Пьеса. Пётр 1. Предупреждая времена

Действующие лица:
ПЕТРУША – Романов Пётр Алексеевич, царевич, пять лет.
ПЁТР – Романов Пётр Алексеевич, царь, а в последствии император России.
МЕНЬШИКОВ (АЛЕКСАШКА) – Меньшиков Александр Данилович, правая рука царя.
НИКИТА ЗОТОВ – дьяк, учитель царевича Петра.
ТИММЕРМАН – Франц Тиммерман, голландский купец, инженер, один из учителей царевича.
МОНАХИ – худой монах и маленький монах.
БАБКИ – бабка с клюкой и горбатая бабка.
ХОЗЯИН – бородатый мужик лет пятидесяти.
ЛЕФОРТ – Франц Лефорт, иностранный офицер на службе в русском войске, фаворит царя.
ГОРДОН – Патрик Гордон, иностранный офицер на службе в русском войске, приближенный царя.
КУЗЬКИН – солдат.
СОЛДАТЫ – 10-30 военных.
ЕКАТЕРИНА – любовница Меньшикова, впоследствии жена Петра.
ЯКИМ – слуга Меньшикова.
МОЛОДЁЖЬ – несколько современных парней и девушек
ГОЛОСА – голоса блогеров соцсети, голос чтеца стихов, голос диктора, голос Лефорта, голос Тиммермана, голос Гордона, голос Никиты Зотова, голос Петруши

Сцена 1. (год 1677)

Полная темнота. Тусклый огонёк освещает протянутые к небу руки ребёнка – юного Петра. 

ПЕТРУША (нараспев). Божья коровка, полети на небо, принеси мне хлеба, чёрного и белого – только не горелого.
НИКИТА ЗОТОВ (выходит из темноты со свечой). Пётр Ляксеич, Петруша! Эдак она не полетит.
ПЕТРУША. Полетит! Я хочу, чтобы она полетела. А ты кто таков будешь?
НИКИТА ЗОТОВ. Зотовы мы. Я дьяк Никита Моисеич. Зови меня дядька Никита.
ПЕТРУША. Чего тебе надобно?
НИКИТА ЗОТОВ. Мне ни в чём нет нужды – я жизнь имею, и на том Господу спасибо!
ПЕТРУША. Тогда почто ты пришёл?
НИКИТА ЗОТОВ. Приставлен к тебе боярином Соковниным - грамоту и Евангелие со мной постигать значится тебе, учиться будешь.
ПЕТРУША. Аки славно! Учиться мне любо! Матушка учила меня на картах царей узнавать – вот забавно! Я всех запомнил с первого раза. Король пик – это царь Давид, Карл Великий - король червей, Юлий Цезарь – бубновый король, а трефовый король - это Александр Македонский.
НИКИТА ЗОТОВ. Вон, оказывается, какой ты молодец! Память верная у тебя.
ПЕТРУША. Это матушкины ученья, а сам я поболе всего хочу научиться лапти плесть. Вот красивое рукоделие! Загляденье! Видал я раз, как мужик ловко так из лыка: раз, два, и готов лапоть. Токмо не понял, как он заплетает? Хитро так и красиво. Дядька Никита, ты меня научишь лапти плесть?
НИКИТА ЗОТОВ. Попробуем. Сам-то я не умею, но попытаем вместе или мужика какого кликнем - покажет. А наперво мы с грамоты зачнём.
ПЕТРУША. Обожди токмо, дядька Никита. Вот коровка улетит, и начнём усердствовать.
НИКИТА ЗОТОВ. Куда ж она полетит? Вишь, темно кругом, а она на свет лететь должна, на солнышко.
ПЕТРУША. А когда будет солнышко?
НИКИТА ЗОТОВ (со вздохом, задумавшись). Да кто ж его знает…Батюшка Ваш уж вторые лета как преставился, царствие ему небесное. (Крестится. Зажигает ещё свечу.) Откуда ж теперь свету ждать! На тебя вся надёжа – ты теперь наше солнышко! Вознеси на небо человека – он тебе и хлеба даде.
ПЕТРУША. На меня надёжа?.. А как же братец мой, Фёдор?
НИКИТА ЗОТОВ (вздыхает). Какой от него прок? Правит Русью святой, а сам всё в сторону Речи Посполитой поглядывает. Да и слаб он здоровьем – не жилец, прости Господи. (Крестится.)
ПЕТРУША (с наворачивающейся слезой). Значит, помрёт он в скорости?
НИКИТА ЗОТОВ. Все мы смертны. (Гладит по головке Петрушу.) Оный, наприклад, и мало проживёт, а дюже дерзнёт и возможет.
ПЕТРУША (всхлипывает, закрывает ладошкой коровку).
НИКИТА ЗОТОВ. Полноте, полно - негоже живых оплакивать. Ты, Пётр Ляксеич, коровку-то отложи, а поутру как засветает, так мы в небо её и пустим. Всякая божья тварь в тепле потребна. А пригреешь её, и она тебе теплом оплатит.
ПЕТРУША (вытирая слёзы, уже с любопытством). Хотца мне поскорее с грамотой совладать.
НИКИТА ЗОТОВ. Экий ты прыткий. Ну, давай, коли так. Токмо не долго ныне – поздно уже.
ПЕТРУША (подпрыгивая). Ура! Так пошли скорее!
НИКИТА ЗОТОВ. Охолонись, провор! Нет надобности никуда итить - тутова зачнём. (Достаёт большой плакат, склеенный из отдельных лисов бумаги.) В первую голову будем азы одолевать. Вот азбуку монахи тебе склеили, с неё и будет первый шаг.
ПЕТРУША. А что значится азбука?
НИКИТА ЗОТОВ. Вот неуём - так и поспешаешь. (Зажигает подсвечник с тремя свечами. В течение всей пьесы освещение сцены постепенно нарастает, и к финалу сцена заливается ярким светом.) Азбука – это буквица, через неё письмена с тобой научимся разуметь. Потом писать сам будешь. (Открывает книгу.) Вот, послушай, для чего сия нужда. (Читает.)

Сия зримая малая книжица,
По реченному алфавитица.

Напечатана по царскому велению
Вам, младым детям к научению.

Ты ж, благоумно сему внимай,
С нижней на вышнюю степень ступай

В мягком воске чисто печать отображается,
Тако же учение во младости крепче вкореняется.

И тако достигнеши мудрых совета
Будеши истинный сын света.

И тако хвалим будешь ты от всяк,
Да и будут словеса твои аки мед в устах.

Гласит Божественное повеление,
Ничто нет дороже добротнаго учения.

ПЕТРУША. Складно!
НИКИТА ЗОТОВ. Да уж, что есть, того не отнять. Учёные мужи писали. Вот мы молвим с тобой, Петруша, и в голову не берём, что речь наша из отдельных слов состоит. А слова те тоже делятся на буквы отдельныя. Наприклад, наречён ты Петром. Пётр, стало быть. Буде зачнёшь говорить «Пётр», так впереди всего «п» слышишь. П, п, Пётр. И бука такая есть: «П» - «Покой». Вот она, тутова. (Показывает в алфавите букву «покой».) А на исходе слова «Пётр» что мы слышим? Пётр. Пётр-р-р. Р-р-р. Буква «Р» - «Реци».
ПЕТРУША. Стало быть, в имени моём и покой, и течение?
НИКИТА ЗОТОВ. Верно! Смышлёный ты, однако. Имя твоё как раз по тебе: покой – это ладность, благогласие; реци – это течение, сила, порыв, мочь… Всё в нём есть, в имени твоём. Ажно быть тебе великим человеком! Прославишь ты имя своё и землю нашу возвеличишь. А я гордиться буду, что в наставниках твоих ходил.
ПЕТРУША (вскакивая на стул и положа деревянную саблю на плечо Никиты). А я буду жаловать тебя званием боярским, и денег жалую вельми. И всех учёных и ловких на жизнь тоже пожалую. Пущай оне радеют всем на благо. Земли нашей рачителей не обижу!
НИКИТА ЗОТОВ. Да угомонись ты, остынь. (Осаживает Петрушу.)
ПЕТРУША (садится, но продолжает пылко). Вот давеча на балчуге видал я одного, Алексашкой кличут. Ох, проворен! А сам ещё младшее меня буде. Надул он ланиту и проколол иголкой, а юшки не капли не было. Шельма! Но каков! Алтын ему жаловал. Таких слуг мне надобно! Найду его обязательно, когда в лета войду.
НИКИТА ЗОТОВ. Да ты огонь – тебя не осадишь.
ПЕТРУША. Мамка говорит, что я егоза. Ни сколечки! Токмо я долго сидеть не могу на месте.
НИКИТА ЗОТОВ. Так тебе и учиться не надобно – ты сам всё от жизни уразумеешь прытью своею.
ПЕТРУША. Нет, дядька Никита, учи уж, потерплю. Больно мне учиться любо.
НИКИТА ЗОТОВ. Ладно! Зри сюды. (Показывает на первую букву алфавита.) Сия буква есьм «Аз». «Аз» - всё едино, что «я». Она и первая, стало быть, стоит.
ПЕТРУША. Значится, себя надо наперёд всегда иметь?
НИКИТА ЗОТОВ. А то как же? Аз – он всё одно, что Бог живущий и сотворяющий всё на Земле, исток единый. Бог в тебе: ты - его провиденье. Тебе явствует вершить во благо. Выходит, ты поименованный азом - первым.
ПЕТРУША (опять вскакивает, подходит вплотную к азбуке). Я запомню эту букву. Аз, аз… А вот эта какая буква будет? (Показывает на «Д».)
НИКИТА ЗОТОВ. Это будет «Д» - «Добро». Но ты не скачи – буквы порядок любят, а то несуразица получится. (Показывает.) Вот гляди на верхний их ряд, где «Аз»: по порядку они с ошую на одёсную стоят. Буквы эти так зовутся: «Аз», «Боги», «Веди», «Глаголи», «Добро», «Есть», «Есмь». Порядок у них в очерёдности. От сего порядка и смысл узрим: «Аз Боги веди, глаголю добро, есть есмь». Что сие значит?
ПЕТРУША. По-иному: «Я божественное ведаю - передаю добро, которое есть жизнь».
НИКИТА ЗОТОВ. Ты смотри – на лету ловит. Да брат, тебе не такой прощелыга, как я нужон. Тебе настоящий дидаскал требуется. Хотя ж бы Симеон Полоцкий. Токмо патриарх Иоаким охаял его за благоволение к латинской стороне, мол, нам чужеродного не надоть. Жаль, жаль. С Симеоном ты бы много толку поимел в учении.
ПЕТРУША. Зачем он мне? Патриарх Иоаким сказывал, что он родом из Речи Посполитой. Зачем мне иноземец?
НИКИТА ЗОТОВ. Если муж учёный, так ты у него науку прими, какого бы он роду-племени не был. Нам чужого не надоть, но стоящее у иных народов надо заимствовать, чем и своё преумножать. Понял?
ПЕТРУША. Понял.
НИКИТА ЗОТОВ. Ты уж сам, как в силу войдёшь, так возми учителя аглицкого, аль фляжского. А ещё лучше сам туды, в неметчину, и езжай в карете, аль на корабле, там сподручнее учиться будет.
ПЕТРУША. На корабле? Это как? Что это такое?
НИКИТА ЗОТОВ. Корабель – это ладья такая большая, поморю ходит под парусом. Корабль первое дело для торговли. Товару на нём много помещаца, как на сто возах. И везёт его ветер, без лошадей. Его и кормить не надоть. Посему корабель великую прибыль приносит. Ну что ж, продолжим.
ПЕТРУША. Дядька Никита, а второй ряд азбуки тоже смыслы имеет?
НИКИТА ЗОТОВ. А то как же? И второй, и третий – каждый. А буде зачнёшь читать сверху вниз, столбцом значится, то и там свои толки узришь. (Показывает буквы первого столбца.) «Аз», «Живот», «Како», «Слово», «Ци», «Ять», «Ёта». Вот и получается: «моя жизнь, как и слово, цельно связана с познанием».
ПЕТРУША. Это верное! Я как раз таким быть хочу, познавателем.
НИКИТА ЗОТОВ. Учись, Петруша, учись – это не зазорно, а супостать достойно. Как постигнешь науки – так жизнь тебе по-иному и глянется. Вот вроде бы простая азбука, а, поди ж ты, и она мудрость имеет. Каждый ряд букв тут совокупно разумность глаголет, равно как и столбец. Буде дано тебе государство в руки – ты тако же выстраивай его правление, чтоб везде мудрость была, и смыслы связные воедино всё пронизывали, переплеталися, а слово твоё чтоб не токмо указанием было, но и продолжением промыслов твоих на многое лето впредь, аки корень сути державы.
ПЕТРУША. Дядька Никита, можно я «Аз» с собой почивать возьму? Уж больно он по нраву мне.
НИКИТА ЗОТОВ. Бери, Петруша, бери. (Отделяет букву.) С утра опять на неё глянешь – для памяти это первое дело. Ступай, родимый, запозднились мы с тобою.

Петруша уходит. Никита убирает азбуку. Входит Тиммерман.

