34. Последний мечтатель

       Утром, самым утренним утром, ещё было темно за окном, а я собирался в до-
   рогу. Родители привыкли, что я уходил так неожиданно.
       Днем болтался по городу, заходил в стоящие кафе-бистро. Что-то перекусы-
   вал. А в голове уже очертывалась  простая, обычная мысль. Всё равно попаду
   на вокзал.
       Лето было жарким, душным. Обычно оно медленно вливается в жилы, как бы
   пробуя на ощупь, заходя в озеро, трогая пальцами ног прохладу воды.
   Не холодная ли она? А тут сразу бухнуло в июне за 30-ть! Такое вот было лето!

       Я ходил по этим липким жарким улицам. Зачем-то заходил в книжные магазины,
   как будто что-то искал. Перелистывал атласные страницы ненужных никому книжек.
   Хороших не было. А эти неизвестные лежали. Да их только в нагрузку продавать!
       Но были еще старые роман-газеты, давно кем-то прочитанные из папиросной
   бумаги. Наверное, хорошие, интересные, но неизвестных авторов. Это не Чехов
   и не Достоевский. Я клал книги обратно и шел дальше.

        Трамвай будил своим звоном жаркие пыльные улицы, так круто разворачивался
   в полуовале мостовой. Здесь конечная. Я сел. Хотя мне особо никуда было и не
   нужно. Только что кончил школу, получил аттестат.
        Нормальные выпускники сидели по читальням и библиотекам, привыкая к нео-
   бычно-иностранному слову - абитуриент.
        А я ехал на вокзал.
        - Совсем от рук отбился! - ворчал отец - Когда за ум возьмешься!
   Решил хоть в какой институт пойдешь поступать?
        Я молчал, пыхтел и молчал. Мне не хотелось в металлургический. Так
   сказать по стопам отца. Династия!
        В класс пришел в последнюю неделю апреля доцент, зав. кафедрой.  Расска-
   зывал о прекрасной профессии литейщика и заразил всех. Они, как полоумные
   решили поступать в Политех. Поддавшись стадному чувству, я тоже сдал докумен-
   ты в МТФ. Мама только всплеснула руками, эабыв зачем она взяла в руки тряпку.
   Потом вспомнила:
        - А пирог-то горит!
   Отец удовлетворенно ковырял спичкой в зубах, взял в руки газету "Труд", про-
   кашлялся и резюмировал:
        - Давно бы так!
        Мне было всё равно.

        Трамвай чиркнул колесами по рельсам, выбивая искры, как электрический
   конь копытами, и остановился напротив железнодорожного вокзала.
        Вокруг шумела, суетилась река народа с чемоданами,  свертками, сумками.
        - Наська! Ты купила жареных пирожков с мясом? - впопыхах кричал полно-
   ватый мужчина в капроновой белой шляпе в дырочках.
        - Были только беляши! - ответила такая же круглолицая девица, неся в
   авоське с большими крупными прорехами, завернутые в промасленную бумагу
   произведение хлебопекарни.
        - Ладно! - ответил мужчина, вытирая краем носового платка вспотевшую
   жирную шею.
        - Такая жара! А они еще пирожки. Нет бы мороженое.
   Кстати, это было бы неплохо! Я прошвырялся в мятых карманах техас , отыскал
   мелочь  и купил пломбир за 19 копеек. В отличии от всех окружающих я никуда
   не спешил, а изучал расписание пригородных электричек.

        Мороженое было через чур сладкое и нисколько не убавляло жажду.
   Но хотелось! Та-ак! Что это за город такой, Гороховец? А почему бы и нет?
   Слышал, конечно, отдаленно. И время отправления подходящее. Самое, самое утро.
   В магазине на входе, в который я зашел, не доходя до кассы, стояла продавщица
   между двумя конусными емкостями и продавала сок.
        Я любил томатный за 10 копеек. Приятно, когда пьешь томатный, слегка
   под соленый, терпкий, отдающий запахом чуть подгнивших помидор. Но если пове-
   зет с банкой, то свежий. Но сейчас хотелось чего-то другого, утоляющего жажду.
   Я попросил березовый. Тоже неплохо и тоже 10 копеек.

