нежный, как она же, любимая Лёнькой Елена Петровна, его чудесная учительница.
Архип Осипович тихо, словно боясь спугнуть тишину, подошёл к роялю и погладил его по крышке.

— Хорош… Старый рояль, а добрый! Знал я на своём веку много роялей, но такого давненько встречать не приходилось… и каков же у него голос? Леонид, покажи, друг мой, голос своего брата-рояля!

Лёнька задохнулся от волнения! Хорошо, что Архип Осипович не попросил сыграть чего-нибудь, а только голос рояля захотел услышать, а иначе Лёнька бы от страха сквозь землю провалился! Он придвинул смешную вертящуюся табуреточку, крутнулся на ней раза два, потом уселся и деловито спросил:

— Голос?.. Счас покажем!..

Как волшебная книга, распахнулась крышка, и Лёнька увидел белозубую улыбку рояля. Он пробежал пальчиками гамму, склонил голову, послушал, как звуки тают где-то внутри рояля, потом покашлял немного и распрямил спину. Первые капельки звуков нежно зазвенели в тишине зала, заиграла капель весенняя звонкая, зажурчали ручьи и зачвиркали воробышки… Лёгкое облачко проплыло по небосклону и растаяло в солнечных лучах. Лёнька затих.

Архип Осипович вздохнул отчего-то и прошёлся по залу туда-сюда. Его шаги были полны раздумья и тишины, они словно продолжили бег облачка по небу, приблизились к роялю, и Лёнька понял, что за первыми полётами облачков сейчас последует что-то большое, волнующее, настоящее! Он встал и отошёл в сторонку, приникнув к роялю и взволнованно глядя на огромного, благородно-красивого, страшно молодого и сильного Архипа Осиповича.

Музыкант сел за рояль. Его пальцы слегка дрожали, всё его существо трепетало от предстоящей встречи с Музыкой, прелюдию которой спел Лёнька только что своими маленькими пальчиками. И вот открывшемуся сердцу Лёньки услышались первые звуки вселенской мелодии жизни! Лёнька перестал дышать, он весь обратился в слух, и ничто не волновало его теперь в жизни, только эти волшебные пальцы, легко и трепетно летающие по-над клавишами!..

Лёнька слушал и не замечал, что плачет. Слёзки восторга и преклонения перед Музыкой переполняли его сердечко и проливались обильно из глаз, пальчики трепетали вослед ежиему движению пальцев музыканта, весь Лёнька, казалось, растворился в Музыке и стал Ею. Никогда в жизни он не испытывал такого высокого восторга, такой щемящей радости, такого трепетного счастья! Даже когда взял год назад у Егора-пятиклассника мяч-неберучку, и то так не радовался, потому что вся радость у него тогда ушла в вопль и крик, а теперь — другое! Иное, совсем иное…

Ни Лёнька, ни Архип Осипович не замечали, как зал потихоньку наполнялся людьми, как ребята и учителя на цыпочках входили в зал и усаживались кто куда, как замирало сердце каждого, хоть чуточку познавшего тайны волшебницы Музыки. Даже техничка тётя Нюра пришла и стояла у двери, тихонько утирая слёзы со старческих морщинистых щёк.

Но вот затихли последние звуки, растворились в сердцах слушающих последние аккорды, и тишина наполнила собою зал. Но это была не молчаливая спокойная тишина, это была тишина восторга и благоговения, тишина счастья быть сопричастным чуду — рождению в жизни Музыки!

— Хороший голос у нашего рояля! — прошептал Лёнька.— Я такого никогда не слыхал ещё!

Архип Осипович встал и удивлённо показал Лёньке рукой в зал:

— Нет, ты глянь, Леонид! Ваш-то рояль ишь какой живой — всех собрал! У него не только хороший голос, но и сильный, и здоровый! Здравствуйте, дорогие мои! — обратился музыкант к слушающим его.

Зал безмолвствовал, и только сияние глаз и кивки голов увиделись, не нарушая тишины. Архип Осипович показал на стульчик:

— Может быть, кто-нибудь нам подарит ещё минуты радости? Рояль ждёт…

Лёнька увидел, что рояль и правда ждёт! Он был открыт и готов был принять любые руки, лишь бы они любили его и Музыку. Вот поднялась из зала Елена Петровна и неслышно взошла на сцену. Архип Осипович с Лёнькой незаметно уселись в середину зрительного зала, и Елена Петровна осталась один на один со своею душою и с Музыкой. Рояль протянул к ней свои невидимые руки и по¬грел пальчики учительницы в своих огромных ладонях. Елена Петровна заиграла…

Голос рояля выпевал нежную грусть прощания, всепоглощающее прощение и любовь. В нём слышалась неумирающая надежда, что светлыми ручейками переливалась в мелодии и звала, звала… Грусть наполнила сердце Лёньки, ему стало невыразимо жаль отчего-то Елену Петровну, он не выдержал и побежал к сцене, вскочил на неё, подбежал к Елене Петровне и обнял её…

— Елена Петровна… Милая… Я вас очень люблю! И никогда не забуду, никогда!.. Никогда!..

