Могильщик
Роман в двух частях.
Маме.
Часть I.
Могильщик. Философ. Мастер.
Могильщик всегда говорил мало. И очень любил свою работу. Ему нравилось рыть могилы. Ему нравилось копать ямы. Ему нравилось проводить всё свободное время на кладбище. Среди молчаливых надгробий. В Тишине. Ему нравилось кладбище. Ему нравилась Тишина. Ему нравились надгробные камни. Ему нравились могилы. Их он любил больше, чем людей. Выполнял заказы и поручения с увлечением. И самозабвенно. С душою. С любовью. В высшей степени сосредоточен на деле. Величайший Философ! Истинный. Величайший Мастер! Истинный. Без преувеличений.
Могильщики обычно работают с Напарником. Вдвоём. Но наш герой роет могилы один. Он не любит людей. Не любит детей. Не любит животных. Вообще не любит компанию. Высоко ценит Тишину и Одиночество. (Уединение. Лучше так будем называть! Хотя. Как ни назови. Сами понимаете.) Выходит на работу засветло. Возвращается затемно. Время определяет по Луне и по Солнцу. Ничто не в силах отвлечь Мастера от трудов земных. Могильных и замогильных. Даже назойливые насекомые! И нестерпимая жара. Круглый год. Каждый божий день. Засушливая погодка. Парилка. Баня. Сауна. Убийственный зной. Что делать.
Жена приносит обед ровно в полдень. Полчаса на отдых. И снова за дело. Работа спорится! День клонится к закату. Могильщик возвращается домой. Но истинным домом всегда считает чужие могилы. Которые. Он сегодня столь усердно рыл. И завтра. И послезавтра. И через месяц. И через год. Так заведено. Порядок. Устой. Традиция. Жизнь. Философская профессия! А философская направленность. Смысл жизни. Зависит от глубины могил. И от недостатка внимания. Любви. Ведь на Могильщиках, известное дело, как и на тех, кому они роют, лежит печать Каина. Но они всегда должны знать, куда рыть! И кроты тоже знают. Хоть и слепые. Вечные законы бытия. Мы все их знаем. Жизнь бежит. Спотыкается, но не падает. Бежит-бежит. Жить. Нужно. Дальше. Жить. Больно. Но нужно. Жить.
Жена Могильщика тоже немногословна. Терпелива. И трудолюбива. Тоже любит работать в уединении. Замечательная Хозяюшка. Характер её определить весьма сложно. Бессловесная ибо. Усердно трудится по хозяйству. Хлопочет Золушкой. Шебуршит мышкой. Бесшумно накрывает и убирает обеденный стол. И умеет печь вкусные пирожки. С капустой и с мясом. А доброе сердце важнее слов? Как вы полагаете. Мясо точно важнее. В голодные годы живём! Трудные дни. Тяжёлые времена. Одним словом. К чему веду. Весьма неразговорчивая пара. Могильщик с супругою. Странно, что они вообще поженились. Весьма странно. И забавно. С самой свадьбы своей, казалось, не сказано между ними и двух десятков фраз. Общаются жестами и взглядами, хорошо понимая друг друга без слов. Весь их дом наполнен недошёптанными речами. Пропитан недовысказанными словами. Недовыпитыми фразами. Недовыраженными взорами. Невероятно!
Мать Могильщика умерла, когда он ещё и не родился. Ничего более про неё неизвестно. Отец его был Гробовщиком. Частенько напивался и в сердцах прикладывал сына по лицу огромным кулачищем. За то что родился. Воспитание, доложу я вам, довольно суровое. По той причине у самого Могильщика отсутствовали дети. (А знаете, друзья, поведаю я вам… Если ребёнка не любят родители – он редко сам становится Родителем! Обременительное то занятие. Весьма обременительное. Закон бытия. Небесные законы вечны. Привет!) Как-то. В очередной раз. Крепко напившись. Папаша свалился в компостную яму и сломал себе шею. Могильщика перестали бить. И у него появился шанс стать Человеком. Ведь. Зарытый в детстве клад внутри нас. Хороший он или плохой. Ценный или ужасный. К сожалению. Или к счастью. Остаётся с нами Навсегда. Единственное, что можно сделать, – научиться с ним жить. И Могильщик научился.
Ведь. Теперь воспитанием будущего Человека занялась добрая тётушка. Тётя Пчёлка. Но и та, как говорится, взяла да и ни с того и ни с сего вскоре уже после померла. Случаются чудеса на свете! Родители не подарили Могильщику тепло. Сердце. Столь необходимое для жизни. Человеческой. Это сделала добрая тётушка. Сколько успела. И отошла в мир иной. Отдала богу душу. Сыграла в ящик. Преставилась, одним словом. А затем. Опять. Снова. Вновь. Жизнь побежала своим чередом. Поскакала. Так сказать. И не осталось у Могильщика никого родного. Разве жена. Много позже уже. Вдруг и ниоткуда. Появилась на горизонте. Каравелла среди жаркого дня. Возникла. И скрасила уединение… Эх, бывал и я женат некогда… В своих мечтах. Лучшая половина жизни, други мои, – та, которая протекает по заключении брака. До брака считай и не жил вовсе. Факт! Неоспоримый. А если свадьбы так и не случится? Ну… поминайте лихом! Да и к чему нам свадьбы. Всё равно потом разводиться. Уж лучше одному. Да. Одному. Никто не предаст и не бросит. Сам возвёл высокие крепостные стены из своего Одиночества. Которые. Хорошо защищают. От предательства. Душа угасла и живёт в крепости. Но. Каждый день. Ждёт освобождения.
Но факт есть факт! У Философа появился шанс стать Человеком. Научиться жить. И он научился. Могильщик научился.
Собственно, о его жизни я и собрался вам поведать. Друзья. Данным летописным повествованием <с вашего разрешения, уважаемые будущие Читатели, то бишь вы> открываю житие Могильщика.
Я пишу для вас Книгу. Я люблю своих героев. И приветствую Читателей.
Родом Могильщик из отдалённых наших Губерний и проживает в небольшом городке поселкового типа. Живёт себе, поживает, да вот только добра не наживает. Добро задарма не получишь. И не каждому даётся оно свыше. Какое тут у нас, у нищебродов деревенских, добро? Пирожок с капустой да шелудивый пёс в полуразвалившейся будке. Ну… ещё бывает семеро голозадых ребятишек по лавкам. Голыми пятками и попами сверкают. Крохотные голодные ротики разевают. Пищат птенчики. Вот и всё наше добро. Посему. Продолжу. Не судите строго. Я не Летописец. Я неприметный сосед.
В окружении близлежащих деревенек, селушек и поселянок поживает себе потихонечку Могильщик. Мой герой. А в округе ещё имеются в достатке леса, поля, топи да болота. Ягодки, грибочки. Птички и цветочки. Пейзажи <и портреты> описывать мы, к несчастью, не умеем. Не обучены. Посему – вещаем лишь по существу дела. Чего умеем, того и вещаем. Об том. И про того. Раньше (во времена Номер Первой Инквизиции), надо сразу сказать, жизнь сельчан отличалась крайней скудостью событий. Каждый день похож на предыдущий. Скука смертная! Тоска до боли в щеках. Ничего интересного. Ничего нового. Труды и дни. Трудовые будни. (Чего никак не скажешь об увлекательной жизни Чиновников из Городских Департаментов. Вот у сиих наших дорогих сограждан ни часа без приключений! Очень интересно. Сногсшибательно! Феерично!! Но про то пущай они сами вам рассказывают. Не про них, слава богу, и роман! А про скучных поселян.) Времена же, о коих намереваемся повествовать ныне, довольно сложные. Туманные. И уже гораздо интереснее стало жить на белом свете, господа! Гораздо веселее. Не до скуки… Выжить бы хоть как-то. В некогда зачумленных местах. Хотя. О чём я говорю. Кого пытаюсь обмануть. Та же скука и осталась. Смертельная скука. Смертоносная. И сестра её двоюродная. Убийственная тоска. Мировая скорбь. Печаль. Неизбывная. Кромешный Ад. И день последующий по-прежнему похож на предыдущий. Повеселее только разве? Наверно. Жить стало легче, товарищи! Жить стало веселей! Забавно. Идёт второй год по окончании Чёрной Смерти. Наступило тяжёлое Время Номер Второй Инквизиции. Чума ушла из наших краёв. Но оставила на память неприятные «подарки». Сюрпризы. В лес и раньше-то побаивались ходить жители окрестных деревень. Гиблые места. В болотах сгинуло немало рисковых грибников и ягодников. Бедолаги. (Не жалея живота. Хотели семью накормить. Лесными богатствами. У природы урвать. И через то. Погибли.) Но отныне туда и подавно никто не совался. В леса. Там теперь живут Дохляки. Или. Как ещё иначе прозвали их. Синие Животы. Животинки. Мертвяки. Или просто Синие. Мужики. Бабы. Старики. Малые детишки. Кто таковы? Да толком не ведаю. Но. Сейчас объясню.
Синие Животы.
Дохляков пометила Чёрная Смерть. Прикоснулась к ним, но по каким-либо причинам <не вполне ясным, нечётко определённым, не обозначенным Судьбою> не убила. Почему-то. До конца не убила. Почему-то. Наполовину лишь. С тех пор они и не живые, и не мёртвые. Бог знает что. Поди разберись. Их животы посинели, как у покойников. Синюшные прожилки – толстые и тонкие, всякие разные – растянулись сеткой паутинной от животов <от пупков> по всему телу. Страсти мордасти! Калёные снасти. Палёные напасти. Такого Мертвяка разок углядишь – спать точно не будешь. До конца жизни. Ночными кошмарами измучаешься. А впрочем, впрочем. Народ у нас крепкий, задорный. Побойчее городских выскочек. Семеро одного не боимся! И не такое ещё видали. Ну и вот… Я же вам про Мертвяков начал. Пояснять. Суть излагать. Часто отвлекаюсь. Привыкайте.
Никто не знал, что делают Дохляки в лесах. Чем по «жизни» занимаются. Чем питаются. И питаются ли вообще. Могут ли мыслить и разговаривать. И чего от них ждать. Нападения? Душегубства? Подлости человеческой? Чего? Поди разбери. Неведомое пугает. Страх рождается в душе. Страх порождает страх. Ненависть родится от ненависти. Старый страх рождает новый страх. И далее по тексту. В природе всё взаимосвязано. Закон причинно-следственный. Первые месяцы после Чёрной Смерти, когда все те полумёртвые мужчины, женщины и дети с синими животами ушли жить в леса, люди страшно их боялись. Но в скором времени привыкли. Пообвыкли. Ибо как таковой опасности от них не заметили. Не углядели, одним словом. По зрелом размышлении решили. Заключили. Пусть себе живут в лесах. Синяки дохлые. Синие Дохляки. Чем дальше они от нас, а мы от них, тем лучше. Никто никого не трогает. И на том спасибо. Вот только. Только вот. Вот только раз в несколько дней выходили Синие Животы из леса в полдень, становились цепочкой перед деревьями и молча смотрели на солнце. Часа два стояли и просто смотрели. А потом. Так же молча. Мертвяцкой цепью. Полудохлою походкою. Возвращались обратно. В леса. (Яркие лучи полуденного зноя не могли ослепить их глаза, каковые, спешим сообщить, сделались тоже совершенно точно, аки у мертвецов. Белесые, безжизненные. Не особливо-то, видать, чувствительные к свету.) В чём заключалась суть странного Дохляцкого ритуала – жителям отдалённых наших деревень/Губерний неведомо по сию пору. Ясно лишь одно. В Городах Синякам места не нашлось. А изгнали их оттуда Зелёные Башмаки. Между делом. Новые персонажи. Давайте знакомиться. Кто таковы? Сейчас поясню.
Зелёные Башмаки.
«Земельники» – бывшие Чиновники Земельного Департамента, всегда (ещё с достославной поры Первой Империи) носившие зелёные башмаки, – во время свирепствования Чёрной Смерти зачем-то затеяли войну с «Лесниками» или «Лесными Приставами» из Департамента Лесного Хозяйства, облачёнными в Синие Мундиры (тоже их главный знак отличия, за что и прозвище своё по справедливости получили). Ох, Синие Мундиры. Синие Мундиры. Печальные воспоминания. Не стану отвлекаться. В связи с чем и по какому поводу началось сие жуткое непримиримое противостояние Синих и Зелёных <Земельного и Лесничего Департаментов>, к сожалению, не можем вам сказать. Сами не в курсе. Верно, землю не поделили. Или женщин. Почести. Фатеры. Или ещё чего. Зачем-то начали поперву-наперву делить. Передел сотворять. В бумагах копаться. Кротами рыться. Меты переносить. Туда-сюда. Тудым-сюдым. А потом. Делили-делили да и не поделили. Вовсе. Не сговорились. Кто знает. Жизнь Чиновничья – загадка совершенная. Сплошные тайны Инквизиторского Двора. Да только вот война занялась. У сумасшедших Чинуш. Самая настоящая войнушка. И в ходе ожесточённой схватки победу одержали Зелёные Башмаки. Они почти полностью истребили «Лесников». И отныне сделались правою рукою Великого Инквизитора, Чьё Имя, к несчастью, строжайше запрещено произносить вслух. (И мы посему, и герои наши, все без исключения, – не смеем лишний раз упоминать Его всуе! И вам не советуем.) К примеру. Если надо было кого-то выследить, поймать, запугать и тому подобное, направляли Зелёных Башмаков. Решить любую проблему. Действовали они всегда быстро, чётко и методично. А визиты их к кому-либо часто оставались загадкою. Кто и зачем их посылал – бог весть! Чего искали они в домах бедных людей? Зачем приходили. Много вопросов без ответов. И неизвестно даже, скажем вам по правде, кого больше боялись односельчане Могильщика: Дохляков или Башмаков. В тяжёлые времена живём. Тяжёлые дни. Опасности на каждом шагу. Подстерегают. Но сам Могильщик не боялся никого. Он просто рыл могилы другим. Не забывая, между всего прочего, и о том, что однажды наступит день, когда кто-то пойдёт рыть могилу для него.
Друзей у Могильщика не было. За исключением. Пожалуй. Одного странного Учёного. То ли Землемера, то ли Зодчего. Звали его все просто: «г-н Учёный». Любезный нашему сердцу г-н Учёный. Поди ж ты. Странный Человек. Любопытная Личность. Забавный персонаж. Один из любимых моих эпизодических героев. Расскажу подробнее. (Чтоб у вас понимание сию же секунду возникло. У Читателей <то бишь у вас> должно быть понимание. Об чём вообще речь.)
Учёный. Энтузиаст. Мечтатель.
Пребывание сего интересного Человека в отдалённой нашей деревне, доложу я вам, тоже остаётся по сию пору невероятнейшей загадкой для селян. Прибыл он примерно года два назад. Верно. Точнее не скажем. Откуда-то из Города. Скорее всего. (На деревенского не особоливо похож.) Аккурат по убытии Чёрной Смерти. Образованный! Сразу видно. Учёный. Привёз с собою огромный синий саквояж, доверху набитый какими-то мудреными чертежами <папками, бумагами>. И ещё много энтузиазма. В придачу. Поселился в старой пустующей хижине на окраине и регулярно получал директивы из Города. Судя по всему, от Чиновников Городских Департаментов. От кого же ещё? Чем должен был заняться – тоже не очень ясно. (Мы, люди неучёные, ничего не поняли. По правде. Хотя любопытство проявляли недюжинное. Ещё бы. Человек-то новый!) То ли вымерять в качестве Землемера территории под новые пашни, то ли готовить поля под строительство новых домов. Зданий. Построек и пристроек. (Только вот полей-то никаких нету у нас! И в помине. А пашни? Какие там к богу в карман пашни! Выжженная пустыня. Грешно сказать, смешно подумать.) А Учёный что? Всё равно приехал. Поселился. Обжился. Ну. И каждый божий день по полдня изучал бумаги и предписания. Директивы сыпались ему на голову одна за другой. Пачками летали. Почтмейстер не успевал носить. Детей своих посылал по три раза на дню. С письмами. Записками. Депешами. И сам периодически заходил. С пузатыми портфелями/сумками. Полными бумаг. Ужас!
В какой именно области науки трудился на досуге сей загадочный странный персонаж, к сожалению, тоже не можем сообщить. Однако же. Доподлинно известно: интересовался г-н Учёный весьма и весьма многими вещами. Всякими разными/разнообразными вещами. Взаимоисключающими друг друга. Научный герой! Научного склада. Ночами просиживал над непонятными чертежами. Замысловато чертил что-то пальцем в воздухе, почёсывая подбородок и подёргивая себя за непослушный чуб. Вечерами наблюдал за Звёздами с крыши хижины. А днём с увлечением ловил бабочек сачком, исследовал местных птиц в подзорную трубу и ползал на четвереньках в траве, изучая/собирая какие-то растения. Цветы. Цветочки. В общем, занимался всем понемногу. И ничем в конкретности. Бесполезной ерундой. Но нрава оказался тем не менее очень благодушного, открытого, хотя и имел притом нередко вид весьма задумчивый, мыслительный и отвлечённый. Мечтательный, одним словом. Романтический. Все мы, конечно, помним: у Учёных частенько мысли в голове разные интересные бродят. Тараканчиками ползают. Блохами скачут. Кротами роются. Крысами грызут. Откуда только берутся! И лучше не отвлекать их от серьёзных раздумий и философских рефлексий по поводу и на тему! И не впутываться в дело сие. Ох, не впутываться. Себе дороже.
Так или иначе, жил наш любезный г-н Учёный тихо и скромно, болтал мало. И хоть дело его не продвинулось пока за два года ни на йоту <ну и бог с ним! подумаешь… дело… ерунда это всё!>, любил тем не менее к нему в гости наведываться вечерами Могильщик. Подружились. Случайно. Наверно, первый и последний друг. На чём сошлись. Могильщику очень нравилась немногословность Учёного. Его молчаливая активность. Философская задумчивость. Мечтательность. Уход в себя. Уход от мира. От людей. И даже то, как он молча, в сердцах или раздумчиво, дёргал свой философский непослушный чуб. Кучерявенький. Могильщик почти каждый вечер захаживал к единственному другу в гости. Они вместе сидели на крыше полуразвалившегося домика и молча исследовали далёкие светила. Планеты. Со времён начала сей странной дружбы. Не сказано, наверно, между товарищами и двух-трёх фраз. Насколько же и я люблю своих молчаливых друзей! Правда, всех их давно уже растерял. Годами молчат. Ну и ладно… (А у вас есть друзья? Берегите их!) Если нечто уходит из нашей жизни, значит туда ему и дорога! Значит, не нужно. А как иначе-то? Не рыдать же теперь попусту. И заживо себя хоронить. Успеем могилку выкопать. Успеем. Пожить бы для начала. Немножечко пожить хочу. Помыслить и пострадать.
(И с вами, естественно, поделиться своими страданиями. Литаниями. С будущими чуткими Читателями. А с кем же ещё?:)
Других односельчан Могильщика едва ли можно записать к нему в «друзья». Да и не в «товарищи». (Громкое слишком словечко. «Дружба». Даже для обозначения отношений с Учёным. Но в качестве пояснения сгодится. Условно.) Однако. Заметим. Захаживали довольно часто соседи и их жёны – посплетничать с ним самим и с его дражайшею супругою. Перекинуться парой фраз. Парой словечек. Так сказать. Обсудить дела насущные. Дела повседневные. И я бы уточнил. Специально для вас. Не побоюсь соврать. Хорошие у них отношения. Нормальные. Весьма приятельские. Добрососедские. Добропорядочные. А кто заходил-то. Чаще других. Соседи. Из ближайших. Бондарь. Пахарь. Плотник. (Об этих чуть подробнее – после доложусь. Как к слову придутся. Недосуг сейчас ибо. Отвлекусь – мысль потеряю. Ускочет на одной ножке. В Закат. Роняя тапочку. Потом не найду!) Я заходил. И даже Лодочник в какой-нибудь раз. Вот про него сразу поясню.
Лодочник. Романтик. Жених.
Кстати, зачем у нас поселился романтически настроенный Лодочник и откуда вообще прибыл (не местный же!!), опять-таки не можем вам поведать. Последняя речка вместе с озером высохли лет десять-двадцать тому как. Топи да болота одни остались. А Лодочник числился, между прочим, в Холостяках. Присматривал, видать, себе тут невесту. Или ещё по какой причине. Прикатил. Притащился. Кто его разберёт. Я в чужие головы залезать не умею. И в свою-то страшно заглянуть. Сплошной мрак! Мрака мрачная. Беспросветная мгла. Человек так противоречив! Что остаётся? Раскинул картишки колодой Шулера. Набросал персонажей. И сижу себе. В темноте. В сумраке. В тени. В Одиночестве. В Тишине. А чево в ихних головах творится. Да почём мне знать?! Не моего ума дело. Пущай Читатели сами решают. Додумывают… Короче говоря, Лодочник мой оказался без лодки. Романтик. Философски организованный. Добродушный, мечтательный. Склонный к молчаливым рефлексиям. И довольно любопытный типаж. Умозрительная Личность. Промежду всего прочего. Но не без странностей. Улыбается слишком часто. Полоумный, что ли? И неразговорчивый какой-то. Очень подозрительно! Не люблю я улыбчивых людей. Часто улыбчивых. Беспричинно улыбчивых. Мечтательно улыбчивых. Что-то с ними явно не в порядке. Почему они улыбаются? Без причины, тем более. Странно. И весьма подозрительно! Непорядок! Но Лодочника у нас приняли на удивление хорошо. Хоть и Мастер без работы. Сапожник без сапог. А Лодочник без лодки. И без речки. Ерунда! Чем планирует на хлеб зарабатывать? И невест кормить. Собак-кошек. На каковые средства содержать? Опять-таки. Повторюсь. Я в чужие головы залезать не умею. И вам не советую.
Но чаще всех прибегал в гости к Могильщику рыжий конопатый Снуп. Вот уж кто главный сплетник на селе! Неугомонный. Непоседливый. Негодник кучерявый. С вечно выпученными, бегающими, любопытными и тоже почему-то рыжеватыми глазёнками. И страшно болтливый. Рот не закрывается ни на секунду. Женщины даже так не болтают. А уж их и хлебом не корми – дай только языками почесать!
Снуп. Снупик. Снупчик. Снупище. Сплетник. Нытик. <Вестник>.
