Виолончель

- Маэстро, почему виолончель?
- Она обрывает сердце, выворачивает душу. Эта музыка глубока как океан. Она пронизывает словно ледяной северный ветер и не оставляет шансов на спасение. Она меняет.
 
Он сидел в кресле у камина, гость расположился напротив. Полулежа на кушетке гость потягивал красное сухое вино из хрустально бокала. Хозяин предпочитал виски со льдом и крепкий табак. Гостиная была полна дыма. Сквозь пелену хозяин ровным проникновенным голосом, по тону напоминающим саму виолончель, продолжил.
 
- Мой дорогой друг, во всем что я написал есть душа. Она в основе каждого моего произведения. Душа в каждой ноте.
- Знаете, Маэстро, душа — это как-то уж очень расплывчато, туманно. Не факт, что душа есть у человека. Это что-то эфемерное, непонятное, научно не доказанное, ее никто не видел - скептически заметил гость. Вино всегда подталкивало его к спорам.
 
Хозяин едва заметно улыбнулся:
- Если ее никто не видел, это не значит, что ее нет. Ее многие слышали. И вы, друг мой, не исключение.
 
Музыка, которую создавал композитор, признавалась гениальной. Вся мировая критика аплодировала стоя. Каждый виолончельный концерт становился большим событием, а билеты раскупались задолго до самого концерта. Да, он любил славу и гордился собой, но еще больше он любил то, что делал.
 
- Вы утверждаете, что в каждой ноте есть душа. Но, душа, если все же предположить, что она действительно существует, присуща человеку - живому существу. Выходит, что ваша музыка тоже живая?
- Именно так.
- Значит, Маэстро, в музыку, которую вы пишете, вы вкладываете свою душу. Вы это хотите сказать.
- Нет, не совсем. Не свою.
 
Виолончель была для него чем-то святым. Касаться ее нужно только тогда, когда точно знаешь, что должно получиться. Когда нет сомнений, когда музыку ты уже написал.

Хозяин встал с кресла и подошел к окну. Раскурил трубку. Смотрел куда-то в даль мимо фонаря, освещающего ночную улицу.
 
- Знаете, друг мой, я расскажу вам, а вы, возможно, напишите об этом.
 
Хозяин выпустил клубы сизого дыма и не поворачиваясь к гостю продолжил.
 
- Каждая душа звучит особенно. Есть души добрые, есть злые, вспыльчивые или смеренные. У каждой своя тональность и своя музыка. Не поют лишь те, которые замкнуты на себе: они просто скрипят, как не смазанная дверь. Можно в разных пропорциях смешивать добро и зло и всегда будет разная музыка. Если к страстной душе постепенно добавлять смирение, то получиться путь.
 
- Простите, Маэстро, - перебил гость, - но, я не понимаю причем тут музыка. Вы, похоже, просто философствуете.
 
Хозяин подошел к гостю и подлил ему вина.
 
- Терпение, мой друг. Вы все поймете.
 
Он налил себе виски, бросил в стакан пару кубиков льда, и вернулся к окну. Почему-то так ему было проще говорить.
 
- Первой была юная Мари. Она жила на углу Медвежьей улицы, дом, если мне не изменяет память, 47. Квартальчик, мягко говоря, так себе: притон алкоголиков и бандитов. Там жили люди потерявшие себя навсегда. Мне до сих пор не понятно, как она могла уцелеть в столь мраченом обществе. Но, она была кристально чиста, она любила мир и мечтала спасти каждого.  В ней была огромная сила. Именно та сила, которую дарит добро - я точно знал как она должна звучать. Она стала партией для второй виолончели. Вы наверняка помните мой первый концерт?
 
- Конечно! Антагонизм. Вы хотите сказать, что эта добрая девушка стала образом для партии?
 
Маэстро, словно не услышав вопрос продолжил свой рассказ:
 
- Потом я нашел портового грузчика, который был чистое зло. Душа его была черна как ночь и ядовита словно самая смертоносная змея. Хозяин таверны на углу Барабанной улицы - высшее проявление подлости. Последней партией стал булочник. Душа булочника - жадность. Жадность в той мере, в которой человек готов гореть в аду за самую мелкую монету.
 
