Однажды в Москве - часть i. см. в литрес

Книга была опубликована в 2019 г. до 2-ой Карабахской войны.
 
Автор приносит извинение за ненормативную лексику, так как старался передать все выдуманное строго по теме.

В книге документальные факты переплетены с художественным вымыслом.


КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ ПЕРВОЙ КНИГИ - "ОДНАЖДЫ В КАРАБАХЕ"


Наметившаяся телевизионная передача с присутствием ветеранов Карабахской войны в целях патриотического воспитания молодежи и ознакомления ее с непосредственными свидетелями этого кровавого конфликта неожиданно переходит в скандальный, местами в острый социальный диспут между ее участниками, так как они представляют разные слои населения, с разными судьбами и отсюда с противоречивыми взглядами на то или иное явление, понятие или событие. В том числе и на непростые армяно-азербайджанские отношения, которые участники передачи пытаются изобразить не только через призму национальных и государственных интересов, но и в контексте личностных отношений и с индивидуальными подходами. Ситуация интригуется тем, что один из ветеранов, бывший диверсант, в своем амплуа незаметно заменяет часть минеральных напитков спиртным…
Постепенно разогретые горячительным, участники более откровенно и дерзко начинают выражать свои мысли, порой диаметрально противоположные. Передача выходит из намеченных чиновниками пропагандистских контуров, и перед читателем разворачиваются известные события тех времен - спровоцированные мировыми силами и потворствующие им армянскими националистами истоки и причины конфликта, сломленные судьбы тысяч простых людей на примере конкретных индивидуумов - не только азербайджанцев, но и простых армян, эпизоды карабахской войны, динамично выдержанные порой в ироничном, в комичном или же в трагичном русле.
      
Сюжет пятого рассказа оказывается наиболее увлекательным. Являясь представителем той яркой молодежи в начале восьмидесятых без националистических и религиозных предрассудков в интернациональном Баку, рассказчик - в то время молодой человек - сначала на фоне разворачивающихся событий расстается с любимой девушкой-армянкой, семья которой вынуждена была перебраться в Москву, следом теряет брата, который погибает в боях с агрессором, и по требованию обезумевшего от горя отца также отправляется воевать с врагом в район боевых действий.
На месте последней дислокации он попадает в поле зрения азербайджанских военных спецслужб, ведущих работу по выявлению активной агентурной сети противника среди личного состава указанной военной части. Разузнав с подачи внедренного в районный госпиталь в качестве военврача сотрудницы Разведцентра старшего лейтенанта Саламовой об отношениях молодого человека с Джулией Манучаровой, дядя которой являлся криминальным авторитетом и сотрудничал с неким разведывательно-диверсионным подразделением армянских спецслужб, функционирующим с территории РФ, военные разведчики принимают решение привлечь его в свои разработки…
Потому Гусейнов - в книге он проходит также под прозвищем Длинный - неожиданно оказывается в гуще динамичных и запутанных историй. Его сначала арестовывают по подозрению в убийстве сослуживца, даже пытают и оказывают моральное давление, а после выясняется, что все это инсценировка Военной разведки с целью проверки личностных качеств разрабатываемого, а также для усыпления бдительности подозреваемой в сотрудничестве с противником руководства военной части, являющейся истинным автором преступления.
Гусейнов с трудом, но все-таки принимает предложение военных агентуристов, которые спешно подготавливают его к предстоящей задаче в Москве в среде бакинских армян, где проживает и дорогой ему человек, с которым он собирается связать свою жизнь - Джулия Манучарова.
А также ему предстоит опасное противоборство с Алигейдаром Мансуровым, являющимся ключевой фигурой в этой сложной, многовекторной сети противника, которого сами военные разведчики пока еще представляют себе довольно призрачно...



- Я плохой, - равнодушно ответил Длинный, неприлично зевая. - Поверьте, все хорошие люди -лицемеры. Чтобы сохранить планку хорошиста, они постоянно вынуждены лгать. Лицемерие провоцирует, в конце концов, подлость. Получается сплошная бутафория...
 А с плохого чего взять? Он и так плохой. Потому, какой есть. Парадокс...


Глава III

- Нормально встретились… - смущенно промямлил Длинный. - Я давно установил ее адрес и несколько раз следил за ней. Наверное, нет смысла описывать свое состояние в эти минуты.
Короче, грянул я на их головы как гром среди ясного неба. А день действительно был солнечный, когда я рано утром, наконец, постучался в двери роскошной московской квартиры Манучаровых.
Мне повезло. Дверь открыла Джулия, которая, уже одетая, собиралась на работу. В следующий миг она молча повисла на моей шее…