Про Снупика расскажу подробнее. Заслуживает особливого внимания. Сей удивительный герой. Снуп вообще-то у нас легендарная Личность. Выдающаяся. Сын Писаря. Родных не имел. Кроме отца. Мать его помёрла при родах. Или до родов даже. Бог знает когда ещё. В незапамятные времена. Дело происходило. Никто её ни разу не видал. А отец. Писарь. То бишь. Служивший некогда в Городской Канцелярии. В данный момент находился на пенсии и проживал с сыном в отдалённом нашем селении. По возвращении со службы из Города. Заперся у себя. Затворник. Отшельник. Из дому никуда не выходил. Носа не казал. Мы его и не видели никогда. (Кроме тех, разумеется, кто прежде уже состоял в знакомстве с ним. Но таковых очень мало осталось. Помёрли тоже все. В дни буйствования Чёрной Смерти.) Каков из себя. Нрава каковского. Не разумеем. Чем занимался по завершении карьеры Писарьской – тоже не знаем. Даже на общих местных собраниях не присутствовал. Поселковые Советы ни разу не посетил. И сплетнями не интересовался. Весьма и весьма странный человек! Человек-призрак. Невидимка. М-да. Правда. Справедливости ради. Добавим. Когда-то давно пытался Писарь обучить сына своему делу и пристроить на какую-нибудь службу. Хоть в Городской Суд. У Снупа учёба не пошла. Не зашла от слова совсем. Отцовский неугодник. Не давалось обучение! Ни в какую. Ни в зуб копытом. Пытались определить молодого человека тоже в Ученики к Пекарю, Гробовщику, Кучеру. К кому-то ещё, боюсь соврать. Но то ли бездарен и глуповат уродился Снупик от природы своей на белый свет, то ли наоборот – слишком умён. И хитёр. Да вот только. Глядим. А никоторой профессии освоить не сумел. Так и остался просто Снупом. Очень болтливым рыжим Снупом. Мало того. Ещё и пучеглазым. Бывало, выпялит глазёнки – аж тошно становится на душе. Потряхивает и передёргивает. Просто возмутительно! Бездарь без профессии. Пучеглазик. Засранчик кучерявый.
Могильщик Снупа не жаловал весьма. От слова совсем. Чтоб вы понимали. (Ни единым звуком не удостоил. Ни единым взглядом. По крайней мере, я такого не припоминаю. Но память. Правда. Моя. Ох, моя память. Вполне может и подвести. Старею!) Шуму от Рыжика производилось многовато. А вот пользы, казалось, никакой. Или лишь казалось. Как-то почему-то умел Снуп узнавать в числе первых все без исключения местные сплетни и новости и слишком уж торопился их остальным наши сельчанам передать. Бегал из дома в дом с языком на плече. Задыхаясь. Выпучивая рыженькие глазёнки. Докладывал. Доносил. Передавал. Людей в известность ставил. Разве ж можно без новостей жить? У нас газет на селе нема. Снупик вместо газеты.
Вот и сегодня, кстати сказать, в день, коим открыли мы своё скромное повествование <летописание/бытописание/нравописание??>, вернулся Могильщик вечером домой с кладбища и застал, по обыкновению, гостей. Добрых соседей своих. Суровых и неприветливых супругов Бондаря с Бондарихой. (Вечно чем-то недовольных!) Пахаря со скромною женою-красавицею. И лысого Плотника-Холостяка. Но первым в гости прибежал запыхавшийся Снуп. Успел раньше всех. Пострел! Перекинуться парой слов с женой Могильщика.
– А вы уже слышали? Слышали? Хозяйка! Слышала? Опять пришли! Заходили в дом к Лапотнику. Двое сразу. Зелёных. У-у-у!! Башмаки!!! Зацокали железные подошвы. Я сам лично видел! Рядом стоял. Побожусь, ежели надоть! Давайте чётки. Ребёнка увели. Схватили. Старш;го. Сынка. Цепкими ручонками. Лапищами. И увели. Главное… Зачем он им? Сдались им наши дети. А жена Лапотника громко плакала. Рыдала дурёха. Аки белуга-севрюга. Выла на всю округу. Покуда муж ей по шее не надавал… Вот дела! – Снупик призадумался, выпучив глазёнки. И на пол сел. Руками за голову схватился. Заохал, заахал, запричитал.
Жена Могильщика терпеливо и ласково слушала. Она вообще была очень неконфликтной женщиной. С довольно высоким эмоциональным интеллектом. Редкий дар, доложу я вам! (У иных вон… эмоциональная зрелость что у новорождённого младенца. Или у трёхлетки. В лучшем случае. Через то и не любит их никто. Кому нужен такой моральный уродец. Моральный садист. Эмоциями своими владеть не умеющий. Ни владеть, ни управлять. Любить не будет его никто. Всем подавай сильных. Эмоционально зрелых. Красивых и умных. А слабые зачем и пошто кому надобны? Пусть одни живут. Женщины слабаков не жалуют. И костылями моральными быть им не намерены. Так-то!) Жена Бондаря, сидевшая тут же с мужем за общим столом, тоже промолчала. Вот она-то как раз женщина довольно плотная, дородная. Полная. Полная по содержанию своему внутреннему. Не только внешнему. И крайне неприветливая. Да и ласковой я бы её не назвал. Суровая. Немногословная. Под стать супругу. А Бондарь. Тоже ведь суровый. Сурово кстати почесался и проворчал:
– Забрали, значит, надоть. И не нашего ума дело. Тем более не твоего. (Злобно зыркнул в сторону обмякшего Пучеглазика.) Башмаки служат сами знаете у Кого. Нам сидеть тихонько да не влезать… Не вылезать. Не высовываться. Не вякать! Глядишь, целее будем! Дольше проживём. Помалкивал бы лучше и ты, Снуп! Может, шкуру тебе молчание спасёт однажды. Сохранишь жизнь никчёмную. Пустую. Бестолочь!
Наивный, однако же, Бондарь. Хоть с виду и суровый. (Вот парочка, доложу я вам! Бондарь с Бондарихой. Друг друга стоят. Два сапога пара. Суровые и неприветливые.) Крайне неприветливый. Непреклонный. Грозный. Насупившийся. Стальной кремень. Но наивный. Разве можно Снупа заткнуть? Удержать. Говорливый неустанный рыжий язык? Смех в зале. Чудеса в решете.
Могильщик молча сел к столу. Жена собирала ужин. Жена Бондаря ей помогала накрывать на стол.
– Нет, товарищи, не ровён час – всех наших детей уведут! С чем останемся? С кем? – не унимался Снуп, вываливая глаза из орбит. И розовым младенческим языком болтая из стороны в сторону. – Раньше хоть молодёжь уводили. Стариков. А теперь вон… за детей взялись. Что им нужно от нас? Безобразие. Возмутительно. Ни в какие уже ворота. Где такое слыхано. У честных людей детишек отбирать! Не пойму ничего…
(Да. Я тоже. Не уразумею ничего. Замысел Создателя не постигаю.)
А Снупик вообще-то прав.
Зелёные Башмаки действительно всё чаще стали захаживать в окружные селения и забирать из домов детей. Куда они их уводили и зачем – бог весть! Знать не знаем. Ведать не ведаем. Да только вот возвращались назад жители крайне редко. Один из десяти уведённых в лучшем случае. Да и то. Страшно сказать. <Господь, Пастырь мой! Упокой души наши грешные!> Возвращались-то уже совсем другие люди! Страшные. Молчаливые. Неживые какие-то. Не способные более к труду и нормальной обычной повседневной жизни. Полностью лишённые внутреннего содержания. С пустыми застывшими глазами. (Ужасающие глазницы!) Не проявляли интереса ни к чему. Сам лично видел. Чуть не обделался со страху. Штанцы замарал. Одни мертвецы кругом. Ей-богу! Могильщику-то не боязно. Мертвяков навидался. А я? Человек простой, необразованный, от смерти дальний. Короче говоря. Синяки-то ладно… – в лесах живут. А вот наши вернувшиеся невесть откуда сельчане. Мёртвые от слова совсем. Незабвенно убиенные. Убиенно забвенные. Примерно забитые. Но не убитые до конца. Кем и зачем? С нами бок о бок, как говорится. «Живут». Ежели так можно выразиться. Пытались долгое время вернуть их к жизни родственники и соседи. Какими-нибудь способами. Порасспросить о том о сём. Растормошить. В чувства привести. И в пятак заряжали. И в колодезную холодную воду окунали. И по щекам хлестали. Да какое там! Даже кормить силой приходится. Не накормишь вовремя – сами не едят. Просто сидят на трёхлапых табуретах да сморят целыми днями в окно. А глаза-то какие страшные. Пустые совершенно. Серой дымкой затянутые. Мертвяки Синие – и те живее выглядят. Грешно сказать. Страшно подумать. Чего они там высматривают этими жуткими пустыми глазами? Дела крайне непонятные, невиданные творятся в отдалённых наших Губерниях. Как после всего жить без утайки и верить во что-то светлое? Не разумею. Но живу. Страдаю и живу. Куда деваться. Ой, я отвлёкся.
Тут же Снуп распереживался. Расчувствовался. У Могильщика в гостях. На полу валяется. Ногами дрыгает. Верескотит. Слюнями брызгает в разные стороны. Хуже бабы, ей-богу.
– А ты-то чего расшумелся, неугомонный? Раскудахтался курицей-несушкой и болтушкой. Дурак! Шалтай-болванчик. Болтай-шалтанчик. Шайтан-болтанчик. (И была у меня в запасе ещё парочка шикарных супердосно-новых слов. Финдибоберных. Но, к величайшему сожалению, напрочь позабыл. Не успел записать. Эх! Дурацкая дырявая память! Ненавижу проклятую.) У тебя детей отродясь своих и нет как нет! Что ты о детях знаешь вообще? А там разберутся люди и без твоего вмешательства… – ворчливо обратилась неприветливая жена Бондаря к Снупу.
Снупа вообще мало кто любил. Больше скорее терпели. Терпимость и терпение – главные добродетели всех наших сельчан. Коих. Зачастую недостаёт, кстати сказать, многим городским жителям! Оно и понятно. В Городах крысы, нервы и тараканы. А ещё клопы. Очень больно за задние места кусают. За самые вкусные. Кровопивцы. Тяжёлая жизнь. Нервы на пределе. Не выдерживают. Сдают. Бедняги городские. А мы вот. Народ спокойный. Толерантный. Политкорректный.
Могильщик почесал живот. Бондарь тоже почесался и промолчал. На сей раз. Пахарь почесал бороду. Лысый уравновешенный Плотник молча пригладил потную лысину. Сели ужинать. Снуп куда-то убежал, ахая и вздыхая по пути. Причитал и голосил на ходу не хуже наших Плакальщиц. Долго и далеко ещё распространялся его визгливый голосок в ночи. И куриное кудахтанье. Вскоре и гости разошлись. Отужинали. Наелись до отвала. Жена Могильщика молча хлопотала по хозяйству. Немногословная любезная женщина. Эх, мне бы тоже жену! Ну да ладно. И один проживу. Как-нибудь. Дела поважнее найдутся. Чем женщин ублажать. А им всё равно мало. Всё равно бросят. Лучше одному. Как-нибудь. Как-нибудь. Жизнь такая короткая. И она может стать ещё короче. Если женюсь! Лучше одному. Как-нибудь. Как-нибудь.
После ужина Могильщик отправился в гости к Учёному. К другу своему. Условному. А тот уже сидел на крыше хижины и с увлечением наблюдал за Звёздами. Обрадовался малоразговорчивому гостю. Будто поджидал давно. «Ура! Могильщик пришёл!». «Заходи, заходи, товарищ!». Могильщик поднялся на крышу и молча сел рядом. Помолчали. Вдвоём. Часика два за раз посидели. Поразмышляли.
– Как продвигается Ваша работа, г-н Учёный? Надолго ли ещё с нами? – спросил вскоре Могильщик.
– Ох. Не знаю, Могильщик. (Тяжело вздохнул Учёный.) Сегодня вот новую директиву получил. Копался весь день в чертежах. Жизнь – она ведь всё равно продолжается. Всегда продолжается. Где будем завтра. Не на том ли свете. Никто тебе не ответит, друг! – Грустно вздохнул Учёный. И дёрнул себя за чуб. (Непослушный чубчик торчал у него на голове. Прямо на лбу. Будь у Учёного невеста или жена – не удержалась бы – целовала на ночь в чуб! И меня могла бы жена целовать. Не только в мой чуб. Бог миловал! Холостяк я. Не поцелует никто. И мир наш тоже не поцелует. Руку не пожмёт. Мир ведь жесток. К одиноким. Ему не жалко одиноких. Преждевременно седых.) Не отрывая, между прочим, туманного мечтательного взгляда своего от далёких светил. Планеты! Небо безлунное и звёздное. Прекрасна и величественна природа на фоне ужасных деяний людских! Страшных кровопролитий. Преступлений. И прочая. Мироздание. Великое. Человеки лишь букашки. Но не нам судить о том… Мы люди маленькие. Не в свои дела не лезем. Об чём не смыслим, об том и не размышляем. Не кудахтаем. Почём зазря. По-Снуповски. Чего видим – лишь другим передаём. Что доподлинно известно. А не сплетни всякие разные. Я опираюсь исключительно на факты! Голые факты. Вам. Излагаю. Друзья. Факты. Ничего более. Попрошу учесть!
Так о чём бишь я говорил-то?
А. Да. Учёный. И. Могильщик.
Помолчали ещё. Мы с Могильщиком. То есть Могильщик с Учёным. Любуясь Звёздами. Планетами. Звездам числа нет. Бездне – дна. А человеческая бездна. Смотрит. Смотрит. Тоже. Стоглазым Аргусом. И недоброе замысливает.
Часа через два Могильщик <неспешно> тихонько вернулся домой и лёг спать тихонько рядом с тихонько сопящей во сне женой. Что принесёт нам завтрашний день? Да кто его знает! Ночь бы пережить для начала. А ночью бывает темно и страшно. Жить страшно. Жить вообще страшно. Но живут же люди как-то. Другие одиночки. Вроде умные, но одинокие годами. И я живу.
[Логично? Логично.]
Учёный и Могильщик сошлись во одном совершенно точно: оба явно философского склада люди. Внутренне настроены и нацелены на решение философских <онтологических, экзистенциальных и феноменологических> проблем. Бытия и не-бытия. Бытия и сознания. Бытия и Ничто. Жизни и Смерти. Зодчества и мануфактурного производства. Землекопания и звёздонаблюдания. Ого-го! Есть об чём подумать. Чево обсудить. Говорили мало. Размышляли много. А иногда и. Наоборот. Вообще не размышляли. Просто жили себе (не тужили) и делали всякие разные важные дела. Каждый своё. Всем бы так. Красота.
Среди местных наших Философов следует обязательно упомянуть ещё Доктора.
Доктор. Философ. Скептик.
Не знаю, как вы, товарищи. Братья. Друзья. Чуткие Читатели. Но я вам так скажу. Откровенно и на духу. В каждом селе непременно должен быть и Доктор тоже. Свой Лекарь. Врачеватель. Хоть один образованный Человек. Почему он выбрал именно нашу отдалённую глубинку, затрудняюсь помыслить. Но сделал я Доктора также одним из героев своего романа. Или тот сам сюда просто приехал. И сам напросился в герои книги. Случайно затесался/втёрся в колоду хитрого Шулера. Так уж вышло. Чему быть – тому не миновать. Посему. И про него хочу поподробнее немножечко вам <то бишь Читателям> доложить. Раз уж к слову пришёлся.
Доктор фигура весьма любопытная. И тоже ведь Человек Науки, спешу уточнить я! Тут вам не шуточки… «Наука» – звучит гордо! Словечко. Единственный образованный у нас на селе постоянный житель (если не считать, конечно, приезжего невесть откель г-на Учёного… да ещё Писаря, Снуповского отца; но их мы в расчёт обычно не берём, поскольку один из дому носа не кажет уж много лет, а другой – пришлый – не-сегодня-завтра сгинет в небытие) – приехал он, то есть Доктор, из Города по окончании пандемии Чёрной Смерти, во время коей потерял, кстати, жену. [– Сбежал от городской суеты? – Не знаю. Не спрашивай.] И хотя сам часто прежде бывал по долгу службы в домах заражённых, сильно зачумленных, умирающих в страшных мучениях, но почему-либо не заразился (случайно?) и остался жить. (Удивительно!) Видать, велено именно Доктору выжить. По указаниям Судьбы. По наречению Вселенной. Смерть ведь не всех забирает. То есть. Ждёт всех. Конечно. Но забрать не всегда может быстро. Так вот. Продолжу.
Как человеку образованному и начитанному – ему, Доктору то бишь, вестимо, крайне тоскливо и скучно жить среди нас. Невежественных невежд. Тёмных. Туповатых. Грамоте не обученных. Ни единой книги за всю жизнь не прочитавших. Да мы и в глаза книгу не видели. Как выглядит вообще. И алфавита не знаем. И потому, возможно, прохаживается наш Лекарь зачастую с грустным меланхолическим видом по деревне, настроенный крайне философски. С философически настроенной тощей шевелюрой. Буквально заточенный на решение онтологических, экзистенциальных и феноменологических проблем. Не шуточные проблемы, доложу я вам! Серьёзные. Детей они с женой в своё время не прижили. Не дал господь. Посему Доктор. Вдовец. Человек одинокий и печальный. Интровертного плана Меланхолик. Чёрный. Крайне мрачный. С грустинкой за щекой. Чёрная Смерть давно ушла, а он всё грустил и грустил. Размышлял и размышлял. (И в чёрном толстенном плаще, кстати, разгуливал обыкновенно по селу. Имел, одним словом, обыкновение наряжаться во всё чёрное. Траурное. Да мы-то привыкли. Нам ровно. Не обращали внимание.) Вспоминая прошлое. Анализируя настоящее. Заглядывая в будущее. И ничего, к сожалению, кроме сплошного мрака, в том прошлом, настоящем и будущем не усматривая. Посему. Частенько обращался замогильным голосом к Могильщику при случайных редких встречах:
– Вот видишь, Могильщик, ты могилы всё роешь да роешь. А люди всё умирают да умирают. Не видно ни конца, ни края Смерти. Всех она заберёт. Проклятая. Никто не спасётся. Бессмысленное существование…
На что и отвечал Доктору хмуро Могильщик всегда непременно одно и то же:
– Люди всегда будут умирать.
Логика железная.
(И Доктор не спорил. Ибо уважал он любую профессию, каковая имелась в дни нелёгкие, смурные. Пасмурно-мрачные. Тонально-серые. Только вот женщин наших деревенских Доктор почему-либо сторонился. Недолюбливал их. Или побаивался. Бог знает. Хотя многие незамужние (да и замужние тоже! тут дело такое) дамочки к нему недюжинный интерес проявляли. Интересовались. Причёски поправляли. Платья одёргивали. Даже пирогами пытались угощать. В гости на чаёк с лимончиком зазывать. Али сами к нему напрашивались. Носы засовывали. В окошки заглядывали. Никак не действовали сии поползновения на Доктора. Грубо сказать. Чихал на наших женщин. Чёрный Меланхолик. Король Интровертов. Избегал всячески. А вот я бы от пирогов не отказался. Кстати. Халявных. Никогда не отказываюсь. Через то и жирный стал. Аки бочка. Прожористый и обжористый. Проглот. Обжора. Жадина. Жмот. Ужас!)
Не жаловал Могильщик, когда его работу обсуждали. Мешались в его дела. Рабочие или семейные. В ответ не грубил. Не хамил. Молчал терпеливо. Но. Всё-таки. Хмурый тип Могильщик. Смурной. Неразговорчивый. Неприветливый. Задумчивый. Действительно. А что поделать. Люди-то рождаются уже с характерами. А вот воспитание их характеры ломает. Да так ломает – иной раз глядишь: не Человек уже вырастает, а чудище какое-то стозевное да стоглавное, ей-богу! Моральное Чудовище. Родственники постарались. Воспитали любимого долгожданного ребёночка на славу. Кулаками да розгами. Ничего не скажешь. Моральное Уродище. Чудище-юдище лесное. Вот и люби потом такое. Кому оно надо-то. Заморочки заморачивать. Легче бросить. Пусть счастие сие достаётся кому-небуть другому. Непосильный груз. Для хрупких женских плечиков. И бросают часто. Часто. Бросают. Не могут полюбить. Одиночество – единственный самый верный друг. Ёлки-палки. Опять я отвлёкся!
На следующий день работы приключилось мало, и Могильщик после завтрака отправился по делам. К Сапожнику заглянул. К Старьёвщику. Или ещё куда. Я не помню. Мне не докладывают! А далее. Вернувшись домой, к вечеру уже, застал мой герой в гостях у них с супругою Вязальщицу по кличке Спица. Которая. Между прочим. Принесла жене Могильщика заказ. Две большие кружевные салфетки. Кои вязать учились ещё во времена Первой Реконструкции. Но теперь ведь наступили времена Номер Второй Инквизиции! Вот что очень важно. Я уж помалкиваю про Первую Империю и Вторую Империю. Не забудем и о том… И отвлекаться постараемся как можно меньше по возможности! От основной линии повествования. И опять всё равно отвлёкся! Ох, как же, представьте себе, не люблю (люблю?) я все эти маленькие лирические отступления перед большими лирическими отступлениями, преамбулами и фиоритурами! (Люблю? Не люблю! Люблю!) Интермедии и интродукции. И всё в таком же духе. Но иногда, знаете ли, без них просто не обойтись. К сожалению. Вот и сейчас. Например. На ум приходят стародавние времена, когда люди все были почему-то друг другу братья. И семьи так легко создавались, вы не поверите! Ей-богу. Гадом буду. А чего. Общие жёны. Общие мужья. Дети все общие. Поди разбери, кто чей отец. И мать одна на всех. Матриархат. Палеолит. Мезозой. Промискуитет. Красота! Лепота! А сейчас что? Вы посмотрите. Только лишь встретишь Женщину своей Мечты и захочешь создать с ней семью… как вдруг она сообщает тебе удивительную новость: ты Чудовище. Чудо-Юдище. Моральный уродец. И такой ей, мол-дескать, не нужен. И ведь права же. Права. Права во всём. Чего выходит по итогу, друзья. Не будет у меня никогда семьи, что ли. Похоже на то. Разве кто-нибудь когда-нибудь сможет полюбить Чудовище. Не исключено. Исключено. Хотя. Во времена Второй Реконструкции какие чудеса только не случаются на свете, доложу я с уверенностью вам <то бишь будущим Читателям>. Вторая Реконструкция. Номер Вторая Инквизиция. Дела не шуточные! Поглядим. Мало ли. А вдруг.
Так вот. О чём бишь мы…
Могильщик. Супруга. Гостья. Вязальщица.
Ах, да… Вязальщица!
Вязальщица. Помощник. Хранитель.