- И, как я сейчас понимаю, Мари проигрывает в этой схватке. Бедняжке не спасти столь пропащие души - заметил гость, вспоминая угасающую партию Мари.
 
- Да, друг мой, вы правы. Мари отдает себя полностью и умирает в безнадежной борьбе. Мари была обречена с самого начала. - Образ Мари так ясно всплыл в сознании композитора. Он появился отражением в ночи и казалось, что это милое создание смотрит на него через окно. Как будто через уличную ночь она спрашивает Маэстро - "Почему?"  Он помнил их всех, помнил отчетливо, ясно: образы этих людей словно фотокарточки остались навсегда. Их не порвать, не сжечь.
 
Хозяин видимо слишком долго смотрел на Мари - гость в ожидании продолжения, потянулся к бутылке, а когда понял, что скорее он выпьет все вино в доме, чем дождется продолжения, решил всколыхнуть своего друга:
 
- Маэстро, все мелодии написаны с образов людей? Получается так? 
- Нет, не с образов. Образ это лишь отражение души.
- И второй концерт и третий и все последующие — это люди, каждая виолончельная партия это чья-то отдельная душа?
- Да, я хотел сказать именно это, когда говорил, что в основе каждого моего произведения лежит душа, что она в каждой ноте.
 
Внезапно все они, словно стая перелетных птиц, устремившихся к теплу, пролетели перед композитором. И белые ангельские, и черные дьявольские; тихие и трепещущие, кричащие, шумные, взбалмошные и беспечные. Души храбрые словно сталь и непоколебимые словно камень, трусливые, готовые на предательство при малейшей угрозе. Задумчивые и скрытные, как орден монахов. Спокойные и умиротворенные, как сам Бог. Маэстро на мгновение почувствовал их все каждой клеткой своего тела. Как будто вся написанная им музыка пронеслась сквозь него. Размерами, тактами, долями пронеслась вся нотная тетрадь. Каждая нота подобно электрическому разряду сотрясла композитора.

Гость не мог не обратить на это внимания.
 
- Но, как вы это делаете, Маэстро? Как вы понимаете, как должна звучать душа? Как вы описываете душу в нотах? - Гость был счастлив и от вина, и от того, что смог наконец задать четкий, понятный ему самому вопрос. Хозяин говорил какими-то загадками, и гость никак не мог уловить суть и найти ответ.
 
- Мой друг, это сложно описать словами. Это как акт творения: когда рождается что-то новое и заканчивается старое. - Хозяин глубоко задумался, подбирая слова. - Я постараюсь вам объяснить. Все они, начиная с бедняжки Мари и заканчивая щеголем банкиром оставили отпечаток в моем существовании. Я не смогу забыть их уже никогда. Я словно губка впитал музыку их душ. Раз уж все началось с Мари, то и сейчас я начну с Мари. Я познакомился с ней в Гурдитском сквере у фонтана. Было теплое весеннее утро и в своем легком платье она напоминала распустившийся подснежник. Она сидела на скамейке и кормила голубей. Вы наверняка знаете, друг мой, что их там полно. Позже я узнал, что она делает это каждое утро. Возможно, птицы прилетали именно к Мари. Я смотрел на Мари, и музыка рождалась сама собой. Набравшись смелости я подошел и заговорил с ней. Это юное создание раскрылась для меня словно цветок. Она настолько любила людей и доверяла им, что говорила все: о себе, о жителях своего квартала, от которых нормальному человеку нужно держаться подальше, обо мне. Она представляла мир таким, каким его не смог увидеть даже Бог. Казалось, что говорила не девушка: со мной разговаривала сама доброта в высшей степени ее проявления. Ее не тревожили подлость и ненависть окружающих. Она их просто не замечала - она верила только в природу милосердия. Она одна, словно немой солдат в чужом строю, ежедневно вела войну на стороне добродетели. Маленькими делами она катила мир к лучшему: грея воду и умывая безрукого ветерана, который считал, что общество перед ним в неоплатном долгу; ежедневно читая газеты слепому старику, который верил, что про него обязательно напишут - иногда Мари читала и о нем. Она рассказывала добрые сказки детям, родители которых давно забыли, что такое сказки. Единственное, что им нужно от своих детей, так это милостыня, которую те выпрашивали на улицах. Мари покупала детям книги и обучала их чтению. Она наводила порядок в коморке пропащего арестанта - он провел в кандалах практически всю жизнь и заканчивал ее теперь, топя себя ромом. Мари пыталась вытащить его из грязи, а он бранил и проклинал ее. Мари убирала по ночам в пекарне, за что булочник отдавал ей остатки вчерашнего хлеба и она несла его в приют при церкви. Каждый день она жила не оставляя надежды, не ища благодарности, но была обречена словно бабочка, попавшая в паутину. Мир не добрый и он не хочет, чтобы его спасали, но Мари этого не знала или не хотела в это верить. В любом случае человеку с добрым сердцем живется сложнее.  Каждая нота стала на свое место и вернувшись домой после очередного утра, проведенного в обществе Мари, я взял смычок и виолончель. И я сыграл Мари.
 
