Тимур... и моя команда. Благодарность

       Принимали нас в пионеры в третьем классе. По неукоснительно соблюдаемой традиции происходило это двадцать второго апреля - в день рождения Ленина, который из разряда «дедушки» для нас, бывших октябрят, переходил в разряд «Владимира Ильича» для новоиспеченных пионеров.
       Торжественная линейка, посвященная этому священнодейству, проходила после уроков в школьном спортивном зале, который, несмотря на свои внушительные размеры, оказался переполненным. Принимаемые в пионеры третьеклассники стояли в две шеренги, остальные были построены в три, и все равно свободным остался только небольшой пятачок в центре зала, где стоял стол под красным сукном и несколько стульев.

       Красивые и правильные слова говорил директор школы, фронтовик  Алексей Иванович, который по этому случаю даже надел свои награды, которых у него было немало. Поздравила всех принимаемых в пионеры  старшая пионервожатая. Председатель совета дружины школы тоже сказала несколько слов, большинство из которых было призывного характера: хорошо учиться, хорошо трудиться, выполнять все заповеди и т.д. и т.п.

       Наконец произнесена торжественная клятва,  старшеклассники - комсомольцы от противоположной стены зала направляются к нам, чтобы повязать пионерские галстуки. Открытые, радостные лица, улыбающиеся глаза заставляют нас почувствовать не только ответственность момента, но и понять что сегодняшний день – это праздник, и атмосфера в зале для нас сразу теплеет. Легкий мандраж отпускает.
       Наглаженные шелковые красные треугольники висят у каждого из нас на сгибе руки. До чего же жарко в зале, белые рубашки, казалось, прилипают к телу. Стараемся, чтобы галстуки оставались в идеальном состоянии – руку с пионерским символом держим на отлете, чтобы тот не помялся, не вспотел вместе с нами.

       Веселая девчушка с озорными глазами и веснушками на носу подходит ко мне, берет галстук и легко завязывает его на моей тонкой шее, расправляет края и легонько щелкает меня по носу. Может потому что там у меня тоже есть несколько веснушек, увидела родственную душу, и я совсем не обижаюсь.
       А вот и первый салют… Только бы сердце не выпрыгнуло…
       - Пионер, к борьбе за дело Коммунистической партии Советского Союза будь готов!
       Единый порыв и лес рук взмывает выше головы:
       - Всегда готов!

       Домой я шел, несмотря на довольно прохладную погоду, в  расстегнутой куртке, надетой прямо поверх рубашки, чтобы все видели мой пионерский галстук. На лице так и читалось – я стал пионером! Проходящие люди смотрели и улыбались, тепло и приветливо.

       Дел у нас, конечно, после вступления в пионеры прибавилось. Мало того, что мы пообещали и теперь должны были горячо любить и беречь свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, так еще надо было выполнять законы пионеров Советского Союза. А это было непросто.
       Особенно – соблюдать дисциплину и быть примером в учебе и повседневной жизни. Нет, конец третьего класса, когда еще были свежи в памяти те торжественные минуты в спортзале, мы держались и, действительно, были примером.
       Я, например, бросил курить. Полностью. Здесь с меня можно было смело брать пример, но вот мои друзья по Конному двору, где я жил, с этим не спешили. Нет – нет, да затянутся на речке «Прибоем» или «Памиром», да еще надо мной подшучивают, на «слабо» берут. Только бесполезно было.
       А вот примером в учебе я, конечно, не был. Учился не плохо, в основном на четверки, а вот с математикой дело было … не очень, в общем. Надо было завоевывать авторитет и брать чем-то другим. Чем?..
       Да, конечно, помогать старшим и заниматься общественно-полезным трудом, собирать макулатуру и металлолом, что также было отражено в заповедях пионеров.

