Жена летчика

Катя, жена летчика.

  “Мама, мама, смотри - там папа?” - Ванечка машет самолету, пролетающему над нами. “Папа, папа…” рассеянно отвечаю, думая о том, что слава богу, это не он, Костя должен вернуться из рейса только завтра. А это значит, что у меня еще целый день и спокойная ночь. Зайдем с Ванечкой в маркет, купим бананов и яблок, слоек и шоколада, придем домой, завалимся на диван, будем смотреть мультики и ни о чем не думать. Хорошо бы, если бы приехал Максик, но ему не до меня, учеба сложная, занимает много времени. Отдалился от меня, даже звонит редко. Но это ничего, лишь бы учился, лишь бы Костя платил, а я потерплю, осталось три года. Тогда я смогу, наконец, уйти.
Какие же старые и  уродские кеды у меня, и на джинсах пятно. Костя купил недавно новые кроссовки мне, красивые, легкие, белые, славные. А потом пришел как-то не в настроении, не понравилось ему, как я на
него посмотрела, разорался, я хотела на улицу выйти, чтобы его не слышать, а он схватил кроссовки и ножом их изрезал, в лицо мне швырнул. Подошвы такие белые, чистые еще были, если ступить в лужу, а потом на сухой асфальт, оставались бы красивые следы - линии и звезды. Изрезал в лоскуты, ножи у нас острые, Костя любит, чтобы все ножи острые были. Костя любит, чтобы было чисто и убрано, свежий воздух и не пахло едой. А еда при этом должна быть вкусной, домашней и свежей. Вот, я как фокусник должна крутиться. Кручусь, а что делать? Максик с детства летчиком хотел стать, мечтал летать. Благодаря Косте теперь учится, уже недолго осталось, три года потерпеть. Максик ему не родной, но Костя зарабатывает хорошо, да и связи, помог поступить, я очень просила, очень старалась.
Жарко как, кофту бы снять, а нельзя, руки все в синяках, стыдно. Уже и не вспомню, что ему не понравилось, то ли еда остыла, то ли сказала что не так, схватил за волосы, я отбиваться начала, молча, чтоб Ванечку не напугать, он в детской был. Костя тогда мне руки скрутил за спину и на пол швырнул, и тарелку мне в голову кинул, вот и поужинали.
Когда я волосы, кстати, мыла в последний раз? Надо не забыть помыть перед его приездом, он не любит, когда я неопрятная. Начнет выговаривать, сначала спокойно, потом, как-будто сам себя раскачивает, будет кричать все громче и громче, схватит, затрясет, толкнет, ударит.
Раньше он не такой совсем был. Он познакомился со мной в аэропорту. А чуть раньше, в самолете, я познакомилась с его голосом. Мы летели тогда с Максиком с моря, рейс был ночью. Вокруг все спали, страдали в неудобных позах, рты полуоткрыты. Только в кино показывают спящего человека красивым, а в реальности все не так, из лица уходит жизнь, осмысленность, мышцы расслабляются, обвисают, нет никакого выражения, даже не маска, а так, нечто бесформенное.
“Дамы и господа! Говорит командир корабля” - из динамиков, сначала громко и резко, а затем тише и мягче потек по салону приятный голос пилота, - “Наш полет проходит над территорией Российской Федерации, мы будем пролетать города Ростов-на-Дону, Воронеж, Тулу”- не спеша перечислял он приглушенным, почти интимным голосом, как бы уважая сон пассажиров. “Сейчас мы пролетаем над темным, ночным, дремучим лесом, в котором, скорее всего, водятся дикие животные, кабаны и лоси…” - тут я удивилась - это что-то необычное. Оглянулась вокруг, некоторые, улыбаясь, прислушивались, но многие продолжали дремать и ничего не слышали.  Какой романтик и шутник попался, надо же. А он продолжал: “Представьте только - выходят дикие животные к реке, на водопой, а в темной воде отражаются звезды и луна. И редкие облака. А над облаками с огромной скоростью несется самолет с замечательными мужчинами и прекрасными женщинами, послушными детьми и одной маленькой собачкой”.
