сознание

Причиной появления этой книги стала необъяснимая самовлюблённость человечества. На протяжении тысячелетий население нашей планеты гордится собственными умственными способностями и превозносит их. На самом деле зачатки убогого интеллекта только начали пробиваться через стену обезьяньих инстинктов, дикой животной конкуренции и патологической праздности. И в наше время элементарное здравомыслие и творческое мышление являются редким побочным продуктом биологической активности гоминид, называющих себя людьми.
Меня нисколько не удивляет завышенная самооценка обладателей неразвитого мозга в условиях активно продолжающейся эволюции. Сейчас человечество находится в сладостной фазе становления рассудочного мышления. Мы ещё очень близки к высшим приматам, что позволяет наслаждаться животными радостями инстинктов и немного побаловаться человеческим интеллектом. Нас постоянно раздирают внутренние противоречия получеловеческого мозга и социальные конфликты несовершенной искусственной среды. По этому поводу можно особенно не беспокоиться. Всего через несколько тысяч лет ускоряющегося искусственного отбора мозга эти неприятности пройдут, но вместе с ними мы утратим многие «нечеловеческие» страсти и эмоции, которыми так дорожим.
На сегодняшний день наши обезьяньи корни продолжают играть решающую роль в выборе стратегии истребления собственной жизни. Эти корни скрыты под толстым слоем неписаных правил, традиций, условностей, законов, моральных и эстетических ценностей. Скрытая начинка этого симпатичного социального пирожка столь же неприглядна, как и вольная жизнь стада бабуинов. Она построена на небольшом наборе биологических законов и физиологических принципах работы нервной системы. И то, и другое имеет относительно небольшие естественные ограничения, которые заметно сказываются на формировании как каждого конкретного человека, так и общества в целом.
Непосредственными причинами создания книги стали желание пояснить некоторые поведенческие следствия изменчивости человеческого мозга и неожиданное приглашение автора на лингвистическую конференцию в Тамбовский государственный университет от Н.Н. Болдырева, который, будучи неординарным человеком, проявил интерес к моим исследованиям. В среде профессиональных лингвистов я рассказывал о самом неприятном и обидном в человеческом существовании — ограниченности возможностей мозга.
Существует широко распространённое представление, что возможности мозга человека беспредельны. Вера в сверхспособности происходит от постоянной путаницы снов и реальности, умозрительных реконструкций возможных событий и фантастических сказок. Мозгу человека безразлично смысловое содержание его собственной работы, если оно не приводит к повышению энергетических расходов организма. По этой причине человек может с одинаковой убеждённостью верить в зелёных человечков, загробный мир или космическую телепортацию. Наивная уверенность в существовании скрытых чудесных способностей уже многие тысячелетия согревает душу ленивым и праздным людям. Самовлюблённое человечество не торопится признать, что его способности очень ограниченны, а мозг похотливых приматов слабо приспособлен для познания природы и покорения Вселенной. Нежелание объективно оценивать недостатки собственного мозга приводит к причудливым фантазиям в искусстве, религиозным заблуждениям и снижает объективность восприятия окружающего мира.
По вполне понятным причинам литературная и философская разработка темы убогости человеческого мозга не вызывает массового энтузиазма, а прикладные исследования столь неприятных аспектов физиологии и морфологии нервной системы ограничены анализом экстремальных состояний. В результате наши знания о проблемах работы мозга очень ограниченны, бессистемны и умозрительны.
Естественные ограничения возможностей человеческого мозга весьма многочисленны, но могут быть объединены в две большие группы. Первая группа ограничений связана с видоспецифической физиологией и нейробиологией нервной системы приматов. Эти препятствия работе мозга характерны для любого человека и происходят из особенностей строения, метаболизма и эволюции нервной системы. С одной стороны, в эту группу входят физиологические ограничения питания, дыхания и выделения нейронов. С другой — существуют инстинктивно-гормональные формы поведения, которые достались нам от предшествующей эволюции нервной системы. Этот набор неосознанных мотиваций поведения возник в результате миллионов лет борьбы за выживание у наших рыбообразных предков, амфибий, рептилий и приматов. Он закреплён в структурной организации мозга и является эволюционным следствием эффективной борьбы за выживание, пищу и возможность размножения.
Вторая группа ограничений обусловлена специфической эволюцией человеческого мозга. Наш мозг формировался в результате как естественного, так и искусственного отбора. Если отбор наших далёких предков происходил по общебиологическим законам, то в гоминидный (человеческий) период эволюции его вытесняет искусственный внутривидовой отбор. Это наиболее быстрая и жестокая форма отбора в биологической истории планеты. Благодаря ей мы смогли сформировать сложный и социально адаптированный мозг всего за несколько миллионов лет. Вполне понятно, что за такую невиданную скорость церебральной эволюции нам постоянно приходится дорого расплачиваться. В результате направленного искусственного отбора в человеческих сообществах возникли структуры головного мозга, позволяющие вести социальную жизнь. Эти новообразования дают возможность поддерживать хрупкие отношения с неродственными особями, делиться с ними пищей и соблюдать простые принципы организации сообществ. За искусственно выращенные особенности поведения мы платим огромной индивидуальной изменчивостью, невиданным в природе явлением — отказом от пищи (анорексией) и извращёнными формами взаимодействий между людьми. Последствия искусственного социального отбора привели к формированию новой эволюционной группы ограничений работы мозга. Их базовой особенностью является уникальная индивидуальность, которая зависит от структурной вариабельности мозга.
Следовательно, у каждого человека присутствуют видоспецифические и индивидуальные ограничения работы мозга, на которые накладывается половой диморфизм организации нервной системы, двойственность или тройственность сознания. Конфликтный баланс между различными системами управления мозгом является основой поведения, но порождает бесконечное число скрытых проблем. В конечном счёте структурные различия и функциональные противоречия инстинктивно-гормональной и рассудочной деятельности мозга человека минимизируют ресурсы мозга и интеллектуальные возможности.
Для самого поверхностного ответа на эти вопросы и написана настоящая книга. В ней предполагается рассмотреть причины возникновения и эволюцию как инстинктивно-гормональных, так и рассудочных механизмов работы мозга. Изложенные размышления по этому поводу являются исключительно частной точкой зрения автора и не претендуют на универсальность и абсолютную достоверность.
С. В. Савельев
 1. ПАРАДОКСЫ МОЗГА
 
Нищета человеческого мозга начинается с необычности его морфофункциональной организации. В эволюционных корнях конструкции и метаболизма нервной системы заложены фундаментальные ограничения интеллектуальной деятельности, которые влияют как на повседневную, так и на творческую активность. Эти закономерности парадоксальны для восприятия и требуют отдельного рассмотрения.
Первым неприятным парадоксом для прогрессивного человечества стали сведения об иммунологическом конфликте между мозгом и организмом. Исследователи мозга XX столетия постепенно выяснили, что нервная система хорошо изолирована и защищена от собственной иммунной системы человека. Функции изоляции как мозга, так и периферической нервной системы выполняет гематоэнцефалический барьер. Его основной задачей является блокировка прямого контакта между клетками иммунной системы человека и нейронами. Если в результате травм, кровоизлияний или воздействий лекарственных препаратов гематоэнцефалический барьер повреждается, то происходит аутоиммунизация белками собственной нервной системы. Этот факт доказывается наличием небольшого уровня таких антител в плазме крови обладателя мозга. Иначе говоря, нервная система человека рассматривается его собственным организмом как инородное тело, похожее на занозу а пальце. При массивном нарушении гематоэнцефалического барьера начинается бурный аутоиммунный конфликт, который не всегда совместим с жизнью. Этого удаётся избежать при помощи специализированных клеток глии, неотделимых от нейронов.
Нейроны головного мозга и периферической нервной системы изолированы от иммунологических атак организма при помощи огромного количества специализированных клеток. Для поддержания функций гематоэнцефалического барьера в головном мозге существуют глиальные, а в периферической нервной системе — шванновские клетки. Среди глиальных клеток различают трофические и структурные.
Трофические глиальные клетки осуществляют барьерные функции и переносят к нейронам белки, жиры, углеводы и кислород. Из нейронов через глиальные клетки в кровеносное русло выделяются углекислый газ и продукты распада. Уровень метаболизма мозга выше, чем у большинства других органов. Однако энергетические запасы внутри мозга практически отсутствуют. Внутриклеточных ресурсов в идеальном случае может хватить на несколько минут. Прекращение динамического обмена или полная остановка кровообращения приводят к локальным необратимым изменениям примерно через 6 — 7, а к фатальным — через 10–12 минут.
Глиальные клетки выполняют изолирующие функции, формируя как гематоэнцефалический барьер, так и изоляцию мембран отростков нейронов друг от друга. Эта важнейшая функция глиальных клеток обеспечивает стабильную среду для передачи электрической волны перезарядки наружной мембраны нейронов. Следует подчеркнуть, что глиальные клетки, независимо от их частной функции, находятся в сложных метаболических отношениях с нейронами и их отростками. Полноценная работа нейронов в отсутствие глиальных клеток невозможна. Таким образом, глиальные клетки являются основным компонентом гематоэнцефалического барьера и обеспечивают метаболическую активность нейрона. На каждый нейрон, включая отростки — аксоны и дендриты, приходится от 10 до 1300 глиальных клеток различных типов. Количество этих барьерных клеток индивидуально изменчиво, поскольку люди различаются ростом, массой тела и размерами мозга. Независимо от соматических различий и уровня метаболизма барьерные функции остаются неизменными. Следовательно, парадоксальная иммунологическая несовместимость нервной системы с остальным организмом человека является непреодолимым фактором естественного происхождения.
Второй парадокс нервной системы связан с особенностями кровообращения головного мозга человека. Наиболее важным общим принципом ограничения возможностей мозга является физиологический предел увеличения метаболизма. При самой интенсивной работе мозга уровень потребления кислорода может достигать 38 %, а пищи — 25 %. При этом уровне метаболизма мозг может эффективно работать ограниченное время. С учётом полноценного сна среднее время поддержания такого уровня обмена обычно не превышает двух-трёх недель, хотя встречаются исключения. По многочисленным отсроченным наблюдениям, чрезмерная активность и феноменальная трудоспособность отмечаются у людей с нарушением неврологического или психиатрического статуса и к вменяемым результатам обычно не приводят.
Повышение уровня метаболизма мозга сверх естественных пределов практически невозможно. Популярные психотропные препараты обычно только создают иллюзию увеличения активности мозга, формируя ощущения, но не давая результата. Бурное желание совершить интеллектуальный подвиг обычно заканчивается пустой суетой и неприятной усталостью. Если химические стимуляторы действительно увеличивают обмен мозга, то за это приходится дорого платить. Искусственные стимуляторы вызывают метаболические сдвиги в работе нейронов и глиальных клеток, которые восстанавливаются намного дольше, чем в нормальных условиях. Если реальное повышение метаболизма мозга сверх физиологической нормы продолжается сутки, то на полное восстановление понадобится 3 — 4 дня. Вполне понятно, что за это время при спокойной работе можно обдумать и сделать намного больше, чем за сутки суетливого мышления. Следовательно, химическая стимуляция мозга не эффективна, если учитывать отдалённые последствия краткосрочного воздействия. Она может использоваться в крайних случаях и не для решения творческих задач.
Это ограничение обусловлено фундаментальным свойством клеток мозга образовывать новые связи между отдельными нейронами при решении творческих задач. В короткие сроки простимулировать сложный и многоступенчатый морфогенез отростков невозможно, что сводит созидательный порыв мышления к шахматной комбинаторике. Иначе говоря, искусственно простимулировав мозг, мы добиваемся более быстрого перебора вариантов уже имеющихся решений, упрощая свой мозг до уровня примитивного компьютера. При этом появление совершенно новых решений возможно, но их вероятность будет той же, что и при нормальной физиологической работе мозга. Этот процесс опосредован временем физического формирования синаптических межклеточных контактов, которые и в норме образуются с предельно возможной скоростью. По этой причине лучше всего планировать методичную работу, а не применять модный «мозговой штурм». Например, за 5 часов работы в мозге 10 офисных «штурмовиков» новых связей образуется вдвое меньше, чем у одного оболтуса на мягком диване за 50 часов. Если уговорить этого ленивца двое суток думать не о девочках и машинках, а о существующей проблеме, то результат будет намного лучше, чем у бодрых имитаторов публичного мышления.
Другая крайность связана с праздностью мозга, или ночным сном. Метаболизм организма человека во время сна и отдыха системно снижается, что не требует отдельного обсуждения. Аналогичные события происходят и в головном мозге. На энергетическое обеспечение мозга спящего человека расходуется около 20 — 25 % вдыхаемого кислорода и примерно 8 — 9 % метаболических соединений. Величины рассчитаны в процентах от общих расходов всего организма. Вполне понятно, что различия в размерах тела дадут несколько иные относительные расходы на содержание нервной системы. Исходные цифры получены для молодых половозрелых мужчин с массой тела 75 кг и массой мозга 1320 г.