- Маэстро, вы знаете, что сейчас с Мари? Как сложилась ее судьба? - Гость проникся к Мари, тем более что он прекрасно помнил партию второй виолончели первого концерта.
 
Хозяин, как будто впал в оцепенение. Он долго смотрел в окно и оставил вопрос без ответа.
 
- В противовес Мари я поставил портового грузчика, булочника и хозяина таверны. Эти души я заковал в музыку без тени сомнения. Для каждой своя партия. Они набрасываются на бедную Мари, давят ее, топчут, а она не оставляет надежды посеять в них хоть самое маленькое семя любви. Она бьется словно рыба в сетях умелого рыбака и затухает в своих попытках. Мир не хочет, чтобы его спасали.
 
- Маэстро, насколько быстро вы понимаете, как должна звучать душа, - перебил гость. Разговор увлек его. Он хоть и не воспринимал за чистую монету все то, что говорил хозяин, однако, тема человеческой натуры влекла его.
 
- Для того, чтобы раскрыть человеческую душу нужно время. Бывает так, что истина спрятана настолько глубоко, что на это уходят долгие месяцы, а то и годы. Так было с горничной из загородного клубного отеля, куда я, как вам известно, часто выезжал. Да и вы, друг мой, любитель там покутить.
 
- Да, я не редко бываю там. И, знаете, там собирается множество интересных людей - почему вы выбрали горничную? Что в ней особенного?
 
- Вы очень точно заметили, дорогой мой друг, - именно интересных. Они образованы, начитаны, некоторые объездили весь мир и им есть о чем рассказать, но они пусты. Вся соль в том, что они многогранны снаружи, но очень односторонни внутри, они зациклены сами на себе и их души валяются пыльным комком где-то на задворках. Достать, что-то стоящее, что-то, что будет живым и будет петь в струнах, практически невозможно. - Хозяин на минуту остановился, как будто, что-то вспоминая. - Хотя, вы знаете в этом клубе часто бывал молодой человек, который наследовал Северные верфи. Для четвертого концерта я вынул из него тщеславие: в том его отвратительном виде, когда оно соотносит человека с Богом, когда даже самая грубая и самая неприкрытая лесть доставляет удовольствие, когда добрые дела делаются только для всеобщего признания. Его музыка стала ясна для меня при первой же встрече. - Маэстро отчетливо вспомнил этого подтянутого молодого человека с каре-зелеными глазами и самодовольной улыбкой. - Но, мы отвлеклись, давайте вернемся к горничной. Ее сущность была зарыта где-то глубоко. Она была замкнута и скрытна, молчалива, как будто растеряла все слова. Ее выдавали только глаза. Вы наверняка согласитесь со мной, что глаза не спрячешь. Я точно знал, что звучать она будет превосходно, но не понимал как именно. Ноты не вставали на свои места. Так бывает - душа светится, но каким именно светом не ясно.
 
- Вы ездили в загородный клуб из-за нее, Маэстро?
 
- Да, так и есть. Она привлекла меня, и я не мог остановиться не разгадав ее душу. Я должен был сыграть ее.
 
Маэстро отчетливо вспомнил все их робкие разговоры, все свои наблюдения, ощущения и заблуждения. Сколько раз ему казалось, что он у цели, что все ясно, что музыка есть. Сколько раз он брал в руки смычок и понимал, что не готов. Он потратил на нее бесконечно много времени, но он знал с самого начала, что это жемчужина. Ее просто нужно раскрыть. Раковина была тверда, закупорена под тяжестью оценок, суждений и осуждений.
 
