История четвёртая. Про всё

На первом курсе был у нас замечательный преподаватель: Иван Яковлевич Чупахин. Преподавал он логику и говорил так: я знаю логику на тройку; бог – на четвёрку; а студент – всегда на пятёрку. Ему, по-моему, казалось, что не знать логику на пятёрку – это надо быть совсем дурачком. А может, просто был добрым, после лагеря, правда, не знаю, сколько ему пришлось отсидеть.
А на пятом курсе был у нас предмет «Критика антикоммунистических воззрений». Доцент Солонин(в будущем – декан нашего факультета) с апломбом и большим удовольствием излагал нам эти самые воззрения. Ну, и под конец, конечно, как положено, - критика. Расписание занятий у нас было большое, клеточки – маленькие, и в одну клеточку помещалось только одно слово: антикоммунизм. Пока какая-то комиссия из Москвы не обратила внимание на наше расписание, и был жуткий скандал. А ещё нашим соседом по последнему этажу был экономический факультет. И вот прихожу я как-то на занятия, делаю два шага в сторону соседей – и вдруг вижу небо. Оказывается, вчера был день экономиста, факультет отмечал праздник, и декан – классика жанра – заснул в своём кабинете с сигаретой в руках. Ну, и прогорело всё насквозь. Но интересней был не пожар, а некоторые студентки экономического факультета. Там обучались несколько немок из ГДР – и они обладали весьма аппетитными формами. Некоторые наши мальчики специально в перерывах заходили к экономистам, чтобы полюбоваться на соблазнительных иностранок. Другие не ограничивались только созерцанием; так, один мой земляк из Самарканда, на курс старше, закрутил роман с одной из немок и, вроде, даже обещал жениться – а потом бросил, нашёл другую; но немка не смирилась, устраивала скандалы, требовала вернуться; в результате, как говорили, оказалась побитой горячим узбекским парнем. Из университета его выперли, как это тогда называлось, за аморалку. Слышал, вроде он потом восстановился, но специально не интересовался.
Но самое главное в учёбе – не как ты учишься, а как ты подрабатываешь. Даже местные, живущие с родителями, как правило, подрабатывали. И я, конечно, с самого первого курса – но все подработки были какими-то тяжёлыми. И вот на третьем курсе я нашёл работу, которая меня устраивала: сутки через трое, санитаром в приёмном покое больницы им. Ленина, на Васильевском острове. Принять больного, переодеть, отвезти, если надо, на рентген, а затем на отделение. Если с попадались с травмой, то белый халат в результате моих перекладываний пациента оказывался в крови, что сильно пугало следующих поступающих. Но самое интересное наступало ночью. Больные, как правило, если суждено умереть, умирают ночью. На отделениях ночью дежурили молоденькие, после училища, медсёстры и пожилые санитарки, которые и должны были по инструкции отвозить жмуров( трупы, на больничном жаргоне) в местный морг. Но санитарки к вечеру уже валялись пьяными, а девчонки по молодости боялись трупов. И звонили в приёмный покой за помощью. Попытки со стороны некоторых нагловатых обязать  меня увозить жмуров я сразу пресёк, но за порцию спирта соглашался на транспортировку. Трупы бывали не в каждое дежурство; обычно 1-2. Но выдался день, вернее ночь, когда умерло 5 человек. Под конец пил только из принципа, чтобы не развращать народ халявой.  Хорошо помню тот майский день после дежурства, когда еле плёлся домой через мост лейтенанта Шмидта. А через год я не стал продлевать эту подработку; устал от того количества смертей, невольным свидетелем которых оказался. Всё-таки быть медиком – это особый склад характера.

       В МОРГЕ

У этой краски – запах сладкий;
у этой краски – цвет тускней,
чем у заношенной заплатки,
и глуше старых простыней.
Она не даст сыграть нам в прятки:
покрасит просто, без затей,
единым цветом лоб и пятки;
она подсунет нам отгадки
на все вопросы жизни всей.

               1974