В состоянии вечного покоя находится мозг у большей части населения нашей планеты. Если это счастливое состояние достигается мозгом, то оно немедленно консервируется при соблюдении трёх простых условий. Необходимо, чтобы хватало пищи, были достигнуты репродуктивный результат и условная стабильность социального статуса. Иначе говоря, мозг пассивен, если воспроизводство себе подобных (или имитация этого процесса) хорошо налажено, а уровень доминантности не вызывает беспокойства. Обычно достаточно убеждённости, что есть ещё хуже тебя или что все вокруг не столь уникальные. Если такого незатейливого самообмана достаточно, то можно спокойно перебираться на диван к телевизору или в спортбар. Условные внешние раздражители необходимы для имитации жизни мозга, который будет совершать небольшие колебательные движения вокруг метаболического минимума собственных расходов.
В результате такой энергетической стабилизации на нижнем минимуме мозг достигает состояния полного биологического счастья. Оно закрепляется внутренней стимуляцией при помощи эндорфинов и других метаболитов, очень похожих по действию на наркотики. Последствия такого «счастья» нетрудно предсказать, хотя в зависимости от обстоятельств они могут индивидуализироваться. Как правило, любители инстинктивно-гормонального образа жизни успешно обходятся без особых интеллектуальных усилий. Постоянное пребывание в эндорфиновом раю снижает метаболизм мозга и постепенно приводит к нирване — масштабному развитию склеротических явлений в сосудах головного мозга. Для обладателей такого мозга это не очень заметно, поскольку вместе со снижением интеллектуального потенциала повышается уровень самооценки. Обычно параллельно развивается склонность к простым инстинктивно-гормональным удовольствиям биологического происхождения, которые характерны для большинства приматов.
В условиях полной праздности мозг продолжает работать по тем же физиологическим законам, что и у трудоголика. Разница состоит в скорости процессов и метаболических последствиях. Как в состоянии временного покоя, так и при активной интеллектуальной работе между нейронами ежедневно формируются синаптические связи. Обычно в день у каждого нейрона образуется 2 — 3 синапса — новые связи с другими клетками. Это достаточно консервативный параметр, и для его изменения необходимы особые условия, которые будут описаны ниже. Следовательно, и в праздном, и в активно работающем мозге связи между нейронами образуются и разрушаются постоянно. Этот морфогенетический процесс лежит в основе памяти и мышления. Он не останавливается до самой смерти человека, хотя может изменяться в небольших пределах, что зависит от объёма крови, проходящей через мозг.
Если мозг активно работает, то кровообращение усиливается, а энергетический избыток направляется как на поддержание метаболизма, так и на морфогенез отростков нейронов. При длительном поддержании такого состояния могут наступить реальные физиологические изменения. Тогда вместо 2 — 3 синапсов может образоваться 4 — 5, что неимоверно расширяет возможности мозга. Это легко понять из простых арифметических вычислений. Если на каждый нейрон коры большого мозга придётся по паре новых синапсов в день, то это уже около 23 млрд дополнительных контактов, которые составляют огромный творческий потенциал. Вопрос заключается в том, как данный потенциал использовать каждый день. Экономия энергетических расходов мозга так бессмысленно приятна, что может помочь растратить любой запас гениальности и таланта.
К сожалению, долго работать в напряжённом состоянии мозг не любит и не может. Он находит изощрённые способы снижения сомнительных энергетических затрат и стремится вернуться в лоно праздного счастья. При длительном и упорном насилии над собственным мозгом порой удаётся достичь некоторых заметных результатов. Визуализировать их могут некоторые любознательные патологоанатомы, правда уже после смерти упорного интеллектуала.
Примером может быть работа, опубликованная Б.К. Гиндце в «Клиническом архиве гениальности и одарённости» В.Г. Сегалина за 1925 год. В этой работе известный анатом сравнил сосуды мозга профессора математики 1-го Московского университета Павла Алексеевича Некрасова и простого обывателя. Морфологические различия между системами сосудов двух людей с разными профессиями оказались вполне ожидаемыми. Математик, который регулярно занимался интеллектуальной работой, стимулировал кровообращение своего мозга. Без такого принуждения ленивый мозг снижает кровоснабжение нейронов в 1,5 — 2 раза. Профессор регулярно эксплуатировал свой мозг, продлевая жизнь нейронов стимуляцией кровообращения. В конечном счёте это привело к тому, что естественная возрастная гибель нейронов была снижена, а здравомыслие не изменяло профессору до конца дней. Аналогичная развитость и возрастная сохранность кровообращения мозга отмечались Б.К. Гиндце у поэтов В. Брюсова и О. Туманьяна, профессоров Н.А. Бернштейна и Д.Н. Анучина. Для людей интеллектуального труда характерно более, чем у обывателей, развитое кровообращение, которое сказывается не только на рассудке.
У большинства творческих эксплуататоров собственного мозга до старческого возраста сохраняются высокая потенция и склонность к сексуальным удовольствиям. Это неудивительно, поскольку соматосенсорные области, контролирующие половые органы, расположены в огромных полях коры на медиальной поверхности полушарий. При интеллектуальных нагрузках их кровоснабжение улучшается, а сосудистые склеротические процессы немного замедляются. Эту заманчивую перспективу рассудочного старения портят некоторые особенности метаболизма мозга, о которых не стоит забывать. Общее усиление интеллектуальных нагрузок полезно, но старит нейроны. В мозге быстро накапливаются невыводимые из цитоплазмы нейронов продукты метаболизма, маркирующие их преждевременное старение. Только по накоплению одного из них — липофусцина — можно судить о возрасте человека даже по микроскопическому анализу нескольких нейронов. Если смириться с этими небольшими потерями, то можно попытаться продлить рассудочную жизнь мозга.
К сожалению, парадоксы кровообращения мозга на этом не исчерпываются. Если простодушный читатель надеется, что, стимулируя кровообращение изучением языков и игрой в большой теннис, он добьётся сохранного старения своего мозга, то он горько ошибается. Безусловно, такие приятные развлечения улучшают соматические функции организма, но головной мозг — намного более привередливая система.
Третий парадокс состоит в том, что скорость кровообращения в разных областях мозга постоянно изменяется. Это означает, что, занимаясь физическими упражнениями, человек стимулирует кровоток в моторных и сенсомоторных областях, а не во всём мозге сразу, как предполагалось ранее. Кровеносная система обеспечивает адаптивное динамическое кровоснабжение головного мозга. При повышении нагрузки на мозг скорость и объём движущейся крови в одних областях увеличиваются, а в других — уменьшаются. В тех областях мозга, которые испытывают максимальную функциональную нагрузку, усиливается кровоток, а не задействованные в данный момент области сохраняют исходное кровообращение. По этой причине добиться системного увеличения кровотока во всём мозге при помощи физической нагрузки скелетной мускулатуры крайне затруднительно. В такой ситуации высокий метаболизм будет поддерживаться только в сенсомоторных областях. В остальной части мозга кровоток будет сохраняться на относительно низком уровне.
На этом принципе построены попытки исследовать мозг живого человека при помощи функциональной магнитно-резонансной (functional magnetic resonance imaging, фМРТ) и позитронно-эмиссионной томографии (positron emission tomography, ПЭТ) мозга с применением радионуклидных технологий. При всей технической сложности суть этих методов функциональной томографии довольно проста. фМРТ базируется на уникальной связи между течением крови и присутствием кислорода в одних и тех же отделах головного мозга при активизации нейронов. Например, если человек начинает всматриваться в некий объект, то активизируются зрительные поля коры, расположенные в затылочной доле. Это выражается в том, что в зрительных полях увеличивается кровоток и возрастает количество кислорода (Cooper et al., 1975).
Отличия ПЭТ состоят в том, что при помощи похожих методов происходит сканирование мозга, предварительно насыщенного соединениями, содержащими короткоживущие радионуклиды кислорода (150), углерода (150), углерода (11С), фтора (18F) и азота (13N). Они имеют очень короткий период полураспада, но позволяют проанализировать места связывания соединений (содержащих эти радионуклиды) в функционально нагруженных областях мозга. Поскольку основным метаболитом нейронов являются сахара, в экспериментах чаще всего используют меченную радионуклидами глюкозу (18F-2-fluoro-2-deoxy-D-glucose, FDG) или Н2150.
Применение обоих методов для анализа функциональных областей мозга весьма сходно. Обычно участнику эксперимента предлагают думать на определённую тему, производить математические операции, слушать звуки или слова, читать текст, испытывать обонятельные или вкусовые ощущения. В это время производится фМРТ- или ПЭТ — сканирование, которое позволяет установить наиболее возбуждаемые области головного мозга. Самые активные зоны мозга связывают радиоизотопы или меняют скорость кровотока, что рассматривается как признак локализации функций. Понятно, что активизируются и первичные, и вторичные центры мозга. Особенно расплывчаты границы функциональных полей при решении ассоциативных задач. К ним относятся вычисления, понимание слов и текста, абстрактных изображений и восприятие звуков. Тем не менее даже такие задачи начинают ставиться в наблюдениях на добровольцах или пациентах с заболеваниями нервной системы.
Сомнения в результатах этих исследований вызваны тем, что не решены базовые задачи, подтверждающие достоверность обоих методов. С одной стороны, при использовании фМРТ и ПЭТ не учитывается индивидуальная изменчивость сосудистой сети и скорости кровотока конкретных людей. По этой причине наблюдаемое в эксперименте локальное изменение метаболизма может быть вызвано как активностью самих нейронов, так и индивидуальными особенностями кровотока в этой области мозга. С другой стороны, пока не проведено корректное сопоставление прижизненной локализации областей мозга, выделенных на фМРТ и ПЭТ, с аутопсийными цитоархитектоническими исследованиями этих же центров. Подобную работу необходимо выполнить на одних и тех же людях, используя центры мозга с заведомо однозначными функциями. Поскольку такие исследования пока не проведены, результаты фМРТ и ПЭТ имеют ту же научную ценность, что и индекс интеллекта.
Следует отметить, что систематическая многолетняя нагрузка одних и тех же областей мозга приводит к дифференциальному развитию склеротических изменений. Возрастные патологические процессы в мозге топографически повторяют поведенческие приоритеты. Если в поведении превалировала двигательно-моторная активность, то в первую очередь патогенетические процессы затронут ассоциативные центры, и наоборот.
В результате мозг всегда страдает от неравномерности кровообращения, опосредованной регулярной избыточной нагрузкой одних ядер и полей коры и забвением других. Гармоничного и равномерного кровоснабжения всего мозга можно добиться, лишь ведя инстинктивно-гормональный образ жизни тривиальных приматов. Только надо учесть, что гармония праздности достигается на самом низком метаболическом уровне. При этом склеротические изменения будут развиваться более или менее равномерно, в зависимости от индивидуальных особенностей строения сосудистой сети мозга.
Гармонии кровоснабжения при относительно высоком уровне метаболизма мозга добиться намного сложнее. При возникновении острого желания подольше сохранить свой мозг в рабочем состоянии придётся идти на большие жертвы. Необходимо заставлять свой ленивый мозг заниматься самыми разными предметами и умышленно разнообразить сложные двигательные занятия. Простой физкультурой и кроссвордами остановить саморазрушение мозга обычно не удаётся, а многообразие увлечений может занять всю осмысленную жизнь и привести к универсальному дилетантизму.
Четвёртый парадокс мозга непосредственно связан с кровообращением, но заслуживает отдельного рассмотрения. Движение спинномозговой жидкости настолько своеобразно, автономно и значимо для мозга, что мы подсознательно разделяем простые желания — пить и есть. Парадоксальность ситуации обусловлена значительной независимостью обмена кислорода, жиров, белков, углеводов, с одной стороны, и водно-солевого баланса — с другой.
Обмен спинномозговой жидкости осуществляется независимо от обычного метаболического пути. Основными источниками спинномозговой жидкости являются сосудистые сплетения желудочков головного мозга. Они состоят из капиллярных сплетений сосудов, окружённых тонким слоем клеток нейрального происхождения, которые не проницаемы ни для каких соединений, кроме воды и растворов электролитов. Через них в зависимости от двигательной активности человека за 5 — 12 часов проходит вся вода, содержащаяся в организме. Вместе с водой сосудистые сплетения пропускают растворы основных ионов, необходимых для формирования и проведения электрических сигналов нейронов. Проток спинномозговой жидкости через мозг столь интенсивен, что его можно сравнить со струйкой воды из водопроводного крана диаметром около 3 мм. При такой интенсивности водно-солевого обмена любая приостановка процесса фильтрации чревата сочетанными патологиями нервной системы. Конкретная скорость протока зависит от двигательной активности и объёма выпитой воды. При минимальной подвижности человека все жидкости проходят через мозг за 12 и даже за 14 часов, что зависит от размеров тела. Если человек занимается спортом или тяжёлыми физическими нагрузками, то скорость обмена спинномозговой жидкости увеличивается в 2 — 2,2 раза.
Особое сомнение в теологической продуманности устройства мозга вызывает индивидуальная изменчивость сосудистого сплетения. Количественный анализ сосудистых сплетений показал, что его размеры не связаны с половым диморфизмом, хотя женский мозг обладает меньшей массой, чем мужской. Ещё интереснее оказались измерения размеров сосудистых сплетений внутри мозга различной массы. Никакой связи между размерами сосудистого сплетения и массой головного мозга нет. В большом мозге может находиться маленькое сосудистое сплетение, а в маленьком — наоборот, большое. Это означает, что скорость обмена воды и электролитов может индивидуально различаться в несколько раз. Вполне понятно, что огромная изменчивость основного источника спинномозговой жидкости способна приводить к значительным функциональным последствиям (Юнеман и др., 2011).