- И, знаете, друг мой, я открыл бурю. Фейерверк чувств, словно вулкан, томящийся тысячи лет внезапно вырвался наружу. Это было так неожиданно и так впечатляюще. В одно мгновение я ощутил всю силу, всю боль и всю любовь, которая сжималась в ядро. Это как взрыв сверхновой звезды. Когда такая энергия вырывается наружу, получается шедевр! - Глаза композитора горели счастьем и наполнялись слезами. - Она седьмой концерт. Оттенки ее души в каждой партии, она — это целый оркестр.
 
Гость вспомнил робкую неприметную девушку, которая всегда прятала глаза. На нее практически никто не обращал внимания, а видимо зря.
 
- Маэстро, весь седьмой концерт есть образ этой робкой горничной?
 
- Нет, не образ. Весь седьмой концерт - это ее душа. Я играл ее и плакал от счастья. Ноты этого концерта - это слезы радости, горя, тоски, любви и печали. Они потекли по струнам. Как будто весь мир со всеми его красками и оттенками, звуками и запахами раскрылся в одночасье. Она - это лучшее, что я написал. Седьмой концерт - это венец. Создать такое - это счастье.
 
Композитор все так же смотрел в ночное окно и словно еще раз переживал этот акт творения. Эту дрожь в пальцах, отражающуюся в струнах; эти движения смычка - медленные и плавные, резкие, с надрывом, короткие и затяжные. Паузы, после которых вьюга, буря, боль, холод. Натянутые нервы, агония и страсть. Каждый раз возвращаясь в эти мгновения, композитор понимал, что он любит ее все больше и больше. С каждым воспоминанием этого чудесного акта творения на сердце появлялся новый рубец.
 
В сознании гостя под действием красного вина прозвучала вся музыка, которую создал композитор. Гость был на всех концертах и ему пришлось признать, что седьмой концерт - это лучшее, что написал его друг. Видя сейчас композитора отражением в ночном окне, он не мог не заметить, как рассказывая о горничной менялся и сам композитор. Он словно наполнялся каким-то светом, а за спиной вырастали крылья. В какое-то мгновение гостю показалось, что с той стороны окна, робко опустив глаза стоит горничная. Хозяин коснулся рукой окна и на мгновение застыл. Потом резко развернулся, подошел к столу и наполнил свой стакан. Сел в свое кресло и посмотрел гостю в глаза.
 
- Я расскажу вам все, друг мой. Расскажу обо всех.
 
И хозяин поведал своему гостю всю историю, целиком, без остатка. Он рассказал о всех тех, чьи души он положил на музыку. О человеческих чувствах, которые он развесил на нотных линиях. О том как легко найти дух наполненный враждой, свирепостью и злобой и как сложно отыскать душу отзывчивую, без дурных побуждений и не желающую зла. А отыскать душу, несущую добро принося себя в жертву и не прося ничего взамен - огромная удача. И эту удачу он поймал в самом начале своего музыкального пути - за все следующие годы композитор так и не смог повторить Мари, не смог найти такую же кристально чистую, без единого грязного пятнышка, душу. Где только не вел он свои поиски, но даже в тех местах, где, казалось бы, должна жить только добродетель, Мари не было. Все было в мелких пятнах зависти. Это чувство было везде. Композитор уверился, что зависть - это то, что есть в той или иной мере практически в каждом человеке. "Спаси себя от зависти, и ты будешь свободен" - музыкант верил в это. Шестой концерт был посвящен именно этой борьбе. Хозяин рассказал гостю о пожилом адвокате, который так и не смог добиться успеха, не смог взобраться на юридический олимп, потому что душа его была в плену черной зависти; его голова была занята не тем делом, все его мыли были о более талантливых, удачливых, успешных. Это был мужчина низкого роста с пышными бакенбардами и горящими злобной искрой глазами. Зависть в этом человеке сублимировалась в тревогу, ненависть, злорадство и сжигала его душу.
 
- Я взял эту душу и струны спели трагедию. Шестой концерт о том, как ядовитая опухоль растет внутри, сжирая все хорошее, что есть в человеке. Эта опухоль медленно, но уверенно поглощает душу, и чем дальше, тем сложнее ее остановить. Берегитесь зависти, друг мой.
 
- Но, как от нее можно спастись, Маэстро? Стыдно признаться, но я чувствую, что порой меня съедает, то, о чем вы говорите.

Хозяин сделал глоток и посмотрел гостю в глаза.
 
- Не сравнивайте себя, просто живите и делайте свое дело. Адвокат так не смог, и сыграв его душу я спас его. Я его освободил, - уверенно подчеркнул хозяин и подкинул в камин несколько пален. Он посмотрел на огонь, потом откупорил еще одну бутылку вина и наполнил бокал гостя. - Именно так, как сейчас в топливнике камина огонь обволакивает дерево, так же и зависть обволакивает и сжигает человека, превращая его в пепел.
 
Хозяин рассказал ночному гостю обо всех человеческих душах, которые ему удалось найти, понять и заключить в музыку. У каждой души было имя, которым награждали при рождении. И все эти имена помнил композитор, но каждой музыкальной душе он давал свое имя, как родитель по праву. Хозяин назвал все имена, а гость в каждом имени увидел гениальность своего друга.
 
- Как? Как вы это делаете, Маэстро? - Гость не мог понять. - Как происходит сам процесс? Что вы видите, чувствуете? - Теперь он точно знал, что напишет очерк о своем талантливом друге, но сам, как выразился композитор, акт творения оставался для него тайной.
 
- Объяснить это не просто, друг мой. - И хозяин как будто замер устремив взгляд в одну точку, откуда-то из далека, из глубины, словно в трансе продолжил. -  Инструмента нужно касаться только в полном одиночестве. Только создатель и свет, заключенный в человеческом теле - один на один. Смычок ложится на струны и с каждым движением, с каждым новым звуком выбранная мною душа обретает музыкальную форму. Тонкой струйкой, невидимой человеческому глазу, дымки душа вылетает из обреченного стать музыкой. Каждая частичка этой дымки пронизывает меня словно разряд электрического тока. Я исчезаю. Меня нет. Я уже не я: в этот миг я, - кто-то из них. Да, это великий дар. Да, я вкладываю в свои произведения души. У каждой была своя особенная песня, каждая светилась особенно. Это всегда акт творения.
 
Композитор писал музыку в полной темноте и к концу такого акта комната освещалась музыкой чьей-то души. У каждой был свой собственный свет. Иногда этот свет был абсолютно черным и тогда комната погружалась в непроглядную тьму.
 
- Ну вот, мой дорогой друг, теперь вы знаете весь мой творческий путь. Я не укрыл от вас ничего и никого. Я никогда не вкладывал в свои произведения свою душу. Я забирал чужие. Вы наверняка осудите меня и скажете, что я не имею право, что человеку не позволено - это удел высших сил. Но, то, что получается в итоге - прекрасно! И с этим вам не поспорить.
 
За окном улицу ободряло утро: фонарь потух, звезды разбежались, а гость провалился в рассказ. Он словно прожил жизнь композитора.
 
- Не мне судить вас Маэстро. - Конечно же гость отнесся скептически к словам хозяина - "Наверняка это какая-то метафора." - подумал гость. - А что сейчас со всеми этими людьми? Вам что-то известно хоть о ком нибудь?
 
- Их нет. Человек не может жить без души.

Гость еще раз уверился в том, что друг его говорит сегодня каким-то эзоповым языком. "Возможно сказывается действе алкоголя и табака" - подумал гость.   
 
- Спасибо за прекрасную беседу, - сказал гость, вставая с кушетки. - Когда будет следующий концерт, Маэстро.
 
- Очень скоро. Вам понравиться, друг мой. Это будет заключительный концерт. Так сказать, последний аккорд.
 
- Почему же заключительный, Маэстро? Вас слушает весь мир, вам аплодируют в лучших концертных залах. Вы должны писать музыку.
 
- Я сыграл практически все. Осталась еще одна душа, вы будете впечатлены. Это будет всего лишь одна партия, она не будет долгой и утомительной, поверьте.
 
Хозяин проводил своего гостя к выходу, попрощался с ним и вернулся в свое кресло.

***

Гость уходил с неоднозначным чувством. Ему было любопытно, что же стало с теми людьми, души которых сыграл композитор. Он поставил себе цель разыскать хотя бы некоторых из них. Ему очень любопытна была Мари - он встречал таких людей только в книгах. Гость шел вдоль набережной, думал о Мари, о горничной, и вдруг поймал себя на мысли, что в какой-то момент горничная просто исчезла из отеля.   

