20

                (предыдущее http://proza.ru/2022/06/01/726)


  Новое

  Ответ пришёл ночью. Нет, не во сне.  Дошу растолкала супруга, по привычке, спросонья, закрыв ему ладонью рот. Вспомнив об их немоте, она потянулась через него к свече. Он помог, чиркнул спичкой. Дора показала пальцем на дверь, прикоснулась к уху и снова указала на дверь. Он прислушался. В коридоре явственно кто-то ходил. Удивившись, Доша сел на постели, соображая, что запер входную дверь. Что и показал жестами жене.  «Чёрт, - подумал он, - почему я не взял топор в спальню! Или хотя бы нож.  Идиот!». Он принялся разминать пальцы и руки, напряг мышцы ног. Похоже, драться придётся смертельно.
Доша тихо поднялся с кровати, продолжая слушать шаги. Они то приближались, то замирали. Шаги были тяжёлыми, мужскими. Вроде один. Доша вопросительно посмотрел на жену, показывая руками: нет ли чего? Она поискала и протянула ему маленькие ножницы. Не бог весть что, но лучше, чем ничего.
Доша не без труда вдел в них пальцы левой руки, рассчитывая правой пугнуть, отвлекая, а левой воткнуть ножницы в глаз незваному гостю. Он не знал, откуда у него эти мысли и навык. Здесь он не колебался, как у василисков с окном. Отступать было некуда, рядом самое дорогое, что у него есть. Возможно, в прошлом доводилось делать, - скользнула мысль. Только б не сплоховать!
Дверь в спальню открывалась внутрь, что позволяло за ней укрыться и напасть на пришельца внезапно, а при удаче – с тыла. Он встал за дверью. Показал Доре со свечой перебраться за кровать с дальней стороны. Так до неё сразу гость не дотянется, вынужден будет обходить постель или идти по ней. В любом случае это позволит напасть на него с тыла. Жаль, что маленькие ножницы. Но можно воткнуть их в ухо до упора. А пальцами в глаза. И выдавливать изо всех сил. Только надо обратить внимание, что у него будет в руках, а то пырнёт ножом в живот и оставлю Дору беззащитной. В идеале набросить бы ему на голову простыню или одеяло, чтоб лишить обзора. Но Дора вряд ли это сможет сделать. И всё же он показал поставить ей свечу на изголовье кровати и взять одеяло. Она поколебалась, но поступила так, как он показал. Шаги приближались.
Доша напрягся, выставил вперёд согнутые локти, чтоб самортизировать удар дверью, правильно сжал пальцы в кулак и ждал. Вот шаги уже у самой двери, вот ОН берётся за дверную ручку… Отпускает её. Шаги удаляются к кухне. Доша переглянулся с женой, переведя дух.
Шаги пришли  в кухню, где затихли. Потом двинулись, судя по звуку, в направлении столовой. «Успею ли за топором в сени, пока он там?» – подумал Доша и отказался от этой мысли. В темноте, босому, искать там топор, а с нервяка ещё не найти… Пока лучше его подождать.
И тут он услышал шаги второго – от сеней. Только этого не хватало! Они опять переглянулись с Дорой. Шаги второго были легче, с этим справиться будет проще. Но кто из них войдёт первым и что у него в руках?
Тяжёлые шаги из столовой пошли навстречу более лёгким шагам от сеней. Встретились в коридоре. Тишина. Тоже прислушиваются? Стоят. Пошли вместе к сеням. Уходят? Доша обменялся с женой взглядами. Стукнула входная дверь. Ушли? Или изображают, чтоб выманить?
Ему послышалось, что доски в коридоре слегка резонируют, словно на них осторожно наступают. Доша показал жене: они тут, поймав ужас в её глазах. Она явно не выдерживала напряжения, готовая заорать от страха, но, к счастью, не будучи в состоянии сделать это физически.
Неожиданно в дверь стукнули. «Я не ошибся… тут они», - пронеслось в голове у Доши, а краем глаза он заметил, как Дора открыла рот. Забыв, что она не может кричать, он поднёс правый кулак ко рту, призывая к молчанию.
Стук повторился. Дора закричала. Безмолвно. Подобного Доше видеть не доводилось. Глаза её расширились, одеяло в руках тряслось, губы тоже.
«Когда ж они войдут? Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Он чувствовал, как внутри него растёт холодная ярость, что готов рвать их на части, грызть зубами, не обращая внимания на возможную боль. Сердце стучало в горле, спина стала мокрой. Что ж не входят?
Он увидел, как рухнула в обморок на кровать Дора. «Держись, Доша, они на это и рассчитывают, чтобы взять тёпленькими». 
В этот момент зазвенели, ломаясь, стёкла окна спальни.  «Третий! - понял он, - Всё равно, дёшево не дамся. Первого кто появится… Ты не жилец, мразь! Ну, где же ты, храбрец? Сука! Иди сюда, иди… смерть твоя ждёт тебя…»
Тут резко отлетела дверь спальни, стукнув в поднятые локти Доши. Метнулся огонёк свечи и погас. Спальня погрузилась во тьму. Теперь Доша мог рассчитывать лишь на слух. Он выбрался и-за двери и вслушался. Тихо. Не видно было ничего.  «В чёрном они, что ли?» Больше не в состоянии ждать, сам не понимая, что делает, он выскочил почти в проём, ткнув в темноту ножницами на уровне своей головы и запустив туда вдобавок, вслепую, кулак. Но всё это встретило пустоту.
Доша отскочил назад, вновь приняв стойку. Но шаги уже раздавались в сенях. Опять обманывают? Из окна несло холодом. Он резко захлопнул дверь. Прислушался. Тишина. Ушли?