       Макулатуру мы собирали в четвертом классе. Когда я заявил дома, что мне, как ответственному пионеру, надо завтра унести в школу хотя бы пару килограммов макулатуры, а концу недели собрать целых пять, это вызвало у родителей легкий шок. По одной простой причине – лишней бумаги у нас в доме не было.
       Отец, как коммунист, выписывал газету «Правда», это было обязательным. Я с Нового года стал получать «Пионерскую правду», номера которой, прочитав, складывал в аккуратную стопочку и читать ее давал только под своим присмотром. Сдавать ее на макулатуру я, конечно, не собирался. Старший брат выписывал журналы «Юный моделист конструктор» и «Костер», к которым относился так же, как я к своей любимой газете. Так что здесь рассчитывать на добычу точно не приходилось.
       Отцовская же «Правда» целиком и полностью шла на растопку печек, которых у нас было две – большая кирпичная с духовкой и плитой на две конфорки, выходившая задней стенкой в зал, и круглая, обернутая железом голландка в родительской спальне. Зимой заднюю стенку дивана, стоящего в зале прямо напротив печки, снимали, и можно было греться у горячей стены. Это было здорово.
       Поздней осенью, когда сквозь щели в оконных рамах начинал завихеривать холодный ветер, «Правда» использовалась еще для одного дела. Нарезанная широкими полосами газета шла на оклейку окошек перед наступлением зимних холодов.
       Мать, предварительно заткнув щели между рамами ненужными тряпками, заклеивала их полосками газеты, используя для этого клейстер, который варила сама. Мы с братом как могли ей помогали, с удовольствием намазывая клеем, похожим на бледный кисель бумажные полоски. Окошек в нашей квартире было много, так что и газет здесь требовалось больше десятка. Вот с такой «Правдой» в доме было теплее.
       Старые, использованные школьные тетради шли следом за отцовской газетой в печь. Ну, а учебники были школьными, которые мы сдавали в конце года в школьную библиотеку. Так что и здесь поживиться было особо не чем.

       В доме было несколько книг, хотя страстными книгочеями были  и родители, и брат, и я. Мы постоянно таскали по очереди книги из библиотеки комбайнового завода, где работали и отец и мать, а я был записан туда, по-моему, еще до школы. Купить хорошие книги в то время было проблематично, да, собственно, и лишних денег в семье не было. Даже на книги. Так что библиотека нас здесь здорово выручала, а отправить любимые домашние книги, которые мы по очереди перечитывали не один раз, на макулатуру было просто невозможно и это даже не обсуждалось.
       Тщательные поиски ненужной бумаги велись в квартире, на чердаке, в сараях, которых у нас было целых три, но собрать удалось если по весу то, наверное, меньше килограмма.

       Быстро поняв, что мое пионерское рвение легко разобьется о такую тяжелую проблему, как отсутствие бумаги в доме, я побежал по соседям. В квартирах, где живут мои друзья, которые сами должны собирать макулатуру, искать ее излишки было бесполезно, и я побежал по старикам – пенсионерам, да по семьям, где школьников не было.
       Увы… увы… увы. Похоже, газет в нашем захолустном краю, кроме отца, никто не выписывал, а если и выписывал, то так же оставлял на растопку. Помочь мне с честью выполнить пионерское поручение особо желанием никто не горел. Отдельные бумажные листы непонятного назначения, обрывки тех же газет, кусочки картона из разобранных коробок пополнили мои более чем скромные запасы еще максимум на полкилограмма. Итого – кило. Не густо…

       Отчаявшись, я пошел к Фотографу.
       Под самой дамбой, на окраине нашей городской окраины было рабочее общежитие, где жили молодые парни и девчата, работающие на заводе. С одного торца барака был вход в мужскую половину, с другого - в женскую. В женской я никогда не был, а вот в мужскую забегал частенько, да и не только я один, особенно по вечерам. Здесь самым первым появился настоящий телевизор, единственный на весь Конный двор, и целых полгода, пока телевизоры не стали постепенно появляться в семьях, весь дворовый люд – и взрослые, и дети собирались у парней посмотреть на это чудо.

       Из тех времен мне запомнился только музыкальный антракт. Ни  идущие в то время фильмы, ни какие-то другие передачи я не запомнил, а вот телевизионный музыкальный антракт шестидесятых запомнил на всю жизнь. На экране вдруг появился большой скрипичный ключ, на конце которого замерла, изящно подняв одну ногу и картинно вскинув руки, балерина в коротенькой юбочке (тогда я еще не знал, что она зовется «пачкой»), и зазвучала какая-то очень приятная музыка.
       Сначала все притихли, ожидая чего-то необычного – музыка-то вон какая, потом стали шушукаться, пытаясь узнать друг у друга, что это и чего ждать. Тут кто-то из парней то ли пошутил, то ли действительно сказал, что думал: «Вот сейчас она танцевать будет, по этим линиям (имея в виду скрипичный ключ) побежит, ждите…». И все мы, и взрослые, сидевшие на кроватях, и дети, расположившиеся прямо на полу, ждали разинув рты минут десять, когда эта прекрасная, похожая на фарфоровую статуэтку, танцовщица покажет свое мастерство.
Не дождались. Музыка прекратилась, а диктор за кадром объявил: «В музыкальном антракте прозвучала музыка…», кого не помню. Это самые первые мои впечатления от встречи с телевидением.