        Вечером я сидел на балконе в белых, скорее в бежевых китайских штанах,
   доставшихся мне от дяди. Они были старые, но еще крепкие. Для создания особо-
   го настроения я порезал концы брюк снизу на мелкие полоски и получилось, как
   у Митича из цикла про индейцев. Ну, чисто Чинганчкук! На улицу в таких не
   пойдешь. Потом нарисовал на коленках одну математическую формулу, потом на
   ляжках другие, и получились не штаны, а кладец знаний и шпаргалок.
        Так легче вбивалось в голову. Но она все равно была занята завтрашним
   днем, походом.

        Слово бой-скаут не совсем было в обиходе того времени. Но позже,
   вспоминая это, я думал, что оно, как нельзя лучше подходило под этот образ,
   который я создавал.

        Засыпая, было ощущение, как в детстве, хотелось быстрее уснуть, чтобы
   быстрее проснуться и играть, играть и еще раз играть! Зачем, удивлялся я
   тогда, вообще, выдумали эти ночи? Полжизни на сон! Пустое времяпровождение!
   Неужели природе или богу, кому уж там больше? Не пришло в голову обходиться
   всегда без сна? Были бы человечки, как вечные двигатели. И кружились бы без
   устали. А то жизнь и так короткая. А тут еще половина ее на сон.
         Но глаза слипались при этой мысли, тело обволакивала какая-то теплая,
   мягкая усталость. И засыпая каким-то последним чувством ощущал, как теплые
   мамины руки подвертывают края одеяла под твои плечи, руки, ноги.
         Одергивался - итак жарко - и все проваливалось в сон, как в мох.

         Вот также в то утро с небольшим рюкзачком, с провизией, выйдя на
   станции, не доезжая до Гороховца, я шел по влажной от росы траве. проваливаясь
   в такой же мох, в другую сторону от города - в лес.
         Никогда не вслушивался в трели соловья, но это точно был он. Конечно,
   голоса птиц были разнообразные. Я долго старался вспомнить, как зовут специа-
   листов по птицам -как-то там ориен - нет, не вспомню - толог. Нет, не так!
   Ну, ладно!
         Так вот! Соловья не спутаешь ни с кем! И поет именно очень рано. Лишь
   забрезжит заря. Но мой был какой-то запоздалый.               
         - Ах, соня! - подумал я.
   Представил, что в детстве еще игрушки были пластмассовые в форме соловья.
   Наполнишь его водой и звучат трели. Но с живым не сравнишь!

         Мох был в меру влажный, мягкий. Мои кеды боялись промокнуть и я выбирал
   путь посуше. Взял небольшую гнущуюся палку, как грибник, но грибы меня не
   особо интересовали. Я шел не за ними. Я шел за запахом леса.
         Да грибы и не попадались, как будто чувствовали, что мне они не нужны.
   Аромат был тонкий, упругий, как всё мое молодое тело. Вот бы всегда оставаться
   молодым! А то придумали. Старость, старость, зачем? Смерть!
         Но это было так далеко и неправда, что не хотелось об этом думать.

         Солнце уже было высоко, так что заблудиться было трудно, я запомнил -
   вот солнце слева, обратно идти - должно быть справа. Приятно ощущать себя
   опытным путешественником. А мох на деревьях? А вот и неправильно, что он
   растет с северной стороны. В моем лесу он рос, как попало, как вздумается,
   как хочется. Вот на этом здесь, а на том с другой стороны. Выдумщики, кто
   пишет такие сказки и книги. Лучше по солнцу! Тучки не предвидится и можно было
   смело идти вперед.

         Стали попадаться и грибники. А грибы только поганки и мухоморы, да
   сыроежки. А что? Я люблю сыроежки. Некоторые считают их не грибами, а мне они
   нравятся. Не рыхлые, конечно, с прилипшими листьями прошлой осени, которые и
   до дома не довезешь. А вот такие крепкие с надутыми ножками.
         Особенно, пожаришь их на сковородке с подсолнечным маслом, они такие
   сладкие-сладкие и приятные. Посолишь и с лучком. Ум отьешь! Набрал немного
   в целлофановый пакет с ручками. Пожалел, что корзину не взял.
   Да и из головы выпало с этой зубрежкой на балконе. Физика! Химия! Вот мате-
   матику я любил.
         Главное, эти формулы, геометрические фигуры, гиперболы, параболы, в бу-
   дущем интегралы. Эти были для меня, как живые существа. Я их ощущал, понимал
   в трехмерном пространстве. Начерталка. Точки соприкосновения. Всё живое, всё
   моё. Друг мой по парте кончил истфил, член Союза писателей. А я вот никто!
   Пенсионер. Пишу рассказы. Как бы поменялся с ним местами.
          Что сделаешь! Превратности судьбы!