  Прошло время. Дора очнулась от воды в лицо. Непонимающе посмотрела. Доша был уже одет. Она лежала, накрытая одеялом.
Доша поднялся и отодвинул штору. Из разбитого двойного окна сразу задуло. Дора приоткрыла рот, а потом вспомнила, бросив испуганный взгляд на мужа. Взгляд означал: «Ушли?» Доша кивнул. И показал: вставай, сама увидишь. За поясом у него был топор, в кармане нож.
Пока она одевалась, он с огнём сходил в сарай, чтобы выбрать, чем заколотить окно.
Вернулся с доской. Пошёл за инструментом. Бледное лицо жены показалось в проёме входной двери в дом. Подойдя, Доша посветил ей на верхнюю петлю двери, вырванную с мясом. Дверь висела на нижней. Доша вспомнил, как полковник с Маресием, вдвоём, не смогли ломом выломать дверь у Василисы. Тут была применена силища невероятная. Сломаны были щеколды и засов со стороны сеней. Ломавший был огромного роста, раз начал с верха двери, треснувшей по кривой. Леший? Тогда не один. С семьей? 
Он приставил вырванную входную дверь, закрыв проём, и пошёл забивать окно.

  Ему хватило хлопот в этот чёрный «день». Дора, еле живая, что-то состряпала ему и себе на скорую руку, и он остановился с работой только тогда, когда закончил.
Раздался стук в дверь. Они переглянулись. Доша пошёл к сеням, но жена вцепилась в него, не отпуская. Из-за двери замычали. Мычание было мужским и женским.  «Не иди! – требовала Дора, - могут обманывать!» Так он понял её. Но пошёл, доставая топор на ходу. Она обречённо поплелась следом.
За дверью оказались Паша с Патой.

  Посидели на кухне. Выпили. Пока женщины оживлённо обменивались жестикуляциями, ахая от рассказов друг дружке, Паша отвёл друга в спальню и сообщил, что, услышав шаги, они придвинули кровать к двери, прижав ту. Поэтому в дверь стучали, но не вошли. Доша мысленно с ним не согласился, хотя идея ему понравилась. Пожалуй, стоило последовать. Видя, с какой силой выломана входная дверь, он не сомневался, что эту тем более бы сломали. О чём и «сказал» другу. Тот вздохнул, показав лишь, что колошматили в дверь в шесть кулаков. Им почему-то не выбили окно в спальне. Хотя Паша после заколотил его изнутри фанерным листом, на всякий случай. Разница ещё была в том, что если Дора потеряла от ужаса сознание,  то её сестра со страху залезла под кровать, сама не поняв как, ибо не смогла вылезти, прижатая к полу. Паше пришлось для этого поднимать кровать. Алкоголь подействовал и вот уже Пата с сестрой смеялись над её подвигом. Входную дверь у них раскурочили похоже. Ясно, что леший. Кто ж ещё? Но Дора предположила, что Василиса с мужем. Сразу погрустнели. Пришлось выпить ещё.
«Как можно этому противостоять? – подумал Доша, - Придумаешь тут…» У него откуда-то всплыла фраза, может, из прежнего: «У тебя есть план, пока тебе не заехали в челюсть».
Расставаясь, обнимались, прощаясь, словно навсегда.