Вязальщица Спица – та, сразу скажем, удивительная женщина. Невероятная. Уникальная личность. Своеобычная. Неординарная. (Правда, немножечко не в моём вкусе! Дюже говорливая.) Не замужем. Бездетная. Дородная. Пышнотелая. Полногрудая. С весьма тоже полными трудолюбивыми хозяйственными руками. Кропотливыми толстенькими локтями. И, несмотря на трудолюбие своё, – весьма загорелая! И пухлогубая. Живёт хоть и одна. Но язык бойкий. Задорный. Горланит, ежели чего, на всю округу. На том конце посёлка можно услыхать. Жизнестойкая. Упоропрочная. Пуленепрошибаемая. Награждена медалью за Отвагу. (Жизненную.) Не лишена оптимизма. Огромного заряда бодрости. Откуда берётся он у неё – непонятно! Рядом с ней всегда смех и веселье. Задорье. Бойкая. Задорная. Боевая. Озорная. Но, справедливости ради, заметим: смеётся в основном она сама. Одна. Весёлая хохотушка! И откуда только взялась такая? Да ещё и в унылую пору Номер Второй Инквизиции. Аккурат после Чёрной Смерти! А у нас, знаете ли, ведь совсем не принято смеяться! Смех. Чудовищная неуместность. Да что сие есть такое вообще? Кому нужен смех. Мы люди серьёзные, деловые. Выжить бы как-то. Где-то. Для начала. Жизнь идёт неспешно, размеренно, сосредоточенно. Эмоции не приветствуются. Каждый занят своим делом. Каждый в меру трудолюбив. В меру философичен. В меру полезен. Даже Снуп. Старательно заботится о том, чтобы сельские новости и сплетни своевременно доходили до любого без исключения жителя отдалённых наших деревень. А это вам, между прочим, не шутки! Не успей вовремя донести новость до ни о чём не ведающих соседей, глядишь, а она уже и не новость! Старьё. С бородой. Поди ж ты. Кому надобны новости, кои уже и не новости вовсе? Скукотища. Унылая тоска. Люди хочут пищи для своего ума! Требуют хлеба и зрелищ. А тут вдруг хохотушка. Смеётся. Голосит. Горланит. Бог знает что. Но я, кажется, опять отвлёкся.
В искусстве своём Вязальщице не нашлось, конечно, равных. В отдалённых наших селениях. (Я не особливо разбираюсь в вязаниях. Посему. Извиняйте, други, здесь без комментариев! Однако люди, подобные Спице, всегда имели большой авторитет в моих глазах. По причине их бодрого оптимизма. А я жуткий реалист. Чёрный Меланхолик. Но зато рыжий и кучерявый! Кудрявец. И чубчик тоже кучерявый.) Схемы для вязания у неё самые лучшие. Самые редкие. Но и кроме того. Сразу замечу! Очень хорошо умела Вязальщица хлопотать и по хозяйству тоже. Пекла довольно вкусные пирожки. С капустой и с мясом. (Матушка моя покойная. Тоже. Бывало. Вкусных пирожков напечёт. Сто лет не ел. Но до сих пор их запах помню. И вкус застыл на языке. Застряло. Застряло воспоминание. Где ты сейчас, мама? Ты счастлива.) Не хуже жены Могильщика. К коей. К слову сказать. Относилась ласково и трепетно. Любовно, одним словом. А вот Могильщика. Наоборот. Дюже недолюбливала. За его нелюдимый, неразговорчивый нрав. (Неразговорчивый нрав. Так говаривали во времена Первой Реконструкции.) Считала, мол-дескать, жене Могильщика не повезло с мужем. И как угораздило-то вообще с таким связаться? Бирюк бирюком. Бобр-молчун. Жалела её безумно. Бедняжку. Чаще всего не уставала она говаривать/повторять/внушать/увещевать <да вы не обращайте внимание, друзья!! я просто не разумею, которое слово из четырёх выбрать.. я же не Летописец; посему зачастую предлагаю вам варианты на выбор, сами и решайте>, строго обращаясь к жёсткому упористому Молчуну:
– Никого ты не любишь, Могильщик. Ничегошеньки тебе не интересно, кроме дурацких могил! Глянь, каков! Что за человек, а?! Невозможно! Невозможный сухарь. Бездушный. Невыносимый. Вообще не Человек. Как же тебя земля-то носит. Нехристь окаянный! Уму непостижимо!
А Могильщик неизменно либо упористо молчал в ответ. Философически кряхтел, кашлял, чесался. Либо отвечал всегда одно и то же:
– Кто-то же должен ямы мостырить. Вот ты умрёшь, кто тебе могилу рыть будет? Не подумала. А зря. Поразмысли на досуге…
– Эх, ты! Балда. Слеп хуже крота. Роешься. В земле всё копаешься. Жуком-навозником. Жуком-могильщиком. Возишься. Лопатой скребёшь. Ничего не понимаешь! Не ведаешь. Вокруг не видишь совершенно. Не живёшь даже. Просто существуешь. Мертвец бродячий. Кошмарное. Бездумное. Безмысленное. И бессмысленное. Пустое существование. А жизнь кипит. Бурлит и пенится. Жизнь. Жизнь!
[А чего это вдруг безмысленное? У Могильщика есть мысли. И много. Наверное. Разных. Интересных. Я их просто не знаю.]
– Все профессии хороши, Спица. Не ворчи. Садись лучше чай пить. У меня и пирог уж подоспел, – ласково и примирительно вставляла свою реплику добродушная, терпеливая жена Могильщика. Ласковая. Добрая Хозяюшка.
На том и иссякала беседа. Как правило. По обычаю. Спотыкалась о чей-нибудь миролюбивый нрав. Молча садились пить чай. Жевать вкусные пирожки. Все, кроме Вязальщицы. Молча. А у неё-то рот не закрывался ни на секунду. Не заткнуть, не остановить. Рассказывала смешные истории и хохотала сама с собою. Жевала плюшку и с набитым ртом продолжала разговоры разговаривать. Речь лилась реченькой-рекой. Да что там рекой. Потоком! Водопадом. Ни сучка, ни задоринки в неё не вставить. Слова не ввернуть. Иной раз серьёзно задумаешься: вот почему такие добродушные, хозяйственные, жизнерадостные, пышнотелые, жутко болтливые женщины – и вдруг безмужние, бездетные. Бессемейные. Как же можно, право, а? Несправедливость творится на Планете, люди добрые! Ей-ей-богу, несправедливость. Поговаривали, правда, будто бы с недавних пор внезапно заинтересовался Спицею брат Шляпника К. Чья жена. Известно. Некогда казнена за кражу нижнего белья, а сам он вместе со всеми детьми своими сгинул куда-то в небытие ещё при Чёрной Смерти. Пандемия. Жу-у-уткая вещь. Ох, сколько же людей унесла Чёрная Смерть! Море-море. Три четверти населения, почитай. Скосила… Но быль наша всё ж не о Чёрной Смерти. Слава богу. Посему продолжим! У нас новый герой появился на горизонте. Будем знакомиться.
Шляпник. (То есть. Брат Шляпника. Но сокращённо выходит просто Шляпник.) Псих безобидный. Безумец. Мечтатель.
Он сумасшедший. Он бредит о потерянных местах. Он грезит о душе похоронённой. Он опечатка в Мироздании. Которую. Создатель. Всё никак не могёт обнаружить и исправить. (Он – молчаливый укор для нас – тех, кто давно уж позабыл, что значит мечтать. Что значит прыгать с горки на горку, с ветки на ветку. Что значит в облаке летать. Что значит просто улыбаться. И просто быть собою.)
Брат того самого Шляпника К. (единственный, как мы поняли, оставшийся в живых родственник, бывший городской житель) поселился, между делом и промежду всего прочего, теперь. В нашей отдалённой Губернии. А именно в нашем посёлке, я имею в виду. Посёлке городского типа, спешу напомнить. С ишаками и индюками. С курами и петухами. Всё как полагается. Не маловажный факт! Весьма не маловажный. Но именно всё же село, а не Город. Напоминаю. Не путайте деревню с Городом. Там экологические проблемы и вымирающие саблезубые тигры. А у нас тут бабы с вёдрами. Да с коромыслами. И везде тараканы. И там, и там. Правда. Так вот.
Брат Шляпника. Потеряв семью с племянниками и всех других родных, сбежал изгнанник полоумный из Города во время буйства Чёрной Смерти. То ли спасаясь от самой Смерти, то ли ещё от чего. От безумия? (Якобы от Смерти можно спастись! Убежать. Наивные люди. Печать Костлявой не победить. Не свести ярмо. И душа тоже смертна. Ведь и её можно потерять! Или продать. А у меня есть душа? Как вы полагаете. Естественно. Есть. Чёрная. И очень злая.) (А от безумия тем более. Не спасёшься. Настигнет тебя. Поймает. И – конец!) Чем занимался доныне, имел ли какую профессию, осталось для нас неясным. По той причине называли мы его просто «братом Шляпника» или «Шляпником». Однако же. Бродили довольно устойчивые слухи. Дескать. С головой сей «брат» не вполне дружен. Мягко говоря. Чокнутый, одним словом. Чеканутый. Полоумный. Безумец. В чём выражалось сие сумасшествие, к сожалению, не можем вам сказать. (Точнее. Причины не разумеем. В болезнях душевных не смыслим. Не до того нам. Работы много. Не учёные мы, а неучи невежественные. Куда нам. До Профессоров.) Но точно был сумасшедшим. Определённо. Верное дело. Раз люди болтают, значит, правда! (В наши тяжёлые времена просто так языком трепать никто не будет, ибо всем ведомо: опасно сие занятие! Слова – воробьи. Летают быстрее пушечных ядер! И словом можно убить Любовь. Мечту похоронить. На веки вечные. И башку снести.) В деревне никто с неразумцем не общался, детей к нему не подпускали. Почему-то. И сами старались близко не подходить. Шарахались в сторону. Как от зачумленного. Да он и сам всех тоже сторонился. И не в обиде. Устроился, между прочим, на окраине. В заброшенной хижине. Где когда-то проживал Контрабандист с дочерью. (А они давно уж сгинули оба, ещё до Чёрной Смерти. Мутная история какая-то там приключилась с продажей дубовых гробов. Или с приездом некоего мрачного господина. Тёмный Человек. Подозрительной наружности. Ох, уж эти мрачные люди в чёрных мрачных плащах. Всюду норовят наследить. Ножищами грязными натопать. В душе натоптать. И сердце кому-нибудь разбить! На кораблях опять же любят плавать. Приплывать издалека. Топтаться на палубе. Прогуливаться. Чёрный мрачный глаз свой вперив в далёкую дальнюю даль. Я вот, кстати сказать, не страдаю совершенно морской болезнью. И воду люблю. Плавать, плескаться. С детства. Люблю море. Хоть человек и очень земной. Приземлённый. Земной знак. По земле родимой ножками топаю. А невеста моя бывшая. Любимая. Бросившая меня перед свадьбой. Тоже плавает лучше, чем я!)
В чём, собственно говоря, выражалось безумие Шляпника? Давайте разберём. По порядку. Всё-таки интересно. А то Читатель обвинит нас в голословии и пустословии.
Идёт бывало кто-нибудь по селу. Пастух, к примеру. Смотрит: сидит Шляпник на земле и чертит чего-то там палочкой. Или веточкой. В пыли. В грязи. И улыбается сам себе. Довольный, слов нет. Страх божий. Посредь белого дня вдруг сидеть и улыбаться. Псих ненормальный. Наш человек, понятное дело, постарается полоумного аккуратно обойти. Сторонкою. Бочком, бочком. Молча. Лишь бы не задеть. Ненароком. А брат Шляпника – тот. Как ни в чём ни бывало. Вдруг возьми да и ляпни: «Почему люди не летают. Аки птицы?» Пастух (или кто другой, прохожий). Лишь рот разинет. Да крякнет. Ну, почешется, может, ещё. Шарахнется. И припустит побыстрее шажочек. А безумец добавит вослед убегающему: «Скоро у всех людей вырастут крылья. И мы полетим. В небо. Далеко! Небо-небо. Ты прекрасно. Ты свободная стихия. Неподвластная Человеку. Пока неподвластная. Покоряем моря и небеса! Строим летательные и плавательные аппараты. Наука. Жизнь – она бежит. Вперёд-вперёд! Я хочу жить. Я очень люблю жизнь!». Сумасшедший. Как пить дать. Спору нет. Вне всякого сомнения.
А ещё в который-нибудь раз. Уже сам Могильщик. И я вместе с ним. Проходим мимо дома Шляпника. Глядим. А тот. Гоняется за чёрным поросёнком. Невесть откуда взявшимся. Свинёнок от него припустил. А тот. Шляпник. То бишь. За ним. Никак догнать не могёт. И вроде нормальная картинка. Для села. Да только вот. Зачем гонялся-то. За поросём. Вестимо, за поросём. Но в свиньях не разбирается. И даже не разводит их. Вообще не евойный кабанёнок. Черныш. Хозяин позже нашёлся. (Зеленщик.) А для чего гнался. Именно для того чтобы погладить. Порося. Вы представляете? Захотел погладить поросёнка! И ещё обиженно нам говорит. Насупился ребячливо. Дитя малое. Ей-богу. Мол-дескать. «Я ж его просто погладить хочу. Пошто он убегает? Глупыш!». Каким психом надо быть вообще… Сумасшедший. Как пить дать. Спору нет. Вне всякого сомнения.
Вот только в гости начал заглядывать сей псих деревенский последнее время всё чаще и чаще именно к Вязальщице Спице. А она, кстати сказать, единственная на селе брата Шляпника не боялась. От слова совсем. Чтоб вы понимали. Кормила его сытно, да и по хозяйству немного помогала. Навещала. Пирожками угощала. Сердобольная наша Спица! Уж дюже жалостливая… Замуж невтерпёж? Такие обычно влюбляются именно в сумасшедших. Самую неудачную пару выбирают. Страдать любят по жизни? Мазохисты? Поди разбери. Крайне непонятная и непредсказуемая вещь Любовь. Вы меня, конечно, извините, уважаемые и любезные сердцу Читатели, но кто вообще знает, чего сия за штука таковая – Любовь??? Во все времена историй рассказано и трактатов написано по данной философской увлекательнейшей теме тьма тьмущая. Несть им числа. А в решении загадки той, кажись, не продвинулись Поэты и Летописцы Первой и Второй Империи ни на шаг! Куда уж нам решать проблему сурьёзную. И курьёзную… Бедным жителям Номер Второй Инквизиции. На кусок хлеба бы для начала заработать. Бог с ней, с Любовью. Мы просто жить хотим. Тихо и спокойно. Для чего Человеку жизнь дана? Любить. Вряд ли. Все бы тогда любили. И всех бы любили. Не существовало бы одиноких бессемейников. Холостяков вроде меня. Живут одинокими. Умирают одинокими. Не у всякого ведь пара находится. Не в Любви смысл жизни. В чём-то другом. Понятно. Может, во вкусной еде? В шикарных пирожках. Всё возможно. Вы как полагаете. А тем более. Где искать любовь? Под кроватью? Под подушкой? В шкафу? В холодном погребке с продуктами? В реальном мире? Али же в мире вымышленном? Виртуальном. Или пусть сама меня ищет? А что такое Любовь? Вы как полагаете.
Поближе к героям романа вернёмся.
А в соседнем с Вязальщицей доме проживала, между прочим, сестра её Кошатница. (Как определить даму сию? Каковой характер обозначить? Боевой ли? Не знаю. Дальше видно будет. Сами уразумеете!) Тоже безмужняя, бездетная. Почему-то. Но заместо того – с огромным количеством кошек, коих имена сама вряд ли помнила. Упомнишь тут. Семью ей с избытком заменили. Животинки. Хвостатенькие и усатенькие. Кошки, к слову, крайне нелюдимые существа. Неразговорчивые, молчаливые. Домоседы, очень любящие тишину. И не жалующие непрошеных гостей. (Недавно и я случайно напросился к соседям в гости. А у них кот щекастый такой, пухлощёкий. С очень возмущенными глазами. На выкате. Из-за нежданного возмутителя его покоя. Крайне замкнутый, молчаливый. Интроверт. Не произнёс ни слова за весь мой визит! Представьте себе: просто сидел и смотрел строго и удивлённо. Строго-удивлённо. Уставился. С ног до головы меня оглядел. А в глазах столько немой тоски и дюжина немых вопросов. Наподобие: «Ты вообще кто?», «Что делаешь в моём доме?», «Когда уже отсюда уберёшься подобру-поздорову?» и далее по списку. Чудны создания твои, господи! Не перестаю удивляться…:) Однако, опять же по слухам, начал в гости захаживать к Кошатнице и весьма интересоваться её кошками весёлый скромный Лодочник. Жених! (Его так и дети наши, кстати, дразнили. «Женихом».) Ищущий приключений на свою голову. Или на заднюю натруженную часть тела. Проявлял к неприветливым животинкам недюжинный интерес, старался зачем-то подружиться с ними, разузнать получше, запомнить их имена и тому подобное. Чего не сделаешь ради женщины! Кошки покуда ещё крайне недружелюбно и с подозрением относились к немногословному весельчаку-романтику. Больше старались задним местом к нему повернуться. И гордо вытянуть хвост трубой. Выказывая всем видом своим всяческое недоверие и пренебрежение. Презрение даже. Несмотря на то. Лодочник добродушен в меру и в меру терпелив. И не зазря прибыл к нам на село. Без лодки. В делах заведения дружбы спешка ни к чему. Поспешишь – людей, как говорится, насмешишь. Поспешать надобно медленно. Всему, знамо дело, своё время… А вот по поводу душевного склада/характера самой Кошатницы ничего, к сожалению, не можем вам поведать. Женщины – величайшая загадка Вселенной. Поди разберись в их характерах! В души ихние загляни. Чево там? Прости господи. Спаси, сохрани и помилуй. Легче Луну с неба достать. (А зачем Луна? Там, говорят, живут теперь одни сплошные любопытные носы.) Знаем одно (доподлинно): уж больно схожи характерами Вязальщица и Кошатница. За словом в карман не лезут. В обиду ни себя, ни другого не дадут. Палец в рот им не клади. Оттяпают всю руку. Топорик свой быстренько выроют и выскочат с ним на тропу войны. Махаться. Ни единожного бугарину не испужаются. Головы с плеч. Ого-го. Какие женщины! Какие женщины… И все не мне достались. Бобыль бобылём. Бирюк бирюком. Холостяк обыкновенный. Да так мне и надо. Сам же виноват. Чудовище. Просто Чудовище. Или. Просто. Зверь. Зверь. С далёкого острова. Где жили-не-тужили и правили миром огромные чёрные свиные головы. И летали всякие разные противные жирные насекомые. А ещё. Пухлые мальчики. Улетевшие из дома. Отказывающиеся взрослеть. Но слишком быстро повзрослевшие. Чересчур. А вы хотите повзрослеть? Разве у нас есть выбор. Чересчур.
И была у Вязальщицы ещё одна – младшая сестра – Цветочница. Тоже. Одиноко проживала на окраине. Очень нелюдимо и замкнуто обитала, прямо скажем. Редкий гость посещал/навещал Цветочницу. Редко с кем заговаривала и она сама. Из дому выходила лишь на кладбище. Могилы цветами украшать. Убирать красиво гробы. Любила дело сие. Не гробы, разумеется. А цветы. Но более носа никуда не казала. И ни с кем разговоры не разговаривала. Хоть и нрава уродилась весьма доброго, открытого, отзывчивого. Но вот, по слухам, сердце ей, кажется, негодяй какой вроде разбил года два тому уж как. Но точно не четыре. Может, шесть лет назад? Конечно, с восемь. Не менее. Два так два. Обещал жениться. Да вдруг бросил прямо у алтаря. С другой сбежал. (Или не сбежал. А помёр вообще. Поди теперь разбери! Во времена Чёрной Смерти кто только куда не сгинул! И мёрли. И гнили. И сбегали. Аки крысы с тонущего корабля. Кто куда. И куда глаза… Но я вам так скажу. Ежели крысы бегут с корабля. То я непременно последую их примеру! А там уж – будь что будет.) Так вот. И с тех пор замкнулась Цветочница, закрылась, залезла в свою ракушку. Улиточный домик. Не желая более заводить ни с кем знакомства. Близких контактов третьего и второго рода. В романтическом смысле. Заместо того. Заводила (разводила) цветы. С увлечением. С упоением. Кудесница. Вокруг домишка красивые клумбы посажены. С любовью рассажены. Во огромном множестве и великолепии своём цветы. Видимо-невидимо красавчиков-цветочков. Растения. Глаз радуется! Неописуемая красота. Я в цветах не разбираюсь. Зато. Представьте. Г-н Учёный наш <любезный сельскому сердцу>, бывало, проходит мимо и залюбуется. А ещё иногда и весело крикнет Хозяйке, если та аккурат копается на клумбе: «Помяни наши грехи в своих молитвах, красавица! Кудесница Лесная! Садово-огородная Фея!» Та лишь тихо улыбается в ответ. Загадочно. Таинственно. Прекрасная вещь – женская улыбка. Прекрасная вещь – женское загадочное молчание. Прекрасная вещь – цветы! У них ведь часто нет дома. Но зато единственный смысл любого цветка – благоухать. Или радовать глаз. Матушка моя покойная уж больно зело любила растения выращивать. Откармливать. Хорошо разбиралась в цветах. У нас был домик с садом. А на могилке у неё теперь всё одни сорняки растут. Я редкий денёк когда выберусь. И в цветах не разумею. Ни посадить, ни вырастить не смогу. Дохнут они у меня. Аки мухи. Бывает и такое в существовании нашем жестоком, несправедливом, горестном. К примеру. Любит женщина при жизни цветы. Получает на могилу сорняки. Любит женщина мужа. А он после её трагической смерти на следующий день женится на другой. Да ещё и гадости/мерзости/пакости чудовищные, всякие разные, про жену покойную наговорит, с коей сорок лет вместе до того прожил. Чтоб себя обелить. Она уже мёртвая – всё стерпит. Зато он сам уродом казаться не будет. В своих глазах и в глазах окружающих. Мол-дескать. Жена мерзкая была. Значит, мне можно сразу после похорон жениться. К чему траур? Да и сам изменял ей всю жизнь. Напивался как скотина. Про то уж, правда, позабыл. Её грехи вымышленные/наговоренные хорошо помнит. Не свои. Настоящие. Всякое в жизни бывает. Многое довелось повидать, друзья. Многое. Не думал, не гадал. А вот. Повидал. Насмотрелся. Наслушался. Но я, по всему, опять отвлёкся. По видимости, повестёнка моя затянется надолго. Ох! Маленькие лирические отступления перед большими лирическими отступлениями. Сколько вас ещё тут будет. Море-море. Дела. Бросайте мою книжку, други! Она скучная. И невесёлая. В жизни сейчас так много грустных вещей происходит. Зачем ещё грустные книжки читать? Дела. А я всё же напишу. Вдруг кому понравится. Дела.
Так вот Могильщик. О нём вроде рассказ. О нём.