          К полудню возвращался домой. В лесу, поджидая электричку, сделал при-
   вал, перекусил. Люблю мягкую булку с квасом. Булка большая, воздушная, а если
   смять ее в комочек, сделать мякиш - так там и есть нечего! Но вот такая она
   пышная, большая. Берешь ее влажными от кваса губами и ешь. Счастье-то какое!
         
          А что такое счастье? Это, когда тебе хорошо? А может ощущение того, что
   хорошо всем людям на земле? Ходишь в толпе, вглядываешься в лица, но они
   озабоченные своими проблемами, мыслями. Нет! В толпе и в городе счастья нет.
   Оно лишь только здесь, в лесу, когда остаешься один. С этими соловьями,
   деревьями, грибниками вдали, с этим мхом, наконец.
          Счастье - это одиночество! Странная мысль, но верная!
   А вот и электричка - надо поспешать!

          Из леса увозишь какую-то чистоту. Нет, не чистоту тела, как из ванной
   или из бани. А чистоту души!
          И тело тоже становится легким, тонким и пушистым. Мягким, мягким.
   И в пространстве растворяется. Радостью наполняется каждая жилка, каждый
   волос. Ноги ступают по земле, и как будто не идешь, а летишь и плывешь над
   землей. Походка такая пружинистая. И сам ощущаешь себя какой-то игрушкой.
   Вот именно, игрушкой на пружинах. Ах, как высоко небо!             
   Вернуться бы на землю. Вернулся. Успокоился.

          Открылись дверцы электрички. Вошел. Сел.
   У окна сидела она.
          - Началось! - подумал я.

          Обычно я застенчив и робок с девчонками, боюсь подойти, заговорить.
   Вспоминаю и представляю свою внешность: костист, худ, в очках, с разбросанными
   по ушам волосами.
          Конечно, я представлялся себе таким в глазах незнакомых девчонок.
   Те обычно фыркали, заглядывали с пудрой в руках в свои зеркальца, думая, что
   увидят там что-то новое.
          Но в этот день я, надышавшись этого пьянящего лесного воздуха, был
   сильно воодушевлен, через чур нагл и развязан. Благо на скамейках друг перед
   другом мы были одни и ничто меня не смущало.
          Не сказать, чтобы она была красива, но в ней было что-то приятное,
   симпатичное и забавное, и как мне показалось ещё что-то домашнее.
   Волосы обычного темного цвета, скрученные в пучок. Признак того, как говорила
   мама, что человеку некогда. Он сильно занят и значит не до себя. Нос весело
   вздернут кверху, как будто насмехался над всеми прохожими - вот я какой,
   веселый и независимый! Ямочки на щеках появлялись во время улыбки. Но в данный
   момент спрятанные. И глаза, сосредоточенные на книжку, лежащую на голых колен-
   ках, неприкрываемых короткой юбкой. Они были действительно красивыми, серыми.

          - Поступаешь? - небрежно спросил я, складывая свою сумку с грибами на
   верхнюю полку.
          Она посмотрела на меня и ничего не ответила.
          - Я тоже! - со вздохом продолжил я - В Политех, на Металлургический.
   Там конкурс поменьше. Там и с тройками в аттестате берут.
          - Я в Педагогический - сказала она.
          - Понятно. Девчоночный институт.
   Потом помедлив добавил:
          - Я в династию. Продолжатель рода.
   Несколько наигранно и важно повторил:
          - Про-дол-жа-тель!
   Она уже приветливее и открыв долгожданные ямочки на щеках заметила:
          - Троечник, значит?
          - Почему? - обиделся я - У меня только по русскому четверка! Да еще там
   физкультура. Андрей, кстати!
          Я протянул ей худую влажную руку.
          - Елизавета! - твердо ответила она.
          - Ты жди Лизавета - глупо напел я любимую песню моей бабушки из ка-
   кого-то старого кинофильма.
          Она укоризненно покачала головой и снова уткнулась в свою книжку
   Педагогика.
          Так бы эта встреча и не запомнилась бы мне, если через два месяца
   спустя я ни встретил ее снова.

