Милена

                -1-

                И казалось тогда Иванову, что так, как он любил Милену, он не полюбит больше никого и никогда. Её случайно пойманный при встрече взгляд, задумчивый и странный, неизменно вызывал в нём непривычную оторопь и тайное притяжение и в то же время держал на расстоянии. Или, может быть, природная нерешительность не давала ему преодолеть эту призрачную стену. Как бы там ни было, но Иванов уже почти год тайно вздыхал по своей возлюбленной, с нехорошей ревностью наблюдая, как почти каждый вечер её провожает под ручку статный красавец Борисов, мучаясь от того, как Милена доверчиво и нежно прижимается к нему своим девичьим станом.

               Увы, но у Иванова, младшего сотрудника одного из НИИ, почти не было шансов что-то исправить в этой ситуации. В свои двадцать пять он был незаметным невзрачным пареньком, любящим домашний уют и свою скучную малооплачиваемую работу. Жизнь его протекала где-то на невидимой для других глубине, лишь иногда вырываясь наружу какой-нибудь глубокомысленной фразой или хорошим поступком. Книги, интернет, созерцание природы и немножко физкультуры, неизбежно требующие уединения, были его любимыми занятиями вне работы, и, очевидно, поэтому среди сослуживцев он слыл странным холостяком, почти мизантропом, с которым было затруднительно общаться, у женского же пола он вызывал лишь смешанное чувство любопытства и смутной неприязни.

                В течение года ему всего лишь несколько раз удалось мельком переговорить с Миленой, работающей этажом выше.  Её мягкая, неторопливая речь, со сладко напеваемыми «и» и «е» накрепко пленили его эстетически утончённое «я», так же, как и несколько полушутливых замечаний, отпущенных в его адрес, околдовали его своей интеллектуальной нетривиальностью. И в то же время все его робкие попытки развить отношения неизменно наталкивались на вежливый отказ, и каждый раз глаза, лицо и даже осанка Милены выражали то явное смущение, которым женское начало всегда без слов взывает к мужской сознательности и пониманию. Тем не менее, Иванов чувствовал её явное к себе расположение, умело скрываемое под напускным равнодушием и время от времени выдаваемое лукавым блеском сапфировых глаз. И этот странный блеск не давал ему покоя, навязчивым фоном преследуя днём, снясь по ночам и непрестанно маня светом будущей надежды.

                На всякий случай, посчитав, что всё дело в его неказистой внешности, он начал менять свой гардероб, обратив внимание на более элегантный стиль её бойфренда. Разорился на дорогущие ботинки, сделал модную причёску, вставил оранжевые линзы в новые очки, тем самым вызвав недоумение сослуживцев и долгопытливые разглядывания рядом сидящих дам. А начальник отдела, тот и вовсе похвалил его перед всеми, обратив внимание на то, как должен выглядеть настоящий сотрудник его подразделения.

                Впрочем, на виновницу этого превращения весь случившийся маскарад не возымел ровно никакого воздействия. Напротив, Иванову стала видеться в глазах Милены двусмысленная усмешка и, вероятно, поэтому ещё выше и непреодолимей возвысилась между ними стена отчуждения.   

                Да к тому же, как-то раз после корпоратива, встретившись лицом к лицу с Борисовым и Миленой у проходной, Иванов неожиданно ощутил на себе его полный дьявольского презрения и высокомерия взгляд, как будто прожёгший в нём крайне болезненную дыру, от которой хотелось полезть в драку или повеситься. В довершении всего, Борисов, продолжая смотреть на Иванова, что-то шепнул на ушко своей попутчице, от чего та как-то странно засмеялась и, недобро сверкнув взглядом на Иванова, показала ему розовый премилый язычок. Решив, что должно быть они пьяны, или чего-то такого обкурились, Иванов в расстроенных чувствах отправился восвояси зализывать раны.

                В этот вечер ему было как никогда плохо и тоскливо на душе. Он долго бродил по заснеженным улицам,  покупал и пил горячительное, и всё никак не пьянел, мгновенно трезвея при одном лишь воспоминании о недавнем унижении. А редкие прохожие с удивлением пялились на его розовые очки, странные ботинки из псевдо-крокодиловой кожи и странно сгорбленную фигуру, словно придавленную неким невидимым, но весьма тяжёлым бременем, обычно именуемым  «третий лишний».
 

                -2-

               И неизвестно, сколько бы ещё длилось для Иванова это мучительное недоразумение, когда в расстановку сил и фигур неожиданно вмешался тот странный и неожиданный случай, как, может быть, вмешивается чья-то случайная шалость в сход сокрушительной лавины.