НИКИТА ЗОТОВ. О, Франц, входи, входи! Не зря я за тобой посылал.
ТИММЕРМАН (с акцентом). Никита, я весь к твой услуга. Что слушилось?
НИКИТА ЗОТОВ. Чудо, дорогой мой Францушка, чудо! Наконец и к нам Бог поворотился! Столько лет я за Россию молился – выходит не зря.
ТИММЕРМАН. Я нишего не понималь. Ти можешь говорить без загадка.
НИКИТА ЗОТОВ. Позвал я тебя, чтобы просить пособить мне. Приставлен я к царевичу Петру грамоте его обучать. С этим-то я совладаю, а вот в других науках я не силён.
ТИММЕРМАН. Это мошно, я готоф.
НИКИТА ЗОТОВ. Но это не самое главное. Сдаётся мне, Францушка, скоро Россию посетит светлый праздник! Ты завтра сам воззришь, сколь светла его головушка. Быть ему царём российским, вот увидишь. И мнится мне, Россия широко с ним шагнёт, да так, что расступись, Европа, посторонись, дабы не ушибить невзнароком. Этот вожжи крепко держать будет, да и умом не обижен. А сейчас ему вспомочь надобно - ум тот преумножить и направить по верной меже.
ТИММЕРМАН (себе под нос). Это фортуна, такой слушай надо брать за хвост удаша.
НИКИТА ЗОТОВ. Что ты говоришь?
ТИММЕРМАН. Нэт, нэт, нишего. Я думать, как же мой товар бэс меня, если я ушить царевишь?
НИКИТА ЗОТОВ. Франц, очнись, какой товар? Ты назидать будущего царя будешь – лучшего вложения твоей мошны не сыскать. Этот за добрую службу не обидит. Или ты супротив?
ТИММЕРМАН. Хорошо, хорошо! Я соглашалься.
НИКИТА ЗОТОВ. Ну и славно. И вот ещё что: ты на балчуге мальца не видал? Алексашкой кличут. Он ещё коленца разные выкидывает – иголками ланиты пронзает. Уж больно он Петруше глянулся.
ТИММЕРМАН. Не зналь, но когда увидеть, тогда буду приводить.
НИКИТА ЗОТОВ. Жалко, жалко. Пригодится он нам.
ТИММЕРМАН. Хорошо. Я обязательно находить.
НИКИТА ЗОТОВ. Ну, что ж, лады. Когда понадобишься к ученью, пришлю за тобой. Ступай с Богом.
ТИММЕРМАН. До свиданъя. Спокойный нош. (Кланяется. Уходит.)
НИКИТА ЗОТОВ (чуть тише.) Ступай с Богом, бусурманин, ступай. (Молится.) Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.


Сцена 2. (год 1688)

Изба, тускло освещена лучиной. За столом сидят бабки в чёрном, монахи в ризах. На столе пустые глиняные тарелки, кружки. Все сидят, потупив взор. Воздух пропитан меланхолией.

ХУДОЙ МОНАХ (поднял пустую тарелку, потом разочарованно заглянул в пустую кастрюлю.) И на что нам проклятье это?
МАЛЕНЬКИЙ МОНАХ. И не говори, брат! Сколько лет Русь жила по-доброму, благочестиво, соблюдая домострой, по традициям отцов и дедов. И тут на тебе: явился срамец устои корёжить.
ГОРБАТАЯ БАБКА. Это всё Франс этот, Тамерлан.
ХУДОЙ МОНАХ. Да не Тамерлан, а Тиммерман.
ГОРБАТАЯ БАБКА. А хошь и так - всё одно бусурманин. Это он к царю в учителя голометрии вызвался, а учит не пойми чему.
ХУДОЙ МОНАХ. Не голометрии, а геометрии. Это наука такая о начертании точек, линий, плоских и просторных тел.
БАБКА С КЛЮКОЙ. Вот оне и забавляются телами. Нечаиха сама видала, как де царь с энтим Франсом в доме евонном, да ещё с двумя фляжскими гостями всю ночь вино пили и песни на ихнем языке горланили. А как расцвело, то, стало быть, так им в голову ударило, что девок немецких, которых тоже изрядно напоили, раздели догола, в повозку запрягли и по двору каталися цельный час, аки на тройке.
МАЛЕНЬКИЙ МОНАХ (крестится). Сущий антихрист. Да что ж это деется-то? Видано ли, чтобы раньше цари себе таково дозволяли?
ГОРБАТАЯ БАБКА. Куды мать-то смотрит? Неужто Наталья Кирилловна не осадит его?
ХУДОЙ МОНАХ. Её он побаивается, уважает. Но у неё ныне одна забота, чтобы Милославские шибко голову не подняли. Вот она на Москве и царедворствует. А этому всё трава не расти. Знай только денег просит на своих потешных.
БАБКА С КЛЮКОЙ. Да теперя уже они и не потешныя, а самые что ни наесть настоящая. Вона давеча из пушки стрельнули и Кузьме косому избу в хлам разнесли.
ГОРБАТАЯ БАБКА. Да ты что?
БАБКА С КЛЮКОЙ. Вот тебе и что. То раньше баловство было, теперя и стрельцам над потешными шутковать боязно. Слыхали про обоз-то с порохом?
ГОРБАТАЯ БАБКА. Нет. Какой обоз?
ХУДОЙ МОНАХ. Ну как же? Второй день токмо об ентом и разговоров. Стрельцы на лошадях порох привезли потешным два дни тому назад, увидели, как преображенские строем ходють, и давай глумиться. Так потешныя их вмиг разоружили, выпороли и пешими в Москву отправили.
ГОРБАТАЯ БАБКА. Ну, дела!
МАЛЕНТКИЙ МОНАХ. А всё одно потешныя: одёжа ихняя – одна срамота. Неужто наше платье плоше? Нет, им венгерскаго покрою подавай. Всё-то он переделать норовит, не блюдёт заветов, и усмотрения боярские ему не угодныя.
БАБКА С КЛЮКОЙ (грозит клюкой). Выдрать бы его как следать!
МАЛЕНЬКИЙ МОНТАХ (вскакивает, будто сейчас и примется пороть). Розгами вымоченными, с оттяжкой! Да солёной водой потом спрыснуть!
ГОРБАТАЯ БАБКА (с визгом и яростью). Знамо пороть надобно! Не мешкая!
ХУДОЙ МОНАХ. Да, где там! Гляди, как в силу вошёл. Царевна Софья всё мнит его мальчишкой, а у него уж зубы выросли – не ровён час сковырнёт ея.

Снаружи избы слышится грохот.

ГОЛОС ПЕТРА. Поделом тебе, под ногами мешаться. Давай быстро огня в избу.
ХУДОЙ МОНАХ. Лёгок на помине.

Все, как тараканы, освобождают место за столом и рядком тихо садятся на лавке в углу. Врывается Пётр, за ним Алексашка. Пётр делает полукруг у стола и, не найдя свободного места, одним махом сгребает глиняную посуду на пол. На стол кладёт карту.

ПЁТР. Алексашка, смотри!
АЛЕКСАШКА. Мин херц, так я ж картам не обучен.
ПЁТР. Вникай, не век тебе в денщиках ходить. Пора за дело браться. Кому я ещё доверю? Верных людей у меня: раз, два и обчёлси.

Хозяин быстро вносит два зажжённых подсвечника, ставит на стол и уходит.

АЛЕКСАШКА. Ты подскажи, мин херц, а мы смекнём. Раз карту надоть, то и карту осилим. Нам любое дело по плечу.
ПЁТР. Вот, за что я тебя люблю Алексашка, так это за удальство твоё: за что ни возьмёшьси - всё у тебя в руках горит. Гляди сюды. Видишь, яйцо тутова на карте нарисовано? Это Плещее озеро. Рядом, вот, Переславль на берегу. А мы вон тутова.
АЛЕКСАШКА. Понятно, а нашто нам озеро? Это ж у чёрта на куличках.
ПЁТР. Не прекословь, внимай. Озеро это вёрст семь в ширину будет, а в длину – все десять. Чисто море! Это не на Яузе вёслами за берега цеплять. (Тычет в карту.) Туда двинем. (С горящими глазами ворошит волосы Алексашке.) Эх, Алексашка! Завтра свожу тебя на льняной двор. Мы с Тиммерманом сегодня там в амбаре дедов бот нашли. Это не то, что наши ушкуи, настоящий, англицкий, под парусом ходить может. Не чета дубасам и стругам. А какие обводы у него – загляденье. Саксы знают толк в мореходстве. У них и у голландцев учиться будем. И не гляди так – учиться не зазорно, хош бы и у иноземцев. Есть задумка у меня: флот там рубить будем, на Плещем озере.
АЛЕКСАШКА. Мин херц, а нашто нам на Плещем флот?
ПЁТР. Алексашка, не перечь! Нужон, и всё! Всякий потентат, который едино войско сухопутное имеет - одну руку имеет, а который и флот имеет – обе руки имеет. Уразумел?
АЛЕКСАШКА. Уразумел. Так флот-то нам зачем нужон в Переславле? Там поди ж и воевать некаго, акромя своих.
ПЁТР. Твоя правда. Моря нам, конечно, нужны. Ну вот, в потешный флот наиграемся, тогда и к морям двинем. Не лаптями же нам в океяны заявляться? Надо и сноровки поиметь, чтоб ко дну не пойти до баталии.
АЛЕКСАШКА. Эх! Где наша не пропадала? На море, так на море! С тобой, мин херц, и в огонь, и в воду.
ПЁТР. Про то, что «пропадала наша», забыть пора – пущай вороги теперя думают, как свою шкуру сберечь, а нам ужо срамно битыми быть. Россия-матушка давно с колен поднялась – пора показать, кто в доме хозяин. Неужто мы лапотнее всех этих ляхов, шведов и турок? Вот увидишь, как оне на поклон к нам ходить будут. Я Россию сильной вижу. Вот этой самой рукой её над всеми державами выстроим.
АЛЕКСАШКА. Мин херц, мне бы брюхо набить посытнее, да поспать послаще. Но когда я твои речи слышу, то готов и голодать, и недосыпать, лишь бы увидеть всё, как ты прочишь.
ПЁТР. Вот за что я тебя опять же люблю, Алексашка, так это за подспудство твоё. Умеешь елеем вовремя подмазать. Хитёр!
АЛЕКСАШКА. А как же без этого? Но ты, мин херц, не думай, я, конечно, и о своей корысти пекусь, но вот те хрест – не задумываясь, за тебя голову положу. (Крестится.)
ПЁТР (хлопает по плечу Алексашку). Да я знаю, знаю! Я тебя насквозь вижу. Оттого и возле себя держу. Токмо рано нам головы складывать – делов у нас полно. Ажно, приказ: выжить, уразумел!
АЛЕКСАШКА (крестится). Вот те хрест, голову положу, но выживу!
ПЁТР (смеётся). Да хватит тебе кресты класть – тут и без тебя есть кому. (Кивает на сидящих на лавке.) Успеешь ещё перед смертию намолиться, а сейчас нам недосуг. Друг Алексашка, всё в ентом мире бренно, а каких делов мы с тобой наделаем – потомки в пояс поклонятся. Как прикину наперёд, так видятся мне не токмо деревянныя корабли, а и жалезныя, чтобы ни пуля не брала, ни ядро.
АЛЕКСАШКА. Как же? Так железный зело грузый - потонет.
ПЁТР. Не знаю, но надо придумать такой. Эх, жалко день короток – вот прямо в пути, при делах ночь застала. Давай ложиться, завтра прямо с рассветом встанем рукава засучать.
АЛЕКСАШКА. А где ж нам опочивать сподобиться? Одни столы да лавки.
ПЁТР. Чего тут мозговать – ложимся на столе, вот и вся недолга. Гаси свечи. (Ложится на стол.)
АЛЕКСАШКА. Мин херц, а тут же иноки и миряне сидят. Ка же им без свету?
ПЁТР. Гаси говорю! (Зевая.) Они тут без малого триста лет сидят об одном месте. (Алексашка гасит свечи, пристраиваясь на краю стола.) Им что со светом, что впотьмах – всё едино. Вот мы на Плещее озеро уедем, флот срубим, потом Азов уйдём воевать, а они всё тут сидеть будут у пустых плошек и нам с тобой кости мыть. Спи давай.
АЛЕКСАШКА (через паузу, шёпотом). Мин херц, я тут в деревне у Алымовых …
ПЁТР. Чего ты шепчешься? Говори внятно.
АЛЕКСАШКА (в полный голос). Двух путных парней присмотрел, говорю, у Алымовых. Чисто огонь, проворные, рукастые!
ПЁТР. Определил в потешное войско?
АЛЕКСАШКА. Да как же я? Только спросить хотел. А вдруг Алымовы заартачатся?
ПЁТР. Довольно уже тебе меня каждый раз вопрошать. Я что, каждого солдата теперя в войско сам препровождать должон? Ты у меня на что? А ежели Алымов супротивиться будет, так ты его кнутом перетяни.
АЛЕКСАШКА. Так как же? Стольника?
ПЁТР. Некогда мне с каждым рядить. А ежели он мне помехой быть дерзнёт, так и поделом ему. Считай, что у тебя салва кондукта от меня на все деяния. Мотай на ус: ты теперя моя тень, тебя пужаться боле чем меня причитается … (Зевает. В полусне, мечтательно.) А в плаванье мы с тобой обязательно пойдём. На боте, потом корабль…

Небольшая пауза. Поняв, что Пётр заснул, на лавке закопошились, зажгли свечу.
Пётр в полусне поднял голову.

