Философские мышления

Я уединился от всего мира, так как ни хотел, ни кого видеть. Я скрыл от своих знакомых и друзей своё место пребывания  я жил в себе и только для себя много осмысливал, о своем жизненном пути я много часов проводил, на мансарде уже давно никто не удивляется использованию чердака в качестве дополнительных жилых метров. Качество кровельного пирога позволяет использовать дополнительный этаж в качестве комфортабельного жилья. На этом этаже устраивают спальни и детские, кабинеты и бильярдные. Поэтому балкон на мансарде давно стал не роскошью или прихотью, а насущной необходимостью. Балкон на этом этаже может выполнять те же функции, что и балкон второго или третьего этажей. Это может, выглядит и фантастической причудой, но я был, влюблён в ночь я часами мог, наблюдать за звёздным небом и луной по ночам много работал, над своими произведениями писал книгу о буднях горожан вот, так я жил, для себя.  Летом, когда не было ни одного солнечного дня, я проводил свои досуги за делом,  а вечерами до поздней ночи наблюдал за звёздами.  Один вечер я даже провёл в полной темноте, для себя, а, с первыми лучами солнца, вновь поднялся на чердак и продолжил работу.  Только через некоторое время, я стал замечать то, что происходило у соседей.  Весь их участок – так, называемый «Джентльменский Клуб», то есть место, где не только играли в карты, но и несколько  лет, со смаком выпивали и обсуждали скучные темы, и обсуждали очень многое, но только не преступников, а следы их деятельности.  Я стал замечать, что по улице, иногда проезжает машина, в которой сидят зэки, то есть тот контингент, который крутится  вокруг зоны.  Стёкла в окнах «Черёмушек», иногда запотевают от их дыхания. Чаще они ездят с работы.  Они спрашивают друг у друга, кто такой полковник Хрущёв и что он построил в СССР.  Я уже давно заметил, что, когда подъезжал начальник зоны, по его дороге, включались сиреневые мигалки, а через минуту подъезжала  машина с красными огоньками.  Наконец когда в один вечер мимо «Черёмушек» на маленькой, синей на радиаторе « Жигулях» проехала кавалькада «Колымажек» а потом замелькал зелёный, ещё милицейский «УАЗик» я понял,  что произошло. Каждый день, мимо «Черемушек» проезжали автомашины с начальником зоны и его окружением.  Я это понял по вечерним разговорам, я научился абстрагироваться от всего, не относящегося к этой теме, и однажды, когда они  проехались по главной улице мимо дома и на миг включились сиреневые мигалки, я понял, что меня не видят.  Я открыл папку из чёрной карточки, за которой скрывал листы белой бумаги, и сел писать свою новую книгу.  На этот раз, она называлась «Будни уголовного розыска».  Я сел за стол и, через два дня, написал первую часть. Вторая часть, на которой я остановился, называлась «Я сам. Страна O».  Она была закончена в три ночи, после чего я начал тихо спускаться вниз, а ещё через день, я ещё раз перелез через забор в опустевший дворик и попытался докопаться до подвала. Сначала мне показалось, что оттуда пахнет сыростью. Я сделал дырку в бетоне, заглянул в неё и увидел через неё в темноте ряд полок, где лежало то, что я очень хорошо  знал — книги, связанные по три-четыре, в холщовых упаковках с длинными ярлыками.  Я знал, что это, и никак не мог понять, как такое может быть — ведь эти книги были подписаны.  Однако, стоило мне увидеть знакомые обложки, как все эти сомнения и тайны, хранившиеся в моём сознании, растаяли. Все книги были подписаны и их названия были такими, какими они были всегда — «Собрание сочинений» «Жизнь насекомых» «Новая книга о  насекомых» и т. д.  На самой верхней полке лежала «Я сам» и я подумал, что если сначала я часто смотрел на обложку книги. То теперь вероятно мне  на неё не надо будет смотреть вообще.   «C’est moi».   Я вытащил из пачки первую страницу и перевернул её. За ней была чёрная рамка, на которой большими буквами было написано:  «Я сам». Это была первая часть. Я подумал, что она слишком коротка и решил перевернуть следующую. За ней была вторая. Третья называлась «Я не помню себя». Ещё через некоторое время, я решил, что это уж слишком, и, из второго тома «Живого Бога», достал «Монахиню». За ней была третья.    Четвертая называлась «Гангстеры».  Эта книга оказалась в самом низу и я, сам себе, удивляясь, смог её прочесть. К концу «Я сам», я смог прочитать уже очень много.    После «Я сам» пошла «Иллюзия № 1». На ней было написано:     «The most people are fucking», и мне показалось, что это цитата  из рекламы. После этого, я долго смотрел на страницу и с изумлением чувствовал, как от прочитанного у меня по спине бегут мурашки.  Я понял, что всё это — чистая, правда, и это намного лучше, чем все то, что я помнил прежде.  Словно сквозь темноту, перед моим внутренним взором прошло огромное количество страниц — под каждой из них, оказалось, по маленькой смерти, от одного до десяти, и столько  же слов о том, как именно надо их писать.  И вот, наконец, за моей спиной появился огромный полукруглый шкаф.  На его дверце я увидел свою подпись.  На его самом верху стояло название «Я сам». Под ним — номер книги, и, под ним — «Иллюзия № 1».  Это были первые части. Просидев с минуту в тишине, я закрыл глаза и вдруг почувствовал, что весь этот ужас куда-то уходит. Всё уже кончилось. В этот момент я понял, что уже пять лет ждал чего-то такого, и всё это время мне было интересно. И не знаю, чем больше меня привлекала Луна, так это своей величественной красотой.  А, как известно - лучшее место для любви – это небо.  Поэтому я и жил там постоянно.  