                А началось всё как бы нехотя, показавшись Иванову чьим-то глупым баловством. Одним словом, профсоюзным бонзам пришла вдруг в голову мысль провести спортивные состязания. И пошли под это дело по кабинетам и этажам местные активисты, агитируя сознательную и ещё пока шуструю молодёжь. Где, в каких журналах была поставлена галочка и кто за это получил премию, или, напротив, не получил нагоняй, об этом история того НИИ, кстати давно уже канувшего в лету, скромно умалчивает. Да только хлопцев и дiвчат, готовых покуражиться, повеселиться и показаться друг перед другом, набралось более чем достаточно. Почувствовав свежесть и обновление весны, потянулись за ними даже и неприлично раздобревшие дамы, впрочем, такие участники были скорее исключением, чем правилом. Затянуло в этот поток и Иванова, как не брыкался и не отнекивался наш скромный инженер от наседавших активистов, разглядевших в нём если и не спортсмена, то забавного чудака, вполне годящегося для всеобщей потехи.


                -3-

                В тот памятный день Иванов уже с утра засобирался на соревнования. «Эх, была, не была!» - подумал  он, доставая из шкафа лучший спортивный костюм «Адидас», начистил совсем ещё новые кроссовки и всё это вместе с белыми узорчатыми носками напялил на своё худощавое, если не сказать тщедушное, тело. Предполагая, что на мероприятие, скорее всего, явится и та, его единственная, он со всей возможной тщательностью отнёсся к своему внешнему виду, и, взглянув перед уходом в зеркало, решил, что он совсем даже и не плох…

             В спортивном зале, арендованном у завода, было довольно душно и многолюдно. На балконах, под ними, и вдоль стен двигались, громко разговаривали и жестикулировали сотни людей, создавая невообразимый хаос и шум и ту остро ощущаемую наэлектризованность, которая предшествует выбросу огромного количества стихийной энергии, известной ещё со времён гладиаторских боёв. Четыре группы спортсменов, сгрудившись, словно заговорщики, посреди баскетбольной площадки, выясняли, кто на что способен, о чём-то переговариваясь, разминали и растягивали и без того резвые мышцы и связки, опробовали мячи, скакалки, палки и прочие принадлежности для спортивных состязаний. Кто-то с неприличной настойчивостью долбил по баскетбольному щитку, почти безуспешно пытаясь попасть в сетчатую корзину, те двое, натянув боксёрские перчатки, устроили бестолковое побоище, иные и вовсе сидели в углу, попивая баночное пивко…

           Выйдя из недр пропахшей потом и дешёвеньким одеколоном раздевалки, Иванов непроизвольно и украдкой даже для самого себя принялся высматривать среди толпы пшеничное каре Милены, будто бы это был некий маяк или знак для него, но, ничего не высмотрев и ещё немного постояв в нерешительности, вдруг заметил лишь странно маячившую среди разноцветного хаоса девичью руку. Близорукими глазами различив в гогочущей группе молодёжи машущую ему Наташку из планового отдела, он не спеша отправился на её зов. «Иди к нам, Иванов!» – весело кричала она ему, и её пышные каштановые кудри смешно подпрыгивали в такт резвых телодвижений. Розовое трико аппетитно облегало стройную фигурку, высокую волнующую грудь и точёные бёдра, обычно безнадёжно скрытые под строгими линиями костюма, а карие глаза горели таким волшебным светом, что Иванов невольно залюбовался их счастливой обладательницей.
 
         - Ну что же ты!.. Где тебя черти носят! – с задорной нетерпеливостью пожурила она Иванова, непривычно дохнув на него дынной свежестью, - а мы уже думали, что ты не придёшь…  А ты красавчик, ничего не скажешь, - продолжила скороговоркой она, - ну так вот, слушай. Вот это надень сюда, - протянула она Иванову какой-то дурацкий бейджик, сделав ложный выпад по направлению к его груди.

          - Будет нешуточная эстафета со всякими выкидонами, а после планируется единоборство между участниками команд, так что мне, как капитану, надо знать, о твоих физических дарованиях, – и заметив по выражению лица Иванова двусмысленность своей фразы, повторила вопрос в более щадящей для него форме, - ну что ты можешь лучше всего делать?

        - Что могу, - на секунду помедлил Иванов, - я могу поднимать тяжести…, - нехотя, и как бы сомневаясь, ответил он.

        -Ты, тяжести? – искренне удивилась Наташка, округлив большие глаза.

        - Да, могу…, - уже уверенней подытожил Иванов, - да ты не смотри, что я такой щуплый и худой, зато жилистый да ухватистый.

        - С трудом верю, - нехотя согласилась Наташа, - ну да ладно. Ставлю тебя на гирю. Справишься? – сказала она уже больше для проформы.

        - Торжественно клянусь и обещаю, - полу в шутку, полу всерьёз ответил Иванов, как можно дружелюбней улыбнувшись капитанше, на что её веснушчатое, по-девичьи свежее лицо, залилось по самые уши нежным румянцем.

