Чёрная плесень

 Мистическая история               
                Сегодня мой последний день. На закате я умру, а спустя сутки превращусь в чёрную плесень. Хорошо, что не дотяну до двадцати пяти. Не стану Властелином, как Белоглазый.

На прошлой неделе Антон умер, а потом превратился в чёрную плесень.  Мы с ним прожили вместе около двух лет. Вряд ли это можно назвать любовью. Искалеченные, состарившиеся раньше времени существа не способны на страсть. Но мы понимали друг друга с полуслова. Понимали и не осуждали.

Мне  двадцать лет.  Но душа моя почернела и сморщилась, как у восьмидесятилетней старухи. У меня v-307 второй степени. Вторичное  заражение.  Если подхватишь болезнь второй раз, вылечиться не удастся. 

Написать что ли свои мемуары? До заката ещё восемь часов. Успела бы. Ну нет. Руки у меня дрожат, а перед глазами пелена. Сумею лишь криво накарябать записку-предупреждение для квартирной хозяйки и следующих жильцов.

Чем же  заняться? Сяду  в  скрипучее синее кресло и расскажу  абрикосовой косточке историю своей разбитой  жизни. Косточка  такая же лишняя, никому не нужная, прежде времени состарившаяся, как и я.

Итак, детство до десяти лет. Оно было довольно счастливым. Красно-жёлтая улыбка Чёртова колеса, первая линейка с неизменными гладиолусами, кукла Барби, подаренная папой на день рождения, прогулки по лишённым зелени, звенящим от зноя дворам, игры с ровесниками. Прятки в кустах сирени и за старой трансформаторной будкой: "Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать".

А дальше папа стал чужим, не всегда ночевал дома, мама кричала на него, а потом плакала в ванной. Меня сослали к бабушке. И всё стало картонным, ненастоящим. Бабушку Зинаиду я раздражала неимоверно. Она с головой погрузилась в воспитание моего двухлетнего двоюродного брата Владиславика. Его первые  забавные словечки, прогулки перед сном, кормление и игры стали смыслом жизни бабушки Зинаиды. Для меня там не осталось места.

Мать Владиславика, тётя Марина, жила в областном центре и, как я теперь понимаю, ни в чём себе не отказывала. Знакомилась с парнями в ночных клубах, вступала в случайные связи, танцевала до утра. Ребёнок ей, красивой, свободной, девятнадцатилетней, был не нужен. А я была не нужна бабушке. Она всё время критиковала меня, обвиняла в лени, неблагодарности. Пол я мыла не так, с Владиславиком играла неправильно. Третий всегда лишний. Кто ж виноват, что я оказалась  тем самым третьим?

И моим убежищем или оазисом стали полудикие, заросшие травой, одуванчиками и колючим кустарником дворы. Неказистые двухэтажные домики, жёлтые, розовые и грязно-белые, смотрели на меня со скукой и тоской. Как будто заранее догадывались о моей участи. Безысходной, мрачной и мало интересной.

Я хотела завести друзей, с головой погрузиться в игры, страшные истории о зомби и вампирах. Стоп, запрещённое слово! Но мне попадались лишь пухлые, сонные матери с   малышами лет двух или трёх. В одном дворе старшекласники чуть ли не каждый день  пили пиво. 

Лето было холодным, бесприютным, как моя жизнь. Я всё время мёрзла в куртке с чужого плеча. Небо то и дело плакало, и тогда я спасалась от его истерик в ближайшем подъезде. Сидела на ступеньках и сама себе рассказывала занимательные истории о принцессах, колдунах, русалках и ва... Стоп! Не упоминай о них!

Однажды я набрела на панельную трёхэтажку. Двор показался мне  обычным - скрипучие качели, песочница, сломанная скамейка. У подъезда сидели на корточках мальчик и девочка. Черноволосые, черноглазые. Я удивилась, что девочка не мёрзнет в  босоножках и красном в белый горошек платьице. Тогда ещё я не знала, что больные v-307 или постоянно дрожат от холода или же вообще его не ощущают.

- Чего это вы тут рисуете? - я боялась, что ребятишки пошлют меня куда подальше, отвергнут, изгонят. Лучше бы они это сделали!

- Кровь, - девочка сдвинула чёрные брови. - Мы всегда рисуем кровь.

- А почему? - удивилась я.

- Давайте сыграем в прятки, - предложил мальчик. Теперь-то я понимаю, что он перевёл разговор на другую, безопасную тему. - Меня Тёма зовут, а она - Катя. Катя моя сестра.

- А я Камилла, - улыбнулась новым знакомым   и включилась в игру.

Катя без устали трещала. Рассказывала о своей маме, обещавшей  испечь шоколадное печенье, об ангорской кошке Марусе, которая недавно родила очаровательных малышей, о домике  куклы Барби. Признаюсь, я немного позавидовала Кате и Тёме. Мои два дома были выстуженными, остроугольными. В одном  воцарился Развод, наглый, серолицый, поселились  тонкогубые ссоры и острые, как ножи, оскорбления. В другом плакал капризуля Владиславик и ворчала бабушка: "Эх ты, неумеха! Вот я в твоём возрасте".

Начал накрапывать дождь, и Катя пригласила меня к себе.

- Поедим печенья, а потом я тебе своих кукол покажу. А после будем играть на приставке и посмотрим по видику мультик о Томе и Джерри, - звенел, волновался  Катин голосок.

И я пошла. Никогда себе этого не прощу. Что мне стоило отказаться, убежать куда глаза глядят? Об этом мне потом не раз говорил... Ну не будем забегать вперёд, как выражались писатели девятнадцатого века.

Мы бежали к белому, потрескавшемуся от времени двухэтажному дому. В окне первого этажа доживала свой век хилая герань, окна второго прятались под алыми портьерами и белыми занавесками. За алыми портьерами меня ждал...

Дверь в квартиру Кати и Тёмы оказалась открыта. Мне стало неуютно. "Да не бойся ты. Мама просто мусор пошла вынести", - затараторила Катя. И исчезла в тёмной прихожей. За ней вошёл Тёма и неуклюже ввалилась я.

Спутники мои скрылись в недрах чужой квартиры. В полумраке поблескивало зеркало, пахло чем-то сладким, неприятно-знакомым. Я никак не могла развязать шнурок. А, когда, наконец, справилась с непростой задачей, зажёгся свет, и в прихожую вошёл... Точнее, бесшумно просочился высокий мужчина в чёрной футболке и джинсах. Меня поразили его худоба, зеленоватая бледность и что-то ещё.

"Это отец, нет, скорее старший брат Тёмы и Кати. Неудобно, конечно, получилось. Но ничего страшного. Бояться нечего", - и тут меня осенило. У незнакомца были белые зрачки. Это-то и придавало его лицу что-то зловещее, нереальное.

Я бросилась к двери, но замок защёлкнулся. Незнакомец схватил меня за руку и потащил в комнату. Я укусила его. Рот наполнился горькой   кровью. Наверное, я уже тогда заразилась. Отбивалась что было сил, старинное зеркало в потемневшей раме с оглушительным звоном разбилось. Пришла чернота, из которой проступали впоследствии разрозненные картинки. Обои с алыми маками, слова о том, что я сама во всём виновата. Я ведь добровольно пришла в незнакомую квартиру.

Очнулась у трансформаторной будки. Выглянуло солнце, но мне всё равно было холодно, и очень болела шея. Только теперь я заметила, что она обмотана чёрным шёлковым шарфом, пропитавшимся кровью. С трудом добрела до дома. Бабушке сказала, что меня укусила собака, а шарф нашла на помойке. И она поверила, поверили в эту глупую ложь и врачи в больнице. Уже тогда я обладала магнетизмом, магической способностью убеждать. Так же, как Тёма и Катя, соблазнившие меня шитой белыми нитками историей о маме, кошке и кукольном домике.


В нашей провинциальной больнице нет специального оборудования. Да и врачи невнимательны, издёрганы, равнодушны. Потому никто не заподозрил у меня первичный v-307. Вполне вероятно, что из-за этой халатности заразилось немало юных пациентов. 

А потом я вернулась домой, отец куда-то исчез, его вещи тоже разбежались или попрятались кто куда. Дожди кончились, на город свалилась тридцатиградусная жара. Со мной начало твориться что-то странное. По ночам снились алые маки, вгрызающиеся мне в шею. Днём я часами рисовала окровавленные тела, кровоточащие ноги хворой путницы из сказки, аварии и красные лужи на дорогах. Стирала бельё, и мне казалось, что вода становится вишнёвой, пахнущей сладко, соблазнительно. Мыла  пол, старый, облупившийся, и представляла, что избавляюсь от следов жестокого убийства.

Однажды рисовала тело женщины, выпавшей из окна восьмого этажа и... И, наверное, уснула.  Очнулась около трансформаторной будки. Босоножки были вымазаны в чём-то красном и липком. Я знала, что это кровь, и принадлежит она кому-то другому. Не мне. И начались провалы. Я куда-то ускользала и приходила в себя около трансформаторной будки.  Иногда пальцы у меня были забинтованы, а под пропитанными кровью бинтами ныли и гноились порезы,  на лице виднелись синяки и ссадины. Врала маме, придумывала истории о несуществующих драках с выдуманными ровесниками. Она верила мне. Или хотела верить?


Начался учебный год. Из первой ученицы в классе перекочевала в безнадёжные двоечницы. Любой параграф теперь был для меня китайской грамотой. В тетрадях поселились каракули с красными исправлениями. "Алые, как кровь", - мечтательно улыбалась я. Одноклассники меня избегали  да и учительница смотрела в мою сторону  со страхом. Однажды утром вышла к завтраку,  мама уронила тарелку, которую хотела поставить на стол, и закричала. Нет,   скорее завыла, страшно, отчаянно, как волчица.

- Что с твоими глазами? Камилла, что случилось? - бормотала она.

Мама подвела меня к зеркалу, и я увидела, что зрачки у меня побелели. Как у того, худого, бледного и безжалостного.

Потом мы долго таскались по поликлиникам и больницам. В областном центре седой, усталый врач поставил мне диагноз: первичный v-307.

- А что это? - мама выглядела совершенно убитой и с трудом выговаривала слова.

- В народе это состояние называют вампиризмом. Ваша дочь стала жертвой вампира и теперь  поставляет ему новых слуг в обмен на пару ложечек свежей крови.         


- Но что же делать? - мама закрыла лицо руками и разрыдалась.

- Не волнуйтесь. Первичный v-307 лечится. В нашей области открылась специальная закрытая клиника.

И меня отправили в  ад. Лечили сывороткой, от которой  горело всё тело, а кровь превращалась в кипяток. На окнах злобно, словно сторожевые псы, скалились решётки. Визиты близких были строжайше запрещены, за разговоры с другими пациентами отправляли в подвал, полный плесени, крыс и мокриц.

Спасали лишь  разговоры с доктором Вишняковым. Он рассказывал мне о вампиризме. Когда-то этому пороку были подвержены лишь изнеженные, ищущие развлечений богачи. В двадцатом веке  болезнь стала поражать юных жителей трущоб. К нам она пришла в конце восьмидесятых и теперь, в две тысячи первом году, приобрела масштаб эпидемии.

- Видишь ли, больные, доживающие до двадцати пяти лет при вторичном заражении, становятся... своеобразными властелинами. У каждого из  них  около десяти  слуг-рекрутов. В основном это ребятишки  от восьми до двенадцати лет. Они заманивают новых жертв в квартиры властелинов и получают за это немного крови. Больше всего ценятся кареглазые и черноглазые  дети. Они могут заманить в чужое жилище любого, самого недоверчивого малыша.  Но их в наших северных широтах немного. На втором месте зеленоглазые обольстители вроде тебя. У таких, как ты, шанс пятьдесят на пятьдесят. Сероглазые и голубоглазые редко могут привести властелину жертву. И расплачиваются за это своей кровью. Властелин делает надрез ножом. И...

- Так вот откуда  бинты и порезы! - и я рассказала о своих ранах.

- Да, у тебя тоже бывали осечки. Ни одной жертвы за день. И ты расплачивалась своей кровью.


Вишняков ввёл меня в состояние гипнотического транса, и я вспомнила. Если не всё, то многое. Рыжеволосый мальчишка с глазами цвета первой травы, которого из дома выгнал отчим.  Мальчик, звали его Васькой, поверил в мои россказни о доброй бабушке и кружевных блинах с клубничным вареньем. И... угодил в плен к Белоглазому.  Девчушка с золотистыми косами боялась возвращаться домой к пьяному отцу. Мать "поехала в магазин за братиком". Черноглазую Сабрину  тиранила тётя. Родители её трудились в далёкой и шумной Москве.

 Белоглазый похвалил меня за такую ценную прислужницу. А вот две близняшки с каштановыми конскими хвостиками  и шоколадными глазами наотрез отказались пойти за мной. И Белоглазый набросился на меня с бранью, избил, а  потом заставил положить руку на стол, сделал надрез ножом  и...


Вишняков делал всё, чтобы условия юных пациентов клиники улучшились, но... Но наталкивался на стену равнодушия и неприязни. Он рекомендовал маме увезти меня в другой город во избежание повторного заражения v-307. Но она не послушалась, так как, пока я страдала в клинике, умудрилась встретить новую любовь.

Я опять стала бродить по улицам и дворам и однажды очнулась у трансформаторной будки с вишнёвым шарфом на шее. Мама с отчимом отругали меня и наотрез отказались везти в больницу. Я зализывала раны, как бездомная, никому не нужная кошка, лёжа у себя в комнате. А потом началась двойная жизнь, которую мама с отчимом, бабушка и изредка появлявшийся папа предпочитали не замечать.


Повзрослев, я узнала, что вторично заражённые после смерти превращаются в чёрную плесень. Которая, между прочим, тоже может быть заразна. В восемнадцать лет я переехала к Антону, своему товарищу по несчастью. Он заразился  v-307 от своей первой любви за три года до нашей с ним встречи. Да-да, это заболевание передаётся не только при укусах, но также половым путём и во время родов - от матери к младенцу. Заражаются не только дети, которых заманили в незнакомую квартиру. V-307 подвержены  подростки и даже взрослые, вступающие в случайные связи.

На прошлой неделе Антон почувствовал себя плохо и угас. Без особых мучений. Вскоре тело его исчезло, а на стене появилась чёрная плесень. Я пойду умирать в ванную. Напишу записку хозяйке и жильцам: "Чёрная плесень заражена v-307. Избавляйтесь от неё в перчатках и респираторе". Написала, запечатала. Всё, я сделала, что могла.

Пройдусь напоследок. Жёлтые, гниющие заживо дома, разложившееся, пахнущее тухлой рыбой солнце, раскалённый двор, трухлявая лавочка. Белые зрачки  спрятаны под тёмными очками. Незачем пугать прохожих. Исхудавшее тело мёрзнет под чёрной кожаной курткой и джинсами цвета ночи или... моей души. И это в тридцатиградусную жару! Всё, нагулялась. Пора возвращаться. Скоро закат.   

Ложусь на пол в ванной. Вспоминаю алые маки на обоях. У каждого вампира свой цветок. У  Белоглазого  были маки, у меня - ромашки. У той, что заразила Антона, на стенах красовались веточки сирени. Она же стояла в трёхлитровой банке на столе. Звали коварную соблазнительницу Снежаной. Снежинно, снежанно. Мысли мои путаются. Мой символ ромашка. Имя как-то связано с этим цветком. Закрываю глаза. Как тесно в груди! Сердце превратилось в огромное красное солнце. Значит уже закат.

 Будь ты проклят, Белоглазый! Хотя... Ты ведь тоже, по всей вероятности, стал чьей-то жертвой в десять или в двенадцать лет. Или заразился половым путём от юной прелестницы с ядовитой кровью? Или больная мать родила тебя таким? Все мы преступники и в то же время жертвы. Нелепица. Кто виноват? Мы сами, судьба, равнодушные взрослые, занятые своими проблемами? Не всё ли равно? Скоро, скоро я стану чёрной плесенью на жёлтом кафеле в ванной. Скорее бы...