ПЁТР. Чего завошкались? Спать всем!

Снимает ботинок и кидает в свечу. Огонь гаснет, все замирают.

ПЁТР (после короткой паузы). Вот ты поглянь, только заснёшь, так тараканы тут как тут. Весь сон как рукою сняло. Спишь, Алексашка?
АЛЕКСАШКА. Нет, мин херц, тебя блюду.
ПЁТР. Пустое. Спи… Слышь, Алексашка, а как ты ланиту иглою прокалывал, и крови не было?
АЛЕКСАШКА. Это када же?
ПЁТР. Ну, тогда, на балчуге, когда мы с тобой первый раз встретились.
АЛЕКСАШКА. Так мы ж не на балчуге, а у Франца Тиммермана спознались в давешнем году.
ПЁТРЦ. Ну да, это Франц тебя сыскал и к себе пристроил, а я тебя сразу у него признал. Такую шельму как ты потужно запамятовать, хотя я и пяти годов был отроду в ту пору. Как вспомню фокус твой, так мороз по коже.
АЛЕКСАШКА (неуверенно, словно оправдываясь). Да я…
ПЁТР. Молчи уж, ещё малой ты был, а палец в рот не клади – откусишь. Вот эти два парня, ты, ещё люду бойкого вкруг себя соберём и повернём России оглобли. Слушай, Алексашка, а покажи, как ты енто делал с иголкой. Ну-ка огонь запалите!
МАЛЕНЬКИЙ МОНАХ. Сей час. (Зажигает свечу.)
АЛЕКСАШКА. Мин херц, да я никогда…
ПЁТР. Эй, бабки, дайте иголку!
БАБКА С КЛЮКОЙ (заискивающе). Откель же ея взять-то, государь. Не взыщи, такого добра не держим.
ПЁТР. Вот народ! Порты порвутся – зашить нечем будет. Ну, подождите, всё одно сидеть на месте не дам никому! (Усмехается.) Алексашка, ты уж не малой чтоб иголкой баловаться, на вот саблей проткни. (Достаёт из ножен саблю.)
АЛЕКСАШКА. Помилуй, мин херц, да я и иголкой-то…
ПЁТР (передразнивая). А говорил - голову положу. (Смеётся.) Ладно, ладно, не виляй, шутканул я.
АЛЕКСАШКА (горячо.) И положу – не веришь? Наше слово адамант - коль сказано, так сделано. Давай оружие.

Меньшиков с ехидной улыбкой берёт у Петра саблю. Подойдя к сидящим на лавке, делает саблей пирует в воздухе. От ветра свеча гаснет. В темноте Меньшиков откручивает эфес от клинка, клинок тыльной частью суёт в рот, а эфес прислоняет к щеке. Зажигается свеча. Все видят, будто Алексашка проткнул щёку саблей, которая торчит изо рта.

БАБКА С КЛЮКОЙ. О-о-о-ой! Батюшки святы!
ГОРБАТАЯ БАБКА. А-а-а-а! (Падает в обморок.)

Худой монах хлопочет с упавшей в обморок. Маленький монах в ужасе зажимает свой открытый рот ладонью, будто он сам со шпагой и испытывает боль. Пётр хохочет, катаясь по столу. Меньшиков смешно моргает глазами, Пётр ещё больше заливается смехом, показывая пальцем на Алексашку. Бабка с клюкой креститься. Наконец Пётр встаёт со стола, одобрительно с размаху хлопает Алексашку по спине – клинок выпадает изо рта. Горбатая бабка опять падает в обморок.

ГОРБАТАЯ БАБКА. А-а-а-а!
ПЁТР. Ай шельма, везде выход найдёт! Дай я тебя поцелую! (Берёт лицо Алексашки в ладони и благодарственно целует трижды. Снимает с руки перстень и одевает Алексашке.) На! Заслужил! (Горячо обнимает Алексашку.) Да о таких подданных супостатам токмо мечтать можно! Нет, Россию голыми руками не возьмёшь. (Поднимает клинок, протягивает худому монаху.) Может ты спытнёшь?
ГОРБАТАЯ БАБКА. А-а-а! (Опять падает в обморок.)

Худой монах крестится, жмётся от клинка.

ПЁТР (Алексашке, кивая на монаха). Видал? Ни порты заштопать, ни саблей махнуть – ничего не могут, немошныя. Погоди токмо, время приде и ентих в строй поставим – неча дормоедничать у меня. (Дует на свечу.) Спать всем покамест!

Небольшая пауза в полной темноте. Потом крик Алексашки.

АЛЕКСАШКА. А-а-а! А!
ПЁТР. Алексашка, что? Огня! Что с тобой, Алексашка?

Загораются свечи. Меньшиков сидит на столе, закрыв лицо руками. Петр соскакивает и трясёт его за плечи.

ПЁТР. Что случилось? Алексашка! Да очнись!
АЛЕКСАШКА (медленно опускает руки, лицо перекошено от ужаса). Сон…Дурной сон…Сразу прямо занялся.
ПЁТР. Фу-у. Я то думал, случилось что. Давай расскажи, чтоб сон не сбылся.
АЛЕКСАШКА. Причудилось мне, будто ты меня в изменники причислил и палкой поколотил.
ПЁТР (смеётся). Ха-ха-ха! Дивный сон!
АЛЕКСАШКА. Поколотил и апосля выгнал вон из своего дома. Сказал, чтоб ноги моей у тебя более не было. Да так явно всё, как взаправду. А апосля…
ПЁТР. Ну!
АЛЕКСАШКА. Не могу.
ПЁТР. Говори!.. Ну!.. Говори, а то точно поколочу!!!
АЛЕКСАШКА. А потом будто бы ты помер…
ПЁТР (после паузы). Ха-ха-ха! Так чего ж тут страшиться и горевать. (Кладёт голову Меньшикова на грудь, обнимает, утешает.) Знаешь, как Никита Зотов говорит? «Живём сейчас, и на том Господу спасибо! А помрём, так на то не наша печаль – нас уже не буде».
АЛЕКСАШКА. Не смейся, мин херц, всё так явственно видал. И будто меня в Сибирь сослали, где я избу себе и церковь срубил сам, вот этими руками. (Смотрит удивлённо на ладони.)
ПЁТР. Эка невидаль. Мы с тобой не токмо избы рубить выучимси – я из тебя первого корабела сделаю, будем сами фрегаты и шнявы строить. Пока нас на погост снесут – мы с тобой столько делов переделаем. Некода об ентом думать сей час.
АЛЕКСАШКА (немного повеселев). С тобой, мин херц, не соскучишься: то строить, то рубить, и поспать некогда.
ПЁТР. Эт да, строить и рубить, но лишь бы не козни и не головы. (Смеются.) Видать, сон не задастся, совсем улетучился. Скоро рассвет забрезжит. Пошли, раньше выйдем – раньше придём. (Выходя, задувает свечи у монахов.) А вам спать! (Смеются.)

 
Сцена 3. (год 1695)

Стоит строй солдат. Перед ними Гордон и Лефорт, разговаривают между собой.

ЛЕФОРТ. Патрик, а ты как всегда был прав – не готовы мы были к взятию Азова. Хоть и пришли с войском большим, а штурм надо было отложить на следующий год.
ГОРДОН. Сколько тебе говорить, не Патрик я уже теперь – Пётр.
ЛЕФОРТ. Нет, Пётр у нас один.
ГОРДОН. Я ни на что не претендую. А насчёт того, что один такой – это ты верно приметил. Как же России повезло с государем! Ты посмотри сколько в нём дерзновения – это же уму непостижимо. Будто дрожжи в опару бросили, и гляди, как Россия-то поднялась. Вот это замес получился! А какой упёртый, видел? Как взялся штурмовать и послабления даже не даёт. Я уж и сам стал сомневаться, что мы Азов в этот раз не возьмём. С ним на следующий год точно одержим победу, подготовимся хорошенько, и будет нам выход к Чёрному морю. Опять же, возвращаемся не солоно хлебавши, а он будто с победой домой едет. Того гляди триумфальное шествие устроит. Не человек, а бомба! Такой человек раз в тысячу лет рождается, а среди царей и того реже. Вот погляди, мы с ним горы свернём!
ЛЕФОРТ. Тут не только России повезло, нам-то как подфартило. С Петром обязательно мошну набьём, ох и щегольнём потом на родине.
ГОРДОН. Не знаю, Франц, ты может и щегольнёшь, а по мне - тут моя родина. Я уже так вжился в эту страну, что всё здесь родное, даже вот эти дубоголовые солдаты мне как родные. Здесь моя отчизна теперь.
ЛЕФОРТ. Отчасти ты прав. Мне тут тоже нравится, особенно с Петром. Столько упоения, азарта, душевных переживаний и страсти я за сто лет ни в одной стране Европы не получу, как здесь за год. По правде сказать, порою мне кажется, что даже не Пётр всему виной, а Россия безудержная, дремавшая долгие века, просыпается. Пётр только запал, а порох тут давно уж высох – того гляди рванёт и разнесёт всё к чёртовой матери. Эти русские меня до сих пор не перестают удивлять. Я видел, как смертельно раненый солдат продолжал лезть на крепостную стену, потому что он был первый на лестнице и если бы упал, то свалил бы всех остальных. Я видел, как плотники, не успевшие навести мост через ерик Дугин, держали на вытянутых руках стёсанные брёвна пока драгуны не промчались на выручку полка Батурина. Никогда не забуду солдата, которому оторвало ноги, истекающего кровью. Я остановился в ужасе рядом, а он отполз в сторонку от того места, где упал, и бережно поправил подмятый им цветок. На мой изумлённый взгляд он ответил: «Так это ж темьян, трава богородская, здесь в степи редко растёт, а братцам на заварку пригодится». Их героизму и самопожертвованию не перестаёшь удивляться.
ГОРДОН. Этого я не понимаю, люблю их, но не понимаю. (Кивает в сторону.) Вон Тиммерман идёт, тот вообще ничего не понимает. По-моему, он сильно разочарован не только в этой экспедиции, но и во всём русском.

Подходит Тиммерман.

ТИММЕРМАН. Нэт, это нэ гоже. Такой испольнений приказ не должен быть. Надо чтобы как я сказать, так зольдат и делать.
ГОРДОН. Ты чего, Франц Фёдорович? Опять солдаты тебе не нравятся?
ТИММЕРМАН. Это не зольдат, это шайка разбойник! Я ещё не успеваль заложить на ложамент мина, а они уже ходить на штурм. Апраксин, мой приказ не ждаль, как Стэнка Разин на судах делаль атака. Мой мина контр-эскарп взрываться, чуть их не топить. Им наплевать, они плить дальше и на штурм ходить.
ЛЕФОРТ. Ты бы, Франц Фёдорович, чем русских хаять, лучше бы язык ихний выучил. Может они просто не понимают тебя? Поэтому и разногласия меж вас. Тебя ж до сих пор иноземцем кличут.
ТИММЕРМАН. Я не иноземец, я размерный дель мастер – инжениар. Я приносить очэн много польза.
ЛЕФОРТ. Это мы знаем, но с русскими только на их языке можно договориться. Ты уж постарайся, сударь, сдаётся мне, что тебе Пётр Алексеевич строительство флота вверить хочет. Твоя же идея с Дона Азов брать и от моря его флотом отгородить, чтобы припасов и подкрепления к крепости не подвозили по воде.
ТИММЕРМАН. У Апраксин подсмотрель. Этот Стэнка Разин мне подсказывать своими выходка.
ЛЕФОРТ. Вот видишь. Скоро не мы, а они нашими учителями станут.

Выходят Пётр и поп, за ними Меньшиков. Тиммерман не видит их приближение.

ТИММЕРМАН. Я уже сам не рад такой идея. Этот русский зольдат не куда не годен. У него голова думать только как пить в кабак.
ПЁТР (хлопает сзади по плечу Тиммермана). А хоть бы и так. Он завтра живот за меня положит, так что ж ему не повеселиться на послед?
 
Все склоняются в приветствии.

ТИММЕРМАН. Гер Питер, добрый здоровье!
ПЁТР. Так чем тебе русский солдат не угодил?
ТИММЕРМАН. Питер, я Вас уважать, но здесь нет зольдат, здесь только лиходей.
ПЁТР. Зря ты так. Я своего солдата люблю – он мне верой и правдой служит. Провинится – накажу, отличится – награжу.
ТИММЕРМАН. С такой зольдат война проиграть. Он даже свой оружий пропиль.
АЛЕКСАШКА. Наговариваешь. Ежли кто виновен – укажи!
ПЁТР (Меньшикову). Не встрюй, без тебя разберёмса! (Кивает Тиммерману.)
ТИММЕРМАН. Я не обманывать. Вчера я быль в кабак. Там все зольдат много пиль.
ЛЕФОРТ. Так понятно: и войну не выиграли, и горюшка хлебнули.
ТИММЕРМАН. Да, так есть. Но свой оружий нельзя пропивать.
ПЁТР. Ну-ка, ну-ка, поведай нам, что за случай такой?
ТИММЕРМАН. Один зольдат совсем много пиль. Меня не узнаваль в кабак. Когда деньги кончилься, он залошить свой палаш за вино. Я спросить: «Зачэм оружий пропиль?» Он отвечать: «Деньги коншилься. Залошиль палаш, потом выкупать». Я говорить: «Нельзя зольдат без палаш». Он отвечать: «Сейчас мошно – война кончилься, идём домой». Я говорить: «Завтра государь проводить смотр войск. Как мошно на смотр без оружий?». Он отвечать: «Эка незадача. Пока деревянный лучина в ношна втыкать, а потом выкупать палаш, как шалований дадут».
ПЁТР (вскипая). А ну, показывай, который? Он здесь?
ТИММЕРМАН. Да, третий на левий сторона.
ПЁТР (в гневе). Повешу собаку!