              Ещё какое-то время Иванова окликивали, задевали, приветственно жали руку, что-то расспрашивали и даже предлагали выпить для храбрости, пока неожиданно резкая трель свистка не прошила весь этот бардак. Кто-то похожий на арбитра и одновременно на председателя профсоюзного комитета – Петровича, который, сменив деловой костюм на спортивный, стал воистину брюховато-неузнаваем, хорошо поставленным голосом сгруппировал подраспустившийся народец и по-простецки объяснил, чего он от него хочет. Тут было и пожелание быть выше, быстрее и сильнее, и воззвание к болельщикам болеть на совесть и обещание приза победившей команде в размере ящика пива, и много чего ещё было сказано и наобещано.

              А после, конечно, начались те полуязыческие игрища, которые так любимы у славян и прочих лихих народов и ради которых, собственно, все и собрались. Разудалая молодёжь скакала наперегонки в мешках, лазала по канатам и сеткам, метала мячи и палки, прыгала на скакалках и без оных, бегала и орала, орала и бегала, увлекая Иванова своим безудержным движением. Гвалт стоял неимоверный, и Петровичу, порой, стоило больших усилий докричаться до расшалившихся спортсменов и вошедших в раж болельщиков, порой своими: «Не посрами родной отдел, Козлов!», «Эх, Маруся, ну что же ты!», «Судью на мыло!» и т.д., - перекрывавшими трель его свистка. По десятибалльной шкале веселья, где новогодний корпоратив обычно попадал в твёрдую восьмёрку, длящийся уже полчаса, ураган состязаний доходил, по мнению Иванова, никак не меньше чем до девяти с половиной.

            Как-то в пылу состязаний, в великой спешке, достигая и оббегая заветный флажок поворота, Иванов краем глаза отметил и еле узнал в бегущей слева девице – растрёпанную Милену. В панике спутанные волосы, потёкшая под глазом тушь и некрасиво вихляющийся зад, были фотографически мгновенно схвачены его взглядом, а немного позже, проявившись в сознании, неприятно удивили его. Впрочем, тогда, на последнем этапе эстафеты, когда четыре команды титаническими усилиями преодолевали оставшиеся препятствия, пытаясь прорваться в финал, было не до разглядываний и прочих амурных глупостей. Бешеный азарт проснувшегося инстинкта и жажда соперничества сделали несуществующим всё лежащее вне этой сумасшедшей гонки. И лишь позже, в последующие за этим дни, были вспомянуты: звериные оскалы, забавные неловкости и набитые ссадины и шишки, послужив поводом для бесчисленных шуток.

           Но, как оказалось, самое интересное было ещё впереди. Во внезапно, будто бы упавшей тишине, где каждый притаился в ожидании оглашения будущих финалистов, среди сдержанного покашливания и потного шушукания, Петровичем был объявлен безжалостный, но справедливый приговор, заставивший безмерно возрадоваться одних и смертельно огорчиться других. Одним словом, команда Иванова и команда ближайших соседей, где ранее была замечена Милена и о, боже, ненавистный Борисов, вышли в долгожданно-вожделенный финал. На итоговом этапе состязаний, где каждый уже мнил себя победителем, профсоюзными затейниками были задуманы несколько индивидуальных поединков, должных окончательно завершить естественный отбор. Тут и пригодилась та или иная одарённость некоторых VIP участников: нашлись и суперприседальщицы, умудрившиеся присесть по сотне раз за минуту, и баскетбольные бомбардиры, выбившие двадцать пять очков из тридцати возможных, и гуттаперчевые прыгуны, сягающие чёрти-куда, ну и, конечно же, гвоздём программы был объявлен турнир доморощенных силачей, долженствующих последними заработанными баллами решить исход всей компании.

              На ристалище были выкачены две здоровенные, двухпудовые гири, мгновенно примагнитившие взгляды всех присутствующих, а чуть поодаль сосредоточенно разминались подниматели тех самых тяжестей, настраиваясь на нешуточно-железную борьбу. Кто-то на балконе без стеснения заключал пари, ставя десять за плотного Борисова против одного, за щуплого Иванова, кто-то суетился рядом, подбадривая и давая глупые советы,  а кто-то готовился поквитаться за оскорблённое чувство и поруганное достоинство, хотя бы и в таком формате.

            По резанувшему слух свистку, болванки тут же взметнулись к плечам, беспрестанно выстреливаясь руками вверх и незамедлительно опускаясь вниз, что делало их подъём похожим на лёгкую забаву. Да оно и было таковым для Иванова, со школы привыкшему к гиревому спорту, чего нельзя было сказать про Борисова, натужно поднимающему вроде бы пустяшную для него тяжесть, и даже бешеные крики болельщиков и восхищённые взвизгивания дам не могли сделать его сильнее.

             В итоге Иванов за две минуты поединка, показавшиеся ему вечностью, сумел поднять тяжесть  шестьдесят раз, Борисов же, кое-как напрягшись на девять, сдался к концу первой минуты, фатально, непоправимо проиграв своему сопернику. Увы, позор одного из участников команды послужил моментом истины для участника из другой, и неожиданным триумфом для его товарищей. Какой невообразимый ор поднялся в зале, лишь только гиря с чугунным грохотом стукнула об пол, а Петрович, недолго думая, объявил победителей.

