Валя и Надя

 Пополнение из девяти первомайских комсомольцев во главе с Ульяной Громовой внушало оптимизм. Среди них была к тому же и комсорг Майя Пегливанова, неутомимая жизнерадостная девушка с быстрыми карими глазами, и Толя Попов, чья отвага давно стала в Первомайке такой же притчей во языцех, как на "Шанхае" - подвиги Серёжи Тюленина. И Ульяна, и Майя, и Анатолий, и все ребята, о которых Виктор узнал сегодня как о
новых членах организации, конечно же, не были способны пассивно наблюдать за тем, как фашисты и их пособники наводят на нашей земле новые подлые порядки, унижающие достоинство советских людей.
 
Виктор попробовал припомнить по аналогии знакомых ребят и девчат из Изварино и угадать, в ком из них он найдёт ту же гордость и горячее желание дать отпор ненавистному врагу. Но чтобы не выдавать желаемое за действительное, положа руку на сердце, ему пришлось согласиться, что он знал изаваринских ребят не так хорошо, как первомайских. Поэтому Виктор решил первым делом зайти к Валентине Угрипнюк и посоветоваться с ней. С такими мыслями с утра пораньше направился он в Изварино, где не был с лета 41-го года.

 По сравнению с недавним зноем, всё никак не желавшим уступать права осени, погода подходила для прогулки по степи как нельзя лучше: мягкое тепло октябрьского солнца и такой же мягкий, приятно бодрящий ветерок сопровождали Виктора всю дорогу, не мешая его размышлениям.
 Как только он вышел из Краснодона, его охватило какое-то радостно-пьяняющее чувство крыльев за спиной. Это была и гордость за ребят, с которыми он был теперь связан такими крепкими узами, и удовлетворение успешно положенным началом большой, важной работы, и горячее вдохновенное желание продолжать, не останавливаясь, и страстная вера в удачу, которая пока сопутствовала ему на каждом шагу. Виктору казалась и хотелось верить, что всё тёмное и роковое, будь то предательства или стечения обстоятельств, осталось в прошлом, в Паньковском лесу, на уже перевёрнутой странице жизни. Когда он покидал Ворошиловград, мысли о Наталье, Вере и Борисе с его двоюродным братом Николаем, а особенно о Надежде Фесенко и Галине Сериковой тревожили его душу, и ему приходилось успокаивать себя. Но уже тогда, глядя вперёд, в будущее, Виктор ощущал всем своим существом, что поступает единственно верным образом, и впереди его ждет большое, настоящее дело. И удача.

Чувство удачи, когда всё складывается один к одному, и задуманное воплощается у тебя на глазах, когда каждая новая встреча приносит даже сверх ожидаемого, ответы на вопросы прилетают едва ли не по ветру, события разворачиваются стремительно - вся эта радостная лихорадка на самом деле чревата головокружением до потери головы. В глубине души Виктор знал это слишком хорошо.
Конечно, после Ворошиловграда он в полной мере ощущал на себе верность пословицы: дома и стены помогают. Здесь друзья и товарищи сами ищут с ним встречи, и мысли их совпадают, вращаясь вокруг одной единственной цели, которая сейчас общая у всех честных советских людей. Организация растёт с каждым днём и уже заявила о себе в городе.
 
Виктор чувствовал, какая громадная ответственность ложится на его плечи, какой осторожности и внимания требует теперь каждый его шаг. Но ласковое солнце и бодрящий степной ветер внушали ему веру в удачу, без которой в таком деле невозможно сделать и шага.

