Русский особого назначения

Мы всегда получаем то, что даём.
По крайней мере, в отношении языка это работает точно, потому что язык – это социальный заказ, это зеркало, в которое смотрит народ, не узнавая себя. И работает это так: ты – языку, язык – тебе. Научил ты шестиклассников склонять числительные – будут склонять и будут помнить, как это делать, так же уверенно, как ездить на велосипеде, – всю жизнь. Научил ты иностранца причастным и деепричастным оборотам – будешь эти обороты потом слушать, научил мату – на нём и беседу вести придётся.
Заходит преподаватель на кафедру, смеётся, едва от истерики сдерживается:
– Вот, я получила своё первое о…нно!
И действительно, как же можно ещё ответить на вопрос: «Как дела?» Тем более если всё хорошо. Только так, наверное. Просто я, многолетний носитель русского языка, почему-то этим не пользуюсь. Плохо, наверное, русским языком владею. То ли дело пацан из российско-удмуртской деревни, научивший мату падкого на всякую гадость араба. А тому своей гадости в арабском языке мало, так надо ещё здесь весь языковой мусор подобрать с пола. Но люди такие: они только верят в хорошее, а делают-то плохое.
Ещё один разговор.
– Вы чему иностранцев на русском языке учите?
– Русскому языку…
– А почему они у вас тогда всякую ерунду говорят?
– На русском?
– На русском.
– Но ведь на русском…
– …
Русский язык русскому языку – рознь…
Маленький, щуплый, бойкий иранец, пробегая мимо руководителя департамента, солидной и серьёзной дамы, умудрился ей брякнуть:
– Привет! Как дела? Пока не родила?
Говорят, дама от возмущения дня два в состоянии немоты пребывала.
Смешно и не смешно at the same time. И это ведь всё в первую очередь мы, и только во вторую они. Научим мы их какой-нибудь гадости, а потом над ними же сами смеёмся. А они и рады стараться: думают, что приобщились к русскому обществу, к русской культуре.
К русскому бескультурью.
Другой полюс. Приехал у нас как-то из Америки молодой преподаватель – учить английскому языку русских студентов. Спрашивает меня:
– А это нормально, что, когда я говорю, русские студенты тоже говорят?
– Нормально, – отвечаю, – не бери в голову.
Он помолчал.
– А это нормально, что, когда я что-то объясняю, они сосиски в тесте едят?
– …
Примечательным, впрочем, в этом человеке было не сочетание его дисциплинированности и интеллигентности, а то, что он разговаривал со всеми причастными и деепричастными оборотами, потому что язык тренировал по текстам Фёдора Михайловича. Я после общения с ним всегда чувствовала особого рода эмоциональное напряжение, которое посещает людей после похода в хороший театр – когда просто помолчать хочется. Этакое умственное сосредоточение от железной непривычки в устной форме обрабатывать слетающие с воздуха распространённые определения и обстоятельства, выраженные причастными и деепричастными оборотами.
Есть такая особенность – неосознанная, но очень чувствующаяся в повседневном общении: когда русские разговаривают с русскими, они предпочитают избегать академической русской речи. И делается это, я объясню почему: академическая речь не сложна, нет, дело не в этом, – грамматику мы используем одну ту же везде, дело совсем в другом. Дело в том, что человек, говорящий на чистейшем русском языке со всеми его книжными наворотами и кудрявыми поворотами, как бы отдалят вас от себя и отдаляется сам от вас, возводит между вами стилистическую, как стеклянную, стену, не позволяющую вам близко к нему подойти: вот же он, а пойди, возьми – не получится. Вот вы и вьётесь – то этак, то так, а он, знай, свои литературные формы продуцирует.
Но это как будто бы что-то такое виртуальное, какое-то эфемерное. Час вы общаетесь, два, а разойдётесь, и словно всё ни о чём было – на две минуты в общей сложности спрессованной информации.
