Кормилица

Стон был не такой, как обычно — слишком  хриплый и слабый, но  ещё не похожий на предсмертный. Слишком много слыхала я в своей жизни последних стонов, чтобы перепутать.
— Что тебе, Глуш? — спросила я, подойдя в темноте к его ложу. — Воды или отвара?
    Он не ответил, но я слышала тяжёлое дыхание. Живой, живой пока.
— Отвара, — наконец произнёс сдавленный, словно из-под слоя земли, голос.
    Я ощупью нашла на полу возле ложа кремень и кресало, выбила искру на кусок сухого трута. Как бы ни были зорки мои глаза, не сумела бы я напоить больного в кромешной тьме.
    Синеватый огонёк осветил одутловатое лицо, утонувшее в подушках из медвежьего меха. Закрытые глаза едва виднелись в путанице чёрных морщин. Глубокий старик на вид, а ведь я помню, как эти губы, превратившиеся в полоски иссохшей кожи, когда-то сосали молоко из моих грудей.
— Попей, Глуш, легче станет.
    Я напоила его отваром даураги, колдовской травы, снимающей боль. Её привозили из моих родных земель, затерянных среди северных чащ и болот. Больше двух лет я ежедневно готовила болеутоляющий отвар по рецепту, которому научила меня ещё прабабка.
— Не станет, — просипел он, сделав пять-шесть глотков. — Больше никогда не станет мне легче, Бизмара.
    Он открыл глаза, похожие на две крошечные недозрелые ягоды крыжовника и пробормотал:
— Я знаю, что скоро помру, Бизмара.
    Я тоже это знала. Он и так слишком зажился на этом свете, с его-то хворью, изгрызшей изнутри печень и кишки, пронизавшей кости таза и позвоночник.
    Но вслух я сказала:
— Не говори ерунды! Ты проживёшь ещё много лет, ты нужен своим людям.
    Я погладила его лысую голову, липкую от пота. Одна лишь я во всём свете могла позволить себе такую вольность — утешать императора Глушило Славного, как беспомощного младенца. А разве не стал он для меня вечным младенцем с тех пор, как его, сосунка десяти дней от роду, положили мне на руки?
— Они только рады будут... — пробормотал Глушило, утыкаясь лицом в мою руку. — Я знаю, ждут не дождутся, чтобы насыпать надо мной курган, а самим захватить трон. Всех богов молят о моей смерти...
    Умён и хитёр был Глушило Славный, не зря враги боялись его способности читать в душах людских и видеть события наперёд. И сейчас, истерзанный страшной болью, он не ошибался.
    Лапарь, великий воевода, мечтал о его смерти. И Большедал, верховный жрец, спал и видел, как усадить на престол своего сына. А ещё была жадная дочь от старшей жены да любимая наложница Хасна с двумя малолетними сынками-близнецами.
    Все они желали смерти Глушилу. А он продолжал жить, словно демоны потустороннего мира не хотели принимать его скверную душу.
    Затоптали, забормотали у входа, зашипела Варакка, ручная рысь, которую Глушило лет семь назад нашёл в лесу осиротевшим рысёнком.
— Кто там? — спросила я.
    Выглянул из-за тяжёлой занавески телохранитель Фарад, быстро шепнул:
— Великий воевода...
— Впусти, — раздался голос из медвежьих подушек.
    Услышав имя лучшего друга и ненавистного соперника, Глушило даже заговорил бодрее. Почти как до болезни.
— Помоги мне сесть, Бизмара, — приказал он.
    Я приподняла подушки, а потом — хилое, ничего не весящее тело. Глушило выпрямил спину, хотя это стоило ему немыслимых страданий, грозно напряг челюсти и раздул ноздри.
— Приветствую, о Славный, — голосом матёрого медведя проговорил Лапарь. — Как ты чувствуешь себя, да пошлют тебе боги долгих лет жизни?
— Прекрасно, — почти выкрикнул Глушило. — Бизмара, моя верная кормилица и лекарка, говорит, что я скоро поправлюсь.
    Лапарь посмотрел на меня взглядом, в котором смешивались ненависть, отвращение и страх.
— Какие вести с поля битвы? — спросил Глушило.
— Вчера мы совершили две великие победы, — мрачно произнёс Лапарь. — Мы изгнали нукаров из восточных сосновых лесов. Только в пещере Заукаль осталась горстка их воинов. Они засели под землёй и не выходят.