- Не знаю, сколько продолжалась эта немая сцена. Мы просто замерли в оцепенении. Время перестало для нас существовать. Джулия беззвучно плакала в моих объятиях.
Из открытой входной двери выпрыгнул белый пушистый котенок и храбро расселся на брошенную на пол сумочку из дорогой крокодиловой кожи.
- Джулия, матах, у тебя когда-нибудь ручки дойдут до… - произнеслось неприличное определение, - Кики опять выбежала.
Трескучий голос Джулиной бабушки оторвал нас от сладостного забвения. Мы невольно рассмеялись.
Старушка появилась на пороге. Увидев любимую внучку в объятиях мужчины, она сначала оторопела. После, прищурив глаза, внимательно присмотрелась.
- Мой Рафаэль!.. - прошептала она с бесконечной нежностью в голосе. - Я знала, что ты придешь…
- Здравствуйте, дорогая тетя Инна, - я осторожно сжал хрупкую старушку в объятиях. - Как я рад, что застал вас в добром здравии.
Она же, всхлипывая, продолжала причитать.
- Моя бала приехал, какое счастье!.. Роза, Самвел, Мануля, идите сюда, смотрите, кто пришел!
Тетя Инна, или Инесса Андреевна, как она чинно любила представляться, любила меня, наверно, больше всех моих поселковых соседей, потому еще и заплакала от радости.
- Мой Рафаэльчик пришел. Мой внучек пришел…
Я гладил ее уже сильно поседевшие волосы. Другую руку обнимала Джулия, прижавшаяся и не отрывая от меня счастливого взгляда.
- Постарела твоя тетя Инна на чужбине… Вай, Баку! Вай, мой дворик! Кто живет теперь там? Кто поливает мои лозы?
- Здравствуй, сынок…
Я повернулся к двери. Это был Самвел Манучаров, отец Джулии. За его спиной с испуганными глазами смотрела тетя Роза - мама Джулии - и еще какой-то худой и длинный субъект с ярко выраженными чертами - нос с большой горбинкой и оттопыренные уши. Джулия, схватив сумочку, молча нырнула обратно в квартиру.
- Здравствуйте, дядя Самвел. Здравствуйте, тетя Роза.
- Заходи в дом… - растерянно прокашлял папа Джулии. - Что стоишь у двери как бедный родственник?
- Заходи, сынок, заходи… - потянула меня за руку тетя Инна. - Ты разве в Баку у нас на пороге стоял? Это твой дом… Роза, не стой как королева в борделе, иди, расстели скатерть…