Пётр быстро идёт к солдатам, начинает осматривать строй, амуницию, внешний вид солдат. Не спеша подходит к указанному Тиммерманом солдату Кузькину.

ПЁТР (Кузькину). Кто таков?
КУЗЬКТН (громко). Солдат Кузькин!
ПЁТР. Браво отвечаешь. А так ли лихо службу несёшь? Приказы справно сполняешь?
КУЗЬКИН. Точно так! Радеем за царя и отечество!
ПЁТР. А знаешь ли ты, что приказ зело превыше всего, и что исполнять его надобно сей же час, не мешкая?
КУЗЬКИН. На то я и солдат, ваше величество! Прикажи – умрём!
ПЁТР. Ну-ну. Тогда вот тебе мой приказ: (Громко.) а ну, руби меня своим палашом!

Кузькин замялся, в нерешительности взялся за эфес деревянного палаша.

КУЗЬКИН. Так как же, государь? Тебя? Не можно.
ПЁТР. Руби! Приказываю! (Хлопает себя по плечу.) Не то повешу как собаку за ослушание!
КУЗЬКИН (в отчаянии). Э-эх! Пресвятая Богородица! (Потом смекнув и обращаясь к небесам.) Боже праведный! Не дай случиться смертоубийству! Обрати булат губительный в древо безобидное! Прости, государь! Не злопамятствуй, твой же указ вершу. (Выхватывает деревянный палаш, бьёт им Петра по плечу. Лучина ломается, в разные стороны летят щепки.)
СОЛДАТЫ. А-ах! О-о!.
ПОП. Чудо! (Простирает руки к небу.) Чудо явил Господь вседержитель! Государя нашего от верной гибели избавил! (Крестится в небеса.) Слава тебе, Господи! Слава! Слава государю богоугодному!
ПЁТР (заливается смехом). Ай молодца! Ха-ха-ха! Лефорт, это твой воин?! Одобряю! (Тиммерману.) Вот тебе, Франц, и русский солдат! Ты с ним никакой войны не проиграешь. Он тебе победу голыми руками добудет.
ЛЕФОРТ. Твоя правда, мин херц! Русский солдат пятерых иноземных стоит. Каков государь – таковы и солдаты.
АЛЕСАШКА. С таким солдатом, да с такой крепостью и государство во много раз крепче.
ПЁТР (с укором). Какой крепостью, Алексашка? Что ты несёшь? Вечно невпопад. Мы ж Азов не сдюжили, оставили ворогу. А ты: «Крепость».
АЛЕКСАШКА. Так я…
ПЁТР (перебивает). Молчи уж!

Алексашка обиженно отходит в сторону.

ГОРДОН. Государь, это он так про Лефорта шутит. Лефорт в переводе - крепость.
ПЁТР. А-а, Лефорт! Лефорт у нас молодец! (Хлопает Лефорта по плечу.)
АЛЕКСАШКА (в сторону). Толку только от него на войне как от козла молока. А как на стены под пули лезть, так Алексашка.
ПЁТР (Лефорту). Жалую, Франца, за доблесть и смекалку адмиралом. Надлежит тебе в Воронеж быть не мешкая. Бери всё в свои руки – подымай флот. О деньгах голову не ломай – будет сколько потребно. Чтоб к следующей весне возмог и явил под стены Азова не инако, как двадцать галер и десять кораблей. Про ушкуи и лодки сам положишь сколько надоть.
ЛЕФОРТ. Мин херц, всё будет исполнено, как ты пожелаешь. (Кланяется.)
ПЁТР. Вот и ладно! А где этот, как его, Кузькин?
КУЗЬКИН (подбегает). Я здесь, ваше весочество!
ПЁТР. Слушай, Кузькин, а може ты и лапти плесть умеешь? (Лефорту.) Уж больно я энтому ремеслу хочу научиться.
ЛЕФОРТ. Мин херц, ты знатный столяр, больные зубы драть можешь, каменщик, бомбардир – на все руки мастер, да ещё и лапти плесть хочешь научиться? Похвально, когда государь простые ремёсла знает и народ через это понимает!
ПЁТР. Погоди у меня, и корабли научусь рубить. Ужо возьмём Азов –там и море недалече. Наше море, русское! Ажно нам корабелов надобно.
ЛЕФОРТ. Хорошие корабелы англичане и голландцы – там надо учиться.
ПЁТР. Вот на следующее лето, апосля взятия Азова, и поедем по голландиям посольством великим. А ты, Франц, первым послом будешь при мне.
ЛЕФОРТ (склоняет голову). Всегда рад служить великому государю.
АЛЕКСАШКА (в сторону). Опять Франц. Вот лиса.
ПЁТР. Алексашка!

Меньшиков подскакивает.

АЛЕКСАШКА. Сей секунд, я здесь!
ПЁТР. Где тебя носит?! Закажи по случаю посольства с целью учения таковую печать для меня отлить: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую». Пусть все знают, что я готов учиться и буду благодарен всякому, научившему меня ремёслам или полезностям каким.
АЛЕКСАШКА (радостно). Это мы мигом. Надобно денег по такому случаю из казны ...
ПЁТР (не дослушав, поворачивается к Лефорту). Эх, Франц! (Обнимает Лефорта за плечи. Мечтательно.) Я с измальства бредил лапти научиться плесть. Потом Никита Зотов меня учить начинал, но сам-то он не умел энтого ремесла. А как вспомню: мужик на балчуге плёл - эдак складно лыко в узор заплетается, глаз радует. Одно загляденье. (Кузькину.) А? Умеешь плесть, Кузькин?
КУЗЬКИН (разводит руками). Не обучены, великий государь!
ПЁТР. Эх, жаль.
АЛЕКСАШКА. Мин херц, а я вот…
ПЁТР (перебивает). Ты чего встрюёшь? Тебя не спрашивают!

Меньшиков виновато склоняет голову, пятится. Пётр опять поворачивается к Кузькину.

ПЁТР. Не умеешь, значит?
КУЗЬКИН (виновато разводит руками). Мы в другом мастера: стреляй, коли – вот наше ремесло.
ПЁТР (меняясь в лице). Кузькин, а почему у тебя такие ножны ржавые?
КУЗКИН. Дак, э-э… при переправе через речку Азовку намокли, вот и заржавели.
ПЁТР. Гордон, сие непорядок! Как оружие содержится? Безобразие.
ГОРДОН. Государь, он будет наказан. Только это не мой солдат, а Леф…
ПЁТР (перебивая). Обязательно наказать! На гауптвахту его! А потом, отправь энтого Кузькина на шкипера выучиться - зело смышлён бестия.
ГОРДОН. Слушаюсь! (Склоняет голову.)
ЛЕФОРТ (склоняет голову). Мин херц, это мудрое решение.
ПЁТР (Тиммерману). Ты тоже в Воронеж поезжай. Будешь главным среди инженеров. Надеюсь на тебя: меня многому научил – поучи и холопов моих хитростям и премудростям корабельного строения.
ТИММЕРМАН. Государь, твой воля. Очэн рад, что ты мне верить!
АЛЕКСАШКА (заискивая). Мин херц! Я тоже…
ПЁТР (перебивает). Чего тебе? Что, надпись на печать запамятовал?
АЛЕКСАШКА. Нет, помню, как раз.
ПЁТР. А чего ж ты здеся ещё, не исполняешь? Ох, Алексашка, ужо попадёшь мне под горячую руку.
АЛЕКСАШКА (быстро пятится с поклонами). Уже, уже. Сей секунд.
ПЁТР. Франц, а пойдём-ка выпьем по случаю твоего отъезда!
ЛЕФОРТ. Это хорошая мысль, мин херц! Всех приглашаю в мой походный шатёр!

Лефорт жестом приглашает.

ПЁТР. Франц, веди всех! Я вслед за вами, мне надобно в палатку штабную.
ЛЕФОРТ. Мин херц! Я могу оказать Вам содействие?
ПЁТР (уже повернувшись, чтобы идти.) Нет, я сам должен. (Делает шаг, потом оборачивается. Горестно.) Сегодня ночью Овчинин скончался от ран, царствие ему небесное. Надо отписать Прасковье Даниловне, чтоб не убивалась. Отпишу, что денег шлю изрядно, а сам заеду утешить позже, по снегу. Франц, дети у него аки птенцы – на вылете. Надобно пристроить.
ЛЕФОРТ. Не беспокойтесь, мин херц. Сам займусь.

Пётр уходит быстрым шагом. Лефорт и офицеры уходят в другую сторону.

Сцена 4. (1703 год)

Гостиная в доме Меньшикова. За окнами сумерки. В гостиной Меньшиков и Екатерина.

МЕНЬШИКОВ. Ступай в дальнюю комнату и носу не показывай, пока он не уедет. Слава Богу, проездом он – не долго тебе таиться.
ЕКАТЕРИНА. Сашенька, я царя не разу не видовала.
МЕНЬШИКОВ. И не надоть тебе. Царь он и есть царь.
ЕКАТЕРИНА (умоляюще). Ну, хоть одним глазком подгляжу, когда за стол сядете.
МЕНЬШИКОВ. И не моги! Не ровён час глаз на тебя положит.
ЕКАТЕРИНА (кокетливо). А может я и хочу ему понравиться?
МЕНЬШИКОВ (строго). Ты не смотри, что люблю тебя – за такое вмиг высеку. Ишь, чего удумала. (Смягчаясь.) Ты пойми, Катенька, холопам что гнев царский, что любовь его – всё одно погибель. Лучше подальше держаться.
ЕКАТЕРИНА. Сашенька, не слушай меня – язык бабий без костей. Тебя одного люблю. (Страстно припадает к его груди.)
МЕНЬШИКОВ. Ладно, ладно. Ты не серчай на меня. Известное дело, что государь до вашего брата больно охоч – вот и боюся потерять тебя. Ступай теперя – а ну как нагрянет.

Екатерина идёт к двери. В противоположную дверь вбегает Яким. Екатерина замирает вполоборота.

ЯКИМ. Александр Данилыч! Царь приехал! Идёт сюды.
МЕНЬШИКОВ (кричит Екатерине). Иди уже!

Екатерина закрывает за собой дверь. Противоположные двери распахиваются, входит Пётр. Яким выходит и закрывает двери.

ПЁТР (издалека, радостно). Алексашка! (Идёт быстрым шагом, раскинув руки.)
МЕНЬШИКОВ (склоняясь в поклоне, радостно). Мин херц!
ПЁТР (подходя). Полно тебе! Давай обнимемся, друг любезный! (Обнимаются. Целуются трижды.) Дай я посмотрю на тебя. Соскучился – спасу нету.
МЕНЬШИКОВ. А уж как я соскучился – хоть волком вой.
ПЁТР. Ничего, вот шведа разобьём и заживём вместе. Ты давай пока обустраивай всё тут, чтобы город рос, множился и величавел мой парадиз.
МЕНЬШИКОВ. Стараемся, мин херц, два моста навели через Невку, через Охту один, один через ерик Голодуша, ещё два через Криушу и Мью. Наши её Мойкой кличут.
ПЁТР. Обживаетесь значит. А люду у тебя прибывает?
МЕНЬШИКОВ. С Твери, Рязани, Новгорода, Владимира, с других городов уже поболе полутора тысяч мужиков сюда каждый месяц сгоняю. В пути ужо два раза по столько будет. На Москву клич отправил. Немцы как узнали, что выход на Балтику проторен, так наперегонки с голландцами слободу взялись заселять супротив Заячьего острова. Причалы строим, ждём к концу осени первых гостей из Голландии. Они теперя наперегонки в Амстердамах корабли товаром набивают – слыхали о твоём обещании: первому приплывшему торговому шкиперу пятьсот золотых отсчитать.
ПЁТР. Моё слово – закон. Сделаешь, как я сказал. А второму шкиперу – триста золотых, третьему – сто пятьдесят.
МЕНЬШИКОВ. Мин херц, разве мы когда супротивиться дерзнём? Всё в точности сполню!
ПЁТР. Да погоди ты! Что про основное-то молчишь?
МЕНЬШИКОВ. А что говорить? Оно само за себя кажет. Мин херц, вон, глянь-ка в окно: крепость стоит! Шесть бастионов, два равелина – всё как ты с Ламбером рисовал.
ПЁТР (смотрит в окно). Ай молодца! Загляденье! Темно только, плохо видать. (Зажигаясь.) А ну скажи, чтобы из пушки пальнули!
МЕНЬШИКОВ. Сей секунд! (Кричит.) Яким! Живо сюды!

Тут же вбегает Яким.

МЕНЬШИКОВ. Живо гребцов в крепость пошли! Чтоб, не мешкая, три раза с крепости и три раза со Штандарта пальнули.
ПЁТР. Как?! Фрегат уже здесь?! Так что же ты молчал, сукин сын?! (Кидается опять к окну.)
МЕНЬШИКОВ. А то как же, мин херц! И фрегат, и две шнявы, и три галеры с олонецкой верфи своим ходом пришли. В сумерьках не видать. (Показывает рукой.) Вон, вон одёсную крепости на рейде стоят.
ПЁТР (вглядывается, кричит). Вижу! Вижу сени тёмные на горизонте! Алексашка – чертяка, дай обниму! (Крепко жмёт в объятьях.)
МЕНЬШИКОВ. Мин херц, задушишь.
ПЁТР. Не задушу – где мне ещё такого друга сыскать? Завтри, чуть свет, вели галиот подать - сам хочу на палубу ступить, руками Штандарт потрогать. Сколько пушек на ём?
МЕНЬШИКОВ (гордо). О двадцати осьми орудий.
ПЁТР (изумлённо). О как! Так это ж поболе, чем на той шняве и галиоте вместе взятых, что мы по весне у шведа отбили. Помнишь? (Степенно.) Оне с пушками, на кораблях. (Живо.) А мы на простых лодках, зато числом многим, раз два и на абордаж. (Трепет волосы Меньшикова.) Твоя мыслишка была как их полонить!
МЕНЬШИКОВ. Как забыть такое – свейская пуля мне тогда треуголку продырявила, на волосок от смерти был.
ПЁТР. Алексашка, помню все твои заслуги: и как потешных строили, как в посольстве вместе училися, как стрельцов казнили, и на стенах Азова тоже тебя помню. Крепость Ниеншанц – едино твоя виктория. Потому и сделал именно тебя генерал-губернатором здеся. Ты мне аки брат родный!
МЕНЬШИКОВ. Видит Бог: не ради достатку радею. Твоих дел и помыслов, мин херц, я верный соратник. А сложу голову - так только об одном пожалею, что дале не смогу помочь тебе оказать.
ПЁТР. Спасибо! Ввек не забуду твою услугу. Эх, жаль делов много – спать пора, а то бы позабавил ты меня как раньше. Помнишь потешал на Кукуе: показывал, как медведь в дупло полез? Ха-ха-ха! (Садится за стол, показывает, чтобы Меньшиков сел рядом.) А как два заики поругалися? Ха-ха-ха! Забавно тогда у тебя получалось.
МЕНЬШИКОВ (улыбается). Да-а. Мин херц, всё хотел спросить, да стеснялся: пошто ты более всего смеялся над тем, как я пироги с зайчатиной торгую?
ПЁТР. Да рожа у тебя становится хитрющая, ну чисто лотошник. Смешно. Мне Тиммерман сказывал, что на балчуге тебя признал по моему описанию, как раз, когда ты пироги с зайчатиной продавал. Какие же пироги у тебя вкусны были – от смерти отведут.
МЕНЬШИКОВ. Это так давно было, что я уж и запамятовал, как печь.
ПЁТР. Не беда. Ныне у тебя других забот полон рот. Ну, давай ко сну готовиться – поздно уже. Где мне голову преклонить?
МЕНЬШИКОВ. Наверху, в светёлке.
ПЁТР. Как рассвет забрезжит - на Штандарт сплаваем. Апосля сразу в Лифляндию к Шереметьеву тронусь – проведаю, как от там шведа изводит. Погоди! Ты, говорят, в ссоре с ним, с Шереметьевым-то?
МЕНЬШИКОВ. Какая ссора? Дуется просто на меня как пузырь дождевой - только и делов.
ПЁТР. А почто дуется?
МЕНЬШИКОВ. Да так, пустое.
ПЁТР. Не крути. Сказывай. Нам сейчас распря ни к чему.
МЕНЬШИКОВ. Мин херц, ну, чисто житейское – плевка не стоит.
ПЁТР. А-а! Узнаю плута. (Хлопает по плечу Меньшикова.) Хороша, видать, девка?
МЕНЬШИКОВ. Какое там – заурядная. Шереметьеву она ни к чему в походах, изведётся, вот я её к себе и определил. А так: девка как девка – ничего особливого.
ПЁТР. Лукавишь, показывай.
МЕНЬШИКОВ (умоляюще). Мин херц.
ПЁТР. Алексашка, не зли. Надысь в Новгороде воевода мне тоже зубы заговаривал, так разозлил, что я евонный здоровый зуб и вырвал.
МЕНЬШИКОВ. Да спит она уже.

Пётр бьёт кулаком по столу.

МЕНЬШИКОВ (расстроенно). Яким!

Мигом появляется Яким.

МЕНЬШИКОВ. Вели, чтоб Марта вечёрить поднесла.

Яким быстро уходит.

ПЁТР. (Оживившись, с искрой в глазах.) Мартой, стало быть, кличут?
МЕНЬШИКОВ. Простолюдинка, из лифляндских. Мы её на свой манер Катериной нарекли.
ПЁТР. Катерина? (Встаёт.) По святцам - чистая, непорочная значит.
МЕНЬШИКОВ. Мин херц, может спать уже?
ПЁТР. Алексашка, ой напросишься!

Входит Екатерина. Ставит поднос с рюмками, вином и закуской.

ЕКАТЕРИНА (опустив глаза в пол). Из горячего что желаете?
ПЁТР (обходит вокруг, встаёт у неё за спиной, разглядывая белый локон на изящной шее). С горячим определимся. (Пауза.) Но позднее. (Берёт локон.) Алексашка, сегодни ты без горячего.
МЕНЬШИКОВ. Мин херц!
ПЁТР. Молчи, береги зубы – горячее тебе сегодни вредно. (Екатерине.) Значится, Екатерина ты?
ЕКАТЕРИНА. Это имя мне нравится, гер Питер.
ПЁТР. Вот оно как? А ещё что тебе нравится?
ЕКАТЕРИНА. Люблю книги читать романтические, а ещё, книги в коих политесам учат, или о выгодах всяких и деликатностях между государствами.
ПЁТР. Вот тебе и заурядная! Алексашка? Ай плут! (Екатерине.) Деликатности, говоришь. А поведай-ка нам, Катенька, почему Шереметьев уж год как воюет, а Нарвы так и не взял?
ЕКАТЕРИНА. Сильно крепок город, и с моря к нему помогу кажут. Покамись Шереметьев и не хочет его брать, не иначе как на следующее лето сподобится. Вот Ливонию разорит вконец, она ослабнет, тогда и Нарва падёт.
ПЁТР. Алексашка, и ты хотел утаить от меня этакую жемчужину? Паскудник! (Екатерине, теребя её локон и глядя на шею.) А скажи ещё, Катюша, отчего Карл не выбьет Шереметьева из Лифляндии?
ЕКАТЕРИНА. Растерялси он. На западе Дания грозит, на юге Речь Посполитая мечется, на востоке ты, государь, то в Ливонии с походом, то земли финские отбираешь. Он как медведь, собаками обложенный, – каждая укусить норовит, вот так бы и перешиб лапой, а не достанешь: похочешь дотянуться, с места сойдёшь – другая тут же за спину хватит. Вот и Карл не знает, за что ухватиться теперя. Земель много, а войско едино.
ПЁТР. Алексашка! (Не контролируя свои порывы, Пётр тянет Екатерину за локон.) И ты скрывал от меня сие сокровище?

Екатерина запрокидывает голову, но, превозмогая боль, молчит и даже не морщится. Меньшиков отводит взгляд, чтобы сдержать себя. Пётр, скривив лицо, наслаждается тем, что причиняет боль очаровательному созданию.

ПЁТР (сквозь зубы). Чего молчишь, Алексашка? А ну, налей нам вина полные бокалы!

Меньшиков наливает бокалы. Екатерина постепенно тянет голову обратно, Пётр старается удержать, но локон выскальзывает из его пальцев. Он так и остаётся стоять с поднятой рукой и скривлённым лицом.

ПЁТР (сквозь зубы). Хороша девка! Молодка, а головушка светлая! Не встречал таких.

Меньшиков подносит бокалы. Пётр берёт один.

ПЁТР. Второй ей. (Кивает в сторону Екатерины.)

Меньшиков дрожащей рукой подаёт бокал Екатерине. Она берёт бокал, оборачивается, бросает гордый взгляд на Петра, и только потом покорно склоняет голову. Меньшиков, играя скулами, отворачивает лицо в сторону.

ПЁТР. За тебя, Катенька!

Пётр выпивает до дна. Екатерина делает глоток. Пётр забирает у неё бокал.

ПЁТР (мягко, почти игриво). Ступай, Катерина. Мы тут скоро закончим. Мне Александру Данилычу пару слов сказать надобно. Как пойдёшь спать, не забудь занести свечу в мою светёлку.

Екатерина мимолётно улыбается и покорно уходит.

МЕНЬШИКОВ (растерянно). Мин херц!
ПЁТР. Молчи, пустое. (Пьет второй бокал.)
МЕНЬШИКОВ. Мин херц, послушай, оставь её. Девку на ночь тебе сыщем сей час.
ПЁТР. Чего ты? Сам же говорил, мол, посконная она, а теперь ужом вьёшься.
МЕНЬШИКОВ. Мин херц, врал, вот те крест, врал – боялся заберёшь себе. Люба она мне, ой как люба!
ПЁТР. Это не беда – найдёшь себе ещё, покраше.
МЕНЬШИКОВ. Смилуйся, мин херц, сердце мне не разбивай!
ПЁТР. Помнится, в Преображенском божился, что не о своей корысти печёшься, и, не задумываясь, за меня голову положишь.
МЕНЬШИКОВ. Так голову хоть сейчас – сердце оставь, не рви!
ПЁТР (встаёт, собирается уходить). Полно тебе, спать уж пора.
МЕНЬШИКОВ. Мин херц! (С криком падает на колени, хватает Петра за рукав. Умоляюще.) Пощади! Любим мы друг друга! Прикипел я к ей.
ПЁТР (уже запьянев). Алексашка, отчепись! (Выдёргивает рукав.) Нашёл повод слёзы лить - из-за бабы. (Идёт на выход.)
МЕНЬШИКОВ (простирает умоляюще руки к Петру). Не обижай, мин херц, мне без неё жизни нет! У тебя ж таких сколько хочешь, а она одна мне сердце греет!
ПЁТР. А государю твоему, стало быть, тепла сердешного не надоть? (Уже в дверях.) Хорош слуга – ничего не скажешь.

Уходит. Меньшиков со слезами в изнеможении роняет руки и голову на пол, рыдает. Через несколько секунд дверь опять отворяется.

ПЁТР. Да, и Якима я тоже забираю – уж больно проворен.
МЕНЬШИКОВ (вскакивает, с последней надеждой в голосе). Мин херц, бери Якима, бери! Я себе бойкого и ходкого уж найду. Бери Якима! Катеньку оставь ради Христа!

Раздаётся пушечный выстрел. Глаза Петра загораются.

ПЁТР (радостно). А?! Ты слыхал?! Это с крепости! Каково?! А?!

Пётр подбегает к Меньшикову, хлопает его обоими руками по плечам.

ПЁТР (радостно). Алексашка! Это ж с нашего форта палят!

Меньшиков сникает с каждым следующим выстрелом. Пётр бежит к окну.

ПЁТР. А это уже с фрегата палят! Эх плохо видно. Айда на улицу!

Пётр выбегает. Меньшиков, понурив голову, с последним выстрелом опускается на колени.


 Сцена 5. (1723 год)

Кабинет Петра. Пётр пишет, звонит в колокольчик. Тут же входит Яким.

ПЁТР. Из бумаг просительных есть что?
ЯКИМ. Доношение, Ваше императорское высочество, из фискальского приказу.
ПЁТР. Почему мне, а не в Сенат или Юстиц-коллегию?
ЯКИМ. Государь, я полагаю, что в Сенате али ещё где письмо энто пропадёт, поскольку доношение енто светлейшего князя Меньшикова касаемо.
ПЁТР. Меньшикова? А ну, дай сюды.
ЯКИМ. Государь, не положено. Не поспели мы письмо можжевельником обкурить от язвы.
ПЁТР. Тогда сам читай, раз не положено. От кого письмо?
ЯКИМ. Фискал не назвался и подпись не поставил.
ПЁТР. Опять!? Я же наказывал, письма подмётные жечь не читая!

Яким замялся.

ПЁТР. Меньшикова, говоришь?.. Ну, читай тогда.
ЯКИМ (читает). Ваше императорское высочество! Смею доложить о досмотре мною работ, производимых на канале вдоль Ладоги, призванного соединить Неву и Волхов, минуя штормовое озеро. Сей досмотр вёлся по упреждению от провинциал-фискалов, дескать, много люду работного на том канале сгинуло… (Яким опять замялся следя за реакцией Петра.)
ПЁТР (нервно ходит по кабинету). Продолжай!
ЯКИМ. …много люду работного на том канале сгинуло от алчбы распорядителей: князя светлейшего Меньшикова и обер-прокурора Скорнякова-Писарева.

Пётр со злостью бьёт тростью по столу.