А полчаса спустя он прошел по салону, высокий, статный. Волосы темные, густые, изгиб губ, словно птица крылья раскинула, и синие сумерки в глазах. Это я уже потом разглядела, когда, получив с Максиком багаж, мы выходили из зоны прилета и в числе редких встречающих увидели и его. С букетом красных роз. И ждал он именно меня. Потом говорил, что в темноте салона самолета он разглядел меня сердцем. Говорил, что сразу все про меня понял, какая я, о чем думаю и о чем мечтаю, что я не замужем и что никто нас с сыном не встречает. И все было как в сказке у нас, ярко, красиво. Костя заботился обо мне, о Максике. Когда поженились, я ушла с работы, занималась обустройством квартиры, собой, сыном. И сама не заметила, как он постепенно превратился в чудовище. А может и был чудовищем, но просто умело скрывал свою страшную злобную сущность.
“Мама, мама, пойдем домой, я есть хочу” - сыночек мой бедный, устал. Надо бы его к логопеду хорошему отвезти, но это в Москву ехать, а машины нет. А машину Костя разбил. Он любит разгоняться под двести на трассе, скорость и адреналин! Мы ехали тогда домой, солнечный ясный день, дорога ровная, пустая, три полосы, в машине тишина, только тихий гул двигателя и шум ветра. Ванечка спал на заднем сиденье, я смотрела в окно, на мелькающие деревья, на поля, какие-то пыльные кусты, смотрела на сливающуюся в линию разметку на асфальте, мы молчали. Деревья мелькали все быстрее, я начала проваливаться в сон, вздрогнула всем телом, очнулась. На спидометре стрелка перевалила за сто шестьдесят и медленно клонилась дальше. Он, как будто шел на взлет. Я стала просить его сбросить скорость, пожалеть сына. А он как назло, все больше и больше разгонялся, я закричала.  Костя тоже стал кричать, что если не заткнусь, нарочно вылетит с трассы. И вылетел. Нарочно! Я видела, как он руль дернул. Нас вынесло на обочину, в кювет, хорошо, что не было отбойников. Подушки все сработали, Ванечка вообще не пострадал, ни ушибов, ни синячков. Я плечо только вывихнула и колено до сих пор болит и плохо сгибается. Машину он ремонтировать не стал, не знаю даже куда дел, может продал, а может стоит где-то на штраф-стоянке. Пока он звонил в страховую, пока не приехали ДПС, он попросил меня сказать, что за рулем была я. Так надо было, нельзя, чтобы об аварии узнали на его работе. Начались бы проверки и его могли бы даже временно отстранить от полетов. Я согласилась, конечно, нам нужны деньги, нужно растить Ванечку, нужно чтобы Максик закончил летное, нужно потерпеть еще три года. Держаться.
Только вот Костя становится опаснее с каждым днем, мне страшно. Он постоянно угрожает, что если я уйду от него, то сделает так, что Максика выгонят из летного. А если я буду рассказывать людям о том, что он со мной делает, то определит меня в психушку. А это его надо в психушку, если он уже не ограничивается руками, а даже хватается за нож. Грозился сбросить с балкона. А что тогда с Ванечкой будет? Может все-таки сбежать?



Константин Сергеевич, летчик.

Ночь, рейс завершен, следующий послезавтра. Можно ехать домой, но я останусь до утра здесь, в зале ожидания. Не хочу тревожить Катю. Она сейчас спит, лицо во сне спокойное, красивое и расслабленное, рядом сопит Ванечка, сын. Его ночью не разбудишь, хоть из пушки стреляй, очень крепкий сон. А вот Катя, если я рядом, спит очень чутко, нервно, барахтается на поверхности сна, вздрагивает.
Это началось после рождения сына. Беременность проходила легко, несмотря на то, что Кате было уже тридцать пять тогда. Мы были очень счастливы, ждали девочку. А родился сын, Иван. Роды были тяжелые, с осложнениями, жена мучалась больше десяти часов, я метался по больнице, сходил с ума от бессилия потерять ее, потерять свою любовь. Все закончилось хорошо, но через несколько дней, когда Катя с ребенком уже была дома, я впервые поймал на себе ее странный, чужой взгляд. Настороженный, недоверчивый, тяжелый.
Она менялась постепенно, поначалу это было совсем незаметно, редкие эпизоды. Я списывал это на сложности быта с маленьким ребенком, хотя я тогда взял отпуск, все время проводил дома. Максима на лето отправили к моей матери.
Я сам готовил еду, убирал, гулял с малышом. Катя все чаще стала избегать совместных прогулок, настояла на том, чтобы я спал отдельно, в другой комнате, чтобы она могла спокойно кормить Ванечку по ночам. Она все реже и реже стала смеяться, стала странно реагировать на мои слова. Сжималась, когда я появлялся, опускала глаза, поднимала плечи, втягивала голову.
