Меценат

Посвящается Светуле, подруге детства

     Июнь был жаркий, но пришлось сидеть в Москве. Сын Иван, названный в честь ее отца, закончил девятый класс и готовился к очередному экзамену. Екатерина гордилась сыном – лучшим учеником школы, и мечтала, чтобы он поступил в Историко-архивный институт, где училась она и ее отец – известный архивист.
В тот день муж вернулся рано.
     – Нам надо поговорить. У меня есть другая женщина, которую я люблю. Я подаю на развод. Ты умная женщина, понимаешь, что бизнес создан мной, квартира и загородный дом куплены на мои деньги, и я надеюсь, что ты не будешь ни на что претендовать.
       Она растерялась и не могла понять, что говорить и что делать. И тогда вышел Иван из своей комнаты.
     – Мама ни на что не будет претендовать, она тебе и свою новую машину отдаст, купленную тоже на твои деньги, но при одном условии – ты должен отказаться от меня. В моих документах не должно быть записано, что ты мой отец.
     Увидев, как он заулыбался, засуетился и пообещал прислать своего адвоката, она вдруг поняла, что все происходящее ее не трогает. Было впечатление, что она смотрит фильм. Они собрали с Иваном вещи и в тот же вечер переехали к ее родителям.
     Дома никто не беспокоил. После работы она включала телевизор и смотрела все подряд до глубокой ночи. Через неделю у мамы случился второй инфаркт, и она умерла. На работе подходили сотрудники, которые с ней работали, какие-то люди, которые, как она поняла, знали ее отца и выражали сочувствие. Она не могла понять, чего от нее ждут, что ей надо говорить, и молчала. У всех было одинаковое выражение лица.
     – Наверное с таким выражением положено соболезновать, – подумала Екатерина.
На девятый день они съездили на кладбище и, вернувшись, сели обедать.
     – Родственники, у меня новость, – обратился к ним Иван-младший. – Я подал документы в кулинарный колледж. Буду вас кормить. Мне сказали, что я буду принят.
     – Естественно, у тебя одни пятерки, – заметила Екатерина.
     Она взглянула на отца, и он, всепонимающий и деликатный папа, смотрел на нее точно так же, как остальные. Тогда она и поняла, что с ней что-то не так.
– Дед, это не все. Я хочу знать языки. Знать, как ты. Поможешь?
– Ванюша, родной, с радостью. Начнем сегодня. Впереди лето, можно столько сделать! – дед улыбался впервые после их приезда.
Екатерина не поняла, зачем языки в кулинарном колледже, но понимала, что лучше молчать. Заявление об уходе с работы решила подать завтра же. Она не знала куда уходить, что делать, главное – уйти. Вот тогда и появился в ее жизни Макс, ее спаситель. 

     Утром она пошла к директору и молча положила заявление на стол. Больше всего боялась уговоров и душевных бесед, но директор не сказал ни слова, только попросил поработать, пока не найдет замены. И еще попросил помочь режиссеру-документалисту, который собирается снимать серию фильмов о российских меценатах.
     – Ты уж помоги ему. Лучше тебя ему не найти специалиста. А дело хорошее. Он придет к трем часам, его зовут Максим Евгеньевич.
     Максим появился ровно в три. Для Екатерины, ценившей обязательность и пунктуальность, это было хорошим знаком. Он рассказал о планах и первом фильме. О своем герое он знал все, что общеизвестно.
     – Но этого мало. Я хочу показать не только мецената, но и человека. Для этого нужно как можно больше информации. И еще, я хочу сделать эти фильмы с элементами игрового кино. Буду подбирать актеров, похожих на героев.
     Екатерина согласилась помочь ему, добавив, что всю дополнительную информацию подберет не только для этого фильма, но и для остальных. Согласилась не только потому, что это было интересно, но и потому что с Максимом ей было легко. Он ничего о ней не знал и, судя по всему, не будет узнавать. Его интересовали только фильмы. Он не сделал ей ни одного комплимента и не улыбался, пытаясь понравиться. Это было важно. Единственное, что вызывало после развода какие-либо эмоции, были комплименты мужчин или их попытки ухаживать. Это вызывало отвращение.
Через неделю Максим пришел снова. Екатерина приготовила для него две папки. Бегло просмотрев, Максим удивился:
     – Когда же Вы успели? Какой материал! Один интереснее другого! Екатерина, не хотите перейти к нам моим помощником?