— Да что ты, Лёнечка,— плакала Елена Петровна.— Господь с тобой, сынок…

— Где бы я ни был, Елена Петровна…— всхлипывал Лёнька.— Вы меня Музыке научили, именно вы… Я Её вашей любовью полюбил, как вы Её любите… Спасибо вам!

Они оба плакали, и Лёнька, и Елена Петровна. Плакали и в зале. И никто не думал — откуда и зачем эти слёзы, никому не казались они глупыми и неуместными, никто не размышлял в те мгновения, но все отдались чистому потоку Любви, рождённому в веянии волшебницы Музыки…

Лёнька переехал в город. Архип Осипович устроил его в интернат при своей школе, где наряду с общеобразовательными предметами ребятишки постигали и таинства Музыки, приобщаясь к живому творчеству и неустанному труду на полях, рождающих музыкальные ключи. Мама Лёньку отпустила легко, хоть и плакала. Но она поняла сердцем, что сыну надо расти, да и Архип Осипович показался ей серьёзным и добрым человеком, поэтому она отдала сына в его чуткие живые руки только со вздохом надежды. Елена Петровна была рада, что у Лёньки теперь есть такой учитель, которого сама Елена Петровна бес¬конечно любила и уважала, перед которым благоговейно склоняла голову. А Анастасия Игнатьевна была от восторга вне себя! Всюду она рассказывала, как откопала Лёньку на футбольном поле, как приноровила к Музыке, как настояла, чтоб он стал учиться в музыкальной школе… Её слушали и покачивали головами.

Перед Лёнькой открылся новый путь, полный трудов и вдохновения! Он окунулся в него с головой, не раздумывая, что принесёт ему день завтрашний, но живя сегодня полной грудью! В школе он учился успешно, а в музыкальных науках преуспевал особенно. И помогала ему в этом неумирающая любовь к Музыке, живущей всюду и везде, всё наполняющая собою, всё освещающая своим незримым сиянием.
Лёнька рос…

Пять лет минуло с того дня, как он перебрался в школу Архипа Осиповича. И вот в Лёнькиной деревне появились афиши, извещающие жителей о предстоящем концерте, где принимает участие и сын деревни — Лёнька! Все вспо¬ло¬шились! Радость-то какая! Анастасия Игнатьевна раз¬вернула бурную деятельность по приведению всей деревни, а особенно музыкальной школы, в порядок. Она мелькала и тут, и там, пока её сердце не затрепыхалось от радости: всё готово!

Деревня сияла, как блин на масленицу. Ни сориночки, ни пылиночки! И даже на футбольном поле выкосили по краям траву и разметили всё, как положено, будто не к концерту готовились, а ко встрече со сборной Бразилии, или, по крайней мере, Аргентины…

И вот настал тот день! Лёнькина мама не могла с утра найти себе места. Она принималась за тысячу дел, и всё валилось у неё из рук. Наконец она устала от борьбы и волнений и прилегла на кровать, полностью расслабившись и успокоившись. За час до начала концерта к ней прибежала Анастасия Игнатьевна и пригласила в зал музыкальной школы идти вместе. Лёнькина мама согласилась, и они через всю деревню пошли рядом. Глядя на них, все решили: «Пора!» — и к назначенному времени зал был полон.

Прибыли и артисты. Автобус вздохнул и вы¬пустил из себя живой поток чистеньких и светленьких ребятишек с футлярами. Среди приехавших был и Лёнька. Он быстро нашёл мамоньку в зале, обнял её и молча так постоял несколько минут. Мама утёрла слёзы, перекрестила сына и сказала:

— Благослови тя Господь, сынок!

Лёнька поклонился своей мамоньке и спокойно, боясь расплескать материнское слово, ушёл к своим. Начался концерт. Ребята играли и по одному, и парами, и квартетами, и целым оркестром, но мать ждала своего сына. Она, словно свеча на ветру, пыталась сохранить огонёк и донести его до назначенной минуты, дабы отдать в час сокрушительный сыночку своему милому — Лёнечке.