Для понимания последствий структурных различий сосудистого сплетения необходимо напомнить, что водный и минеральный обмен мозга относительно автономен от поступления к нейронам белков, жиров и углеводов. Однако источник для всех компонентов обмена мозга один — кровеносная система. Приток спинномозговой жидкости осуществляется активно с затратой энергии и завершается ультрафильтрацией, которая не позволяет органическим соединениям попадать в полости мозговых желудочков. Проходя через мозг, спинномозговая жидкость собирается в специальных полостях, а затем возвращается в венозное русло по градиенту концентрации. Замедление протока спинномозговой жидкости может вызывать тяжёлые нервные расстройства, а усиление — гидроцефалию.
Часть спинномозговой жидкости проходит через межклеточное пространство белого и серого вещества головного мозга. Этим обеспечиваются стабильность электролитного состава межклеточной жидкости и прохождение электрохимических сигналов между нейронами мозга.
Совершенно ясно, что из-за непропорциональности размеров мозга и сосудистых сплетений обмен спинномозговой жидкости у людей очень индивидуален. Это значит, что у одного человека электролитный баланс восстанавливается быстро, а у другого медленно. Многие люди ощущают выраженную зависимость самочувствия от перепадов давления, температуры и состава пищи. Головная боль, продолжительные мигрени, дискомфортные состояния часто являются результатом нарушения механизмов движения спинномозговой жидкости. Индивидуальная уникальность водно-солевого обмена мозга создаёт объективные различия в работе мозга и может ограничивать даже самый выдающийся интеллектуальный потенциал.
Пятый парадокс состоит во врождённой ограниченности числа нейронов в нервной системе каждого человека. К моменту рождения пролиферация (митотическое деление) нейробластов завершается. В процессе жизни нейроны не появляются, а только погибают. Тем не менее существуют многочисленные мистификации вокруг этой проблемы, которые построены на нескольких работах на животных и религиозной вере в стволовые клетки.
Дело в том, что ещё в 60 — 70-е годы XX века многие исследователи занимались кинетикой пролиферации нейробластов в головном мозге животных. Для работы использовали нуклеотиды ДНК, меченные коротко-живущими радиоизотопами, что позволяло точно отслеживать их включение в каждый митотический цикл нейробластов. Десятки тысяч работ на эту тему показали, что в мозге млекопитающих пролиферация нейробластов заканчивается к моменту рождения животного. У некоторых видов были найдены депонированные нейробласты, способные к делению. Так, в мозге грызунов были зафиксированы единичные деления нейробластов в гиппокампе на протяжении двух-трёх месяцев после рождения. Вокруг центрального канала спинного мозга постоянно растущих акул и змей найдены отдельные делящиеся нейробласты, встраивающиеся в моторные сегментарные ядра. У птиц известна небольшая прижелудочковая сезонная пролиферация депонированных нейробластов, которые мигрируют в ядра мозга, контролирующие пение. Все эти случаи весьма занимательны, но являются исключением из общего правила и не сказываются на количественной организации головного и спинного мозга. Новые клетки в мозге появляются в значимом количестве только при развитии онкологических заболеваний, несовместимых с жизнью.
Для мистического поиска размножающихся нейронов, попыток протезирования мозга при помощи стволовых клеток и создания искусственного интеллекта нужны минимальные знания и вера в чудеса. Дело в том, что сами по себе нейроны работать не могут. Для их нормального функционирования необходимы высокий уровень метаболизма и защищённость от собственной иммунной системы. Следовательно, вместе с «воссозданными» нейронами надо откуда-то получить десятки и сотни клеток олигодендроглии — для изоляции отростков, а также глиальные клетки, осуществляющие питание и барьерные функции. Даже восстановление такого сложного клеточного комплекса бесполезно без параллельного создания капиллярной сети с высоким уровнем обмена крови и независимого водно-солевого потока спинномозговой жидкости. В свете изложенного понятно, что рассуждения о компенсаторном влиянии на мозг человека отдельных нейронов и проекты создания нейроэлектронных вычислительных систем спекулятивны.
Таким образом, после рождения человека новые популяции нейронов не появляются, а начинаются два разнонаправленных процесса: дифференцировка отростков и гибель нейронов. Надо отметить, что нейроны гибнут в мозге человека всегда, начиная с обособления нервной системы в ранний эмбриональный период развития. Считается нормальной ситуация, когда на 1000 клеточных делений (митозов) приходится 4 — 6 погибших нейробластов, которые не смогли полноценно завершить этот процесс. Гибель клеток осуществляется множеством способов, но всегда завершается аутофагией. Это означает, что погибшую клетку фагоцитирует соседний нейробласт или недифференцированная глиальная клетка. Этим способом предупреждается развитие воспаления в эмбриональном мозге и увеличивается потенциал фагоцитирующей клетки. После завершения пролиферации гибель нейронов продолжается, хотя и в меньших масштабах. Проблема состоит в том, что нейроны не могут получать белки, жиры и углеводы непосредственно из капилляров. Необходимо передаточное звено в виде трофических глиальных клеток. Поскольку система достаточно сложна, капилляры подвергаются физиологической окклюзии, запустева-ют или тромбируются, нейроны продолжают погибать. Основная потеря нейронов опосредована нарушением кровообращения, которая приводит к их элементарной гибели от «голода».
Долгие годы после рождения потеря общего числа нейронов стабильна и не превышает в год 0,15 — 0,25 г на весь мозг. При этом объём мозга продолжает интенсивно увеличиваться, а размер головных уборов — расти. Этот парадокс одновременной гибели нейронов и роста объёма мозга крайне прост и понятен даже неспециалисту. Дело в том, что объём мозга растёт в результате нескольких параллельных процессов: увеличения объёма тел нейронов, многократного роста разветвлённых отростков (аксонов и дендритов), формирования гематоэнцефалического барьера, изоляции отростков олигодендроглией, развития капиллярной сети и расширения межклеточного пространства, заполненного спинномозговой жидкостью. На этом фоне ежегодная потеря нескольких тысяч нейронов выглядит несущественной и проходит незаметно. Это блаженное состояние постоянного развития мозга сохраняется примерно до 30 лет, когда процессы морфогенеза завершаются, а возрастные изменения в полной мере ещё не проявляются.
До 30-летнего возраста масса мозга увеличивается, затем 15 — 20 лет остаётся постоянной, после чего начинает снижаться, что вызвано гибелью нейронов. При гибели нейрона окружающие его глиальные клетки выполняют стерилизационные функции. Они окружают погибшую клетку и формируют непроницаемый саркофаг. Внутри сформированной полости происходят разрушение и фагоцитирование остатков нейронов. В результате этого процесса между отростками нервных клеток возникают полости (клетки-тени), заполненные спинномозговой жидкостью. Эта роль глиальных клеток очень значима, так как после 50 лет каждый год масса мозга уменьшается на 3 г, что составляет примерно несколько десятков тысяч нейронов. Процесс возрастной инволюции мозга индивидуален, а приводимые цифры отражают только среднестатистические явления. При общем возрастном уменьшении числа клеток происходит увеличение размеров сети отростков отдельных нейронов. Вместе с новыми дендритными сетями появляются и новообразованные синаптические контакты, число которых может быть в 2 — 3 раза больше, чем в период зрелости.
Последствия таких потерь очевидны в старческом возрасте. Подвижность мышления падает, поиск множественных вариантов решения одной и той же проблемы затруднён, а инерция увеличивается. Зато появляются непоколебимая уверенность в собственной правоте и поразительное упорство в воплощении любой незатейливой мысли, что обычно сильно беспокоит окружающих. Причину упорства и изощрённости надо искать в масштабах нейрональной гибели. Чем больше с возрастом погибает нейронов, тем проще выбор между несколькими альтернативными решениями. Этому способствует богатая дендритная сеть отдельных нейронов в мозге пожилых людей. Любая мысль, если она только возникнет, будет мобилизовывать весь нейробиологический опыт для её отстаивания или осуществления. В этом плане разветвлённость связей уцелевших нейронов может оказаться эффективнее более сохранного, но слишком подвижного мозга малолетних конкурентов.
Если человек живёт достаточно долго, то потери нейронного состава мозга могут сопровождаться заметными изменениями поведения, перестройкой сознания и проявлениями асоциальности. Проблема состоит в том, что пока человек молод, а мозг сохранен — адаптивность поведения очень высока. Со временем гибель нейронов приводит к диспропорциям в структурном составе полей коры большого мозга.
Поясню это на наглядном примере. Допустим, что у юноши в одном из сложных лобных полей, отвечающих за индивидуальные особенности характера, имеется очень небольшое подполе. Оно состоит из 105 нейронов, ассоциированных с различными глиальными клетками и обслуживающими капиллярами. Мы предполагаем, что это подполе у данного человека имеет минимальные размеры в рамках индивидуальной изменчивости. Параллельно в мозге нашего героя присутствует достаточно большой комплекс ядер миндалевидного ядра, которое связано с агрессивным поведением и повседневной нетерпимостью к окружающим. Предположим, что этот комплекс имеет значительные размеры, а нейронов в нём на два порядка больше (107). Пока человек был молод, нейронов лобной области хватало для выполнения тормозных функций и он мог легко сдерживать себя в сложных семейных ситуациях. С возрастом у нашего героя началась неизбежная гибель клеток, которая к 70 годам привела к потере нейронов как в одной, так и в другой области мозга. Естественная гибель 105 нервных клеток в корковом подполе уничтожила весь тормозной центр, а потеря того же числа нейронов амигдалярного комплекса к заметным изменениям в функциях не привела. Поведенческий результат вполне предсказуем. Сдержанный и терпеливый юноша превратился в крикливого и скандального старика. У нашего героя испортился не характер, как любят рассуждать старушки на лавочках, а его материальная основа — мозг.
Следовательно, гибель нейронов является биологическим инструментом, который с возрастом увеличивает поведенческую роль больших структур и уменьшает значение маленьких. В старости мозг работает на более сохранных структурах, которые всю жизнь были основой поведения, но успешно скрывались от окружающих. Однозначность поведения или чрезвычайная хитрость возрастных мудрецов является результатом индивидуальных особенностей инволюции мозга.
Шестой парадокс состоит в невероятной индивидуальной изменчивости мозга, лежащей в основе таланта и гениальности, что описано мной ранее (Савельев, 2012). Однако необходимо пояснить некоторые детали этой проблемы, ограничивающие как видовые, так и индивидуальные возможности каждого человека.
В головном мозге находится большое количество нейронов, которые обеспечивают получение, хранение и обработку различных сигналов как из внешнего мира, так и от внутренних органов. В среднем в центральной нервной системе человека находится 30 — 40 млрд нейронов, которые изолированы специализированными клетками глии от сосудов и капилляров, пронизывающих весь мозг. Вполне понятно, что чем выше масса мозга конкретного человека, тем большее число нервных клеток в нём содержится. По приблизительным оценкам, мозг французского писателя А. Франса массой 1017 г содержал около 27 млрд нейронов, среди которых почти 9 млрд приходилось на кору больших полушарий. У британского поэта Дж. Г. Байрона мозг был в два раза больше по массе, чем у А. Франса. Эти различия позволяют предположить наличие у Дж. Г. Байрона 60 млрд нейронов во всём мозге и 20 млрд в коре больших полушарий. Вполне понятно, что расходы организма на содержание мозга Дж. Г. Байрона выше, чем у А. Франса. При равенстве массы тела и роста метаболические затраты на содержание мозга различались бы более чем в 2 раза. Однако А. Франс был небольшого роста, который, по анализу прижизненных фотографий, не превышал 165 см. Дж. Г. Байрон был выше, но и его мозг был в два с лишним раза больше, чем у А. Франса. Следовательно, Дж. Г. Байрону собственный мозг обходился вдвое «дороже», чем А. Франсу. Однако на фоне пирушек, чужих графинь и юных мальчиков поэт явно не замечал таких мелочных расходов.
Для нас важно то, что двукратные различия в расходах на содержание мозга связаны с индивидуальными особенностями характера и с врождёнными способностями. Детально этот вопрос разобран в моей книге «Изменчивость и гениальность», что позволяет предельно сократить изложение шестого парадокса мозга (Савельев, 2012).
Человеческий головной мозг изменчив более, чем любая другая часть нашего тела. Мозг человека считается нормальным при массе от 850 до 2300 г (Савельев, 2005). В больших выборках можно определить средние расовые различия по массе мозга. Однако индивидуальная изменчивость намного превышает расовые и этнические различия по массе. В основе индивидуальной изменчивости лежит вариабельность полей коры большого мозга и подкорковых структур, которые осуществляют анализаторные, двигательные или ассоциативные функции и различаются по площади и числу входящих в них нейронов. Индивидуальные различия полей и подполей неокортекса и преходных зон могут достигать различий в 4131 %, а подкорковых структур — в 369 % (Савельев, 2012). Более того, характерные для человека поля теменной доли могут присутствовать у одного индивидуума и полностью отсутствовать у другого. Это наблюдение выводит парадокс индивидуальной изменчивости на совершенно иной социальный уровень. Такие качественные различия скорее характерны для представителей разных видов и даже родов. Более парадоксальная индивидуальная изменчивость организации мозга в биологической истории планеты пока неизвестна.
