Галоши Александра

       Весна 1887 года выдалась в Симбирске унылой и безрадостной. Небо почти всегда было закрыто пеленой размазанных облаков из которых лился по–осеннему противный дождь. Люди по улицам ходили в мокрой и грязной обуви, стараясь не наступать в большие мутные лужи. Только небольшое количество обеспеченных жителей могло позволить себе щеголять по главной улице в дорогих галошах, что впрочем теряло здесь смысл, так как центральные улицы были оборудованы дощатыми мостками.
       Этим вечером семья Ульяновых собралась в гостиной за обеденным столом. Не было только Владимира.
       – Сашенька наш в тюрьме. – сообщила детям сидевшая во главе стола мать семейства Мария Александровна. – А где Володя?
       – Вовка у себя на антресолях. Чувашу Охотникову про Чернышевского вливает, – заложил родного брата Дмитрий. – А нам говорит, что они поэзией миннезингеров занимаются.
       – Ябедничать не хорошо. – сказала младшая Мария и бросила в Митю бумажкой от конфеты.
       – Подождем его немного. – Ольга встала из–за стола и подойдя к роялю открыла крышку. – Сыграй мама “Аппассионату”… Номер 23 фа минор, опус пятьдесят семь. Вова как ее слышит, сразу прибегает.
       Мать семейства Ульяновых пересела на рояльный стул и бессмертные звуки Людвига ван Бетховена наполнили комнату. Оля осталась стоять рядом с инструментом, чтобы переворачивать ноты, а Митя с Машей продолжили бросать друг в друга конфетным фантиком.
       Буквально через минуту раздался топот на лестнице и крик: “Пг’риходите еще, Никифог’р, обязательно пг’риходите!”
       – Изумительная, нечеловеческая музыка! Ничего не знаю лучше Аппассионаты!  – Вскричал Володя врываясь в комнату и бросив форменный пиджак на вешалку, остался в косоворотке. – Готов слушать ее каждый день! А вот иг’рать можно было бы и получше. У тебя мама, сегодня там где должно быть легато, какое–то стаккато. И наобог’рот…
       Ольга перевернула на пюпитре нотную страницу.
       – Сашенька наш в тюрьме. – повторила Мария Александровна обращаясь к Володе. – И Аня тоже.
       – Знаешь, мама, а ведь дело сег’рьезное. Может плохо кончится для Саши.
       – Может, Володенька, может… – Мария Александровна перестала играть и задумалась. – Я вот, что подумала, Володя. Погода нынче плохая стоит и раз уж такое случилось, возьми себе галоши Александра.
       – Это котог’рые он из Санкт–Петербурга пг’ривез? Товаг’рищества “Тг’реугольник?” С кг’расной байкой? Как же я мечтал о таких! Спасибо мама, спасибо Саше! Мама, а вдг’руг они ему понадобятся?
       – Думаю, что если это и случится, то не скоро. Так что можешь носить их со спокойной душой.
       Владимир бросился бегом вон из гостиной в комнату Александра на второй этаж и скоро уже сидел на его кровати примеряя почти новые галоши.
       – Никогда не думал, что у нас один г’размер, – крикнул он вниз в пролет лестницы. – Подошли как г’родные!
       Ночью Вове приснился странный сон. В последний приезд Александра в Симбирск они вдруг заспорили о шекспировском Гамлете. Александр ратовал за немедленную кровавую месть тирану, а Владимир предлагал не рубить с плеча, доверяя какому-то призраку, а тщательно разобравшись в вопросе, идти путем реформ к отстранению от власти преступного дяди Клавдия. И вот Вова очнулся и в полудреме ему привиделась тень Александра в белом жабо, черном камзоле расшитом серебром и таких же шаравонах с шоссами, стоявшая в дальнем углу комнаты и державшая в руке пару галош. Тень театрально приставила руку к глазам и взглянув в окно произнесла:
       - Уже светляк предвозвещает утро...
       - Носи, носи… И помни обо мне…

       Утром как назло распогодилось и хотя с неба светило почти летнее солнце, Вова не удержался и вышел пройтись во двор в галошах. От предутреннего кошмара остались только неясные ощущения и Владимир тут же забыл о сне. Он походил туда–сюда, вздохнув снял галоши и отнеся к себе в комнату, запихнул подальше под кровать, после чего отправился в гимназию.
       Солнечная погода долго не продержалась и вскорости Владимир смог вышагивать в сашиных блестящих галошах, шлепая по лужам совершенно легально, не прячась от посторонних глаз во дворе. Дощатые тротуары в Симбирске были далеко не везде, поэтому галоши быстро пачкались в уличной грязи и Володя периодически, убедившись что на него никто не смотрит, доставал из кармана специально припасенную тряпицу и наводил на них блеск.
       В гимназию в галошах не пускали, заставляя снимать и оставлять их в гардеробной. Владельцев модной резиновой обуви среди учащихся было немного и все должны были свои галоши на время занятий ставить в ряд вдоль стены за вешалками. За галошами из персонала никто не следил и их легко можно было перепутать или украсть, что допустить было никак нельзя. Поэтому Ольга по просьбе брата сшила холщовый неприметный мешок и Владимир всегда носил в нем галоши с собой.
       Вместе с вдруг появившейся странной привязанностью Владимира к галошам, в нем стали заметны и некоторые другие перемены. Он стал спокойнее и задумчивее, больше не слышно было его громких восторженных криков, от которых по большому счету вся семья давно устала. Сменились и некоторые интересы. Вдруг проявилась склонность к химии – он что–то смешивал в пробирках в комнате Александра и иногда из–за закрытой двери тянуло дымом и раздавались громкие хлопки. Теперь в его руках вместо классиков русской литературы все чаще можно было заметить толстенный том на немецком языке “Das Kapital”.
       Изменился так же и характер занятий с учителем Никифором Охотниковым, которого Володя взялся натаскать для университета. Ранее они занимались древними языками и спорили о русской литературе, теперь же с антресолей  доносились такие слова, как “цаг’ревластие”, “наг’родная воля”, “г’революция”, “пг’ролетаг’риат” и даже “тег’рор”.
       Выходя на улицу в галошах, Владимир вдруг стал испытывать странное желание помогать простому рабочему люду. То лестницу подержит, то мешок в телегу закинет, то ободрит добрым словом, похлопав по плечу. Зато завидя чиновника в фуражке и шинели с блестящими пуговицами, или что и того хуже, идущего в галошах, лицо Володи суровело, он насупливал брови, вокруг глаз собирались жестокие морщинки, сжимались кулаки, а становившиеся внезапно узкими губы беззвучно шептали что–то явно нехорошее. В такие минуты, он становился до изумления похож на своего брата Александра.
       Попадавшиеся на встречу Владимиру чиновники тоже иногда обращали внимание на недобрые взгляды которые бросал на них менявшийся в лице странный гимназист в галошах и, дабы не связываться и не усугублять, переходили на другую сторону улицы. В семье Ульяновых такое поведение знакомых и незнакомых объясняли не видом Володи, а нежеланием встречаться с родственниками арестованного за подготовку покушения на царя–тезку народовольца Александра Ульянова.
       Впрочем, и сам Владимир отмечал происходящие в нем перемены и это его в определенной степени беспокоило. Однажды он прямо спросил свою сестру Ольгу, с которой был ближе всех в семье.
       – Оля, ты не замечаешь во мне каких–нибудь пег’ремен?
       – Конечно замечаю. Как и все вокруг. Ты все больше становишься похожим на Александра. Таким же жестким и непримиримым. Но почему–то в основном когда выходишь из дому в плохую погоду. Наверное на тебя влияет атмосферное давление или влажность воздуха.
       – Навег’рное… – Задумчиво произнес Володя и подозрительно посмотрел на галоши стоящие у двери.
       Только гениальный ум будущего основоположника диалектического материализма мог допустить взаимосвязь таких далеких друг от друга вещей как галоши и мировоззрение.

       Настало мрачное для семьи Ульяновых воскресенье 8 мая 1887 года, когда в Симбирск пришло известие о казни народовольцев и в их числе Александра Ульянова.
       Вова спустился вниз из своей комнаты довольно поздно. Сестер и брата в гостиной не было, а Мария Александровна с печальным лицом стояла у рояля. Когда он подошел к ней, она взлохматила на его голове волосы и сказала.
       – Володенька, ты становишься так похож на своего брата Александра, что я боюсь за тебя. Не подражай ему, прошу тебя! Не следуй за ним!
       – Нет! Мы пойдем не таким путем! Не таким путем надо идти!
       Владимир схватил стоящие возле двери галоши и бросился вон из дому.
       Сначала он хотел бежать к Волге, но поразмыслив побежал направо, к реке Свияга, которая протекала раза в три ближе к дому Ульяновых.
       Он выбежал на заросший камышом берег, поискал проход к воде и найдя, закатал брюки. Затем, несмотря на ледяную воду, вошел в нее почти по колено. На несколько секунд он замер от холода, потом наполнив всю грудь воздухом, громко закричал на всю округу:
       – Мы пойдем другим путем !!!
       Как только эхо стихло и напуганные криком гуси угомонились, Владимир размахнулся и со всей силы, какая была у него в руках, забросил на середину Свияги галоши Александра…

                * * *



Примечание:

       Как–то однажды, вздумалось мне сдать экзамены кандидатского минимума. И чтобы не выглядеть полным балбесом, я решил несколько освежить знания и полистать на досуге что–нибудь веселенькое. Например учебник Константинова “Основы Марксистско–Ленинской Философии”. В нашей библиотеке он естественно был, но его уже успел утащить кто–то из таких же соискателей, поэтому пришлось поехать поклянчить к знакомым ребятам на биофак в универ. Все таки это учебник и в учебном заведении наличествовать должен. Ребята были нормальные и после совместного распития бутылочки “Колхетинского”, они притащили мне этот учебник. Честно говоря, не помню читал я его тогда или нет, но то что открывал – это точно. Потому что найдены были в нем тетрадные листочки в клетку, на которых кто–то аккуратным почерком записал или переписал откуда–то несколько забавных рассказов о Ленине. Фамилию свою или хотя бы имя автор не оставил, но так как на одной из страниц было наискось записано и жирно обведено расписание занятий философского факультета, можно предположить, что это было творчество некоего местного студента.
       С тех пор утекло много воды и листочки, как и многое другое, уплыли по реке времени в безвозвратную даль. Но рассказы эти врезались в память, и хоть не дословно, я попытался их пересказать, дополнив и несколько подправив для пущего назидания и поднятия настроения.