Наутро решил Могильщик заглянуть к Каменщику. Справиться, как продвигаются работы над новыми надгробиями. Или просто заглянуть. От нечего делать. По пути. Между прочим. Заметил: неспокойно в городке. Атмосфера угнетающая. Что-то назревало. Надвигалось грозной тучей. И в воздухе пахло бедой. И людей всё меньше на улицах. Окна занавешены. Во всех почти домах. Только непоседливый Снуп носится угорелым угрём на сковородке по улочкам, по закоулочкам, заглядывая во все углы, выпучив любопытные глазёнки, повесив рыжий язык на плечо, выпытывая, высматривая, вынюхивая свежие новости. Новости, новости. Скучно без вас существовать! Скучно жить на белом свете, друзья мои! Скучно. Уж лучше тоска, чем скука. Даже Одиночество лучше. Хотя. Не знаю. Не стану, пожалуй, рассуждать и развивать эту тему. Оставлю до лучших времён. Повторяться не желаю ибо.
А Могильщик знай себе идёт беззаботно по посёлку. И вдруг. Видит.
Сцена с Мясником №1.
Из дома Мясника вышли двое Зелёных Башмаков. Один вёл за собою младшую дочь хозяина. Светловолосую и голубоглазую маленькую девочку. Лет семи, не старше. Может, шести или восьми. По виду не поймёшь. А девочка, между всего прочего, шла молча, покорно, не сопротивляясь. Доверчиво держалась за руку Зелёного. Крепко вцепилась. И слегка шмыгала носом. Пальчиком его утирала. На вид ей можно было дать лет семь, не более. Или шесть. Но точно не девять. Ах, да. Я уже писал про возраст. Запамятовал. Следом выбежала жена Мясника. И сам Хозяин. Степенно вышел. Вытирая жирные руки о фартук. Покашливая. Покрякивая. Пряча глаза в землю. Мать девочки вдруг заголосила не своим голосом. Белугой завыла. Проходящая мимо дородная женщина (похожая вроде на жену Пекаря, я никак не разберу издалека; ещё и подслеповат) грозно, но тихо шикнула на неё. Беззвучно. Пальцем погрозила. А той хоть бы хны. Продолжает орать. Иерихонская труба. Воет и воет. Зелёный Башмак в толстенной шинели, хотя на улице пекло стояло, равно в адской кухне, задержал слегка шаг и обернулся. Строго глянул на плачущую/завывающую женщину. Орлиным глазом. Зорким ястребом. Коршуном ретивым. Али стервятником. Беспощадным. И сделал движение такое, будто собирался полезть в карман. Тут уж, наконец, и Мясник пришёл в себя. Взгляд у него до того был какой-то болезненно отсутствующий. Мертвецкий. Затянутый мертвечиной/трупятиной. Хмуро и молча стоял на пороге дома, глядя вослед уходящей дочери. Суровый человек наш Мясник, к слову сказать. У него теперь не руки и фартук, а душа вся в крови. В своей, не в чужой. Как бы внезапно почувствовав новую угрозу, Хозяин вдруг весь встрепенулся, очнулся <ото сна или от смерти>, схватил голосящую супружницу за плечо и, хорошенько встряхнув, отвесил ей смачную мощную оплеуху. По лицу. Здоровенной кулачищей. Вмазал на славу. (Ох, а какие у моего покойного папашки смачные и мощные ручищи были, вы себе не представляете. Огромадные кулачищи. Бывало. Помню. В детстве. Как вмажет мне со всей силы по мордасам. От души прикладывал. И к бутылке с удовольствием прикладывался. Тоже. Бурбон Первой Империи. Вот вещь знатная, доложу я вам. Эх, детство, детство! Почему ты так быстро уходишь. Зато есть что вспомнить! Лепота.) Та голосить сразу перестала. Жена Мясника. Понятное дело. Зашмыгала носом. Достала платочек откуда-то из кармана. Да какой там платочек. Тряпка обыкновенная. И начала тихонько вздыхать и охать. Вытирая слёзы. И кровь, обильно вытекающую из ушибленного носу. Зелёный поглядел ещё на неё пару секунд и гордо удалился вслед за Напарником и маленькой светловолосой голубоглазой девочкой. Лет семи, не более. Может, восьми, но точно не девяти. Вскоре все трое молча скрылись из виду. Более не удостоив никого ни единым взглядом. Только мы их и видели. Как говорится. Вот дела.
Неподалеку тоже стояли и наблюдали картину сию Учёный с Доктором, вполголоса о чём-то переговариваясь. Вполшёпота скорее. Активно жестикулируя руками. И глазьями вращая из стороны в сторону. Случайно встретились. На дороге. И давай языками чесать. Они люди Науки. Люди серьёзные. Им всё можно. И всегда есть о чём поболтать, потрындеть. Это нам. Простым гражданам поселковым. Есть время разве. Заниматься всякими глупостями? Болтать некогда. Дела надо делать. Свои собственные. А не в чужие носы засовывать. А между прочим. Я когда познакомился с бывшей невестой. Мы поняли одну вещь. Прекрасное тянется к прекрасному. Подобное притягивает подобное. Но от катастрофы не избавляет. Прошу учесть!
– Ты смотри, чево делается, брат! – шустрила Снуп уже подкрался сзади и принялся яростно шептать на ухо мне. То есть не мне, конечно. А герою моему. Могильщику. Который. Притормозил широкий шаг. Наблюдая сцену у Мясника. А ныне стоял и молча чесался. Кряхтел. Бока почёсывал. – Раньше-то бывало в месяц раз, в неделю раз приходили… Крысоловы проклятые! С дудочками своими. Волшебные флейты. Дудочники. Чтоб их земля взяла! А теперь уж… погляди… каждый божий день зачастили. Наведываются. Як к себе домой. Мёдом им намазал кто, штоле. Пороги домов честных людей. Неустанно оббивают. Шастают, детей хватают. И Мясника вон, смотри-смотри, … тоже ведь не пожалели! Даже Мясника!! Что делается… Боже-боже! Того и гляди – все мы тут и сгинем. Заживо сгниём… Зелёное побоище. Хуже Чёрной Смерти. Так оно, видать, на роду нам написано, грешникам безбожным. Помереть ни за что. Ни пошто. Ни про што. Ох, ты господи. Боже! Матушка царица небесная! Угодники божии! Святые Апостолы! Святители Угодники! Помилуйте меня, грешного… (Голосил и голосил. Причитал и причитал.)
Вот кто ж может дословно знать, чего у нас, у грешников безбожных, на роду написано? И с уверенностью о том заявлять. Разве дано Человеку постичь Судьбу свою наперёд? Разве не Гости мы всего-то лишь. Здесь. На Земле Обетованной. Грешной. Дарованной небесами. Гости. Вестимо. Временные. Глупое какое предположение! Молчал бы ты лучше, Снуп! Дурак. Ей-богу. Лучше б ты молчал. Но того не заткнуть. Рыжик голосивый!
Снуп поохал, поахал, попричитал, поголосил, помолился, побожился и стремительно понёсся разносить свежую новость по деревне. Мясник с женой постояли ещё с которое-то время на пороге своего скромного жилища, а затем молча удалились. Дверь в их дом тихо захлопнулась. А шторы зашторились. Занавески занавесились. Тишина. Конец. По сути. Жизнь остановилась. Смерть! Вот она где. Смерть. Нагрянула. Нежданно-негаданно. Недаром и я проблему учуял. Катастрофу назревающую. Пахнет в воздухе бедой. Впереди неприятности. Невроз обеспечен. То ли ещё будет. Но вперёд не забегаю покуда. Всему своё время. Время! Время… Тоже ведь отдельная тема для беседы. Весьма интересная тема. Как вы относитесь ко Времени? О. Особая стихия. Грозная, неумолимая. Не хотел отвлекаться. Недосуг ибо. Но всё-таки. Скажу пару слов. Для нас. Жителей отдалённых Губерний. Время вообще не воспринимается давно. Никоим образом. То отдельная субстанция. Живущая по своим собственным законам. Но для меня лично. Всё взаимосвязано. Прошлое, настоящее и будущее. Они не могут, не должны существовать отдельно друг от друга. Нельзя просто перечеркнуть прошлое, забыть его <каким бы мрачным оно ни было> и смело смотреть в будущее. Будущее не наступит без прошлого. Мы потеряемся там, не помня прошлого. Человек, забывший своё прошлое, – пустой человек. (А ведь плохое запоминается! Хорошее забывается.) Три грозных лика времени. Прошлое, Настоящее, Будущее. Мрачные лики Судьбы. Но жить могут лишь вместе. Триединый Царь. Триединый Бог. Всегда.
А Могильщик тем временем. Ничего не сказал. Не ответил. Почесал попу. Молча. Глубокомысленно. Развернулся и отправился к Каменщику. Продолжил свой путь, как говорится. Проходя мимо Доктора и Учёного, он краем глаза случайно услыхал горячий шёпот последнего. Прямо в ухо заинтересованному Доктору (Доктор внимательно слушал!):
– Не могу спать. Вы понимаете, г-н Доктор. Жуткая проблема. Последнее время совершенно не могу спать. Убейте! Совершенно.
– Что случилось. Бессонница?
– Если бы! … Тараканы. (!!) Они уже повсюду. Доктор! Повсюду… Ползают по потолку, по стенам, по полу, по столу. И падают с потолка прямо мне в рот. (Я храплю с открытым ртом.)
Доктор призадумался на какое-то время. Почесал подбородок. Кашлянул. А затем, видимо, решил уточнить:
– Громко храпите?
Тут уж призадумался Учёный на какое-то время. Почесал подбородок. Кашлянул. Рассеянно подёргивая непослушный чуб. А затем, видимо, решил предположить (иначе как Холостяку узнать, громко он храпит или нет? что вообще за вопросы такие? не разумею):
– Прилично, Доктор!
(Наугад ляпнул.)
Доктор опять призадумался. С сурьёзным видом почёсывая подбородок. Поглаживая переносицу. В раздумчивости. В размышлениях. Чем беседа закончилась – не знаю. Действительно. Вот как, скажите на милость, можно узнать, громко ли я храплю, ежели у меня никогда жены не было. И семьи. И сплю я всегда один. С тараканами. С дурными снами. С разбитыми иллюзиями. С несбыточными мечтами. Но с Надеждой. С Надеждой! Бредь.
А Могильщик молча пошёл дальше. Я с ним пошёл. По назначению. К Каменщику.
Действительно. Чего стоять и прислушиваться к разговорам учёных людей? Мы неучи. Необразованные. Тёмные люди. И школы нет давно. Не помню, упоминал я уже али нет? Про школу. Нет. Конечно. Я вам так скажу. Ежели б школа существовала. В незапамятные времена моего Детства. То я. Несомненно. Сохранил бы о ней самые светлые свои воспоминания. И об Одноклассниках, и об Учителях, и о самой Школе. Несомненно. То были бы мои лучшие годы. Самые счастливые. (Вне дома ибо.) Но! Школа-то сгорела, уж лет десять тому как. Али двадцать? Поди упомни… Отвлёкся опять!
Короче говоря. Могильщик молча двинул дальше. Я с ним пошёл. Придя к Каменщику, он первым делом… Да! Кстати. Забыл упомянуть. У Каменщика глаза серые. И у моей покойной матушки тоже. Так чего ж там у нас Каменщик. Давайте поближе к Каменщику. Всё-таки. И к Могильщику.
У Каменщика работа кипела. Мастер! Стоял он, между делом, во дворе и с удовольствием разглядывал деяния рук своих. Любовался. Бакенбарды пышные почёсывал, ухмылялся. Разве только в ладоши не прихлопывал и не пританцовывал на месте. Лишь завидев издали ещё Могильщика, сразу замахал руками и начал восторженно кричать и визжать:
– Гляди, Могильщик! Какой камень я изваял для Сватьи бабки Поварихи! Той. Что с неделю тому как похоронили… В землю опустили и закопали, одним словом. Схоронили. Так сказать. Гляди-гляди! Погляди! (Радостно.)
Могильщик молча расхаживал и разглядывал надгробия. Почёсывался. Начёсывал живот. Бока. Попу чесал. Позёвывал. Потирал подбородок. В паху зудело от невыносимой жары. Каменщик увлечённо рассказывал и показывал. Обливаясь п;том. Активно жестикулируя огромными трудолюбивыми ручищами. Жалует Человек свою работу. Мастер. Всегда и везде Мастер. Камни, по правде сказать, показались нам всем (или лично мне?) какими-то неказистыми, сероватыми. Мрачноватыми, скучненькими. Ну… а чего вы хотели? Для могил ведь. Простых деревенских могилок. И все одинаковые – не отличить даже на глаз. Или кажется только. Камни как камни, ей-богу! Ничего особенного в них не вижу. А вот Мастер знает. Мастер всегда углядит разницу. У одного надгробия, кстати спешим вам доложить, Каменщик задержался дольше обычного. Постоял. Посмотрел. Пригляделся внимательно. Наклонился. Нахмурился. Несколько раз с серьёзным лицом обошёл камень вокруг, по-прежнему приглядываясь, присматриваясь и сурово хмурясь. Дёрнул себя за бакен. По видимости, изъян заприметил. А камень тем временем ничем вообще не отличался ото всех остальных. Камень да и камень. Ничего не разберу. Что он там углядел? Вот вы лично видите разницу? Я вам сейчас нарисую. А. Нет. Не нарисую. Рисовать не умею. Не обучен. А моя невеста бывшая. Художница. Нарисовала меня. Самый дорогой подарок. На память. Встретились два Одиночества. А ежели б не болячки душевные. Сделали бы друг дружку счастливыми. Любимая. Художница.
Каменщик сбегал в дом за инструментом. Вернулся. Ещё раз повнимательнее всмотрелся в надгробие. И вдруг. Вновь. Призадумался. Дёрнул себя за пышную бакенбарду. Сначала за одну. Потом за другую. Что-то опять отвлекло его драгоценнейшее внимание. Прошло, верно, минут двадцать. Или сорок. Помолчали. Наконец. Каменщик выпалил. Указывая на могильную плиту.
– Глянь-ка, Могильщик. Пара жучков!
Могильщик подошёл поближе. Пригляделся. Действительно. Два жука-«пожарника» сидели рядышком на камне. Ну и что. Сидят жуки-«пожарники». Греются на солнышке.
– Жуки-«пожарники», – глубокомысленно заметил Каменщик. И опять дёрнул себя за бакен.
– Да, – коротко подтвердил Могильщик и задумчиво почесал живот и попу.
Постояли, помолчали. Минут, наверное, двадцать. Ещё. Или сорок. Глядели на жучков.
– Спариваются! – вскоре добавил Каменщик. С задумчивым видом. – Совокупляются. (Ещё минут так через двадцать уточнил он.)
– Да, – опять коротко подтвердил Могильщик и почесался.
Ещё некоторое время молча понаблюдали, как спариваются/совокупляются жуки-«пожарники». Увлекательное, промежду всего прочего, зрелище, доложу я вам! А сколько ещё интересных вещей в природе происходит. Море-море. Природа восхитительна. Её красота похожа на красоту любимой женщины. Едва уловимая и дерзкая. Природу надо любить. И понимать. И чувствовать. Я не умею. Ни природу, ни женщин чувствовать не умею. И любить не умею. По той же причине сердце моё давно превратилось в камень. Надгробный камень для Мечты. А сам я – в мертвеца. Ослеп и оглох. Живу до сих пор лишь с одной целью: вести своё неспешное повествование. И людям правду поведать. Правду нужно знать обязательно. Непременно. Правда может иной раз и спасти, и освободить. А женщины и природа – жестоко отомстить. За непонимание. Месть природы страшна. Беспощадна. Но месть любимой женщины ещё страшнее. Смертоубийственна. Не связывайтесь с женщинами. Привязанностей старайтесь избегать. Не влюбляйтесь. Это может вас убить. Любите лишь себя. Я – Росомаха. Бессмертный Зверь. С когтями. И бессмертие своё проверял: влюблялся. Посему – продолжу.
Вышла жена Каменщика. Женщина дородная, неприветливая. Не особо разговорчивая. С серым пучком на голове. (Что там у неё вместо волос? Никак не разгляжу. Каким же способом повести повествовать, если я подслеповат? И малость туповат. И глуховат. Недовижу, недослышу. Недопонимаю. И не всегда первым на место событий прибегаю. Узнаю, как правило, последним. Не всё имею возможность расслышать и разглядеть. Портреты живописать не умею. И постоянно отвлекаюсь в сторону! Беда прям, товарищи. Ей-богу. Чево делать-то? Да вы читайте, читайте дальше! Не бойтесь.) Пригласила всех в дом завтракать. Взглядом пригласила, ибо слов лишних не любила на ветер бросать. Слова – карты в колоде хитрого Шулера. И бросать их тоже следует лишь умеючи. Дело знаючи. Иначе картишки вылетят таким веером. Кому-нибудь в глаз. И по шее через то получишь. Мама-не-горюй! Могильщик (весьма кстати) отказался (тоже только взглядом), жестом поблагодарил и отправился на кладбище. Дальше уже. По своим делишкам. (В наших отдалённых селениях люди, слава богу, научились давно уж и без слов друг друга понимать. Чего о Городах никак сказать нельзя! Там дела суровые происходят. Там клопы и тараканы! И цены на проезд. Помидоры страшно дорогие. У нас, правда, тоже тараканы. Но зато хоть клопов нет. Клопов совершенно точно нет. Зуб даю!)
На кладбище любимый герой наш первым делом обошёл несколько могил. Чёрная Смерть ушла, но сама-то Смерть осталась! Явление непременное в жизни каждого. Рука об руку направляются Смерть и Жизнь. В обязанности Могильщика ещё входило ухаживать за заброшенными могилами, коих в наличии предостаточно. (Смотритель. Философ. Мастер. Надсмотрщик над мертвецами. Кладбищенский Сторож. Он же Могильщик. И всё в одном лице! Представьте себе. Ого-го.) Мотыгой выпалывал сорняки, протирал древние надгробия. От пыли. Чистил там чево-то. Следил за порядком. Солнышко уже начало всерьёз припекать. Жара стояла невыносимая. Мимо прошагал Пахарь в сторону полей. Полей наших скудных. Задержался на две секунды, серьёзно глянул, важно кивнул:
– С таким пеклом урожая хорошего опять не дождёмся в текущем году, – печально проворчал, почесал печальную бороду и уныло побрёл дальше. Бородач. По назначению.
Могильщик ничего не ответил. Продолжая медленно бродить вокруг старых могил. Успокаивали они его, верно. Нервы сейчас у многих на пределе. Такие цены кругом. Дубовые гробы дорожают. Нервная система не выдерживает. И каждый ищет, чего ему ближе по душе. Все пытаемся выжить. А жизнь – она-то всё равно продолжается! Ей на всех нас наплевать. Кому не наплевать? Близким. Ежели они у вас имеются в наличии. Берегите их. Жизнь слишком коротка. Берегите любимых!
По направлению к полудню из близлежащего леса парадным строем, длинной цепью, вышли Дохляки. Вылезли на солнце-пекло. Могильщик, по правде скажем, давно уж привык к странным «соседям», к их странным ритуалам, странным животам, странным глазам, странным повадкам, странной походке – и не обращал на них ровным счётом ни малейшего внимания. Но сегодня нечто привлекло его взгляд. Нечто необычное. Новая странность. Дохляки более не смотрели на солнце. Они смотрели прямо перед собой. И даже, как казалось, на самого Могильщика смотрели они. Да не казалось. Прямо на Могильщика они и смотрели. Встали цепочкой. По обычаю. Уставились внимательно. Глядели с интересом. С любопытством. Разум просматривался в их глазах. Разумение. Человеческое. «Забавно», – подумал я. То есть. Подумал Могильщик и почесал живот. Хотя. Что он подумал, я не знаю. Не могу в чужую голову залезть. Не пускает. Но мы с ним заметили. Кое-что. На сей раз. Дальше обычного своего расстояния отошли от леса Синие Животы. Поближе к людям. Вот уж действительно странно. Непривычно. Интересно. Забавно. Мы с Могильщиком лишь подивились. Молча. И продолжили работу.
В полдень жена принесла нам обед. То есть не нам. Конечно. Могильщику. Пирожки и молоко. Свеженькое всё. Ням-ням! Она тоже заметила изменения в поведении Дохляков. И вопросительно глянула на мужа. Молчаливо.
– Не знаю, – только лишь и вымолвил Могильщик в ответ на её немой вопрос. Пожал плечами. И опять все молча подивились. Синякам.
Вскоре. Любезная и милая сердцу супружница ушла, а Хозяин захоронений продолжил болтаться в раздумчивости по кладбищу. Не обращая более внимания на Мертвяков. Вообще. Чтоб вы понимали. Чтоб Могильщика чем-то заинтересовать. Надо о-о-очень постараться. А интерес его удержать. Хоть бы на две минуты. Невозможно. В принципе.
Вскоре. Ещё с некоторое время спустя. Дохляки бесшумно удалились. Укрылись в лесу. Залезли обратно в свои могилы. Лесные. Синячьи. Вот жизнь, а! Неумолим бег Времени.
Вечером в дом Могильщика прибежал запыхавшийся Снуп.
– А вы уже слышали новость? Ужас! Ужас!! Кошмар!!! Страсти господни. Святители Угодники! Святые Причетники!! Что делается. Что творится на белом свете, дамы и господа!!! Матушка царица небесная!!!! – заголосил рыжий Пучеглазик. Закатывая глазья к потолку. И вываливая их из орбит. Ещё чуть – и покатятся по полу. Запрыгают, заскочут зайчиками по половицам.
– Чево шумишь, – ласково спросила жена Могильщика, хлопотливо подавая на стол еду, – садись лучше с нами. Аккурат и ужинать собираемся.
– Да какой там ужин! Хозяйка!! Кусок в горло не лезет. Вы представляете?! Чего делается! Чего творится! Синие Животы. Совсем распоясались. Сегодня. Грозно и нагло. Подошли почти вплотную к полю Пахаря. Цепочкою. Подлезли, постояли молча, нахально посмотрели на Пахаря, понаблюдали и вернулись в лес. Того чуть Кондратий не прихватил. (В мешок бы засунул и унёс нашего бедного Пахаря! И как мы потом без Пахаря? Без Пахаря никак не можно существовать!) До сих пор очухаться не могёт у себя дома. Бедолага. Трупом лежит на полатях и стонет. Бороду выщипывает. Жена вокруг суетится. А он зубами лишь клацает. Да пятками сверкает. Дела. Чево же делается, а? Люди добрые! Помоги-и-и-те… – и тут Снупик… где стоял, там прям и сел. На деревянный пол. Давно его не видали таким взволнованным. Хотя. Он постоянно такой. Дурак дураком. Болтанчик. Шалтай-болванчик. Горюшко луковое.
– Подошли. Постояли. Посмотрели. И чаво теперь, – недовольно хмыкнул Могильщик. Крякнул, почесал попу и хмуро добавил: – Никто же вроде не умер.