С одной стороны, наша соматическая организация и практический опыт показывают, что почти все мы принадлежим к одному виду и можем скрещиваться между собой в любом живописном беспорядке.
С другой стороны, наш мозг в похожих головах так глубоко различается на качественном и количественном уровне, что надеяться хотя бы на минимальное взаимопонимание и общность небиологических мотивов поведения не приходится. В конечном счёте эти глубинные структурные различия порождают нелепые личностные, конфессиональные и межгосударственные конфликты.
 2. КОРА ЛЮБВИ
 
Множество печалей нашего мозга стало результатом превратностей необычной эволюции человека. Зачастую в качестве альтернативы предлагается теологическое объяснение появления жизни на Земле. Однако представить себе, что наш мозг создан теологической сущностью, крайне затруднительно. Невозможно допустить, чтобы высший разум умудрился создать такое безобразие. Подобный казус мог произойти только в случае невменяемости высшего существа или при его полном отсутствии. Поскольку полное отсутствие создателя выглядит лучше, чем его неадекватность, обратимся к самым простым объяснениям происхождения нашего мозга.
Основные неврологические противоречия поведения человека были заложены в структуру нервной системы ещё во времена возникновения мозга рептилий. Поначалу ничто не предвещало возникновения высокоадаптивной и порочной конструкции. Первый ассоциативный центр рептилий сформировался в крыше среднего мозга на основе нескольких органов чувств, которые имели развитое представительство в этом отделе (Савельев, 2005). В крыше среднего мозга рептилий оказалась сосредоточена разнообразная информация о состоянии собственного организма и окружающего мира. При оценке ситуации в крыше среднего мозга происходит сравнительный анализ соматической, сен-сомоторной, слуховой и зрительной информации. Это легко сделать, поскольку сведения от различных органов чувств собираются в одном центре. Здесь происходит комплексный анализ многих факторов одного явления, что позволяет выбрать наиболее адекватную поведенческую реакцию.
Впоследствии увеличение размеров крыши среднего мозга создало необходимый клеточный субстрат для развития памяти. Индивидуальный опыт животного стал базой для сравнения событий, разнесённых во времени. Переоценить это событие довольно трудно.
Впервые возникли реальные основы для индивидуализации поведения, построенной на сравнении различных событий.
Параллельно у рептилий сформировался ещё один ассоциативный центр, который использовался для выполнения совершенно иных задач. В его основе лежит бурная эволюция половой обонятельной системы, которая у рептилий часто называется якобсоновым, или вомероназальным, органом. Она впервые возникла в связи с выходом древних амфибий на сушу.
Вомероназальная система является наземным хеморецепторным органом, сыгравшим важную роль при выходе амфибий на сушу через почвенные или древесные лабиринты (Савельев, 2005). После достижения независимости от водной среды разделениеобонятельной системы на воздушный и водный органы обоняния формально отпала. Однако этого не произошло, поскольку вомероназальный орган стал системой половой хеморецепции. Она позволяет находить партнёра, заранее определять его готовность к спариванию, идентифицировать конкурирующих особей и следы других животных.
Таким образом, новая обонятельная система трансформировалась в половой центр с собственными слоистыми структурами у наружной стенки полушария переднего мозга. Появление кортикальных зачатков переднего мозга, обслуживающих аналитическую систему органа полового обоняния, изменило весь ход неврологической эволюции позвоночных. Появился не инстинктивно-гормональный, а нейральный центр управления репродуктивными стратегиями. Это приобретение дало его обладателям важнейшее преимущество — ситуационную адаптивность полового поведения. Глобальный контроль над репродукцией сохранился за гормональными центрами промежуточного мозга. Однако впервые в истории позвоночных появилась возможность его адаптации к изменяющейся ситуации. Такая адаптивность могла быть осуществлена только на основе центров, интегрирующих половые обонятельные сигналы с остальными органами чувств. Небольшие кортикальные центры идеально подошли для этих целей.
Ассоциативные зоны среднего мозга не могли долго конкурировать с половыми интегративными центрами переднего мозга. Это связано как с огромным потенциалом увеличения размеров переднего мозга, так и с генерализованным влиянием на поведение половых гормонов. Постепенно основные ассоциативные функции перешли к переднему мозгу, что привело к появлению архетипа центральной нервной системы млекопитающих и человека. Средний мозг сохранился у млекопитающих как коллектор наследуемых инстинктивных форм поведения.
Следовательно, эволюционный путь мозга млекопитающих был обусловлен переднемозговым ассоциативным центром рептилий. Появление ассоциативных связей на базе обонятельного полового центра заложило основы возникновения корковых структур млекопитающих. На основе рептилийной репродуктивноинтегративной структуры переднего мозга сформировался неокортекс, или новая кора, — ассоциативный центр совершенно нового типа. Он стал выполнять функции контроля за работой уже сложившихся сенсорных систем. У современных млекопитающих и человека неокортекс может составлять от 20 до 70 % массы мозга. Его роль в поведении животных и человека трудно переоценить. В этой структуре переднего мозга находятся высшие аналитические центры зрения, вкуса, слуха и сенсомоторной чувствительности. С помощью коры осуществляются контроль за произвольными движениями и ассоциативный анализ окружающего мира (Савельев, 2005, 2010).
Мозг млекопитающих сформировался не для торжества интеллекта или социального поведения, а как вынужденная мера приспособления к агрессивной и сложной среде обитания. Он возник как устройство для решения сиюминутных пищевых, репродуктивных и конкурентных проблем. Просто их было так много и они были столь неожиданными и сложными, что никакой набор наследуемых инстинктивных программ поведения не мог исчерпать их многообразия. Прямолинейное следование самым лучшим инстинктам — путь к вымиранию. Надо было создать такой способ обработки информации, который бы смог адаптировать животное к любой сложной ситуации. Если главной целью любого организма на этой планете является размножение — перенос собственного генома в следующее поколение, то появление ассоциативного центра на базе структур управления половым поведением выглядит вполне оправданным.
Не вызывает сомнения, что для осуществления биологических целей существования гоминид ничего эффективнее придумать невозможно. В конструкцию мозга заложен простой биологический алгоритм, направленный на решение проблем добывания пищи и размножения. Всё остальное представляется только временными средствами или несущественным побочным продуктом этих мероприятий. Любые социальные ценности и правила не имеют никакого значения и легко приносятся в жертву высшей цели — самовоспроизводству. Это биологический взгляд на проблему полового происхождения ассоциативных центров мозга человека. По сути дела, именно инстинктивно-гормональные цели архаичных приматов закреплены в многочисленных законах, религиях и правилах поведения. Они являются результатом естественной эволюции животных и очень далеки от попыток рассудочной деятельности и мышления.
Таким образом, наш романтичный, ранимый, творческий и эстетствующий разум стал вторичным продуктом половой специализации участка переднего мозга архаичных рептилий. Эволюция посмеялась над нашим мышлением, заставив решать любые задачи через волшебную призму половых биологических целей. Это делает наш мозг не просто нищим, но убогим, как головные ганглии таракана, спешащего на соитие. Все наши предпочтения в одежде, пище, круге знакомств и профессиональных интересах проходят фильтр половой оценки. Инстинктивные механизмы оценки половой конкурентности каждого действия человека нарушаются редко и не свойственны тем, кто не пользуется собственным мозгом.
Абстрагироваться от природы происхождения коры, которой мы думаем, крайне непросто. Именно по этой причине в пубертатный период основной движущей силой подростка становятся половые проблемы, подчиняющие весь мозг двум задачам — размножению и доминантности. Когда этот период заканчивается, наступает фаза гарантированного выращивания собственных генокопий, которая вновь подчиняет сознание старой биологической цели. Успешное завершение этого длинного этапа жизни совпадает со снижением гормональной активности, физическим старением и появлением невесёлых размышлений. Начинаются раздумья о несовершенстве мира, который полностью виноват в несчастной судьбе конкретного человека. Утешение обычно находят в наблюдении за потомками, которые бодро вступают на тот же биологический путь.
Иначе говоря, бесконечное повторение этой незатейливой истории контролирует кора нашего мозга, которая подчиняет сознание и заставляет жить по животным законам. Большая часть обывателей не испытывает никакого дискомфорта от биологической направленности собственного мозга. Они прекрасно понимают, что бесконечные разговоры о справедливости, благородстве, честности в распределении благ и ресурсов являются неумелой попыткой убедить в невозможном. В их головах реальный мир чётко разделён на две составляющие. С одной стороны, имитационные социальные взаимодействия, которые не только не способствуют выживанию и размножению, а, напротив, обременяют ненужными заботами. Сюда относятся необходимость поддержания социальных отношений, соблюдение повседневных правил поведения и законов. С другой стороны, единственной реальностью обыватели считают жестокую и бесконечную борьбу за еду, размножение и доминантность. Вполне понятно, что эти естественные для приматов занятия повсеместно завёрнуты в более или менее красивую упаковку этнических традиций, верований предков, заботы о потомстве и «вечных ценностях».
Такое несоответствие демонстрируемых и реальных ценностей постоянно приводит к социальным конфликтам. Декларируя всеобщую справедливость и честность, коварная обезьянья кора большого мозга планирует воспользоваться этими заблуждениями и получить биологические преимущества у наивных конкурентов. Поскольку это постоянный и повсеместный процесс, система двойных стандартов стала общим местом во всех видах человеческих отношений. Постоянный межгосударственный обман, откровенное надувательство и примитивное враньё, называемое политикой, никого не удивляют, а доказывают вторичность и имитационность социальных ценностей в человеческом сообществе.
Возникает вполне естественный вопрос о природе происхождения столь ненужных, лживых и вынужденных форм социального поведения. Если они столь вторичны и убоги, то отказ от них быстро «очистит» общество «фальшивых ценностей». Анархия станет гармонией, а кора большого мозга больше не будет отвлекаться на имитацию абиологического поведения. Вооружившись такими простенькими идеями, наиболее буйные представители человечества затевали революционные перевороты и строили изолированные от внешнего мира чудесные коммуны. Эти усилия заканчивались одинаково — торжеством архаичных принципов взаимодействий между людьми. Революции приводили к появлению огромного числа свежевыдуманных отношений, а освобождённые от условностей коммуны превращались в обезьянники.
Следовательно, существуют две скрытые в мозге системы контроля поведения. Одна из них досталась нам от обезьяньих предков и никакого отношения к тому, что мы называем человеческим обществом, не имеет. Это явно доминирующий принцип контроля поведения, история которого насчитывает десятки миллионов лет биологической эволюции. Она называется инстинктивно-гормональной системой и является основой принятия простых решений в повседневной жизни большинства людей. За долгую историю гоминидной эволюции её эффективность проверена временем и не вызывает сомнений. Интуитивность, врождённая доступность и биологическая надёжность результатов делают инстинктивно-гормональную систему контроля поведения самой распространённой на этой планете. Ей успешно пользуются как насекомые, так и люди. Разница в практическом применении сводится к адаптивным способностям конкретной нейральной конструкции. Так, набор алгоритмов поведения насекомых не очень широк, а индивидуальная адаптация к изменяющейся среде обитания ограничена скромной памятью и минимальными размерами ассоциативных центров. В нервной системе человека действуют аналогичные законы. Однако большой мозг позволяет умело адаптировать небольшой набор врождённых принципов в бесконечное многообразие индивидуальных особенностей поведения.
По этой причине убогость традиционного для высших приматов поведения идентифицировать довольно трудно. Инстинктивно-гормональные принципы принятия решений обычно скрыты как от самого человека, так и от внешнего наблюдателя. Они всегда немного изменены и спрятаны под несколькими биологическими и социальными масками.
Во-первых, принятие интуитивного решения построено на основании личного опыта человека. Он всегда оригинален, но самые последние впечатления могут изменить его до неузнаваемости.
Во-вторых, скрытые личные правила соблюдения или умелой имитации социальных законов модифицируют природу решения и скрывают истинные побуждения.
В-третьих, огромная индивидуальная изменчивость структурной организации мозга вносит бесконечное разнообразие в конкретные решения.
Таким образом, три взаимосвязанных слоя адаптации и модификации поведения надёжно скрывают сущность принятия решения. При таком числе одновременно надетых масок спрятать инстинктивно-гормональный произвол коры большого мозга можно без особого труда, что и происходит в повседневной жизни. Публичная имитация соблюдения социальных законов, подражание благородным поступкам в сочетании со скрытой инстинктивно-гормональной мотивацией поведения дают превосходные материальные результаты. В этом случае мы имеем дело с классической адаптацией, которую осуществляет прекрасно приспособленная к этим занятиям кора полушарий большого мозга. На самом деле такому обывателю абсолютно безразличен рассудочный смысл любого социального события: имеет значение только скрытая биологическая составляющая, одинаково привлекательная для коммунистов, фашистов, пацифистов и капиталистов.