          Вечер был уже приятный августовский. Той кошмарной июньско-июльской
   жары уже не было.Первые желтые листья поодиночке начали посыпать земляные
   дорожки парка.
          Я шел о чем-то задумавшись, как вдруг услышал не очень знакомый голос:
          - Ну что? Поступил? Андрей!
   Я вздрогнул и судорожно стал вспоминать это незнакомое, отдаленное, но поче-
   му-то зацепившееся в памяти лицо.
          А! Хлопнул в мыслях себя по башке:
          - Елизавета!
          - Узнал! - миролюбиво улыбнулась она - Вспомнил! А я прошла. Легко.
          - А я со скрипом - желая вызвать у нее жалость ответил.
          - Представляешь! - начал я как к старой знакомой - Всё знал. И черт
   меня дернул полезть за шпаргалкой. Поймали. Как током прибило! Ну всё!
   Да нет! Хорошая попалась. Начала меня гонять по всем билетам. Потом удивилась
   и сказала - "Да ты всё знаешь". И поставила 5.
           - Забавно! - ответила она - Пойдем в кафе, тут есть хорошее на
   Набережной!
           Мы пили лимонад "Саяны" с пироженным за 22 копейки. В носу пощипывало
   и было приятно.   
           - А ты приезжая? - вспомнив электричку, спросил я.
           - Да! Из Гороховца. Пока у родственников живу, общагу обещают.

           С ней было легко общаться. Как будто не девчонка была, а парень- сор-
   ванец из моего окружения. Прямая такая, как струна, небольшого роста, но
   чувствовался в ней этакий характер. Такая - подумал я - будет настоящею учи-
   тельницей, себя поставит.

           Потом мы разъехались по "картошкам", начались "пары", свои девчонки.
   Благо их на факультете было полно. Странно, термическая обработка, вроде муж-
   ская специальность. А девчонок полно - три четверти. Начались  романы, сессии,
   жизнь закружилась и пути с Лизой у нас разошлись.

           Вся эта суета, беготня, студенческая встряска. Правда мне одна учи-
   тельница еще в школе Римма Павловна говорила, что студенческие годы - они
   самые, самые. 5 лет пролетят мигом, а будешь вспоминать их всю жизнь.
           Но какая-то во мне игла сидела, во всем организме, с головы до пят.
   Нет, нет! Мне хотелось побыть в одиночестве. Я находил себе свободное
   воскресение, отнекивался от всех предложений друзей. Одним ссылаясь на других,
   другим на этих. И выбирая себе новый маршрут, натягивая уже не техасы, а
   джинсы, одев на ноги удобные кроссовки, собирался в лес.
           Одежда, жизнь менялись, а желание и обретение какого-то своего покоя
   оставалось. Я также как в то послешкольное лето брел по земле, потрескивал
   опавшими веточками, ощущая тот же юношеский простор и чистоту в душе.

           Неожиданно на третьем курсе мы опять встретились с Лизой. Месяц лета
   был свободным, не было студенческо-строительного отряда, выездных практик по
   профессии на заводы и я отправился в оздоровительно-спортивный лагерь
   "Ждановец". Со спортом у нас было связано не очень много. Так, играли в фут-
   бол, выходили на зарядку, купались в водохранилище, резались в карты да пили
   дешевое красное вино.
           Но вечером были танцы. Свои девчонки надоели и мы через мосточек в
   ночной полутьме перебирались в соседний лагерь Педагогического института.
   Я еще подумал, вспомнив, а вдруг ее встречу и точно!
           - Привет, Андрей! - крикнула она,как старому знакомому, и легко,
   развязано, весело встряхивала своими распущенными волосами под залихватскую
   мелодию "Бони М"
           - Лизка! Да тебя и не узнать! Как ты похорошела!
           - Я всегда была такая!
   Видно, что мы оба были слегка навеселе. Поддатые, как говорили тогда.
   Но это еще больше раскрепощало и веселило.