     Она не задумываясь согласилась. Давая согласие, она понимала, что без машины ее теперь ждет долгая, с несколькими пересадками дорога на общественном транспорте, но обсуждать это не хотела.
     Все сложилось на редкость удачно. Накануне выхода не работу Макс сказал:
     – Работы будет много, времени – мало, поэтому на работу, с работы и по делам будем ездить вместе на моей машине – это экономия сил, времени и возможность по дороге многое обсудить. Завтра заеду в девять утра.
     С коллективом ей тоже повезло. Все были заняты делом, никто ни о чем не расспрашивал, мужчины относились к ней как к коллеге и не более. Она не знала о разговоре Макса с Еленой Гавриловной, давнишней приятельницей их семьи, с которой они вместе работали. Макс пришел тогда на первую встречу на несколько минут раньше.
     – Добрый день, я Максим. Мы, Екатерина Ивановна, договаривались с Вами о встрече, – обратился он к пожилой женщине в старомодных очках.
     – Меня зовут Елена Гавриловна, а Екатерина Ивановна сейчас будет.
Тут же открылась дверь, и она вошла, что-то сказала и вышла. Он перевел восхищенный взгляд на Елену Гавриловну.
     – Это же Сирин! Васнецовская Сирин!
     – Да, сходство несомненное, – подтвердила Елена Гавриловна, – но пока нет Екатерины, я хотела бы с Вами серьезно поговорить. Екатерине понравился проект. Вам для работы не найти лучшего и более ответственного специалиста, поэтому, как мне кажется, вы будете работать вместе. В связи с этим я хотела бы обратиться к Вам с большой просьбой. Видите ли, за последнее время Екатерине пришлось перенести много горя, и я прошу Вас быть с ней крайне внимательным и деликатным. Не пытайтесь ухаживать за ней, веселить и развлекать, ни о чем не расспрашивайте. В противном случае она уйдет, как уходит сейчас от нас.
     – Куда? – не выдержал Макс.
     – В никуда, лишь бы от нас, расспрашивающих и сочувствующих. И еще, если будете назначать встречу, постарайтесь, чтобы это было недалеко от ее дома. У нее теперь нет машины.
     Екатерина не знала и о том, что Макс провел беседу с сотрудниками.
     – Завтра выходит на работу новая сотрудница, моя помощница. Предупреждаю: все вопросы только по работе. Мужчин здесь нет, есть только коллеги.
И все с нетерпением ждали следующего дня. Когда Макс представил им Екатерину и за ними закрылась дверь, местный донжуан Игнат подкатил глаза и протянул:
     – Дааа… Понимаю. Но Макс – каратист, помню.

                ***

     Работала столько, чтобы оставалось время только для сна. Дома не беспокоили, вечером всегда находила ужин, которым занимался Иван-младший. Последнее время ей стало казаться, что в доме часто пахнет вином. Отец сказал, что у Ванюши редкий талант – он природный сомелье, так считает Пьер, который предлагает Ванюше после окончания колледжа поехать во Францию к его другу, одному из лучших сомелье.
Екатерина не знала, кто такой Пьер, не поняла связи между поваром и сомелье и, как всегда, промолчала. За три года они сделали три фильма. На просмотры приглашала отца. После каждого фильма он говорил одну и ту же фразу:
     – Информация полная и верная, смотреть огромное удовольствие. Молодцы!
     Следующий фильм они решили снимать о Якове Михайловиче. Его отреставрированная усадьба, теперь музей-усадьба, должна была открыться через месяц. Макс получил разрешение на съемку до открытия, и она ждала их с Мишей, чтобы показать актеру место съемок.
     Макс позвонил и сказал виноватым голосом, что они задерживаются минут на тридцать. Мишу, за которым он заехал, пришлось будить. За три года работы Макс опаздывал второй раз и оба раза не по своей вине. Время есть. Налила кофе, поставила перед собой фотографии портретов Якова Михайловича и его жены. Екатерина в очередной раз пыталась понять и объяснить те особенные чувства, с которым она относилась не только к Якову Михайловичу, но и его жене – Машеньке.
     Фильм о Якове Михайловиче в их списке значился последним. Было мало материала. Разыскали каталоги библиотеки, коллекции эмали и картин, подаренных России. Сохранилось здание школы и восстановленные мастерские рядом с усадьбой.