Инстинктивно работающей коре важны только размеры биологических преимуществ, а не их абстрактная ценность. Для новой коры такие отвлечённые понятия, как порядочность, честность, долг и ответственность, имеют лишь условное значение. О них вспоминают только в острой ситуации, когда публичное обсуждение подобных тем может привести к биологически значимым потерям. Во всех остальных случаях инстинктивно-гормональный контроль за поведением человека со стороны похотливой коры биологически успешен и проверен длительной эволюцией гоминид.
Все эти рассуждения не имеют никакого отношения к той части населения, которая пытается разобраться в собственных парадоксах мышления, поведения и странностях устройства общества. Этих людей очень немного, а их роль в сиюминутной жизни любого государства исчезающе мала. Именно это меньшинство является носителем структурообразующих принципов социальной эволюции, которые для большинства обывателей выглядят лживыми и ненужными. Гадкое, но очень изобретательное меньшинство всё время мешает «отдыхать и расслабляться», привольно есть, размножаться и выбирать главного бабуина.
Откуда берутся эти абиологические отщепенцы и почему добропорядочные обыватели вынуждены соблюдать их противные правила и законы? Причина этой ужасной несправедливости кроется в изменчивости человеческого мозга, позволяющей иногда появляться настоящим мыслителям. Определить мыслителя не очень сложно, поскольку он способен регулярно думать не только о пище, размножении и доминантности. Если подобная деятельность не приводит даже к отсроченным биологическим результатам, то можно предположить, что вы столкнулись со здравомыслящим интеллектуалом или душевнобольным человеком. Вполне понятно, что подобный типаж будет вынужден соблюдать некий набор обезьяньих правил, хотя бы из чувства самосохранения. Однако при внимательном наблюдении быстро выяснится, что его деятельность эгоистична только внешне. Скрытая активность, направленная на решение рассудочных, а не биологических задач, обычно выдаёт таких странных людей. Справедлив и обратный вывод, поскольку публичные борцы за общечеловеческие ценности обычно являются тщательно замаскированными бабуинами.
Появлению особей с признаками здравомыслия мы обязаны той же коре, которая регулярно делает нас лживыми и похотливыми мартышками. Все различия сводятся к индивидуальной изменчивости полей и подполей, предопределяющих индивидуальные особенности мозга и поведения (Савельев, 2012). Иногда, в результате случайной комбинаторики структур мозга, может появиться человек, осознающий свою биологическую сущность. Тогда возникает небольшая вероятность того, что он сможет придумать, как её ограничить новым, ранее неизвестным способом. В самом невинном случае жизнь такого человека может завершиться созданием необычного социального правила или закона. В самом плохом (для обывателей) — началом нового цикла отбора мозга, принудительно отдаляющего человечество от его обезьяньего прошлого.
Существуют две основные причины появления рассудочного меньшинства. С одной стороны, это индивидуальная изменчивость мозга. С другой — продолжительный искусственный отбор мозга человека по особенностям поведения. Если с изменчивостью мозга существует относительная ясность, то проблема искусственного отбора требует некоторых пояснений.
Любая, даже самая примитивная, социальная система приматов формируется для решения биологических задач. Однако эти задачи невозможно решить без взаимодействия между особями и формирования небольшого числа простых правил, позволяющих сохранять преимущества сообщества. В состав таких правил входит регуляция питания, размножения, защиты, миграции и иерархических взаимодействий между отдельными особями. Следовательно, пользоваться мозгом, который приспособлен решать только пищевые и половые задачи, крайне затруднительно. По этой причине в архаичном сообществе постепенно сложились разнообразные социальные приёмы снижения агрессии, внутривидовой конкуренции за пищу и половой гиперактивности. Эти правила были столь значимы для эволюции наших предков, что сохранились до наших времён в виде не очень гуманных традиций и социальных ограничений.
Для борьбы с половой направленностью мышления человечество взялось изобретать как физические, так и социально-умозрительные приёмы. Самый простой способ был очевиден — физическая кастрация, уменьшающая избыток сексуальности, а заодно снижающая интеллектуальные способности. У женщин потери в сообразительности не столь заметны, как у мужчин, что до сих пор делает женскую кастрацию крайне популярной на Африканском континенте. Этот приём при необходимости распространялся на мужчин как средство профессиональной специализации и избавления от ненужных мыслей.
Другой вариант контроля за корой любви построен на социально-коммуникационном подходе. Его сущность состоит в том, что в рамках любой религиозной модели отказ от плотских утех приносил человеку доминантные преимущества. Уважение верующих к самоистязаниям, отшельничеству, жестоким постам и другим проявлениям индивидуальной исключительности всегда было огромным. По сути дела, демонстрационный отказ от животных принципов существования поощрялся как духовное подвижничество. Это немного странно выглядит, поскольку к подвигу относят элементарную половую и социальную сдержанность. Духовным достижением считается героическое выполнение несложного свода правил, немного отделяющих нас от самых примитивных животных этой планеты. Ценность подобных подвигов условна, так как в религиях сохранена внешняя форма поступков, но давно утрачено их рассудочное содержание. В настоящее время их суть сводится к извращённым формам демонстрации собственной исключительности. При этом в основе действий лежат инстинктивное снижение расходов на содержание собственного мозга и подмена личной ответственности следованием правилам и внешним обстоятельствам.
Первоначальный смысл подобных поступков состоял в том, чтобы попытаться воспользоваться мозгом для решения небиологических задач. Все эти истязания были нужны не для «очистки» мифического духа, а для принуждения похотливой коры заняться чем-то более разумным, чем обжорство и изготовление себе подобных. Действительно, истязая плоть и голодая, мы можем добиться некоего контроля за инстинктивногормональными формами поведения. Однако это не универсальный рецепт контроля за корой. Голод и физические лишения снижают эффективность работы мозга, а теологические цели особой пользы человечеству не приносят.
Тем не менее сам факт продолжающихся попыток контроля за любвеобильной корой при помощи физического воздействия, религиозных ограничений и социальных законов весьма показателен. Думающей части населения всегда хотелось поубавить биологических целей поведения и простимулировать рассудочные. Иногда эти проблемы решались не с помощью введения половых ограничений, а наоборот. Римская империя рождала мыслителей и учёных в среде разнузданного разврата, когда происходило пресыщение неокортекса биологическими наслаждениями. Франция XVII–XIX веков вошла в историю как философами, так и любвеобильными героями, сложившими себе исторические памятники из лучших образцов похоти и невиданных оргий. В этом случае мы имеем дело с интуитивными попытками заглушить похотливую активность коры при помощи её пресыщения. Это неплохой способ, но подобные затраты очень сильно истощают и выхолащивают способность к синтетической деятельности. В обычной ситуации любителям такой борьбы с неокортексом удаётся создавать относительно небольшие шедевры. Примером может служить творчество Дж. Г. Байрона и А.С. Пушкина, которые предпочитали утешать собственную кору различными половыми удовольствиями, а только потом — творить.
Все перечисленные методы борьбы с биологическими началами человеческого поведения до сих пор не очень эффективны. По этой причине человечество выработало системный подход к решению проблемы — искусственный отбор, который проявляется в неосознанном сортинге людей, направленном на культивирование особей, необходимых в данный период развития сообщества. Для осуществления таких биологических задач человечество должно было пройти чудесный этап первичного социального становления. На это мероприятие ушло несколько десятков миллионов лет, но все люди с нежностью и надеждой вспоминает о своём реальном райском прошлом.
 3. РАЙСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ
 
Человечество с удовольствием занимается утешительным самообманом, который позволяет смириться с сегодняшним положением вещей. Независимо от культурного уровня, образования и этнической принадлежности наиболее популярны умозрительные истории о том, что в прошлом все было лучше. Причина таких представлений кроется в коварстве и подобострастности человеческой памяти, постепенно изменяющей прошлое так, как нам хочется (Савельев, 2012). Поскольку прошлое вернуть нельзя, люди любят фантазии о светлом будущем, которое когда-нибудь неожиданно наступит. По-видимому, подобные мечтания большого мозга вполне оправданны и могли возникнуть как инструмент снижения излишней биологической активности у поздних социальных гоминид.
Системные последствия влияния фантазий о прошлом и будущем стали основой теологических моделей происхождения нашего общества. Почти все мировые религии объединяют две неплохие идеи, говорящие о том, что в незапамятные времена мы вышли из рая, а после смерти в него вернёмся. Если, конечно, будем себя хорошо вести. Получается своеобразное воспоминание о будущем, которое проверить совершенно не возможно, но в которое очень удобно верить, особенно в условиях странноватой реальности.
Занятно, что многократно воспроизведённое во всех религиях воспоминание о райской жизни имеет под собой некоторые биологические основания. Начало этой истории имеет глубокие корни, которые уходят в прошлое на 20 — 25 млн лет. В те далёкие времена наши архаичные предки напоминали небольших мартышек и вели соответствующий образ жизни. Ничего привлекательного, разумного или духовного в этих существах заподозрить было невозможно (Савельев, 2010). Одновременно существовало большое разнообразие более или менее специализированных мартышкообразных существ, которые населяли огромные территории. Широкая распространённость небольших приматов стала субстратом для адаптивного отбора в самых разных условиях обитания.
Среди многообразия биотопов, заселённых нашими далёкими предками, были как экстремальные, так и благоприятные условия существования. По-видимому, в Восточной Африке сложилась оптимальная среда для процветания приматов, которая подразумевает получение множества биологических благ с минимальными затратами. Иначе говоря, для любого вида условия считаются благоприятными в том случае, когда никаких ограничений для самовоспроизведения со стороны внешней среды и источников питания не существует. Основные усилия нашего мозга направлены на достижение именно этих целей, которые мы вожделенно называем райскими условиями. Нерукотворный обезьяний рай в Восточной Африке возник в результате естественных изменений ряда природных условий, которые просуществовали около 10 — 15 млн лет, а затем исчезли.
Данный период эволюции приматов сыграл в формировании человеческого мозга ключевую роль. Значимость этих событий невозможно переоценить, но и расплачиваться за них приходится по сей день. Судя по сохранившимся остаткам черепа наиболее древних приматов, можно предположить, что эпоха перехода на калорийную и нежную пищу началась около 25 млн лет назад. Признаки редукции зубной системы египтопитека (Aegyptopitecus zeuxis) и проконсула (Proconsul africanus) косвенно подтверждают это предположение (Савельев, 2010).
Попробуем реконструировать «райские кущи», ставшие основой упрощения зубной системы, двуногости и изменения поведения наших далёких предков. Более всего на роль рая подходят мелководные прозрачные реки с медленным течением, заливы с изрезанной береговой линией, устья рек и прибрежные леса в тропическом климате. Вполне понятно, что тёплые реки, богатые микроорганизмами, привлекают множество мелких беспозвоночных, питающихся ими рыб и птиц, гнездящихся на берегах и в кронах деревьев. Если перечисленных пищевых ресурсов довольно много, а сезонные изменения почти незаметны, то мы получаем природный рай. В нём, как в религиозных фантазиях, достаточно протянуть руку, чтобы насладиться зрелыми фруктами, и зайти в воду, чтобы закусить икрой. Остаётся только населить эти райские ландшафты нимфами и сатирами, что было самой лёгкой задачей. Роль реальных предшественников этих мифических существ исполнили разнообразные небольшие приматы, которые воспользовались волшебными условиями для размножения и праздности.
Следы этих событий мы видим в мифологии, в поведении человекообразных обезьян и у наших современников с неограниченными возможностями. Самым принципиальным и архиважным является то, что в райский период становления мозга человека впервые возник продолжительный переизбыток доступной и высококалорийной пищи. Такие условия существования являются уникальными и возникали в эволюции позвоночных крайне редко. Существование бесконечного источника пищи автоматически снижает давление естественного отбора и запускает механизм бесконтрольного увеличения видового разнообразия. Вероятность репродуктивного успеха любой мало-мальски жизнеспособной особи стала очень велика, а малосовместимые с жизнью отклонения могли сохраняться неопределённо долго. Подобные условия обычно способствуют как появлению гигантской индивидуальной изменчивости, так и массовому выживанию особей с выраженными соматическими патологиями и небиологичными формами поведения.
Без значимого действия отбора сформировались две основные тенденции поведения: усложнение внутривидовых взаимоотношений и нацеленность на репродуктивный успех. При этом базовым стало половое поведение. Современные бонобо иллюстрируют организацию социальной структуры приматов при превалировании сексуальных форм внутривидовых отношений. Для этого вида шимпанзе характерны сексуальные взаимодействия всех известных типов. Самки и самцы увлечённо вступают в половые контакты — как гетеросексуальные, так и гомосексуальные. Свобода нравов не затрагивает только молодых созревающих самок, предназначенных доминирующим самцам. Во всех остальных случаях половые контакты произвольны и широко используются для снятия социальной напряжённости в группе (De Waal, Lanting, 1997).
По-видимому, сексуальная свобода, демонстрируемая бонобо, усложнялась у приматов и антропоидов как социальными отношениями, так и ритуализацией поведения. При избытке пищи иерархические отношения в стаях приматов становятся единственным способом регуляции размножения. Вполне возможно, что миллионы лет существования древних приматов в практически райских условиях привели к возникновению бонобоподобных социальных структур и глубоко канализировали как физиологические, так и внутригрупповые процессы.
