Диктатор и палач. Глава семнадцатая былое

Начальник УНКГБ по Ивановской области товарищ Шахерезадов, комиссар госбезопасности третьего ранга, приехал на вокзал города Владимира за несколько минут до прибытия поезда. Он лично сидел за рулём бежевого ГАЗ И-1 и был в прескверном настроении: вчера в середине дня ему лично позвонил нарком Малина и приказал в срочном порядке бросать все дела, уже следующим утром быть на вокзале бывшей столицы Руси и весь день быть при старшем майоре Трофиме Галине: возить, куда скажет, исполнять, что скажет. Каким образом ему в столь сжатые сроки добраться до города Шахерезадов спросить побоялся, но подчинился, оставил все дела на двух заместителей, запрыгнул в автомобиль и гнал его всю ночь до Владимира без перерыва. Сейчас, пья кофе из медной кружки в ожидании поезда, он мог быть вполне доволен собой. Про себя он ругал высшее начальство и неведомого старшего майора (ниже его, причём, по званию!), из-за которого и весь этот, как мысленно выразился Шахерезадов, балаган.

Трофим Галин приехал в личном вагоне, который в последний момент подцепили к составу. Выйдя из здания вокзала, он пошарил глазами и заметил единственный в округе ГАЗ И-1, из окна которого смотрел мужчина с лицом уголовника.

"- Вот он, загадочный старший майор, объявился. Идёт сюда."

- Вы товарищ Галин?

- Я. А ты, значит, товарищ начальник УНКГБ, тот самый, перед которым трепещет сам секретарь обкома?

"- Представь себе, тот самый. Тот самый, кто трепещет перед наркомом."

- Куда везти, товарищ Галин?

- В Закрытый город.

Каждый вторник в Закрытом городе, после революции ставшем одним большим музеем, был санитарный день и он закрывался для посетителей. Но когда Шахерезадов подъехал к воротам, одного взгляда на три золотые звёзды в петлицах хватило для того, чтобы ворота открыли незамедлительно.

- Направляйся к Борисоглебской крепости.

Спустя восемнадцать лет Трофим вернулся на улицы Закрытого города, где провёл детские годы, но воспоминания о счастливых днях сразу же перечеркнулись, как в поле зрения появилась мрачная громада Борисоглебской крепости.

Можно сказать, что Борисоглебская крепость была для русских тем же, что и Бастилия для французов - символом Старого порядка и произвола монаршей власти. Но если Бастилия была разрушена сразу в начале революции, то Борисоглебская крепость уцелела и после неё. Первоначально и её хотели разрушить, но Емелин высказал предложение оставить крепость как вечное напоминае о том, от чего они избавили себя и следующие поколения. Идею вождя поддержали в ЦК и крепость осталась на прежнем месте, став музеем тирании. Снесли лишь оборонительную стену крепости.

- Останови здесь.

Шахерезадов припарковался у тротуара.

- Я пойду один, сам оставайся на месте.

"- Разкомандовался! Ты кто вообще такой, Галин? Кто?!"

- Хорошо, товарищ Галин.

Счастливое детство было перечеркнуто одним мгновением в подвале Борисоглебской крепости, к которой Трофим и направлялся. В здание крепости его пустили без проблем, не потребовалось даже доставать удостоверение.

Спустившись по винтовой лестнице, он оказался в подвале. События почти двадцатилетней давности возникли перед его глазами так же ясно, как будто это случилось только вчера: сгорбленный и уставший отец в грязном, помятом придворном мундире, на котором золотые трехглавые орлы потускнели; Трофим шёл, не отставая, за отцом и барабанил пальцами по кобуре; шествие возглавлял тюремщик со стажем, а завершал его Емелин, который, формально, был на другом конце города. Скрипнула обшитая металлом дверь камеры нумер четырнадцать, тюремщик застыл сбоку, пропуская Федота Галина; тот не сопротивлялся. Вслед за отцом вошёл сын, а Емелин встал в дверях, загородив собой проём. Лицо тюремщика ничего не выражало, лицо Галина-отца было наполнено стоической покорностью судьбе, лицо Галина-сына расползалось в дьявольской усмешке, лицо Емелина застыло в ожидании того страшного преступления, что вот-вот состоится на его глазах.

Федот Галин остановился в нескольких миллиметрах от стены, сложил руки и наклонил голову, коснувшись кирпича, и принялся спокойно молиться, твердо уверенный в справедливости небесного суда; Трофим не спеша расстегнул кобуру, достал наган, взвесил его на руке. Емелин повидал всякое, но не смог спокойно смотреть на то, с какой лёгкостью, с каким удовольствием сын поднимает руку с пистолетом на родного отца и вышел в коридор, вытирая со лба проступивший холодный пот.