— А вторая победа? — Глушило даже подался вперёд всем телом.
    Его руки, вцепившиеся в край тяжёлого одеяла, предательски дрожали.  Глушило Славный изо всех сил подавлял раздирающую боль в спине. А хитрый Лапарь приметил это.
— Мы захватили отряд белоглазых, которых нукары наняли воевать на их стороне. Теперь мы можем обменять их на наших пленных.
    Глушило завопил так, что я испугалась, не порвались бы его гнилые внутренности:
— Не сметь! Перебить всех до единого! На площади, дубинами размозжить им черепа! Чтобы народ видел, чтобы устрашился нашей мощи...
    Даже Лапарь, которого войско прозвало Кровоедом, испугался этого крика и жуткого приказа. Отступил назад и пробормотал с поклоном:
— Твоя воля, о Славный!
    Весь позеленев от боли, Глушило откинулся на подушки. Воспользовавшись этим, Лапарь забормотал быстро и настойчиво:
— Позволь хотя бы вождей белоглазых оставить в живых, о Славный! Мы можем обменять их на доблестного Кумая.
    Всего пару мгновений думал Глушило о судьбе Кумая, мужа своей дочери Гругосты, единственной законной наследницы трона. Уже три месяца, как зять томился в плену у нукаров.
— Моя дочь достаточно молода и красива, чтобы найти себе другого мужа.
    Потом Глушило бессильно закрыл глаза, показывая, что аудиенция закончена. Он забылся сном, в котором смешивались стоны, бред и хрипы. А я принялась растирать в каменной ступке высушенную траву даурагу с медвежьим жиром. Этой мазью я собиралась натереть пролежни на спине Глушила, когда он проснётся.
    Едкая вонь поднималась от мази, но я к ней привыкла. Два года жила в этой вони, денно и нощно не отходя от ложа своего выкормыша. Он был ужасом и проклятием вселенной, но для меня-то оставался осиротевшим младенцем, которому я заменила мать.
    Вновь зарычала и зафыркала рысь Варакка, и выглянул из-за занавеси телохранитель:
— Там Верховный жрец хочет поговорить...
— Славный только что заснул. Я не стану его будить, — сердито ответила я.
— Он желает говорить с тобой, госпожа кормилица.
    Я молча вынула из-за пояса нож, кривой, узкий и тонкий, как жало гадюки. Окунула его в кувшин с ядом сараджи, самого ядовитого паука на свете.
— Окуни свою саблю тоже, Фарад, — велела я. — И стой за моей спиной всё время разговора.
    Он, давно привыкший к этому ритуалу, молча выполнил мой приказ. Верховный жрец Большедал ждал, сидя на циновке в углу. Всего один бронзовый светильник стоял у его колен, и слабое желтоватое пламя освещало безволосый подбородок и висячие  щёки жреца.
— Приветствую, о Великий, — сухо проговорила я. — С чем ты пожаловал сегодня?
    Большедал молча вынул из складок одежды ларчик из редкостного серого металла, который умеют выплавлять только жители сырых лесов на дальнем западе. Открыл ногтем узорную крышку и подвинул ко мне.
— Всё это твоё, достопочтенная Бизмара.
    Я посмотрела на сияющие в ларчике алмазы, крупные, как ягоды малины. Медленно подняла взгляд, наслаждаясь расплывшимся по лицу Большедала выражением страха и отчаяния. Я знала, все они, люди из народа шарасов, боятся моих северных глаз, косых, узких, непроницаемых.
— За что такой щедрый дар мне, недостойной? — притворно смиренным голосом спросила я.
    Большедал заговорил быстро, глотая окончания слов.
— Дела империи шарасов идут плохо, почтенная Бизмара. Думаю, ты слышала. Наше войско теряет всё больше доблестных воинов. Врагам нашим помогают все соседние племена. Никто не желает торговать с нами. Купцы разоряются, ремесленники терпят убытки...
— Я женщина, военные дела мне чужды, — спокойно перебила я.
— Звёзды предсказывают голод и великий мор, если не будет заключён мир, — воскликнул Большедал.
     И без жреца я прекрасно знала, что затянувшаяся распря шарасов и нукаров превратилась в бессмысленную бойню, в которой воины просто уничтожали друг друга, как вредных зверей. Странной была эта вражда двух племён, говоривших на одном и том же языке, имевших совершенно одинаковую внешность, поклонявшихся одним и тем же богам.