- Что вам рассказывать? Манучаровы меня как родного приняли. Они, конечно, радовались, хотя в их глазах я то и дело улавливал тревогу, а то и печаль. Они прекрасно понимали, зачем я приехал.
Мы сидели за круглым столом в гостиной и сладко пили ароматный чай, поданный Джулией в грушевидных, с узорами на нежном хрустале, стаканах, известными в Азербайджане как “армуды”, и все вспоминали и вспоминали. Познакомили меня и с худощавым типом с оттопыренными ушами и с очень интеллигентным взглядом.
- Эммануил Акопян... - тот солидно представился. Он являлся Манучаровым дальним родственником и помогал отцу Джулии по работе. И, кстати, являлся претендентом на ее руку и сердце. Это я позже узнал, когда он в скором тихо исчез из нашей жизни, оставив работу у Самвела Манучарова. 
- Из Баку заказали, - нежно держа стакан, сказал дядя Самвел. - Из других и не хотим пить, вкус чая не чувствуем.
- Они с отцом твоим и дома так капризничали, - улыбаясь, вспомнила тетя Роза. - Помню, как отправляли обратно чай, налитый в другие стаканы, кровопийцы…
Я невольно задумался. Сколько времени прошло, столько горя и несчастий, а бакинские армяне до сих пор называют Баку домом, где они так много радостей делили со своими соседями - азербайджанцами, русскими, евреями… Господи, как это случилось? Как ты мог позволить?..
- Мы наслышаны о горе, постигшем вашу семью, - вновь деликатно откашлялся дядя Самвел. - Пусть земля будет пухом для Исика (так они называли брата Искандера), ведь такой золотой мальчик был… И как он мог сунуться в эту мясорубку? - вдруг психанул он. - Твой отец мудрый, рассудительный человек. Как он мог позволить ему… вам, - он с укором посмотрел, - залезть в эту бойню? Вот ты... Что ты потерял там? - пытливо уставился он на меня. - Ведь мы знаем, и ты воевал…
- Самик… - Роза осторожно дернула его за рукав.
- Нет, мне просто интересно, Роза. Он же не чужой? Я просто хочу понять.
- Так получилось, дядь Самик.
- Почему так получилось?
- Наверно, защищали родину… - я невольно посмотрел на Эммануила, который, потупив глаза, молча слушал. Джулия, вся на взводе, тоже не поднимала глаза.
- А-а, брось! Что ты ерунду мелешь?! - почти закричал Самвел Манучаров. - Родина!.. Не смеши! Твоя родина Баку, поселок Кирова, наш двор! Ты до этого и дня не был в этом гребаном Карабахе! Что у тебя общего с ними? Ты думаешь, нам этот Карабах нужен был? Мы все потеряли из-за него! У меня несколько поколений жили в Баку, на Завокзальной, в Кировском. Я каждый дом, каждую семью знал в этих районах, будь хоть армяне, хоть азербайджанцы. В любой двор, в любую дверь мог зайти без стука. Вот где была моя Родина!.. А теперь? Разве мы живем? Мы существуем просто, понимаешь? Каждый день, сталкиваясь с этими чужими харями, везде: на улице, на работе, в транспорте, в гостях - я в их взглядах читаю только одно: понаехали! А то, что, “понаехав”, я за пару лет своими армянскими мозгами создал рабочие места, кормлю и пою их, им, конечно, неинтересно. Я, Самвел Манучаров, имеющий два высших образования, который в Баку с секретарями райкомов разговаривал на “ты”, здесь лицо кавказской национальности, человек второго сорта!
Ты их хоть на шее вози, хоть душу отдай, Кавказ для них всегда будет бельмом в глазу! А то, что кавказец Сталин для них империю создал, которую они пропили, быстро забыли!..
- Самик, успокойся... - тревожно промолвила тетя Роза, нежно гладя его по плечу. - Тебе нельзя нервничать, сахар поднимется.
- А пусть... - он махнул рукой. - Хоть одним разом. Все надоело.
- Сдурел на старости?  - разозлилась жена. - А нас на кого оставишь?
- Не все такие, - примиряюще высказалась тетя Инна, - не бери грех на душу, Самик, разве наши соседи плохие? Нас везде уважают. В магазине меня всегда без очереди пропускают. Даже этот пьяница… Как его? Который в подъезде в полосатой майке спит. Порох…
- Прохор, - подсказал Эммануил.
- Да, он меня графиней называет и всегда галантно кланяется, - хихикнула она, подкашливая. - Он мне напоминает спившегося аристократа.
- Твоему спившемуся аристократу в заштопанной тельняшке Мануля каждое утро исправно выдает на пойло, и если он по какой-то причине этого не сделает, то тот способен от злости блевануть у нашей двери или, извини, мама, вообще написать на площадке, как он однажды это сделал. Вот потому и кланяется, что пьет на наши деньги.
- Вай, что ты говоришь, Самик, - тихо заохала тетя Инна. - Вай, чтобы он сдох, негодник…
- Соседи тоже свое получают. Нет-нет, я к каждой двери подкидываю то мешок муки, то мешок картошки. И все ради того, чтобы моя бала… - погладил он с нежностью волосы рядом сидевшей Джулии, - не читала в их глазах это омерзительное “понаехали”, мама. А в магазин я тоже выгодно для них поставляю продукцию, за которую расплачиваются, когда удобно. Так что причина их уважения не твои седые волосы и зрелые года. Тут тебе не Баку.
- Вай Баку, мой несчастный Баку… - опять всплакнула Инесса Андреевна, поднеся свой белоснежный платок к старческим глазам. - Какой ты жестокий стал, Самик. Ты раньше такой хороший мальчик был…
- Аа-а… - раздраженно махнул Самвел Манучаров. - С этой сумасшедшей жизнью я скоро сам превращусь в Прохора… Пойду, часок вздремну перед работой, Роза… - устало произнес он, вставая, - что-то нездоровится. А ты, будь как дома, сынок, поговорим еще…

Да, конечно, поговорили, после еще и еще раз говорили. Они хотели узнать про все и про всех после того злополучного дня, когда их провожали у парома. И ловили каждое слово, когда речь шла о родном Баку - где что построили, где снесли. Особенно интересовались соседями, с которыми прожили рядом не один десяток лет. Дружили, вечерами в нарды стучали во дворе, где дети допоздна играли в прятки, а женщины беспечно грызли семечки, обсуждая, самые, что на их взгляд, интересные новости: кто за кого вышла замуж, кого женили или кто куда поступил.
Мы тогда жили, наслаждаясь каждым днем и настраиваясь на самое светлое будущее, которое если даже не мы, то наши дети обязательно должны были узреть. Кто бы нам объяснил, что проживаем мы уже в этом “будущем” и что скоро все это исчезнет как мираж в пустыне, словно землю заполоняют самые темные силы, что могло придумать больное воображение. Что потомки наши уже не будут танцевать на комсомольских и интернациональных свадьбах, а как пушечное мясо будут загнаны на фронтовые позиции с целью уничтожения друг друга. Они уже будут не только нашими детьми, но и детьми войны, беспредельного мира, находившегося под властью сильных мира сего...