          Сотни удивлённых глаз сфокусировались тогда на Иванове, десятки рук наперебой пожимали его разгорячённую пятерню, ойкая от стального нажима, хлопали по плечу и спине, кто-то предлагал супермену призовое пиво, а кто-то обнимал и даже лез целоваться. Словно невидимое облако восхищения окутало нашего героя, заставив смутиться и, в то же время, почувствовать вдруг нахлынувшие волны всеобщего обожания, радости и просыпающейся самоуверенности. И та, которую он любил так сильно и безответно,  одарила его таким долгим и загадочным взглядом, в чём-то ещё не смеющей себе признаться женщины, что заставила Иванова на миг обернуться навстречу его пронзительной силе и запечатлеть в своём сознании то сказочное, но, увы, недолгое очарование, ради которого можно было совершить и не такой подвиг…
 

                -4-

              На следующий день у Иванова началась совсем другая жизнь. Насыщенный событиями вчерашний день словно наполнил его особой энергией, обострившей все его чувства. Пока он вышагивал по тротуару на работу, ему всё казалось, что ярче светит солнце, зеленее, чем обычно трава и кудрявее деревья, громче щебечут птицы и все идущие навстречу люди приветливы и милы.

           Сразу же с порога кабинета сослуживцы начали поздравлять его с вчерашней победой, проявив к его личности недюжинный интерес, как будто пытаясь выведать какую-то особую тайну. Мужчины приветливо расточали пошлости и грубо бахвалились друг перед другом, вызывая улыбки на лицах непритязательных дам. Лишь саркастичный и весьма древний пенсионер, словно присохший в своём замшелом углу бросил в адрес Иванова пару едких фраз, видимо таким образом выказав своё восхищение, а, может быть и зависть.

           Иванову немного было не по себе от внимательных и изучающих взглядов женской половины, как будто в первый раз увидевших своего давнего сослуживца, из блестящих глаз которых словно доносилось: «Так вот ты, оказывается, каков! Ну, надо же! И кто бы мог подумать! Каков орёл, а! Никогда и не скажешь…» В довершение всего, будто бы случайно зашедший в помещение начальник, горячо пожал руку Иванову, чуть заметно потряхивая своими обрюзгшими щеками и на полном серьёзе сказал, что он молодец.

           Вне кабинета были примерно те же самые крепкопожатные поздравления мужчин и восхищённо-заинтересованные взгляды женщин, которые будто таяли при его появлении. Чувствуя себя не меньше, чем Бэтменом, Иванов от избытка внимания невольно преобразился: расправил плечи, приподнял голову, взор его потеплел, а походка, да и все телодвижения начали приобретать величавую вальяжность и уверенность. Одним словом, он становился другим.

          Словно пробудившись от глубокого сна без сновидений, он с удивлением оглядывался по сторонам, будто заново открывая для себя этот мир, который с каждым новым днём дарил ему свои приятные бонусы и улыбки. И, как нельзя кстати, сделанное на днях одной серьёзной фирмой предложение, разом решило его финансовую несостоятельность, помимо основной его работы, дав возможность вполне легального заработка. В отделе его также как-то сразу заметили, без сомнений поручая всё более ответственную и высокооплачиваемую работу, постепенно возводя в инженерную элиту и даже ещё выше. И в то же время, как бы невзначай, вокруг него начали прохаживаться молодые сотрудницы, постреливая глазками и волнуя кровь своими гладко-обтекаемыми формами, подозрительно интересничая в укромных уголках и как-то невпопад кокетливо отсмеиваясь на комплименты Иванова.

             Не делая ни одной из них особого предпочтения, он всё же обратил внимание на Наташку из планового отдела, своей душевной теплотой и обаянием приятно удивившую его на недавних игрищах. Желание ещё смутно ощущаемой женской близости и ласки, проснувшееся в сокровенных тайниках души, вкупе с новоявленной уверенностью всё же подтолкнули его к знакомству. И, несмотря на то, что в потёмках сознания ещё жил образ той холодной, неприступной, хотя и несколько поблекшей красавицы, Иванов, в конце концов, решился на знакомство с Натали, кстати, давно уже посматривающей в его сторону.
 
           Подобрав удачный момент, когда её ясные глаза особенно сияли, он, слегка запинаясь, но всё же держась за мысленно протянутую руку, уверенно пригласил её на свидание, переступив тот невидимый рубикон, за которым его ждала та неизведанная и манящая сладкими миражами Terra Incognita, скрывающая за туманами чувств какое-то своё особенное счастье.  «Да, конечно, - просто ответила она, - а почему бы и нет, - и только в раскосых глазах радостно - укоризненно и сильно вспыхнуло, - ну, наконец-то!» И пока по длинной кишке коридора брёл навстречу так некстати нарисовавшийся коллега, они всё же успели перекинуться ещё несколькими фразами, договорившись встретиться этим же вечером в городском парке.