           Вернувшись в город, мы стали встречаться чаще. Пройдя 3-й и 4-й курс
   мы не  выглядели уже такими робкими, нахохлившимися птенцами. Во  всем были
   смелее и увереннее. Сдавая какой-то экзамен, разложил газету "Советский спорт"
   на парте, перечитывал репортаж сборной СССР по футболу. Преподаватель даже
   удивлялся, нет ли чего под газетой.
           - Что ты, папаша! - мысленно говорил я про себя - Я всё знаю. Ставь
   очередную дежурную "пятерку" в зачетку и мне пора к Лизке!
           Я уже успел познакомить ее с моими родителями. Мы были на даче: я,
   она, родители мои, младший брат. Ели горячую картошку, к ней окрошку, пили
   цейлонский чай. И всем было приятно. До диплома оставалось - подать рукой!

           Отметить его мы решили в ресторане на Верхней набережной. Пришли.
   Сели за столик. Заказали. Вспоминали свое студенчество. Жизнь была на ладони.
   Впереди, такая длинная, веселая, уже расписанная и напридуманная по часам и
   минутам: двое детей, море, Сочи, аспирантура...
           На нее что-то нашло тогда или излишне выпитое шампанское. Там была
   очень пестрая публика. Я танцевал с ней и со всеми, она тоже. Привязался к
   ней какой-то парень с огромным носом - "грузин" окрестил я его. Я взревновал.
   Она обиделась. Я ушел с какой-то подругой, она с "грузином".
           Утром болела голова и надо было собираться на трехмесячные армейские
   сборы.

           Июль, август, сентябрь. Это было там же, где я первый раз встретил
   Елизавету, в тех же местах. Тот же лес, по которому я бродил 5 лет назад.
   Но все равно это было не то. Рядом лежал автомат Калашникова, распухшие от
   портянок ноги и рядом стоящие сапоги. Ноги после марш-броска отдыхали и балде-
   ли. Но не было чувства красоты, не было того одиночества, к которому я всегда
   стремился и бежал из города и из этой жизни.
           Были мои сверстники, будущие лейтенанты танковых войск со своим грубым
   мужским юмором и хамоватыми анекдотами. Все были рядом, копошились  в
   палатках,отрабатывали строевой шаг на плацу, учились отдавать честь, стреляли
   из пистолета Макарова. И от выстрелов стоял звон в ушах, несовместимый с
   желаемой тишиной.

            Я написал ей, она мне, через 3 месяца я вернулся, мы подали заявление
   в ЗАГС и поженились. Свадьба была красива, торжественна и благородна.
   Медовый месяц не получился, получилась Медовая неделя в Ленинграде. Но и это
   было красивое зимнее воспоминание.

            Потом наступило лето, потом опять зима и опять лето. Мы жили как бы
   для себя. Работали, ждали отпуска, уезжали и опять работали. Но чего-то не
   хватало. Иногда мы ссорились, быстро мирились. Все было хорошо.
            Но чего-то не хватало. Она порой внимательно вглядывалась в меня,
   хотела понять, что мне надо. Я молчал, отшучивался, всё вроде бы входило в
   обычную колею, но это беспокойство ворочилось во мне, будило, звало, заставля-
   ло противиться этой обыденности.

            Однажды, в один из воскресных дней лета я быстро встал и начал
   собираться. Проснулась и она, удивленно выглядывая из-под простыни в своей
   ночной сорочке.
            - Ты куда?
            - Так, прогуляться!
   Она увидела, что сборы идут капитальные, забеспокоилась. Потом что-то
   почувствовав не так,ни с того, ни с сего расплакалась.
            - Ну хочешь я рожу тебе ребенка?
            - Хочешь - также монотонно, как секунду назад ответил я и продолжал
   собираться.
            - Я с тобой! - вдруг вскочила она и стала быстренько собираться
   по-солдатски, как и я.
            Я обнял ее. Поцеловал. В этот момент я понял, что уже никогда не буду
   одинок, как в юности, как в детстве.
            Что-то прошло, исчезло, пропало.
            
            Не знаю был ли я тогда счастлив? Или это незабываемое чувство так  и
   осталось где-то позади. В аспирантуру я так и не поступил. Лиза родила мне
   двух прекрасных девочек. а потом  и внучки появились. Большим начальником я
   не стал, книгу  не написал.

            Но в то утро мы шли с ней по влажному, еще спящему лесу, шуршали
   прошлогодними веточками и листьями и жизнь впереди казалась чистой и долгой.
            Последний мечтатель во мне прятался и ускользал за стволами
   стройных, белых берез.

                2020 г.
                Март.