(Будто недовольство в голосе его мне послышалось. Что не умер никто.)
– Да ты небось, Могильщик, только о смерти и мечтаешь. Чьей-либо. Лишь бы могилку пойти кому копать. (Снуп подслушал мои мыслишки.) А тут история сурьёзная. Основательная. Обдумать всё надо. Обмозговать. В сиих делах спешка ни к чему. Собрание поселковое созывать. А ну как… енти самые Животы/Животинки начнут к нам в дома заходить. По лавкам рассаживаться. Высматривать и вынюхивать. Еду со столов хватать. Ногами босыми грязными топать повсюду. Наслежать. Женщин, супружниц наших, за юбки дёргать. Чево тогда делать-то будем! А? Вы об том хоть подумайте-поразмышляйте!! Хозяева!!! Люди добрые!!!!
Могильщик лишь досадливо махнул рукой и сел с женой ужинать. Снуп, вздыхая и причитая, поминутно хватаясь за бока, стремительно исчез из поля зрения. Сгинул в небытие. Или просто побежал в соседний дом Бондаря. Новость передавать. Обрадуются гостю незваному Бондарь с Бондарихою! Кстати, Снупик же уточнил: с Пахарем приключение случилось в шесть часов вечера. Но дело было после полудня. Точно знаю. Определённо, утром. Возможно, около десяти или восьми часов утра. А время, правда, тогда определяли вообще иначе. В основном, по небесным светилам. Солнце, Луна, Звёзды. Планеты! Открылась бездна, Звезд полна. Красота. Посему и мы в нашей повести не будем отныне останавливаться на конкретных числовых значениях. Дробных сложных понятиях. Временных постоянных и константах. Переменных и константах? Нешто разумеем разве в сиих вещах? Штоле… И продолжим, пожалуй. Бытие – не-бытие. Куда сгинул Снуп. Сознание – не-сознание. Не о том хотел я порассуждать. На досуге. То пусть Доктор с Учёным обсуждают. Я на днях с Могильщиком. Тоже подслушал. Дохтура и Учёного. Чево-то они там про Сознание и Ничто балакали. А либо про Бытие и Ничто. Мы-то с Могильщиком ничего не поняли, конечно. Точнее. Он понял. Наверно. А вот я. Неуч. Не-Философ. Не-Мастер. Могу одно лишь на допросе показать. Надеюсь, эта самая Ничто, страшная Зверь, Зверюга. До меня не успеет добраться. Покуда я роман не допишу. Об одном лишь и забочусь. Об одном лишь мечтаю. Перед смертью успеть запечатлеть. Зафиксировать события. В памяти. На бумаге. Для будущих поколений. Болен я. Умираю. Мало времени. А всё остальное не беспокоит. Чихал я на философские категории. И онтологические проблемы. Экзистенциальные штудии. Феноменологические заключения. Не касаются они до меня. И вам не советую влезать сюда. В муть сию. Философическую. Бредь. Беды потом точно не миновать! Так-то.
После ужина жена Могильщика отправилась проведать соседей. К бородатому Пахарю в дом. С визитом вежливости. Ну и. Понятное дело. Поддержать. Морально. Умирающего от ужаса Пахаря. И его скромную, перепуганную до мозга костей, сероглазую супругу. А Могильщик вновь наведался в гости к Учёному. К единственному другу. Условно говоря. А Учёный уже ждал. Каждый вечер ждал. Томился в ожидании. Романтик. Ему нужны друзья. Он не любит долго бывать один. И даже в Тишине хочет посидеть с Напарником. Всем нам кто-то нужен. Нельзя жить в Одиночестве. Неправильно. Страшный Зверь – Одиночество. Кого-то надо любить. И хоть один человек на Планете должен любить нас.
– Глянь-ка, Могильщик, – сказал Учёный, когда они, по обыкновению своему, сидели на крыше. Разглядывая далёкие светила. Планеты. – Луна! В зените. Своей славы. Интересно…
Могильщик посмотрел на Луну. Луна как Луна. Чего на неё смотреть? И какой там ещё зенит. Бог с ним!
– Знаешь, Могильщик, – добавил вскоре Учёный (ещё минут так через сорок) и дёрнул себя за чуб, – во все времена. Полная Луна. В зените своей славы. Предвещала людям грандиозные события. Что-то надвигается! Нечто. Чувствую. Чую. Каждой клеточкой души своей. Ощущаю. Нечто очень важное и большее, чем все мы. Маленькие людишки. Со своими маленькими делишками. Уж поверь мне! Я-то знаю, о чём толкую…
Могильщик никогда не спорил с Учёным. Да куда и нам всем с людьми образованными тягаться! И двух классов сельской школы не окончили мы, селяне. Я алфавита даже не знаю. Школу сожгли ещё во времена Первой Реконструкции. Лет десять тому как. А новую покамест не выстроили. Упоминал или нет? Вот и сидим тут дураками круглыми. Невежи и невежды. Аж противно. Право слово!
– Странно. – Добавил ещё потом Учёный. Минут так через двадцать или сорок. Вдоволь налюбовавшись Луной. В зените. Своей славы. – Я больше не слышу, что мне говорят деревья. Они молчат. И цветы молчат. И о чём молчат? Тоже не слышу. А ведь раньше я хорошо умел понимать язык природы. Слушать голос разума и таинственный шёпот лепестков розы. Глас Тишины. Тишина. В лесу теперь лишь Пустота. Огромная и всеобъемлющая. Всепоглощающая. М-да. Что-то надвигается. Нечто. Весьма важное и страшное. Грядут перемены. Надвигается что-то. Придёт и настигнет неожиданно. Из Пустоты родится Новое. Новая Жизнь. Поверь, друг! (Могильщик поверил.)
Посидели ещё. Помолчали. Поразглядывали Луну часа два. Никак не менее. В зените. Своей славы. И Звёзды. Планеты. Интересно.
Затем Могильщик вернулся домой. Глубокая ночь наступила. Вы знаете. Ночь – моё спасение. Лишь ночью я никогда не чувствую себя одиноким. И не страшно. Следующего дня не боюсь. Какие сюрпризы принесёт новый день. Да кто его знает! Но Ночь несёт успокоение. Бывает, конечно, страшно. Тревожно. Особенно одиноко. И тоскливо. Но. Когда. Глаза закрываешь. Отключаешься от мира. Вырубается сознание. Это здорово – не думать. Все беды в основном от излишнего думания. От мрачных мыслей. Которые. Гоняем в голове. Перекатами. Туда-сюда. Тудым-сюдым. Голова бедовая. А именно Ночью. Повторюсь. Наступает успокоение души. И сны можно смотреть. А во сне мама приходит. Красота.
Рано утром в дом Могильщика прибежал мальчик. Принёс послание. Устное. Умерла престарелая тётушка нашего славного Почтмейстера. Долго мучилась бедняжка! Почтмейстер достойный человек. Достославный. Выдающийся и уважаемый. Вне всякого сомнения. Но как ни болела старушка, а всё равно – ни с того ни с сего – взяла да и вдруг померла. Бывает же. Ёлки-палки.
Могильщик выдвинулся на кладбище готовить новую могилу.
Немного погодя из лесу вылезли Синие Животы. Раньше обычного. И не встали цепочкой, парадным строем, как бывало прежде. А начали прогуливаться по пустырю. Ходили-бродили. Туда-сюда. Тудым-сюдым. Наподобие. Живых людей. Среди нас, живых. Мёртвые разгуливают. Совершенно распоясались. Катастрофа. Снупик прав. Несмотря на зенки, вечно вылупленные. Прав. Прав! Мать честная. Матушка царица небесная. Святители Угодники. Благословенные Причетники. Чево делается-то. Чево творится. Но мёртвые, правда, всегда с нами разгуливают. Туда-сюда. Тудым-сюдым. В голове. Мы же о них вспоминаем. Хоть иногда. О родных наших. Покойных. Друзьях. Давно ушедших. Они с нами и живут. В памяти. Покуда мы о них помним. А тут дело другое. Наглое. Тут есть разница. Большая разница! Попахивает даже хамством. Мертвяки среди живых. Прохаживаются. Равно как у себя дома. Ей-богу. Безобразие! Неслыханно! Возмутительно! Ни в какие ворота! И между прочим. Обратите внимание. Двое мужчин Дохляков совсем близко подошли прямо к кладбищу. Постояли. Помолчали. Уставились на Могильщика. Внимательно разглядывали. Тот ничего не сказал, по обыкновению своему. Лишь с досадой крякнул, пукнул, вытер обильный пот с лица и продолжил усердно работать киркой. Не любит наш Философ компанию. Любит трудиться в уединении. Я ведь уже вам говорил. Что ж теперь поделать. У каждого свои тараканчики в голове. А у кого-то даже и размером с кошку. И крысы ползают в воспалённом одиноком мозгу. И жизни нет. И Одиночество. Сплошное Одиночество. Давит на грудь. Убивает. Надежду уничтожает. Сильная боль. Невыносимая. Цепляешься уже за ту жизнь из последних сил. Но как уцепиться, когда больше ничего не держит? А Смерть избавляет от боли. Или другой человек. Другой человек может помочь. Спасти. Нужно его найти. Не надо сидеть и ждать спасения. Никто не придёт и не спасёт. Надо искать. Надо прийти и самому спасти. Кого-то другого. Одинокого. Одиноко ждущего нас.
Полдень приближался. Жара стояла просто несносная. Пот градом лил с Могильщика. Синие Животы скрылись в лесу. Тихо. Душно. Нечто надвигалось. Нечто добралось и до отдалённых наших Губерний. Страшное и неземное. Притопало. Ножищами грязными. Прав и г-н Учёный. Мать честная. А где покой? Не найти тебе покоя! Непокойно. Беспокойно. Неспокойно стало на селе. И на земле, и на небе. Есть многое, чего не разумеем. Мозгами нашими. Засохшими от жары. Высушенными извилинами. Пропечёнными на солнышке. Изрядно. Пока работу свою исправно работали. И не заметили. Оно пришло. Нечто. А. Тем временем. Повсюду шныряли Зелёные Башмаки. Посланники … <Дьявола>. Рыскали в домах и хижинах. Заглядывали в каждый угол. Что-то вынюхивали. Разнюхивали. Выведывали. Разведывали. Вырыскивали. Разыскивали. Высматривали. Рассматривали. Косым глазом. Устанавливали наблюдение. Слежку. Равно крысы. Истинные крысы. Побожусь. Придут, понюхают, уйдут. Падальщики. Пугали стариков, женщин и детей одним своим видом. Одним взглядом. Мертвечиной несло. Трупятиной. Отовсюду. Аки во времена Чёрной Смерти. Да пострашнее даже. Принесли Башмаки с собою запах трупный. Гнилостный и страшный. Сладковатый на вкус запах разложения покойника. Запах Разрушения и Смерти. Разрухи и Голода. Опустения и Разорения. Их толстенные зелёные шинели волочились по земле, собирая пыль и комья засохшей грязи. Бряцали железные подковы на каблуках. Цокот копыт. Топот ног парадным военным строем. Зелёная вонь. И всюду-всюду раздавался испуганный, страстный шёпот (матерей, в основном… али яких других боязливых женщин): башмаки… башмаки… они уже идут, они выследят, они поймают нас, они заберут наших детей, они убьют всех. «Мы поймаем тебя! Мы уже близко!! От нас не убежишь!!» Кто вы, таинственные «мы». Господи, помоги!
Однако вернёмся к Дохлякам. Ведь. Те тоже пугали. До смерти. А я вечно отвлекаюсь! И вечно чего-то боюсь. Но лучше быть боязливым, чем гневливым. Да. Так вот. Продолжим, пожалуй.
Слухами земля полнится. А у страха, вестимо, глаза велики. Ужас растёт стремительно. Вскоре начали распространяться сплетни и о том, будто бы видели уже Синих Животов и в деревнях. И в соседних посёлках. У ближних и дальних сельских соседей. Мертвяки. Среди нас. Вот ужас-то. Страсти-мордасти. Якобы стали Дохляки появляться везде и всюду. Прогуливались по улицам, заглядывали в окна. В мастерские заходили. С интересом наблюдали за работой. Мастеров. Кожевников, Сапожников, Кузнецов, Мельников. И прочих. Молча, правда, слава богу. Не заговаривали с селянами… Пока не заговаривали. То ли ещё будет. Вдруг они говорить умеют? Боже. Что творится на белом свете, дамы и господа! Ужас! Ужас! Могу точно сказать, как дело обстояло у нас. В нашем бедном, но скромном селении. Действительно. На следующий день. Когда. Могильщик. По обыкновению. Прибыл на любимую работу. Опять рыл любимую могилу. Продолжал рыть. Любимой киркой. Любимой лопатой. Подошёл неожиданно к нему вплотную Синий Живот. (Вот не сидится им в лесах! Чего они к нам лезут?) Мужичок такой на вид. Тощий, длинный. Костлявый. С жиденькой бородёнкой. С голым торсом. Ребристый. Рёбра торчат. Синюшник. Постоял так с минут десять, верно. Посмотрел за работой. А потом возьми да и спроси:
– Кому могилу роешь, Могильщик?
Голос скрипучий, противный. Неприятный. По мне – вроде обычного, пожалуй. Похож на голоса Чиновников поселковых и сельских Канцелярий. Да прям и не отличишь даже. (Голоса у них такие. Жестяные. Медные. Дрожащие, звенящие. Да вы небось не раз слышали. Сами знаете.) Могильщик помолчал. Разогнул спину. Почесался. Крякнул. Хмыкнул. Кашлянул. Чуть не пукнул. Вытер пот со лба. А пот градом, кстати сказать, всё лил и лил. Лил да лил. Несносная жара. А. Да. Я ж ведь уже неоднократно говорил про жару. Забыл. Повторяюсь. Прощенья просим.
– Кому могилу роешь, Могильщик?
– Себе, – едва слышно и ворчливо буркнул под нос Могильщик. Носом буркнул. И тут же немедленно и недовольно продолжил работу. Не любит, когда отвлекают. И попусту тратить слова тоже не любит. Хорошее качество! Больше дела, меньше слов. Большие поступки в отсутствии лишних красивых слов. Пустых обещаний. Всем бы так…
Дохляк призадумался. На мгновение. Но не отстал.
– Кому-кому, говоришь? – опять полез с расспросами. Активно чесался. Зенками лупился.
– Кому надо, тому и рою. Не мешай!
– Вот мешать точно не хотел. Скорее наоборот. – Синий призадумался ещё раз. На мгновение. Почесался. И вскоре добавил: – А подсобить-то не надобно тебе, штоль? Я когда-то. Представь. Брат. Неплохо управлялся с киркой и лопатой. Довольно живенько. Городской Зодчий взял меня к себе Учеником. Могу помочь. Ты только кликни, Могильщик. Гляжу, один трудишься. Без Напарника. Без Учеников. В такую жару… Тут второй нужен непременно. Землю таскать. И киркой орудовать. Сподручнее вдвоём. Истину говорю тебе, Могильщик! Да ты и сам, верно, знаешь… Зови, зови! Чего уж там… Меня мои Хомой кличут. Так и ты крикни: «Хома, подсоби!». Я сразу и прибегу. В один момент. Скучно тут у вас. Всё равно. Без работки-то. Работать хочу. Соскучился по работе…
(Божечки кошечки. Ещё и имя есть.)
И тощий Дохляк опять призадумался о чём-то о своём, о грустном. Помолчал. О работе заскучал. С интересом разглядывая Могильщика. Почёсываясь. Позёвывая. А Философ тоже молчал. В ответ. По обыкновению. Продолжал усердно орудовать лопатой. Немыслимая оказия. Вот дела. Оказывается, Синие Животы думать умеют! Есть чем думать. Поди ж ты. И даже связную речь выговаривать. Предложения составлять. Слова и фразы развёртывать в текст. Логически связанный. Неужто. Не может быть. А Синяк поразмышлял с полчаса. И опять.
– А ты почему Ученика себе не возьмёшь, Могильщик?
– …
(Вот пристал – банный лист! Ёмаё.)
Могильщик опять промолчал в ответ. О чём он думал и думал ли, к сожалению, не можем вам сказать. Дело тут странное весьма. Могильщики – Философы. По духу и складу своему. Думать, понятное дело, умеют. И побольше нас с вами. Мозг у них куда хитрее и мудрее. Устроен. Истину говорю. Гадом буду. Вот только моему Могильщику я в голову никак не могу залезть, уж простите великодушно. Не пускает он туда. И. Мысли его тёмные, что у тёмного Мастера, мне не понятны и неведомы. Мутно всё. Воды плеснули на стекло. Искажения в отражениях. Отражение в искажении. И не пытаюсь понять. И не станем пытаться понять. Бесполезно.
А Дохляк, между делом, постоял ещё с некоторое время, почесался и вернулся в лес. Работы не дали. Грустный какой-то. Или почудилось мне. Наоборот – весёлый, жизнерадостный. Активно разговорчивый. Экстраверт. Уж не Сангвиник ли? Бог весть.
А вечером. Ой. Вечером. Что вечером. Беда прям. Ей-богу. Друзья. Ей-богу.
Вечером.
Вечером разговоров была тьма тьмущая. Пришёл Могильщик домой с кладбища и в гостях у себя, между прочим, застал бородатого Пахаря и неприветливого Бондаря с жёнами. А вскоре подошёл ещё и холостой Плотник. Хоть кто-то тоже Холостяк! А не я один. Не так обидно. Все они активно, наперебой, принимали участие в беседе. В обсуждении. Живенько и лихо текла беседа. Ручейком горным бежала. Лишь одна жена Могильщика ласково и участливо помалкивала, неспешно и бесшумно накрывая всем ужин на стол. Терпеливо и толерантно. Могильщик скромно уселся в углу стола. Тихонько. Тоже. Будто Гость. Не мешаясь в дискуссию. Принялись ужинать. Странно, почему Снуп по сию пору отсутствовал. Но тот, видать, собирал последние сплетни, да ещё не дособрал. Тяжёлый труд! Скоро тоже прибежит. Верное дело.
– А я тебе утверждаю, – увлечённо и громко кричал разгорячённый Пахарь (правда, кому он кричал и зачем, не совсем понятно, ведь начало-то разговора мы с Могильщиком не застали! пропустили. теперь вот придётся слушать. с серёдки на половинку). – Нормальные они! Совершенно нормальные. Совершенно как мы. Провалиться мне на этом самом месте!
– Вот и провались! – недовольно брякнул кто-то (не разберу, кто).
– Да где ж нормальные! – сурово проворчал неприветливый Бондарь и почесал неприветливый живот. – Они даже не живые!
– И то правда, – поддержала неприветливого мужа неприветливая жена Бондаря <и тоже почесалась>. – А были б нормальные, не выгнали бы их и в леса жить. Где видано! Не видано, не слыхано. Чтоб мертвецы среди живых разгуливали. Да ещё во времена Номер Второй Инквизиции, когда сам Великий…
– А ну-ка цыц! Молчи, старая дура!! – грозно рявкнул Бондарь, не дав жене договорить. – Забыла разве. Нельзя Его Имя всуе упоминать.
Жена притихла и активно зачесалась. С виноватым видом.
– Да нет же, Бондарь, говорю тебе, – продолжал тем временем упористо настаивать на чём-то немного успокоившийся Пахарь, почёсывая и приглаживая бороду. – Я и сам поначалу не поверил. Собственным ушам не поверил. Когда они первый раз подошли. Вчера. Те двое Дохляков. Два парня молодых. На вид не дал бы я им больше двадцати лет. Каждому. Юнцы желторотые. Такое дело. Странное. Молодое. Они молчали. Правда. Вестимо. Я чуть было со страху чувств не лишился. И штаны запачкал. Хорошо хоть… сразу почти и ушли. А тут гляжу сегодня… Как дело происходило… Я, пожалуй, по порядку. Доложусь. Всю что ни есть правду целиком поведаю. Сначала и начну. Так вот… Значит. Самое. Прибыл на поля. Наши скудные. Ёмаё! Бедняцкие дохленькие пашни. Работаю. Работу работаю. Чинно, благородно. Всё аккурат по обычаю. Жара невыносимая стоит. Урожая не видать нам хорошего в текущем году… Я вам как скажу… Вот в позатом, к примеру, годе…
– Ты давай не про урожай, – недовольным, но довольно спокойным тоном перебил Рассказчика и выступил вперёд лысый уравновешенный Плотник, степенно пригладив свою блестящую от вечернего пота уравновешенную лысину. – Нам не про то интересно. Не про урожай. Подождёт покамест урожай-то. Твой. Али наш. Небось никуда не денется. Не сбегёт. А про Дохляков давай! Про Синих Животов. Не тяни резину.
Действительно. Подошли. Два парня. А дальше чего? Не люблю тоже. Когда отвлекаются. С одного на другое перескакивают. Через пень-колоду. Материал излагают. С пятого на десятое. Раздражает. Хотя сам грешу. Грешен ибо. Рад бы в рай. Но грешить очень люблю. В том числе. И лирическими отступлениями люблю грешить. Так-то!
Аккурат и сейчас. Вновь. Отвлекусь. Обещал же вам выше рассказать подробнее о соседях Могильщика. Я человек слова. Слово своё держу.
Лирическое отступление №… (не помню номера, но довольно объёмное; не первое и не последнее).