          Весь остаток дня, испытывая неясное томление от приступающей важности момента, Иванов не находил себе места и всё оставшееся время провёл в какой-то странной задумчивости. Представляя сегодняшнее свидание, он подолгу очарованно смотрел в окно, абсолютно не понимая, что там происходит, или напротив, начинал излишне суетиться, порой невпопад отвечая на вопросы коллег, а под конец рабочего дня и вовсе принёс на подпись не ту бумагу и не тому начальнику. Мысль о предстоящем свидании настолько захватила его, что он ни о чём не мог больше думать.

            И вот, наконец, дотянув до заветного часа, он, надев самый лучший для подобающего момента пиджак и не в силах больше терпеть, за полчаса до назначенного времени уже переминался с ноги на ногу у вечно чего-то ждущего и потому, наверное, окаменевшего Пушкина, стыдливо пряча за спиной пунцовые розы.

             Вечерело. В кажущемся пустом парке изредка прохаживались редкие парочки. Из сгустившейся темноты невидимо шумели слившиеся в один тёмно-зелёный коридор берёзы, чуть расступившись у еле белеющего вдали фонтана. Недвижно, отказываясь гаснуть, млело над головой розовое небо.

          Стараясь предупредить появление подруги, Иванов беспрестанно прохаживался у ног великого литератора, нервно куря папироску за папиросой и как можно незаметней оглядываясь по сторонам. И всё-таки её появление оказалось для него полной неожиданностью, застав врасплох.

       - Привет, Иванов, - вдруг проворковало за левым плечом.

       - Ах, да, конечно, здравствуй, - на автомате откликнулся новоиспечённый ухажёр, неловко обернувшись на звук знакомого голоса, и, на мгновение оторопев от внезапно явившегося совершенства, только и сумел произнести: « Какая ты…»

        - Красивая? Так, наверное? – с плохо скрытым довольством подытожила Наташа, беря из рук Иванова роскошный букет, и вместо «спасибо» улыбнувшись так, как будто ждала его всю свою жизнь.

            Темно – синее бархатное платье, с элегантной нежностью облегающее её стройную фигуру, делало похожей Наташу на тех сказочных фей, которые рождаются только в розовой мгле вечерних сумерек. Каштановые локоны и горящие искрящимся светом глаза на прекрасном лице завершали это поэтическое великолепие, вдруг показавшееся таковым в приватной обстановке летнего вечера.

             Словно радуясь чужому счастью, где-то сладко и проникновенно запел невидимый соловей, и будто вторя ему, радостно брызнули ослепительным неоном на тех двоих и рядом засиявшего Пушкина задремавшие было фонари.

           Невесомым движением, взяв кавалера под руку и даже чуть прижавшись, Наташа, разбивая несколько затянувшееся молчание, поинтересовалась: «Ну, и куда идём?

     - Сейчас всё прямо, а потом и куда глядят, - пошутил Иванов, - сначала вон до того фонтана, а там можно и в ресторан.

     - Так «можно» или в ресторан?
 
     - Если вам будет так угодно сударыня, - с театральной учтивостью молвил галантный ухажёр, - то извольте пожаловать в «Плакучую иву».

    - Соизволяю, - смешливо согласилась дама, и совсем уже развеселясь, добавила, - сударь.
      
          Отправившись в первое путешествие по сумеречному парку, они и дальше продолжили своё незамысловатое общение. Идя совсем рядышком, они больше прислушивались к мелодии и душевной глубине рядом звучащего голоса, чем к смыслу слов своей необременительной беседы. И каждый из них, чувствуя под рукой незнакомое, будто бы трепещущее тело и слыша его благоухание, словно пытался разглядеть душу другого, и в то же время, ловя единый ритм движения, старался настроиться на ту общую волну, в сакральной мелодии которой сможет лучше понять идущего рядом спутника.

          Уже давно был оставлен позади пахнущий тиной, уснувший фонтан, и почти не попадались навстречу редкие прохожие и сонные парочки, а им всё так же было интересно в их тесном и в то же время удивительно – просторном мирке, в непринуждённом созвучии которого незаметно таяли долгие минуты неспешного общения. За красочными рассказами своей спутницы, в её уютно обрисованной реальности, наполненной приятелями, увлечениями, книгами, дрязгами и фильмами, и сдобренной жизненными наблюдениями, Иванов невольно старался разглядеть себя, бессознательно подыскивая в той реальности тёплое местечко. И ему время от времени казался вполне комфортным её райский уголок.

          Всецело поглощённый спутницей, Иванов и не заметил, как у дальнего перекрёстка аллей, из желтизны фонарного сияния, вынырнула знакомая фигура, и только в самой близи, как будто по живому, неприятно резанула самодовольная физиономия Борисова, и так болезненно узнаваемые очертания своего стародавнего недруга, уверенно идущего под руку с симпатичной незнакомкой.