Результатом райского периода эволюции наших предков стал большой набор адаптивных соматических конструкций тела приматов, пищеварения и мозга. Эти необычные морфологические приобретения навсегда изменили нашу анатомию, мотивации поведения и предопределили дальнейшие пути развития мозга. В райский период древние приматы питались фруктами и животной пищей, обитавшей под слоем воды, где не важны слух и обоняние, но абсолютно необходимы развитое зрение и прекрасная координация движений. При этом они передвигались в воде на задних конечностях. Такая адаптация имеет биологический смысл, поскольку можно зайти относительно глубоко в воду и оставить над водой передние конечности. Это был первый шаг на пути перехода к человеческой двуногости.
Идея возникновения бипедальности при передвижении в воде предков австралопитеков далеко не нова (Hardy, 1960). Первичной средой, вызвавшей появление бипедальности, А. Харди считал водоёмы. При передвижении в неглубокой воде даже современные приматы встают на задние конечности. Зайдя в воду, шимпанзе и гориллы балансируют и добывают приглянувшуюся пищу свободными передними конечностями. Сущность идеи А. Харди состояла в том, что подобные условия были и во времена ранних австралопитеков. Э. Морган выпустила книгу с фундаментальной разработкой этой гипотезы (Morgan, 1990). Детальные наблюдения за бонобо показали, что на земле современные приматы тратят на бипедальность 2 %, а в неглубокой воде — 90 % времени.
Быстрая утрата клыков показывает, что райская пища была необычайно нежна. Наиболее разумным объяснением этого феномена является переход на питание водными беспозвоночными, рыбой, икрой и яйцами птиц. В сочетании с фруктами эта пища не требовала развитой зубной системы. Мягкую пищу можно было практически не пережёвывать, что спустя длительное время привело к упрощению зубной системы. К сбору небольшой по объёму, но калорийной пищи приматы были прекрасно подготовлены долгим обитанием на деревьях. Они уже могли некоторое время сохранять баланс при передвижении на задних конечностях и схватывать пищу руками как в воде, так и на птичьих базарах. Косвенным свидетельством столь ранней бипедальности может быть находка Тоумая (5. tchadensis), который обитал в Центральной Африке около 7 млн лет назад и имел мозг объёмом 320 — 380 см3. Рядом были обнаружены многочисленные следы разнообразной водной фауны, которая подтверждает райскую среду формирования Тоумая (Guy et al., 2005).
Следовательно, в неглубоких водоёмах, где вода была немного выше пояса стоящим вертикально антропоидам, сложилась своеобразная переходная среда. Венцом райского периода стали наиболее древние австралопитеки. Их зубная система была безнадёжно редуцирована, а бипедальность доказана. Таким образом, в начале райского периода возникла бипедальность и произошла редукция зубной системы. Эти известные соматические изменения очень значимы для человека и органично связаны с неврологическими последствиями райской эпохи. Что же произошло с нашим мозгом в раю, когда беззаботные мартышки предавались наслаждениям и разврату?
В начальный период райской эволюции мозг только немного увеличился и не подвергся глубокой структурной перестройке. В комфортных условиях изобилия пищи отыскать внешние причины для появления адаптивных перестроек мозга довольно сложно. Однако наши предки умудрились быстро найти новые источники собственной эволюции. Основные морфофункциональные изменения были обусловлены половым поведением и репродуктивными циклами приматов. В условиях отсутствия выраженных погодных сезонов, при постоянном избытке белковой и растительной пищи смысл половой цикличности самок исчезает. Древние приматы райской эпохи стали способны размножаться в любое время года, что заметно повысило видовой репродуктивный успех. Автономизация репродуктивных процессов автоматически привела к социальным изменениям в группах древних приматов. Конкуренция за самок стала не сезонной, а постоянной. Возникли жёсткие репродуктивные основы для формирования долговременных социальных структур внутри сообществ. Поскольку самки могли быть готовы к размножению в любое время, иерархия должна была поддерживаться постоянно. Такое усложнение отношений могло стать причиной формирования постоянных семейных групп и сообществ.
Иначе говоря, впервые в биологической истории позвоночных возникла необычная ситуация избытка пищевых ресурсов и пригодного к освоению пространства, что привело к продолжительному снижению давления естественного отбора. Однако половые корни возникновения коры большого мозга сыграли с нашими предками злую шутку. Вместо обычного отбора необходимых для выживания признаков началась невиданная половая конкуренция, предельно усложнившая внутривидовые отношения. При избытке ресурсов половые конфликты стали единственным серьёзным инструментом внутривидового отбора. Это явление значительно ухудшило ситуацию с эволюцией головного мозга, которая уже во второй раз пошла по репродуктивному пути.
Следует напомнить, что зачаток коры переднего мозга архаичных рептилий возник на основе полового обонятельного центра. Он использовался для интегративного контроля процессов размножения, а затем стал основой новой коры большого мозга млекопитающих. Через 50 — 60 млн лет после этого события далёкие предки человека вступили в райский период эволюции. В то время половые взаимодействия между особями вновь стали основой отбора и эволюции поведения приматов. Вполне понятно, что второй длительный цикл направленной эволюции репродуктивных отношений лёг на благодатную неврологическую основу. Кора и так была сформирована для эффективного осуществления репродуктивных задач, что упростило и ускорило переход от простой половой конкуренции к ритуализации и социализации механизмов отбора.
Несчастный мозг райских обитателей оказался под давлением жесточайшего социально-полового отбора своих собственных владельцев. Ничего худшего в эволюции мозга млекопитающих до этого времени не происходило. Такая специализация нервной системы в сочетании с бипедальностью и редукцией зубной системы ничего хорошего малоголовым приматам не сулила. Их ждало закономерное и быстрое вымирание при любых изменениях внешней среды обитания. Но нашим далёким предкам немного повезло. Видимо, райские приматы были многочисленны и очень многообразны, что в процессе эволюции повышает вероятность выживания. Они сохранились благодаря изменчивости и адаптации нервной системы к исключительно благоприятным условиям обитания.
На первый взгляд кажется, что прекрасные условия обитания и неограниченное самовоспроизводство должны привести к закономерному результату — упрощению организации. Так обычно и случается в традиционной биологической эволюции. Примером могут служить многие круглые и плоские черви, которые сменили трудности жизни свободноживущих форм на выгодный кишечный паразитизм. В результате перехода к повышенному комфорту они почти утратили нервную систему и сосредоточились на размножении. С приматами этого не произошло, так как сексуально — романтическая эволюция райского периода дала весьма неожиданные плоды. Жестокий и очень сложный внутривидовой отбор за право размножения запустил новые механизмы церебральной эволюции. Миллионы лет упорного отбора мозга по половым критериям сформировали новый тип внутривидовых отношений — социальную структуру сообществ приматов.
Последствия этих процессов трудно переоценить. Впервые стали эволюционировать не зубы, когти и форма тела, а мозг, свойства которого могли передаваться в следующее поколение только при соблюдении неких социальных условий. Начался искусственный отбор мозга по проявлениям его свойств в повседневном поведении. Вполне понятно, что убогость половых и социальных критериев была бесконечна, но сам факт феномена подобного отбора стал краеугольным камнем в эволюции нашего мозга. До райских приматов ни одно животное не имело инструментов для отбора самих себя по социальным, а не по биологическим критериям. Под социальными критериями следует понимать не сегодняшние отношения людей, а некий аналог стада высших приматов. Социализация такого стада заключается только в том, что члены группы могут удержаться от непрерывной природной агрессии и уничтожения себе подобных. По-видимому, совместное обитание давало столь большие преимущества, что внутривидовую конкуренцию удалось снизить до приемлемого уровня. Дальнейший отбор закрепил существование социальных внутривидовых взаимодействий у выживших популяций.
Плодами этого отбора стали два важнейших явления в поведении приматов, предопределивших весь дальнейший эволюционный путь. Во-первых, появились особи, ценность которых состояла в эффективном сохранении стабильных отношений в постоянном сообществе. Это означает, что под действие отбора попали социально значимые формы поведения, которые начали быстро эволюционировать. Во-вторых, на репродуктивные преимущества членов сообщества стали влиять как индивидуальные особенности мозга, так и соматические кондиции (Савельев, 2010).
Эта эволюция началась тогда, когда стал заканчиваться райский период истории формирования человеческого мозга. С изменением природных условий и пищевой базы райского периода началось массовое вымирание предков австралопитеков. По-видимому, многочисленные находки отдельных существ возрастом от 9 до 5 млн лет говорят не столько об обнаружении неких переходных форм, сколько о многообразии видового состава приматов во времена пищевого изобилия. Почти все беззаботные жители рая довольно быстро вымерли. Только небольшая их часть покинула обедневшие пищей районы традиционного обитания и выжила в новых условиях.
Вполне понятно, что эти процессы происходили не мгновенно. Когда пищи становилось меньше, архаичные антропоиды были вынуждены перемещаться на значительные расстояния. Наши далёкие предки двигались вслед за сменой мест размножения рыб и птиц. Они мигрировали по гигантскому пищевому полю, стараясь передвигаться вслед за пищей. Дальние бипедальные миграции привели как к удлинению, так и к глубокой морфологической перестройке нижних конечностей. Выживанию в новых условиях способствовали особенности мозга, приобретённые в райский период. Способность поддерживать групповые отношения в сочетании с длительным индивидуальным развитием позволяла и вынуждала находить коллективные решения многих биологических проблем. Таким образом, около 4,5 млн лет назад по вполне понятным биологическим причинам возникла группа двуногих приматов, которая следовала за исторически сложившимся пищевым ресурсом. Совершенно ясно, что самостоятельно мигрирующих видов было много, а одна из этих групп могла дать начало хорошо исследованным австралопитекам. Организация ранних австралопитеков вполне соответствует перечисленным выше задачам. Australopithecus afarensis были ростом от 100 до 140 см, массой около 30 кг, бипедальны и обладали развитыми руками. О гоминидном развитии головного мозга не могло быть и речи. Массы мозга 350 — 400 г вполне достаточно и для решения простых задач поиска пищи, и для поддержания стабильности примитивного сообщества (Савельев, 2010).
Возвращаясь к вопросу о влиянии благополучия на мозг, следует отметить несколько значительных утрат и приобретений, которые скрашивают и портят нам жизнь спустя 5 млн лет после исчезновения рая. Самое значимое изменение мозга было обусловлено продолжительным периодом праздности и репродуктивно — социальной специализации. По сути дела, в райский период исчезла острая необходимость эволюционного совершенствования дистантных и контактных рецепторных систем и соматической адаптивной перестройки тела наших далёких предков. Почти полтора десятка миллионов лет биологические требования к слуху, зрению, обонянию не изменялись, что привело к структурной консервации периферических частей этих анализаторов и снижению их роли. Если животному не требуется в конкурентной среде добывать себе дефицитную пищу, то для выживания функциональный порог работы любого органа резко снижается. Очевидно, что к концу райского периода ранние австралопитеки получили не только кариес упростившейся зубной системы, но и полный комплект современных заболеваний зрения и слуха. Не приходится говорить об обонянии, которое у всех приматов отличается невысокой чувствительностью, что позволяет отнести их к группе микросматиков. По этой причине приматы обладают как резким запахом кожных желёз, так и скромным развитием вомероназального органа. Эта система полового обоняния стала сенсорной причиной возникновения зачатка коры переднего мозга ещё у рептилий. Затем из этого центра сформировалась кора большого мозга млекопитающих, которая является основой нашего мышления. Но во времена райского периода система полового обоняния утратила свои ключевые позиции регулятора репродуктивного поведения. По причуде эволюции анализаторная система, породившая неокортекс, постепенно стала вспомогательной, а основные анализаторные функции перешли к зрению.
Потерю полового обонятельного контроля за репродуктивными формами поведения можно считать эволюционной удачей. В период полового созревания наше поведение обычно не похоже на буйную активность оленей в период гона или собачьи свадьбы (хотя существуют и многочисленные примеры нашего безусловного эволюционного родства). Эта утрата предопределена отсутствием сезонности размножения приматов и превалированием зрительной системы над другими органами чувств. В райский период за нашим зрением окончательно закрепилась роль ведущей анализаторной системы. Это важнейшее событие связано с определённой специализацией поисков пищи и репродуктивной конкурентной средой райского периода.
Развитие корковых центров зрительной системы стало важнейшим событием в становлении гоминид. В затылочной области нашего мозга находятся три основных зрительных поля, позволяющих нам анализировать окружающий мир. Эти центры столь велики, что в коре мозга приматов могут занимать до 20 % общей площади поверхности. Благодаря размерам зрительных центров смог возникнуть зрительный тип образного мышления. Реконструируя окружающий мир, мы мыслим зрительными образами, представляя окружающую природу, предметы, животных и людей. Для животных — макросматиков картина мира складывается из обонятельных сигналов, у летучих мышей и дельфинов — из отражений сигналов их локационных систем, а у электрорецепторных рыб — из напряжённости электромагнитных полей. Без зрения как ведущей системы афферентации мы бы не реализовали свои ассоциативные способности, послужившие началом становления рассудочного мышления. Вместо рефлекторно — умозрительного воссоздания окружающего мира при помощи запахов или звуков мы начали реконструировать внешний вид конкретных явлений. Видимо, именно с этого времени наше мышление стало образным, а память — преимущественно предметной. Умозрительные манипуляции с образами конкретных живых существ и окружающей среды легли в основу развития памяти, предсказания событий и рассудочной деятельности.
