В вихре времени Глава 33

Глава тридцать третья

На следующее утро, подъезжая к гимназии, Николай заметил фигуру Языкова. Тот стоял неподалёку от входа и махал ему рукой.
— Здесь останови, — попросил Николай извозчика. Расплатившись, он ловко спрыгнул с саней и подошёл к коллеге. Тот выглядел не отдохнувшим со вчерашнего дня, а наоборот, —  встревоженным и растрёпанным: пальто небрежно расстёгнуто, из одного кармана виднелся шарф, а из другого торчали перчатки, готовые выпасть при первом же наклоне.
— Здравствуйте, Иван Александрович, — протянул руку Николай, — что с вами? Переживаете из-за вчерашнего?
Языков пожал руку, но не отпустил по обыкновению, а потянул Николая подальше от входа в гимназию. Тот удивлённо пошёл за ним.
— Николай Константинович, я не могу молчать, — озираясь, вымолвил Языков, — не могу... Вы так мне помогли вчера, да-с... Я хочу отблагодарить вас.
— Да что вы, Иван Александрович, о какой благодарности идёт речь...
— Подождите, подождите, — зашептал литератор на ухо, задевая щёку Николая колючими рыжими усами, — вы ещё не знаете, о чём идёт речь... К вам подходил Митрофанов?
Николай кивнул.
— Он вас на собрание приглашал, так?
— Да, и что?
— А то, что это не собрание, а сомнительный неблагонадёжный кружок марксистов-большевиков.  И председателем там Бухарин — ссыльный... Он здесь нелегально, а значит, туда может нагрянуть охранка и всех переписать. Понимаете? — загорячился Языков. — Вы помните вчерашний приказ Недачева? Не стоит туда ехать...
Николай молчал, обдумывая ответ. Иван Александрович не мог спокойно стоять и всё время оглядывался, будто боялся, что их увидят вместе.
— Вчера Алексей Викентьевич и меня пригласил туда, — снова забормотал Языков, — но я отказался — не хочу рисковать местом в гимназии: у меня большая семья, и если потеряю работу, непонятно, чем буду зарабатывать на жизнь... Митрофанов потребовал вас не отговаривать, но я не могу, совесть не позволяет молчать. Зачем уж вы понадобились Алексею Викентьевичу, понятия не имею... Но намерения насчёт вас у него нечистые, я в этом уверен. Сдаётся, он двойной агент...
— Я это подозревал, Иван Александрович, а идти и сам туда не хотел. — Николай улыбнулся, — хотя вчера получил приглашение от самого Бухарина.
Языков отпрянул.
— Как? Вы и его видели? — он схватил под руку Николая, — не связывайтесь, не связывайтесь с ними, гнилые это люди... Бухарин то за эсеров-бомбистов, то за большевиков... Тёмная личность.
— Откуда вы знаете этого человека? — они медленно гуляли взад-вперёд возле гимназии.
— Шапочно знаком с его отцом — он тоже преподаватель... Жаловался мне при встрече: сынок такой молодой, а уж в тюрьме успел посидеть... Чего им всем не хватает? Учились бы, да работали, больше бы пользы было. А теперь отец должен его содержать — младший Бухарин за границу хочет бежать. Конечно, из Архангельской губернии, куда его выслали, несподручно вести революционную агитацию, из Парижа или Вены намного удобнее... Не дай Бог, мои сыновья такими вырастут, — вздохнул Языков.
— Ладно, пойдёмте, а то опоздаем, Иван Александрович. Спасибо за предупреждение.
— Я пойду вперёд, а вы чуть позже, ладно, Николай Константинович? Не хочу, чтобы Митрофанов понял, что я вас предупредил... Вдруг он мстить будет... Не хочу.
Языков поспешным шагом ушёл вперёд, а Николай остановился, глядя ему вслед. Идти или нет на собрание? Ни сердце, ни разум не давали никакой подсказки.
"Ладно, поживём-увидим,"— вздохнул он и пошёл на уроки.
 