Когда через два месяца закончился мой отпуск, Катя, как мне показалось, была только рада, что я стал опять подолгу не бывать дома.
Я нанял домработницу, Ирину. Жена восприняла это равнодушно, как будто и не заметила, что в дом стала приходить женщина, убирать, готовить, стирать и гладить вещи. Еще через несколько месяцев поставил камеры на кухне и в спальне, Катя о них не знала. Я боялся за сына, но с ним жена вела себя абсолютно нормально - любящая, ласковая, нежная. Она подолгу говорила с ним, маленьким, пела ему, заботилась, кормила.
При том, что она все больше и больше отдалялась от меня, она оставалась довольно общительной с соседями, со знакомыми. Близких подруг у нее не было, мать давно умерла, отца и не знала. Временами мне казалось, что это я схожу с ума, ведь поначалу, никто, кроме меня, не замечал ничего необычного за Катей. Но чем дальше, тем становилось хуже. Она перестала следить за собой, не пользовалась косметикой, редко мыла волосы. Ходила в одной и той же одежде неделями. Я возил ее в магазины, ей ничего не нравилось, пробовал покупать одежду на свой вкус, Катя складывала ее в шкаф, привычно натягивая заношенную кофту. Иногда я находил новые вещи в пакетах с мусором, если домработница не успевала его вынести. Купил ей как-то кроссовки, изрезала их ножом, искромсала чуть ли не в лоскуты, сложила обратно в коробку.
У нее обнаружилась привычка пальцами стискивать предплечья, появились синяки. Я думал, она делает это неосознанно, не замечает, но, когда просматривал записи с камер, видел, что она часто рассматривает плечи перед зеркалом.
Однажды приготовила мне ужин. Накрыла стол. Смотрю, на тарелке лежит кусок сырой говядины, зелень,  огурцы, помидоры. Ешь, говорит. Я, чтобы не обидеть, не вызвать истерику, мягко сказал, что не голоден. Не помогло. Катя начала кричать, устроила истерику. Попробовал успокоить, обнять, вышло только хуже, она начала вырываться, упала, задела стол, посуда полетела на пол.
Я не понимал, что делать, думал повести ее к психиатру, но так и не решился, надеялся что все пройдет, наладится. Да и происходило все это как-то постепенно. Иногда бывали хорошие дни, она была спокойной, предсказуемой, вот только не улыбалась мне никогда. Только сыну.
Так странно, что она насторожена именно против меня, что именно я вызываю у нее эту болезненную реакцию, этот страх, напряжение, истеричное поведение. Я никогда не повысил на нее голоса, никогда ни в чем не упрекнул, ничем не обидел. Я испытывал и продолжаю испытывать к Кате только любовь и уважение. И еще, последние три года, жалость. Жалость и печаль. Ведь она мучается. Вижу страх и боль в ее глазах и понимаю, как она страдает.
Часто вспоминаю, какой она была раньше. Старше на два года, она выглядела моложе меня лет на пятнадцать. Высокая, стройная, смеющиеся желто-карие глаза. Шикарные волосы, вьющиеся, теплые, как будто живые. Когда она поднимала их вверх, на шее оставались мелкие завитки, я терял рассудок, когда прижимался к ним губами. Мы много разговаривали, смеялись, Катя была веселая, всегда готовая к объятиям, ласке, к веселью. Подвижная, любила танцевать, легко ловила любой ритм, тело гибкое, сильное, горячее, любовь моя. Она все успевала - работала, растила одна Максима, постоянно чем-то увлекалась, увлекала меня.
До Кати у меня ничего серьезного и не было. Вся моя жизнь — авиация. Я с детства мечтал летать, сразу после школы — военное училище, двенадцать лет служил, потом перешёл в гражданскую авиацию. Работа для меня - это все. Была - все. Пока я не встретил Катю, мою жену, мою первую и последнюю любовь.
И все было так необычно, я и встретил ее прямо на работе, в небе. Редко выхожу из кабины в рейсе. А тут как будто что-то заставило меня выйти, пойти по салону. Свет был выключен, только над некоторыми рядами горели индивидуальные лампочки. И вот как раз ее подсвечивал слабый луч, показавшийся мне чуть ли не прожектором тогда. Она вся светилась в нем. И дальше все было так ладно, просто. Познакомились, поженились, не ссорились никогда. Мы должны были жить счастливо. И тут это постепенное погружение в сумасшествие, страх. И никому не расскажешь, не поделишься. Все слишком запутанно и непонятно. И чем дальше, тем больше приходится скрывать, я как будто сам погружаюсь в безумие.
