Кровь и лампа

(основано на произведениях В.И. Ленина)

Мы компрометируем себя: грозим массовым террором, а когда до дела, тормозим ...
Это не-воз-мож-но!
Ленин


Торги сегодня шли вяло. Вертлявый аукционист Толик всё пытался внести хоть какое-то оживление, но было ощущение, что находишься в манной каше - ну да, сладко, липко, но уж очень тягуче.

Последний лот вообще никакого ажиотажа вызвать не должен, подумал Толик. Ну да, лампа десятых годов с зеленым абажуром, электрическая, переделанная из керосиновой, практически родная сестра той, которую Надежда Константиновна подарила Ильичу на 23 февраля.

- Лампа электрическая, переделанная из керосиновой, 1918 год, дамы и господа, стартовая цена 5000. Так, 5100, дама в центре зала. 5500, господин в третьем ряду. 5700, дама в центре зала.

Толику уже эта вялая торговля надоела, скорее бы всё закончилось - и домой.

- 6000, господин с краю. 6200, дама в первом ряду ...

- Двадцать тысяч, ведь такие чудеса могут делать люди, а товарищи?

Толика передёрнуло. Сидевший во втором ряду коренастый лысоватый мужчина в старомодном костюме-тройке в полоску торжествующе улыбался. Все смотрели на него как на умалишённого.

- 20000 раз, два, три - продано! Продано господину во втором ряду.

Когда Толик вручал трофей победителю, он не удержался:
- Господи, ну зачем столько-то?
Клиент прищурился и с улыбкой сказал:
- Да это ведь, батенька, архиважный предмет, доложу я вам, да-с, архиважный.

Историю болезни они писали, видите ли, эскулапы. Рекуррентный синдром Капгра на фоне шизофрении. Швыряться звонкими фразами — свойство деклассированной мелкобуржуазной интеллигенции, не более того. Но  обмануть их и улизнуть всё-таки удалось - интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и её пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно.

А лампа нужна была позарез. Без неё планы не смогли бы осуществиться, такой же тёплый свет, который освещал написание «Очередных задач Советской власти», должен был осветить начало перехода к решительнейшим действиям. Жестким, но решительным - революции в белых перчатках не делаются. Слова обязывают к делам.

Вот они, два первых классовых врага. Сидят, привязанные. Сначала и прежде всего - вот этот попик с заплывшими от жира глазками.

- Отче, ну вы же понимаете, что религия есть опиум народа. Религия — род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь. Много той сивухи народным массам скормили, а? - он поигрывал наганом, ещё одна антикварная гордость.

- Прошу вас, не берите грех на душу, я никому не скажу, Богом клянусь! - трясясь, как желе, вещал батюшка. - Детишки у меня, матушка!
- А я, знаете ли, любезнейший, марксист. Нет у нас такой дефиниции - грех. Марксизм идёт дальше. Он говорит: надо уметь бороться с религией, - и пуля вошла в лоб ошалевшему батюшке.

- Ну-с, - он повернулся ко второму врагу. - Стало быть, капиталист от искусства?
- Я п-п-п-продюсер, - залепетал аляповато одетый мужчина с длинными сальными волосами.
- Ну да, богатые и жулики - две стороны одной медали, так-то, батенька.
- Сколько вам нужно? Я заплачу!
- Отчаяние, смею заметить, свойственно тем, кто не понимает причин зла. А ваш чистоган - зло!
- Послушайте, мы можем договориться.
- Душонка у вас насквозь хамская, а вся ваша образованность, культурность и просвещённость есть только разновидность квалифицированной проституции, знаете ли.
- Да какой я капиталист? Я же искусством занимаюсь, понимаете?
- Я, знаете, в искусстве не силён, искусство для меня, это… что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, и, когда его пропагандная роль, необходимая нам, будет сыграна, мы его — дзык, дзык! — вырежем. За ненужностью.
Продюсер побледнел. Дзык получился быстрым, вот, правда, хлещущая из горла кровь испачкала пыльный зеленый абажур.

Солнце уже пробивалось сквозь молоко утреннего тумана. Sonata No. 23 F minor, Op. 57 звучала как гимн занимающегося дня. Готов слушать её каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка! Поменьше политической трескотни. Поменьше интеллигентских рассуждений. Поближе к жизни.

А всё-таки - он оглядел комнату - есть в этом какая-то романтика. Мы не можем обойтись без романтики. Лучше избыток её, чем недостаток. Ну-с, кто у нас далее?

Он выключил лампу.

Photo courtesy of Friedrich Goetz / pixabay.com