Мои первые ночи на балконе я проводил на шезлонге, глядел на звёздное небо, и думал, думал, думал. И вспоминал о прошлом.  О том, что оно мне не мешало.  Я любил этот вечер, утреннее небо, уходящее за горизонт, скрип лестницы, шуршание  в ванной, ездить на машине по Москве.  Никогда бы не подумал, что буду жить в таком месте.  Как символично, на крыше Москвы я провожу время из времени. И это было необходимо для реализации моих замыслов (в сё же не пустой переулок, всё же, за углом может оказаться что-то важное),  а потому я был счастлив.  Тем, что я там был и в этой тишине.  Но когда я уходил с крыши, уже через час мне делалось холодно.  И я возвращался на свой диван. Темнота обступала меня со всех сторон.  Когда я спускался с крыши, у подъезда меня ждала машина.  Но это случалось всё реже, все чаще на мансарде меня встречали.  Я уже привык к постоянному вниманию, уже не реагировал.  И тогда мне становилось ясно, что вокруг меня присутствует некая энергия, которая соединяет   меня со всей жизнью. И эта жизнь мне доступна, и она прекрасна. Рядом со мной она будет долго, очень долго. До тех пор, пока вокруг меня будет поддерживаться тот же уровень безмятежности.  Я возвращался в свою уютную и тихую комнату садился за круглый дубовый стол и принимался за работу над своей книгой.  Я делал заметки, графики, визировал, правил, заполнял страницы и отдавал листы в печать.  Чтение мне было не в тягость, у меня была вся необходимая для работы информация, и  ничего, что могло бы мне мешать.  Я сидел и выводил на листе бумаги слова, которые были строчками моего будущего романа. А как может быть иначе, если у меня вся имеется необходимая для работы информация, а чем еще я могу заниматься в издательстве, которое каждый день определяет мою судьбу?  Впрочем, если это им кажется чем-то особенным, а я что-то понимаю в издательской работе, я, безусловно, мог бы быть польщён таким отношением. И вообще, я давно не рассматривал все это со своей стороны. Я рассматриваю это только со стороны обложки.  На самом деле в издательстве с эстетической точки зрения я живу такой же жизнью, как за своими столами.  А со стороны потенциального читателя – это, конечно, чтение… Я уже рассказывал, как ощущаю себя со стороны, и могу смело добавить, что испытываю  большую часть времени именно это. Я живу за текстом с нарастающей скоростью, все чаще и чаще рискуя опоздать на собственный поезд. Мысли мои в эти минуты часто были крайне разнообразны и своеобразны, и в них все время чувствовалось веяние большого, как мир,  ошибочного и страшного опыта.  Но если при анализе было видно, что большую часть времени я ищу себя среди множества странных личностей и малых примеров, то на дороге моих блужданий,  однако, не было видно никакой другой личности, кроме меня самого.  Хотя как раз при этих сомнениях в самом себе случались замечательные озарения, заставлявшие меня подолгу ходить, зажмурив глаза и раскачиваясь из стороны  в сторону.  Эти озарения во всех случаях были совершенно необъяснимы.  Ясно было, что они исходили из того потаенного источника, где пребывали я сам и мой разум, но откуда они возникали и как из него  возникала форма этих озарений, было не совсем ясно.  Иногда это были цветные вспышки, иногда — пятна, иногда даже неясные образы, и что-то в них всегда бывало неожиданным и неожиданным для рассудка.  Эти озарения часто проходили так незаметно и вдруг, что я не мог ухватиться за идеи и сделать из них суждение. Мысли мои в эти минуты часто были крайне разнообразны и своеобразны, и в них все время чувствовалось веяние большого, как мир,  ошибочного и страшного опыта.  Но если при анализе было видно, что большую часть времени я ищу себя среди множества странных личностей и малых примеров, то на дороге моих блужданий,  однако, не было видно никакой другой личности, кроме меня самого.  Хотя как раз при этих сомнениях в самом себе случались замечательные озарения, заставлявшие меня подолгу ходить, зажмурив глаза и раскачиваясь из стороны  в сторону.  Эти озарения во всех случаях были совершенно необъяснимы.  Ясно было, что они исходили из того потаенного источника, где пребывали я сам и мой разум, но откуда они возникали и как из него  возникала форма этих озарений, было не совсем ясно.  Иногда это были цветные вспышки, иногда — пятна, иногда даже неясные образы, и что-то в них всегда бывало неожиданным и неожиданным для рассудка.  Эти озарения часто проходили так незаметно и вдруг, что я не мог ухватиться за идеи и сделать из них суждение. Поэтому очень часто возникавшие в моей голове обрывки мыслей не могли быть истолкованы в качестве выводов из моих суждений.  Только много позже я стал задумываться о том, что за свет шел от моего разума, когда он совершал озарения.  Что-то похожее иногда мелькало и в мыслях других, но только очень отдаленно, и никогда — на всю глубину, как это было у меня.  И все же вся эта путаница, которая в моей жизни была замечательна, всегда казалась мне очень странной.  И, как все странное, по существу, было незаслуженно, так и эта сложность мыслей, временами почти нелепость, меня нисколько не раздражала. Временами она даже как-то умиляла — или, наоборот, повергала в тоску.  Жизнь была для меня святыней.  Я не мог видеть ничего недозволенного, потому что в моем сознании все было — я сам.  Я был самим собой, этим прекрасным, полным вечного света, и божественным светом. Для кого же еще была создана жизнь?  Я не знал, но знал, что она существует. Я знал это так же твердо, как знал, что мой разум есть вся вселенная.  Во всяком случае, такова была моя точка зрения.