Когда закончился последний урок, было около трёх часов. Устало потянувшись,  Николай подошёл к окну. Дети резво выбегали из гимназии, их звонкие голоса напоминали весёлый птичий гомон весной.
 Взглянув на улицу, он заметил знакомый силуэт — недалеко от гимназии стояла женщина в чёрном платье. Она приходила вчера вместе с Пешковым. Что ей надо? У Николая тревожно забухало в груди — его насторожил фанатично-мрачный взгляд женщины.
 К самому крыльцу подъехали большие нарядные сани. Николай знал — это генерал Охранного ведомства иногда лично забирал сына, в котором души не чаял. На крыльцо выскочил директор и, низко кланяясь, что-то докладывал важному родителю. Наконец, появился сынок, и они пошли к саням.
 В это время тронулась с места и чёрная женщина. В одной руке она держала старый чемодан, а другой вела за руку маленькую девочку. Николай отпрянул от окна и бросился вниз по лестнице. Её надо остановить! Обязательно остановить!
 Николай распахнул входную дверь и столкнулся с заходящим внутрь директором, а когда выбежал, то понял, что не успел: женщина с исказившимся лицом и пугающим воплем бросила в сани с генералом и мальчиком смертельный груз. Раздался страшный взрыв...
Обжигающая волна отбросила Елагина назад. Он ударился головой о косяк... а когда поднялся, увидел жуткую картину: от коляски ничего не осталось, так же как и от людей, сидящих в ней... Всё вокруг было в пепле, ошмётках человеческой плоти и крови. Детский портфель сиротливо валялся на грязном снегу. Безумная пожертвовала собой, своим ребёнком и другими невинными ради революции...

Николая вытошнило. Как сквозь туман он слышал трели дворников, женский визг и причитания. Вниз бежали преподаватели, но Николай больше не в силах выносить этого зрелища, шатаясь как пьяный, поднялся к себе в класс.
По коридору взад-вперёд носились люди, а Николай сидел, заперевшись в кабинете. Он держался за голову, словно пытался задавить руками сильную боль, которая появилась сразу после взрыва. По спине текло что-то тёплое, он потрогал затылок — после удара об косяк образовалась ссадина, которая теперь кровоточила.
 В ушах пульсировала кровь, мысли ворочались медленно, не желая складываться в разумные предложения. Что делать?
 Он поднял тяжёлую голову и посмотрел на часы... О, прошло уже больше часа после взрыва — время словно имело значение, но какое? Мысль ускользала...
 Николай встал с места и подошёл качающейся походкой к зеркалу. Он не включал свет, а потому даже сразу не понял — кто это?
 На него смотрел незнакомый человек: взъерошенные чёрные волосы, отёкшие веки, жуткие синяки под глазами... Николай приблизил лицо к самому зеркалу и разглядел чёрные зрачки...  Он всё вспомнил. Вспомнил мальчонку, которого убила фанатичка, вспомнил маленькую девочку, вспомнил бравого генерала, который воевал на той же войне, что и его отец... "Да, да, что-то надо делать..."— он забормотал про себя и медленно подошёл к окну. На улице дворник накрыл большой простынёй место взрыва...  Ненависть обожгла душу и напомнила, почему ему важно было время.
 Лекцию хотите, господин Бухарин? Будет вам, подождите.
 Ещё есть время подготовиться... Он умылся холодной водой, твёрдой походкой вернулся к столу и хладнокровно, словно ничего не случилось, достал из портфеля записи, которые вчера вечером положил на всякий случай. В принципе, ему не нужны подсказки, он и так всё помнил прекрасно.

Николай спускался, со страхом представляя, что увидит на улице. Солнце почти скрылось, и не было никакого заката —  тяжёлые тучи поглотили последний уходящий свет. И снег, и здания, лица полицейских и плачущих женщин выглядели серыми, словно гарь от взрыва осела на всех них...
 Тёмно-синяя повозка с золочёными буквами "Скорая помощь" медленно отъезжала от гимназии, поднимая после себя снежный вихрь.
 Дворник уже всё убрал и присыпал чистым снегом, а ступени крыльца —  песком. Николай огляделся, раздумывая, и спрыгнул сбоку, не желая касаться ступенек, впитавших кровь невинно убиенных.
Он взял извозчика и покатил на санях к Пречистенке. Разыгравшаяся метель спрятала от него людей на улице. Лишь изредка рядом с ним оказывалась лошадиная морда, да обгонявшее авто пугало его извозчика клаксоном, из-за чего тот сильно дёргал вожжи, заставляя Николая крепче держаться.
Он тупо смотрел перед собой, словно готовясь к прыжку в пропасть, как в детстве с камнем на шее... Ему было не страшно, только билась мысль, что после этого выступления, конечно, работать он уже здесь не сможет. А значит, и Маша от него будет всё дальше и дальше... Нет, он не может не ехать... Не выступить — словно предать тех, кто погиб. И отец завещал: "Не сгибайся..."