Родня очень беспокоилась за Джулию, своей добротой и обаянием заслужившую всеобщую любовь многочисленного клана Манучаровых. Она стойко сопротивлялась бесконечным попыткам родителей устроить ее жизнь. Многие сватались. И некий осетин был из клиники, где она работала, который, получив решительный отказ, тут же уволился. Достойный поступок… Джулия все предложения отметала, сильно злясь и нервничая. И у родителей опустились руки.
- Скажу тебе честно, - как-то расстроенно произнес дядя Самвел. - Я и все мы против этого брака и ты, конечно, понимаешь почему. Ты хороший мальчик, Рафаэль, ты вырос на наших глазах. Мы знаем твою семью, знаем, какое воспитание ты получил. Не было бы этих событий, мы счастливы были, если наша кровинка связала бы судьбу с тобой. Но сейчас… - который раз вздохнул он. - Я не представляю ваше будущее! Слишком много крови между нашими народами. Что плохо, она проливалась в прошлом и нет гарантии, что не прольется и в будущем. Идиотов всегда будет хватать… А о детях, которые еще не родились, вы подумали? Какое будущее вы им готовите? Быть изгоями в обеих общинах! Сейчас распадаются даже устоявшиеся браки на этой почве, а вы решили заключить новый. Вы сумасшедшие. И мы сумасшедшие, что не можем отговорить вас... Вот, ответь мне, сынок, положа руку на сердце, ты уверен, что сможешь сделать ее счастливой? - спросил он с какой-то надеждой, пытливо всматриваясь не в лицо, а, кажется, в мою душу.
Мне трудно было ответить. Отвел глаза. Знали бы, в какое дерьмо вляпался, за порог не пустили бы. И мне было ужасно стыдно, что обманываю хоть в чем-то столь родных мне людей, мою преданную Джулию.
Но, я вспомнил погибших, искалеченных на минах молодых ребят, аккуратно зияющие снайперские точки на их висках, лбах. Вспомнил информацию о зажравшихся на солдатских судьбах предателях-военачальниках. Погибшего брата, потерявшую разум от горя мать, надежду в глазах полковника Мусаева...
Семья Джулии, как и тысячи бакинских армян, не виновны были в этих трагедиях. Более того, они сами являлись жертвами этой ужасающей подставы со стороны некоторой части фашиствующих сородичей, управляемых мировыми силами. Парадокс заключался в том, что в этой ситуации я не смог бы исполнить долг перед родиной, не впутывая в это дело Манучаровых. И не смог бы быть счастливым и с Джулией, устраняясь от предложенной мне роли, осознавая, что мог бы приостановить цепь предательств и подстав, из-за которого возможно погиб и мой брат, но не сделал этого.
Уже поздно было о чем-то размышлять, я сделал выбор. В глубине души тлела надежда, что, все-таки выполняя поставленную задачу, я смогу сберечь свое личное счастье с Джулией. В том числе оградить ее близких от возможных последствий, которые, вероятно, ожидались в скором будущем…


- Слушай, братан, ты своими душевными терзаниями скоро затмишь славу Спасителя, - тут недовольно пробурчал Бакинец. - Что ты оправдываешься без конца, терзая и наши души? Ясно, что как разумный человек ты хотел и рыбку поймать, и ножки не замочить…
- Ара, другими словами, он хотел жениться на красивой и богатой армянке, поимев при этом Армению, как вражеское государство, - заржал и Ветеран в тельняшке. - Чувак, ты герой, если это сделал. Штирлиц перед тобой носки должен снимать.   
- Заткнись. А то заткну. - Спокойно и коротко предупредил Длинный.
- Что я сказал!.. - обиделся тот.
- Опять словесный понос, - разозлился Прилизанный. - Дайте выслушать!
- Предлагаю воспользоваться паузой и промочить наши просохшие горлышки, - деловито предложил Арзуман, хватаясь за очередную непочатую бутылку.
Все молча протянули рюмки, выпили и закусили.
Прилизанный, дожевывая, предложил.
- Хотя вы прекрасный рассказчик, не тяните, сами знаете кого и за что. Постарайтесь выкладывать суть, не вдаваясь в подробности, особенно психологические. Все это интересно, но наше время небезгранично.   
- Я готова слушать эту историю, как сказку из “1000 и одной ночи”, - воскликнула Аталай. - Это лучше, чем брать интервью у разных поглупевших от безделья домохозяек или обсуждать макияж героини из тупого сериала.
- Пусть расскажет, как хочет, - решительно поддержала Аталай, и Гюлечка. - Если помешаем, он собьется и будет блуждать. Оторвитесь же вы хоть денек от ваших государственных дел, - храбро наехала она на вышестоящую инстанцию, - уверяю, они от этого не пострадают.
- Точно! - мстительно буркнул Ветеран в тельняшке. - Чем больше они работают, тем хуже народу. Все делают для того, чтобы самим было хорошо, а нам плохо.
- Да я в следующий раз лучше в Эфиопии повоюю, чем в Карабахе! - возмутился и Бакинец.
- Все, тихо… - постучал вилкой Прилизанный. - Опять начали за здравие, кончили за упокой. Там… - показал он этой же вилкой на потолок, - люди намного умнее сидят, чем вы, раз они там, а вы здесь. Все равно вашему брату не угодишь.
А вы, голубчик, если захотите в Эфиопию или хоть на Берег Слоновой Кости, пожалуйста, я помогу с визой. Там со своими животноводческими талантами вы будете как раз нарасхват.
- Сам иди туда… - недовольно пробурчал Бакинец, оскорбленный путевкой в Африку.
- Расскажите уже как можете, - махнув на него, чинуша обратился к Длинному. - Лучше слушать вас, чем их.
- Я постараюсь, - с досадой ответил рассказчик. - Не думайте, мне приятно выслушивать одолжение...


