Глава 14

Боль

Бог умер, говорит пожилая женщина в Пятихатках. Русские убили его. На школу, в которой прятались люди, сбросили четыре авиабомбы. В довольно большом районе Харькова осталось не более десяти целых домов. Жителей этих домов здесь тихо ненавидят.
Живешь, живешь, а потом конец — ничего, — продолжает женщина и с вызовом смотрит.
**********************

Неловкость.
Это главное чувство, когда женщина вводит в свой круг очередного мужчину. Немного иронии, капля жалости и огромный океан любопытства- кто же ты такой? Здесь нужно проходить проверку на вшивость, чтобы всем было комфортно.
Она рассказывала о своей жизни и работе часами. Конечно, соблюдая конфиденциальность. Новый, безумно интересный мир. В нем много мужчин, которые постоянно ее окружали и окружают. Всегда готовых предложить дружескую и не совсем дружескую помощь. А вместе с ней — добрые сердца, умные головы, крепкие руки. Было интересно выдерживать конкуренцию с каждым из них. Было очень больно слушать о том, как она встречается с ними, о чем разговаривает, где бывает. Было невыносимо тягостно слушать о тех, в ком она разочаровалась, кого презирала и ненавидела. Шкала от 0 до 10, но она пользуется только двумя цифрами: или ноль, или десять.

Он сходил с ума ночами, зная где она и с кем. Она писала подробные смски из ресторанов, из других городов. Наверное, ее адреналин зашкаливал. Вот перед ней сидит один мужчина, который — она знала — увлечен безумно, возможно любит ее и жадно ловит любой взгляд или намек. А она пишет другому, за тысячу километров. Тому, кем увлечена в данный момент она. И вино рубином играет в бокале, а в телефоне еще десятки смс от клиентов-мужчин с эротическим на нее переносом.  И она бережно хранит и читает их все. Невероятно мощное удовольствие — рассказать папочке, который ее бросил о том, как его девочку любят и ценят. Только ведь он ее не бросал. И он не папочка.

Но кто же тебя спрашивает, папочка? Слушай, слушай истории о моих мужчинах. Ведь я не сплю с ними, все прилично. Сплю я только с тобой и иногда с мужем. А в последнее время — только с тобой.
Постоянные истории легкого флирта, который у нее, как у экзистенциального психолога всегда тесно связан с вопросами жизни, смерти, любви, ненависти. С поисками Бога.

Все тоже духовное ****сство, возведенное в степень высоких истин. И только постель расставляла все по местам. Вся шелуха слетала, Кьеркегор и Фромм на время отправлялись в корзину, мужество быть оказывалось очень простым и ясным мужеством отдавать себя и брать, и наполнять чувствами, тактильными ощущениями, звуками, запахами, миллионами молекул ДНК. Его ДНК. Ее ДНК.
Постель очищала, все становилось подлинным и настоящим.
Постепенно, один за другим мужчины исчезли. Один из последних поклонников — друзей купил квартиру в Киеве и позвал ее в гости. Предложил стать хозяйкой. Она пошла. Она все рассказала ему. А что здесь такого? Сплю-то я ты знаешь с кем. К тому же ты сам женат.

Ошалев от боли и едва сдерживая крик, очень спокойно и тихо он тогда спросил:
— Зачем это тебе?
И все однажды изменилось. Они исчезли. Это был тот момент, когда она выбрала его. Он понял, понял также, что все теперь в его руках — не упусти. И, как обычно, все упустил. Долго винил себя, пока не понял одну простую вещь. Он просто не мог. Не мог сделать то, что она хотела.
Не мог исправить того, что сделали с ней другие. Просто не мог, хотя иногда и получалось сделать невозможное. Трудно все-таки быть богом. Особенно, когда у бога своя история вынесенной из детства боли. Наверное, поэтому, она так жадно и так быстро запрыгнула в новые отношения. Истосковалась. Надеется.

Девочка моя, нам просто не хватило доверия друг ко другу. Я так хотел доверять тебе и не мог, так мешала эта память о твоих любовниках и поклонниках, о твоих резких переменах в настроении, о том, как поступала и поступаешь ты с людьми и ожидание того, как поступишь со мной. Скользко, так скользко, я думал, что потеряю что-то важное, но оказалось, что важней тебя ничего нет. А ты не верила мне, не доверяла моим рукам, а море было очень холодным, как тогда, в сентябре, в Одессе. А я так долго вхожу в холодную воду.

После мучительной агонии исчез из ее жизни и он, не выдержав конкуренции с самим собой, с образом, который она когда-то придумала. Еще одна история о сотворении кумиров. Справедливости ради — из нее он тоже сделал довольно симпатичного идола. Да еще какого.

