Не михеевское дело

Не михеевское дело.
                «Господи! Прости их (распинавших Христа).
                Они не ведают, что творят". Христос.
          
               
   Три гроба, неизвестность и страх… всё это я испытал, когда на второй день пребывания в станице, решил съездить к Нине Ивановной: родной тётки моей жены.
- В другой раз съездишь, - сказала жена. –   Дождь собирается, а дорога к хутору плохая. Завязнешь.
   Небо действительно не сулило ничего хорошего. Набегали плотные небольшие тучки, и, прирастая друг к другу, постепенно закрывали небосвод чёрным слоем. 
- Да что тут ехать, - ответил я. -  До хутора тринадцать километров. Проскочу. Да и Солнце ещё в силе. А кроме того, давно не ездили и не знаем, как она?
   Дорога была ухабистая, рытвинная, с кочками. Приходилось петлять, чтобы не влететь в колдобину. По сторонам тянулись корявые, низкорослые посадки местами с живыми, а иногда и с обожжёнными деревьями, похожими на отполированные скелеты древних чудовищ. За посадками насколько хватало взгляду тянулась бурьянная степь с пепельными прогалинами.   
   Ничто из детства не запало так в мою душу, как запала степь. Бескрайняя, с колыхавшимися волнами высокорослой, упругой травой, вольно гуляющим от ветра перекати – полем, солнцем, словно высеченным в густой синеве неба, пыльным Бахмутским шляхом с абрикосовыми деревьями по обеим сторонам, балками с подснежниками, ландышами, посадками с дикими грушами и яблоками, полянами с ворохом опавших листьев, галочьими гнёздами, шалашом огородника – сторожа, оберегающего совхозную бахчу, водоёмами в гранитных берегах для полива иссушенных полей, сторожевой вышкой и курганами, к которым ходили ещё наши деды и прадеды в надежде на счастье.
   Взберитесь на курган. Что почувствуете вы, глядя на раскинувшийся таинственный фантастический мир. Застынете ли в изумлении или охватит вас тревога, тоска и грусть, как короток век человека, быстро бежит время, унося детство, молодость, опустошается душа старостью, приближается непреодолимый и неведомый конец. Может быть, зададитесь вопросом, сколько вечности было до вашего рождения, и сколько будет после ухода в неизвестность. Или по – мальчишески, заложив два пальца в рот, свиснете и крикнете от восторга: живу!  Пронесётся ваш свист, прокатится слово по степи, откликнется эхом и рассыплется, как рассыпается всё, потому что нет ничего вечного, всё имеет своё срок. Есть только рождение (Альфа) и уход (Омега).
   Подъехав к хутору, в котором жила Нина Ивановна с двумя дочерями, я увидел, как на невысокий бугор, где находилось кладбище и под которым ютился хутор, поднималась немногочисленная похоронная процессия, впереди которой мужики несли три гроба.
   Меня прошиб страх. Нина Ивановна давно болела, ходила с трудом, да и две её дочки крепким здоровьем не отличались. Подскочив к дому, я выскочил и влетел в кухню. Нина Ивановна, сидя на диване, растирала опухшие ноги.
- Что влетел, как бешенный, - спросила она. – Собаки что ли гнались?
- Да нет, - облегчённо выдохнул я. – Испугался. Видел похороны и, грешным делом, подумал о тебе и твоих дочках. Вас трое и три гроба.
— Это деда Михея, его жену и сына хоронят.
   Она замолчала, посмотрела в окошко, из которого была видна похоронная процессия.
 - Ноги начали в совхозе пухнуть. Дояркой много работала. – Она грустно улыбнулась, - а я и сейчас с опухшими ногами пошла бы в доярки, если б советская власть вернулась. Нынешняя власть тяжёлая. Люди жизни стали бояться. Только и думают, как бы чего не случилось. Вот с Михеем и случилось.
…. Дед Михей, очнувшись, вытер холодный пот со лба и, не открывая глаза, подумал: какой страшный сон. Он стал подниматься. Открыв глаза, увидел: по одну сторону стола лежал сын, по другую – жена Мария.