В книге одного из наших художников-эмигрантов, изданной на французском языке, она нашла дополнительный материал. Художник писал, что они были в гостях у Якова Михайловича в его новой усадьбе, которую он построил для своей любимой жены Машеньки – Марии Адриановне. Ей настолько понравилась усадьба, что она старалась бывать там как можно чаще.  «Что примечательно, она всегда там улыбалась, что было большой редкостью», – писал он. И далее: «Она согласилась нам спеть. Какой прекрасный нежный голос! Этот голос вместе с ее красотой создает образ поющего ангела…». Ни портрета, ни фотографии Маши найти нигде не удалось.

     Это случилось, когда они снимали третий фильм. Максу позвонили из Министерства культуры. Оказалось, что в Швейцарии живет правнучка управляющего Якова Михайловича. Она видела интервью Макса и прилетает в Москву, чтобы преподнести в дар портреты Якова Михайловича и его жены, написанные неизвестным мастером. Она обговорила условие – портреты должны быть в усадьбе и висеть в кабинете.
     Снимали прилет и акт передачи, а потом предложили отвезти в гостиницу. Как только они сели в машину, Мари, как она просила ее называть, обратилась к Екатерине:
     – Катрин, переведите, пожалуйста. Максим, после Вашего интервью я нашла оба фильма. Они прекрасны. Вы их снимали с любовью к этим людям. И я сразу приняла решение ехать в Москву. Я буду здесь еще два дня. Я хотела бы рассказать вам с Катрин все, что я знаю о Якове Михайловиче от своего деда, который хорошо знал его и Марию Адриановну. Для вас я привезла фотографии и письмо Якова Михайловича, написанное перед смертью, но неотправленное. Мой дед всю жизнь вспоминал их и молился о них. «Я никогда больше не встречал таких людей и не видел такой любви», – говорил он.
     На следующее утро они поехали в усадьбу. Мари была в восторге.
     – Это великолепно! Все сделано в точности, как на фотографии.
Макс повез их в небольшой, но очень уютный ресторан, где они просидели несколько часов. Мари достала пачку фотографий, при виде которых Макс онемел, и тут же получил разрешение переснять их. Включили диктофон.
     – Умер Яков Михайлович на руках моего прадеда. Перед смертью он завещал ему все деньги и драгоценности. Он точно знал, что прадед все деньги потратит на помощь нуждающимся, поэтому взял с него слово, что драгоценности пойдут на образование детей и внуков. Этих денег хватило на образование даже моих детей. Вот и вся история. Да, письмо чуть не забыла…
     Она достала из сумки конверт. На небольшом листе пожелтевшей бумаги было написано по-русски: «Дорогой Александр! Я искренне рад выздоровлению твоей жены. Ни о каком возвращении денег не может идти и речи. Все, что ты можешь сделать для меня, – это купить цветов и от моего имени преподнести жене. Ты спрашиваешь, не собираюсь ли я жениться. Нет, нет и нет. Никто и ничто не сможет мне заменить мою Машеньку и мою Россию. С уважением, Яков».
     Тут же было решено снимать следующий фильм о Якове Михайловиче. Проводив Мари, они сразу поехали в реставрационные мастерские. Туда должны были привезти портреты, чтобы получить заключение об их состоянии. То, что портреты написаны разными мастерами, было всем понятно, но кем? Смущала подпись – Ильмаро. Ждали вердикта Арсения Львовича.
     Вошел пожилой человек с палочкой, поприветствовал всех кивком головы и подошел к портретам. Взглянул на них, потом повернулся к Екатерине и улыбнулся:
– Удивительная вещь. Если на этих барышень надеть короны, то перед нами Сирин и Алконост. Уверен, что художник так же думал. Посмотрите, поворот головы, полуулыбка. У нее, наверное, был красивый голос, и художник просил ее петь. Если смотреть только на головы – Репин. Кто такой Ильмаро, не слыхал. Портреты в хорошем состоянии, работа небольшая.

                ***

     Позвонил Макс.
     – Ека, – так называть ее позволено было только Максу, – карета у подъезда.