И было много женщин, которые тянулись к ней, подражали, восхищались и ненавидели одновременно. И было совсем немного тех, кто просто и бескорыстно ее любил. Подражали в одежде, воровали идеи, копировали стиль, читали те же книги, смотрели те же фильмы, не видя, не понимая их так, как видела и понимала она. Красивая, бесконечно красивая. Она ревновала к ним его, он грустно улыбался и, словно тупой самовлюбленный идиот -  не придавал этому значения. Ревновала к нему своих клиенток и поэтому калечила их беспощадно, выбрасывая из своей жизни, из терапии. Они долго ходили за ней и спрашивали: за что? За то, что ее мир делится только на два цвета и белый, в основном, только по утрам за чашкой кофе — тогда и пишутся ее прекрасные тексты. Зачем тебе это? Откуда эта неуверенность? Зачем тебе твоя боль, слезы, истерики, источником которых минимум наполовину ты была сама?

Кто может сравниться с тобой, моя девочка? Кто станет рядом? То, что ты называла флиртом — лишь ирония по поводу того, что может быть еще кто-то кроме тебя. Невозможно. Даже из чувства мести, даже после того, как ты сто раз доказала, что кроме тошноты к нему у тебя никаких чувств больше нет. Жан Поль Сартр, ты что-то знаешь об этом?

Поединок

Звонок достает его в районе Харькова с радостным названием Пятихатки. Кроме названия, радоваться здесь больше нечему — достаточно посмотреть на воронку от места, где когда-то стояла школа. Его личная невероятная боль, известие о холодном и чудовищном предательстве застали его здесь, посреди войны и человеческих страданий. Повторяется ее любимая притча о раненом целителе. Милая, да, я ранен, как же смертельно я ранен. Остается надеяться, что в моей ране есть какой-то смысл. Если я не помогаю другим, то найти сейчас пулю или мину здесь и сейчас было бы очень милосердно.

Новый Самый Первый зачем-то звонит, хочет поговорить как Мужчина с мужчиной: оставь ее, она в новой любви ищет утешения. Это нормально, так все делают, и я тоже. Дай нам утешиться.

Так все делают. Именно это мешает отпустить. Новый — скорей всего ищет утешения. Но она никогда не делала так, как все. Какая-то фальшь, она в жизни не согласится с тем, что ищет утешения. Но ведь ищет…

Это не твое уже дело, оставь выяснения им, она еще выест мозг и очередному Первому, в конце концов, тут не нужно быть пророком.
Но ведь жизнь больше любой психологии, а любовь больше жизни, крепка она, как смерть и никогда не перестанет.

Маленькая девочка опять где-то плачет, тянет руку, зовет папу и просит вывести ее из чудовищного тупика, в который она зашла. Вокруг валяются искалеченные тела, ее ручки в крови, под кустом финский нож. Кто это сделал, солнышко? Кто?
Злые люди, говорит она, злые жестокие люди.
Лишь бы взяли за ручку, лишь бы снова спасли — остальное память вытеснит.
Только вот все, что вытеснено — мстит.

— Я простая русская баба, — однажды сказала она.

Сейчас запрет на все русское, русские убили Бога, русские убили самих себя. Она даже строиз в инстаграмме стала писать по-украински, чего никогда раньше принципиально не делала. Война меняет многое, просто обидно, что несколько из их многочисленных ссор были на тему «детей Донбасса». Флюгер, флюгер на ветру чужих и собственных настроений. Как же было тебе доверять? Жизнь на минном поле в поисках однажды явленной красоты.

Легкой ножкой скользя по чужим жизням и судьбам, от букета к букету, по уютным кафе, городам, гостиницам. Ничего не меняется. Влюблена в жизнь, влюблена по сути. Совесть анестезирована, рваная душа зашита наспех белыми нитками экзистенциальных размышлений. Сокрушительный контраст между ноющим от пустоты содержанием и гламурной картинкой. И в итоге выбрать — картинку. Утренний кофе, букет цветов, уютное кафе на Подоле. Устрицы, стейки, душевные разговоры. Матрица привычных чувств, виток за витком, бег по кругу…

Можно написать десятки книг, сотни текстов и повторить тысячу раз, что дело, в общем-то не в том, что человек рядом с тобой плох. А в том, что таким иногда его делаешь ты. И перед тем, как забирать очередную душу, хорошо бы попробовать разобраться со своей.

Написать, научить, рассказать. А самой снова и снова делать ровно тоже самое. Избавляться от тех, кого сама приручала и кормила из рук. Избавляться без жалости, грубо, бесповоротно. Оставляя за собой смерть и разрушения. Целая гора связанных и расстрелянных людей, которые совершенно напрасно кричали  о своей боли. Очередной этап жизни, новая прическа, новое платье и новая смена декораций.
— У меня нет чувства вины, — для нее это важнее всего. Ну нет, значит нет. Как же можно жить, ее не чувствуя? Сколько нужно съесть устриц, стейков? Сколько выпить вина?
Трупы присыпаны песком, некоторые дрожат в агонии. Ее философия не терпит любви, ее философия требует влюбленности. Итог любви — жизнь, итог влюбленности — смерть. Все просто.