  В посёлке не было дома, не пережившего ужаса вторжения. Реагировали на это по-разному. Бесстрашная Евлогия шагнула навстречу опасности в коридор, когда муж пытался её удержать, и рухнула, получив удар в голову. Теперь она лежала, мало что соображая. В глазах двоилось, в ушах звенело, мужа не узнавала.
Пафнутий с Пафой спрятались у кровати, накрывшись с головой одеялом. Восстановить входную дверь он оказался не в состоянии, и дверь просто прислонили, закрыв проём, заткнув тряпками щели.
После ужасной ночи Маресий предложил жене укрыться на чердаке одноэтажного дома, обследовав тот. На чердаке было сухо, а в месте, где проходила печная труба, не столь уж и холодно, если хорошо утеплиться. Сейчас особого мороза не наблюдалось. С тяжёлым сердцем Мара по приставной лестнице забралась туда.
Единственной, кто погиб этой ночью, была Яна. Она умерла от разрыва сердца, решив, что за ними явились те, сожжённые ими матюгальщики. Януарий сначала рыдал над ней, а потом сидел, опустив руки, не обращая внимания ни на холод, ни на что. Совсем окоченев, он поднялся и стал копать в снегу могилу. Земля промёрзла, под снегом оказался толстый слой льда. Не зная, что делать, он вернулся в разорённый дом. Там он выпил и стал обливать самогоном всё, что горит, включая себя и жену. После он обнял её и чиркнул спичкой.
На пожар на этот раз никто не поспешил. У всех хватало своих забот. Нужно было пережить новую ночь.   

  Укладываясь спать, Доша и Дора прижали дверь кроватью. Легли в одежде. Не гасили большие толстые свечи. Под подушку он положил топор и нож. Долго не засыпали. И не зря. На этот раз шаги послышались с потолка. Кто-то ходил по чердаку.
«Один!» - показал палец супруге Доша, прислушиваясь: нет ли кого в коридоре. И был прав: раздались шаги и там. На кухне загремела посуда, стул упал.  «Спалить бы с ними дом, - подумал Доша, - Был бы один, точно, спалил бы. Всё равно уже это – не жизнь. Когда же конец этому…»
Показалось, что над ними ходили долго, как и по дому, где нарочно роняли предметы, чтоб слышно было.
Наконец всё стихло. Но Доша почувствовал запах костра. Он встревоженно взглянул на жену. Она тоже втягивала запах ноздрями. Подожгли?
Они одновременно вскочили и принялись отодвигать кровать от двери. Он первым, топором рассекая воздух в разные стороны, выбежал в коридор, Дора светила сзади. Никого. Прислушались. Нет, огонь не шумит. А если подожгли баню?
Дверь в сенях была нараспашку. Баня не горела. Запах! Его принёс ветер. Горело не у них.
Доша быстро оделся, сбегал к сараю за лестницей, прислонил ту к дому и залез повыше, обозревая посёлок. Горело в самом краю. Пылало вовсю. Не баня, а дом, судя по объёму пожара.
Он спустился и как смог объяснил жене. Потом слазал, закрыл дверцу на чердак, и они ушли спать, вновь придвинув кровать. Провалились в сон почти сразу.

  Назавтра они узнали, что «сгорел дом барчуков».

  Собравшимся на пепелище людям не пришлось никого откапывать и хоронить, ибо стены рухнули внутрь, сами погребя хозяев. Плакала одна Сильвана, вспоминая видного, учтивого Януария, дрожавшего над женой. К ней присоединилась Пафа, прижимаясь к мужу. У него в голове крутилась мысль: «Это ведь плач и по нам. Осталось недолго. Кто знает, когда чья очередь?» И возможно из недр прошлого всплыли слова: ««Что нам нынешним Дант? В части ада он – дилетант». «В каком мы круге?» - подумал Пафнутий.
Люди стояли, не в состоянии ничего произнести, как вдруг из толпы к дымившемуся остову дома, со всполохами местами, вышел высокий черноволосый худой, узкоплечий мужчина и достал из кармана длинную палочку, как показалось всем. Рядом с ним встала женщина в красном одеянии с двумя погремушками в руках.
Мужчина вставил палочку в рот, а пальцы положил на неё. И полилась мелодия…
В первые мгновения люди не поняли, что слышат. Отвыкшие от музыки, живущие во тьме и безмолвии, они жадно ловили единственные теперь звуки, кроме треска углей, да скрипа снега под ногами. Доша, как и остальные, старался не дышать, внемля поющему инструменту и, держащему ритм, аккомпанементу. Мелодия была грустной и тревожной, в ней сплетались вскрики и боль, сквозь которые пробивалось светлое и красивое, хотя и печальное. Красивое и светлое боролось с тревожным, боролось, пока то не стало отступать, исчезая, и победившая чистая мелодия воспарила над толпой.
Люди слушали, открыв рты, а часть, понимая, следила за этой схваткой и победой. У женщин сами навернулись слёзы на глаза, а Доша почему-то в растерянности повернулся в сторону улицы, где в темноте смотреть было не на что, и неожиданно в серебряном ореоле в воздухе увидел Аристарха, как всегда в длинной белой сорочке, белобородого. Доша вгляделся в выражение лица старца. Как будто на его губах плавала улыбка, блестели глаза, в которых играли отсветы догоравшего костра.
Доша потряс головой, и старец исчез. Непонятно стало – видел он старца или привиделся тот?
В этот момент его вернули к действительности… аплодисменты! Аплодисменты впервые прозвучали в посёлке. И людям, среди этого ужаса, понравилось хлопать. Они хлопали долго, пока кланявшийся им музыкант с супругой ни заиграл снова.
На этот раз музыка была иной. Она парила над землёй, уводя слушателей от жути вокруг к чему-то прекрасно-заоблачному. И там всем было так хорошо, что возвращаться не хотелось. Ведь возвращаться приходилось к беспросветности, к этому пепелищу, которое завтра ожидало кого-то из них. Слушали, закрыв глаза. Получалось парить вместе с музыкой. Если бы сейчас, продолжая играть, музыкант со своим поющим инструментом пошёл прочь, то за ним потянулись бы, не замечая куда. Хоть в снега, хоть в лес.
Мелодия отзвучала. И опять слушатели отбивали ладони, а музыканты кланялись. Доша, аплодируя, рассматривал мужчину с флейтой, незнакомого ему. Чёрные длинные, завивавшиеся волосы, лежавшие на плечах голубоватого пальто. Вытянутое лицо с длинным прямым носом. Огромные глаза, сразу приковывавшие к себе внимание. Лицо, скорее некрасивое своей непропорциональностью, но… прекрасное одухотворённостью, огнём, горевшим в глазах. Подобные лица не забываются. Женщина в красном была ниже, стройна. Лица толком было не разглядеть из-за спадавших на него тёмных волос из-под вязаной шапочки, похожей на шапочку её спутника, но черты казались тонкими.
Доша почему-то подумал, что она должна петь.
Флейта вновь зазвучала, заставив замереть толпу.   