       Посередине барака между мужской и женской половинами общаги была расположена отдельная квартира, имеющая изолированный вход, где и жил Фотограф с женой. Как его зовут, и где он работает – не знал никто, но то, что он был фотографом – знали точно. Когда на Пасху мы целой толпой ребятишек постучали к нему в дверь и закричали: «Христос воскресе», он, приветливо улыбаясь, впустил нас в квартиру, больше напоминающую длинный узкий пенал, где в глаза сразу бросился, стоящий на столе  огромный фотоувеличитель, и фотоаппарат с таким большим объективом, что обычный «Зоркий» моего отца, показался бы ребенком рядом с взрослым.
       На веревочках, натянутых по всей комнате висели фотографии разных размеров, и на большинстве из них была его жена, то грустная, то веселая, то не поймешь какая. Еще было несколько фотографий с сельскохозяйственной техникой, рабочими в спецовках рядом со станками, фотография серьезного, совсем не улыбающегося мужчины в галстуке за широким столом с телефоном и еще какие-то. Вот тогда он и получил прозвище «Фотограф». Постепенно его стали так звать и взрослые во дворе.

       Самое главное, он был не жадным. Если на Пасху в домах, куда мы заходили славить Христа, нас угощали крашеными яйцами или, в лучшем случае, конфетами по одной – две штучки на брата, то он дал по рублю! Каждому! Самому настоящему круглому металлическому рублю, которые мы если и держали в руках, то только при походах в магазин по приказу родителей, когда сдачу надо было отдавать до копейки. Мы даже сначала не поверили такому счастью, но степенно раскланялись, поблагодарили и быстренько убрались.  Пока не передумал…

       К нему я и пошел. К счастью Фотограф был дома. Он внимательно выслушал мою просьбу, правда, на этот раз в сенях, не приглашая в комнату, и попросил минутку подождать. Я вышел на крыльцо и уселся на ступеньки, настроившись ждать, понимая, что ненужную бумагу надо еще найти, отобрать, как-то связать. Ведь не ждал же он, когда я приду за макулатурой. Но, через пару минут Фотограф появился с целой кипой газет в одной руке уже перевязанных крест-накрест бечевкой. Только взглянув на нее можно было смело предположить, что весу в ней явно больше килограмма. В другой руке он держал несколько небольших книг в мягких обложках, которые положил сверху стопки газет, брошенной на крыльцо.

       Я взял верхнюю из них, посмотрел на следующую и… растерялся, если говорить очень мягко. Проще - я остолбенел и потерял дар речи. Это были работы Ленина, по заветам которого я должен был жить, учиться и бороться, в чем совершенно недавно клялся. И его работы – в макулатуру!?.. «Уроки революции», «Очередные задачи Советской власти», «Государство и революция»… - и это все в утиль?..
       Наверное, все мое смятение легко читалось на лице. Фотограф заинтересовано посмотрел на меня, потом чему-то грустно улыбнулся, а может просто ухмыльнулся и сказал:
       - Нет… Пожалуй это я заберу… А то еще поймут не так… - и он осторожно забрал книжки, не забыв и ту, что я в полной прострации так и держал в руке. – Подожди еще минутку… Сейчас что-нибудь подберем…  нейтральное.

       Ждать пришлось чуть дольше, но я особо не спешил, так как выпрашивать макулатуру было все равно больше не у кого. Он вынес довольно толстую книгу в жестком картонном переплете, которая по толщине была даже больше всех унесенных обратно брошюр. «Фотографируем без ошибок», прочитал я ее название.
       - Бери, - просто сказал Фотограф, - мне она уже без надобности.
       От души поблагодарив его, прижимая и книгу и газеты, я побежал домой. Теперь в школу было с чем идти. Правда, замечательную книгу по фотографии отдавать было жалко, но выполнить пионерское поручение для меня на тот момент было важнее всяких жалостей…
      