Бог умер. Простая русская баба убила Его.

Однажды кто-то помог ей первый раз спустить курок. А курок — это такое дело, очень сложно раз нажав, остановиться. Он с удивлением наблюдал, как снова и снова, до мозолей на пальце жала на него, расстреливая тех, кто доставлял неудобства. Любовники, поклонники, муж, учитель, коллеги, подруги, друзья, враги. Клиенты. Люди так легко исчезали из ее жизни. Смотрел и ждал своей очереди. Потом долго не верил, в недоумении ковыряя огромную дырку в груди, пока не наступил пневмоторакс. Это когда из-за ранения одно легкое сжимается, второе давит на сердце и через пять минут наступает смерть.

А помнишь, я ведь однажды уже умер за тебя? Видимо тот, кто ближе, должен и умереть дважды. Только сейчас и ты — уже не ты. Придется жить, а это проклятие.
Очередной виток, Очередной Первый мужчина уже вошел в ее круг, находит его, звонит ему, выдвигает сокрушительный аргумент — они уже полгода вместе — значит все серьезно.  Целых полгода, очень серьезный срок для простой бабы. Конечно, нужно срочно что-то делать. Полгода и каких-то 14 лет, восемь из которых тайно и на расстоянии. Полгода. Он вспомнил, как целый год, уже понимая, что ближе быть просто невозможно, общались на «Вы. Первое ее признание звучало не просто трогательно, а сюрреалистично — я Вас…
С тех пор Вы проделали огромную работу над собой, любимая.

Она здорово научилась разрушать и помогать разрушать другим. Сеть иногда взрывается предсмертными криками тех, кто был вовлечен в упоительное уничтожение «токсичных отношений». В этом суть — если любишь войну, нужно стать войной.
Новый первый не унимается. Ты красивый (смешно) парень (еще смешнее), найдешь себе другую (тут не смешно). Интеллект дорожает вместе с бензином и большинство неизменно выбирают бензин, а она выбирает того, кто выбрал бензин. Милая, ну разве можно выходить замуж за домашнего питомца?
Хоть ты-то понимаешь разницу между красивым и мертвым?

Нужно было все-таки сообщить раньше, найти слова, ты ведь знала, что он будет ждать тебя, стоя на своих ногах, в своей квартире. Ради тебя найдет и себя. Он ведь не кастрированный котик, пора понять. Как же подло — подвесить человека в надежде, чтобы не отвлекал, и за это время полностью ампутировать, избавить себя от него.
Очередной Первый Мужчина, кстати, тоже удивился, что он о нем не знал. Доверие — это такая штука, которую можно одновременно предавать с любой стороны. Очередному сразу дали доступ к телу, чтобы доказать преданность. Очередной похвастался,  полон надежд. Совет да любовь.
Предательство — типичная русская черта со времен княжеских междоусобиц. Мы достойные дети своих предков, девочка моя.
Хоть ты и пишешь теперь свои сториз на украинском.


Боль

Бог умер, говорит пожилая женщина в Пятихатках. Русские убили его. На школу, в которой прятались люди, сбросили четыре авиабомбы. В довольно большом районе Харькова осталось не более десяти целых домов. Жителей этих домов тихо ненавидят.
Живешь, живешь, а потом конец — ничего, — продолжает женщина и с вызовом смотрит.
Странно, думает он. Она ждет, что я буду с ней спорить. А я согласен. Так ведь и есть. Сначала умирает Бог. Это мы убиваем его. А потом долго пытаемся чем-то заполнить Его место. Оно болит. Ведь пустота -это фантомная боль, пустота возникает там, где до этого что-то было. Живешь, живешь вот так, а потом конец — ничего. И нужно снова идти к источнику со сладкой водой. Только сладкая вода жажду не утоляет, она придумана, чтобы жажду вызывать.
Он идет по тропинке, лето словно отменяет войну. Увитые зеленью разрушенные дома, выглядят естественной частью природы. Половина снесенной крыши и гора кирпичей на земле — что может быть нормальнее для него сейчас? Если любишь войну — нужно стать войной.

В какой-то момент понимает, что зашел далеко. Многие тропинки здесь ведут к смерти, а он даже не смотрит под ноги. Смерть разрешает вопросы, сказала как-то она. Смерть позволяет ценить жизнь, сказала. Если смерть близка, то жизни можно не бояться. И прочая экзистенциальная хрень, настолько красивая, что невозможно с нею спорить. Красивая и бесконечно трагическая, как и она сама.
«Сколько же в тебе жизни». Ему до сих пор хочется ей верить. Фантомная боль, напоминание о той, с кем очень долго связан — это следствие того, что в нем слишком много жизни.

Он возвращается к живущим третий месяц под обстрелами людям и рассказывает им о том, что, помогая другим, можно снизить собственные страх и тревожность.
Но нельзя снизить боль.