     Миша спал на заднем сиденье, будить не стали. После того как Макс подарил музею письмо и множество фотографий в усадьбу их пропускали в любое время без пропусков. Перед домом были высажены белые лилии, как на фотографии. На фоне яркой свежей зелени этот белоснежный дом казался волшебным дворцом.
     – Макс, мне кажется, что в этом доме живут феи. Достаточно только увидеть эту усадьбу, чтобы понять, как он любил свою Машеньку.
     Макс кивнул и пошел будить Мишу. Тот выполз из машины, поправляя приклеенную бороду. Увидев его заспанное лицо, Екатерина молча достала из сумки термос, налила кофе и подала ему. Не глядя на Макса, который начал нервничать, она дождалась, когда Миша выпьет кофе и протянула ему папку:
     – Ваш текст.
     Пока они шли к усадьбе и поднимались по лестнице парадного входа, Макс давал указания:
     – Миша, мы сейчас пройдем в гостиную. Мне нужна небольшая сценка, где ты стоишь у окна. Ты – Яков Михайлович. Ты уже решил, что отдаешь свою коллекцию картин. Потом ты поворачиваешься, смотришь на полотна Поленова и говоришь по сценарию, что эти полотна очень дороги Машеньке, потому что они из любимого ею евангельского цикла Василия Дмитриевича. Ты к ним подходишь и задумчиво смотришь. Текст помнишь?
     Как только Миша подошел к окну и опершись руками о подоконник вытянул шею и стал крутить головой, Екатерина замерла. К Максу она повернулась после того, как Миша проговорил свой текст, семенящей походкой подбежал почему-то к пейзажу Левитана и замер, отставив ногу, приподняв голову и взяв себя за подбородок.
Макс стоял с опущенной головой. Авторучку сжимал так, что побелели костяшки пальцев.
     – Миша, Вы осмотритесь здесь, я минут через пять проведу для Вас экскурсию, – быстро проговорила Екатерина и подтолкнула Макса к выходу.
     – Макс, успокойся, мы все это уже проходили. Современные люди другие, они раскованны, походка другая, жестикуляция. Я сейчас ему все объясню.
     – Да что же это такое! – Макс не мог успокоиться. – Объясни ты ему, что он – потомственный дворянин, образованнейший человек, эстет. И не может он висеть на подоконнике, как коломенская мещанка, размахивать руками, как уличный зазывала, и ходить семенящей походкой, как приказчик в лавке. А эта поза перед картиной – апофеоз пошлости. Пожалуйста, Ека, объясни ему все это, ты умеешь, а я пока за домом все осмотрю.
     От сада ничего не осталось, были заново посажены яблони, новая беседка была сделана по сохранившейся фотографии, но прекрасная липовая аллея сохранилась. Сказали, что липам более стал лет, значит они видели Якова Михайловича и его Машеньку. Макс не первый раз был в усадьбе и сцену разговора с управляющим перед отъездом из России решил снимать в аллее. Директор музея, проверяющий все двери перед пожарной инспекцией, отпер дверь, выходящую в сад, и помахал Максу.
     – Заходите, пока открыто.
     В гостиной никого не было. Макс поднялся в кабинет. В кресле, закинув ногу на ногу и откинувшись на спинку, сидел Миша и смотрел на портреты. И поза, и взгляд были «в точку», как любил говорить Макс. Миша легко поднялся с кресла.
     – Позвольте представиться – Яков Михайлович, – и протянул руку.
     – Максим Евгеньевич, – подыграл ему Макс.
     – Я, собственно, к Вам, Максим Евгеньевич, с визитом.
     Миша мог больше ничего не говорить. Макс решил начать съемку с завтрашнего дня, надо было найти Екатерину и обговорить время.
     – С Вашего позволения, Яков Михайлович, я покину Вас на несколько минут. Вернусь и мы с Вами поговорим.
     – С нетерпением буду ждать, – сказал Миша, доставая из жилета часы и, щелкнув крышкой, добавил, – время позволяет.
     Макса всегда удивляла и восхищала способность актеров перевоплощаться. Стало стыдно, что он разозлился на невыспавшегося Мишу, а он – прекрасный актер.
Екатерина сидела на скамейке и что-то писала в блокноте, а на соседней скамейке спал Миша.

                ***

     За это время они научились хорошо понимать друг друга и, отложив блокнот, Екатерина молча ждала вопроса.