Оглушительный выстрел, глухой стук гильзы об бетонный пол. Емелин краем глаза заглянул в камеру нумер четырнадцать: Трофим с улыбкой убирал револьвер в кобуру, а перед ним лежал его отец с простреленной головой.

Перед Трофимом сцена прошлого возникла перед глазами как в театре: он увидел себя со стороны, молодого, не перебесившегося, жаждущего крови, крови, крови.... Рек крови? Нет, не рек. Водопадов.

Он не сожалел, что убил отца, но и не гордился этим. Сегодня Трофим был зрителем событий девятнадцатилетней давности, которые разворачивались перед ледяным взором его холодных глаз.

Тюремщик со стажем и лицом, которое ничего не выражало, положил труп Федота Галина в мешок, взвалил его на плечи и по винтовой лестнице поднялся на первый этаж. За ним шли Галин-сын и Емелин, за призраками былого пошёл и Трофим.

На первом этаже Емелин отделился от группы, пошёл к основной двери и растворился. Трофим и тюремщик же прошли длинную сеть коридоров прежде чем выйти на задний двор, бывший небольшим кладбищем, отделенным железной решеткой.

Сейчас за решеткой никто не ухаживал, она проржавела, незапертой дверцей играл ветер, но Трофим видел, как фигуры из прошлого открыли чугунный замок и подошли к свежевыротой могиле, по бокам которой высились две кучи земли с воткнутыми в них лопатами.

Тюремщик сбросил мешок в могилу, вместе с Трофимом взялся за лопату, и они вдвоем быстро её закопали. Трофим отдал лопату  тюремщику, они пошли к выходу и растворились.
Сейчас вместо свежевыротой могилы высился небольшой холмик, поросший травой, с покосившимся могильным камнем, на котором значилось просто: "Ф.Г.".

Трофим подошёл, сел на маленькую скамейку, коих много понаставили по всему кладбищу, перед могилой отца и снял фуражку.

- Привет, отец. Прости, за то, что так долго не навещал тебя, и за то, что без подарка. Видел бы ты своих внуков, у меня славные дети, Вера и Никифор. Они бы очень хотели увидеть дедушку... Настоящего дедушку. Дело в том, что ты не единственный мой отец, несколько недель спустя после твоей казни я был усыновлен Данилычем. Знаешь его? Да, знаешь, он же вождь революции и всё такое. Но акт об усыновлении нигде не афишировался, так что я остался Трофимом Федотовичем Галиным, а не стал Трофимом Львовичем Емелиным. Представляешь, Данилыч стал диктатором... Хотя, это очевидно. И как любой диктатор, он поставил меня перед выбором, который я не хотел делать. И он выбрал за меня. И что я могу сделать? О детях он позаботится, если я не буду противиться его решению. Видимо, это всё, что я могу: не противиться. Сожалею ли я о том, что совершил? Нет, не сожалею. Хочу ли я извиниться? Нет, не хочу. Это наша с тобой последняя встреча, отец, вряд ли я приду снова. Ну, сам понимаешь, уходить с кладбища, не оставив подарка, хамство, так что вот, держи, двести рублей. Новых. Не знаю, ценятся ли на том свете новые рубли, но они обеспеченны золотом. А золото везде ценно. Даже на том свете.

Трофим встал, положил у надгробия связку темно-синих купюр, после чего надел фуражку обратно и направился к выходу. Он решил встретиться с тюремщиком, с которым закапывал могилу отца. Это решение подогревалось знанием Трофима его фамилии.

Он без труда нашёл кабинет директора музея. Тот перепугался, когда увидел на улице характерный автомобиль, а так как сотрудники госбезопасности всё не шли и не шли, он всё больше взвинчивал себя.

Трофим вошёл без стука, резко распахнув дверь, и директор от неожиданности подпрыгнул на стуле.

- Не волнуйтесь, товарищ директор, я не по вашу душу. Пока. Скажите мне, некто Груздьев вам не знаком? Был здесь тюремщиком до революции.

- Как не знать, товарищ старший майор? Он один из двух тюремщиков, кто остался работать экскурсоводом в музее. Сейчас на пенсии, живёт по адресу улица Златовратского, дом четыре, квартира четыре.

- Спасибо, товарищ.

Когда Трофим вышел, хоть и не закрыл дверь, директор с облегчением выдохнул.

Шахерезадов спал в своём автомобиле, вытянув ноги и накрыв лицо фуражкой. Трофим растормошил его.

- Едем по адресу улица Златовратского, дом нумер четыре.

"- Я тебе что, таксист?!" - со злостью подумал Шахерезадов, но вслух ничего не сказал и завёл автомобиль.

"- Надеюсь, что хоть расходы на бензин возместят."

На первом этаже, под кнопкой электрического звонка рядом с четвертой дверью был прибит листок с надписью:

"Звонить:
Груздьеву - 1 раз;
Дирижёрскому - 2 раза;
Рябиновичу (Раббиновичу) - 3 раза;
Сапогову - 4 раза;
Утрехту - 5 раз".