Глава IV


Итак, Манучаровы собрались решать нашу судьбу с Джулией. Как вы знаете, у армян родственные отношения такие же крепкие, как и у нас. Когда зашел в дом, все уже были в сборе - вся честная братия Манучаровых. И как они разместились в общем-то широком зале квартиры (убрав стену между комнатами, они превратили образовавшееся пространство в зал), ума не приложу.
Пожилые, молодые, армия двоюродных, троюродных братьев и сестер…
Как я понял, меня намеренно поздно пригласили, чтобы самим спокойно утрясти нестандартную ситуацию. Джулия радостно меня встретила, провела в соседнюю комнату и воодушевленно начала рассказывать про гостей.
Когда я услышал из ее уст имя Спартака Манучарова, сердце невольно забилось. Он прибыл с сыном Артуром - молодым человеком с открытым взглядом и приятной внешностью, и невесткой - тормаховой шатенкой, которая без устали пересаживалась то к одной, то к другой родственнице, всюду сея смех и веселье. Я смог разглядеть их из щели чуть открытой двери. Сам Спартак - грузный, седовласый мужчина с жесткими чертами лица - сидел мрачнее тучи. Еще бы…
Из других важных гостей Джулия показала мне дедушку Размика, как она, смеясь, назвала его - Размика Аллахвердяна, такого живчика-старичка с острым с горбинкой носом и живым взглядом. Несмотря на преклонный возраст, он умудрялся содержать любовницу - молодую девчонку, чего абсолютно не скрывал и даже очень гордился, любовно называя ее Люсечкой, - нашептала мне Джулия. Она все улыбалась и, видимо, поддерживала молодцеватый пыл старикашки. Размик являлся Джулии не родным, но, как я понял, был всеобщим любимцем, вроде аксакала у нас. Старик был чем-то недоволен, все время огрызался на молодую публику, которая, кажется, подтрунивала над ним.
“- Это Люську в дом не пустили,”- заливаясь смехом, сообщила Джулия.
“Или же впустили меня…”
Во всяком случае я заметил, как старик своей тросточкой несколько раз указал в мою сторону.
Наконец меня позвали. Вспыхнув, я, следом за Джулией, вышел в зал и сел с ней рядом.
После затянувшейся паузы отец Джулии немного сконфуженно начал:
- Вот Рафаэль… В общем, вы знаете...
Тишина. Даже дети замолкли, уловив волны напряжения у старших.
- А он краснеть умеет…
Эта сказала тихим голосом пожилая женщина, сидевшая рядом с тетей Инной. Я после узнал - она являлась приятельницей Джулиной бабушки. Когда-то одну школу заканчивали.
- Мадонна, он же свой, бакинец, - чуть надменно поддержала ее Инесса Андреевна, нарядившаяся для такого торжественного случая в темно-сиреневое вечернее платье с черными кружевами на воротничке. Семейные бриллианты сверкали на груди и на пальцах, придавая ей схожесть действительно с графиней. - Конечно, будет краснеть. Какой он воспитанный и умница, это я знаю. Он вырос на наших глазах…
- Пардон, Инночка, позволь не согласиться, - тут встрянул в диспут Размик Аллахвердян, гневно сверкая своими вовсе не старческими глазами. - Подумаешь, краснеет! Может, у него свинка. Или он краснокожий индеец... Будь он хоть сто раз бакинцем, он турк. Следовательно, враг!.. - гневно помахал он тросточкой вновь в мою сторону. - И я не понимаю, что за необходимость выдавать нашу девочку, нашу жемчужину… - взгляд, прошедший по Джулии на миг смягчился, - за этого… - взгляд опять посуровел, - дикого азербийджанца, который, как я слышал, еще и воевал против наших доблестных армянских войск! И у него после этого еще хватает наглости свататься к нашей девочке? Вы что, с ума сошли?
- Дедушка! - воскликнула Джулия, сжав мою руку. Глаза ее в один миг налились слезами.
- А ты молчи! - закричал на нее старик. - Ты еще ребенок, не понимаешь какой роковой шаг пытаешься сделать! К сожалению, твои родители тоже… - вновь махнул он тростью уже в Самвела Манучарова. - Наш долг - уберечь тебя от самой себя. Потом спасибо скажешь...
Несколько мужчин в возрасте, сидевших рядом со Спартаком, одобряюще закивали, женщины их тоже недовольно зашушукались. Сам Спартак сидел с каменным лицом и не реагировал, глотая иногда чай. Джулия, прикрыв заплаканное лицо руками, убежала обратно в комнату и захлопнула дверь.
Наступило неловкое молчание. Я нервно теребил пальцами бахрому скатерти и не решался поднять глаза. Сердце бешено колотилось.
“Все. Ничего не получилось. Вернусь в Баку... Нет, лучше в Сибирь. Подальше…”
Но я рано подвел итог.
- Ты что так раскричался? - услышал я вдруг гневный окрик тети Инны. - У нее, слава Богу, родители есть! Какой он воевал, он курицу не мог зарезать в Баку, все смеялись. Его с улицы схватили и затащили на эту проклятую бойню, а он убежал. К нам приехал, моя бала… Не знаешь, как это делают? И если тебя позвали на совет, это не значит, что должен командовать, старый хрыч!
- Инночка, ты не понимаешь… - спустил голос на тон ниже армянский аксакал. Чем-то он напоминал мною любимого актера Армена Джигарханяна. Внешнее сходство. Тот же лукавый, но волевой взгляд из-под бровей. Даже тросточка, видимо, с рукояткой из слоновой кости вписывалась в образ.
- Я-то хорошо понимаю... - не успокаивалась “Инночка”. - Размик, не открывай мой рот! Догадываюсь, почему ты против этого брака. Не открывай мой рот! - опять повторилась она, грозя указательным пальцем.
- Дорогая, вовсе не обязательно, чтоб ты открывала свой прекрасный рот, - засуетился вдруг Размик Аллахвердян. - Ты когда молчишь, еще прекраснее выглядишь, - он примиряюще-заискивающе залил. - Артурчик джан, налей нашей Инночке то красное вино, которое перед тобой. И, конечно, там, где ты скажешь слово, я буду молчать. Считай, сто лет прошло, и я в гробу.
- Вот и молчи, - вновь недовольно заворчала тетя Инна, - дай и другим высказаться...