     – В кабинете сидит второй Яков Михайлович. Кто это? – И не дожидаясь ответа, добавил: – Хорош! До чего же хорош! Идеально подходит.
     – Макс, выпей кофе, – она подала термос, – и жди меня здесь.
     Макс вытянул ноги, закрыл глаза. Он решил этот фильм снимать по-другому. Используя такое сходство, можно давать крупный план, можно снимать на фоне портретов. Услышав шаги, открыл глаза.
     – Сниматься отказался, сославшись на то, что он не актер. Это правда. У него безупречный французский, знание слов и оборотов того времени и самого времени. Я не знаю, кто он, может, филолог или историк. И еще, его пропустили внутрь, о нем все молчат. Это значит была договоренность с сотрудниками о нем. Я могу сделать только один вывод – это розыгрыш.
     Макс покачал головой.
     – Не вижу смысла. Те, кто устроил этот розыгрыш, меня знают. Знают, что у меня есть друг детства, Митя – один из лучших следователей Москвы. Это значит, что я могу очень быстро узнать все об этом человеке.
     – В том-то и дело. Они, Макс, тебя очень хорошо знают. И они знают, что как только ты увидишь его, для тебя самым важным станет не узнавать, кто он, а уговорить его сниматься. Ты будешь бегать вокруг него, уговаривать, а он будет отказываться, изображая из себя Якова Михайловича. Кстати, превосходно.
     – Я все равно узнаю, кто он. – Макс встал, когда волновался, не мог сидеть. – Сейчас главное – уговорить его. Я больше ни о чем другом не могу думать. Я вот чего боюсь, если я узнаю, кто он, и скажу ему об этом, розыгрыш будет закончен, и он уедет. Что же делать?
     – Так я тебе об этом и говорю. Те, кто это устроил, прекрасно тебя знают. Он хорошо подготовлен, а нам надо сделать так, чтобы он сам, как выражается мой сын, прокололся. Пойдем, он ждет нас обоих. Будем разговаривать с ним, как с Яковом Михайловичем. 
     Увидев входящих, Яков Михайлович встал и рукой указал на два кресла стоящих напротив.
     – Яков Михайлович, – Екатерина начала первой, – у нас большая просьба… На Ваших портретах указана фамилия художника – Ильмаро. Никто о нем ничего не знает. В заключении тоже написали, что художник неизвестен. Там даже высказали предположение, что работали два мастера.
     – Они правы, – улыбнулся Яков Михайлович, – удивительно только, как же они не узнали руку Ильи Ефимовича.
     Они переглянулись. Оба вспомнили слова Арсения Львовича.
     – Почему Ильмаро? – хором спросили они.
     – Это все придумал Илья Ефимович. Когда он гостил у нас, Машенька попросила его написать наши портреты. Времени у него было мало, и он написал только наши головы, остальное предложил закончить Машеньке. Он ценил ее талант. Она отказалась портить и попросила подписать неоконченные портреты. Илья Ефимович был большой придумщик. Он взял слово с Машеньки, что она закончит портреты. «Это работа двух мастеров», – сказал он, – Ильи и Марии ¬– Ильмар, но лучше сделать на итальянский манер – Ильмаро.
     – Яков Михайлович, насколько я знаю, Вы в 1912 году перевели все свои капиталы в Швейцарию и переехали в Монтрё. Я прав? – спросил Макс.
     Яков Михайлович кивнул.
     – И я хотел спросить, – продолжил Макс, – почему вы это сделали?
     – Видите ли, уважаемый Максим Евгеньевич, в то время нас всех волновали события, происходящие в России. И как-то случилось мне беседовать об этом с Александром Васильевичем. Смею заметить – умнейший человек, был близок Петру Аркадьевичу.

     Екатерина тоже всех называла по имени и отчеству, и за три года работы с ней Макс научился понимать, о ком идет речь. Петр Аркадьевич – Столыпин, а кто такой Александр Васильевич он не мог вспомнить. По тому, как он нахмурил брови, Екатерина поняла и быстро проговорила:
     – Александр Васильевич Герасимов – генерал, начальник петербургского охранного отделения.