Эта жизнь все меньше и меньше походит на жизнь, а все больше - на сон, страшный, бредовый сон, нездоровый, снящийся адски-жаркой летней ночью. Я как будто весь опутан влажными простынями, опутан страхами и любовью. Так хочется вырваться из этого кошмара, проснуться. Сумасшествие заразно.
А тот случай на трассе, я до сих пор не могу понять, как такое могло случиться? Дорога была почти пустая, отличная видимость, я ехал на допустимой ограничениями скорости. Вел машину, наслаждаясь такими редкими теперь, моментами, когда мы вместе. Катя была спокойной, даже почти дружелюбной. Молчала, смотрела в окно. Вдруг, вздрогнула всем телом, закричала, смотрю, лицо чужое, перекошенное. Хоть я уже и успел привыкнуть к таким переменам в настроении жены, но тогда она была слишком резкой. А я был слишком расслаблен. Каким-то неестественно резким, почти нечеловеческим движением она кинулась всем телом, схватилась за руль, дернула. Я контролировал ситуацию, успел ударить по тормозам, но все равно не смог выровнять машину, съехали в кювет, хорошо, не перевернулись. Сработали подушки безопасности, мы все были пристегнуты, Ваня, спящий в детском кресле на заднем сиденье, даже не успел испугаться. Сначала я бросился к нему, осмотрел, ни одного ушиба. Потом, обойдя машину, открыл пассажирскую дверь, помог выйти Кате. Она, вела себя, как будто ничего не произошло, была спокойна, собрана, даже деловита. Предложила полиции сказать, что это она была за рулем, ведь мне ни к чему, чтобы в компании об этом узнали. Я согласился, что еще мне оставалось? Тогда я испугался по-настоящему. Это становилось уже действительно опасным для всех нас.
Сумасшествие заразно, это не пустая фраза. Особенно, когда с ума сходит твой самый близкий, родной, любимый человек. Мне становится все тяжелее быть сдержанным, благоразумным с ней. Я говорю ей вещи, которые, очевидно, в ее больной голове звучат чудовищно. Я стал замечать, что Катя прячет от меня ножи, старается держаться подальше от окон, когда я рядом. Иногда мне начинает казаться, что я и вправду псих, который тиранит свою жену.



Ирина, домработница.

Не очень ранним сентябрьским утром Ирина, не спеша выкурив на лавочке перед подъездом сигарету, вздохнув, зашла в подъезд. Поднимаясь в лифте, с привычной грустью разглядывая в большом зеркале стареющее лицо и плохо сидящую на фигуре одежду, она еще раз вздохнула, достала из сумки ключи. Сегодня как-то особенно тяжело было идти в эту большую, светлую квартиру со  свежим ремонтом и хорошей мебелью. Несмотря на необычно высокую зарплату, которую платил, всегда вежливый, опрятно одетый и гладко выбритый Константин Сергеевич, ей с самого начала было тягостно и неуютно находится  в этой семье. Константина Сергеевича почти никогда не бывало дома, Ирина заставала только след от явно дорогого парфюма в прихожей. А его жена, высокая, угловатая женщина, то целыми днями не замечала присутствия Ирины, то, вдруг хватая ее за руку,  начинала быстро, громко и истерично рассказывать о своих ссорах с мужем и душевных терзаниях о старшем сыне. Тяготило Ирину и присутствие четырехлетнего мальчика, замкнутого, неулыбчивого, с настороженным взглядом, молчаливого, возможно даже и с задержкой в развитии. Открывая своим ключом дверь, переступая порог тихой, словно захлебнувшейся на судорожном выдохе, квартиры, Ирина еще не знала, что ей предстоит провести с этим чужим ребенком длинный, жуткий, выворачивающий наизнанку подробностями, день, и за ним еще длинную, бессонную ночь, уже в своей маленькой однушке с продавленным диваном, на который она уложит бедного, растерянного Ванечку. А сама будет сидеть на кухне, освещенной тусклой экономной лампочкой и курить сигареты, одну за одной, часто встряхивая головой, будто пытаясь вытолкнуть из памяти страшные образы.
Черные пятна крови...
Россыпь таблеток...
Искривленный в сардонической усмешке рот…
Прядь черных волос, прилипших к ножке стола...
Подернутые пленкой глаза, которые недавно были синими...
Бледные тонкие пальцы с посиневшими ногтями, сжимающие нож...