Мне, конечно, стало интересно тогда, чем это тетя Инна заткнула этого вроде крутого старичка. После, как-то под большим секретом, она открыла эту тайну Джулии, а та, от души хохоча, мне.
Оказывается, первой любовью Размика Аллахвердяна была азербайджанка, дочь второго секретаря одного из районов послевоенной Советской Армении. И та вроде тоже отвечала ему взаимностью. Но когда дело дошло до старейшин рода, те после долгих уговоров поставили сватам условие: мол, парень должен стать мусульманином и, соответственно, сделать обрезание.   
Хотя в советское время устои традиционных религий были основательно расшатаны, люди на подсознательном уровне следовали этим традициям, столетиями укоренившимися в их ментальности чуть ли не на генетическом уровне. Большое значение имело место в решении этих и других схожих вопросов “институт аксакальства”, с которым вынуждены были считаться даже партийные боссы.
Родня Размика сначала в гневе отказалась от предложенного, сочтя себя оскорбленной, хотя молодой Размик, чтобы добиться цели, согласен был даже на обрезание, хоть и холодел при мысли о предстоящей экзекуции. И орал во всеуслышание, что не то, что принять магометанство, хоть черту готов челом бить, лишь бы его женили на красавице Сураййе.
Видя одержимость единственного отпрыска, да и учитывая предприимчивыми армянскими мозгами выгодную брачную партию с дочкой партийного босса, родители его обратились не то к попам, не то к католикосу, что, может, во имя достижения цели, церковь даст свое благословение к требуемому “предательскому” обряду? Мол, пусть примет магометанство, женится, потом опять сделаем его добрым христианином, а заодно оставим конкурирующую религию с носом. Те вроде за чаркой доброго вина ехидно согласились. Но когда какой-то продвинутый поп поразмыслил, что религию поменять и опять принять обратно в общем-то фигня, учитывая, что Бог един, но как быть с отрезанной плотью? Ведь ее-то обратно в заводском качестве уже не прилепишь?
И переговоры “резонно” уперлись в тупик.
Убедившись в бесперспективности затеи и боясь огласки и, соответственно, коммунистической порки “сверху”, секретарь, наконец, выгнал армянских сватов прочь и переправил дочь к бакинской родне, а там спешно выдал за какого-то бедного родственника. Все утряслось. Остались довольны и аксакалы, и муллы, и попы. Только Размик получил душевную рану, преследующую его, наверное, всю оставшуюся жизнь...
Ясно, почему бравый старик так в спешке ретировался. Мало кто помнил эту историю, но, к его сожалению, не Джулина бабушка. И, конечно, то и дело разглагольствующему о величии и исключительности “армянской расы” Размику Аллахвердяну было накладно признаться, что когда-то он и сам мечтал породниться с представительницей этой “дикой” нации, как ранее выразился...   
   
