Истфак

На историческом - идеологическом факультете учатся  историки. Отчасти это утверждение верно. Однако в жизни, лишь немногие остаются в специальности. В основном  это те, кто  пошел  в учителя, профессора и архивариусы. Другая часть крутится в около историческом  пространстве. Где – то служит, что – то предпринимает, куда – то уезжает. Работает чиновниками,  депутатами поселкового совета, строителями, водителями, охранниками в метро. И бог его знает, кем ещё? Жизнь раскидала и разбросала разных и непохожих людей. Но однажды они встречаются и вспоминают, что вышли из одной из «гоголевской шинели», из студенческой пробирки. Тогда те, кто окажется ближе и теснее друг к другу, соберутся вместе.  Посидят, выпьют, побренчат на гитаре, возвратятся в свои  восемнадцать - девятнадцать лет. Впрочем, встреча это просто ритуал. Ведь, прошлого не вернуть. Ну, разве что поворошишь старые фотки? Ну, если только всколыхнешь  былую память?  Если только хлопнешь по плечу уже облысевшего друга, вспомнив его, кучерявую и беспутную голову. Грустно замечая, как поднимется и осядет с этого плеча пыль времени. Как вспыхнут в минуту и вновь потухнут, некогда веселые и наглые глаза. Как растворится после встречи старый друг в водовороте будней. Оставив лишь светлую дымку лихих воспоминаний студенческих лет. 
 
Археология
На дворе зима. В девятой аудитории четвертого  корпуса исторического факультета Саратовского университета, что примыкает к главной площади - тепло и уютно. Из окна видна улица  имени Радищева. Человека далеко не однозначного,  заехавшего в историю на тройке с бубенчиками по дороге из Петербурга в Москву. За свою недолгую жизнь Александр Николаевич  Радищев успел побывать: и  начальником  таможни, и философствующим чиновником, и писателем - обличителем. В конце концов, его мятущуюся натуру причислили к лику пламенных реформаторов. В благословенные годы девятнадцатого столетия, в век телеги и кареты, как ни странно  люди больше успевали.  Неторопливо передвигались на санях, лошадях, тихим ходом и легким цугом, что значит гуськом по паре запряженных лошадок. Все делалось в свое удовольствие и по взаимному согласию. Но бывало,  подстегнет ямщик тройку и помчит она,  закружит порошей, запылит столбом. Спрашивается, «и какой русский не любит быстрой езды»?
В незабвенные времена Александра Николаевича, бывало всякое. Вот, к примеру, возьмется пылкий гимназист - лицеист грызть перо, сидя перед образом Вольтера. Глядишь,  под утро на свет появится баллада или вирши с мадригалами. По вечерам при свечах прекрасные дамы  напевали лирические романсы под звуки фортепьяно. Сочинители сочиняли для них поэмы; художники рисовали их светлые образы. Славная была жизнь! И чего только товарищам - демократам не хватало?
Но стремительно летело время, все текло и изменялось. С развитием  скоростных магистралей и наличием быстрого транспорта  современники  совсем перестали успевать куда – либо.  Из спешки перестали писать стихи, петь  романсы,  рассматривать звезды. Поэты превратились в дельцов, романтики в прагматиков. Ныне, уж редкий таможенник променяет свое теплое место на обличительные пасквили в адрес начальства. Он, конечно, прославится,  о нем заговорят, может, выдвинут в депутаты. Но скорее  всего, быстро уволят.
Остались неизменными лишь «дороги и дураки»; остался путь из Петербурга и Москву; взятки и мздоимство. Однако  не буду ворчать, как  кальсонный пенсионер на современное общество. Уж, какое оно есть. Все времена хороши. Реалисты и пессимисты лишь констатируют  происходящее. Однако  мир ведут за собой оптимисты и романтики. Потому дело Радищева не пропало. Его, как говорил Герцен «подхватили и расширили» другие борцы за справедливость. Только, где она – эта справедливость? Где, то общество, о котором мечтал незабвенный Александр Николаевич?  Ныне современное крепостничество приобрело иные формы, оставшись в сути своей той же системой произвола и неравенства. Банки и кредиты, ипотеки и приставы. Этой  устойчивой приметой века двадцать первого,  времени нового, но хорошо забытого старого.