         Поравнявшись с Ивановым, он лишь криво ухмыльнулся, насмешливо смерив его ехидным взглядом и больше для его спутницы, чем для него, еле заметно кивнул в знак приветствия. И, как не противился Иванов внезапно приступившим мыслям, они всё же овладели им, незваными гостями вторгшись в сознание.

         - Странно, что он не с Миленой. Поссорились? Измена? Ну и пусть. Мне-то что за дело? – мелькало в его голове, - и в пправду сказать, я так долго не вспоминал о ней, что почти забыл… Забыл, что забыл? – и он всё не мог вспомнить, почему она ему так самоубийственно нравилась когда-то, а вместо этого припомнилась лишь потёкшая из-за потной спешки лиловая тушь, шаловливый язычок нетрезвой шутки и недобрые глазки недавней прелестницы, и теперь, казалось, что она как-то невзначай растворилась в его когда-то несчастливом прошлом.

        - Увы, как жесток и непонятен этот мир, - резюмировал Иванов, - и то, что я иду с другой и мне хорошо с ней, разве это не издёвка, не обман и не метаморфоза судьбы и не замещение ли это одной на другую? И чем я лучше Борисова, разве лишь только тем, что у меня нет достойного соперника? – и так бы он ещё долго находился в плену безжалостных дум, если бы не почувствовал слабый толчок рукой и не встрепенулся от бодро зазвеневшего у самого уха голоса.

    - Иванов! Ау! Ты где?! – беспокойно взывала к нему спутница, добавив уже чуть обидчивей, - я тебе случайно не мешаю?

      - Да нет, всё нормально, это я так, - оправдывался Иванов, - задумался немного.

     - Чудной ты, - с еле уловимым расстройством ответила Наташа, в то же время подумав про себя, - не трудно догадаться о чём…, - и, так как идиллия вечера была почти разрушена, добавила, - ой, уже почти двенадцать, загулялись мы с тобой, а завтра в контору. Проводишь?

      - А то, спрашиваешь! – клялся Иванов, виновато глянув на спутницу через оранжевые стёкла очков, а она, почувствовав его взгляд, разглядела лишь чуть посерьёзневшее лицо бойфренда и своё вытянутое, глуповато – встревоженное, хотя и безупречно – прекрасное отражение в апельсиновом блеске его линз.

         Пока шли в чуткой тишине ночного парка, пытались нащупать прежнюю мелодию беззаботного общения, настраивая мажорное звучание по еле заметным нотам улыбок, игривому сольфеджио разговоров и, дойдя к выходу из парка, до раскатистых аккордов смеха, почти уже и забыв о неожиданном миноре случайной встречи. Так, дурачась и веселясь, добрались до опустевшей остановки, будто уснувшей вместе с окунувшимся в черноту городом, махали проходящим машинам, в надежде уехать, жались друг к дружке, насколько это было прилично для их первой встречи, и вновь голосовали у дороги. И, наверное, эти полуночные часы и были самыми счастливыми моментами их первого свидания.
 

                -5-

                Странное дело, но все последующие дни, будто бы родившиеся из сладкого дурмана того вечера, были пронизаны тем невидимым светом, от которого так радостно пела душа. Словно серые, одинокие будни недавнего прошлого неожиданно закончились на вчерашней встрече, дав начало новым, наполненным особой энергией дням, где каждый из счастливцев приобрёл особую гармонию, и счастье, и смысл, и будущее, объединившись с душой другого, и, может быть, даже, народившись заново.

          Лучистая теплота взгляда, и чуть заметное выражение блаженства на лице, и какая-то особая пластика движений с головой выдавали наших заговорщиков, дерзнувших посягнуть на пресный мир большинства. Ловя на себе десятки внимательных, дружелюбно – завистливых взглядов, им приходилось как можно бережней скрывать свою тайну, оберегая священный огонь чувств от внешнего разорения. И тем более это было труднее сделать в скучающем от серой обыденности многочисленном коллективе.

           Впрочем, отношения Иванова и Наташи развивались в лучших традициях русской прозы, таясь в сумрачных коридорах НИИ и расцветая пышным цветом за его стенами. Будто заговорщики встречались они у Иванова на квартире, бродили по вечернему городу, заглядывали в уютный полумрак кафе и ресторанов, баюкая на тёплых ладонях нечто абстрактное, но вполне осязаемое, время от времени рискуя появиться на различных зрелищах и позорищах, глазея на других и любуясь на своё отражение в их любопытных взглядах.
 
