На день рождения О. Генри

– Вообразите себе беседу утончённого искусствоведа с О.Генри. Вопросы о состоянии американской литературы конца 19-го – начала 20 века, ожидания, сверхзадачи и несбывшееся. Желательны отсылки к умным современникам с цитированием. А в финале интервью – какая-нибудь лёгкая story о фундаменталисте Драйзере, чтобы бульварный читатель тоже не заскучал.

– О.Генри провалит эту беседу с любым количеством дублей. Ожидания? Выжить, в том числе в тюрьме, и не спиться равнодушном Нью-Йорке. Сверхзадачи? Отыскать единственную музу юности в женском образе. Несбывшееся? Всё вокруг, и я сам, в первую очередь, даже рядом с музой. Законченный циник и умеренный алкаш, неотёсанный в искусствоведении.

– Надо ли говорить, что подлинный Уильям Сидней Портер здесь и не начинался, и это одна из причин, отчего я всегда делю надвое оценки искусствоведов, шуршащих раритетными книгами в библиотечной обители. Надо ли говорить, что всякая личность вне рамок социума непостижима всегда, но сам процесс поисков подлинного писателя вдохновляет, служа цели сколь насущной, столь же эгоистичной – осознать самого себя. Свет от личности при этом схож с погодой: вчера лил беспросветный дождь, сегодня ослепительное солнце и всё былое кажется фантазией опечаленного воображения.

– Линия жизни не оставила О.Генри иного выбора, кроме познания прозы практикой. У него не было даже отдушины Достоевского в виде азартной рулетки в шумно презираемой им католической Европе – только комната, стол, стакан виски с выжатым апельсином и явно не лучшая часть Нью-Йорка из окна, а в прошлом – карандаш и вид на заплёванный дворик из тюремной решётки. Чуть позже, уже публикуясь, О.Генри избегает всяких писательских пулов – и это не презрение, а неловкость, свойственная всем подлинным душам: у вас за плечами образование, грамоты, награды и умный отклик критика N, а у меня скучная должность клерка, растрата на сумму 854 доллара и 8 центов, бега, возвращение, тюрьма и сокамерники, в числе которых насильники и убийцы. В общем, «все свои учёные степени Длинный Билл получил в скотоводческом лагере и на степной тропе. Удача и бережливость, ясная голова и зоркий глаз на таящиеся в тёлке достоинства помогли ему подняться от простого ковбоя до хозяина стад».

– Но и эта карьера, в той же степени, что в литераторских пулах, вызывает у О.Генри неизменное чувство: тонкую насмешку. Человек – не мера всех вещей, но никоим образом и не биомасса в шахматных замыслах Творца – каждый имеет право на собственную обитель, и в конце пути спрашивают не о достижениях, успехах, статусе и духовности, а о качестве душ. В этом смысле умеренный агностик Уильям Сидней Портер более религиозен, чем многие его современники или явившийся поколением позже способный моралист Честертон. Потому что передавать веру в рассказах – дар штучный, и Льюис правильно поступал, что писал о христианстве только в дневниках. Дело даже не в том, что проникновенней О.Генри написать о самой сути Рождества невозможно. Его подлинность – свидетельства сокамерников: в тот день, когда он вышел на свободу, свет погас, не завися от фантазий природы за окном.

– Дом-музей О.Генри в Северной Каролине (на фото) не имеет ничего общего с тем Нью-Йорком, где он доживал последние годы с неизлечимым уже циррозом, диабетом и больным сердцем. Это пригородная обитель со вкусом для среднего класса, где бережно воссоздана комната писателя и хранятся уцелевшие артефакты. Но я отношусь к этому с пониманием: ни один музей не передаст дичь эпохи, когда, вовсе не стремясь прославиться, но одновременно страшась кануть в небытие бессмысленной песчинкой, ты берёшься за рассказ без малейших гарантий, что он насущен хоть кому-то, кроме тебя самого.

– Истины выживших сквозь толщу веков вообще неудобны для потомков и подменяются мифологией: дом, сад, писатель, творящий нетленки по заказу редакции толстого журнала. Он, конечно, баловался виски, но только из сибаритства пресыщенной натуры. Я лишь пожимаю плечами на эту мифологию, потому что земной финал О.Генри свидетельствует о том, что у Создателя непревзойдённое чувство юмора: в разгар скромных похорон писателя на отпевание в церковь вваливается развесёлая свадьба, нетерпеливо ждущая, когда унесут покойника.

– Это даже не про изящную мораль – кто жив, а кто мёртв по-настоящему. Мистер Портер бесконечно ценил такой юмор, и само провидение людскими поступками создало идеальную декорацию для его ухода.

– Можно верить, а можно смеяться, но всё подлинное, исключая прозу О.Генри, начинается именно с этой прощальной церемонии. Сам писатель ценил любую реакцию, от созвучной эмпатии до гомерического хохота, и недоступность понимания его участи, в самом деле, лучше спрятать за премилый антураж дома-музея в благополучной части Америки.