   «Это был не сон, - заклокотало сердце, - Я сделал то, о чём много думал».
   Михей подошёл к жене, нагнулся, и, почувствовав сильный укол в сердце, завалился рядом.
… Утром он вышел из летней кухни, оставив плачущую жену Марию, и направился в коровник. Включив свет, сел на скамеечку возле коровы Марта.
- Больше мы с тобой не увидимся, - сказал он. – Я долго прожил. С меня хватит. Никто мне в моей беде не помог. Только сочувствовали. И за это спасибо.
   Из кухни донёсся весёлый голос сына Николая,
- Ну, что старуха сегодня гулять будем. Вали пенсию на стол.
-  А может хватит сынок? Ты и так, как я вижу, и водки уже набрался и наркотиков нахватался.
- Не перечить, - загорланил сын. – Сказал вали, значит, вали, а то разнесу всё к чёртовой матери.
- Ты нас в гроб загонишь, - запричитала старуха. -  Пожалей отца и мать. Мы и так еле на ногах держимся.
- Но, но, - строго прикрикнул Николай. – Не вздумайте умирать. Как же мне тогда жить без вашей пенсии. Не по – матерински судишь. Сына бросаешь. Тащи пенсию.
   Не выдержал Михей. Перехватило горло. Сердце барабанным боем пошло.  Уцепившись за стену, он сполз на пол, встал на колени и перекрестился. Долго стоял на коленях, шевеля губами, потом встряхнулся, поднялся и, подойдя к столярному ящику, порылся, вышел из коровника и направился к кухне, шепча: Господи, прости, нет сил больше терпеть. В голове Михея стучало, словно кто – то пытался заглушить его мысли, но он находился в состоянии аффекта и видел только спину сына.
   Войдя в кухню, Михей вдруг заорал.
- Оглянись, Николай!
- Зачем, - бросил сын. – Я твою морду не раз видел. И сегодня ещё попробую, если пенсию не приволочёшь
   Последняя капля. Может быть лицо остановило бы Михея. Сын, но спиной к нему сидел совершенно чужой человек. Михей поднял топор, который взял из столярного ящика, увидел в солнечных лучах, пробивавшихся в единственное окошко, острозаточенное лезвие, и со всей силой всадил его в позвоночник Николая. Удар был настолько сильным, что чуть не развалил спину сына, оставив целыми голову и ноги.
   Николай завалился рядом со столом. Михей смотрел, как вытекала кровь и, ручейками разбегаясь по полу, стекала в щели и впитывалась в землю. Он перевёл взгляд на жену. Она хотела, что – то сказать, зашевелила побелевшими губами и, подняв руки вверх, словно хотела уцепиться за воздух начала коситься к полу.
… - Мучил Николай их, - сказала Нина Ивановна. – Бил, деньги отбирал, они голодными сидели, мы, чем могли, тем и помогали. Заступиться было некому. Хутор пьяными мужиками загажен. – Она замолчала, потом продолжила. – Знаешь, что я с дочками говорю: чем больше Москва разрастается, тем больше хутора разваливаются. – Нина Ивановна махнула рукой. – Бог с ней с этой политикой. Я вот о Михее думаю.  Не мне его судить. Пусть Господь решает. Убивать мучителя или жить с ним и мучаться?
   В это время вошли Светлана и Оксана. Поздоровались, сели по бокам матери, прижались и стали массировать её ноги.
- Ну, что, доченьки, посмотрели, - сказала Нина Ивановна.
- Как обычно, - ответила Светлана. - Мужики вместе с гробами, принесли стол, водку, расставили, начали пить, а потом задрались, мы и ушли.
— Вот такие у нас хуторяне, - вздохнула Нина Ивановна.  - Тридцать домов. Одна улица. Никому мы не нужны. Заброшены. Мужики радуются. Начальства нет. Полиция почти не показывается. В нашем хуторе на михеевское дело не трудно решиться.
   Я промолчал, вспомнив слова Христа, который говорил Своим ученикам: «… да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных».