Экс-ры IV 8 гл Дед раскрывает свои тайны

Глава 8

Грузинский князь

Договор – дед раскрывает свои тайны — грузинский князь – мы идём в магазин — о. Травяной

Дед раскрывает свои тайны

— Так как же получилось, что рыбы оказались в пруду, да ещё голодные, как стая собак, — сказал я.
— Как, как… я тебе уже объяснил как, сетка прохудилась вот, и поплыли на прогулку. Но они, видать, запомнили место, где кормились, вернулись обратно. А задвижку я не открывал, может кто-то другой это сделал. Я даже не подозревал, что они смылись на волю, а потом слышу, во дворе народ толкует о нападении каких-то монстров. Я сначала и не понял о чём речь. Потом только по телевизору в новостях сказали ну я к колодцу, а рыб нет, и задвижка открыта, что делать пришлось ждать. Они вернулись.
— А может сам забыл закрыть?
Дед пожал плечами.
— А может и сам забыл закрыть, не помню.

— Ещё бы я сам уже бывает, забываю, что сделал и что надо сделать, а ты старше меня в десять раз. Тебе по рангу положено забывать.
— Может и забыл, — сокрушённо ответил дед.
— Забыл он, — сказал я укоризненно. — А все ли вернулись рыбы, может кто-то из них остался в пруду, ты об этом думал.
— Да думал я, только кто же знал, что они набросятся на людей.
— А никому знать кроме тебя не надо ты сам их выпустил, тебя и судить будут, если найдут, конечно.
— Ну, так беги, сдавай, — ощетинился дед.
— А мне это надо, — я посмотрел не деда так, словно он меня принимал за стукача.
— Тебе это ясно не надо, — согласился дед. — Что же пойти в ментовку и заявить, что это сделал я глупо при нынешнем положении. Остаётся только послать денег родственникам, мол, такт и так хотя у меня рука не поднимется это сделать.
— Я думаю надо послать, — сказал я. — Пусть это будет хоть каким-то утешением. Всё-таки у людей горе были совместные планы на жизнь, а тут всё коню под хвост, да и похороны в копеечку влетят. А они никогда не запланированы…
— Да надо, но я не могу, руки трясутся, — сказал с мольбой дед. — Может, ты сделаешь.

— Можно сделать но так чтобы отправителя не нашли по штемпелю и обратному адресу, а адрес мы указывать разумеется не будем. Сначала письмо положим в почтовый ящик, где объясним, как можно будет получить деньги, — сказал я.
— Вот так можно, а сколько отправить, — спросил дед.
— Думаю миллиона два на семью.
— Согласен, что этого хватит главное, чтобы деньги сдуру не снесли в милицию.
— Это 20 тысяч могут снести, а не два миллиона, — заверил я деда.
— Поверишь ли, никогда на мне не было мокрухи, а тут сразу три трупа, да и пацана погрызли, как бы без ног не остался, — тяжело вздохнул дед.

— Ты мне всё время что-то хочешь, я вижу это по твоим глазам сказать что-то важное, — сказал я.
— Верно, хочу, — ответил дед, оглянувшись по сторонам.
Он показал мне на лежащие впереди старые брёвна от телефонных столбов.
— Сядем здесь, я тут всегда отдыхаю после похода к колодцу. Здесь тёплый ветерок и комаров нет.
Мы дошли до брёвен, которые были уже отполированы чужими штанами до чистоты.

— Ты о золоте Колчака что-нибудь слышал? — спросил дед.
— Мутная история.
— Мутная говоришь история, — усмехнулся дед. — Ну, тогда слушай, моя мутная история началась близь станции Тыреть в двадцатом году, когда мы, будучи проездом на Дальний Восток ехали в одном так называемом золотом эшелоне. Мой отец и несколько офицеров, не желая попасть в руки к красным, решили грабануть один из вагонов чтобы, захватив золото уйти на юг и пробиваться в Китай. Факт пропажи был оформлен позже актом от 12 января 1920 года, в котором было написано, что вагон №566028 был вскрыт неизвестными, и что была установлена кража 13 ящиков с золотом. Конечно, мой отец и его офицеры не признавали свою причастность к этому событию, и вышестоящим начальством было решено, оставить всё пока как есть до окончательного выяснения.

В общем, мы ушли на Северный Урал от красных в один староверческий скит и отсиживались там, пока нас не накрыл отряд чекистов.
— Так ты что же был белым офицером, — перебил я деда.
— Нет, я был юнкером, но готовился стать офицером как мой отец.
— Сколько же тебе лет, — удивился я.
— Ну, считай, что мне тогда было примерно шестнадцать лет, это в девятнадцатом, сейчас мне… восемьдесят, нет, это с тех пор, а сейчас… — дед пытался на пальцах скалькулировать не видимые суммы чисел.
— Ну, прибавь свои шестнадцать, — сказал я и сам удивился сказанному. — Так тебе девяносто шесть лет.
Я даже присвистнул.

— Да где-то так, — кивнул дед.
— Ну, ты даёшь.
— Не я даю, жизнь такая волчья. Я даже свои дни рождения не праздную, зачем прибавлять ещё года. Это меня Золотой корень поддерживает, и женьшень мне один дядя по заказу привозит из Уссурийской тайги. Ем дикий мёд, обливаюсь холодной водой и бегаю трусцой по три километра.
— А я вот ленив до всего этого, уж сколько раз пытался пробовать, обольюсь, раз другой и болею простудой.
— Так надо с умом обливаться. Сначала тёплой водой недельку, потом менее тёплой и на градусник смотреть. И пошло поехало на полном автоматизме. Проснулся, туалет, душ и пробежка, а там и на работу и так каждый день. И скоро сам не заметишь, что это будет нормой, и пропускать забудешь. Главное настроится на преодоление себя и дело пойдёт.

Я оглядел деда, тот был необычайно подвижен, и на вид ему было немногим лет шестьдесят. Лицо с румянцем, узкий длинный нос с корбинкой, губы тонкие и узкие усики, как и необычные манеры, выдавали в нём голубую кость дворянского рода.
— Ты, наверное, из дворян был, раз у тебя отец был офицером, — спросил я.
— О, когда это было, я уж и забыл, но всё это во мне осталось, у меня даже погоняло, на зонах было Князь. Но не потому что я сидел на зоне или был в верхах, я был из рода князей, не буду называть свою фамилию. У меня и сейчас есть родственники, но за столько лет мы стали чужими, зачем я им и кто они для меня.

Ну, так вот, как я уже говорил, в двадцатом году мы ушли на Северный Урал, где дошли до реки Косьва, где нашли убежище в тайном староверческом скиту. Потом на скит напал отряд чекистов, был бой. Мы ушли верховья реки Тыпыл там, где с ним сходится река Пожва, немного зимовали в ещё одном божьем скиту. Отсидевшись до весны стали пробираться к Печёре чтобы уйти по реке в сторону моря. Но и там нас накрыл отряд чекистов по чьей-то наводке. Мы отступили в тайгу, началось преследование, потом человек пятнадцать и малую часть обоза взяли в плен, когда мы пытались перейти таёжную реку вброд. Мой отец полковник ушёл с горсткой казаков они успели, переправится на лошадях через реку…

— Как же так получилось, что он тебя бросил, — спросил я.
— Нет, я так не считаю, там такая творилась паника, что сам чёрт заблудился бы. Огонь вёлся из трёх точек, так что отец ушёл только чудом. А нас просто вынудили сдаться, зажав в пулемётные тиски. Пригрозили забросать гранатами и порубать в куски, ну тут против таких аргументов не попрёшь, мы бросили оружие. Офицеров, которые были среди казаков, расстреляли сразу и бросили, не хороня в тайге.

Мне немного повезло больше, с тремя переодетыми в солдатское офицерами мы убили часового и ушёли в сторону ГУХа, а там, на перекладных и с помощью проводника пересекли хребет. Спустились в долину реки Вишеры и стали зимовать до весны. Потом сплавились до Улса, там напоролись на отряд  красных, отстреливались и пошли дальше по реке. Шли по реке по ночам, опасно ли это было да не опасней днём, когда встречались красные патрули.