 Виктор помнил Валентинин адрес, который она дала ему ещё в 40-м году, и легко нашёл её скромный маленький домик с палисадником, окружённый абрикосовыми деревьями. Калитка из редких реечек открывалась наружу. Во дворе Виктор увидел пустую собачью конуру, но, сколько он ни оглядывался вокруг, собаки нигде не было. Когда он постучал в дверь, в ответ послышался девичий голос, но не Валин, а другой, как будто совсем ещё детский:
- Вы кто?
- Валентина дома? - ответил он вопросом на вопрос.
- Нет, но она скоро вернётся, - отозвался детский голос, и любопытство взяло верх над осторожностью: дверь отворилась, и Виктор увидел на пороге девочку-подростка в ситцевом платьице, из которого она уже почти выросла. Из-под подола застенчиво выглядывали острые коленки. Девочке было лет пятнадцать, а может быть, и меньше.
- Я её товарищ из Краснодона, - пояснил он, отвечая на озадаченный, полный любопытства взгляд девочки. Её яркие живые карие глаза сразу сказали Виктору, что Вале она кровная родня.
- А я её сестра, - подтвердила девочка его догадку. - Меня Надей зовут.
- А я Виктор, - представился он, приветливо улыбаясь.
- Ну что ж, заходи, - пригласила Надя, глядя на Виктора с еще большим любопытством и посторонилась, чтобы пропустить его в дом.
 Часы с кукушкой, чистые занавески на окнах, расшитая красными маками скатерть на столе, круглые деревянные стулья с резным орнаментом на спинках - всё было подобрано заботливо, со вкусом. Виктор сразу вспомнил о Валентинином дяде в Ворошиловграде, о котором она рассказывала ещё при первом знакомстве. По крайней мере некоторые предметы обстановки наверняка перекочевали сюда из городской квартиры. Виктор вдруг поймал себя на том, что, заходя в дома своих друзей, смотрит на всё, что видит вокруг, другими глазами. Наверное, с тех пор, как на хуторе Паньковка ему довелось наблюдать охоту деньщика фашистского офицера за Матрёниной курицей, в сознании у Виктора глубоко отпечаталось, что всё личное имущество наших советских людей гитлеровские оккупанты считают своим, а их пособники полицаи из местных затем и идут к ним в услужение, чтобы иметь случай самим пограбить население, прикрываясь именем фюрера. Поэтому, видя в домах у людей добротные вещи, он невольно вспоминал об этих шакалах, большинство из которых ещё и изображали из себя сплошь невинные жертвы раскулачивания. В приходе фашистов на нашу землю они видели лишь возможность снова набить свои сундуки.
- Это Валя сама вышивала, - пояснила между тем Надя, заметив, что взгляд гостя упал на расшитую маками скатерть.
- Очень красиво! - искренне похвалил Виктор.
- А я вот, посмотри, какого петушка вышла! - решительно вытащила Надя из кармана платья белый платок с красным петушком в уголке. Вышит он был аккуратным мелким крестиком.
- Вот это да! - оценил Виктор. - Работа почти ювелирная!
- Мы с Валей до оккупации знаешь сколько посылок на фронт отправили? - гордо призналась Надя. - И в каждой посылке - тёплые варежки и вышитый платочек. А ещё письмо.  "Дорогой товарищ боец! Мы, сёстры Валя и Надя, шлём тебе самый тёплый привет с Донбасса. Будь здоров и помни о нас, всех советских людях, кто остался в тылу, но болеет душой за нашу Победу. Бей проклятых фашистских извергов! Гони их с нашей родной Советской Земли! Только ты, боец нашей доблестной Рабоче-Крестьянской Красной Армии, можешь избавить мир от фашистской заразы! Разгроми же врага и возвращайся домой с Победой, к твоей матери, к твоей сестре, к твоей жене и детям!"
 Надя прочитала обращение к товарищу бойцу так воодушевлённо и проникновенно, словно он стоял сейчас прямо перед ней.
- Ты помнишь это письмо, наизусть, слово в слово? - в очередной раз впечатлился Виктор.