Однако пора вернуться в несокрушимые времена развитого социализма, в век двадцатый. В период, когда в помине не было: ни   кредитных должников, ни залоговых аукционов, ни биржевого маклерства. Не было «оскала современного капитализма», о котором   праведно писали в учебниках Научного коммунизма.  Некого Катехизиса и наставления кремлевских старцев, где  под красной обложкой  были прописаны заповеди гражданина Новой формации. 
Что же, пора  и нам вернуться в год 1975, на улицу Радищева, которая видится из окна аудитории старого корпуса. Сама улица в  разное время называлась: то Губернаторской, то Соборной,  то Николаевской.  Для краткости простой люд, и вовсе упростил  её в Никольскую, как Златоглавой, на столичный манер. Впрочем, и сам город Саратов занимал не последнее место в иерархии российский городов, гудя пароходами и стуча колесами, развивая торговлю и сельское хозяйство.
Лишь при Советской власти знатную улицу переименовали в  улицу Радищева. Переименовали  и примыкающую к ней Соборную площадь, в площадь Революции. Той же  чести, удостоились другие старинные улочки города. Став в свою очередь  улицами: Советская,  Чапаева,  Кутякова. К примеру,  Московская стала улицей Ленина, а Немецкая получила название им Кирова. Под этими вывесками родилось и  выросло не одно поколение саратовцев. Не помня и не ведая о прежних названиях ровным счетом ничего.
Но, как бы там ни было, все улицы  города ведут к главной площади. Когда – то на этих пространствах  творилась  сама  история: галдели рынки, шли бои, гремела музыка, стучали копытами лошадей конники.  Теперь живая История, сложена в архивы и пронумерована в папках. Ту историю  ныне знают лишь ученые - краеведы. Да, разве что престарелые старушки интеллигентного вида, что каким – то чудом ещё живут в ампирных особнячках и коммуналках со скрипучим паркетом в  самом центре города. Ну и, студенты -  историки, которым положено сдавать зачеты и экзамены.  Ходить на лекции, семинары, ездить в экспедиции, стройотряды, на сборы урожая  яблок, свеклы и картошки.  Впрочем, и это уже сама история. Нынешние  студенты получают преимущественно дистанционное образование. А картошку потребляют в виде чипсов и фри. Но суть всего осталась прежней. Студент –  это не столько человек, сколько дух, особая форма его состояния. 
Сегодня  с утра лекция по Археологии. Археология -  есть  наука, «не терпящая суеты». Как и  всякое  «служение муз» она создана для избранных. Только вместо нот и клавиш здесь черепа и лопаты, вместо гусиных перьев писателей и полотен художников здесь совок и теодолит. Археологи  народ, увлеченный. Издали они  смутно напомнят вам: то ли заезжих геологов, то ли писателя Хеменгуэйя, то ли бомжа с пакетиком пустых бутылок. Свитер, борода, сигаретка. Словом -  полевые романтики, кладоискатели. Однако не таким представляется профессор, что читает сейчас лекцию, Евгений Константинович Максимов.  Вот, он что – то  бубнит об эпохе бронзы. В самом Максимыче больше домашнего уюта, чем полевой археологии. Так, и видится он в тапочках и халате вместо помятых брюк, старого пиджака и стоптанных сандаль. Так, и кажется он дядей Володей, из передачи «Спокойной ночи малыши». 
Его лекции по Первобытному строю открывают  дверь в  иные  просторы и дали.  За ней чередой потянутся  лекции по Средневековью, по эпохе Петра и Павла. Золотой век Екатерины уступит место Серебряному, горячие войны сменят холодные. Человек, существо воинственное и неразумное.  Вместо того, чтобы договорится, он нахамит и подерется. Отнимет у слабого последнее, станет заискивать перед сильным.  Впрочем, это уже философия,  суть которой понять  в младые годы сложно.  Лучше сейчас закрыть глаза и перенести себя  в  иное пространство и время. Представится героем, проживая разные эпохи. Всего – то надо немного фантазии, воображения, искусства перевоплощения. В  моем понимании историю  следовало бы проходить не по учебникам, а по литературным произведениям,  по художественным фильмам.  Вместо лекции -  кино, вместо  сдачи зачета –   пересказ интересной книжки. Но в таком случае я попал не туда. Мне бы на режиссерский или театральный институт, на литературный, на филологический факультет.  История – наука точная,  доскональная, фантазий не терпит.   