В райский период развития эволюционный отбор был направлен на несколько ключевых форм поведения австралопитеков, которые послужили источниками современных отношений между людьми. Важнейшим направлением действия отбора была способность отдельных особей жить в сообществах. Это потребовало снижения агрессии и соблюдении минимального уровня социальных контактов. Дальнейшее развитие этого направления поведения привело к созданию сложной структуры отношений и появлению социальных инстинктов. Для успеха в этом деле внутривидовые взаимодействия играют решающую роль, что предопределило быстрое усложнение звуковых коммуникаций и формирование правил организации простейших социальных систем. Другим направлением эволюционного прогресса было совершенствование и усложнение процесса размножения. Удлинение сроков выращивания потомков способствовало развитию общественных инструментов внегеномного сохранения социальных инстинктов. На структуре головного мозга эти события начали сказываться только тогда, когда рай исчез, а забытые проблемы поиска пищи стали основой борьбы за биологическое выживание.
 4. ПИЩЕВАЯ МЫСЛЬ
 
После райского периода архаичные предки человека оказались в экстремальных условиях существования, что трактуется мировыми религиями как наказание за разовую сексуальную распущенность. В реальном мире грехопадение было многократным и представляло собой всеобщее основное занятие на протяжении 15 млн лет. Вполне понятно, что репродуктивные развлечения никогда не прерывались, но теперь их пришлось разнообразить добыванием пищи. Эти трудности до сих пор воспринимаются как тяжёлое наказание, от которого можно избавиться только в загробном умозрительном раю. По-видимому, масштабы воздействия райского периода эволюции на поведение архаичных приматов были огромны, что может быть предметом отдельного рассмотрения.
Когда эпоха блаженства отошла в прошлое, начался новый цикл эволюции нервной системы приматов, приведший к появлению человека. Самой главной проблемой стала элементарная добыча пищи, для которой не было соматических приспособлений в виде клыков, специализированных конечностей или особо развитых органов чувств. По сравнению с другими животными, ранние австралопитеки представляли собой довольно убогий результат райского периода развития. Казалось бы, лишённые обоняния и глуховатые двуногие приматы, не имея возможности воспользоваться плохими зубами, были обречены на вымирание. Эти недостатки в организации рецепторов и соматического строения усиливались затейливой репродукцией, которая сформировалась в эпоху праздности и избытка пищи.
В активе австралопитеков были простенькие социальные отношения: только возникший механизм внутривидового искусственного отбора и соматическая чувствительность нежных конечностей собирателей деликатесов. С таким богатым эволюционным багажом большая часть ранних австралопитеков исчезла из-за отсутствия привычной пищи, хищников и быстро возникшего каннибализма. Для становления этой формы питания сложилась вполне подходящая обстановка. Совершенно ясно, что исчезновение райских условий происходило неравномерно и с разной скоростью. Одни популяции предков австралопитеков раньше, а другие позднее оказались в экстремальных условиях недостатка пищи. Рай для одних групп ранних гоминид кончился намного быстрее, чем для других. Последствия этой неравномерности изменения среды обитания очевидны. Небольшие группы ранних гоминид перешли к обитанию в лесах и вернулись к традиционному питанию приматов. Этот пищевой набор мы можем видеть у современных человекообразных обезьян. Следует отметить, что современные шимпанзе, как и их далёкие предки, не отказывают себе в удовольствии полакомиться другими видами приматов. Значительная часть популяций вымерла или пыталась переходить на другие типы питания.
В такой среде появление каннибализма вполне закономерно и ожидаемо. С одной стороны, сложилась огромная и многообразная популяция плохо защищённых, неагрессивных, расслабленных и развращённых объектов питания. С другой стороны, существовали довольно крупные австралопитеки, которые могли, по обезьяньей традиции, давно и успешно охотиться на своих ближайших родственников. Наиболее массивные парантропы достигали массы тела 85 кг, что в 1,5 — 2 раза больше, чем у большинства других видов австралопитеков. Очевидно, что переход к каннибализму и дальнейшее увеличение размеров тела решили пищевые проблемы части популяций после райского периода процветания. Оценка возраста находок массивных австралопитеков показала, что они успешно занимались каннибализмом около 1 млн лет.
Судя по археологическим находкам, каннибализм в далёком прошлом был широко распространённым явлением. Этот традиционный приём увеличения разнообразия источников пищи и примитивный способ повышения личной доминантности сохранился до настоящего времени у многих народов. Эта форма поведения является свидетельством как нашего обезьяньего прошлого, так и трудностей перехода от райского благополучия к другим источникам питания. Среди популяций, склонных к эпизодическому каннибализму, выделялись группы, у которых этот тип питания становился основным, а не вспомогательным. Узкая пищевая специализация обычно эффективна непродолжительное время, а затем становится губительным приобретением. Постепенно каннибалы утратили свои соматические преимущества над прогрессирующими гоминидами и сошли с эволюционной сцены.
Вполне понятно, что эпоха перехода от райской жизни к новым типам питания для всех сохранившихся австралопитеков сопровождалась регулярным каннибализмом. Недостаток белковой пищи вызвал к жизни самый жестокий, но эффективный внутривидовой отбор. Этот процесс был прямым продолжением биологической эволюции, когда цена выживания одной группы гоминид требовала бескомпромиссного уничтожения другой. В такой конкурентной среде размеры популяций австралопитеков быстро сократились, а выжившие формы были обладателями далеко не райского мозга. Пройдя фильтр истощения ресурсов, каннибализма и изощрённой внутривидовой конкуренции, мозг райских развратников существенно преобразился. По-видимому, он сохранил райские особенности сложного полового поведения и следы групповой социализации. Основными приобретениями стали навыки относительно большого, чрезвычайно хитрого и бесконечно жестокого мозга. Мозг массой 450 — 500 г давал существенные преимущества в адаптации поведения к конкретным условиям, а опыт внутривидовой конкуренции вооружил австралопитеков способностями предсказания результатов активности как животных, так и своих сородичей (Савельев, 2010).
Надо отметить, что переход от райской жизни к суровым условиям нехватки пищи и конкурентной среды сопровождался не только каннибализмом — самым простым и доступным способом компенсации недостатка белковой пищи. Когда пищи на отмелях стало не хватать, ранние гоминиды перешли к её поиску под водой. Это вполне понятный путь, который следует за сбором того, что лежит на поверхности или очень доступно. Для этого руками австралопитеки должны были находить и хватать невидимую добычу. Такая охота на ощупь требовала развития и манипуляторных способностей, и центров их управления. Руки архаичных собирателей даров природы должны были стать не столько сильными, сколько подвижными и чувствительными. Для того чтобы ясно представить себе сложность решения подобных задач, достаточно попробовать половить руками вьюнов, сомов или раков. Эти объекты охоты не видны, и приходится полагаться на расчёт, чувствительность рук и скорость движений. Для этого необходимы хорошее пространственное Иделирование происходящих событий и предсказание поведения объектов охоты.
При такой ловле добычи развиваются не только чувствительность и реакция, но и главное условие становления человеческой сенсомоторной системы — образы невидимых, но ощущаемых объектов. Реконструкция в головном мозге незримого, но тактильно исследованного в воде объекта стала основой для развития как ассоциативных центров манипуляции, так и соматической чувствительности рук. Именно для решения таких задач нужна высокая специализация неокортикальных сенсомоторных полей постцентральной области головного мозга (Савельев, 2010). Выживание особей с такими свойствами способствовало увеличению как ассоциативных отделов мозга, так и способностей прогнозировать грядущие события.
Следовательно, после окончания райского периода проявились и давно забытые, и новые биологические проблемы, которые резко усилили давление отбора на австралопитеков. Значимым инструментом эволюционного отбора стали дефицит пищи и каннибализм родственных видов, обладавших похожим мозгом. Когда наши предки неожиданно сами стали предметом охоты для интеллектуально похожих приматов, под действие отбора попали такие способности, как объективная оценка поведения конкурирующих особей и групп, а также прогнозирование будущего. Только в условиях неврологического равенства охотника и жертвы начинается интенсивный искусственный отбор по рассудочным преимуществам. Важнейшим фактором профилактики каннибализма было увеличение числа особей в обособленно живущих группах австралопитеков. Небольшие семейные объединения были беззащитны перед каннибалами и съедались первыми. Это быстро привело к укрупнению сообществ и неизбежно вызывало появление новых форм социальных взаимодействий.
Самой существенной частью проблемы больших групп австралопитеков стали дефицит пищи и социальный механизм её перераспределения среди 50 — 70 особей. В условиях жесточайшей конкуренции у наших предков сформировался необычный неврологический субстрат, обеспечивающий обмен пищей как с родственными, так и с неродственными особями. Именно эта форма поведения превалировала в формировании стабильных неродственных групп и послужила причиной развития лобных областей мозга человека (Савельев, 2010). Для понимания происхождения механизма контроля за обменом пищей необходимо кратко остановиться на истории возникновения лобных ассоциативных центров мозга человека. В основе этого процесса лежат особенности пищевого поведения людей в больших группах. Вынужденный обмен пищей оказался под действием искусственного отбора, который наделил нас центрами ассоциативного мышления — лобными долями.
Быстрое формирование лобных областей активно началось в переходный период от поздних райских австралопитеков к гоминидам и продолжается до настоящего времени. За относительно короткий исторический период увеличилась вся лобная область, а особенно её вентральная часть, наиболее вероятной причиной роста которой могла быть важнейшая биологическая функция контроля пищи. У большинства позвоночных пищевым поведением управляют два центра промежуточного мозга, расположенные в гипоталамусе. Одно ядро гипоталамуса вызывает ощущение сытости и тормозит пищедобывательную активность животных. Альтернативой центра насыщения является другой участок гипоталамуса, отвечающий за появление чувства голода. У приматов в регуляции пищевого поведения значительно большее значение, чем перечисленные структуры, имеет лобная доля. Было давно замечено, что при патологии лобной доли у человека изменяется отношение к распознаванию объектов питания и пищевому насыщению (Замбржицкий, 1989).
Впервые в эволюционной истории млекопитающих при помощи больших лобных областей мозга достигнута возможность обмена пищей не с детёнышами или репродуктивными самками, а между неродственными особями, объединёнными в социальную группу. Лобные области стали той тормозной системой головного мозга, которая позволила начаться искусственному внутривидовому отбору по новым эволюционным принципам. Для выживания наших социализирующихся предков было важнее сохранить умение делиться пищей, чем навык её успешной добычи и поедания в одиночку. Начался скрытый искусственный отбор по социальному поведению, который создал новое направление в эволюции лобной области человека. Следовательно, лобная область палеоантропов увеличилась в результате внутрипопуляционного искусственного отбора, так как разрушение социальной структуры сообщества было равносильно вымиранию.
Чрезвычайно интересен вопрос происхождения такой сложной формы поведения, как обмен пищей. Сам факт передачи пищи другой особи, если это не собственный детёныш, среди животных встречается нечасто. Пищевые ресурсы, особенно высококалорийные, обычно лимитированы окружающей средой и являются полем активной конкуренции. Избыток пищи — единственная гарантия выживания и размножения. По этой причине за важный источник энергии всегда ведётся бескомпромиссная борьба. В животном мире прекращение внутривидовых конфликтов из-за пищи может быть связано с её переизбытком или с выращиванием детёнышей. В последнем случае инстинктивный перенос собственного генома в следующее поколение является конкурентным инстинктом, который временно приостанавливает соперничество за пищу. Вполне понятно, что исходные условия для возникновения механизма обмена пищей у млекопитающих более или менее похожи. Однако у предков человека сложились необычные условия недостатка пищи в среде, требовавшей сохранения социальных отношений с неродственными особями. В такой ситуации обычная забота о потомстве могла трансформироваться в социальный обмен пищей.
Рассмотрим возможные условия и причины этого события. Как уже упоминалось выше, для снижения конкуренции необходим переизбыток разнообразной и калорийной пищи. Это условие было соблюдено в «райский» период эволюции предков австралопитеков. Доступная добыча с высокой пищевой ценностью лишала смысла внутривидовую конкуренцию и создавала условия для снижения агрессии среди далёких предков человека. Избыток пищи трансформировался в усложнение половых отношений и гарантированное воспроизводство себе подобных.
Важнейшим следствием доступности калорийной пищи является возможность бесконечно долго заботиться, воспитывать и обучать сразу нескольких разновозрастных потомков. Выращивание детёнышей превращается в многолетний процесс, что во много раз повышает вероятность сохранности и переноса в следующее поколение собственного генома. Преимущество такой стратегии поведения обеспечивало репродуктивный успех, но сталкивалось с инстинктивным конфликтом за обладание пищей, которое принимало новые социальные формы. Только избыток пищи на протяжении миллионов лет гарантировал поддержку отбора, направленного на удлинение периода созревания детёнышей до репродуктивного возраста.