И вот материнские очи видят его — сыночка, одного на сцене. Его представил Архип Осипович. Он что-то тепло и радостно говорил, зал рукоплескал, а мама Лёнькина ничего не поняла из сказанного, она видела только его — сыночка, хотящего принести Родине своей взращённые во трудах плоды свои. Архип Осипович ушёл, и Лёнька остался на сцене один.

Он поклонился всем односельчанам и в живой трепетной тишине отдельно поклонился матушке своей и Елене Петровне, что сидела почти рядом с мамой Лёньки и никак не могла скрыть своего волнения. Тишина была полнейшая. Было слышно, как тихо, прерывисто вздохнул Лёнька и сел за рояль…

Для мамоньки его перестало существовать всё на земле, ибо всё вместилось в один образ — образ сына. Он был для неё в сей миг и началом мира и его благим концом, он был и его наполнением, и сутью. Она верила в него, она бесконечно любила его, ждала от него только света и добра. И он даровал мамоньке своей, своей первой учительнице Елене Петровне, своей неугомонной Анастасии Игнатьевне и всем-всем родным своим сельчанам весь жар своего любящего Музыку сердца!..

Он играл и играл, зал просил его сыграть ещё, и он снова садился за рояль. Воздух загустел, накалился, налился Музыкою так, что сам уже и пел, и играл на своих струнах, а зал всё просил и просил Лёньку: «Сыграй! Ещё чуточку!» И Лёнька играл!

Последнее произведение он исполнил так, что все встали и не умолкали в восторгах оваций, а Лёнька стоял перед Родиною своею и плакал. Потом он поднял руку и попросил тишины. Все умолкли.

— Я хочу это произведение посвятить моей пер¬вой учительнице Елене Петровне!
Мать видела, как Елена Петровна положила руки на груди и закрыла глаза, из которых, не переставая, всё текли и текли светлые святые слёзы. Лёнька заиграл. Он исполнял ту мелодию, которой напутствовала его Елена Петровна на первой встрече с Архипом Осиповичем. В ней преумножились и грусть прощания, и неимоверная любовь и надежда, и всепрощение и милосердие… Лёнька играл, но это никак нельзя было уже назвать игрою: он жил в потоке Музыки, он через звуки выносил все свои чувства, переживания, чаяния и радости, он жил Музыкой!

Последний аккорд прозвучал так тихо, так проникновенно и светло, словно Ангел тронул незримые струны души неземными крылами Любви Божией, и мать Лёньки услышала сквозь слёзы умиления и восторга от сидящей рядом Анастасии Игнатьевны:

— Боже Святый!.. Какое пианиссимо!..

Матушка Лёньки не знала, что такое «пианиссимо», но поняла, что учительницу поразила неземная нежность и тишина последнего аккорда, а возможно, и всей Музыки, ожившей в Лёнькиных руках. Зал замер, как замирает земля перед первым ударом грома и по¬следующим ливнем, и вдруг разразился потоками рукоплесканий, неудержимой радостью и благодарением!

Лёнька — счастливый, радостный, плачущий — встал и прошёл в зал. Он взял за руку Елену Петровну, плачущую и смущённую, взял Анастасию Игнатьевну, рыдающую и гордую одновременно, и прошёл с ними на сцену. Потом вывел из-за кулис огромного и неуклюжего от нахлынувших чувств Архипа Осиповича и обратился к умолкшему залу:

— Я благодарю моих учителей сегодня… Вот Анастасию Игнатьевну, что заметила меня… И Елену Петровну, что взрастила во мне росточек Любви к Музыке… И Архипа Осиповича, что соделал из меня труженика настоящего, понимающего ценность и красоту нетленную Божественной Царицы сердец людских — Музыки!.. И хочу вместе с ними, моими дорогими учителями, поклониться моей маме, что родила меня и взрастила до сего дня своею Любовью и Верою материнскою… Спасибо тебе, мамонька, родная моя, спасибо тебе!

И Архип Осипович, и женщины-учительницы, и сам Лёнька в пояс поклонились Лёнькиной маленькой, скромной, доброй мамоньке. Она в ответ встала и тоже поклонилась им, и весь зал молча встал и тоже преклонил свои головы и перед матерью и перед старателями на поприще Музыки. Весь зал преклонил головы свои в почтительном поклоне пред чудом, соединившим всех ныне и приведшим всех к покаянию и благодарению перед Небесами, даровавшими земле Божественную Музыку, имеющую такую власть над сердцами человеческими! Сие есть святая власть Любви и Милости, Красоты и Гармонии, Чистоты и Вдохновения! Да будет плыть над миром вечно солнце, проливающее на землю благодатную потоки своего благословения, звучащие гимном Радости и Счастья для всех живущих! Аминь.