- Ещё бы мне его не помнить, когда я столько раз его переписала! - ответила Надя, и тут же прибавила со вздохом: - А теперь мы в оккупации, и на фронт писем больше не отправишь! Кому теперь нужны эти платочки с петушками? Я его и вышивала-то только чтобы успокоиться. Собаку жалко! Только-только подросла.
 Надя вдруг опустила глаза и всхлипнула:
- Мне её папа перед самой войной подарил... Эльзу.
 Две крупные слезы покатились по Надиным щекам.
Виктор вспомнил о пустой будке во дворе и спросил сочувственно:
- Это немцы сделали?
 Надя кивнула:
- Застрелили, сволочи! Они знаешь сколько собак постреляли, когда по нашей улице проходили? Только за то, что лаяли!
- У нас в Краснодоне тоже, - сказал Виктор, хоть и понимая, что Наде её Эльза дороже всех собак на свете, но всё же стараясь выразить ей свою солидарность и поддержку.
- Как я их ненавижу, этих гадов! - вытирая глаза насухо, сквозь зубы процедила Надя. - Как бы я хотела убивать их своими собственными руками! Ну, или делать против них хоть что-нибудь! Ведь невозможно просто так мириться с их разбоем и ничего не делать!
 Виктор внимательно смотрел в Надины горячие чёрные глаза.
- Они нас всех за рабов своих считают! - гневно воскликнула она. - А рабам ни собак, ни скот держать не дозволено! Вон, у людей коров отнимают! Вывесили в управе объявление, чтобы с коровы в день 3 литра молока сдавали; а кто не сдаст - тому и коровы своей уже не видать, отнимут и угонят в Германию!
- И что, много уже коров у вас в Изварино отняли? - быстро спросил Виктор.
- Говорят, только начали, - ответила Надя. - Сначала молоком брали. Полицаям так интересней, но фрицы теперь свой порядок наводят.
 Виктор снова выдержал паузу, испытующе глядя на Надю.
- Ты молодец, - смягчил он улыбкой свой пристальный и строгий взгляд. - Но вот так откровенно разговаривать с первым встречным сейчас очень опасно.
- А с первым встречным я и не стану, - ответила Надя, кажется, не особо смутившись. - У меня и характер неразговорчивый, можешь Валю спросить. Это я только с тобой.
- Но ты же в первый раз меня видишь и совсем не знаешь! - возразил Виктор.
- Знаю, - возразила в свою очередь Надя. - Мне про тебя Валя рассказывала много. И ты сам сказал, что ты из Краснодона, и тебя зовут Виктор. Я сразу тебя узнала. Валя говорила, что у тебя глаза летом синие, а зимой голубые. Они у тебя и вправду необычные, я таких ещё не видела.
 Не успел Виктор смутиться, а Надя - пояснить, что она имела в виду, как на пороге появилась Валентина. Судя по её серенькому застиранному платью и повязаному по-деревенски платку, она была где-то, где предпочтительней оставаться незаметной.
- Витя! - обрадовалась Валя. - Можешь не верить, а мы тебя ждали! Я так и знала, что ты на днях у нас появишься! Будем пить травяной чай с вареньем.
 Виктор видел, что между сёстрами Угрипнюк  секретов нет. И ему ничего не оставалось, как обрадовать Надю новым текстом, переписывая который, она могла внести свой вклад в дело борьбы с оккупантами. Надиному счастью не было предела, когда она получила из рук Виктора текст и пробежала его глазами.
- Не зря я на этих письмах бойцам тренировалась! - воскликнула она. - Я умею писать и быстро, и красиво! Штук по 200 таких за день могу делать.
- Очень хорошо, - одобрил Виктор. - И всё же с помощниками можно сделать больше. Ты, Валентина, подумай, кому здесь в Изварино можно довериться в этом деле. Может быть, со временем удастся достать радиоприёмник, чтобы вы могли слушать сводки. А пока я буду приносить их вам.
- Я поговорю кое с кем из девчат, - пообещала Валентина.
- И я тоже, - подхватила Надя.
- Знаешь, какой вопрос я задавал бы своим подругам и друзьям на твоём месте? - Виктор интригующе посмотрел на Надю и выдержал паузу. - Я бы спрашивал каждого: хотел бы он вступить в комсомол. И если человек хочет, я давал бы ему задание.