Следовательно, от простой заботы о потомстве к активному обмену нелимитированной пищей переход осуществлялся путём увеличения срока индивидуального развития. Вполне понятно, что этот процесс имел выраженный половой диморфизм. Те самки, которые лучше и дольше заботились о своих детях, успешнее осуществляли воспроизводство себе подобных. Их потомки выживали и размножались даже при жизни родителей, что обеспечивало направленный отбор генома особей, способных подавлять инстинктивную агрессию и конкуренцию за пищу. Вполне понятно, что столь значительные преимущества отдельных самок во внутривидовой конкуренции стали поддерживаться отбором. Напомню, что забота о потомстве и способность делиться пищей обусловлены организацией лобных областей неокортекса. По этой причине именно тормозные лобные центры мозга и стали быстро увеличиваться. В конечном счёте проявление агрессивной и пожизненной материнской заботы о потомстве (инстинкт материнства) является следствием относительно недавних эволюционных событий, что приводит к его значительной индивидуализации.
Следует отметить, что, как все эволюционные новообразования мозга, лобные области являются нестабильными структурами. Это означает, что поля и подполя лобной доли неокортекса индивидуально более изменчивы, чем моторные или первичные сенсорные области (Савельев, 2012). Крайние поведенческие следствия количественной изменчивости лобных областей проявляются в патологических формах поведения.
С одной стороны, при больших размерах лобной области материнский инстинкт трансформируется в бессмысленную назойливую заботу и контроль за поведением детей. При этом возраст потомков не имеет никакого значения, а 30 — 40-летний отпрыск рассматривается в качестве малолетнего объекта инстинктивного и агрессивного материнского внимания. В некоторых случаях возникает смещённая активность, направленная на репродуктивные плоды собственных детей — внуков и внучек. Особенно яркие формы такое поведение стареющих самок приобретает в период менопаузы. В это время гормональное воздействие на мозг ослабевает, а возрастная инволюция мозга ещё только начинается. Возрастная гибель нейронов невелика, а слабо склерозированные сосуды лобных областей почти не сказываются на эффективности их работы. В результате возникает наиболее яркая поведенческая агрессия, направленная на обеспечение бисивгического успеха как собственных потомков, так и интегрированных с ними особей третьего поколения. Стоит подчеркнуть, что выраженная любовь к детям обычно сочетается с высокой социальной адаптированностью и неконфликтностью конкретных людей. Для нас важно то, что сочетание этих форм поведения подтверждает связь между эволюцией заботы о потомстве и становлением социальных отношений, так как обе формы поведения контролируются одним отделом мозга.
С другой стороны, индивидуальная изменчивость лобных областей может приводить и к прямо противоположному результату. При небольших размерах вентральной области лобной доли материнский инстинкт может быть выражен слабо или отсутствовать. В этом случае наблюдается игнорирование потомков, нежелание их обслуживать и воспитывать. Как правило, отсутствие выраженной заботы о потомстве сочетается с асоциальным поведением и широкой немотивированной агрессией. Для таких самок в репродуктивный период характерны гиперсексуальность и склонность к конфликтным ситуациям. Эти варианты поведения самок встречаются намного реже, чем чрезмерная материнская забота о потомстве, что подтверждает успешность искусственного отбора, направленного на увеличение размеров лобных областей мозга. Для понимания путей эволюции лобных долей не менее интересно сочетание отказа от заботы о потомстве с выраженной асоциальностью. Вполне понятно, что если в неокортексе конкретной женщины нет морфологического субстрата для реализации инстинктивной заботы о потомстве, то мало-мальски социализированного поведения ждать от неё тоже не приходится.
Следовательно, лобные области, тормозящие агрессию и позволяющие делиться пищей, стали формироваться у женщин. Именно на них был направлен отбор, действовавший через выживаемость потомков.
Крайности проявления материнского поведения подтверждают, что эволюционное увеличение лобных областей человека базировалось на архаичном инстинкте заботы о потомстве.
Существует ещё одно яркое подтверждение полового диморфизма происхождения лобных областей мозга, отвечающих за обмен пищей и социализацию человечества. Речь идёт о глубокой половой дифференциации заболевания, связанного с полным отказом от пищи, — анорексии. В церебральном контроле за принятием и обменом пищи задействованы вентральные поля лобной области. Они выполняют функции ассоциативного пищевого центра, контролируют состав пищи, скорость и объём её потребления. Это подтверждают многочисленные данные по изучению психастенических форм голодания, не выявлявшие нарушений в пищеварительной системе. При патологиях вентральных полей лобной области часто развивалась анорексия, которая выражалась в отказе от питья и еды, тошноте и рвоте при насильственном кормлении. Все симптомы отказа от пищи исчезали после нижней фронтальной лоботомии. Анорексию успешно лечили при помощи ограниченной фронтальной лоботомии до середины XX века.
В настоящее время функциональная специализация лобной области подтверждена более гуманными способами. Было проведено несколько экспериментальных исследований локализации пищевых центров человека при позитронно-эмиссионном картировании неокортекса с применением меченной радионуклидами глюкозы (Toga, Maziotta, 2000). Результаты изучения аутопсийного материала, патологических состояний, последствий фронтальной лоботомии, экспериментов на приматах и позитронно-эмиссионного картирования мозга подтверждают роль лобных областей в регуляции пищевого поведения (Савельев, 2010).
Для настоящего исследования важным фактом является существование половых различий в проявлении анорексии. Дело в том, что анорексия характерна для женщин и очень редко встречается у мужчин. Это связано не только с тем, что мужчины наплевательски относятся к избыточной массе своего тела, а женщины строго следят за своей сексуальной привлекательностью. Суть в том, что ограничивающий себя в пище мальчик или мужчина почти всегда может отказаться от этого пагубного увлечения. Для женщин такое увлекательное занятие обычно становится фатальным. Приблизительно на 150 — 200 смертей от анорексии у женщин приходится только одна мужская. Этот пример подтверждает как эволюционную первичность увеличения лобной области у женщин, так и её колоссальную роль в их пищевом поведении. Воспроизводство себе подобных стало целью женской репродуктивной стратегии, а лобные области остаются тайным механизмом их поведенческого контроля. Из этих скрытых механизмов рождаются как направленность повседневного поведения, так и интеллектуальные нерепродуктивные ограничения. Таким образом, самкам есть чем, а в результате полового диморфизма — и о чём думать. Лобные доли заняты обменом пищей и заботой о потомках, для чего, собственно говоря, и предназначались. Другой причины для их первичного появления не было.
Парадокс и вечная несправедливость состоят в том, что женщины стали эволюционным источником интенсивного развития лобных областей, но ими не воспользовались. Столь важное приобретение имело выраженный половой диморфизм и досталось мужской части человечества в качестве «женского подарка». Из-за постоянного генетического обмена у мужчин лобные области неизбежно появились, но они не рожали детей и не воспитывали их десятки лет. Возник значительный по размерам отдел мозга, который не мог быть инстинктивно использован по прямому назначению, в результате чего самцы стали применять ресурс лобных долей не по назначению.
Следовательно, в определённый период самцам было чем думать, но не понятно — о чём. Ситуация усугублялась доставшейся от низших приматов широкой мужской полигамией, которая снижает ответственность за конкретного потомка. Часть появившегося орбитального неокортекса использовалась самцами для обмена пищей, что стало основой социальной стабильности гоминид. Впоследствии центры контроля обмена пищей стали использоваться в качестве ассоциативного центра, который привёл к началу технологического прогресса человечества.
Таким образом, в результате направленного искусственного отбора сформировались лобные области, необходимые для поддержания устойчивой социальной структуры сообщества нового типа. В нём делились пищей с неродственными особями, избегали конфликтов и совместно решали некоторые проблемы выживания. Это приобретение мозга имело выраженный половой диморфизм. Первоначально искусственный отбор действовал только на женщин, так как длительное выращивание детей требовало обмена пищей не только в инстинктивный период размножения. Мужской части популяции увеличенные лобные доли достались от женщин из-за генетической общности, но использовать их по прямому назначению было невозможно. В результате возник избыток невостребованного неврологического субстрата, который стал основой для ассоциативного мышления.
Следовательно, мужские преимущества творческого мышления являются «женским подарком». Репродуктивный диморфизм стал источником неравноценного использования новообразованных лобных долей мозга: у женщин он направлен на выращивание детёнышей, а у мужчин — на что угодно. Именно эта свобода тормозных лобных областей у мужской части населения стала стратегическим субстратом для дальнейшего прогресса человечества. Происхождение коры большого мозга из половых центров, а ассоциативного мышления — из системы контроля за пищевым поведением можно назвать самым странным парадоксом нашего мозга.
 5. ИНСТИНКТЫ БЕЗ МОЗГА
 
После райского благополучия гоминиды прошли жестокий эволюционный фильтр, который привел к нескольким важнейшим приобретениям мозга. Мы научились делиться пищей, не съедать друг друга сразу после знакомства и жить большими группами. Эти революционные достижения в поведении были закреплены в строении мозга. Изменились соотношения в размерах структур лимбической системы, появились основные поля лобных и нижнетеменных областей, которые заложили общие тенденции развития архетипа мозга современного человека. Это означает, что нейроморфологический субстрат для осуществления новых форм поведения у австралопитеков был закреплён генетически и передавался по наследству, а само поведение — ещё нет. По каким-то причинам за длительный период сурового отбора генетической фиксации инстинктов социальных отношений не произошло. Иначе говоря, очередной особенностью эволюции мозга человека стало появление наследуемых областей мозга, не заполненных никакими инстинктами, но необходимых для жизни в сообществе.
Эволюционные новообразования мозга были бесполезны при использовании вне гоминидного сообщества. Их ценность заключена не в видоспецифических инстинктах, которые отсутствуют, а в совершенно новых качествах. Некоторые лимбические структуры, лобные области и нижнетеменная кора большого мозга являются тем незаполненным объёмом нейронов, который необходим для запоминания и подражания социальным формам поведения в сообществе. Если в индивидуальном развитии не будет внешних условий для заполнения этих центров мозга социально значимыми навыками, то они так и останутся невостребованными. Доказательством этой точки зрения являются нередкие случаи развития детей вне человеческого общества. Примером могут служить многочисленные современные «Маугли», попавшие в возрасте 3 — 4 лет в джунгли и прожившие там 5 лет и более. Эти дети и подростки хорошо адаптированы к существованию в условиях дикого леса, но не могут приспособиться к жизни в человеческом обществе и быстро погибают. Попытки психологов, психиатров и приматологов найти алгоритмы плавного перевода одичавших детей даже к упрощённым формам социального поведения оканчиваются неудачей. Существование необратимого одичания детёнышей современного человека только подтверждает свободу эволюционно новых структур мозга от наследуемых видоспецифических инстинктов.
Следовательно, в головном мозге ранних гоминид сложилась ранее не существовавшая эволюционная ситуация. С одной стороны, из поколения в поколение наследуются значительные по объёму структуры головного мозга. Однако, в отличие от неврологических образований других животных, эти области не несут в себе инстинктов или их компонентов, обеспечивающих врождённые формы адаптивного поведения. При формальном анализе структуры очевидно, что появляется некое энергетическое обременение мозга в виде гигантских невостребованных скоплений нейронов с неясными биологическими функциями. С другой стороны, наличие большого, но незаполненного морфологического субстрата мозга необходимо для запоминания множества правил, приёмов и запретов поведения, возникающих в любом мало-мальски стабильном сообществе. Вполне понятно, что длительное обучение, воспитание и социализация детёнышей наших далёких предков без этих эволюционных приобретений были бы невозможны.
Таким образом, впервые в истории планеты появилась необычная связь между структурной эволюцией мозга и социальным поведением приматов. По сути дела, биологическая ценность морфологических приобретений мозга возникала только тогда, когда конкретная особь проходила длительный путь обучения и социализации в архаичном сообществе. Без обучения и приобретения опыта общения эти наследуемые структуры были бесполезны и даже вредны.
Последствия этих эволюционных достижений невозможно переоценить. Сообщество поздних австралопитеков стало переносить из поколения в поколение как врождённые, так и благоприобретённые формы поведения. Научение неким социальным правилам, которые можно назвать своеобразными «групповыми инстинктами», стало неотъемлемой частью выживания сообщества. Такое отделение социальных форм поведения и их инстинктивно-мозгового субстрата произошло в эволюции впервые. До этой поры инстинктивно-гормональные программы поведения не исключали индивидуальное научение и предполагали адаптацию конкретных действий к изменяющимся условиям среды. Тем не менее автономно выращенное животное не утрачивало инстинктивные формы поведения полностью, как это происходит с человеком.
Возникновение независимого от генома особи наследования части поведения стало гигантским шагом как в снижении роли генетически детерминированных инстинктов, так и для дальнейшей эволюции головного мозга человека. Сложилась уникальная ситуация, которая невероятно ускорила изменения в социальной эволюции и предполагала невиданную возможность быстрой смены направления отбора. По сути дела, окружающие условия или новое социальное правило могли за одно-два поколения радикально изменить значение любой формы поведения. Этот механизм позволял невероятно быстро приспосабливаться к изменяющейся среде, мигрировать и адаптировать социальные отношения.