Как бы то ни было, когда старик заткнулся, среди оппозиционно настроенной части родственников Джулии больше не нашлось столь харизматичного лидера. Спартак Манучаров упорно молчал и не вмешивался. Зато Артур и его жена Гаянэ активно выступили в пользу нашего с Джулией брака и других зарядили. Мол, хватит, все мы люди в конце концов, знаем, что есть Баку и кто есть бакинцы. После некоторого обсуждения - притом являющиеся в большинстве бакинские армяне перетирали тему на “родном” русском - все обратили взоры к непосредственным предкам Джулии и постепенно замолкли.
Самвел Манучаров еще долго молчал, уставившись в пустоту. Казалось, он эти разговоры и не слышал. Наконец Роза локтем осторожно коснулась его руки, выводя из оцепенения. Он глубоко вздохнул, чуть ли не по очереди рассмотрел сидевшую за столом родню и заговорил:
- Почти все мы, дорогие мои родственники, собраны в этом чужом городе по злой воле старушки-судьбы и объединены не только кровными узами, но и общей бедой, сплотившей нас еще крепче. Сегодня перед нами тяжелая дилемма - принять этого молодого человека в лоно нашей семьи или нет? Парадокс заключается в том, что душа наша радуется и ликует, человек этот из родной нам бакинской среды, вырос перед нашими глазами и является дорогим намного раньше этого дня. А разум отвергает даже саму мысль об этом, как кощунственную. И вы знаете, почему.
Мы с его отцом были большими друзьями. Наши жены были ближе родных сестер. Я не помню ни одного вкусного обеда, которым не делились. Всегда один и тот же казан возвращался то к нам, то к ним, обязательно наполненный вкусным, ароматным блюдом. И мы даже не помнили, чей этот казан.
Сегодня я не общаюсь с его отцом. Моя жена не общается с его женой. И мы не делим больше хлеб-соль. Наши народы воюют. Нас выгнали из родных домов, из нашего прекрасного города. Сотни тысяч азербайджанцев столкнулись с такой же участью. Если на небе есть Бог, а я верю, что он есть, то те слуги Дьявола, придумавшие эту муть, ответят за свои проступки. До седьмого колена будут прокляты их потомки, настолько велик грех их деяний!
Но вот теперь сын этого моего бывшего друга, теперешнего… “врага”, пришел свататься к моей дочери. Без благословения родителей, без родственников, без соблюдения наших обычаев. Как бездомный, безродный юнец... Бог свидетель, не такого счастья я желал своему единственному чаду…
Но моя дочь любит его! Как не страшно осознать, и мы относимся к нему как к родному... Что делать? Как быть? Я у вас спрашиваю, люди добрые, ответьте мне. Не хочу один нести на плечах это тяжелое бремя ответственности…

Наступившее долгое молчание было красноречивым ответом неопределенности в душах этих людей. Сжимая кулаки, я в душе проклинал судьбу, сыгравшую со всеми нами такую злую шутку. Подняв глаза, я внимательно рассмотрел полные тревоги лица Джулиных родителей...
- Раз ты нас собрал, Самик, значит, уже сделал выбор, - это сказала печальным голосом школьная подруга тети Инны, - зачем себя обманывать? От того, что мы примем Рафаэля в нашу семью или нет, он не перестанет быть азербайджанцем. Так пусть помнит, что он и бакинец. А главное, всегда, при любых обстоятельствах пусть постарается оставаться человеком. Ведь там, куда для всех нас приготовлен билет в один конец, неважно кто ты будешь - азербайджанец или армянин...
 Сынок, сегодня мы где-то с радостью, где-то с тревогой и печалью в душе доверяем судьбу нашей кровинки Джулии в твои руки. Вопреки всем предрассудкам, обстоятельствам, перешагнув через пролитую безумцами кровь... Береги ее. Не обижай. Пусть святая Дева Мария сама хранит вас от невзгод… - она, не торопясь, перекрестила нас с места. - Инна, Самик, Роза, благословите детей! Не сидите, как на похоронах...
- Джулия, джана, иди к нам, - с радостью в глазах проворковала тетя Инна в сторону спальной комнаты. - Сядь рядом с женихом. Гаянка, подай сладкий чай... Благословляю... - она перекрестила Джулию - та тихо пришла и села рядом. По инерции старушка хотела и меня перекрестить, но рука ее замерла в воздухе и медленно опустилась.
- Благословляю, - сидя, прошептал дядя Самвел, не поднимая глаз. - Будьте счастливы…
Роза разрыдалась и обняла нас.
- Откройте шампанское, какой чай? Вах!.. - это шумно заявил Размик Аллахвердян. - Артур, сынок, включи музыку! Я хоть по принципиальным позициям против, но тоже благословляю, раз ничего не поделаешь... А он, ей-богу, мне нравится, - старик обратился к рядом сидящим. - Клянусь Аствацом, у него ничего туркского нету, настоящий ариец-армянин. Даже нос нащий. Ну, почти… - тут, встретившись с моим мрачным взглядом, он гладко ушел от скользкой темы. - Теперь-таки я могу пригласить Люсечку? Такая радость, а она сидит в холодной машине и вспоминает мою маму. Где наша армянская гостеприимность?..
Выпили сладкий чай и шампанское открыли. Под родные всем бакинцам песни Боки поднялись бокалы и полились поздравительные речи. Люди в один миг переменились. Сбросив с плеч груз раздумий, все присутствующие - и стар, и млад - предались веселью. Словно лента времени прокрутилась назад в прошлое. Будто не было войны и последствий. И находились мы не в холодной и чужой Москве, а в Баку, в нашем теплом дворике в поселке Кирова...