(А у лысого Плотника, кстати спешим сообщить, в очередной раз отвлекаясь от основной линии повествования, жена отсутствовала. Вот по какой причине. Не любят лысых людей наши женщины, что ли. Вряд ли. Не спешите с выводами. Или. И. И я вот тоже призадумался. Сейчас. Над данной проблемой. Я ведь не лысый. Но. Холостяк. Правда, я уже седой совсем. Мать схоронил. И поседел почему-то. Чубчик седенький. Дело серьёзное! И дело тут в другом. Наверное. Хотя… Поговаривали люди. Байку рассказывали. Достоверную. Давненько событие приключилось. До Чёрной Смерти ещё, верно. Хаживал якобы Плотник по молодости/юности к одной мадаме из Города. Когда по делам туда убывал. Видать, случайно и познакомились. С мадамочкой. Сначала. Как водится. То да сё. Пятое – десятое. Двадцатое. Бла-бла-бла. В гости захаживал. Лысину приглаживал. Основательно. Одним словом. Приглянулась, видать. Зело. Мадамочка. Давненько, да. Не скажу, сколько лет утекло. С той поры. Влюбился, наверно. Наш Плотник. Или нет. Во дела. Ох, не в характере, правда, то совсем, не в его характере. Влюбиться! Разве может серьёзный человек взять да и влюбиться?!? Да ещё и лысый! Глупость какая-то… Так вот. Не суть! А дамочка-то оказалась с Характером. Ой-ой-ой. Такой, знаете ли, палец в рот не клади! Руку целиком отхватит и не подавится даже. Но ведь и Плотник наш. Тоже. Тот ещё жук. Жучище! Не промашный парниша. Не промах. Честно скажем. Чево учудил. Удумал. Потребовал от неё, чтобы она его кормила вкусными обедами. Вы представляете??? Я, мол-дескать, говорит, на обед к тебе буду заходить, а ты меня корми! Бесплатно. За твой счёт. То бишь. Надо ж было такое выдумать! Хитрец. А Мадамка ему возьми… да и отвечает, мол, хорошо, дескать, ладно, чаво уж там. Мы люди культурные, городские. Не проблема. Заходи, накормлю. Сытно угощу. Готовить умеем. Обучены. Не хужЕе ваших деревенских. Традиции свои тоже знаем. Кулинарные. И прочие. Этикеты. Шметикеты. Не пожалеешь. Одним словом. Довольным останешься. Сытым. Ну и ладно. Замечательно всё. Сговорились. А дальше чаво. События понятные. Приходит, значить, Плотник к Красотке на следующий день. За обедом обещанным. Припарадился. Лысину отутюжил. Она встречает его у порога. С тарелочкой. С рушником наготове. Перекинутым через плечо. Такая счастливая. Нарядная. Улыбчивая. Ласковая. Довольная. А на тарелочке лежит кусочек хлебушка, обильно посыпанный солью. Вот, мол-дескать, твой обед, любимый! Угощайся. … Ой, ма-ма. Что там было, други мои… Даже представить страшно. Боюсь предположить. Смертельно Плотник обиделся. И по сию пору. На весь род женский. Страшную обиду затаил. Невзлюбил всех и каждую. Возненавидел. Вот и Холостяк. Посему. Станешь Холостяком после такого. Неудивительно… О чём я? Кстати. Отвлёкся. Незадача. Закрываю скобку и продолжаю рассказ.)
– Так я и начал про них. Про Мертвяков. А чево про них? – Обиделся Пахарь и сию же секунду нервно дёрнул себя за бороду. – Подходят. Значить. Неспешно. Парадным строем. Грозно надвигаются. Синий мужик. С ним две женщины ещё Дохлячки. С шарабанами за плечьми. С котомками. Пожитками. Откуда взяли? И ребёнок малый с синим животом. Женщины застенчиво поздоровались, поклонились и встали в сторонке. Значить. Тихонько на меня вылупились. Зенками скромными моргают. И ребёнок с ними… Ей-ей-богу, брат, не ведал я, что они, оказывается, разговаривать умеют. По-нашенскому балакают! Чудеса творятся на белом свете, друзья! Чудеса в решете. Так вот. Значить. Те стоят. Бабы. Скромные. От нашенских не отличишь. Учтиво. С ребёнком. Помалкивают. Почтительно. Уважительно. Мешать, верно, не хотят мне работку работать. Работаю, значить, дальше. Никого не трогаю. Починяю примус. А мужик Синий подошёл поближе и ну как давай про труды мои расспрашивать. Земные. Работу нелёгкую. Пахарьскую. Выспрашивать. Вызузнавать. Мол-дескать, сам-то он тоже Пахарем трудился некогда. В другой Губернии. Правда. До Чёрной Смерти, то бишь. Дело происходило. Якобы. Если его же словам и верить. Я-то дар речи потерял сразу. Поначалу. Паралич какой или Кондратий на меня напал будто бы. Слова молвить не могу. (СлОвы рОдные позабыл.) Выпучился. От ужаса. Чуть штанцы не запачкал. По такой-то жаре. Вонь бы стояла. Ого-го! Вы представляете! … А Животина Синюшная вроде и не видит, не замечает ничего. Неспешно рассуждает. Разговоры разговаривает. Сам с собою. Прям живой, а не Мертвяк, ей-богу! Подбородок поглаживает. Руками сигналы подаёт. Всякие разные. Мудрёные. Виртуоз. Мимика шикарная. Не помыслишь, што Дохлячина! Ежели б не живот синюшный. Дал несколько дельных советов даже. Да я и сам бы не поверил никогда, что у Дохляков разумение имеется. Но советы-то мудрые. Дельные. Истину говорю тебе, брат! (Не могу пока понять, к кому конкретно обращается Пахарь.) Очень дельные и мудрые советы. Такие только Пахарь Пахарю и мог дать. Хорошо знающий свою работу. Не иначе. Провалиться мне… – и тут Пахарь притих, крепко о чём-то призадумался, уставился в одну точку, рассеянно почёсывая бороду. Выключился. Из. Бытия.
Мы все таращимся. Глазёнки вылупили. Рты поразевали. От удивления. Молчим. В томительном молчании прошло, верно… нет, не возьмусь судить о Времени.
– Брехня! – наконец ворчливо буркнул Бондарь и нервно дёрнул плечом.
– Ни в сказке сказать, ни пером описать, – строго добавила неприветливая жена Бондаря и раздумчиво почесала раздумчивый живот.
– Как знать, – вежливо промолвила скромная жена Пахаря. И глаза опустила в пол. А глаза у неё, к слову, преогромные. Превыразительные. Цвета индиго. Или маренго. Короче говоря. Серые. Короче говоря. Красивая женщина. И очень скромная. Люди, как правило, не меняются. Плохие плохими остаются. Хорошие хорошими. Но пока они живы, есть Надежда. Всегда. Надежда. Должна. Быть.
Плотник покуда помалкивал. Поглаживал лысину. Мудрая лысина! Видимо, обдумывая и переваривая всё услышанное. Уравновешенный человек. С бухты-барахты не ляпает. Не брякает. Жена Могильщика разинула было рот, желая наконец высказаться, в кои-то веки, не по обыкновению своему, вмешаться в беседу. Но тут вдруг. Неожиданно. И вдруг неожиданно. Тут вдруг неожиданно в дом вбежал. Кто бы вы думали. Ага! Влетел запыхавшийся Снуп с языком на плече. Рыжеглазик. Отдышаться не успел и с порога пучеглазо выпалил:
– Едет! Едет!! Едет!!!
– Кто там ещё едет? – сурово спросил недовольный Бондарь и сурово почесал суровый живот.
Могильщик промолчал и тоже почесался. Все присутствовавшие недовольно засуетились. Зачесались. Принесла нелёгкая. Тут и без Рыжика проблем хватает. Визги теперь ещё слушать. Поросёнка. Глазастого. А Снупик. Тем временем. Не замечая недовольства окружающих, обратился сразу к жене Могильщика:
– Хозяйка, будь добра, дай стакан воды. Спаси, бога ради. Ради бога. ОтдОхнуться никак не могу, и в горле пересохло! Дайте хоть отдышаться! (А будто мы не давали! За грудки хватали…) Ох, мамочки. Батюшки святы… Матушка царица небесная. Святые Угодники. Священные Причетники. Что делается на свете божьем!! Что творится!!! … (Голосит и причитает, дурачок! Чево разорался-то опять? У меня и так башка трещит от жары. И от тараканов. Которые. В ней живут.)
Все молча подождали, пока Снуп напьётся и восстановит дыхание. А он особливо не торопился, между прочим! Вредный всё-таки человечишко. Человечек. Кузнечик. Болтанчик. ХарАктерный. При характере. Мне вот тоже. Недалече дело приключалось. Характер дурной в очередной раз помешал жениться. (Я рассказывал вам уже али нет?) Гадом буду. Только встретишь Женщину своей Мечты, как через неё выясняешь: поганец ты эдакий! Хренов эгоист. Садист и пьяница. Слабак и неудачник. И никто тебя такого уродца любить не будет. А чево теперь делать. Эх, жаль, не осталось уже у нас бурбона Первой Империи. С Чёрной Смертью последнюю рюмашку опрокинули. Вот бы я развернулся! Разгулялся. На широкую ногу. Но не любую рану можно вылечить. Тем более запить. Винишком. Раны мы, правда, сами себе наносим. Боль потом такая сильная. Как её преодолеть. Как пережить. Не лечит время. Хуже только делает. Беда прям с женщинами. Ей-ей-богу. Через чего они такое влияние огромное имеют на сердце наше. Непонятно. Жуткая непонятка! И вроде бы чувствуешь себя правым в чём-то. Но всё равно. Больно. Сильная боль. И за них. Почто разочаровал, обидел. Больно сделал. И за себя. Сердце ведь прикипело к ней. Родную душу встретил. А тут опять. Один. Старая песня. Бросила. Один. И почему не все люди уединение предпочитают. Почему непременно любить кого-то надо. Разве Одиночество не лучше. Ведь оно само по себе уже спасение. От боли спасает. От страданий. Которые. От Любви с Человеком приключаются. Подайте кто-нибудь бурбона! Воздуху! Воздуху не хватает! Жить неохота. Особливо по утрам. Так вот невеста. Бывшая. Забыл про неё совсем. Ушла от меня к Шарманщику. Дела. Чем она думала вообще. Мозг есть у неё али нету? Как можно было меня – садиста, пьяницу и морального урода – променять на какого-то Шарманщика?! Не понимаю я её. И вообще женщин не понимаю. Чево их душенькам угодно. Чаво они хочут? Разве я мало им предлагаю. Почему они все без исключения меня бросают. Ох. И не говорите. Жить неохота. Особливо по утрам.
А Пучеглазик. Опять же. (Отдышался наконец, глазья на нас выпучил):
– Чиновник едет. Из Городского Департамента по… – и тут Снуп призадумался, как бы что-то вспоминая, выпяливая глазёнки. Поочерёдно на каждого. И на всех разом. Дурачок. Форменный.
– Нешто, – в задумчивости своей вдруг ляпнул уравновешенный Плотник, поглаживая умственно-уравновешенную лысину.
О чём размышлял. Бог весть! Взгляд Плотницкий блуждал в далёких землях. Где всем, говорят, хорошо, кроме нас. Нас там нет. И не ждут. На днях вот тоже историю забавную услыхал. В соседней, поговаривают, Губернии малоимущей старушке подарили на рынке розовую шаль! А жара у нас стоит несносная. И клопы по перинам прыгают. Блошками неподкованными скачут. То бишь тараканы. И не уймёшь иной раз насекомых. Ей-богу. Запрыгивают действительно прямо в рот. Мы храпим с открытыми ртами. Доктор, что делать? Доктор призадумается. На минутки две. А потом. Громко ли храпите? Ну и вот, Доктор… Вы уже начали на меня кричать. Голос повышать. Я Вам уже надоел. Раздражаю Вас. Вы уже прогоняете меня, Доктор? А только ведь начали разговор. Я синий галстук специально купил для беседы. Принарядился. И почему Вы вообще не смотрите на меня, Доктор? Почему смотрите в окно? Тараканы же ползают. Падают в рот. С потолка. Делать-то что будем, Доктор?? Солнце – это же тоже Звезда. А я раньше думал, что Планета. Вы представляете?! А вечера стали короче, Доктор. И дни длиннее. И ночи темнее. И женщины злее. А на сердце рана. Кровоточит. Бо-о-о-льно мне, бо-о-о-льно. Не оставляйте рану на сердце несчастному человеку. Их и так уже было четыреста штук… Ой, да ладно, переживу. Я бессмертный! Ни одна женщина меня не убьёт. А тараканы-то всё падают. И падают. Что же делать, Доктор??? И так далее. И тому подобное. Одни сплошные вопросы. Вопросы-вопросы. Узнаем ли ответы. Книгу пишет сумасшедший. М-да…
(Конец лирического отступления №… не знаю номера… да сколько их будет ещё? Не сосчитать…)
– Какой ещё Чиновник? Да при чём здесь Чиновник? – очнулся удивлённый Пахарь от философских размышлений. Отвлёкся от своей бороды. Тоже размышлял. Поди разбери. Любят поразмыслить люди наши на досуге. И почесаться. Животы поначесать. Блох повыкусывать. – Мы же про Дохляков. А тут вдруг Чиновник какой-то. Не разумею. Про Дохляков мы… Об чём ты гутаришь, Снупик?
– А чево Дохляки? – живенько брякнул неугомонный Снуп и шмыгнул носом. – То уже и не новость даже! Я вам такое могу порассказать про тех самых Синяков. Не поверите. Понавидался, понаслушался. … Кстати. Давеча. Вот. Заглядывали двое Синих в дом к Доктору. Беседовали с ним… Научно так беседовали. Разглагольствовали. Учёные словечки всякие балакали. Философическая беседа разыгралась. Подумаешь, Мертвяки! Эка невидаль… Ходят уже, между прочим, по нашим домам, как по своим собственным. Разве ещё только по палатям не рассаживаются. По кроватям не разлаживаются. Да на стол накрыть не просят. До поры до времени. Форменное свинство! Безобразие!! Неслыханное возмутительное безобразие!!! Знаете ли…
– Ты чево несёшь! Язык без костей!! Шустрила болторотый!!! Совсем страх потерял. Да быть такого не может! – закричали тут уж все и каждый, кто находился в доме Могильщика (кроме, разумеется, самого Могильщика и его жены; а последняя, между тем и между делом, прибирала стол после сытного ужина). Наперебой. Перекрикивая друг друга. Хором и все разом. Громче всех орал Бондарь. Заголосили. Завопили. Заверещали. Заверескотели. Я нафик оглох. Чтоб тебя.
– А чево я? – обиделся Пучеглаз. И сам тоже запищал, заверещал, что наш поросёнок резаный. Носом обиженно зашмыгал. Захлюпал. Дитя малОе. – Ежели не веруете мне, да спросите хоть самого Доктора! У меня, промежду прочим, источники информации самые-пресамые достоверные. Наидостовернейшие. Глазья и уши мои. Собственные. Вот ни разу не подводили! Не жалуюсь. Не извольте сумлеваться… Тут же дело каковое происходило на днях. Доподлинно знаю. Сам лично наблюдал. Картину сию. Вернулась дочка Ключницы. Малышка. Та. Которую. Зелёные забрали недели две как. Сидит девочка неживая. Ни живая ни мёртвая. На лавке. Покойница. Не отличишь. (От трупа.) Молчит. Не ест. Глазки мертвецкие. Одним словом. Ключница в слёзы. Понятное дельце. Побежала к Доктору. А он-то чем поможет? Не первый раз уже к нему за помощью несутся. Сломя голову. Бессилен и бесполезен здесь г-н Доктор. Тут не евойная сфера компетенции. Ибо не разумеет природы сего расстройства. И никто ведь не знает, чево там Зелёные творят с нашими людьми! Детей хватают… изверги. Слуги Шайтана. Страх потеряли. Безбожники. Крысоловы. Стервятники. А мы все в непонятках. В носу ковыряемся. Не носим галстуков. И завтрашнего дня боимся. Мудрёные дела твои, господи…
– Да при чём тут Зелёные вообще? – на сей раз вмешался ворчливый и суровый Бондарь. Более спокойным тоном. (Напомнил.) – Мы же про Дохляков…
– Так и я вам про Дохляков. (Слишком много шума, Снуп! И мало пользы. Давай ближе к делу!) Про них, про них! Родимых. О чём бишь я? Ага. Вот! Вернулся, значит самое, Доктор от Ключницы. Глянь… – а на пороге у него уже стоят. Двое. Синие. Мужики… ну-у-у… такие вроде крепенькие, коренастенькие на вид, средних лет. Один, между прочим, бородатый. А другой – наоборот – носатый и щекастый. Начали активно интересоваться, спрашивать. Разузнавать. Про дочь Ключницы и про других вернувшихся. Полумёртвых. И вообще. О том о сём. О том, чево это у нас тут такое-эдакое делается-творится на селе. Куда и зачем Зелёные людей уводят. И так далее. И тому подобное. А Доктор наш с ними тихо-спокойно побеседовал… Часа два проговорили. Беседы пробеседовали. И все вроде живы остались. Доктор – железный Человек. Машина, а не Человек! Учёный!! Не проймёшь ево ничем! Зуб даю. Сам лично видел. Чудеса в решете!
– Брехня! – опять за своё неприветливый Бондарь.
– Чушь собачья! – неприветливая жена Бондаря.
– Говорю же вам. Они нормальные. Не хужЕе нас… – тоже всё своё упорно твердил Пахарь, почёсывая и поглаживая бороду. И взгляд опять отсутствующий. Блуждающий в далёких местах.
– Их сама Чёрная Смерть пометила. Чума, – зловеще вдруг прошептала жена Бондаря, перебирая чётки. – Не могут они быть нормальными! Где такое видано. Мертвецы и вдруг нормальные. Мёртвые они! Дохляки. Не место им средь нас. Живых людей.
– Никакие они не мертвецы. Разве наполовину…
– Мёртвые. Да не совсем мёртвые? Брехня-я-я…
– Херня-я-я…
– Покойников наполовину не бывает! Самые что ни на есть Мертвяки.
– Так вон и Могильщик наш с ними беседу беседовал, – не унимался бородатый Пахарь. И дёрнул бороду в сердцах. – Люди как люди. И нашу работу хорошо знают. Ну… подумаешь… синюшные слегка. С кем не бывает. Правду ведь говорю, Могильщик? А?
Все молча посмотрели на Могильщика. А тот лишь хмыкнул в ответ и почесал живот.
– Да иди ты!
– Чушь это всё.
– Брехня.
– Ахинея!
– Херня-я-я…
– Мертвяки нам тут не нужны. И самим-то работы не хватает. Голодаем вон после Смерти. Чернявая. Костлявая. Сколько душ погубила. Разорила. Исподние последние сняла. Голыми задницами сверкаем.
– Действительно. Детей в другой раз кормить нечем. Я уж про скотину молчу.
– Вот-вот.
– Чево удумали! Безобразие! Неслыханно! Ни в какие ворота!
– Мерзость!
– Гадость!!
– Отвратительно!!!
– Да погодите вы…
– А нешто Зелёные лучше? – в пылу многоголосья вдруг спросил кто-то. Я не разглядел, кто именно.
– Бестолочь!
– Дурачина!
– Тише ты! Не вякай лишнего. Зелёные служат сами знаете Кому…
– И не смеем упоминать Его Имя всуе!
– Не нашего ума дело. Рот на замок!
– Молчок. Иначе прискочет волчок!
– А то придёт коза рогатая и схватит за бочок!
– Коза-дереза…
– Да не визжи ты! Форменная баба. Ей-богу.
– Баба в форме.
– М-да… Чудесатые чудеса творятся на земле нашей безбожной…
– И мы все… грешники безбожные.
– Почём тебе знать.
– Не тебе судить.
– Я люблю тебя.
– Вороны не зазря каркают.
– Лягушки квакают.
– Птички на головы какают.
– Стервятники слетаются.
– Детишки пукают.
– Идёт опять Костлявая. А нам отдуваться.
– Нерадивый конь копытом бьёт.
– Конь бледный.
– Кроликов по осени считают.
– Рыжий Конопатому не помощник.
– А мать Булочника – толстуха!!!
– Копыта Судьбы стучат. Цоканье и ржанье…
– Конь бледный…
– Ахинея! /От слова «ах»/.
– Охинея! /От слова «ох»/.
– Мы не Воины Тьмы. Мы Воины Света!
– А Красота спасёт Вселенную!!!
– Нет! Любовь спасёт мир.
– А што такое Любовь?
– Вижу: маленький Тень античной улыбки.
– При чём здесь…
– Где ты, моя любимая.
– А червяки не умеют разговаривать. Мысли, верно, умеют читать. Но вот разговаривать совершенно не умеют. Как они общаются друг с другом? Посредством телепатии. Или с помощью улыбок. Всё живое умеет улыбаться. Но даже ветер, говорят, общается! Но даже Холостяк иной раз бесится. Но даже горбатый влюбляется. Но даже Любовь обычно убивает.
– Убивают Любовь…
– Чудны дела твои, господи.
– И чаво? И всё, штоль…
Чего орут те люди. Сами-то хоть понимают… С пылу с жару. Синие Животы мозги вышибли нам совершенно. От слова совсем. Одна извилина ещё оставалась последняя. И ту выпрямили. Глисту. Глистёнку. Глистёночку. Куда теперь жить. Дальше. И верить во что-то светлое. И хватит уже брюзжать! Надо жить. Придётся. Жизнь – она всегда продолжается. Неумолим Времени бег. Мне больно. Ты понимаешь, любимая? Мне больно без тебя. Я умираю. Мне больно. – Боль пройдёт. Всё будет хорошо.
– Вот и говорю же: Чиновник едет! – вдруг неожиданно обозначился на горизонте и напомнил о себе рыжая всезнайка Снуп. – Из Департаментов Городских. Он и разберётся. И с Зелёными. И с Синими. И вообще. Все проблемы наши решит. Даром что Человек на службе. У Государства! За Державу! За Отчизну! За Отечество! За Родину! Край родимый. Край родной. Ого-го!! Дело своё знает. Большой человек Чиновник. Великий! Истину говорю вам.
(Што за детский лепет, Снупчик?!:)
– Наивный ты, Снуп, – брюзгливо возразил лысый Плотник и брюзгливо пригладил потную брюзгливую лысину.
– Погоди, погоди! – вдруг оживился Бондарь. И жена его вместе с ним. Рот тоже разинула. И активнее зачесалась. – А не тот ли самый Чинуша, каковой к нам приезжал. Ужо. И у нас на постое по директиве. Заселился. До Чёрной Смерти ещё. Случай, кажись, случился. Помнишь? (К Бондарихе.) Мерзкий типчик. Отвратительный. (Скривился Бондарь. Сплюнул на пол.)
А надо здесь сразу уточнить. Бондарь и вообще-то никогда не скрывал своего презрения к Чиновникам. Абсолютно всех категорий. И был, кажется, единственным нашим сельчанином, кто пока не отметился в местной поселковой Канцелярии. А все там побывали-перебывали по той или иной надобности. Дела серьёзные. Истинную ненависть/неприязнь питал Бондарь, плевался, отплёвывался и один лишь не боялся Чинуш, не заискивал перед ними. Подобострастно. Вот Человек! (Сам-то Бондарь, конечно, не ходил. К Чиновникам. Заместо него жена ходила. То бишь. Бондарь не ходил. Но жена ходила. Ходить-то надоть. Всё равно. Вот она и ходила. Хоть не любила присутственные места. Да кто их любит? А Бондарь принципиально не ходил. Подчеркну. Ни ногой. Ни-ни! Так-то.)
– Да не-е-е-е… – неуверенно потянул Снупик. И задумался.
– Да не-е-е-е, – подхватила неприветливая жена Бондаря. И чётки спрятала обратно в трусы. – Тот уж, помнится, прибыл аккурат к началу Чёрной Смерти. И почти сразу убыл. Препротивнейший человек. Неразговорчивый. Мрачный. Страшнее Чумы. Смертью от него несло за версту. Благодарствуем, хоть быстро избавились. Сразу почти и убыл. Испарился. С новой оказией. Подальше бы от таких. И глаза б их не видели. Тьфу! (Скривила противную рожу недовольная жена Бондаря. В сердцах отплёвываясь.)