«Вы» – это и уважение, и одновременно дистанция. «Ты» – близость и доверие, но и пренебрежение в то же время.
Арабы спрашивают меня:
– Вы в Бога верите?
Не готовая философствовать с людьми, прочитавшими одну только книгу за всю их мимолётную жизнь, я отвечаю:
– Верю.
– А почему вы тогда к нему на «ты» обращаетесь? Это же неуважение.
– Потому что Бог ближе всех к нам. Это знак абсолютного доверия ему и доверительности.
– А почему тогда с преподавателем на «вы»?
– Потому что преподаватель…
Тонкая это материя – переход от «ты» к «вы» и обратно… Так сразу и не объяснишь. Все ведь по-разному друг с другом и с Богом общаются.
И ругаются все по-разному. Если ты не хочешь скатиться до уровня сантехника, то никогда не снизойдёшь до «ты». «Вы мразь», – охолоняет порой сильнее, чем набившее оскомину: «Да пошёл ты на…» Если же ты с противником на равных, тогда появляется «ты», и все оказываются в одной вонючей застойной помойке.
Девяностые породили много активных отклонений в людях. Помню, что изнасилованием в то время уже никого и удивить нельзя было: это было какой-то обыденностью, постоянным элементом социальной жизни, не сильно даже осуждаемой, как сейчас, например, не осуждаем эскорт. Проявление насилия в обществе – это вообще тема неизбывная, и я иногда радуюсь, что столь древняя профессия, как продажа тела, до сих пор не изжила себя, потому что она разворачивает внешний аспект уличного насилия тех, кто к этому не желает быть причастным, во внутренний аспект самоуничижения тех, кто страждет испытать его на себе. И это снижает градус мужской агрессии и интенсивность уличных происшествий, и, знаете ли, слава богу. Хотя я, конечно же, за человеческие, а не животные отношения. Побольше бы вот только людей нам…
Жертвой уличного насилия однажды я не стала по причине применения к страждущему избавиться от сексуального напряжения столь неприемлемым для меня способом насилия языкового. Мой страх выдавал столь литературно сложные конструкции и высказывания, что мозг насильника вынужден был заработать:
 – Ладно уже, – выдал озадаченный мужик и поплёлся куда-то вдаль. 
Абсолютно академично литературный язык, однако же, тоже так себе удовольствие. Он как банка с вареньем: как только сварено – вкусное, а через три года – так, ложкой разве что только поковырять. Так и язык. Первые полчаса – восторг, потом начинаешь понимать, что хочется чего-то свежего, а не хождения по адским мукам родного языка, который свой – как воздух, как дышать, но никак не страдать от него. Ещё через час начинаешь надеяться на то, что собеседник всё-таки исчерпает свои мёртвые языковые залежи и обратится к живым.
Строго академическая речь – это маска, которую надевают люди, чтобы вы чего не увидели в них такого... этакого... Это стеклянные глаза и искусственные улыбки, это закрытые души. Это зашторенные лица. Всё в них пустота, навеянная однообразием форм и конструкций. Отсутствие языковых перспектив, выходящих за языковые горизонты.
Я вам скажу, что с большим подозрением отношусь к людям, которые всегда-обычно-постоянно говорят на литературном русском языке. Это, как правило, профессионально деформированные филологи или те, кто никогда не позволяет себе свободы. Прямые такие, негибкие. А язык-то ведь гибок, и ещё как!
Так вот, нормальное положение дел – это когда в обычной беседе люди на академично-литературном фоне используют лишь некоторые элементы разговорной речи, и всё становится более лёгким, непринуждённым и без претензий. При ненормальном повороте событий варианта может быть два: возвести речь до литературной и академической, дистанцировав от себя человека, либо низвести её до нечистоты и грязи. Это зависит от человека, конечно же.