       В школу я запёрся вместе с перевязанной на два раза макулатурой, которую для надежности, чтобы не растерять сунул еще и в огромную авоську. Книгу по фотографии я притащил в портфеле.
       Почти рядом с каждой партой на полу лежали похожие стопки, преимущественно из газет и редких, оборванных журналов без обложек. Вовка Албаев, с кем я сидел за партой последний месяц вместо выбывшей в другую школу Тани Авдониной, похвастать такой стопкой не мог. Рядом с ним лежало буквально несколько газет и свернутая какая-то оберточная бумага из магазина. Он сам смотрел на свою добычу весьма презрительно, понимая, что хвастать здесь особо нечем.
       - Соседи меня не любят, - буркнул он видя мой интерес к его стопке макулатуры, - наверное из-за музыки. Даже одной газетки не дали. Жмоты.

       Вовкиных соседей понять было можно. Жалко, что Албай сам этого не понимал.
       Жил он в Некрасовском переулке в двух остановках от школы, но и пешочком добраться до его пятиэтажки было несложно. Через неделю после того как мы с Вовкой оказались за одной партой, он пригласил меня к себе домой. Самое первое, что сделал Вован, как мы зашли в квартиру, сразу включил стоящую на тонких ножках в зале стильную «Ригонду».
       Радиола, скорее всего купленная недавно и еще не надоевшая хозяину, похоже, была заранее настроена на какую-то музыкальную волну и музыка сразу загремела на весь дом. Вовка получал удовольствие от этого грохота, радостно что-то мурлыкал, бегал из зала в кухню, потом позвал меня пить чай. Причем делать это ему пришлось несколько раз и довольно громко – я откликнулся раза с третьего, но тот не смущался. Он получал удовольствие от оглушительной музыки и не понимал, как можно было это не любить. Что думают об этом его соседи и родители, которые сейчас были на работе, его не волновало, а я и не спрашивал.
Понятно, почему соседи ему не помогли…

       Когда я достал из портфеля толстенную книгу и небрежно бросил ее довеском к своей макулатуре, он насупился, помрачнел, потом все же поинтересовался, что это за книгу я хочу выбросить. Не сдать в макулатуру, чтобы из нее сделали новую бумагу, как нас учили, а именно выбросить. Он так и сказал.
       Книгу он рассматривал долго и внимательно, даже начал что-то читать, пока в класс не зашла Нина Григорьевна, наша классная. Книгу Вовка спрятал в свою парту. Я особо не противился – макулатуру мы должны были взвесить и сдать после уроков в школьных мастерских.
       Каждую перемену Вовка доставал книгу из парты, листал, рассматривал картинки, которых там было множество, что-то читал и снова прятал. Краем глаза я видел, что даже во время урока Албай нащупывал и вроде даже гладил так понравившийся ему учебник по фотографии.

       Когда после уроков Нина Григорьевна дала команду всем, у кого есть макулатура, забрать ее и пройти через школьный двор в столярную мастерскую, где у нас эту макулатуру взвесят и запишут результат для подведения итогов, Вовка схватил меня за руку и горячо зашептал:
       - Серый, не сдавай им эту книгу… Отдай ее лучше мне. Я фотографировать хочу научиться. Если этот год закончу без троек мне родители обещали подарок по моему выбору. Вот я фотик и попрошу, хотя бы «Смену» или «Любителя», - видя мои раздумья, он привел последний аргумент. – А ты мою макулатуру возьми, сдай. Там, конечно, поменьше по весу будет, но я завтра еще добуду, - и он протянул мне свою неказистую пачку бумаги, которую я, подумав совсем немного, сунул в авоську.

       До конца недели надо было каждому пионеру собрать по пять килограммов макулатуры. Сегодня был вторник, так что время у нас еще было, хотя некоторые сомнения о стремлении Вовки научиться фотографировать у меня были. И скорее всего  родилось это стремление только что, после того, как он увидел книгу по фотографии с картинками.
       - Пойдем вместе, - сказал я Вовке, когда увидел, что он собирает портфель и не собирается идти сдавать макулатуру. – У меня одна мысль есть.

       Две старшеклассницы в столярной мастерской, весь угол которой был завален разномастными бумажными кипами, взвесили и нашу стопку, потом уставились на нас:
       - На кого записывать, пионеры? – удивленно спросили они.
       Похоже, мы были первыми, кто сдавал макулатуры коллективно.
       - Пишите на обоих: Сергей Блинов и Владимир Албаев, четвертый «Б», - сказал я  и добавил, видя их недоуменные взгляды, - у нас одна команда. Так собирать легче.