Примерно не доходя Мохового камня, мы встретили несколько человек в военной форме, которые как, оказалось, были дезертирами из северного отряда полковника Бордзиловского.  Дезертирам было за пятьдесят лет, их для отправки на фронт собирали по деревням насильно, но они сумели сбежать в лес. А всех остальных мобилизованных посадили на баржи и отправили в Усолье. А там насколько я знаю, формировали отряд для прикрытия Северной группы войск генерала Пепеляева.
 
Дезертиры жили как партизаны, боясь показаться в родных местах, и выжидали когда белые, то есть мы окончательно уйдём из их края. Нас они сначала встретили не очень приветливо, но потом общая судьба объединила нас и мы,  найдя общий язык, остались с ними ещё на некоторое время. Конечно, кто мы такие и откуда не говорили, было сказано, что навоевались и уходим от этих и от тех в любую сторону лишь бы подальше от войны.

Нам так же встретилась уральская экспедиция, вздумавшая в то время заниматься археологическими исследованиями. Это были, скажу я тебе смелые ребята. Не заморачиваясь кто мы и откуда они показали нам несколько наскальных фигур человека, собаки и медведя. Рисунки скажу я, были не самые древние. Были в скалах и пещеры в одной такой жили сами археологи. А мы, не полагаясь на участников экспедиции, предпочли жить в лесу подальше от реки как в прочем и дезертиры. Это было надёжней и безопасней.

Скоро в посёлке Акчим, который находился ниже по течению, объявился красный отряд, это кто-то из экспедиции донёс про нас. Пришлось уносить ноги. А дезертиров как мы узнали, расстреляли тут же возле скалы, где он  жили.

Добравшись до Перми, мы справили себе документы, но нам это не помогло офицеров арестовали, и расстреляли, а мне удалось сбежать. Потом я влился в шайку беспризорников и скоро уже ничем не отличался от мальчишек того времени. Потом нас потихоньку отловили и отправили в школы-интернаты, где  я стал пионером. Убавив себе три года, я удивлял своими успехами не только учителей. На торжественной линейке мне вручили удостоверение содержание, которого мне врезалось на всю жизнь.

«Удостоверение.

Предъявитель сего тов. Тимур Апакидзе действительно является почётным пионером Перского губ. Легиона «Юных пионеров» им. К. Либкхнета при Пермском Р. К. С. М. и имеет право ношения пионерского галстука, значка и отдачи салюта.
Подписи с приложением печати удостоверяется.
Отв. секретарь ГУБКОМОЛА  - Шараков
             Вожатая легиона «Ю.П.» - Колокольникова

2 августа 1923 год»

К удостоверению прилагался значок на фоне красного развевающегося знамени серп, костёр и молот.
На печати как сейчас помню, были серп, молот и лилия, почему лилия до сих пор так и не пойму. На печати одно, а на значке другое. Тимуром я назвался в честь капитана Апакидзе, который был в подчинении у моего отца, пока меня не выдала одна сволочь. Пришлось снова делать ноги и бежать на юг в Грузию, где тоже было не сладко.
 
Потом лагеря до 1927  года, после освобождения опять срок и снова лагеря, стройка 501-я была моя и вся восточная железная дорога и бараки, бараки.  Но недолго я отдыхал, снова загребли и на лесоповал.

Дед задумался о чём-то, о своём глядя вдаль, своих прожитых лет потом оживился, посмотрел на меня и, подмигнув, продолжил свой рассказ.
— Но как-то встретил я в одном из пересыльных лагерей человека, который как, оказалось, был одним из тех, кто уходил с моим отцом от погони. Он мне как сыну своего командира и в память о моём отце рассказал, что отряд с обозом дошёл до Конжаковского Камня, где они припрятали сокровища и укрылись у верных людей в тайге, там вроде как какой-то скит был. О золоте они, конечно, молчали иначе бы им там головы пооткрутили бы свои. Всем кто скрывался в лесах, хотелось уйти за кордон, но не с пустыми конечно руками. Золото давало надежду, чтобы убраться подальше из большевистской России, чтобы не поставили к стенке.

— А что с ним стало потом, и как он оказался в лагере, — спросил я.
— Уходя от преследовавших отряд чекистов, мой отец с товарищами дошёл до окрестностей посёлка Кытлым, где рассчитывал квартировать, но там как оказалось, были красные. Делать нечего пришлось обходить посёлок и идти, заметая следы за Косьвинский камень на реку Тылай в его верховья. Откуда тайными тропами офицеры рассчитывали дойти до Печёры, где намеревались рубить плоты и идти до моря.

В тех краях когда-то партизанил отряд под командованием Дидковского, которому ещё в 70-х годах на одной из вершин Приполярного Урала поставили памятник. Так получилось, что они столкнулись с хорошо вооружённым отрядом партизан, которые охраняли золотые и платиновые прииски. Среди тех партизан, были и дидковцы которые, уже имели большой опыт ведения боевых действий в тайге и, тем более что они были там как у себя дома. Пришлось уходить и хоронится в глухой тайге в тайном скиту.

— Дед извини, что перебиваю, но я, хотел уточнить о том человеке, что тебе встретился в лагере, — сказал я.
— Погоди, я хотел сказать, что Дидковский в своё время окончил кадетский корпус, образование получил в Питере и в Женеве. Потом судьба его занесла к анархистам, чего он там у них забыл, я не знаю. Но он, оказалось, был ещё к тому же большим авантюристом, насколько мне известно, он поднялся к самому краю вулкана Везувия во время его извержения каково а? Его учителем был Луи Дюпарк. Знал бы мой отец, кто за ним гонялся по тайге!

— А кто он этот Дюпарк революционер, — спросил я.
— Ну, я не знаю, чему тебя учили в школе, а вообще-то Луи Дюпарк занимался изучением руд на Северном Урале, а ещё турист называется, — сказал с явным возмущением Жора.
— Да не могу я знать каждого учёного в лицо и тем более его биографию! — воскликнул я.
— Ладно, не горячись, — сказал Жора. — Этот Дидковский сам пострадал от своих же чекистов, его расстреляли в 37-м году по ложному доносу, он якобы участвовал в террористической организации правых, какая чушь собачья! Говорят, правда, что он участвовал в расстреле семьи нашего августейшего царя батюшки, не знаю насколько верное ли. Верховный суд по постановлению, которого Дидковского расстреляли, даже не принял во внимание, что он сформировал отряды добровольцев, которые три недели держали оборону и прикрывали отход огромного обоза с платиной и оборудованием для её добычи. Они, по сути, преградили собой отход наших, то есть белых к Кизелу. И сам понимаешь, в 35 градусный мороз много не навоюешь, а он воевали и выживали в пустой тайге. Попадали в окружения, уходили, маневрировали, изматывая преследователей, воевали, где и как, придётся. Короче белые надорвались на партизанах, но так и не сумели обойти левый фланг 3-й армии красных.

— Что тебе конкретно говорил тот человек, которого ты встретил в пересыльном лагере? — спросил я с нетерпением узнать о судьбе отца Жоры.
— Я по порядку, ладно, — Жора выразительно посмотрел на меня давая понять, чтобы я его не перебивал.
— Всё молчу.

— Ну, так вот, тот человек, которого я встретил, был из отряда моего отца, он был капитаном. Это был Тимур Апакидзе, он рассказал мне, что чекисты их накрыли где-то в районе Конжаковского камня. Скит, в котором они укрывались, был взят штурмом, немногим удалось уйти. Тех, кто ушёл с моим отцом, а их на тот момент было примерно человек двадцать, гоняли по тайге несколько дней, пока не пошёл снег и не завалил все следы. Люди умирали постоянно, то от ран, то от мороза.

Костры разжигать было нечем, а использовать патроны в качестве розжига было опасно. Скитальцы боялись привлечь к себе внимание дымом, случайным выстрелом, даже разговаривали шёпотом. Однажды рассказывал Апакидзе когда он и его товарищи были в дозоре их заметили красные партизаны охранявшие прииски и начали преследование. Он по просьбе своего друга капитана Миши Гарницкого побежал предупредить моего отца. Гарницкий и другой третий из их дозора остались в засаде, чтобы немного задержать противника. Когда Апакидзе прибежал в лагерь, там уже услышали выстрелы и собирались к уходу. Прибившихся к ним офицеров из скита приняли в свой отряд, посвятив в свои планы. Но среди них оказался предатель, и он под покровом ночи ушёл и выдал место расположения отряда. Дальше всё было гораздо хуже. Партизаны, узнав о том, что они преследуют именно тот отряд, за которым гонялся отряд чекистов и что белые офицеры тащат с собой золото, вообще рассвирепели. Раненых в плен не брали, а убивали на месте.

Апакидзе и оставшаяся горстка офицеров случайно встретили в тайге колдунью, которая приняла их и спрятала в надёжном месте. Он же, Апакидзе, позже составив планы мест, где они спрятали сокровища, спрятал бумаги в берестяном тубусе в секретном месте, о котором мне и поведал. Что касается отца и остальных офицеров то участь их была ужасная, они погибли под камнепадом в одной из пещер, когда на них спящих напал медведь. Кто-то выстрелил в хищника, чем и спровоцировал обвал.
Капитан Апакидзе пострадал меньше всех, ему камень только сломал ногу, и он с большим трудом добрался до людей, которые его и спасли. Потом уже, будучи здоровым, он случайно был остановлен патрулём и обыскан. При нём были найдены золотые монеты, это и послужило арестом. Далее допросы, пытки, лагеря.

— Удивительные рассказываешь вещи, я был несколько раз в районе Конжаковского камня, но ни о каких пещерах даже и не слыхивал, — сказал я.
— Они там есть да не каждому известны, а кто знает, тот помалкивает, потому что Всевидящий человек за излишнюю болтовню и покарать может. И потом это дело божеское, священное, чужому знать не полагается.
— А кто он этот Всевидящий человек Бог что ли.
— Это живой человек хранитель пещер и сокровищ, которые там находятся. Капитан Апакидзе не надеялся уже выйти из сталинских лагерей и всё время думал, чтобы кому-то передать эти бумаги, что бы сокровища, не остались в безвестности. И тут встретился я, мы обнялись, как родные, поплакали, вспомнили нашу давнюю экспедицию. Ничего нам это проклятое золото не принесло кроме страданий. Может тебе оно послужит для добрых дел нечего ему там лежать попусту. Во всякие фонды ты его не давай растранжирят по ветру пустят. Сделай что-то хорошее, может интернатам и детским домам чего передать надо, но только не наличными, а вещами, продуктами. Понял ли?
— Понял.

— А что касается Дидковского, то я очень уважаю этого человека, который так много дал для науки, только вот это не убедило Военную коллегию Верховного суда СССР, которая предъявила ему обвинение…
— Я слышал о нём, читал, но то, что его расстреляли, не знал, даже подумать не мог.
— Конечно, под пытками чекистских изуверов быстро сознаешься, не то что помогал инопланетянам оккупировать Луну, но и что был террористом правых, он признал себя виновным. Приговор — высшая мера наказания.      
Реабилитировали в 1956 году 22 сентября.

Дед замолчал и долго тоскливо смотрел на верхушки молодых берёзок, которые колыхались на ветру.
— От Оби до Енисея тянули железку до самой смерти Сталина. Практически вся дорога там лежит на человеческих костях. Зона на станции Харп до сих пор обслуживает свой контингент. Когда работали у речки Топонча или Тапанча, не помню, прихватил с собой «корову» и рванул в Лабытанги.
— Откуда корова, — удивился я.
— Ну, это так называют напарника, которого по пути съедают, в тайге или тундре жрать-то нечего голодно. Так что приходилось паря брать с собой упитанного новенького заключённого по-простому лоха, который почти ссучился. Главное наплести ему про тайную тропу в тайге и сытую жизнь на воле где-нибудь в Крыму или Одессе где всё схвачено, где все свои. Я наплёл ему с три короба, и он поверил.
— А если бы он тебя заложил.
— На зоне даже малейший стук слышен, и в этом случае надо вовремя сообразить, к чему это привязать. Я привязал к побегу, объяснив, что за его маленький стук его порежут на ремешки. Он всё понял и побежал. Того лоха я так и не съел, он оказался умнее меня и сбежал на четвёртые сутки. Погоня меня настигла на шестые. Взяли ночью с собаками. А того козла вонючего так и не нашли, может в тайге сгинул, может, ушёл. Почти до пятьдесят пятого сидел в спецлагере на Колыме, три побега, семь рудников — вот моя биография.