Школу для рабочих Николай не узнал: метель и мороз окрасили зелёное здание в светлую окраску, и в свете электрических фонарей оно выглядело мертвенно-голубым... Не было ни тяжести в ногах, ни страха, ни даже бьющегося сердца. Только челюсти не хотели разжиматься, словно их свело судорогой. Он быстро взбежал на крыльцо и вошёл внутрь.
В здании стояла необычная тишина. Николай подумал, что его обманули, и не будет никакого собрания, но в глубине школы послышались хлопки и смех.
"А-а, уже началось," — спокойно подумал он и чётким шагом, как опоздавший преподаватель, пошёл в актовый зал.
В зале было много народу. Николай не различал людей — только чёрные костюмы. Так он и здоровался сквозь пелену, не видя глаз, а пожимая руку пиджакам. Кто-то взял его под локоть... Николай заставил себя всмотреться — это был Сивцов. Тот заискивающе улыбнулся и повёл его на сцену. Там сидел симпатичный господин Бухарин с аккуратной бородкой и в очках. Елагин растянул губы в ответной улыбке и даже ответил на рукопожатие, а потом сел рядом. Праздник начался.

Первым выступил Сивцов. Сквозь шум в ушах, который так и не прошёл после взрыва, Николай услышал радостную новость о том, что "городская дума признала несомненную пользу Пречистенских курсов в деле искоренения невежества и распространения света знания, а потому впервые выделила денежную субсидию". Хлопки и свист рабочей братии больно резанули слух Елагина, но он постарался не поморщиться и тоже похлопал.
Бухарин наклонился к его уху:
— Сейчас я скажу небольшую речь, а потом уж вы, Николай Константинович. Хорошо?
Николай кивнул и приготовился слушать. Ему не давали покоя собственные руки: они то ломали карандаш, то сжимали стакан с водой до белых костяшек на пальцах... Пришлось спрятать их на колени.
— Господа и товарищи, — начал Бухарин. Его сразу перебили аплодисментами. — Друзья, я вместе с вами радуюсь, что наша рабочая школа признана консервативными властями царского режима, которые всего боятся и всё хотят затормозить. Но невозможно остановить то, что присуще самой природе. Вы знаете, что я имею в виду — это всесильное учение Маркса, которое даёт нам возможность заглянуть в будущее — прекрасное будущее, товарищи, где не будет эксплуатации человека человеком, где воцарятся справедливые законы... Мы построим новое общество — коммунистическое, как завещал великий теоретик, и строить его будет всесильный пролетариат, который вырвет у буржуазии шаг за шагом весь капитал, а затем покажет миру, как умеет работать свободный рабочий класс и строить коммунизм...

От восторженных, но пустых слов, Николая затошнило. Его подмывало встать раньше времени, но он заставлял себя сидеть, сжимая ноги под столом ровно пружины, готовые распрямиться в любой момент.

— ...Да, сейчас мы вынуждены прибегать к крайним мерам — террору, — Бухарин обвёл взглядом притихший зал, — но, с точки зрения масштаба исторической задачи, пролетарское принуждение является эффективным методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала.
Бухарин закончил, торжествующе глядя в зал. Загремели аплодисменты.