       Вовка ничего не понимал, и мне, после того, как мы вышли из мастерской, пришлось выложить ему свою задумку.
       - Я у себя во дворе не соберу больше ни грамма. Я всех вчера оббежал. К завтраму не вырастет. Ты тоже особо не надейся. Ты соседей своей музыкой достал, и они тебе даже снега зимой не дадут, из вредности. Так что надо идти в другое место…
       - Куда?.. – непонимающе спросил Вовка.
       - А вот хоть сюда, на Ульяновскую, - засовывая освободившуюся авоську в портфель, - заявил я.

       Сразу через дорогу за школьным двором стояло несколько пятиэтажек, образовывая большой закрытый двор. Туда мы и пошли. Вовка с неохотой, а я с горячим рвением, практически уверенный в эффективности своей гениальной идеи.
       Мы сразу заскочили в первый же подъезд ближайшего дома и поднялись на второй этаж. Почему начали не с первого? Сам не знаю.
       - Ты молчи, - попросил я Вовку, видя его недоумевающий взгляд. – В случае чего поддакивай и со всем соглашайся, - чем еще больше озадачил его.

       Первую дверь, несмотря на то, что мы для верности позвонили дважды и еще постучали, нам не открыли. Зато после звонка  в соседнюю квартиру мы услышали негромкие шаги, потом дверь открыла невысокая, худенькая бабушка с абсолютно седыми волосами. Она, похоже, читала или вязала, когда мы отвлекли ее от этого занятия. На лбу у нее непонятно как держались очки с замотанной черной изолентой дужкой. Она внимательно, не опуская очков, уставилась на нас. Албай струхнул и как бы спрятался за меня. Я четко отдал пионерский салют. Вовка запоздало меня поддержал и чуть высунулся из-за спины.
       - Здравствуйте, - излишне громко, чтобы скрыть свое смущение, начал я. – Мы из первой школы, собираем макулатуру. Нет ли у Вас ненужной бумаги? Мы бы помогли избавиться от лишнего мусора…
       Бабушка продолжала молча смотреть на нас, словно что-то решая, потом вдруг легко и как-то молодо улыбнулась.
       - А что, это мысль… Заходите, - и мы оказались в коридоре.
       Бабуля взяла инициативу в свои руки.
       - Ты, - она пальцем указала на Албая, - выносишь мусор в контейнеры во дворе, там, рядом с трансформаторной будкой, а ты, - палец уставился на меня, - остаешься здесь. А я пока посмотрю, что можно вам отдать. Чего-нибудь наберем, - успокаивающе закончила она, и нам сразу стало веселее.
       Хорошая бабушка.

       Пока Вовка выносил синенькое ведерко с мусором, прикрытое газетой, я стоял в коридоре, а бабушка шебуршала в комнате, искала ненужную бумагу, потом позвала меня:
       - Тимуровец, иди-ка сюда. Да табуретку с кухни захвати.
       Где кухня я уже знал, оттуда бабуля выносила ведерко с мусором, поэтому прихватив там табуретку, заглянул в комнату. Бабушка стояла возле шкафа, на который и показала мне:
       - Загляни-ка туда, наверх, там в уголке газеты старые лежат, доставай. Хотела перестелить, да самой-то мне трудно, спину прихватило, даже по лестнице спускаться трудно, не то, что здесь лазить. Поэтому и мусора целое ведро набралось. Но ради вашего дела…

       На шкафу в самом углу у стены действительно лежала целая пачка запыленных газет, которую я с удовольствием достал и передал хозяйке. Вдруг все брать нельзя.
       Она протерла важной тряпочкой пыль и подала мне всю стопку, которую я тут же отправил в авоську. Есть начало.
       Когда вернулся Вовка она, улыбаясь, спросила:
       - А это что, Тимур, вся твоя команда?
       Гордый, что меня сравнили с героем Гайдаровской повести, которую я совсем недавно прочитал, немного смущаясь, ответил:
       - Пока да… - потом словно спохватился – а почему нет? И добавил, - но это только начало.
       Албай стоял с открытым ртом, ничего не понимая. Я махнул ему рукой, мол, потом объясню. Пришлось объяснять, когда мы, окрыленные первой удачей, вышли из квартиры с полутора килограммами честно заработанной макулатуры и направились на следующий этаж.