     Знала я и то, что жрец Большедал вместе с Глушилой и Лапарем когда-то нарочно разжёг эту распрю. Тогда она была выгодна великим, теперь стала приносить ущерб. Лишь Глушило, обезумевший от болезни, не понимал, что творит.
— Это дело шарасских богов, не моё.
    Я сделала шаг назад, но Большедал ухватил меня за запястье и забормотал молящим голосом:
— Послушай, ты ведь старая женщина... очень старая. Ну, на что ты надеешься? Глушилу недолго осталось. Если ты ускоришь его конец, мы не оставим тебя своими милостями...
— Ты ошибаешься, великий жрец, — перебила я. — Не так я стара, как тебе кажется. Люди моего племени живут по триста лет. А мне всего шестьдесят восемь. Я ещё способна детей рожать.
— Тогда тем более! — воскликнул жрец. — Зачем тебе хоронить себя заживо, обслуживая умирающего тирана? Ты станешь самой богатой женщиной в империи, выйдешь замуж, будешь жить в достатке и счастье...
— Вспомни, что ты хотел сделать с моим племенем, Верховный жрец, — надменно ответила я. — И вспомни, кто помог мне тогда.
    Большедал смолк. Лишь дёргалась беззвучно его нижняя губа.
Двенадцать лет назад он предложил Глушиле истребить все племена, обитающие к северу от реки Тары. Они все язычники, поклоняющиеся демонам, говорил жрец. Они отказываются платить дань шарасам. И вообще они не люди, а особый род говорящих животных.
— Неужели ты прикажешь убить родичей той, кто вырастила тебя, Глуш? — спросила я тогда.
    И Глушило отказал жрецу. А когда тот осмелился спорить, швырнул  в него посохом. До сих пор на лбу Большедала виден шрам, оставшийся от этого удара.
    Воспоминание о позоре зажгло ненависть в глазах Большедала. Он поднялся на ноги и пошёл к выходу, прошипев:
— Придёт час, я сожгу тебя на костре, рогатая чертовка!
    Я могла бы ткнуть его кинжалом. Но за дверью наверняка ждали Большедала его стражники. Я не хотела устраивать потасовку и волновать Глушило. Всё равно час Большедала пробьёт раньше, чем мой.
    Ночью Глушило спал плохо. Болезнь терзала его, вызывая то кровавую рвоту, то судороги, сотрясающие всё тело. Я поила его отварами, растирала спину мазями. Перед рассветом наступило облегчение. Глушило даже смог выпить чашку сока из корней урфы и съесть пару ложек оленьего костного мозга. Этими средствами лекари моего народа издавна кормили тяжелобольных.
— Скажи, Бизмара, — вдруг спросил Глушило. — Ты сильно ненавидишь меня?
— За что? — удивилась я. — Ты мой молочный сын, выкормыш моей груди.
— Но мой отец приказал убить твоего мужа и твоего родного ребёнка, когда взял тебя ко мне в кормилицы. Может, ты с тех пор таишь ненависть ко мне?
    Он уставился мне в глаза, словно желая прочитать мысли, живущие в мозгу. Я усмехнулась. Каким бы мудрым и хитрым ни был шарас, не разгадать ему северянина. Никогда!
— Я не любила своего мужа, Глуш. Он насильно женился на мне, отобрав у родителей. Я ненавидела его и была рада его смерти.
    Глушило удовлетворился моим ответом.  Он приказал:
— Приведи меня в порядок, Бизмара. Я хочу присутствовать на казни белоглазых. Нужно выглядеть достойно, чтобы враги и друзья мои видели — я жив, и ничто меня не сломит!
    Немало усилий стоило мне отмыть его иссохшее тело от зловонных мазей, затем облачить в парадную мантию из драгоценных южных шелков. Под мантией скрывался панцирь из шкуры горного тура, жёсткой, как дерево. Сверху панцирь был расшит пластинами серого металла, изготовленного мастерами западных лесов. Ни один кинжал на свете, ни одна стрела не пробьют эту защиту. На голову Глушилы я надела бронзовый шлем с рогами.
—Теперь я выгляжу точно, как твой родной сын, Бизмара, — усмехнулся он, коснувшись бугорков на моей голове, скрытых среди многочисленных косиц.