– Да не-е-е-е… – опять ни к селу ни к городу затянул Снуп. И задумался. Надо же. Думать умеет! – То, верно, Чиновник. Коего. Я прежде видал. На службе в Судебной Коллегии. На своей очень недолгой службе. (Долог лишь век тоски! И путь к Счастью.) Не помню, правда, в котором…
– Врёшь небось! – рявкнул бешеный Бондарь, недовольно перебивая Пучеглазика. И супружница его. Тоже. Недовольно засуетилась. На лавке. Чай остыл давно. Вот и недовольные. Все. Ясное дело. Чай попить не дали. Пирожков вкуснющих отведать. Спокойно. В Тишине. Безобразие!
– Да погоди ты! – неуверенно встрял кто-то. Я не успел заметить, кто именно. Я устал. Не хочу больше жить. Хочу лишь мыслить и страдать!
– Вот и я говорю, – выпучился Снуп. Опять не в тему. – Тот, который приезжал, не служит уже. Не знаю, чево там… Помёр? Неважно. Короче. Докладываю. А сейчас прибывает другой Чиновник. Заместо него. Нового взяли на службу. Из того же Департамента по… (Опять призадумался и не успел договорить.)
– Да все они одинаковые. Один пёс! – зло и в сердцах перебил Снупа кто-то.
– И не помогут они нам… – устало вздохнул кто-то.
– И господь не поможет.
– И жизни нет. Одна сплошная Смерть повсюду.
– И сами помрём. В скором времени.
– Поглядим! – подытожил беседу умный лысый Плотник. И уравновешенно пригладил потную мудрую лысину. Мудрец. Холостяк! Посему и умный.
На том и порешили. Беседа забежала в тупик. Народ начал медленно расходиться. Гости. Последним нехотя убежал пучеглазый Снуп. (Разочарованный слегка.) А тот и рад бы ещё полночи покричать, посудить, порядить. Посплетничать. Не выставишь таких беспокойных гостей. Что теперь поделать. Терпи и не плюйся. Могильщик с женой улеглись спать. Я тоже устал. Пойду отдохну. И дело с концом!
Спокойной ночи.
Ночью Могильщику приснился странный сон. Встретил девочку на поляне цветов. На лугу. В солнечных лучах. Девочка та… Нет, не разгляжу дальше. Не показывает Могильщик свои сны. А сам-то он их видит? Не залезть в его голову. Вообще. Сон. Видать. Мне. Снился. Никудышный я Рассказчик. Завтра утром продолжу. Выспаться надоть. Устал. Должность Ловца снов упразднили ещё в Первую Реконструкцию. А вы умеете читать чужие сны? Сны, как и мысли, надо сначала поймать. Кто-то держит их за левой щекой. А кто под подушкой прячет. Да в каждой избушке свои погремушки. Гремят гремушки. Ого-го! Прямо скажем. Нелёгкое дело – сны чужие ловить, читать и пересказывать. Мне мать покойная часто снится. Давно уж померла. Но во снах приходит. Помочь, верно, хочет. Подсказать. Но вот беда. Недослышу я её речи. Не разумею, чего пытается донести. Лицо вижу отчётливо. Очень грустное почему-то лицо. Мамино. Любимое, но печальное. А слов не разобрать совершенно. Встретить бы её ещё разик хотя бы. В жизни. Поговорить. По душам. Ты там счастлива, матушка? Дождись меня. Я скоро.
Наутро хоронили тётушку достойного нашего Почтмейстера.
(Приличный человек! Блестящая репутация! И даже усы есть.)
[Кстати. Да. Пока не забыл. Сообщу Читателям. То есть вам. У нас тут ведь все почти родственники. Дальние. Десятиюродные точно. Село маленькое. Я чего и таскаюсь-то с Могильщиком повсюду. Об нём писать сочинение вздумал. Чуть не до того дошло. Что наш с Могильщиком отец. Условно выражаясь. Является троюродным дядей моей матери. Или что-то вроде того. Короче говоря.]
Собрался народец. Кто не сильно занятый на работках. На трудах и днях. В трудовых буднях. Стекались отовсюду. Свободные весёлые люди. Счастливые. Тараканчики. Не шибко много народу сползлось. Зеваки, в основном. Любопытные. Скучно жить на селе. Хоть бы какое зрелище. И похороны кстати. Пришлись весьма кстати. Снуп, естественно, прискакал. Кузнечик семикрылый. Любопытно вылупил рот. Буковкой «О». Цветочница убирала гроб и могилку букетами. А Плакальщица припозднилась. По обыкновению. Никогда не отличалась пунктуальностью. Мы-её-ждали-ждали. Ждали-пождали. На жаре. Ой, страшная жарища.
В сторонке неподалёку стояли трое Синих мужиков. Шапки поснимали. В почтительном молчании. Тихонько топтались. Ножками босыми смущённо шаркали. Люди наши уже и привыкли, пообвыкли. Малость. Особливо не обращали внимания. На Синяков. Так. Косились лишь иной раз в ихнюю сторону и перешушукивались. Перешёптывались. Да цыкали друг на друга. За полы дёргали. Мол-дескать, стой да помалкивай. Прекращай разброд и шатание. Хоть и потряхивает. И передёргивает. От присутствия Животинушек. Незваные Гости. (А между прочим. Мы все тут временные Гости. На грешной Земле. Ежели уж на то пошло.) Но терпи! Благословенные дни Номер Второй Инквизиции в правление самого Великого (…), Чьё Имя запрещено (и далее по тексту), научили людей привыкать ко всему. А Человек, я вам скажу, и есть именно таковое странное существо, ко всему привыкающее. К клопам можно привыкнуть. И к Синим Животам. И к Смерти. Но не к Одиночеству. Его либо любить. Либо умереть через него. Третьего не дано.
Странные то были похороны. В присутствии Дохляков. И в страшной жаре. Под палящим утренним зноем. Могильщик стоял наготове с лопатой. И мы тоже. Шушукались. Попы чесали. В паху зудело. Ждали Плакальщицу. Снупик шнырял от человека к человеку. Промеж толпы. Нашёптывал что-то в уши каждому. Вот неугомонный. Мне надоело стоять. В носу зачесалось. От жары. Я начал задыхаться. Примчалась Плакальщица. Наконец. Заголосила. Завопила не своим голосом. Хотя нет. Своим, конечно. Профессиональным. Работка такая. Рыдать на публику. Делать нечего. А сама – нет-нет – да и на Синих Гостей выпученным глазом косит. Да-да. А чего на них косить. Стоят себе тихонечко. Ага. Никого не трогают. Чешутся. Мне уже всё наскучило. Осточертело. Если честно. А вам?
Затягивались и похороны. Волнения пошли среди народа.
– Похороним, штоль, севодня али нет? – недовольным голосом спросил кто-то в толпе. Буркнул себе под нос.
Кажется, то высунулся Пекарь. Или Булочник. Я не разглядел среди пёстрого люда. Подслеповатый ибо. А у Булочника нашего, кстати, собака имелась в наличии (не помню, куда потом сгинула и откуда пригинула). По имени Булочка. Но все её (и она сама себя) величали просто Булкой. Шустренькая такая была. Живенькая, добрая и весёлая. Булка. Бульчатай. Бульчонок. Люблю, знаете ли, собак. (И булочки люблю. Хоть мне и нельзя. Диета! Доктор не велит. Но раньше очень любил сидеть в окружении дам и булочек.) Верность умеют хранить. И Любовь в сердце своём собачьем. Вечно живёт. На собачьих дивных мордах проявляется. Чётко обозначивается, высвечивается. До самой смерти. И после смерти тоже. Да. Дела. О чём бишь я. Отвлёкся. Опять. Что за напасть!
Схороним или не схороним. Да. Похороны-то всё тянутся и тянутся. Ни конца ни края не видать. По жаре.
– Как пить дать – похороним! (В землю закопаем!) – тоже недовольно отозвался кто-то противный из толпы. Противным голосом. Не буду даже гадать, кто именно. А то вновь отвлекусь. А повестушка моя бежит-бежит. И катится с горки. Так ли легко события излагать в дни Номер Второй Инквизиции? Смотря, с какой стороны к событиям подходить. И как глядеть на них. У каждого, вестимо, своё видение. И глаз намыленный. Замыленный. Но обращать внимание следует лишь на факты. Голые факты. А факты, между тем, таковы.
И действительно. Мы её похоронили. Народ начал нехотя расходиться. Разбредаться. По своим углам. Бывает же такое на свете, дамы и господа! Живёт себе старушка, живёт. Не мешает никому. Болеет, кашляет. А потом вдруг раз… как ни болела… глянь – и померла. Незадача.
Да бог с ними, с похоронами. Уже всё. Закончились. Наскучило. Сколько их ещё тут будет. По названию романа судим. Надоело.
Закончилась похоронная сцена №… (без номера).
Вечером отправился мой Могильщик в гости к Учёному. А тот уже радостно носится по двору с какой-то стеклянной банкой. В нетерпении и в ожидании.
– Гляди-ка, Могильщик! – весело обратился к товарищу. Милому гостю. – Чего у меня тут есть… Пауки в банке. Сидят.
Правду сказал г-н любезный наш Учёный. Неизвестно лишь, в каких областях науки. Учёный.
А действительно. В банке сидели пауки. Дружно. Душ пять, по меньшей мере. Или шесть. Но точно не десять. Восемь, наверное. Сами гляньте и посчитайте. Могильщик молча разглядывал их. Помолчали. Минут двадцать, верно, длилось сие странное молчание. В странных наблюдениях проходило оно за странным поведением странных пауков. А те, надо сразу отметить, действительно вели себя странно. Спокойно слишком. Тихонько сидели. В рядок. Бочок к бочку. Крышка у банки плотно закручена. А они сидят. Бездвижно. Бесшумно. Будто не живые совсем. Что происходит? Дела.
– Вот сейчас… смотри, смотри, Могильщик… – Учёный медленно откручивает крышку. С довольным видом. И… Ой. Мама дорогая!
Чиво тут началось… Паучков сразу как подменили. Взбесились всем скопом. Запрыгали бешеными козликами и запищали. Заверескотели. Завизжали. Бешеные. Безумные. Сумасшедшие. Неистовые. Бесноватые. (Какой ещё эпитет подобрать? Да любой хватайте. Любой подойдёт.) Обиженные жизнью и людьми. Разочарованные. Могильщик с Учёным какое-то время полюбовались на полоумных пауков. Выделывающих сальто-мортале. Затем Учёный старательно завинтил крышку. Пауки угомонились. Миролюбиво обнялись и будто бы задремали даже. Вновь дружелюбно уселись. Бочок к бочку. Тишина. Долгожданная. Наступила. Ну и дела.
Невероятная вещь Наука! Сколько загадок в природе творится. Сколько неизведанного. Чего они испугались? Жизни вне банки. Банка – дом родной. [Вне «дома» нет другого дома?] Откуда не хочется выбираться во взрослую жизнь. В домике спокойно. Уютно и комфортно. В философическом смысле. (Об этом надобно, верно, у улиток спросить. Им виднее. Соберёт, видать, Учёный к следующему нашему визиту улиточные домики. Их и станем старательно изучать. Исследовать. В аккурат до китайской пасхи. Исследуем. Изучим. Вечные. Науковеды. Жучковеды. Улитковеды. Все мы.) Или есть ещё какие на то причины паучьего волнения. Чудесатое бешенство. Ничего не ведаю. Мы – люди, от науки очень далёкие, и не можем дать ответы. На все вопросы. Да и какая тут «наука» в отдалённых наших деревнях. Смешно даже. Прости господи. Сельскую школу ещё до Чёрной Смерти прикрыли. Сожгли. И окромя того – Булочную построили. Заместо то бишь. Не шутки шутим! Зачем нам наука. Нам булки подавайте. Мы голодные. Мы хотим сидеть в окружении дам и булочек. И вообще. Наше дело маленькое – горох сажать у себя в огороде. Да помалкивать. Лишний раз не высовываться. А вот Учёный зато. И Могильщик. Истинные Философы. Поразглядывали ещё минут так двадцать-сорок мирно дремлющих пауков. Помолчали. Глубокомысленно. Вскоре Могильщик отправился домой. Поучительный визит закончился. Познавательный. Узнали много нового.
На улицах наших сельчан не наблюдалось. От слова совсем. А вот парочка Синих Животов скромно прохаживалась. Прогуливались. Осматривались. Один задержался у лавки Мясника. Уставился. Вперился на чего-то. Зачем-то. Попу начёсывал. Потом опять принялись вдвоём болтаться по переулочкам. Закоулочкам. Слоняться без дела. Всюду нос свой запихивать. В любопытстве. Величайшем. Вынюхивать. Высматривать. Могильщик в раздумчивости случайно наткнулся на одного из них. Плечом задел. Слегка.
– Смотри, куда прёшь! – миролюбиво и весело рявкнул Дохляк. И хлопнул Могильщика по плечу. Со всей дури. А второй заржал. Што ж ты ржёшь, мой конь ретивый.
Могильщик вздрогнул, ничего не ответил и попёр дальше. Домой попёр. (Куда ж ещё пойти-податься, как не в дом родной? Дом – он же всегда родной. Даже если там вас никто не ждёт. Но сам-то дом ждёт! Дом. Милый дом. Родной. Мне всегда спокойнее как-то в своих четырёх стенах. Там спокойно. Там никто не обидит. А боль причиняют лишь воспоминания.)
Лирическое отступление №… (…) (???)
Кстати спешу сообщить вам. Приходит однажды к Могильщику в гости Заклинатель лошадей. Лошадник, одним словом. Шепчун. В ухи лошадкам шепчет слова волшебные. А они его слушаются. Вылечить могёт. Словами. Скотинку. Болезную. Так-то. И говорит. Лошадник Могильщику. Спрашивает. Мол-дескать. Могильщик. Посоветуй, друг. Подскажи. Просится ко мне в Ученики Конюх. (Или Коневод?) Что делать? Брать. Не брать. Искусству шептать волшебные слова разве можно обучить? Дар природный. От рождения даётся не каждому. Божий дар. Могильщик почесался и промолчал. Лошадник Конюху отказал. В итоге. Мораль басни. Словом можно вылечить. И спасти. Словом можно и Любовь убить. Но. Не обращайте внимание на слова. Смотрите на поступки! Они важнее.
(Конец лирического отступления без номера.)
А на следующее утро пришли к Могильщику в дом два Зелёных Башмака. С обыском пришли. Вот. Начинаются проблемы. Не ждали-не гадали. Сидел себе Могильщик с любезною молчаливою супругою спокойненько. Завтракал. С женой пищу скромную принимали. Никого не трогали. А тут – на тебе! Припёрлись. Товарищи. В кованых башмаках. Слов нет.
Колоритные фигуры. Между прочим. Башмаки Зелёные. Гости нежданные. Незваные. Незванно-негаданные. Сразу уточню. Один – с длинным носом. В зелёной шинели. С толстенным белым подкладом. Меховым. А другой – наоборот – с очень недовольным строгим и прыщавым лицом. Злобненький такой с виду. Не особо довольный. (Жизнь не радует? Али служба.) Длинноносый всё время кряхтел, будто ношу тяжёлую тащил на себе. А строголицый с прыщами зыркал чёрным противным глазом по сторонам. И строго покашливал. Оба поджатые, поджарые, тощие, молчаливые. А умеют ли вообще Зелёные разговаривать, к сожалению, не можем вам ответить. Ни слова покуда не слыхивали. Из ихних уст. И по сей день загадка. Да бог с ними!
Вошли молча. Молча протопали зелёными башмаками с железными коваными подошвами. (Процокали лошади подковами. Правда, счастливыми ли? Усомнюсь.) Так же молча <не глядя на Хозяев> начали планомерно/методично переворачивать всё в доме вверх дном: стол, лавки, кровать. Отдирали половицы от пола, заглядывали во все углы, отламывали ножки у стульев. У стола. Перебрали всё нищенское тряпьё, каковое удалось разыскать. Пересмотрели все нехитрые пожитки. Утварью кухонной особливо заинтересовались. Злобнолицый казался весьма недовольным. С каждой минутой недовольнее и недовольнее. Прыщавее и прыщавее. Громко, надсадно закашлялся. Я аж вздрогнул. От неожиданности. Не понравилась утварь ему, что ли. Чем, интересно. Поди разбери. Всем не угодишь. Бедняцкими пожитками своими.
Работали долго. Упорно. Даже, я бы сказал, упористо! С надрывом. С энтузиазмом. Активисты. Холерики. Трудоголики. Часа четыре, никак не менее. Основательно потрудились. Разрушили дом изнутри до основания. Чего искали – сами вряд ли понимали. (А мы нешто понимаем? Что у нас, у нищебродов, найти-то можно. Мышей да тараканов по углам. И пса шелудивого под столом. Усиленно блох выкусывающего. Храпящего. Газы пускающего. Лишь потеряв всё – можно обрести свободу! Но мы всегда должны знать, кого пускать в наш маленький несовершенный пукающий мир!:) Поминутно бросали строгие суровые взгляды на хозяев. Злобными я бы их не назвал, тем не менее. Но. Тем не менее. Очень увлечённые своей работой взгляды. Захлёстнутые великими трудами взгляды. Огромными стараниями. Энтузиасты. А всё то время жена Могильщика, между прочим, стояла в углу ни жива ни мертва, лихорадочно вцепившись обеими руками в подол простенькой бедной домашней юбки. Дышать боялась. В глазах ужас застыл. И муж истуканом обозначился здесь же, глаза вперив в пол. Руки по швам вытянул. Вжался в стену. Покашливал. Сопел. Молчали долго. Хозяева. Ждали приговор. Судьбы. Да ну её. Судьбу нашу проклятую. Насмешницу величайшую. Тьфу на неё!
Время шло. Время убивало. И небо убивает нас Любовью. Убивает и Надежду. Время или небо убивает Надежду? Время точно убивает. Но и лечит, правда. Иной раз. Хирургическими шрамами. Кетгутовы швы накладывает. И вроде уже не так и больно. Всё проходит, друзья! Всё.
Наконец. Башмаки ушли, так и не произнеся ни звука. Слава богу. Не нашли, видать, чего здесь искали. Может, где в другом месте поищут. И там найдут. Удачи им!
Могильщик с женой постояли ещё с полчаса молча. Теряясь в руинах собственного убогого жилища. До основания разрушенного. Наконец. Ещё так через час. Или два часа. Могильщик глубокомысленно изрёк, выплюнул из себя весьма здравую мысль:
– Надо посылать за Плотником.
– Ага! – быстро согласилась жена и тут же взялась за уборку. Мышкой по углам шебуршила. Белочкой трудолюбивой шуршала. Стрекозой летала из угла в угол. Уборка-приборка. Все дела.
– Или… может… я сам схожу… – (не очень уверенным тоном добавил и почесался. Хозяин разрушенного дома. Блохи у него, верно. Чешется без конца. Да я сам не ведаю, отчего наш пёстрый люд чесаться любит. Мыться надо чаще, что ли. А с водой у нас проблемы. Дефицит. Тут вам не Город! Вода нынче подорожала. И помидоры. Тоже. Зато дубовые гробы в достатке. Задаром бери! А задницы от жары чешутся. И в паху зудит. Постоянно. Невыносимая жизнь!).
– Сходи. Пожалуй. – (Вновь согласилась жена. В чём секрет счастливых браков. Во любом вопросе необходимо соглашаться с супругами, и отвечать всегда следует: «Да, дорогая!», «Да, дорогой!». Железобетонный брак. Гарантированно вечный. Не разрушит ни Время, ни соседские языки. Ни даже тараканы! А клопов у нас нет. Точно нет! Не страшны при любом раскладе.)
А Плотник, как мы уже успели упомянуть, уродился лысый и умный. Уравновешенный. Лысарь. Даром что не рябой. Но подбородок квадратный! Слегка. Подбородок имеет значение. Посему все визиты к нему заканчивались обычно одинаково. Идёт, к примеру, который-нибудь деревенский селянин по надобности. К Пекарю идёт, к примеру. А приходит почему-то к Плотнику. «Чево творишь, Плотник?». «Да так». «Плотничаешь?» «Ну-у-у…». «А-а-а». «Ну да!». «Вот ведь погодка-то». «И не говори!». «Урожай-то чаво». «Ага!». «И цены». «Ну!». «Цены всё растут и растут. Аки на дрожжах». «Точно». «Слыхал, у Пекаря? … Дочка опять родила. На сей раз двойню!». «Нешто». «Неужто». «Ну». «Так-то!». «Да». «Ого-го!». «Ага!». Помолчат. С полчаса. Примерно. «Зачем пожаловал?» – спрашивает наконец немного погодя Плотник. Селянина. Гостя. А тот призадумается. Ещё. На. Полчаса. «Да так…». «Ну-у-у, раз так…». На сем глубокомысленная беседа обычно заканчивается. А у нас, кстати, часто подобные эскапады на селе приключается. Случаи случаются. Приключения приключаются. На духу докладываю. Гадом буду. Идёшь вроде к одному – попадаешь к другому. Поди разберись. Чего кому надобно. Запамятовали мы. Куда пёрлись. Зачем пёрлись. Вылупились птенчики из гнёздышка. Я и сам частенько забываю, о чём пишу, о чём хотел поведать вам. Куда направлялся и зачем. Абрис теряю. Память подводит. Писать не умею. Глаз замылен. Рука не набита. Щека не брита.
Вот и Могильщик. Кстати. (Забыли уже о нём.) Отправился к Плотнику. Раз аккурат разговор случился. Пока шёл – забыл, зачем шёл. И куда шёл. Направление потерял. Пришёл к Булочнику. В итоге. Случайно. А у того жена до чего ревнивая и сварливая баба. Ох. Спасу нет! Классическая тёща и классическая жена. Из бытовых сказок. Про бабку ёшку. Фигура! Тоже колоритная. Многоцветная. Многоголосая. (Таких, помнится, ещё во времена Первой Инквизиции частенько на деревьях вешали. Синие Мундиры. Не любили. Хотя. Через чего их вдруг не любить. Ревность рука об руку с Любовью ходит. Вестимо дело. Люблю ревнивых женщин. Меня никогда не ревновали. Не любил никто.) Гонялась аккурат в то самое время визгливая супружница за Булочником по двору со скалкою и метелила куда придётся. А скалка здоровенная какая. А визг стоял какой. Вроде трёх поросят разом резали. Тупыми ножами. Даже и не уразумеешь, кто, собственно, визжит. Жена, муж или оба сразу… Наверно, засмотрелся опять Булочник на соседскую бабу чью-либо да и забылся. Призадумался. О жизни своей суровой. Непростой. О нынешнем урожае. О ценах на зерно. Горько. Тоска на душе. Рана на сердце. Или о чём там ещё. Выпялил глазёнки куда не след и размышлял. Размысливал. Мрачные думы гонял. С тараканами вместе в голове. А жена приметила. И – а ну как давай сразу сцену ревности устраивать. На весь двор. Тот отбивается всеми правдами и неправдами. Из последних силёнок. Куда там. (Я, к слову сказать, тоже раньше думал. Неудачная женитьба нередко приводит к переломанным костям. Кровоподтёкам и ссадинам. Синякам. Я действительно неплохо выгляжу для своих лет. Поскольку Холостяк! М-да. Есть о чём поразмышлять на досуге!) Жалко всё-таки и Булочника. От такой жены на Луну сбежишь. Мозгодробительная жизнь! А на Луне живут длинные носы. И тараканы. Да кто там только не живёт. А недавно услыхал. Короткая стрижка – признак высокого интеллекта. Поди ж ты! На Луне – носы. Стрижётся кто, нет? Товарищи! Срочно все бежим к Цирюльнику.