***
 
Хозяин сидел в своем кресле, смотрел на затухающий камин и слышал последнюю партию. Осталось сыграть только любовь. Это последний концерт для одной виолончели. Он должен сыграть то большое чувство, которое кипело в нем, которое разрывало изнутри. Любовь во всей ее многогранности жила в его душе с тех самых пор, как он сыграл седьмой концерт. Горничную звали Анна.

Хозяин выбрался из глубокого кресла и направился в единственную в доме комнату без окон - комнату, где происходит таинство преображения. На ходу допил виски и поставил стакан на комод у лестницы. Поднимаясь на верх, остановился у зеркала и посмотрел на себя. Кого он видел сейчас? Кто он? Ангел смерти, Азраил, Шахат, Аваддон? Кто смотрел на него с той стороны? Композитор задавал себе этот вопрос всю жизнь. Нет, нет, он не забирает души умерших, он дарит им новую жизнь, он не относит души в рай или ад: он дарит им вечность - вечность облеченную в музыку. Он не какое-то мистическое существо - он композитор!  Он человек, у него тоже есть душа; дар его несет благо.

Хозяин закрывает дверь и берет в руки свое оружие. Полная темнота. Смычок, струны, волнение в пальцах. Он вкладывает в музыку свою собственную душу - то единственное, что ассоциирует его с человеком. И он точно знает как она должна петь, какими слезами. То, чем наполнена душа композитора - это самый чистый и самый трагичный свет. Это свет бесконечной любви и безысходности. Дальше смерть! Человеческая смерть!  Душа уже не принадлежит человеку - она есть музыка. Человек без души - смерть. Движения композитора плавные, затяжные, иногда отрывистые, с тяжелыми паузами, рывками. Комната наполняется светом - свет вырывается из композитора, рассеивается и заполняет пространство. Это акт творения, который рождает и убивает одновременно. Композитор доигрывает партию в абсолютном свете. Последняя нота - и композитор чувствует пустоту. Душа  мастера теперь музыка, осталось лишь подарить ее.
 
***

Сцена. Зрительный зал как всегда полон. На всех городских афишах сказано, что это последний концерт великого мастера. Последний концерт композитор будет играть сам.

Он выходит под град аплодисментов. Ему не нужен пюпитр, не нужна нотная тетрадь: он знает каждый звук, каждую ноту: он знает, как будет петь виолончель, каким светом будет заполнен концертный зал. Одна партия, одна виолончель, одна душа - одна любовь. Нет никакого оркестра: на сцене только он и виолончель. Стук сердца, дрожь в пальцах. Смычок ложится на струны - плывет. Концертный зал медленно наполняется музыкой. Громче, выше, проникновенней. Из под смычка в зрительный зал летит душа великого мастера - становится музыкой. Музыка бежит мурашками по спинам, и весь зрительный зал понимает, что играет композитор. Маэстро дарит бесконечную любовь. Дарит свою душу. Это то, что невозможно удержать внутри. Вверх. Все выше и выше. В самое небо - в бесконечно глубокое небо. Еще выше - к звездам, обволакивая планеты и поглощая вселенные. В объятья к Богу. Такая душа не имеет конца, такое чувство - великое счастье, такая музыка - вечна. В концертном зале, от бесконечной боли в груди, что-то что сжимается в точку  и разрывается сверхновой звездой. Душа композитора плачет дождями от безысходности, воет бескрайним одиночеством  и необратимой потерей. Что-то неописуемо тяжелое рвет изнутри. Музыка тяжелеет, каменеет. Каждый звук все напряженней и ниже. Медленней и тише. Пауза. Взмах крыльев и резкий взлет. Душа композитора вне времени - замирает, и раненой птицей падает вниз.      
 
Последнее движение - последняя нота. Пальцы немеют и выпускают смычок; он бьется о подмостки, следом грохочет виолончель и этот звук разносится эхом по всему залу. Композитор падает замертво.
 
В зале крик, гул, волнение. Толпа устремляется к композитору. Гость остается неподвижным в первом ряду - он все понимает. Он не увидит Мари никогда.