       На третьем этаже дверь открыли сразу после первого звонка, как будто хозяин стоял и ждал, когда мы позвоним. Им оказался немолодой, полноватый мужчина в синей пижамной паре. Причем брюки у него, что было видно из-под расстегнутой курточки, держались на подтяжках. В руке у него был огрызок яблока.
       - Ну, что случилось? – глядя на нас сверху вниз, сурово спросил он, но было видно, что это не взаправду.
       Глаза у него смеялись.
       Мы теперь уже синхронно отсалютовали, и я повторил слово в слово заготовленную речь. Мужчина подобрел еще больше:
       - Заходите, - призывно махнул он нам рукой с огрызком яблока.
       В коридоре прямо напротив входной двери, да и по стенам висели концертные афиши, на которых легко было узнать хозяина квартиры, правда, выглядел он там чуть помоложе. Что-то напевая, так и не выпуская остатков яблока, отправился в комнату, откуда через минуту вытащил немаленькую стопку книжек в мягких переплетах, в которых я без труда узнал все те же работы Ленина, которые пытался всучить мне Фотограф. Правда, здесь она была куда внушительней. Я замекал, что мол… как же… это же работы Ленина… и на макулатуру…

       Дядька гулко рассмеялся:
       - Куда вы будете макулатуру сдавать, эти книжки, - пренебрежительно он пролистнул несколько страниц, - никто читать не будет. Они всех уже достали. А вам надо задание выполнить? Надо! Вот и выполняйте.
       Дальше он хладнокровно и методично оторвал обложки с профилем и  именем Ленина со всех книг, которые небрежно бросил на стоящую в коридоре тумбочку, так что перед нами осталась стопка безымянных книг с довольно мелким шрифтом. Да, действительно, сейчас вряд ли разберешь, что это за книги. Читать их старшеклассницы, что макулатуру взвешивают, точно не будут. А нам главное сдать, там в общей куче разве разберешь чье это произведение и кто его принес.
Так мы стали счастливыми обладателями еще почти двух килограммов макулатуры. Сейчас я пожалел, что не взял такие книги у Фотографа. Хотя, если подумать, еще не поздно…

       К концу недели мы с Вовкой собрали тринадцать килограммов макулатуры в дополнение к той, что сдали в первый день. Единственное неудобство - макулатуру после поисков приходилось сначала тащить домой, а утром обратно в школу. Но победа того стоила. В нашем классе мы стали лучшими.

       Через пару недель после подведения итогов на одной из перемен в класс вошла делегация из трех или четырех старшеклассниц. Из них мы знали только председателя совета дружины Аню Снегину, она выступала на линейке, когда нас принимали в пионеры. Остальные были, наверное, членами совета дружины. Аня держала в руке лист бумаги, который показала Нине Григорьевне.
       Мы все внимательно следили за развитием событий, понимая, что что-то сейчас должно произойти. Вот только плохое или хорошее было пока непонятно. Классная внимательно прочитала письмо, заулыбалась, и мы облегченно вздохнули – плохому не улыбаются. Старшеклассницы немного поговорили с учительницей и, взглянув на кого кивнула Нина Григорьевна -  именно на нас с Албаем, сидевшими на второй парте справа, тоже заулыбавшись, вышли из класса.

       Урок для нас с Вовкой начался неожиданно приятно. Нина Григорьевна держа в руках оставленное девчатами письмо (именно так мы расценили этот лист бумаги), заговорила:
         - Ребята! К нам в школу пришло письмо от нашей бывшей учительницы, сейчас пенсионерки Тамары Григорьевны. Она преподавала английский язык. Здесь она пишет, - классная подняла перед лицом лист бумаги, - что в последнее время ее стали навещать ученики нашей школы, которые взяли над ней шефство, помогают по хозяйству. И этим тимуровцам, как она их называет, Тамара Григорьевна просит объявить благодарность.

       Все кроме нас с Албаем закрутили головами стараясь рассмотреть за партами этих неожиданных тимуровцев. Нам все стало ясно уже после улыбок членов совета дружины и слова «письмо», но вот так, перед всем классом оказаться в центре внимания было не совсем удобно. Мы даже не думали об этом, когда дня через три после нашего первого посещения микрорайона за школой, просто решили заскочить к бабушке, нашей первой выручальщицы во время сбора макулатуры. Она нам понравилась. Просто зашли поинтересоваться – не надо ли еще раз вынести мусор, или, может, еще помощь какая нужна. А та уж расстаралась…, написала…  Мы же не ради этого.