Не успел Трофим нажать на звонок, как дверь открылась, и на пороге появился маленький испуганный человек, почти лысый и с горбатым носом.

- Рябинович?

- Я-я.

- Я не к вам, а к Груздьеву. Пропустите?

- Да, конечно. Вам показать его комнату?

- Да, будте любезны.

Комнатушка Груздьева и его соседа была обставлена бедно: шкаф, тумба и кровать на человека. Стена за кроватью бывшего тюремщика была выкрашена в зелёный цвет и, как и во всём доме, облупилась от времени; к стене позади своей кровати его сосед приклеил вырезанное из энциклопедии изображение Второго храма Соломона. На подоконнике стояли кактус и радио.

Груздьев сидел на продавленной кровати и листал журнал "Крокодил". Трофим сел рядом и кровать жалобно скрипнула.

- Помнишь меня?

- Нет, не помню. - с безразличием ответил Груздьев, не посмотрев на гостя.

- Я - Трофим Галин.

- Да, теперь я вспомнил, кто вы. Разве вы не переехали в Москву вместе со столицей?

- Переехал, а к тебе в гости заехал. Как старый знакомый, а не как офицер госбезопасности.

- Значит, будем на "ты"?

- Будем. Как живётся тебе на пенсии?

- Раз зашёл как старый знакомый, а не как офицер госбезопасности, то отвечу прямо: хуже, чем при заклейменных императорах. При них, хотя бы, не было дефицита, очередей, слежки. Жили не богато, но сытно. А что сейчас? Живём бедно и впроголодь. За хорошие туфли готовы убить. Я ещё молчу про отдельную квартирку, хоть и маленькую, но зато целиком и полностью свою. Даже заслуженные награды носить небезопасно.

Трофим вздохнул, сунул руку в карман галифе, достал пачку темно-синих купюр и протянул Груздьеву.

- Возьми. Здесь пятьсот рублей. Мне они скоро не понадобятся, а тебе всё равно нужнее.

- А почему не понадобятся? В монастырь, что ли, собрались?

- Хуже.

- В лагерь?

- В психушку.

- А, вот оно что. - сказал Груздьев и перевернул страницу. На деньги даже не посмотрел.

- Дают - бери, бьют - беги. Или забыли, товарищ тюремщик?

- На что мне такие большие деньги, если мне не на что их тратить?

- Возьми, отоваришся на чёрном рынке. Не бойся, это не провокация.

Груздьев всё-таки взял деньги, отложил журнал и полез под кровать, где под половицей у него была спрятана жестяная коробочка из-под мармелада, где хранились два знака отличия за беспорочную службу.

- Тайник?

- Куда ж без него.

- Ты в каком чине служил до революции?

- В чине поручика.

- В чинах ты небольших. Ну, бывай... Семён.

- Бывай, Трофим. Не угостишь сигаретой?..

Когда Трофим вышел из подъезда, Шахерезадов снова спал, но уже положив голову на руль.

- Вези на вокзал. - приказал Трофим, бесцеремонно разбудив Шахерезадова.

"- Наконец-то! Сейчас сдам его вагоновожатому и поеду к бате, отосплюсь..."

***

С Февральского вокзала Трофим отправился домой и сразу прошёл к себе в кабинет. Следы недавнего разгрома были прибраны, ничто не напоминало о нём. Устало приземлившись в кресло, он снял сапоги и положил ноги на стол. Достав из переднего ящика стола сигару Трофим закурил и задумался, пуская сизые кольца в потолок. На душе моросил мелкий тоскливый дождь.

"- Как сейчас помню кровавый угар красного террора... Эх, время-то было, золотое! Но война подходила к концу, надо было переходить на мирные рельсы. Женился, но вскоре развёлся. Печально. А ещё красный террор после Гражданской войны свернули до минимума. Не нашёл я себя в мирной жизни, как бы ни старался. Викуля, Фирка... Мои дети, мои дети... Позаботится ли Данилыч о вас, если я сбегу за границу? Белые колонизаторы в Африке местное население уничтожают целыми племенами... В преемники... В преемники я гожусь лишь для того, что бы развязать новый красный террор. Нет, Большой террор. Но руководить? Для этого нужны обширные знания в самых разных сферах, которых у меня нет. А учиться я не хочу. Вот и приходится выбирать между психушкой и ссылкой. Хрен редьки не слаще. Ладно б, только учиться, но отказаться от казней, от крови... Патовая ситуация, однако ж... Знаю! Клавдия Филипповна, она мне поможет советом, как помогала мне раньше. Решено!"

Трофим быстро одел ноги в домашние тапочки и незамедлительно отправился к Клавдии Филипповне.

Примечание. Всё вышесказанное является вымыслом автора и не относится к реальной истории. Произведение является представителем жанра "альтернативная история"