ПЁТР. Ах, он гнида! Опять за своё, мало ему конфискаций! Надо было ему ноздри рвать и на колесо, да прежние заслуги уж шибко велики – разжалобил! Шкуру спущу! Читай дальше.
ЯКИМ. Лихоимство столь непомерно, ажно две тыщи работного люду от голоду преставилось. Оприч того канал не достроен, а отчётов на казённые деньги, равно как и самоих денег числом в два мильёна рублёв, не явлено.
ПЁТР (срывает скатерть со стола и в ярости начинает её топтать и пинать). Гадина проклятая! Каков мерзавец! Два мильёна! Охамел вдосек! Людей-то почто? (Отшвыривает ногой скатерть.) Живо за ним!

Яким выбегает и тут же возвращается.

ЯКИМ. Ваше императорское высочество, светлейший князь Меньшиков сами пожаловали!
ПЁТР. А ну, зови этого проходимца сюды.
МЕНЬШИКОВ (не дожидаясь приглашения, входит вслед за Якимом). Я здесь уж, мин херц! Аки я ловко угадал, что нужда во мне аккурат сей час настала!
ПЁТР. А-аа, ворюга. (Хватаясь за трость. Сквозь зубы.) Иди сюды, побеседуем.
МЕНЬШТКОВ (подходит, преклоняет голову, заискивая). Всегда к Вашим услугам.
ПЁТР (перетягивает его тростью). А вот, на тебе!
МЕНЬШИКОВ. Мин херц, за что!
ПЁТР (опять бьёт его). За верную службу!
МЕНЬШИКОВ. А-ай! Мин херц! Пощади! (Бегает от Петра по комнате.)
ПЁТР (догоняя и охаживая Меньшикова тростью). Вот тебе пройдоха! На! Стяжатель проклятый! На тебе!

Яким забивается в угол.

МЕНЬШИКОВ (умоляя, прогибаясь в спине от боли при ударах). Ой! Мин херц, убьёшь же!
ПЁТР. Да тебя повесить мало! На тебе, алтынник!
МЕНЬШИКОВ. А-ай! А-ай!
ПЁТР. На, тать! На тебе, мздоимец проклятый!

Меньшиков спотыкается, падает, переворачивается на спину, выставляя вперёд руки. Пётр замахивается, замирает, потом со злостью бросает трость в сторону. Отходит, злобно глядит в окно.

МЕНЬШИКОВ. Мин херц, за что гневаешься? (Ползёт на коленях к окну.) Что не так? Где не смекнул, чем тебе угодить?
ПЁТР. Он ещё спрашивает!.. Коллежский фискал был у тебя на Ладоге?
МЕНЬШИКОВ. Мин херц,..
ПЁТР (перебивая, гневно). Не зови меня так!
МЕНЬШИКОВ. Ваше императорское высочество, Пётр Алексеевич, был фискал, как не быть. Но я не в накладе на него. (Встаёт с колен, приближается к Петру согнувшись, потирая спину.) Мы ж понимаем фискалов и не в обиде на них. Служба такая, должность им велит усматривать подозрение на каждаго и всякаго. А мы, что ж, объяснимся, а ежели виноваты – ответим, стало быть, по совести и закону. Подворовывал - известно, не отрицаю. У колодца, да не напиться. Но не хищно, по мелочи, как алтынник какой, только-то на нужды малыя.

Пётр стоит вполоборота, скрести на груди руки, смотрит в окно, играет желваками на скулах, не взирая на Меньшикова.

МЕНЬШИКОВ. А что до дознания - мудростию Вашей учреждён сей Приказ фискальский. Казна, она не бездонная, и ежели стяжатели и наживы алчащие примутся тащить её по сусекам своим, то ужо она шибко скоро опустеет. Верный ход Ваш был: службу сию фискальскую учредить, дабы пригляд за порядком чинимым иметь. (Меньшиков волнуется, но с каждым словом обретает уверенности в словах.) Без фискалов ныне никак: они тайный надсмотр за всеми делами имеют; им за всеми персонами, какой высокой степени ни есть, пригляд даден; суды, чинимые на предмет неправедности и незаконности наблюдают; всякое деяние государственному интересу ненадобное или, того паче, вредное пресекают; мздоимству и расхищению казны препятствуют. Сей Приказ для державы дюже потребен. Только я, мин херц, чист и в помыслах, и в деяниях.
ПЁТР (срывается). Так как же чист, сучье ты племя?! Я тебя, аспида, ещё в семьсот пятнадцатом году по делу фальшивых нарядов должен был вздёрнуть! А на дыбу и казнь другие попали! Яким, где ты там?

Яким выходит из угла.

ПЁТР. А ну, зачти из моего походного дневника о казни тех, что Римский-Корсаков на дыбе выдал, а то светлейший запамятовал видать.
ЯКИМ. Сей секунд. (Быстро открывает дневник на столе.) «Оным деятелям аферы, на Троицкой площади, где положены были плаха и топор, учинена эксекуция: объявлен указ сенаторам Апухтину и Волконскому за преступление присяги в подряжении за чюжими имянами под правиант, за причинения тягости народу дорогой ценой за оный провиант, указано казнить их смертью. Однакож, покамест от смерти, милостию моею, высвобожены, а за лживую присягу их, обожжены евонные языки, и все пожитки и имение всё взято на государя.»
ПЁТР. А? Нешто запамятовал?
МЕНЬШИКОВ (слёзно, смешно шамкая языком и губами.) Да как же, забудешь – сажусь к трапезе и боязно языка во рту не найтить.
ПЁТР (прыскает, но тут же становится серьёзным). Ты мне тут зубы не заговаривай!
МЕНЬШИКОВ. Мин херц, так не доказали вины-то моей. Да и не было ея. А фискалы, понятное дело, корысть имеют. Им же половина взысканнаго штрафа положена. Ведь верно митрополит Яворский за закон Господен рёк, что токмо он непорочный, а человеческий порочен быть может. И таков закон фискалам волю дал надзирать за судами, и кого похочут обличити да обличат, а кого похочут обесчестети – обесчестят.
ПЁТР. Слыхал я речи митрополитовы. На то давно мои указы дадены для точности выявления повреждения государственнаго интереса, будь то преступления указов, мзда или казнокрадство. Несправедливый донос фискала теперь карается тем наказанием, каковое понесло бы оговоренное им лицо, за действительную вину назначенное. Но то ж не про тебя песнь.
МЕНЬШИКОВ. А что я, мин херц? Я ж не для себя радею, никакого моего похищения вашей казны не явилось.
ПЁТР (с интересом). Ну-ка, ну-ка.
МЕНЬШИКОВ. Одне наговоры на меня токмо. А иной раз собственнокровную мошну на благо государства жаловал – ентого никто не считал? Иль забыли уж все, как в Померании полки мои без провианту остались? Так я двадцать семь тыщ спустил, дабы накормить солдатушек и воеже компанию фиаске не подвергнуть. Опричь ещё двадцать с лишком тыщ на палатки уступил, когда оне мёрзнуть начали.
ПЁТР (нервно, чувствуя правду в словах, отворачивается опять к окну). И всё?
МЕНЬШИКОВ. Да нет, государь. Нешто не ведомо тебе, что как посол какой или гость знатный, так ты ассамблею у меня во дворце чинишь? И понуждаешь дворец оный содержать в изрядном великолепии. А я и радею, дабы государю в грязи лицом не ударить. Сам же на святках меня тростью охаживал за дешевые соловые шпалеры на стенах и убогую посуду стольную, мол, чтоб шелка и фарфор были. Так на всё енто деньги надобно. И не малыя. Вот я и являл рачительность: ради Вашего же интересу и для чести Вашей казённые деньги на содержание пускал. Всё там, во дворце: не растрачено, не украдено – приходи сей час, пользуйся в волю.
ПЁТР. Ах ты, словоблуд! (Хватается за трость, кидается на Меньшикова.) Радетель нашёлся!

Меньшиков бросается наутёк к дверям.

ПЁТР. Пшёл вон, пёс паршивый! Чтоб ноги твоей в моём доме больше не было! (Якиму.) И на руках ежели придёт, как в прошлом разе, тож не сметь пущать! Осточертели шутки евонныя.

Меньшиков исчезает.

ПЁТР (ходит нервно, Якиму). Многим обязан сему плуту… Под Лесной, предтеча битвы полтавской, он шибко помог. Ежли б не Алексашка, Левенгаупт не дрогнул бы… И Полтава его заслуга – он правый фланг Карла опрокинул… Да что там говорить, везде следы его деяний достойных. Потомки будут возвеличивать меня за моря новыя, флоты на оных, за грады заложенныя и земли присовокуплённыя, за уклады новозаведённыя для порядку государственнага, и за всё прибылое в быту, ремёслах и искусствах, за альянсы с державами европейскими. А за всем ентим его рука не мало приложена. Друг он мне был наивернейший. …(Задумчиво.) Был. С того и прощал. А ныне ненавистью к нему пылаю! Попадётся под горячую руку – убью!
ГОЛОС МЕНЬШИКОВА (за дверью). А вот яблочки мочёные – налетай, не скупись!

 Распахивается дверь. Входит Меньшиков в простом наряде с коробом. На коробе лубяной лоток с пирогами.

МЕНЬШИКОВ (весело, вразвалку приближаясь к Петру). Вот баранки, калачи – все румяны, горячи, с пылу с жару из печи! Пол копейки, две деньги – с зайцем сдобны пироги!
ПЁТР (подскакивает к Меньшикову). Опять ты тут, шельма! Вот тебе!

Выбивает ногой короб из рук Меньшикова, пироги разлетаются в стороны, короб подлетает высоко. Пётр отстраняется от падающего короба, последний с грохотом падает. Пётр, не ожидавший такого эффекта, немного опешил. Меньшиков испуганно отстранился, а потом развёл руки, глядя на разбросанные пироги.

МЕНЬШИКОВ (горестно). Мин херц, зачем же так-то вот? Зачем ты?.. Мы всю ночь с Дарьей пекли… муку два раза сеяли, чтоб вкуснее были. (Смотрит недоумённо на Петра, потом опять на пироги.) Мы ж от чистого сердца!.. Таких вкусных пирогов ни у кого не получается, я и сам уж подзабыл, как оно деется-то. Вон, гляди: руки в мозоли стёр покудова тесто закатал. (Всхлипывает. Начинает собирать пироги в руки.) Это ж я для тебя, мин херц. Хотел порадовать тебя. Завеселить. (Всхлипывает.) И что ж? Не надобна теперя служба моя стала? Без нужды во мне ноне. Пользованный. Не гож.

Пироги не умещаются в руках и начинают выпадать. Меньшиков, всхлипывая, снова берёт их, они снова падают.

МЕНЬШИКОВ. Всю дорогу верным псом у ног твоих служил. (Расстроившись, что не может собрать, бросает пироги и бессильно опускается на короб.) Так и поделом мне дураку. (Плачет, закрывая лицо руками, в одной из которых зажат пирог.)
ПЁТР (кидается к нему с утешениями). Алексашка, друг, что ты? Не серчай на меня.

Присаживается тоже на короб, обнимая за плечи. Яким тихо выходит.

МЕНЬШИКОВ (отворачивает лицо, слабо пытается высвободить плечи из объятий Петра, обиженно). Ты уж определись: кто я тебе - друг или слуга? Уж и не поймёшь, как перед тобою стелиться.
ПЁТР. Друг! Друг, конечно! Ты что?!
МЕНЬШИКОВ (передразнивая). Друг… Непонятно, кто тебе друг: я, али Лефорт, аль може Гордон? Али Ягужинский?
ПЁТР. Да что ты? Лефорта с Гордоном спомянул. Их уж нет давно.
МЕНЬШИКОВ. Зато меня шпынял при их. Чурался. (Хныча, машинально начинает есть пирог.) Раны-то мои, видать, забыл, и как я голову в пекло за тебя первый? А как Катеньку мою, сердце моё, отнял, уж и не помнишь. Я ж её любил больше жизни, она мне как отдушинка была. (Перестаёт жевать, за щекой остаётся кусок пирога. Мечтательно.) Мы с ей душа в душу жили. И так уж нам хорошо было, будто в раю. А потом как опустело всё. Без её и жизнь не мила стала. (Замолкает задумчиво, а потом пускается рыдать.)
ПЁТР. Алексашка! (Прижимает его голову к груди. Утешает.) Ты мой друг, ты! Я без тебя никуда! Мы с тобой и огонь, и воду. Прости, ежели чем обидел! (Целует несколько раз в темя.) За Катеньку. За неё, родимую. (Тоже начинает всхлипывать.) Она мне жена любимая и опора душевная. Такой подарок ты мне на всю жизнь преподнёс! Такое сокровище! Она же сущий ангел: и умна, и весела, и красавица писаная. Не думал о ту пору, что душу выверну тебе - мыслил баловство у вас. А оно вишь как... Скотина я неблагодарная. Мучал тебя всю жисть. (Плачет, закрывает лицо руками.)
МЕНЬШИКОВ. Мин херц, полно. (Утешает.) Не видел я, что б ты вот так плакал. Не в обиде я. (Обнимает за плечи.) Да и как мне на государя своего обижаться?
ПЁТР (резко ведёт плечами, стряхивает руки Меньшикова). Не в обиде он. (Хватает с пола пирог.) А речи какие держал? Будто и не государь я тебе, а холоп неблагодарный. (Чуть не плача, показывает Меньшикову пирог.) С зайчатиной?
МЕНЬШИКОВ (с наворачивающейся слезой). С зайчатиной.