       Вовка опять потащил мусор, ему это было уже знакомо, а я побежал за хлебом на противоположную строну двора в хлебный магазинчик. Потом мы пили чай с вишневым вареньем, которое бабушке Тамаре Григорьевне привезла из Обшаровки внучка. Обшаровка это деревня недалеко от нашего города, большая, славящаяся своими вишневыми садами. Варенье было вкусным.
       Периодически мы стали заходить к ней, просто так. Вовка выносил мусор, я бегал за хлебом, да еще раз сходили с аптеку за лекарствами от болей в спине и в киоск «Союзпечати» за конвертами. Теперь понятно для чего. Еще поменяли старые запылившиеся газеты на шкафу в зале на новые. Вроде и все. Не особо и напряжно. И из-за этого писать письмо в школу?

       Мы стояли возле доски перед классом и большей частью молчали или односложно отвечали на вопросы, главным из которых был – почему? Я пытался рассказать о том, что бабушка хорошая, одинокая, сама первая нам помогла, и спина у нее больная, надо было и нам помочь… И тут Албай не к месту ляпнул:
       - Она нас чаем поила… Варенье у нее вишневое, вкусное…
       Лучше бы молчал. Класс взорвался от смеха, а с задних парт даже раздались громкие выкрики:
       - Тимуровцы… Да они из-за чая к бабушке ходили… С вареньем… Ха – ха… Настоящие тимуровцы все тайно делали…
       Я пытался протестовать, что-то безуспешно говорил в свое оправдание сквозь гул голосов, но это только добавляло веселья  в классе. На нас даже стали показывать пальцами. В отчаянии я даже закричал:
       - Мы же на этот чай не напрашивались… И себя тимуровцами не называли… И как в чужую квартиру тайно попасть, что бы там что-то сделать?.. - но это только вызвало новую волну смеха.
       Мне стало обидно до слез. Почему? Ну, почему?.. Мы же действительно этот чай не выпрашивали? Просто бабушке хотели приятное сделать… Албай насуплено молчал.
       Нина Григорьевна немного смутилась. Похоже, она не ожидала такой реакции класса, и ей тоже было непонятно, почему ребята так отреагировали. Она ободряюще положила руки нам на плечи и легонько подтолкнула к парте. Мы обиженные до глубины души уселись, уставились глазами  в парту и даже не разговаривали друг с другом.
       Еще целую неделю класс, а может быть и вся школа за нашими спинами потешались над горе - тимуровцами, которые ходили помогать бабушке из-за вкусного чая с вишневым вареньем.

       Ходить после этого к Тамаре Григорьевне мы не перестали, только от чая стали отказываться. Пару раз она нас отпускала без посиделок на кухне, в третий все же затащила:
       - Что у вас произошло? Рассказывайте…  Я же вижу, что что-то не так.
       Мы насуплено переглянулись и от ее взгляда это не скрылось.
       - Рассказывайте…
       Пришлось рассказывать. И про ее письмо, и про реакцию одноклассников, и про чай с вареньем, и про тимуровцев…
       Она неожиданно рассмеялась, взлохматила наши волосы.
       - Мальчишки вы, мальчишки… Ничего-то вы не поняли, - потом внимательно посмотрела на нас, на наши растерянные физиономии и заговорщически, словно раскрывая тайну, сказала, - да они же вам завидуют… Просто завидуют. Что не они это придумали… Что не они к одиноким людям ходят… Да пусть даже из-за чая. Знаете, как мне приятно вас здесь видеть… Я как будто снова в школе работаю, как будто снова молодая…
       Потом отвернулась к окну, вытерла кончиком накинутого на плечи платка повлажневшие глаза, помолчала и  спросила:
       - А вы помните, как у Гайдара его повесть кончается?
       Мы отрицательно замотали головами. Тамара Григорьевна улыбнулась, хорошо так, мирно:
       - Ты о людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же. Вот и вы о людях думайте. А про свою обиду забудьте. Не стоит она того…

       Мы с Вовкой так и не поняли – объявили нам благодарность или нет, а вот к совету Тамары Григорьевны прислушались.