     Глушило всегда завидовал людям моего племени из-за того, что они рождались с рогами. Пусть маленькими, но настоящими, устрашающими все прочие земные племена.
— Ты уже способен шутить, дитя моё, — весело воскликнула я. — Значит, ты точно идёшь на поправку!
    Мои слова взбодрили его несказанно. Он смог сам пройти, опираясь на посох, до балкона. Постоял перед лицом народа, приветственно помахал рукой. Шарасы ответили громким воем, непонятно что выражающим — то ли восторг, то ли ненависть.
    На ступени дворца вышел Лапарь, тоже в парадной мантии и рогатом шлеме.
— Вы видите, доблестные шарасы,  повелитель жив и здоров! Скоро он сам поведёт вас в бой против наших заклятых врагов нукаров! А сегодня мы подвергаем казни их наёмников, губивших жизни шарасских воинов!
    Он махнул рукой, подавая знак, и стража вытолкала на площадь толпу белоглазых. В отличие от плотных коренастых шарасов, они были высокими, худощавыми. Все до единого с льняными или рыжими волосами. Руки пленных были связаны за спиной.
    Палач вышел сбоку, взвешивая на руке огромную дубину с шишковатым утолщением на конце. Стражники подтащили к нему одного из белоглазых. Палач взмахнул дубиной и обрушил её на голову пленника. Раздался жуткий хруст,  на землю брызнули кровь и мозг.
    Толпа зрителей заревела от звериного восторга. Белоглазые, только сейчас понявшие, какая участь им уготована, дико завыли и заметались. Но стражники сдерживали их уколами пик.
    Вот второго пленника подтолкнули к палачу, и снова раздался омерзительный хруст, снова брызнули мозги и кровь. Глушило дрожал в своём резном кресле, судорожно вцепляясь в подлокотники. Его трясло от чудовищной жажды крови и одновременно корчило от боли.
    Незаметно для всех я сунула ему под нос корешок ампила. Дурманящий запах этого растения снимает дурноту, притупляет боль.
    Люди моего народа используют корень ампила для лечения, а шарасы — для опьянения и забвения. Это лишь малая часть того, чем  отличаемся мы, мудрые северяне, живущие по триста лет, от малодушных шарасов, сеющих повсюду смерть и страдания.

    Утомлённый выходом к народу, Глушило забылся сном. Я тоже задремала, сидя на шкурах у его ложа. Снился мне длинный спутанный сон, в котором были родные северные леса, юрта моих родителей, построенная из шкур и елового лапника, младенец в колыбели, стоящей у каменного очага.  Может быть, это был мой родной сын, которого отец Глушилы приказал убить?
    Тогдашний воевода, отец Лапаря, унёс мальчика и надёжно спрятал среди своих рабов.
— Твой сын жив, рогатая самка, — сказал он мне в тот же день. — И будет жив, если ты поможешь мне своим колдовством.
— Всё, что угодно, великий воин, — простонала я. — Мой народ исцеляет любые хвори, снимает порчу, привораживает удачу...
— Оживи заново мою мужскую силу, — нахмурив свои сросшиеся брови, ответил воевода.
    И я приготовила ему зелье из диво-корня, после которого даже девяностолетний старец станет на брачном ложе пылким, как подросток... Ровно через девять месяцев после этого жена воеводы родила сына — Лапаря.
    Я очнулась от снов и воспоминаний, растёрла руками лицо.
— Младенец снится к удивлению, — пробормотала я.
    И тотчас увидела тень, колеблющуюся за углом. Рука моя сама выхватила из ножен кинжал, пропитанный ядом сараджи.
— Кто там? — негромко спросила я.
— Не шуми, матушка Бизмара, — ответил тонкий шелестящий голос. — Это я!
    В опочивальню скользнуло гибкое тело, обтянутое золотистым шёлком. Хасна, любимая наложница Глушилы, принесла с собой густой аромат нарда. Её одежды и длинные тёмно-рыжие волосы всегда благоухали нардом.
— Чего надо? — строго спросила я. — Славный спит, ему не до тебя.
    Хасна улыбнулась, и лицо её стало таким сладким, словно она проглотила большую ложку мёда.
— А я к тебе пришла, матушка Бизмара! — нежнейшим голосом произнесла она.
    Многого в своей жизни добилась этими сладкими ужимками Хасна, дочь безвестного племени, бродячая циркачка. Может, кто-то и забыл, а я помню, как очаровала она Глушило восемь лет назад.