Некоторое время оба молча жуют пироги, смахивая рукавом накатывающие слёзы.

ПЁТР. Алексашка!
МЕНЬШИКОВ. А?
ПЁТР. Всё спросить тебя хотел. (Перестаёт жевать.) А ты лапти плесть умеешь?
МЕНЬШИКОВ. Умею.
ПЁТР. Так чего ж ты молчал, бесье отродье?
МЕНЬШИКОВ. Так ты и не спрашивал.
ПЁТР. Как не спрашивал? По отступлении из Азова, аль не помнишь? Все там были: Лефорт, Гордон, Тиммерман.
МЕНЬШИКОВ. Так ты Кузькина спрашивал, а не меня. Я тебе тогда невпопад был.
ПЁТР (задумчиво). Да. Твоя правда… (Потом оживившись.) Дык давай учи, ежели простил!
МЕНЬШИКОВ. А чему тут учиться? Было бы чему? Я ещё мальцом умел. (Поднимает лоток. Неторопливо.) Вот вишь как лыко крестить надобно: сначала один тяжник на верху, потом второй его накрывает, а дале первый опять сверху уже третий тяжник покрывает, а тот, что сначала снизу был – наверх пошёл, а потом опять под другого.
ПЁТР. Подожди, подожди – запутал ты меня. (Водит пальцем, старается понять.) Ентот сюды, ентот оттудова, а ентот опять вниз…Ничего не понимаю: этот то откудова?.. Объясни мне неучу: зачем крестом делать? Не проще рядом тяжники положить?
МЕНЬШИКОВ. Если не крестом, то держаться оне не будут. Это ж как у тебя в государстве: губернаторы, сенат, прокуроры, коллегии, приказы, синод – всё сплетено воедино, с единой целью крепости державной. Все приказы и коллегии друг-дружку перехлёстывают, аки плетутся вкруг дела государственнага. А коль каждый токмо по-своему буде, несвязно, то и государство развалится. Эх, мин херц, такую державу выстроил, такую махину, а простого понять не способен.
ПЁТР. Не соображу. (Вскакивает.) Нет, давай в другой ряд. Сегодни в расстройствах я – не понимаю. Да и некогда мне – делов невпроворот. Вон доносов одних – хоть печку топи. Работать надоть.
МЕНЬШИКОВ. Погоди, мин херц!

Меньшиков становится на колени.

МЕНЬШИКОВ. Прости, мин херц! Виноват. Есть грешок – жаден до роскоши стал. Прости! Деньги за канал я возверну. Всё до копеечки возверну, вот те крест!
ПЁТР (махнув рукой, идёт к столу). Шут с ними, с деньгами-то. Мужиков жалко…Ступай, не рви сердце… Спасибо тебе!.. за пироги.
МЕНЬШИКОВ (встаёт). И тебе спасибо…За всё спасибо! (Кланяется в пояс.)
ПЁТР. Иди уж. Кликни там Якима.

Меньшиков уходит. Входит Яким.

ПЁТР (устало). Яким, что ещё осталось из бумаг не рассмотрено?
ЯКИМ. Прошение, Ваше императорское высочество. Опять же из фискальского приказа.
ПЁТР (зло рычит). Йых! Читай.
ЯКИМ. Писано обер-фискалом со товарищи. «Бьём челом, Вашему императорскому высочеству, о трудностях по службе нашей, чинимых лицами при власти. Сокрушаемса, что доношения наши на высоких лиц в рассмотрении при Сенате задержку имеют, а иной раз годами лежат не тронутыми. А к фискалам всяко немилосердие оказывается, укоризны непотребные выказываются безо всякой на то вины нашей. Горько нам, блюстителям государевым, поставленным Вашим императорским высочеством проведовать кражу казны и взятки всякия, призванным для выявления ухоронения от службы и прочего худа, чинимаго ко вреду интересу государственнаго, горько нам терпеть непорядочность, выказываемую к нам, и поношения позорныя.»
ПЁТР (сквозь зубы). Сучье племя. Опутали всё, и фискалам продыху не дают. Вот такие же Алексашки! И казнить их рука не подымаца. (Долго нервно ходит по кабинету в раздумье.) Пиши в Юстиц-коллегию… Сей час доложить: пошто доносы фискальныя за печатью в коробьях стоят, и поныне действа судебного по них не производится? Чего ради по фискальным доносам обличения не чинят, а токмо фискалы от обличённых немалыя укоризны, подозрения и выговоры терпят? Сие присечь на корню, а по доношениям установить крайний срок производства… Написал? Давай подпишу. (Подписывает.) Всё что ли?
ЯКИМ (робко). Ваше высочество, по Александр Данилычу каково усмотрение Ваше будет?
ПЁТР (смотрит в окно, думает.) Пиши… (Думая, как поступить.) Светлейшего князя… Меньшикова… от построения Ладожского канала отстранить немедля. Обер-прокурора Скорнякова-Писарева за вредительныя дела государству в корысть своега достатку для острастки в железа посадить до Пасхи, а потом разжаловать в солдаты, а все его пожити и имущество изъятию надлежит.
 
Сцена 6. (1725 год)

Пётр лежит на смертном одре. Слышен одинокий удар колокола. С нарастанием звука начинает играть музыка – восемь виватов эпохи Петра первого. По очереди, с разными интервалами, вперемешку с музыкой Петру чудятся голоса из разных пластов времени.

ГОЛОС 1. По мне, этот человек сыграл зловещую роль в истории России. Именно благодаря ему в общественный обиход России вошло «догоняющее» сознание. Мол, мы отстали, значит надо догнать и перегнать. Эта глупость преследует русских людей уже 300 лет. И принесла множество бед.
ГОЛОС 2.  Как раз считаю, что русских надо подгонять. И сама я русская в этом отношении.
ГОЛОС 3. Величайший был патриот! Не просто видел, но и делал Россию величайшей мировой державой. Толчка, данного Петром, на 150 лет хватило.
ГОЛОС ЧТЕЦА.   Великий гений! муж кровавый!
                Вдали, на рубеже родном,
                Стоишь ты в блеске страшной славы
                С окровавленным топором.
ПЁТР (в беспамятстве). А-а?!
ГОЛОС ЛЕФОРТА (Чётко, словно чеканя шаг). Воинскай артикул. Салдат да не дерзает противитися и справлять будет оное надлежащим образом, что ему приказано к его величества прибытку или войска, службой, или работанием в крепостях, в лагерях, на кораблях, или где приказано будет. А кто в том противитися будет явно, оный имеет быть аркебузирован, яко преслушник.
ГОЛОС ГОРДОНА (чётко, словно чеканя шаг). Воинскай артикул. Офицеры должны салдат к работе побуждать и смотреть прилежно, чтоб салдатами всё исправно было сделано. Кто в том мешкателен обрящется, оный жестоко наказан будет.
ГОЛОС ДИКТОРА (торжественно). Сегодня в 16.20 в акваторию Большого Кронштадского рейда вошёл тяжёлый атомный ракетный крейсер «Пётр Великий», чтобы принять участие в Главном морском параде. Длина корабля - двести пятьдесят метров, ширина – двадцать восемь метров, высота от основной плоскости – пятьдесят девять метров. Экипаж крейсера – 1035 человек. На сегодня «Пётр Великий» является крупнейшим ударным кораблём в мире. Основное предназначение корабля – уничтожение авианосных групп противника. В целях повышения живучести корабля важнейшие участки его корпуса имеют броню толщиной от пятидесяти до ста миллиметров.
ПЁТР (не открывая глаз). Железный?.. Не может быть. И плавает? Как мы с Алексашкой мечтали.
ГОЛОС КУЗЬКИНА (весело). Да, братцы, сам император так мне и сказал: «Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, чтобы умом своим не смущать начальства.»
ГОЛОС 4. Остаётся добавить такие "грехи" Петра I, как победу над Шведами (и не только), строительство флота, укрепление центральной власти и прочая, прочая, прочая...
ГОЛОС 1. Я говорю и буду утверждать, что начинания Петра, в большинстве своем, в стратегическом плане принесли беду России. Мы развивались своим путем, со своей правдой, и со своим миром. А Петр нам начал прививать Европейские гнилые ценности, откинув наш собственный опыт. И после этого мы 300 лет берем с Запада законы, одежды, и так далее.
ПЁТР (встрепенулся). А?!

Музыка прекращается.

ПЁТР (в полузабытьи, еле шевеля губами). Что за бред? Снится мне это аль видится? Всю жизнь снов не видовал: ложился за полночь в усталости, спал как головешка, и вскакивал ни свет, ни заря. Завидовал Алексашке – ему-то снились. Завидно было даже, когда он сон про своё изгнание увидел. А ведь сбылся сон-то – колотил я его палкой. (Тихо хихикает.) Ой. (Морщится от боли.) Сбылся, сбылся… (Бредит и в изнеможении засыпает.)

Опять тихо начинает играть музыка.

ГОЛОС 4. Я, например, уверен, что, если бы Пётр I не "поставил Россию на дыбы", она бы так и спала, пока её не завоевали, а затем и поработили, с одной стороны шведы, с другой стороны турки, а может и вовсе вытеснили бы с европейской земли русской куда-нибудь в Сибирь или казахские степи....
ГОЛОС ЧТЕЦА.  Во имя пользы и науки,
                Добытой из страны чужой,
                Не раз твои могучи руки
                Багрились кровию родной.
                Ты думал, — быстротою взора
                Предупреждая времена, —
                Что, кровью политые, скоро
                Взойдут науки семена!
ПЁТР (в бреду). Что языком мелют?.. Яким, скажи, чтоб говорили не по написанному, не глядя в бумаги, дабы дурь каждого видна была.
ГОЛОС 1. Дело Петра служит доказательством того, что огромное духовное зло может быть причинено величайшим гением, если он действовал в одиночку и отошел от традиций своего народа.

Слышатся голоса. На сцену выходят современные молодые люди.

ДЕВУШКА. Ой, смотрите! Тут даже в кровать кого-то положили.
ПАРЕНЬ. Вот темнота, это же не «кто-то», а восковая копия Петра первого.
ДЕВУШКА. А кто такой этот Пётр, и почему первый?
ПАРЕНЬ. Ну, тундра, или ты прикидываешься?
ДЕВУШКА (не обращая внимания на реплику парня). Светка, иди сюда – селфи сделаем.

Девушки со смехом ложатся по обе стороны от Петра и фотографируются несколько раз, высовывая языки, наставляя рожки…

ПАРЕНЬ. Пошли уже. Музей восковых фигур очень большой, а у нас только пол часа осталось до Сапсана.

Уходят, хохоча и рассматривая селфи. Снова музыка.
 
ГОЛОС ЧТЕЦА. И снова вспыхнет взор отважный
              И вновь подвигнется рука!
              Порыв младой и помысл важный
              Взволнуют дух, немой пока.
              Тогда к желанному пределу
              Борьба достигнет — и конец
              Положит начатому делу.
              Достойный, истинный венец!
ГОЛОС 2. Петровские реформы – это очень сложное и крайне противоречивое явление. И оценивать его, как только позитивное или только негативное явление невозможно.
ГОЛОС ДИКТОРА. Россия может сорвать сроки начала поставок газа европейским странам по трубопроводу «Северный поток-2», если в августе не получит разрешение на строительство от Дании. Запуск второй нитки российского газопровода по срокам должен совпасть с окончанием действующего контракта на транзит газа через Украину. «Северный поток-2» — это две нитки газопровода, который пройдет от побережья России севернее города Санкт-Петербург через Балтийское море до Германии рядом с уже действующим «Северным потоком». Протяженность трубы составит более тысяча двухсот километров.
ПЁТР. Чёрт знает что? Опять виденья… (Машет рукой, словно пытаясь отогнать дурной сон.) Что за бред, что за трубы? (Тише.) Что за трубы? Что…(Засыпает.)
ГОЛОС ДИКТОР (похожий на голос Дроздова). А теперь о том, как четырнадцать волков спасли природу. Всего четырнадцать волков, выпущеных на волю в Йеллоустонском национальном парке кардинально изменили его экосистему. Волков не было в парке семьдесят лет – они были истреблены. За долгие годы царствования и бесконтрольного размножения олени нанесли сильнейший урон местной флоре. Одна стая волков, конечно, не смогла бы съесть всех оленей, но волки заставили последних быть осторожнее, выбирать места для пастбищ и избегать некоторых участков парка. Поэтому на тех местах начала возрождаться растительность, а количество деревьев увеличилось в пять раз. Появились бобры, которые пользовались деревьями для постройки плотин. В заводях завелись утки, ондатры, рыба. Волки уменьшили популяцию шакалов, и сразу увеличелось количество зайцев и мышей. Те в свою очередь привлекли в парк лис, ястребов и хорьков. В парк пришли медведи, так как они смогли доедать объедки от добычи. Но самое удивительное, волки изменили течение рек. Их русла выпрямились и стабилизировались, уменьшилась эрозия берегов. Случилось это потому, что влияние волков на оленей привело к взрывному росту деревьев и травы по берегам рек, и берега укрепились. Поменялась сама география парка, а все благодаря четырнадцати волкам.
ПЁТР (в бреду). Да. Волки, кругом волки… Но без волков никак… Волки - оне везде надобны.
ГОЛОС 2. Какую бы сферу деятельности Петра мы не взяли, мы с вами увидим, как позитивные, так и негативные явления, и последствия того, что им было сделано.
ГОЛОС НИКИТЫ ЗОТОВА. Смотри сюды. Седьмая строка: Ёта, Ота, Кси, Пси, Фита, Ижица, Ижа. Сиречь, смысл жизни – в стремлении совершенствовать дух и душу до полного вызревания в совершенную личность в вечности. Уяснил?
ПЁТР. Никита?.. Никита!
ГОЛОС ЧТЕЦА. Отсель грозить мы будем шведу,
               Здесь будет город заложен
               На зло надменному соседу.
               Природой здесь нам суждено
               В Европу прорубить окно,
               Ногою твердой стать при море.
               Сюда по новым им волнам
               Все флаги в гости будут к нам,
               И запируем на просторе.
ПЁТР (еле шевеля губами). Какое окно? Откройте, дайте воздуха.
ГОЛОС 1. «Русская земля подверглась внезапно страшному внешнему и внутреннему насилованию. Рукой палача совлекался с русского человека образ русский и напяливалось подобие общеевропейца.»
ПЁТР (в бреду). Откель…Откель меди стольки взять на пушки?
ГОЛОС НИКИТЫ ЗОТОВА. Колокола видишь? Возьми их и перелей в пушки. А когда, Господь даст, победишь ты ворога, так из евонных пушек вдвое можешь наделать колоколов»
ГОЛОС 1. Все, что только носило на себе печать народности, было принято осмеянию, поруганию, гонению: одежда, обычай, нравы, самый язык - все было искажено, изуродовано, изувечено.
ГОЛОС 3. Нельзя судить об эпохе Петра с точки зрения современного человека с современными-же представлениями о целесообразности, добре и зле, и со знанием того какие решения привели в последствии к позитивным процессам и результатам, а какие к чему-то совсем иному.
ГОЛОС ЧТЕЦА. Сей шкипер был тот шкипер славный,
               Кем наша двинулась земля,
               Кто придал мощно бег державный
               Рулю родного корабля!
ГОЛОС 2. «Варвар, цивилизовавший свою Россию; он, который строил города, а сам в них жить не хотел; он, который наказывал кнутом свою супругу и предоставил женщине широкую свободу — его жизнь была великой, богатой и полезной в общественном плане, в частном же плане такой, какой получалась.»
ПЁТР. Катенька!