Последнюю фразу никто не понял, кроме Николая — он со спокойной яростью всё расслышал и сразу придумал, как начать выступление. "Мы для вас, значит, человеческий материал, господа марксисты... ну-ну..." — мстительно подумал Елагин.
Бухарин картинным приглашающим жестом предложил ему пройти к трибуне. Ноги, наконец, дождались, что их отпустили... Николай легко вскочил с места и пошёл выступать.
— Дамы и господа, — начал он по привычке, но тут же раздался окрик: "Товарищей забыл!" — простите, и товарищи, — усмехнулся Николай, — позвольте рассказать два интереснейших закона, которые Карл Маркс использовал в своих трудах. Николай Иванович упомянул о классовой борьбе — что ж, это первый закон "Единство и борьба противоположностей". Кто является врагом для пролетариата?
— Буржуи! — выкрикнули из зала. Слушали его невнимательно, в зале стоял гул, рабочие ходили с места на место, но Николаю было всё равно. Ненависть, душившая его, искала выход, а фраза Бухарина о "человеческом материале" только подогрела её...
— Совершенно верно, — сказал Николай. — В чём борьба — нам понятно. А вот в чём единство, спросите вы? Не будет буржуазии, не будет и пролетариата, а следовательно, не будет борьбы и дальнейшего развития. Вот в чём загвоздка...
Чтобы не произошло такого казуса, нужен второй закон "Отрицание отрицания". Господин Бухарин уверяет, что пролетариат, пришедший к власти, обязательно уничтожит буржуазию. Так, Николай Иванович? — Тот настороженно кивнул. — Но если буржуазия будет уничтожена, с кем будет бороться пролетариат? Ведь без борьбы нельзя, иначе пролетариат, как класс, просто исчезнет... — Николай сделал паузу.
Он вдруг заметил, что вопрос заинтересовал слушателей — в зале стало потише.
— Что же будет дальше? Давайте посмотрим на примере революции во Франции.
— Товарищ Бухарин, — выкрикнул из зала Пешков, появившийся неожиданно для Николая, — может, хватит ему говорить?
— Нет, дайте договорить господину Елагину...
— Спасибо, Николай Иванович, ведь у нас свобода слова, так, товарищи? — весело спросил Николай, обращаясь к залу. Рабочие зашумели, непонятно — соглашаясь или нет. — Я продолжу. Итак, когда победила революция во Франции в конце восемнадцатого века, то первым делом отрубили голову Людовику шестнадцатому, потом его жене Марии-Антуанетте. Всё правильно — против них революция и затевалась. Яростным обвинителем Марии-Антуанетты являлся Жак-Рене Эбер. Однако не прошло и года, как Эбера казнили по обвинению в заговоре против французской нации, приписав ему кражу одежды и постельного белья. Такого злодеяния, конечно же, суд не стерпел, и Эбер сложил голову на плахе вслед за королём.
Жорж Жак Дантон тоже был ярым революционером, но, к несчастью, задумал протестовать против террора. Ему тут же состряпали обвинение, что он хотел возродить привычную монархию, и также отправили к праотцам...
Погиб и пламенный революционер Максимилиан Робеспьер, который делал всё на благо революции, в том числе — вёл яростный террор против аристократов и духовенства, а всех, кто его не поддерживал, отправлял на гильотину. Веских причин для его смертного приговора у судей не было —  с помощью гильотины с ним расправились его политические враги.
Как видите, диалектика отрицания сработала ещё в восемнадцатом веке.
Так где же наш пролетариат возьмёт новую буржуазию? А вы как считаете, господин Бухарин? Вы же, небось, рассчитываете занять место в новом правительстве... Не боитесь? Я бы на вашем месте хорошенько подумал...— Николай вдруг понял, что у него больше не шумит в ушах. Но в тягостной тишине зала он различил звон струны высокой октавы и понял — это звенит в голове.
Бухарин, не вставая с председательского места, повернулся к нему и громко возразил:
— Вы нас пугаете, господин Елагин? А зря. То, что было во Франции, необязательно повторится в России. Мы уничтожим буржуазию и не будем больше искать врагов... Зачем? Нужно строить свою страну и стремиться к мировой революции ради торжества справедливости и свободы...