             К осени уже были нанесены визиты близким родственникам и знакомым, дабы убедить их в серьёзности своих намерений, загладив легкомысленность первых встреч. Не раз и не два каждый из них тщательно взвешивал на собственных весах ума и сердца все «за» и «против» предполагаемого союза, и неизбежно сомнения и непредсказуемость будущего заставляли всё время раскачиваться чаши этих весов. Впрочем, и Наташа и Иванов, ощущая себя единым целым, верили в свою счастливую звезду, хотя вполне и осознавали недостатки друг друга. Тем более эта уверенность окрепла после их первой размолвки, произошедшей от трения слишком сблизившихся и уже чего-то ждущих друг от друга сердец, и понимания, что они в силах погасить эти опасные искры, не дав разгореться роковому пожару. Теперь, чтобы не делал и о чём-бы не думал Иванов, его сознание чувствовало эту нежную, но прочную связь с Наташей, с её душой и всем её естеством, и каждое его действие, и каждая минута жизни наполнялись той особой радостной легкостью, с которой, казалось, было всё возможным и осуществимым.

             И, возможно поэтому, назначение на должность начальника среднего звена, он воспринял вполне естественно, найдя это повышение по службе вполне себе по силам, так же, как не удивлялся непонятно откуда взявшимся напористости и остроумию, сделавшими его серьёзной фигурой на предприятии. Запросто свыкаясь со своей новой ролью и находя в ней даже некоторое удовольствие от еле уловимого возвышения над недавними коллегами, Иванов довольно скоро освоил область дозволенного, за пару месяцев научившись лихо увёртываться от молота вышестоящих, как известно, постоянно падающего на наковальню подчинённых, в то же время умудряясь как следует выполнять все возложенные на него обязанности.
         
               И вот, как-то раз, в тот день, как и всегда по-хозяйски расположившись за своим большим начальническим столом среди кип бумаг и в чутком окружении подчинённых, он был как-то странно обескуражен тем неожиданным звонком. Ещё находясь во власти сметных дум и не осознавая ничего, кроме цифр, Иванов поначалу даже и не мог вспомнить неожиданно зашелестевший в трубке чей-то до боли знакомый  голос, будто бы пробившийся из давнишнего позапрошлогодья. Смутным томлением отозвался он в душе Иванова, сумев окликнуть то, почти забытое, что ещё хоронилось по темным закоулкам его сознания, может быть, пробудив остатки тех мучительных и сладких воспоминаний, которые вот так неожиданно заявили о своём существовании. Звонила Милена.

          - Привет…, - произнесла она с неуверенностью, словно нарушая границы ею же когда-то установленных правил.

          - Здравствуй, - с глухой настороженностью отозвался Иванов уже чувствуя неладное.

          - Саша, извини что беспокою, - вдруг впервые обратилась она к нему по имени, и чуть заметно резонируя на гласных, - но мне очень нужно с тобой встретиться.


           - Что-то важное? – на всякий случай осведомился Иванов.

           - Для меня, да, - и после недолгой паузы, но менее уверенно добавила, - а может быть и для тебя…  Хотела переговорить… Ну как, придёшь?

            Больше из жалости к душевному состоянию звонившей, так явно сквозившему сквозь её непривычно – растерянный голосок, а, возможно, и из-за своего врождённого благородства, чем по причине ещё чего-бы то ни было, например, любопытства или действительно желания увидеться, Иванов дал своё согласие, - а почему бы и нет. Где пересечёмся?

            Стараясь сохранить всё в тайне, условились встретиться подальше от любопытных глаз, в неприметном безымянном кафе на краю города.

                -6-
         В тот странный вечер, мчась по подземелью утробно гудящего метро, Иванов нутром чуял ближайшее будущее, соединив в безвременьи светящегося вагона всё то недавнее и уже начавшее забываться прошлое, которое решило взять с него последнюю дань. Уже как бы сказав самому себе твёрдое: «Нет», он всё ещё был беззащитен перед охватившими его воспоминаниями и рубцы, оставленные жестоко распорядившейся судьбой, всё ещё болели от нечаянных прикосновений памяти, доносясь своей болью будто бы издалека и в то же время оставляя приятное чувство полного выздоровления.

             Войдя через стеклянные, пошло зазвеневшие двери в сумрак небольшого кафе, Иванов сразу заметил силуэт Милены. Её сидящая за столиком в пол оборота к нему, хрупкая и беззащитная в своём одиноком ожидании фигура, сразу привлекла его внимание, заставив испытать беспокоящую неловкость и неестественность момента. Тем более странным казалось её раннее появление, в котором он почувствовал экзальтированное нетерпение страждущего сердца. Пока он пробирался между столиками, его сознание с машинальной беспощадностью выхватило: и поникшие в унынии худенькие плечи, и что-то нервно и беспокойно теребящие пальцы, и как-то блекло и незнакомо уложенные волосы и, наконец, показавшееся незнакомым осунувшееся лицо, и стеклянный блеск в глазах. Одним словом, за те несколько месяцев, прошедших после их последней встречи, он видел её совсем другой, очевидно пережившей не лучшие времена.
 