Вот, и получается, что в отличие от  старательных соседей, не поднимающих головы, записывая речь Максимыча, я рисую каких – то  чертиков в тетрадке. В этом вся моя натура, несистемного и типа. Однако все знают, что эти записи вскоре не понадобятся. В них  ещё будут заглядывать за день - два перед экзаменом.  Ещё попросят, что – то перекатать  друг по другу. Потому, как известно, что Максимыч спрашивает не по учебникам, а по своим  лекциям. Интерпретируя и подавая материал в  авторском понимании.  Сдавать придется Максимычу нелегко, но он никого не завалит. Оставит это другим  экзаменаторам. Такое у него правило.  Конечно, большинство все сдаст благополучно. А тетрадки  забросят на пыльную полку. Что бы через много лет, случайно перебирая  вещи, наткнуться на них. И нахлынут вновь воспоминания о былом, о первом курсе, о первом снеге, о первом зачете. Замерев, кто - то с грустью  будет  вчитываться в пожелтевшие листы, переворачивая странички забытой клеёнчатой тетрадки.
Пространство  аудитории Девятки более схоже со школьным классом. И если, успеть расположиться на задних рядах,  вечно заваленных шарфами и шапками. То можно досыпать субботнее утро под убаюкивающий голос знатока скифского – сарматского периода, краем глаза следя за происходящим.  Кажется, что Максимыч не обращает ни на что внимание. После школьных запретов университет кажется очагом свободы и вольнодумства, где «от сессии до сессии живут студенты весело». За окном  метет метелица, на дворе Первое Декабря славного тысяча девятьсот семьдесят пятого года. Завтра мне исполняется восемнадцать лет. И, я не  ведаю, что ждет  меня впереди, веря лишь в то, что все будет хорошо.
В Девятой археологической аудитории  по стенам висят портреты  маститых и знаменитых ученых, посвятивших свою жизнь Бронзовому веку.  В полстены раскинулась карта главных археологических раскопок Поволжья, которую сторожит лупоглазый неандерталец. Его бюст числится здесь по описи с незапамятных времен. Выкрашенный, как смоль черной краской, он словно негр - служка  во дворце знатного вельможи, всегда на посту. На лекции Максимыча каждый занят своим делом. Я, например, вполовину уха слушаю Светку Кадесникову. Она, что – то трещит о фильме  Фелинни «Амаркорд». На красивом и подслеповатом лице Светки тонкие очки, её длинные  стройные ноги облегают джинсы Wrangler, рядом модная холщевая сумка с изображением Джона Леннона. Что ни говори - дочка генерала. Иногда её подвозит зеленая Волга с шофером. В это время остальной люд шлепает пешком или ездит без билета на троллейбусе. Мы слушаем и не слушаем старика Максимыча. Что – то по инерции пишем о древних «срубниках»,  думаем о счастливых итальянцах, которые живут от кинофестиваля до кинофестиваля. Кажется, что все студенты мира, так и живут  «от сессии до сессии», от фестиваля до фестиваля. Живут там, где вино и девушки,  интересней скифов или сарматов, Лупоглазого истукана в аудитории, клетчатых тетрадок в 48 листов и самого Максимыча. Впереди Новый год. Год Великого и Нерушимого Союза Советского Социалистического Государства. Год  Лета Второго тысячелетия от Рождества Христова. И, как бы все знать, куда все обернется?!
Максимыч прожил девяносто лет. Даже по нынешним аптечным временам, такой срок вызывает искренне  уважение.  Увлеченные люди живут долго. С аппетитом наворачивают кашу из общего котла в экспедиции, часами склоняются над черепушками, извлеченной из земли. Скрупулезно собирают мозаику времени. Потом строчат отчеты о раскопках, пишут научные статьи, обрабатывают материал для диссертации. И так, день за днем. Но случается, что на ночь глядя, они лезут в холодильник за водкой. В это время приходят поддатые друзья археологов. До утра, они спорят и мечтают, как последние идиоты. Все они, за редким исключением неисправимые романтики, что живут долго и счастливо.
Однако распознать вкус творческого долголетия, которое именуется призванием, очень  нелегко. Тут надо потерять от чего – то голову, каждое лето, проживать в палатках и полях, понимая, что главное в твоей жизни – это эпоха Бронзового века.  К тому же, надо пройти обряд посвящения в профессию, устраивая среди скифских степей и колхозных полей Археологическую ёлочку. На неё вешается всякая хрень, типа рваных кед и забытой тельняшки. В мелькание бликов костра устраиваются половецкие пляски, видны размалеванные лица,  стучит барабан. Но  все смывает хмурое утро, которое приходит в разграбленный и разрушенный стан экспедиции.  Погружение в бронзовые времена – это одна из традиций Истфака. Без них жизнь факультета лишена ярких и глубоких впечатлений.
Впрочем, в активные долголеты  с одинаковым правом можно записать: балерин и лицедеев, диктаторов и гробовщиков, философов и прочих личностей, что не торопятся уйти со сцены жизни. Они до последнего будут торчать  у станка,  верстака, своего угла. Любое долголетие есть загадка природы. Полагаю, что для самих Долгихлетов не главное, сколько лет жить на белом свете. Их увлекает сам процесс, наслаждение от совершаемого действия. В сути своей, они  Стоики, которые следуют принципу  - «Не, так важно - достиг ты цели или нет. Важно, что ты сделал все, что мог».
Где – то на третьем курсе Максимыч слег с язвой. Думали, не вытянет. Его согбенная, полноватая фигура не внушала ничего хорошего. Однако  до последнего момента он стоял с нами в подвальной курилке. Молчал, внимал и грустно улыбался, глядя на галдящих студентов. Кажется, прощался со всеми. Потом его увезли с лекции в больницу, началось обострение. Субординация не позволяла в тот момент запросто подойти к нему, похлопать  по плечу, подбодрить. Хотя, какая к черту субординация, когда каждое лето живешь в соседней палатке, ешь из одного котла, работаешь бок о бок в трусах и майке. Одно только сидение у  ночного костра в это время чего стоит! Лишь под утро смолкает возня и выкрики. Только к ранней зорьке настигает сладкий сон. Но уже стучит  по  столовой рельсе дежурный, коварно заглядывает солнышко в щели походного жилья, пора вставать.
Максимыч выкарабкался. После операции бросил курить, что сравни настоящему подвигу для тех, кто курил, не переставая по две пачки в день. Через месяц он вновь шаркал по стертому паркету  Девятой аудитории в своих стоптанных сандалетах, исхудавший и повеселевший. Евгений Константинович Максимов  был примером  наставника  с нерадивым учеником. Что и говорить,  Отец –  Куратор! Когда на ком – то пропащем члене общества ставили крест,  Отец - Куратор шел в партком и впрягался. О себе в тот момент он не думал, просто ввязывался в драку и стоял до тех пор, пока партком не сдавался.
 -  «Ну, если вы ручаетесь, -  предупредительно и  медленно  говорили в карающем органе, - то на вас возлагается вся ответственность». Меня он, так пару раз спас от  отчисления. После  отчего – то долго называл Мишей.  Видимо  своей неуклюжестью я напоминал  ему медвежонка  с  картины Шишкина «Утро в лесу». Но скорее всего шатуна на колхозной пасеке, где жужжат дружные пчелы за передовой вымпел лучшего курса всех времен и народов. И лишь «такие типы, как этот» тянут весь коллектив назад. Что и говорить, парочка – троечка «таких типов» могла бы играючи спустить все усилия рачительной старосты Леночки в отхожее место.
Помимо меня, к « сомнительным типам»  относилась противоречивая натура тихого алкаша и круглого отличника Толика Кузнецова. Свободолюбивого бородача Саньки Юдина,  влюбленного во все, что связанно с археологическими раскопками. Остальная жизнь просто прилагалось к его искренней любви к археологии. К « сомнительным типам» без преувеличения можно было отнести ценителя уточенного вкуса и прекрасной жизни Серёгу Лощилова. Сына, самого помощника прокурора Кабардино – Балкарии. Эстет Серж, явно напоминал бессмертного авантюриста Остапа Ибрагимовича Бендера. Где ныне, друг Серёга? Так же ли, он легок на помине? Впрочем, возможно, нашлось бы ещё с пяток «опасных типов»,  с которыми вечно, что – то приключалось в ненужный момент. Но в целом, что ни говори, курс был достоин похвалы. Подтверждением    стали яркие натуры, среди коих в последствие вышли: местные министры,  директора школ. Ректора университетов, профессора кафедр, деканы, поселковые депутаты.  Впрочем – это не главное, важное то, что то время осталось в памяти всех, как лучшие годы жизни. 
Школа старой профессуры. Истоки той школы уходили в традиции Ленинградского – Петербургского университета.  Дело в том, что его кадры во время войны были эвакуированы в Саратов. Таким образом,  Золотой фонд  исторической науки  был сохранен, а Сталинский лозунг - «кадры решают все» оправдан. Впрочем, я не питаю розовых иллюзий о системе  Высшего образования советской школы. Однако, с удивлением взирая на плоды  настоящего ЕГЭ, порой кажется, что  именно «Советское» было золотым веком отечественного познания.  Так и говорили: самая читающая страна мира, советские инженерные кадры, академическая школа советской науки. 
Вполне возможно, где – то в Итоне или Гарварде  все иначе. Однако в Саратовском университете имени разночинца - демократа Николая Чернышевского методы научной школы исторического факультета, без всякого сомнения, заслуживают особого внимания. При всем том, что в добрые советские времена Истфак  по праву считался самым политизированным факультетом, превращая Историю Древнего мира, Средневекового города, Новейшее время и весь Диалектический - Исторический материализм в Единое Неоспоримое Учение. Самой правдивой наукой  в этом списке, как ни странно оказалась Археология. Она черпала  свои аргументы и факты прямо из земли.  Оттуда, где отыщется все, начиная  от внеземного происхождения человеческого  вида, до кладов разбойника Кудеяра. Начиная от египтолога Шампольона, разгадавшего  загигулины Розеттского камня. Беря истоки от Буркхарда, раскрывшего тайны Иорданской Петры. От француза Эмиля Ботта, раскопавшего столицу царя Сагона. От Шлимана, нашедшего Трою, археология становилась платформой исторических знаний, прародительницей и основательницей.
Впрочем, все относительно. Незыблем лишь марксизм – ленинизм. Во всяком случае, так было  прописано в скрижалях толстых и пыльных учебников, что удобно было класть под голову, когда надо было  выспаться в пустой аудитории. С тех пор прошло почти полвека,  менялись флаги и конституции. Но общество развитого социализма образца Леонида Ильича Брежнева, так и осталось в моем представлении лучшим изобретением нашего времени. Вслед за  Карибским кризисом 60х годов,  восстановился паритет супердержав. Страх перед ядерным коллапсом заставил людей сдерживаться. Государство СССР запускало свою схему  развития, в результате чего создалось относительная социальная справедливость. Два - три десятка лет, где – то с 50 по 80 годы мы ещё шли своей дорогой. Но потом вновь сбились с пути, который вел, если не к  светлой дороге Коммунизма,  то уж точно не  к  Примитивному капитализму девяностых. В эти незабвенные годы создавался  средний класс, преимущественно состоявший из инженерно – технических кадров, из гуманитариев. К последней категории относились специалисты широкого профиля в дипломах,  которых было кратко  прописано - Историк. Преподаватель истории и обществоведения. Сей  Диплом широкого профиля давал право на  занятие археологией с этнографией, музейного и архивного дела. Вплоть до сбора и коллекционирования старинных  икон, частушек – прибауток и наречей народов Среднего и  Нижнего Поволжья в период дореволюционного и послереволюционного периода.   
Однако довольно Археологии и прочих архивных воспоминаний. Стоит лишь заметить, что  с тех ископаемых лето исчислений начинается и продолжается традиционный истфак. В чистом виде  он существует уже целый век, начиная с декана - археолога Павла Сергеевича Рыкова. Простирая  свою деятельность через многие годы и десятилетия.  Будет справедливым сказать, что Истфак ведет счет, так же от моих старинных студенческих товарищей – однокурсников. Володи Лопатина, Сашки Юдина, Сергея Мезенцева и многих иных. От тех людей, кто, спотыкаясь и поднимаясь, шел вперед и был верен своему делу, как незабвенный Максимыч.
Что же касается нашего курса, образца 1975 – 1980 годов, о котором здесь зашла речь, многим он покажется ныне уже музейной редкостью. За это время преобразился сам факультет, потеряв свое прежнее название. Он стал именоваться Институтом истории и международных отношений, растворился в заботах настоящих будней. Ныне, там кипят иные страсти. Но опускаясь в полувековую давность своих заметок. Надеюсь, что кто – то прочтет, сравнит и сопоставит  былые времена и нравы. Улыбнется не весть, что подумав. Да и, пойдет дальше своей дорогой.