— Позвольте, я поясню, откуда берутся новые враги... Вы молоды и чувствуете несправедливость этого мира к угнетённым и несчастным людям. Такие искренние люди, как вы, поднимаются на борьбу со злом, то есть с государством. Для начинающего революционера эксплуататоры — это пока единственные враги.
Но проходит время, и откуда ни возьмись, появляются недруги из числа бывших соратников, которые видят построение светлого будущего каким-то другим способом. Недаром сейчас появилось столько партий... Бороться надо и с ними.
У нашего революционера число врагов увеличивается.
Однако и народ, которого нужно освободить, не воодушевляется идеями мировой революции, а хочет жить спокойной, мирной жизнью... Такие люди называются контрреволюционерами, а значит, тоже подлежат уничтожению.
И вот уже молодой человек, вначале желающий всех осчастливить, становится безжалостным убийцей. Ему безразличны угнетённые. Он убивает и взрослых, и детей, как это делают сейчас ваши товарищи... — Николай снова повернулся к Бухарину и повысил голос: — вы ещё не начали спасать человечество, а уже превратились в убийц и смеете утверждать, что из всех проблем общества есть только такой выход...
Николай посмотрел в зал — многие слушатели выглядели ошеломлённо.
— Запомните мои слова: после хаоса революции обычно появляется диктатор, который будет наводить порядок, но он страшно боится бывших соратников. А закон в государстве не работает, потому что его только что попрали... Помнится, опричники Ивана Грозного убивали всех, на кого он укажет, и не было для них никаких законов: их просто объявляли врагами Отечества. Так что мой вам совет — не лезьте наверх, Николай Иванович, в новую буржуазию. Как говорится: "Подальше от царей, голова целей."
— Вон отсюда! — взревел Бухарин, подлетев к Николаю. Его глаза горели, как у буйного сумасшедшего, и он уже не казался симпатичным, а скорее, маленьким злобным карликом, вцепившимся в трибуну. Елагин рассмеялся нервным смехом.
— Честь имею, господа-товарищи! — шутливо поклонился он и сошёл со сцены.
Внизу ему перегородили дорогу несколько рабочих с недобрыми лицами. Он остановился.
— Пропустите господина Елагина, — вдруг властно крикнул Бухарин со сцены. — Нам сегодня не нужны разборки с полицией. Мы позже придумаем, как ему ответить.
Николай был доволен —  он сказал то, что хотел, и его не перебили. Он протиснулся через расступившихся рабочих и быстрым шагом пошёл по пустому коридору. Когда Николай подходил к дверям, то услышал, что его кто-то догоняет. Он спокойно повернулся и встал, догадываясь, кто это может быть. Эйфория от выступления прошла, и внутри он чувствовал полное опустошение.
 Запыхавшийся Пешков приближался к нему с перекошенным лицом. Николай даже не узнал его: симпатичные ямочки на щеках превратились в жёсткие складки, а голубые глаза стали мутными, как у тухлой рыбы...
— Тебе конец, Елагин, понял? — проглатывая слюни, заговорил он. — Тебе повезло, что Бухарин здесь нелегально...
— А ты легально, товарищ Пешков? — Николай сделал шаг навстречу. — Сегодня твоя знакомая детей убила...— Пешков хотел отшатнуться, но не успел — Елагин схватил его за пиджак и стал трясти, чувствуя, как от злости вновь появились силы:
— Сволочи вы, гады.. Даже детей не щадите... ненавижу вас...
Пешков попытался вырваться, но когда не получилось, упёрся руками в грудь Елагина и толкнул его к стене.
— Я тут ни при чём...— прохрипел он.
Они не удержались и повалились на грязный пол. Николай оказался внизу и пытался дотянуться до Санькиной шеи. Тот извивался как уж, хватаясь цепкими пальцами за руки Николая. Они уже несколько раз перекатились, когда в конце коридора послышались торопливые шаги.
Николай и Санька опустили руки и, тяжело дыша, медленно поднялись, с ненавистью глядя в глаза друг другу. К ним подбегал Сивцов.
— Пешков, сказано было — не устраивать потасовки! — издалека крикнул он.
 Санька повернулся к Николаю:
 — Мы ещё встретимся... да, и про Рябушинскую забудь, она не будет твоей, — прыгающими губами добавил Пешков.
— Твоей, что ли? — с кривой усмешкой спросил Николай, отряхивая пальто.
— А вот увидишь, ваше благородие...
— Считайте это моим заявлением на увольнение, — обратился Николай к Сивцову. Потом развернулся и пошёл к выходу — он очень устал.