Подошли двое Синих Животов. Остановились рядом с Могильщиком. Постояли, понаблюдали сие безобразие. Психообразие. Невменяемообразие. Невменяемая баба, ей-богу! На людей бросается. Скачет бешено со скалкою в руках. А Синяки глядят. С интересом. Бороды почёсывая. Мыслительный процесс шёл активно у них. Видать. Минут, верно, двадцать глядели. Любопытствовали. Вдруг один и говорит беззлобно/добродушно, обращаясь к полоумной:
– Да оставь ты его! Чево на мужика лезешь? То он, а не ты, на тебя залезать должен. (И заржал. Аки конь ретивый.)
А второй. Тоже. Посмеивается в усы себе. Тихонько. Баба где стояла, там же и уселась на землю. Да так вышло ещё, что попой уселась аккурат в коровью лепёшку. Свеженькую. Хорошо пропечённую на солнышке. Глазья выпучила. Рот разинула. Мухи ей в рот залетают. Парам-парам-пам. А Могильщик пошёл к Пекарю.
А жена Пекаря не умела печь вкусные пирожки. А моя мама умела! Хоть и не была женой Пекаря. Парадокс. Помню мамины пироги. Вкус помню. А Могильщик? Послонялся слоником от нечего делать и там тоже. Возле пекарни. Пораздумывал. Поразмышлял. Пообмозговывал. О своём о чём-то. Вспоминал, чего надобно ему. Для жизни и для счастья. И домой вернулся. В итоге. Ни с чем. Пошёл ни почто. И принёс ничего. Пошто ходил, спрашивается? Скушна жизнь на селе! Дамы и господа. Скушно. Ну и ладненько! Главное, дорогу домой не забывать. Остальное, я так считаю, приложится. И ходить можно везде. У городских вон, я слыхал, и ходить-то не везде можно. Запреты. Законы. Строжайшие. Палками отгоняют. Дубинами дубасят. Колотушками стучат по голове. В тюрьмы кИдают. А у нас вольному – воля! Ходи, хде хошь. И никто по башке не треснет. Да ещё и угостят. Соседи. Вкусняшками накормят. Лепота.
Лирическое отступление №… (???) (!!!)
Я тоже однажды прогуливался по деревне. И увидел нечайно/нечаянно, как маленькая девочка <лет трёх-четырёх, не более> задушила котёнка. Ужасная сцена. Конечно, она не желала его удушить. Случайно получилось. Играла с ним. Взяла за шею. Крутить начала в разные стороны. Косточки маленькие-то и переломились. У котёночка. А девочка бросила мертвяка на землю и истошно заорала. Заистерила. От ужаса. Рядом стояли её родственники. Мамки-няньки. Спиною к ней. Языками чесали. Отвлеклись. Не заприметили вовремя. А тут аккурат. Дикий ор. Кинулись. Рты поразевали. СтаршАя сестра ейная. Али мать молодая. Я не уразумел. Девочку быстро схватила и в дом унесла. Успокаивать. Котёнок остался бездвижно лежать на земле. Язык вывалился изо рта. Я постоял. Молча. Поглядел на него. И отправился дальше. Страшная сцена.
Иногда хорошие, добрые волевые решения убиваются внезапными эмоциональными позывами. Порывами. А эмоции – такая жуткая вещь, друзья мои! Они уничтожают совершенно всё на своём пути. Даже Любовь. А Любовь существует? Да, наверное. Но не мне о том судить. Не довелось её познать. А дал волю эмоциям. Вот ты теперь и Чудовище. Невесту потерял. Любимая бросила. И ненавидит. И презирает. И простить не может. И в чуб седой не поцелует. Как после жить. И верить во что-то светлое. А никак. Светлого ничего давно уж нет. Для нас. Людей эпохи Номер Второй Инквизиции. Одни тараканы кругом. И в голове, и на потолке. И во рту.
Болезнь и смерть Могильщика.
Ночью Могильщик занемог. Сделался с ним сильный жар. Приключилась сильнейшая лихорадка. Чудовищно и вдруг. Внезапно. Ничто не предвещало. Метался в пылу по постели. Бредил. (Мы ещё со времён Чёрной Смерти. Теперь любой лихорадки боимся. Остерегаемся. Хотя Чума давно ушла. Но вирусы всякие злые продолжают разгуливать по земле нашей грешной. Новые вон появляются. Людей убивают. Нещадно. Не жалеют стариков. Мухами мрём. Посему и опасаемся.) Хлопотала вокруг Могильщика жена до самого утра. А ему всё хуже. Помирает совсем. И жар всё сильнее. И пот холодный. И бред начался. А с утра уже соседскую девочку отправили за Доктором. Доктор пришёл часа через два:
– Что ж ты, Могильщик. Занедужил. (Занедужил, понятное дело.)
Могильщик стонал в бреду. Без памяти. Весь потный. Дюже сильная лихорадка приключилась с ним на сей раз. Это при том, что не болел никогда прежде ведь! Ни разу. Как заговорённый. А тут… Где подцепил злобную бациллу – не пойму. Жена неотрывно находилась при муже. Неотлучно. Сидела у постели. Молчаливая. Участливая. Задумчивая. Печальная. Доктор внимательно осмотрел больного, дал указания, по обыкновению. Чего в таких случаях неприятных полагается делать обычно. Обещал ещё вечером заглянуть. Лекарство принести. Но конкретно ничего больше не указал. По существу дела не пояснил. Не любят Доктора прогнозы давать. Неблагодарное дело. И пугать вроде не хочется никого. Но и обнадёживать почём зря. Потом сам же и виноват во всём окажешься. Смерть – штука противная. Инвалидность ещё интереснее. А жизнь – сплошное дерьмо. Верно говоришь. Голос в голове моей бедовой. Подсказывает иной раз. Советует. Я прислушиваюсь. И записываю. Что велит. (Потом, правда, перечитываю и думаю. Господибожемой. Неужели я написал. Не похоже на меня совершенно. Голос!)
С неделю, верно, как сейчас помню, не приходил в себя Могильщик. Бредил. Боролся с Костлявой. Дело плохо совсем. Подумали уж было соседи даже. Конец пришёл Могильщику нашему. Смерть. Запахло мертвечиной. У-у-ух ты! Захаживала неприветливая жена Бондаря. По хозяйству помогала. Скромная жена Пахаря. Тоже помогала сидеть возле больного. За ним же смотреть надоть. Ухода требует посуточного. Почасового то бишь. Даже Снуп зачем-то два раза забегал. Интересная ведь новость наклёвывалась. Ежели Могильщик помрёт, кто ему могилу рыть будет? Поди разбери. Заглянул даже и любезный нашему сердцу г-н Учёный. Потоптался на пороге скромно. Помолчал. Принёс в подарок баночку со светлячками. Поставили у кровати больного. На всякий случай. Светляки, правда, потом издохли, кажись, все. Жару не любят, что ли? Дык у нас вроде круглый год жара несусветная стоит. Аки в адском пекле. Живём-поживаем. Добра не наживаем. Под палящем зноем и дела поделываем. Люби не люби, а жить приходится. Поди пойми. Светляков Учёновых. Чево они помёрли. Может, из-за запаха Смерти. Болезни. Короче говоря. Не вдаваясь в лишние подробности и фиоритуры. По существу – далее. Пришла наконец и Вязальщица Спица. Села рядышком с женой Могильщика у его постели. А у Хозяйки глаза уже не на месте. Нету глаз вообще. Улетели куда-то. Сама не своя сидит. Раскачивается по тихой грусти из стороны в сторону. Помешанная. Печальная дума в голове. Посидели. Помолчали.
– Отходит? – уточнила вежливо Спица. И одеялку болезному участливо поправила.
Жена Могильщика молчит. Глаза, правда, сухие. Хоть и отсутствуют. Но ничего не говорит. Слов нет. Слова ведь тоже улетают иногда. Когда больно. Плакать хочется. Говорить не можется. Вам больно? Мне – да. Я ведь тоже умираю. Покойник. Духовный. Душевный. Отходит душа моя. Сколько осталось. Родимой.
Вязальщица задержалась на всю ночь. А утром уж начала с величайшей живостью организовывать работу по дому. (Будто без неё не справились бы.) Давала указания женам Бондаря и Пахаря. Снупа прогнала. Разом. Змеёй зашипела. Так шикнула и цыкнула. Гаркнула лужёным горлом. Бедолагу аж ветром сдуло. Ураганом снесло. Спотыкался и падал, покидая дом Могильщика. Не смел потом долго появляться. Носа не казал. За Доктором послала. И вообще создавала вид весьма и весьма активной деятельности. Деятельница. Активистка. А Доктор, между прочим, и так приходил каждый день. Без приглашения. Два раза. Утром и вечером. Молчал. Головой покачивал. Почёсывал философический подбородок. Подраздумывал. А чего тут скажешь. Ежели человек умрёт, значит – умрёт. А ежели выживет, значит – выживет. Ну, калекой может остаться. Какие ещё варианты бывают? Ждать особливо нечего. От жизни. Мы уж давно ничего и не ждём в отдалённых наших Губерниях. Ни перемен, ни радостей земных.
На следующее утро Вязальщицу сменила сестра её Кошатница. Дежурство у ложа больного продолжилось. Молчали уже все. Вообще разговоров не было. Слов не слышно. Ждали самого худшего. В какой-то момент показалось. Всё. Конец. Отходит. Слушок пронёсся по деревне. Змеёй зашипел. Тоже.
И в доме Могильщика появились три древние старухи. Ой. Ого-гой. Такие древние, доложу я вам, что никто уж и не помнил, кто они по профессии. Откуда родом. Давно ли проживают у нас. И прочие подробности. То ли сёстры, то ли чужие друг другу. Родственницы. Не родственницы. Дальние. Близкие. Коллеги. Подруги. Поди пойми. (Я, кстати, недавно. Тоже. Услыхал байку городскую. Про двух каких-то старых старушек. Одна из которых всё время куда-то уходила. Другая постоянно хотела целоваться. И жили они вместе. И не вместе. И обе периодически умирали. Городские. Одно слово. Там все сумасшедшие!) Кто-то, кажется, сказал мне на днях, якобы <нашенские сии три> старушенции Пряхами трудились когда-то. В стародавние времена. А может ещё кем. Прядильщицами? Ткачихами? Портнихами? И откуда они вообще взялись. В отдалённых наших Губерниях. Из каких краёв явились. Где проживали. Куда потом исчезали. Не знаю. Не берусь судить. Но люди на селе точно знали одну вещь: появлялись кликуши жуткие только в домах умирающих. Вестницы Костлявой. Как чувствовали. Али сами Смерть за собою в дом приносили. Подзывали. Приманивали. (Правда то или нет, к сожалению, не можем вам поведать!)
Вот и сейчас. Три старые старушки. Пришли. Без приглашения. Уселись. Без разрешения. С непроницаемыми лицами, завязанными наглухо дырявыми от старости платками. Со старческими слезящимися гнойными глазами. (Ни глаз, ни лиц, впрочем, не видать: платками закрыты совершенно ибо.) И принялись дружно хором бормотать себе что-то под нос да чётки перебирать. Угнетающее зрелище, доложу я вам! Тоску навевает. Мне аж зубы свело. Но с сиими непрошеными Гостьями очень быстро разобралась наша бравая Кошатница. Она их просто выгнала прочь. Просто. Без затей. И дело с концом. Просто указала на дверь, вымолвив одно лишь слово: «Вон!». Сквозь зубы процедила. Те молча подчинились. И покорно удалились. Почему-то. Старушенции. [Повезло ещё, что не Вязальщица в то время на дежурстве у постели героя моего сидела. Та б им такого наговорила и накричала. Оплеух надавала. И словесных и всяких. Мало никому бы не показалось. Уши в трубочку свернулись. И штаны запачкались. Со страху. Боевая женщина!] А мы молчим дальше. Сидим. Ждём самого худшего. Больной хрипит в своей постели. Отходит. Ждём.
Однако же, на седьмой день Могильщик пришёл наконец в себя. Не помёр почему-то. Странно. Отступила хворь. Сдалась Костлявая. Правда, ненадолго очнулся. Но. Очнулся. Попросил воды. Хриплым шепотом. Перелом наступил в болезни, видать. Засуетились бабы вокруг. Активненько. Запрыгали. Зашевелились. Забегали. А Доктор прибежал, поглядел и сказал: дело теперь непременно на поправку пойдёт. К улучшению ближе. Ждите. Докладывайте. Поминутно. И убежал. Ну. Слава богу.
И чего за лихорадки такие нападают на человеков иной раз? Не пойму. Бактерии всякие злобные разгуливают по Планете. Людей убивают. Мало разве нам и так напастей на земле нашей грешной. Нынче. Ей-богу! Травят, душат, грабят, насильничают. Войны братоубийственные зачинают. Цены на помидоры. Удручают. Теперь вот ещё и бактерии. Болезнетворные организмы приходят и уничтожают. А ты лежи и терпи. Не вякай. Помирай. Детей оставляй. Сиротками. Смерть никого не щадит. Дела.
Ночью Могильщик открыл глаза. Рядом с кроватью кто-то сидел. На табурете. В темноте сразу не разобрать. Покуда глаза ещё привыкнут. (И я сослепу не вижу. Зрение потерял совершенно. Работаю много. Ленивый.) Долго всматривался больной в чужие незнакомые очертания. Смутная догадка вдруг поразила его. Лишь один человек в наших краях мог выглядеть так и смотреть на умирающего именно так. Глаза недобрым огнём горят. И в чёрный плащ укутался с ног до головы. Незваный страшный Гость.
– Отец Б.
– … – (молчит страхолюдина!).
– Я умер?
– Нет, Могильщик, ты не умер. Тебе нельзя умирать. Умирают другие. А ты должен продолжать жить. Чтобы. Рыть покойникам могилы. Так заведено. Таков порядок. Устой. Традиции. Жизнь. Вечные законы бытия. Таков привычный ход вещей. Нельзя ломать его. Нельзя вмешиваться в Судьбы привычный шаг. Мы не враги. Но и не друзья. Со своей Судьбою. Мы просто отыскали точку. С которой. Лучше виден небосвод. Живи, Могильщик!
– … Я не живой.
– Мудрый Человек не жалует Смерть. Всё верно. Но быть готовым к ней обязан. Ведь и Смерть бывает разной… Ещё при жизни мертвец. Но! Выздоравливай, Могильщик! Дыши. Ты должен жить.
– …
– Ты поправишься.
– Я не живой.
– Душа – это бабочка, Могильщик! Твоя душа. Бабочка и душа есть одно и то же. Отпусти её полетать. Как птицу на волю. Души летают птицами не только после смерти.
– Я неживой.
– Ты такой, какой есть. И любить тебя надо таким, какой ты есть. И многое ещё будет. Поверь. Смерть недаром злится. Прошла её пора. Жизнь. Жизнь просится на волю. Дыши. Ты должен жить.
– …
Могильщик снова впал в забытье. В полубредовый сон. Бред, бредь, звездь. А наутро очнулся и спросил у жены:
– Отец Б. ночью заходил ко мне.
– Да ты чего, дурачок, – страшно удивилась супруга. – Я всю ночь возле тебя просидела. Не отлучалась. Ни на минуту. Не было тут ни единой живой души. Окромя нас двоих. Привиделось, видать. Ты бредил опять. Про Луну. Да про Звёзды что-то. Про Солнце. Планеты. Светила. Солнц бывает столько же, сколько и дней. Сколько Надежд. А Луна лишь одна… Я не всё разобрала из твоих слов. То тебе, верно, г-н Учёный наговорили умных вещей всяких. Оне разные странные словечки знают. Уж больно мудрёно слушать! Сидела и дивилась. А ты раскукарекался. Раскудахтался. Бред страшный нёс. Ахинею. Уму непостижимо.
(Кстати. Я вот тут тоже. На днях. Бред страшный нёс. Ахинею. У вдове. У Солдатше. У соседке. Засиделся. Чай попивал. Вкусные плюшки жевал. И околесицу городил. Про носатую жизнь на Луне, сбежавший Нос и прочую галиматью.)
Могильщик ничего не ответил. Перевернулся на другой бок.
Жена столько фраз за всю ихнюю семейную жизнь не произнесла. Целый текст. Целый арсенал. Повесть. Роман. Словесная бомба. Его ли это жена вообще. Она существует? Реально? Или беседа с ней тоже воображаемая? А мы с вами существуем? Могильщик существует? Как. Вы. Полагаете. И он ли сам лежит здесь. В бреду. Может, я вместо него. Умираю. Кто заставил. Кто наслал болезнь. И бред. Свои ли руки вижу? Моё ли тело? Моя ли голова? Я или не-я. Как оказался я в мире сием странном. Что за мир. Чего делаю тут. Кто я такое. За что? За что. Почему? Почему. Почему господь позволяет страдать своим созданиям. Столь сильно. Что Смерть порою представляется избавлением и покоем. Разве небытие лучше, чем бытие. Небытие и не-сознание лучше. Чем бытие и сознание. Просто люди часто бывают одинокими. До тошноты. Они и приходят в мир одни, и уходят из него в одиночестве. А большая часть вообще всю жизнь живёт в одиночестве. Вот тогда-то мечты и несутся на помощь. Без мечт никак не можно жить. Они. Подменяют отвратительную реальность. Которая. Неизбежно будет напоминать о себе. Как некая единственная и безусловная единица. Константа. Границы между реальным миром и иллюзиями слишком уж размыты! Мечты и надежды. Мечты меняются. Реальность остаётся. Мечты и реальность. Всё уйдёт. Всё тлен.
А между тем действительно умирающий шёл на поправку.
Могильщик. Шёл на поправку. (Доктор не соврал. Не зря обнадёжил. Нас всех.) (Смерть не любит быть обманутой. Но и Она сама не в силах обмануть. Обманом забрать кого-то. Иногда приходится ждать. Приходится отступать. На время. А затем возвращаться. И завоёвывать новые позиции. Отнимать новые жизни.) Был, правда, слаб ещё. Большею частию в постели время проводил. Лежал, ворочался, вздыхал, кряхтел, чесался, кашлял, газы пускал. Соседи разошлись по домам. Жена сама управлялась по дому. Жизнь махала ручкой. Жизнь шаркала ножкой. Жизнь показывала нос.
И вот как-то раз. Дня два тому уж как Могильщик наш в себя пришёл. Ночью вдруг раздался внушительный громоподобный стук в дверь. Настойчиво. Кувалдой колотили. Так представлялось. Мёртвых разбудили. Проснулись все. Домочадцы. Даже полудохлый пёс. Жена подскочила. В страхе. Пошла открывать. Дверь отворять. Прибыл Чиновник. Которого. Столь долго и нетерпеливо все мы ждали. На помощь. Или запамятовали уж про него. Снуп же что-то там кричал, пищал, верескотел. Обещал решить все наши проблемы. Подумаешь. Чиновник. Не видали мы их будто бы. Сколько их тут уже перебывало. И этот вон тоже. Припёрся. Посередь ночи. Предъявил директиву по размещению на постой. В доме Могильщика.
– Чиновник приехал, – тихонько зашла в комнату к мужу Хозяйка и ворчливо сообщила.
Могильщик попытался было подняться с постели.
– Да лежи уже! – недовольным тоном заявила раздражённая жена. – Сама заселю. Разместится. Не помрёт небось.
– Не положено вроде. Я лично встретить должен.
– Положено, не положено… Кому какое дело! Мы не виноватые, что ты занемог. Неужто другое время не могли найти, штоле, для прибытия. Оне. Чинуши проклятущие. У меня муж чуть не на тот свет отправился. А оне ходють тут. Как у себя дома. По ночам. Людей порядочных с постелей подымають. Безобразие! Возмутительно!! Ни в какие ворота!!! Лежи уже. Не дёргайся. Почём зазря. Сама управлюсь. – Поправила заботливо одеялку супругу. Пот со лба промокнула. И ушла опять к Чиновнику. С уныло догорающей свечой в руке. Дом показывать. На постой размещать. (Будто жена Бондаря говорила, а не жена Могильщика. Ей-ей-богу! Я аж испужался. Метаморфозе сей. Неожиданной. Удивительной. Даже тон переменился у Хозяюшки: противный, недовольный, неприветливый. Чудеса с характерами героев происходят. Иной раз. И я вроде не при делах.)
Прошло минут двадцать, наверно. Или сорок. Точно не два часа. Три-четыре. В комнату вошёл Чиновник. Постоял возле кровати Могильщика. Молча. Покашливая. С отвлечённым видом. Уставились друг на друга. Минут, верно, двадцать или сорок пялились. Никак не менее. Или часа два. У Чиновника очень грустные глаза. Могильщик увидел в них разом мировую скорбь и двоюродную сестру её – вселенскую тоску. Сёстры те бок о бок шастают. А шинель на Чиновнике, между прочим, на два размера меньше. «Досталась от предшественника», – пояснил нежданно-негаданный Гость зачем-то. Про шинель. Помолчали ещё с которое-то время.
– Отец Б. заходил? – вскоре спросил Чиновник. И почесался. Часика через два.
– Я его не видел.
– Вы больны.
– Да.
– Я давно ищу отца Б.
– Я знаю. Я тоже.
– …
– …
Опять многозначительно помолчали. Минут сорок прошло. Или два часа. В пьянящей тишине. Слышалось лишь жужжание мух. И тараканы ползали. По стенам. По потолку. Затем жена Могильщика вновь проводила Чиновника на постой и чем-то, наверно, сытно накормила. Напоила. Я не видал. Улеглись спать. Дружно. Каждый в своём уголку. Чтоб. Друг дружку не беспокоить. Чиновник всю ночь ворочался с боку на бок и шумно вздыхал. Никак не могут они заснуть в тихих спокойных местах. В городской суете, и шуме, и вони – нашему брату Чиновнику привычнее. Засыпать. Могильщик тоже не спал. Не спалось ему почему-то. Раздумывал. Размышлял о смысле жизни. Время тянулось. Время убивало. Ночь заканчивалась. Рассвет зачинался. А наутро пришёл достославный наш Почтмейстер. Достойный человек. