Стресс

Голову стискивало точно тисками. Он с великим отвращением доедал гуляш и только компот доставил ему миллиграмм удовольствия. Уже третий день он ел только по внутреннему принуждению – лишь иногда возникло желание выпить сок или квас. Его взгляд был застывшим и являл собой немного пугающую суровость, он никак не отражал кричащую внутреннюю боль, а только подчеркивал работу мысли и внутреннее напряжение. Благо до экзаменов оставалось еще две недели, и он мог позволить себе некоторую сосредоточенность на внутренних переживаниях. Хотя случись это во время экзаменов – нельзя было бы гарантировать, что ему удалось бы полностью погрузиться в сдаваемые предметы.

Допив компот, он пошел по улице очень медленным шагом, что по его девятибалльной шкала означало «нулевую скорость». Так он ходил лишь в минуты крайней усталости или интенсивной умственной работы. Хотя он все в жизни делал быстро: говорил, ел, писал и ходил, но мысль его работала довольно медленно. Видимо, согласуясь по ритму только с «нулевой скоростью».

Он дошел до перекрестка, немного подумал и свернул в боковую улицу, перейдя на теневую сторону. Он еще не решил до конца, куда пойдет эта «свободы выбора», не стесненная ни временем, ни местом. Она доставляла ему всегда большое удовольствие и действовала успокаивающе.

Видимо, в сотый раз он начинал все обдумывать сначала. А обдумывать приходилось на два «фронта»: с одной стороны, Лида, а с другой, жена. При анализе он выбирал различные критерии «как лучше»: для жизни, жены,  дочки и, наконец, для себя.
Еще несколько дней назад он говорил, что старается сделать лучше для других и совсем не привлекал свою сторону для оценки положения. Тогда еще все было проще и сложнее…

Он не мог оставить жену, поскольку было очень жаль ее огорчать и доставлять ей боль. Он уже давно не любил жену, но по природе был добрым человеком и не мог оттолкнуть ее. И это создавало некоторую иллюзию его любви. В отношении жены у него было противоречивое чувство: с одной стороны, их связывали дружеские отношения, сопереживания, совместное обсуждение некоторых вопросов, а с другой – его почти совсем не тянуло к ней.

Он был постоянно настороже, все ожидая язвительной или равнодушной реакции на его интересы, проблемы, высказывания. Хотя последние месяцы жена заметно исправилась и часто подчеркивала свою любовь к нему, но у него в душе уже накопился некоторый заряд настороженности, осадок былых споров (вернее, перебранок). Этот заряд сидел в душе как фурункул, который при внешних любых условиях давил во все стороны и никак не хотел рассасываться.

Рассматривая этот вопрос в другом ракурсе, он чувствовал некоторую вину в том, что не порвет с женой ради нее может быт большего счастья (ведь была она прошлой осенью около двух месяцев счастлива с другим). Но он понимал и то, что является до некоторой степени уникальным человеком. Нет, не самым хорошим или лучшим для нее, а именно уникальным, т. е. имеет ряд свойств, которые жена не найдет никогда в другом и поэтому вряд ли она решится уйти к другому.

Для него наилучшим вариантом было бы остаться в чисто дружеских отношениях с женой, но не больше. К сожалению, это невозможно – это будет причинять ей постоянную боль.

Только в отношении дочки все было ясно (или почти все). Он ее очень любил. У него были большие планы в отношении ее будущего – не в смысле профессии или славы, а в смысле общих черт характера и душевных качеств. К сожалению, это с самого начала не реализовывалось из-за постоянных споров с женой по поводу тех или иных принципов воспитания. Да, и еще сказалось то, что дочь до двух лет, и потом каждый год была у бабушек. Расставаться с дочкой ему очень тяжело. Она ему нужна, но и не меньше, если не больше, он нужен ей. Он ей дает нечто такое, что вряд ли кто еще даст (как, видимо, и любой отец) и еще очень много другого. Когда он пытался представить себе, что у его дочери будет другой отец, у него мороз пробегал по коже.

Но для него было ясно и другое – осуществить идеи по воспитанию ему не удастся – просто не дадут. И от этого становилось до слез тоскливо – иметь план, замыслы и, наконец, ребенка и не иметь возможности реализовать их. Нет, нельзя сказать, чтобы он ничего не вложил в дочь, но это так мизерно и давалось часто с таким трудом, с такой нервной нагрузкой.

Он ходил уже около часа. Пора было возвращаться в общежитие и готовиться к экзаменам, но он шел и шел с постоянной скоростью, не обращая внимания ни на прохожих, ни на яркое летнее солнце. Автоматически пропускал машины на перекрестках и снова шел и думал… о жизни: прошлой, настоящей и возможных вариантах в будущем. Он обладал большим воображением и ему ничего не стоило чувствовать себя «как дома» в одном из будущих вариантов. Это ему приходилось делать и раньше, особенно когда возникала хоть мизерная вероятность жить в другом городе. Он читал и расспрашивал об этом городе все, что мог, рассматривал план города или карту окружающей местности. Таким образом он уже «жил» в Чимкенте, Н. Тагиле, Киеве, Саках, Редкино, Правде и т. д.

Также он часто «ходил» в походы. Нет, не следует думать, что он ходил только в воображаемые походы – не было такого года, чтобы он не пошел хоть в маленький поход. Но, когда он готовился к походам, которые не были реализованы, это доставляло не меньшее удовольствие, чем подготовка к осуществленным. Волей своего воображения он побывал на Селигере,  Байкале, в Вологодской, Киевской и других областях.

Аналогичным образом он моделировал свою личную жизнь и жил в этих моделях.

8–10.06.1975