           Сказав несколько малозначащих дежурных фраз, полагаемых при встрече, они некоторое время молча изучали друг друга. Иванов настороженно, внутренне сжавшись под непредсказуемостью страдальческого взгляда, чувствовал лишь исходящую от Милены пронизывающую боль. Милена же с робкой надеждой разглядывала его уверенное, непривычно похорошевшее лицо, замечая в когда-то безразличной для неё физиономии  скрытую напряжённость.

           Инстинктивно ощутив неловкость момента, она как бы невзначай начала расспрашивать собеседника о том, с чем, как ей казалось, ему будет интересно поделиться. Понимая этот манёвр, Иванов охотно отвечал на её не всегда корректные вопросы, иногда, для приличия, спрашивая и сам.

          - Ну как ты, Иванов? – интересовалась Милена, - жизнь бьёт ключом?

          - Да как тебе сказать, - отвечал Иванов, стараясь попасть в тон, - грех жаловаться. Скорее всего, не бьёт, а больше балует, - и, выдержав недолгую паузу, продолжил. – А твои дела как? Наверное, с весны не виделись?

           - Дела так себе, - на выдохе констатировала Милена, - хвастаться особо нечем, - и после недолгого молчания, во время которого официант возился с кофейным сервизом, продолжила. – Я же уволилась летом…

            - Да ну…, - искренне удивился Иванов, - то-то я давно тебя не вижу. И с чего бы это?

            - Так получилось, - вдруг затихла Милена, нервно припав к белой чашке и собираясь с мыслями, - вообще скверно всё вышло. Этот Борисов ещё той сволочью оказался. Говорили мне: «Наплачешься!» - а я, дура, не верила. Представляешь, гулял со мной чёрти знает сколько, красивые слова говорил, жениться обещал, а как узнал что, … что я залетела, сразу в кусты. «Это, - говорит, - мне не нужно. Сама виновата». А, каков подлец? – голос Милены заметно задрожал и помятый платок отправился на перехват только что покатившихся слезинок.

        - И куда я только смотрела?.. Ну почему, ну почему всё так мерзко вышло? – причитала Милена, глянув на Иванова раскрасневшимися глазами. – А я ещё бегала к нему потом, пыталась его как-то образумить… Какая же я была дура. Ну а потом что, … нервный срыв, потеря ребёнка, депрессия, какая-то бездонная пустота. Я даже руки на себя наложить собиралась, но обошлось… А этот козёл, представляешь, уже другую себе нашёл. Гуляет, как ни в чём не бывало. Мерзавец… - круассан нервно захрустел на неестественно сжатых губах Милены, - я даже толком и не поняла, тогда, то ли я сама уволилась, то ли попросили… Только сейчас понемногу начала приходить в себя. Вот, решила тебе позвонить…

          - Да, редкая свинья, - посочувствовал Иванов, - кто бы мог подумать. И как же ты теперь? Что собираешься делать?

           - Ах, не знаю Саша. Всё куда-то провалилось. Все друзья – подруги разбежались кто - куда. Никому не нужна, ну, почти никому, - Милена сдержанно высморкалась в истерзанный платок. – Так сильно захотелось с кем-нибудь поговорить, а я знаю, ты так хорошо умеешь слушать. И вообще ты хороший. И куда я только раньше смотрела, - взгляд, полный робкой, но сильной надежды упёрся в Иванова.
 
             «Ага, круто повернула. Как же…, - подумал про себя Иванов, - впрочем этого и стоило ожидать… Нет. Никак не возможно!»

             - Как бы тебе объяснить, Милена, - уже  вслух произнёс он, с твёрдой мягкостью глядя на собеседницу, - одним словом я не свободен, … и это серьёзно.

            - О, поздравляю, - с наигранной весёлостью воскликнула Милена, - и кто же эта счастливица? Постой, постой, я даже догадываюсь. Та кудрявая няшка из планового отдела. Правда? Я угадала?

           - Да, ты всё верно поняла, - чуть чеканя слова, подтвердил Иванов, давая понять, что дальнейшие расспросы неуместны, - именно она и есть моя избранница.

           В повисшей тишине, в которую вдруг упёрлась колея разговора, слышно было лишь как шепчутся парочки за соседними столиками, и, вторя им, подпевает в тон какой-то дурацкий шлягер, а между теми двумя всё шире разрастается невидимая пропасть.

          - Но может быть… - чуть не плача промямлила Милена, всё же сделав попытку, - ты же так смотрел на меня тогда, и я подумала…

           - Не надо Милена, это бесполезно, - парировал Иванов.

           - Но ты же любил меня… тогда, - воскликнула она так, что оглянулись за соседними столиками, - ведь правда!?..

           - Может быть, может быть, Милена! Сейчас это уже слишком поздно. Прости… - с болью в голосе ответил Иванов.

           - Козлы! Вы все такие козлы!! Я ненавижу всех вас!!! – уже в бессилии закричала побагровевшая Милена, закатывая глаза и демонически потрясая скрюченными пальцами над головой Иванова…

                Виталий Сирин