     – С вашего позволения продолжу, – улыбнулся Яков Михайлович. – Он мне рассказал, что они с Петром Аркадьевичем разработали законопроект. По нему должны быть легализованы все политические партии, за исключением партий, прибегающих к террору. Тогда бы партия большевиков-ленинцев осталась вне легальности. И он добавил, что вряд ли этот проект осуществится. Я уже тогда понял, что Россию ждут тяжелые времена, а уж после убийства Петра Аркадьевича и говорить нечего. Машенька тяжело переживала это убийство, ухудшилось ее здоровье. И тогда я решил увезти ее. С собой мы взяли личные вещи и наши портреты. Мой управляющий, Федор Ильич, остался хозяйничать. Умный и честный человек. Я мог во всем на него положиться. Перед отъездом я ему сказал, что на его имя в швейцарском банке мною положена крупная сумма. Я взял с него слово, если, не дай бог, произойдут какие-либо грозные события, он бросит все и немедленно с семьей приедет в Швейцарию. Потом, как вы знаете, случилась война и позже революция. Мой Федор Ильич каким-то чудом перебрался в Финляндию, а потом – в Швейцарию. С Вашего позволения, Максим Евгеньевич, я Вас поправлю – мы переехали тогда в Лозанну. После революции Пьер Жильяр, воспитатель расстрелянного цесаревича, вернулся в Лозанну. Его рассказы настолько потрясли Машеньку, что состояние ее здоровья резко ухудшилось. И вот тогда мы переехали в Монтрё. Красивейшие места – берег озера, много русских. Тогда это был модный курорт, прекрасные врачи, но ничего не помогло… Через год Машенька умерла. Похоронили мы ее в Монтрё.
     – Мы? Кто мы? – удивленно спросил Макс.
     – Я и Федор Ильич. Мы часто встречались после его переезда. Он был прекрасным хозяином, построил большой дом, рядом была молочная ферма. Машенька любила у них бывать, там ей казалось, что она снова в России.
     Яков Михайлович замолчал и задумчиво смотрел на портрет.
     – Высший пилотаж! Кто б ты ни был, – думал Макс, – я уговорю тебя сниматься. Это будет мой лучший фильм.
     – Я сейчас вспоминал, – повернулся к ним Яков Михайлович, – когда бы между мной и Машенькой промелькнула хотя бы тень недовольства или скуки. Каждое утро я просыпался и благодарил бога за то, что мне подарен еще один день жизни с Машенькой. А потом я стал просыпаться с одним и тем же вопросом – зачем мне подарен еще один день без нее. Ведь в жизни ничего не изменилось, но…
     – Вы потеряли способность чувствовать. Вы все видели, слышали, но это было получение информации и только. Я права?
     – Как верно Вы это заметили, Екатерина Ивановна. Именно это со мной и случилось. Все мои последние дни рядом был Федор Ильич. Я его ни о чем не просил, просто отдал наши портреты и рассказал, что Маша всегда мечтала вернуться и повесить их в кабинете. И ведь помнили об этом, передавали друг другу, и его правнучка вот привезла их сюда. Она достойна своих прадеда и деда, честнейших и благороднейших людей. У меня есть все основания считать их таковыми, – добавил Яков Михайлович, увидев вопросительный взгляд Макса. – Я завещал все, что у меня было, Федору Ильичу. И он, и его сыновья тратили эти деньги только на благотворительность.
     Он снова взглянул на портрет.
     – Прекрасный портрет, – похвалил Макс.
     – Для Вас – прекрасный, для меня – самое дорогое из всего, что я имел. Здесь Машенька улыбается, а это бывало нечасто. Я делал все, что возможно, чтобы она чаще улыбалась.
     – Понятно, – протянул Макс, – у вас была необыкновенная большая любовь.
     – Вот здесь, любезнейший Максим Евгеньевич, позвольте Вам возразить. Любовь не может быть ни большой, ни маленькой, ни какой-либо другой. Есть любовь, все остальное называется по-другому.
     – А что такое любовь? – улыбнулся Макс.
     – Любовь? Словами нельзя описать ее, это состояние души, потому что любовь живет в душе, но я знаю одно – любовь, как латы, защищает от зла. В любящем человеке нет зависти, ненависти, ревности. Есть только желание творить добро, слова здесь бессильны.
     – А там? – неожиданно спросила Екатерина.
     – Там слова не нужны. Там все любовь, и она безгранична.
     Щелкнула крышка часов. Яков Михайлович быстро взглянул и встал.
     – Покорнейше прошу простить, но у меня осталось мало времени. Я не успел сообщить вам цель моего визита и еще мне надо побывать в аллее. Если вас не затруднит, я хотел бы пригласить вас пройти со мной в сад. Эту аллею закладывали при нас с Машенькой. Крайние липы мы посадили сами, левую – Машенька, правую – я. Машенька просила передать им привет.
     Яков Михайлович подошел к липе, погладил ствол и начал что-то шептать. Макс поморщился. Он восхищался этим актером, его подготовкой, но эта сцена с липой – явный перебор. Яков Михайлович еще раз взглянул на часы и подошел к ним. 
     – Дело в том, что все полотна, включая наши портреты, хотят заменить копиями, которые уже готовы. И я хотел бы просить Вас, Максим Евгеньевич, пообещать мне сделать все, чтобы это не произошло. Машенька очень волнуется.
     Макс хотел спросить, кто это собирается сделать, но Яков Михайлович уже повернулся к Екатерине.
     – Милая Екатерина Ивановна! Нам с Машенькой позволено принести Вам в дар то, что Вы утеряли.   
     Он взял ее руку, поцеловал кончили пальцев и в то же самое мгновение исчез. Просто исчез. Макс начал оглядываться, осматривать липу, ища запрятанную аппаратуру. Потом обругал себя за идиотизм, потому что таких спецэффектов еще не существует и, наконец, понял, что это был обычный гипноз. Довольный собой он повернулся к Екатерине и восхищенно замер. Бледная, чуть склонив голову, с полными слез глазами перед ним стояла ожившая васнецовская Сирин. Восхищение тотчас сменил страх. За три года работы Макс привык к ее холодному спокойствию и теперь не знал, что делать.
     – Ека, не плачь. Что случилось? Почему ты плачешь?
     Она вздрогнула, будто очнувшись, и быстро заговорила:
     – Макс, надо сделать все, чтобы этого не случилось. Ты обещал. Ты ему обещал. Это надо сделать ради его Машеньки, ради их любви, ради их вечной теперь любви. Ты понимаешь, кто он? Он – великий меценат. Нет, неверно. Он – меценат божьей милостью, поэтому и позволили ему принести оттуда, вернуть мне самое главное, что я утеряла. Ему позволили совершить чудо.
     Макс осторожно обнял ее и, гладя по голове, начал успокаивать:
     – Ты только не плачь. Ничего не случится. Я сегодня же позвоню Мите, ты ведь его знаешь. Никто не сможет поменять ни одной картины, все останутся на месте.
Макс смотрел на ее волосы и не мог поверить, но сейчас на солнце были видны белые седые волосинки. Что-то внутри сжалось, сдавило так, что он не мог вдохнуть. «Что же надо было сделать? Как надо было обидеть, чтобы появились эти седые волосы! А я, дубина, был рядом, три года был рядом и не узнал, не помог, не защитил…» – пронеслось в голове.
     Наконец он смог вдохнуть. Взяв ее за плечи и глядя в глаза, спросил:
     – Ты мне веришь?
     Она молча кивнула.
     – И я тебе обещаю, что никто не украдет эти картины. Я обещаю, что с этой минуты я всегда и везде буду рядом с тобой, и никто не посмеет тебя обидеть. Я обещаю, что до конца моих дней я буду делать все, что возможно, чтобы ты чаще улыбалась, потому что я тебя люблю.
     – Макс, как вы меня терпели? Мои Иваны, ты… Вы терпели меня три года.
     – Мы не терпели, мы тебя любили, милая Екатерина Ивановна, – и он снова обнял ее.
     – А я ничего не видел, а я ничего не видел, – послышался игривый голос Миши, и он театральным жестом прикрыл рукой глаза.
     Взглянув на Мишу, оба начали смеяться. Смеялись так, что у Макса потекли слезы.
     – Миша, у тебя борода съехала набок, – сквозь смех проговорил Макс.
Миша потрогал бороду и улыбнулся:
     – Знаете, мне многие говорили, что с вами очень тяжело работать. Вы никогда не улыбаетесь, не понимаете шуток и анекдотов. А вы – нормальные ребята.
     Макс поднял голову и, глядя в небо, крикнул:
     – Яков Михайлович, спасибо!
     – Они, может, и нормальные, но все-таки не совсем… – пробурчал Миша и пошел переклеивать бороду.