- Замечательная идея, - живо согласилась Валентина. - Выполнение поручений по подпольной работе - лучшая рекомендация. Когда кончится оккупация, такие кандидаты будут в приоритете!
- Не вижу смысла ждать конца оккупации, - заявил Виктор. - Те, кто покажет себя достойными, могут дать комсомольскую клятву. Мы выдадим им временные комсомольские билеты. А когда кончится оккупация, райком комсомола заменит их на постоянные.
- Правильно! Зачем ждать конца оккупации? - горячо поддержала его Надя. - Я ведь сама ещё не комсомолка! И именно сейчас горько сожалею об этом.
- Мысль привлекать помощников таким образом поддерживаю, но возню с комсомольскими билетами - категорически нет, - продолжала упорствовать Валентина. - Ты же понимаешь, Виктор, как это опасно. Во время оккупации каждая такая бумажка может стоить жизни. А разве она её стоит?
- Стоит! - убеждённо возразила Надя.
 Видя, как с обеих сторон растёт непреклонность и готовность спорить, Виктор предложил пока оставить этот вопрос открытым.
- Я думаю, здесь нужен индивидуальный подход, - произнёс он со своей характерной примирительной интонацией, которая обычно безотказно действовала даже на самых непреклонных спорщиков. - Те из ребят, кто не только не боится иметь сейчас на руках комсомольский билет, но и со всей ответственностью этого желает, имеют такое право, если они фактически принадлежат к комсомольской организации. И мы должны дать им эту возможность.
 Надя, повинуясь безмолвному посылу, заданному Виктором, не произнесла ни слова, только посмотрела на него с горячей благодарностью. Но Валентина и тут не отступила.
- Я не сомневаюсь в том, что, если ты завёл речь о выдаче комсомольских билетов, значит, имеешь такие полномочия, - заверила она. - Но если бы я тебя не знала, то решила бы, что тобой, Витя, движет честолюбие, согласись, совершенно теперь неуместное. Надеюсь, что это не так, и всё же вопрос приходится оставить, как ты говоришь, открытым. Я хотела бы, чтобы ты задал его себе сам и ответил со всей своей честностью, за которую я так тебя уважаю. Ты говоришь о праве и об ответственности. Но ты не можешь не понимать, какая ответственность ляжет на тебя при роковом стечении обстоятельств из-за бумажки, без которой вполне можно было бы обойтись.
 Надя гневно сверкнула глазами на старшую сестру. Видимо, Валентинина осторожность казалась ей трусостью.
- Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь, - произнёс Виктор мягко, но с глубокой убежденностью. - И я благодарен тебе за то, что не щадишь моё честолюбие. Это очень правильно. Обещаю, что подумаю над твоими словами.
 Валентина посмотрела на него с сомнением.
- Остаётся надеяться, что ты говоришь это не для моего успокоения, - заметила она.
 Виктор перевёл разговор на другую тему.
- У меня к тебе будет ещё одно поручение, - обратился он к Наде. - Ты упомянула об отъёме скота у населения. Сможешь разузнать, где держат отнятый скот, как его собираются транспортировать и каковы сроки? Узнай об этом как можно больше. Договорились?
- Хорошо, Виктор! - с готовностью согласилась Надя.
 Когда стали прощаться, Надя не могла так просто отпустить его и вышла провожать во двор.
- Я считаю, Виктор, ты абсолютно прав насчёт комсомольских билетов! - не преминула тотчас же выпалить она. - Если речь идёт о подпольной комсомольской организации, то трусам в ней не место. А каждый, кому хватит смелости в неё вступить, будет хранить свой комсомольский билет как зеницу ока.
- Верно, Надюша! Я же сказал, что ты большая молодец! - похвалил её Виктор. - Но и Валентину понять можно. Ведь она твоя старшая сестра.
- Ты хочешь сказать, что это она из-за меня?
 Но Виктор не проронил больше ни слова. Только тепло улыбнулся и крепко пожал Наде руку на прощанье.