  В тот день музыкантов не хотели отпускать. Их повели в другой дом, куда пригласили всех желающих, но куда все желающие не поместились. Музыкантов кормили, поили, жали руки, им улыбались, поднимали за них стопки. Пили и те, кто стоял у крыльца.
Когда же пошли провожать, то хозяин дома метнул бутылку с зажжённым фитилём в дверь бани, которая загорелась. Он удержал, метнувшуюся тушить, жену, показывая: на тризне погуляли, и всё равно умирать.
Собравшиеся погасили факелы. Огня от бани хватало. Мин, так звали музыканта, снова взялся за флейту, наигрывая на ней нечто плясовое. Люди, окружившие баню, взялись за руки, и пошли хороводом по кругу, подпрыгивая в такт. В тот момент они были счастливы и любили друг друга, готовые всё отдать встречному, благо, самим не понадобится. Никто не хотел возвращаться домой, чтоб пережить ужас новой ночи. Вместе и умирать было не страшно.
Хозяин соседнего дома позвал всех за собой и за ним пошли. Он забежал в дом, вскоре появился с бутылкой с подожжённым фитилём, которую разбил о дверь своей бани.  Люди повторили танец, и, в свою очередь, дальше позвал их живущий рядом. Там «банное действо» продолжилось.
Доша с Дорой устали ходить с пожара на пожар, но люди не унимались, и понятно стало, что придётся сжечь и свою. «Ладно, - заплетаясь в ногах, но не в мыслях, думал Доша, - не помрём тут же, так останется баня матюгальщиков и василисина помыться, если что».
Танцевали теперь кто во что. Разгорячённые, скидывали в снег верхнюю одежду. Подпрыгивали, били себя по валенкам, крутились волчком, падали. Их поднимали с добрым смехом, обнимали и целовали. А флейта с погремушками не унимались, пока от усталости и самогона, музыкантов не перестали держать ноги. Тогда Мина и Мину подняли на плечи и понесли дальше. И музыка продолжилась.
Счастливее дня никто не помнил. Праздновали смерть от души.

  Пафнутий с Пафой, извалявшись в снегу, непрерывно хихикая и падая, отчего умирали со смеху, следовали за процессией. При этом он ещё мысленно посмеивался игре слов, имея в виду музыкантшу: «То не хорошая Мина при плохой игре… а хорошая при хорошей».
Доша при всполохах очередной бани заметил, как от поредевшей толпы отделилась высокая чёрная фигура в накинутом капюшоне, державшая в руке косу. Он потёр рукавом глаза. Фигура не исчезла. Она удалялась по улице. К кому? Но тут его потянула за руку супруга, показывая, что больше идти не в состоянии. Они побрели, спотыкаясь, к ближайшему дому, у которого тоже была поломана дверь, и в чьих комнатах уже храпело полно народа. Доша с женой нашли себе местечко и рухнули туда в одежде.
Он не знал, что Смерть шла к дому Маресия.


                (продолжение http://proza.ru/2022/06/03/764)