Я вообще предпочитаю разговаривать с людьми на понятном для них языке, а для себя приберегаю богатейшие языковые схроны и кладези. К слову будет сказать, что мат – это особая стихия. Лезть туда порой очень опасно, использовать же табуированную лексику – тем более. Я знаю лишь нескольких людей, кто может делать это виртуозно – к месту, ко времени и осмысленно. Но это, просто поверьте мне на слово, высший пилотаж, не имеющий ничего общего с недомысленными связками в высказываниях тех, кому и сказать-то миру нечего. Так что я за мат, конечно же, и против него, безусловно.
Первых в своей жизни заочников я получила, как только пришла работать в университет. Это были сварщики в возрастном разбросе от восемнадцати до шестидесяти лет – две группы разом. А у меня с ними стилистика русского языка и культура речи. Смотрят они на меня, еле усмешки сдерживают – молодая, щуплая, робкая. Я забралась за преподавательский стол, лицо суровое сделала, отметила всех присутствующих. Они ждут продолжения. И тут я их спрашиваю:
– Хотите, я вам историю мата расскажу?
С тех пор каждый год эту лекцию повторяю. Без преувеличения скажу, что она популярнее даже китайской философии. Есть там некоторые интересные моменты, которые чистят мозг, и всем сразу становится понятно, как это работает. А самое главное – пропадает этот безумный восторг популярности, бесшабашности и социальной востребованности, ради которого мат впихивают туда, куда совершенно ненужно.
Во-первых, самое популярное табуированное слово, состоящее из трёх букв, является однокоренным со словом хвоя. Чувствуете, романтики уже поубавилось. Изначально оно имело значение «нечто с острым концом», есть даже сведения, что оно могло обозначать иглу. Если вы не поленитесь и загляните в этимологические словари, то увидите, что со словом игла вообще всё не так ясно, как хотелось бы: откуда оно и как попало в русский язык – вопрос ещё тот. Так что, в общем, игла и хвоя… Только вот представлять ничего не надо, а то романтики совсем никакой не останется.
Во-вторых, надо понимать, что само это слово, как, впрочем, и ещё одно – из пяти букв, но с аналогичным значением, только женским, амбивалентно. Оно означает жизнь, оно означает смерть. Это всё тот же Уроборос, кусающий себя за хвост. Очень быстро, просто, чтобы не быть голословной. Кощей Бессмертный, как все мы знаем, всё же смертен. Смерть его надёжно спрятана: «На море на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце – игла, – смерть Кощея». Вот, всё та же игла… Ну всё, вообще никакой романтики… Чтобы убить Кощея, надо всего лишь переломить иглу, то есть лишить его мужского начала. Это своеобразный акт кастрации, когда мужчина лишается возможности производить потомство. Об этом, в общем-то, пишет и Гесиод в «Теогонии»: Кронос (Время), убил отца своего Урана (Небо), сбрасывавшего детей в глубины земли из-за страха наследования, отрезав серпом ему – ну вы поняли что. Вот такая она, романтика мата… Не думаю, что после это страждущих активно не к месту использовать мат прибавится.
Но это то, что касается русских и русских. Если же собеседником выступает иностранец – всё бесконечно меняется: русские весьма толерантны, но только не в отношении языка.
Обычный случай в супермаркете. У кассы араб или арабы, потому что они обычно шумными раскатистыми стайками ходят.
Кассир, не поднимая головы:
– Пакет надо?
Араб, выпучив глаза:
– А?
– Аааа… – красноречивый жест рукой, означающий «ладно, понятно всё».
Пакет прикладывается к покупке автоматически и включается в её стоимость, потому что всё равно никто разбираться не станет – языка-то ведь нет. Немые.
Вообще есть что-то неприятно противное в том, когда иностранец в разговоре с тобой, пытаясь показать, что он в доску свой, использует разговорные, бранные, хуже того – обсценные слова. Это как-то неорганично, и вы сразу же вышибаете его из поля своей коммуникации. И дело не в том, что делать ему этого нельзя, нет. Дело в том, что делать это можно ему только тогда, когда он, прекрасно владея языком, может позволить себе – именно позволить – сознательно отступить от академической нормы. Не многие иностранцы до этого добираются. Но те, которые добираются, хороши. Всё остальное – фэйк, делающий их язык фальшивым, наигранным и убогим.
Язык сам дискриминирует нас, делая нас своими или чужими. Это одна из самых жёстких из неявных и скрываемых дискриминаций в человеческом обществе. Ни за что человек не будет с тобой общаться, если речь твоя ему не по душе. И пойди, пожалуйся в суд.
Язык – это всё. А местный язык – это дважды всё. Если ты хочешь слыть местным, учи то, на чём говорят здесь все. И пускай вся Россия моется мочалками, если ты решил жить в Удмуртии, ты будешь мыться вехотками. И капусту покупать вилками, и сидеть на тубаретках, и ездить на огород, и кагонек нянчить. Тебе придётся понимать местные «дык чё», «давай полюбаемся», «вички» и «айда». Но это не так страшно. Некоторые вон едят «коклеты» с «кекчупом», и ничего, живые. А у кого-то девушки «баские», а дети «веньгают». Учи, но не используй, иначе прослывёшь деревенщиной.
Уже двадцать лет я работаю языковым интерпретатором и оттачиваю мастерство перевода с русского языка на русский.
– Я есть собака, – убеждает меня египтянин, решивший учить русский язык в интернете.
Собаки так-то неплохие животные, но часто бывают неблагодарными.
В мои обязанности входит объяснять то, что объяснить невозможно или практически невозможно, например: «ну что ты», «ничего себе» и прочие прелести русской языковой жизни. И так каждый день.
– Почему опять нет домашнего задания?
– Покочену.
– …
Ещё.
Приходит студент, учившийся в прошлом году.
– Можно, – говорит, – посидеть у вас на занятии?
– Ну посиди, – отвечаю.
Так и сидел бы. Но нет, ему не сидится спокойно.
– Доктор, что такое поллюция?
Я задумываюсь, как бы ему так ответить помягче... А он не унимается. Повторяет и повторяет. Заладил, как попугай: поллюция, поллюция.
– А тебе оно для чего? Ты в медицинский поступать, что ли, будешь?
– Нет.
– А зачем тогда?
– Я вот прочитал это слово...
– Дай сюда, я тоже прочитаю.
Оказалось, что популяция. Гласные выговаривать надо нормально...
Ещё один читает:
– Мальчик долго плакал.
В последнем слове перенос на другую строку, но арабоязычная публика с переносом слов совсем не знакома. Парень спрашивает:
– Что такое «кал»?
– Вторая часть слова...
Через мои преподавательские руки массово проходят арабы и африканцы, но кое-что могу рассказать и о китайцах.
Китайцы милые, но испорченные своим китайским языком и по этой причине к иным языкам непригодные. Один пишет мне перевод сказки: «У одного мужика была сперма...» Ну... Понятное дело, была... К середине сказки, правда, выясняется, что сперма была семечком, из которого что-то выросло. Другой-то ведь заметил бы, что что-то не так... А этому всё нормально, английского-то языка в мышлении его нет.
Помню, лет десять назад была мировая паника, что Китай управлять миром будет. Поверьте мне, с их языком никем управлять нельзя, даже самими собой.
Переводим на занятии слово «бледный». Студенты все словари перерыли – нашли. Это лигатура, состоящая из восьми иероглифов. Ясно же, что до таких языковых дебрей у них только писатели добираются. Добираются, да только, наверное, редко используют: всё равно нормальному китайскому человеку непонятно будет.
Думаю, у каждого русиста есть подобный коробок с клубками рассказов. И распутывать их можно до бесконечности, хотя все клубки и по форме, и по содержанию одинаковы…
Грустно немного получилось…
Но как-то вот так…