                Какие черные
                Глаза у ней,
                Какие нежные
                Глаза у ней,

                Какие чистые,
                И лучистые,
                И прекрасные,
                Глаза у ней!

                Какие чистые,
                И лучистые,
                И прекрасные,
                Глаза у ней...

“Господи, как мало надо людям для счастья…”, - задумался я, одевая кольцо невесте, у которой и так лучистые глаза засияли ярче, чем камушки на обручальном. - “Крыша над головой, хлеб насущный и вера в светлое будущее, насколько призрачным оно не казалось бы…”

                Я розы алые
                Дарю тебе,
                И свет, и солнышко,
                Дарю тебе,

                И эту радугу,
                На небе звездочку,
                И эту песенку,
                Дарю тебе.

                И розы алые,
                И в небе звездочку,
                И эту песенку,
                Дарю тебе...

“Господи, дай мне силы…” - попросил я мысленно Верховного, когда Джулия надела и на мой палец кольцо и вновь засверкала прослезившимися от счастья глазами. Этот миг, этот ее взгляд я уже никогда не забуду. Он запечатлелся в моем сознании навеки и, наверное, последнее, что промелькнет, когда оно навеки погаснет… 


Длинный замолчал. После, бесцеремонно отобрал бутылку у Арзумана - тот намеревался наполнить его рюмку - и приложился к ней через горлышко. Беспомощно наблюдая, как емкость стремительно теряет содержимое, мы начали просыпаться от гипнотического воздействия, вызванного текстом рассказчика.
- Что ты делаешь, придурок?
Это мрачно спросил Арзуман у Бакинца, который стал за спиной Длинного и начал чего-то выискивать.
- Ищу следы крыльев. По моему расчету, они давно должны были прорезаться.
Гюля хихикнула, покрутив указательным пальцем у виска.
- Какой рассказ!.. - мечтательно пропела Аталай, положив голову на плечо Ганмуратбека. - Неужели действительно где-то есть любовь? Если бы сняли кино, я с удовольствием сыграла бы Джулию.
- Только кавалера другого найди, - съязвил Оператор. - Этот с усами годится исключительно в качестве мавра.
- Небось, сам мечтаешь о роли невесты? - тут же съязвила Гюлечка.
- О чем я мечтаю, тебе даже не снится, - профыркал Оператор, демонстративно поворачиваясь к Режиссеру. У того тоже двигался кадык из-под рюмки. - Фу, опять двадцать пять…
- Слушай, кто эту парочку к нам подсадил? - вдруг возмутился Ветеран в тельняшке. - В тюрьме такие экземпляры под нарами спят или парашу чистят.
- Что теперь нам предлагаешь, бандит, под стол лезть или в туалет перебраться? - разозлился и Оператор.
- Да куда хочешь, только не за мой стол, - категорически предупредил Ветеран в тельняшке. - А то убить могу.
- На! - показал ему кукиш Оператор. - Знаешь, какие люди за нами стоят? Вмиг определят тебя обратно на нары.
- Лучше на нарах, чем рядом с тобой, ублюдок, - с отвращением ответил Ветеран в тельняшке. 
- Кто там тявкает? - наконец подал голос, расхрабрившийся от градусов Режиссер.
- Щас ты у меня потявкаешь… - медленно начал вставать с места Ветеран в тельняшке. - И промяукаешь, и прокукарекаешь, и прокудахтаешь…
- Оставьте, - раздраженно встрянул в тему Прилизанный, - они и так отдельно сидят, делают свою работу. Они вас не трогают, и вы их… не топчите. - После обратился к Длинному:
- Голубчик, искренне говорю, очень захватывающий рассказ. Но меня интересуют больше ваши профессиональные действия, хотя вас и профессионалом-то и не назовешь… Честно говоря, мне не приходилось сталкиваться с работой наших специальных служб за бугром. Тем более в то мутное время, когда у нас даже нормальной армии не было. Мне интересно, как вы тогда работали?
- Как могли, так и работали, - невозмутимо ответил Длинный, вяло жуя кусочек ржаного хлеба в качестве закуски. - Не забывайте, сколько кадровых офицеров остались у нас тогда от советского наследия, они нас и обучали. Я по себе сужу. Меня за пару месяцев так натаскала парочка отставных гэбешных полковников, что после, в Москве себя чувствовал, как рыба в воде.
Кроме того, не сравнивайте ельцинскую Россию с путинской. Начало 90-ых было катастрофой для бывшей империи. Она напоминала больного на голову огромного медведя, в том числе и в оперативном плане. Это было время, когда, как образно пел Розенбаум, “страна кишмя кишела иностранцами, а в чертежи бабы селедку завертывали…”
Помню забавный случай. Вы не против на небольшой экскурс в сторону, - нарочито вежливо обратился он к Прилизанному.
- Валяйте… - тот вздохнул. - Чувствую, я встречу здесь старость...


ПРИМЕЧАНИЕ


матах - на армянском, дорогая
моя бала - смешанное, русско-азербайджанское, дословно - мой малыш, ласкательное обращение к ребенку у бакинцев, в том числе у армян