Быстрым шагом входят трое молодых людей.

ПАРЕНЬ 1. Стойте. Давай проверим, может не туда идём.

Останавливаются, смотрят в смартфон.

ПАРЕНЬ 2. Туда, туда. Вот куда нам надо – институт живописи, а мы вот тут. Вот памятник Петру Великому. (Показывает на Петра.) Значит правильно. Вдоль набережной на мост. Неву переходим, потом по набережной, только уже в другую сторону, до дворца Меньшикова, а там совсем близко.
ПАРЕНЬ 3. (с усмешкой). Меньшиков. Наверное, маленький был, или должностью обделили.

Смеются.

ПАРЕНЬ 2. Да нет, на картине Сурикова видел - вроде нормальный дядька.
ПАРЕНЬ 1. (С иронией.) А может не Меньшиков, а Меньшиков?

Уходят.

ГОЛОС ТИММЕРМАНА (говорит с акцентом). Запрещается всем чинам, какого б звания оные ни были, которые у дел приставлены великих и малых, никаких посулов казенных и с народа сбираемых денег брать, торгом, подрядом и прочими вымыслами. И дабы впредь плутам невозмошно было никакой отговорка сыскать, дабы не дерзали ни своим, ни посторонним лицом, кроме шалованья. А кто дерзнет сие учинить, тот весьма жестоко на теле наказан будет, всего имения лишен, шельмован, и из числа добрых людей извержен. А то и смертию казнен будет. Такое следовать будет и тем, которые ему в том услужили, или чрез кого делано было, равно как и кто ведал, а не известил.
ГОЛОС 1. Но это наша история, и другой нам не надо.
ГОЛОС ДИКТОРА. В архивных документах найдены воспоминания Саймонова, утверждающего, что смерть Петра Великого повергла сподвижников в глубокое отчаяние. Например, в Дербенте командующий персидским походом Матюшкин, услышав роковую весть залился слезами и упал без чувств. Саймонов пишет: " Нельзя себе представить без ужаса, тех рыданий, вою и воплю, каковые испускали, пораженные кончиною возлюбленного своего государя все Россияне; в каковом ужасном состоянии все они забыли все прочее на свете, пробыли более суток без сна и без пищи. Даже персияне, которые совсем недавно вступили в русское подданство, тоже скорбели о кончине вместе с русскими.»

Слышатся отдалённые пушечные выстрелы.

ПЁТР (в бреду). Воины! Вот пришел наш час, призванный решить судьбу отечества. (Привстаёт на постели.) В сей час не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, а идёте в бой за государство, Петру врученное. Сия битва за род свой, за отечество, за православную веру нашу. Не страшитесь славы воинской неприятеля, будто бы непобедимого. Мы его бивали, и на этот раз он бит будет. Имейте в баталии пред очами вашими правду и бога, поборающего по вас. А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе, для благосостояния вашего. (Взмахивает рукой и падает в изнеможении.)

Входит торопливо Меньшиков, за ним Екатерина.

МЕНЬШИКООВ. Кажись, кричал чего-то.
ЕКАТЕРИНА. Тихо… Наверное, показалось.

Подходят к постели, осматривают. Екатерина вытирает испарину со лба Петра. Отходят.

МЕНЬШИКОВ. Да, показалось.
ЕКАТЕРИНА. Ну вот что ему сдалось солдат спасать? Кинулся в ледяную воду, да ещё столько часов пробыл в ей.
МЕНЬШИКОВ. Так дело хозяйское – для него каждый солдат дорог. Как же не беречь то – своё ведь. А себя он всю жисть не жалел: и в работу, и под пули – всё сам.
ЕКАТЕРИНА. Не пойму никак – слышит ли он нас? Который день ходим, говорим, а он как в бреду. И знака никакого не подаёт.
МЕНЬШИКОВ. Верно уж не слышит. А жаль. Я б ему в ноги поклонился, прощенья попросил, да за всё благодарность выказал. Все мы птенцы гнезда Петрова. Думаешь, что я сердце коронованное в угоду ему на гербе своём повелел выписать? Нет, Катенька, сердце моё всецело ему отдадено, и не жалко нисколечки. Всё от него стерпеть мог, всё. Потому как истинно государь он нам. Потомки судить да рядить начнут, мол не то и не так сделал, этого не надобно было и того. Осерчают, пошто народу изрядно сгубил, как чудил и притеснял, припомнят. А я так скажу: где б Россия без него была? Под шведом? Али опять под поляком, аль турок пришёл бы? Что ни говори, а Россию он высоко поднял! И в моря вывел на юге и западе. А скольки земель присоединил?! Нет, великое дело сделал! Да и кто мы были без него – сидели лаптем щи хлебали? Кроме керзы и знать ничего не знали, а теперя вон - в сафьяне ходим… Да не то говорю, не то! Я выше себя почувствовать стал, как будто вырос, видеть стал глубже и шире! То его заслуга. Заразил он нас всех стремлением своим – сдвинулась Россия, покатила! Куды ни глянь – всё следы его деяний, или семя вдохновенное им прорастает! Истинно Великий государь!
ПЁТР (слабо). Алексашка!
ЕКАТЕРИНА. Никак он?
МЕНЬШИКОВ. Да!

Подбегают к кровати.

ЕКАТЕРИНА. Петруша!
ПЁТР. Катенька, воды подай…

Екатерина подаёт стакан, поит.

ЕКАТЕРИНА. Как ты, Петрушенька?
ПЁТР. Не пойму, всё перемешалось. Видно, хворь голову мутит, виденья чудятся. Я как Алексашка в юности, будто наперёд всё увидал… Алексашка здесь?
ЕКАТЕРИНА. Да, Петруша, тута.
МЕНЬШИКОВ (подходит). Я здесь, мин херц! Как знал, что понадоблюсь.
ПЁТР. Хорошо… Катенька, дело у меня к нему… Ты ступай покамест, голуба моя, ступай.

Екатерина целует руку Петру, уходит.

ПЁТР. Алексашка, сдаётся, немного мне осталось…
МЕНЬШИКОВ. Мин херц…
ПЁТР (не слушая). А сколько не сделано, сколько всего хочется.
МЕНЬШИКОВ. Мин херц…
ПЁТР. Молчи… (Закрывает глаза.)

Пауза. Меньшиков, смотрит, словно вспоминая былое, кивает головой.

ПЁТР (открывает глаза.) Принёс?
МЕНЬШИКОВ. А?..
ПЁТР. Принёс, говорю?
МЕНЬШИКОВ. Да, мин херц, принёс.
ПЁТР (усмехается). А что принёс то?
МЕНЬШИКОВ. Знамо что - лыко.
ПЁТР. Как ты угадал?
МЕНЬШИКОВ (достаёт ленты лыка). Мин херц, столько лет вместе – я тебя как облупленного знаю, аки себя чую.
ПЁТР. Да, верно… Ты уж не серчай! Если б я строгости не употреблял ко всем…
МЕНЬШИКОВ (со вздохом). Знаю…
ПЁТР (оживляясь) .Ну! Чего ждёшь, показывай.
МЕНЬШИКОВ. Сейчас. Мин херц, давай присядем. (Подправляет подушки, сажая Петра, даёт ленты из лыка.) Сначала берём два тяжника и кладём их крестом. Бери сам, пробуй… Вот. Потом третий тяжник поверх первого рядом со вторым… Так. Четвёртый поверх третьего и под первый заправляй… Есть.
ПЁТР. Ошалеть, получилося! (Радостно.) Алексашка! Видишь!? Получилося!
МЕНЬШИКОВ. Да, мин херц! Сподобился!
ПЁТР. Всю жизнь мечтал научиться! А тут…

Пётр закашлялся.

МЕНЬШИКОВ. На-ка испей. (Подаёт стакан воды.)
ПЁТР (пьёт). Спасибо друг сердешный – отвёл душу! Подумать только: мечта давностью почти в пол сотни лет наконец-то сбылася. Всё недосуг было, бежал всё куда-то, торопился. Чудно. (Закашлялся.)
МЕНЬШИКОВ. Ты побереги силы то, отдохни чуть.
ПЁТР. Да какое уж там. (Прокашлявшись.) И то верно, устал я. Сосну малость. А ты ступай.
 
Пётр закрывает глаза. Меньшиков на цыпочках идёт к двери.

ПЁТР (с закрытыми глазами словно в бреду). Алексашка?…

Меньшиков замер.

 ПЁТР. А там, на балчуге… иголкой щёку… это ты был?

Меньшиков в растерянности, замялся, словно делая выбор.

МЕНЬШИКОВ (не поворачиваясь, неуверенно). Я… Кто ж ещё?
ПЁТР (улыбаясь). Я тебя сразу тогда признал… Нет у меня никого ближе тебя и Кати. Веришь, нет?.. Сына, надежду свою, своими же руками вот… Лефорт был, ты прав, но всё одно чувствовал – чужой он… Он как на службе был, и порядок, и учёный, а всё одно огонёк тольки у тебя одного и видел в глазах… Ты иное –душой болел… Эх, Алексашка, всю жисть я будто через чащу продирался: бояре упиралися, патриарх Адриан свою линию гнул, дворян как стадо коров ни на что не растолкаешь, а предателей сколько было и не счесть. И каждый тащит, тащит… И ты вон туда же.
МЕНЬШИКОВ. Дык…
ПЁТР. Да ладно, не сержусь – теперь всё одно… А флот мы с тобой всё ж таки срубили и в море вывели! (С задоринкой.) Пойдёшь, скажи, чтоб пальнули три раза с «Полтавы».
МЕНЬШИКОВ. Пальнём, а то как же! (Замялся. Виновато.) Мин херц!
ПЁТР. Ступай, чего ты?
МЕНЬШИКОВ. Мин херц, я... я сказать хотел…
ПЁТР (милостливо). Иди уж.

Меньшиков смахивает слезу рукавом, уходит.

ПЁТР. Иди. Всё. (Слабея.) Что помышлено – то сказано, что мочно – то сделано. (В бреду.) Иди… Все флаги в гости…

Впадает в забытьё. Тихо играет марш Преображенского полка.

ПЁТР (в бреду). Никита!.. Никита. Я хочу, чтобы она полетела!

Музыка обрывается.

ГОЛОС ЗОТОВА. Пётр Ляксеич!.. Петруша!
ГОЛОС ПЕТРУШИ. Дядька Никита! Я хочу, чтобы она полетела!
ГОЛОС ЗОТОВА. А то как же, знамо дело, полетит. На свет полетит. На тебя вся надёжа – ты теперь наше солнышко! Вознеси на небо человека – он тебе и хлеба даде.
ГОЛОС ПЕТРУШИ (нараспев). Божья коровка, полети на небо, принеси мне хлеба, чёрного и белого – только не горелого…(Кричит.) Ой, летит! Летит! Смотри, дядька Никита! Летит! Лети-и-и-и…

Голос обрывает пушечный выстрел. Через несколько секунд ещё один. И ещё. Под перезвон колоколов сцена максимально заливается ярким светом.

Конец.