    Мы тогда остановились на привал в очередном боевом походе. Глушило пировал со своими воеводами и вождями союзных племён. Распорядитель привёл к шатру группу людей в ярких обтягивающих нарядах:
— Не желаешь ли, о Славный, развлечь свой взор представлением? Вот фокусники, фигляры, пожиратели огня...
    Глушило, бывший в благодушном настроении, махнул рукой:
— Давай!
    Циркачи мигом раскинули свои потёртые коврики, натянули между деревьев канаты. Воины пили вино из турьих рогов и лениво посматривали, как кривляются жонглёры, фокусники, дрессированные собаки и обезьяны.
    А потом вышла танцовщица — совсем юная, гибкая, как лоза, сияющая, как июньская радуга.  Движения её разогретого солнцем молодого тела вдруг зажгли искры в запавших глазах Глушила. Он больше не поднимал руку с турьим рогом ко рту. Безотрывно смотрел на девчонку в пёстрых тряпках, расшитых блёстками.
    А она хоть и была юна, лет пятнадцати от силы, мгновенно уловила жадный призыв мужских глаз. Повернулась спиной к зрителям и вдруг задрала подол, обнажив зад, дерзко выпуклый, белоснежный. Воеводы и вожди издали дружный возглас, полный возмущения и тяжкой мужской похоти.
— Бизмара! — хрипло произнёс Глушило. — Отведи её в мой спальный шатёр! Подготовь!
    Знала ли я, отмывая бесстыжую девчонку от многолетней грязи и пыли, что она останется в сердце Славного навсегда? Что она добьётся изгнания законной супруги повелителя, что родит ему долгожданных сыновей-близнецов? Грязной циркачке из неведомого племени суждено было приказывать воеводам и хлестать по щекам знатных мужей...
    Но я никогда не заискивала перед нею. Наоборот, это она льстиво улыбалась мне и кланялась в пояс.
— Час настал, матушка Бизмара, — тихо проговорила Хасна. — Всё готово. Лапарь ждёт снаружи с верным отрядом. С ним вождь белоглазых.
— Разве не всех белоглазых перебили на площади?— равнодушно спросила я.
    По лицу Хасны снова разлилась медовая  улыбка.
— Мы же не настолько глупы! Вождям сохранили жизнь. Они помогут, если Большедал поднимет своих людей против нас.
— Позови Фарада, — распорядилась я.
    Но личный телохранитель Глушилы был уже здесь. Он молча склонился, целуя мою руку. Я погладила его по голове, на которой, под кожаным шлемом проступали коротенькие рога.
— Смелее, сын, — тихо сказала я.— Ты отомстишь за кровь тысяч людей.
— Иди, любимый, — шепнула Хасна, целуя Фарада в губы.
    Он быстро шагнул к пологу, за которым слышалось сонное бормотание Глушилы. Рука Фарада лежала на эфесе сабли, смоченной ядом сараджи. Даже рубить не надо, достаточно лёгкого укола, едва заметной ранки.
Мгновение спустя мы с Хасной услышали сдавленный хрип. Фарад вышел из-за полога и молча кивнул.
    Хасна завыла, зарыдала, чересчур, на мой взгляд, наигранно.
— Горе, ах, какое горе! Боги забрали нашего возлюбленного повелителя!
    И следом за нею отчаянно заревела ручная рысь Варакка. Тотчас в дверях возникла медвежья фигура Лапаря:
— Я здесь, повелительница! Кого из принцев привести, чтобы представить народу, как наследника? Маяра или Заина?
— Наследником будет принц Маяр, — ответила я вместо Хасны. — У него менее заметны рога. Мы не должны сразу выдавать себя.
    А дальше всё сложилось, как повелели боги. Глушило похоронили с почётом, насыпав над ним самый высокий в восточных землях курган. Принц Маяр стал наследником, а его мать Хасна  — правительницей-регентшей. Она вышла замуж за Фарада, моего родного сына. Война с нукарами закончилась, торговля восстановилась, изгнанные племена вернулись на родные земли.
    И я тоже. Я вернулась в свои северные леса, где жили мои родичи, и увезла туда принца Заина, своего маленького внука. Он станет местным вождём, когда подрастёт, по законному праву, как брат императора. А до тех пор я буду заботиться о нём.
    Так рассудили боги.