 Всю обратную дорогу Виктор думал о Валентине и Наде. Вернее, не о них самих, а о том, что стояло за отношением каждой из них к предмету спора. На первый взгляд казалось, что Валя действительно боится за свою младшую сестру с её юношеским максимализмом, доходящим до ребячества, который Валентина подозревает и в Викторе. Ведь её слова можно понять так, что она опасается найти в нём ложное честолюбие, а вернее сказать, тщеславие, которое в её глазах одно только и может стоять за готовностью так неоправданно рисковать самому и подвергать риску членов организации.

 Валентинины слова задели Виктора. Не значило ли это, что в них была определённая доля истины? Но горячая Надина поддержка, её смелая речь тоже содержали в себе зёрна истины. Да, пусть это игра с огнём, но разве есть лучший способ привлечь молодёжь к подпольной работе, чем пробудить в ней азарт борьбы? Азарт и риск всегда идут рука об руку, а без азарта не будет той  отваги, того бесстрашия, с которыми только и можно совершить по-настоящему великие дела.

 На Надином примере Виктор видел, что смелые и гордые ребята и девчата, те, кто не способен согнуть спину перед фашистской нечистью и её приспешниками, именно сейчас, как никогда, видят в комсомоле ту единственную организацию, которая сплотит их и поднимет на борьбу. Даже такие, кто до оккупации смирился с тем, что его заслуг не хватает, чтобы кто-нибудь из авторитетных комсомольцев дал ему рекомендацию, теперь жалели об этом, как явствовало из слов той же Нади. И Виктор был уверен, что она - скорее правило, чем исключение. Он чувствовал себя просто обязанным дать таким ребятам шанс здесь и сейчас.

Ведь что далеко ходить, взять хоть Серёжу Тюленина. Его, слишком хорошо известного всему "Шанхаю" драчуна, до войны многие считали невоспитанным хулиганом и, как оказалось, до самой оккупации никто так за него и не получился. Но сейчас Серёжа делом доказал, что достоин стать комсомольцем, куда более достоин, чем многие из тех, которые относились к нему предвзято. И уж конечно, Тюленин не понял бы Виктора, если бы тот сообщил ему, что, дескать, хоть Сергей и заслужил комсомольский билет, но из соображений заботы о его же, Сергея, безопасности, получит его только после освобождения от оккупации. Во-первых, такая забота будет воспринята не иначе, как оскорбление. А во-вторых, до конца оккупации нужно ещё дожить.

 Эта мысль, которую Виктор предпочёл бы прогнать подальше, тем не менее была естественна и приходила на ум сама собой. Готовность к смерти - необходимое условие для участия в подпольной организации. Именно таков был основной смысл клятвы Верности, которую Сергей уже дал. Комсомольский билет будет лишь её подтверждением. Всё это так очевидно, что, казалось бы, тут не о чем и раздумывать. Если бы Виктор не пообещал этого Валентине, он вовсе не стал бы мысленно оправдываться перед ней. Но оправдание - заведомо проигрышная стратегия: ведь чтобы оправдываться, нужно чувствовать себя виноватым. И перед глазами Виктора вставало серьёзное лицо Валентины, её пристальный взгляд проникал глубоко ему в душу, её голос звучал одновременно с укором и сочувствием:  "Мне очень бы не хотелось, чтобы однажды случилось так, что ты вспомнишь мои слова и горько пожалеешь о том, что не послушал меня". Это была та самая мысль, которую она хотела, но не осмелилась произнести ему в лицо, однако он прочёл её по Валиным глазам.

 Только степной ветер овевал его незримыми крыльями, а лучи осеннего солнца касались бережно и ласково, так, что верить в свою удачу было по-прежнему легко.

 Не прошло и пары дней после посещения Виктором Изварино, как новость понеслась уже и по Краснодону: оккупационные власти приказывают хозяевам домашнего скота сдавать по 3 литра молока с коровы ежедневно. Так же как в Изварино, в Краснодоне текст приказа вывесили перед зданием управы, и так же за неуплату этой дани владельцам грозил отъём скота. Первые коровы были отняты уже через сутки после появления приказа. Глухой ропот прокатился по всему Краснодону. Хотя скот держали в основном на окрестных хуторах, не считая окраин городка, в сердцах жителей закипела глухая ненависть. Ненасытные кровопийцы, мародёры, бандиты с большой дороги - самые безобидные эпитеты, какие можно было слышать в адрес оккупантов и их приспешников полицаев. Именно в эти дни, когда по городу начали активно распространяться листовки со сводками, опровергающие ложь фашистской пропаганды, люди поняли, что власть оккупантов куда менее устойчива, чем кажется. Тем больше возмущали народ эти грабежи.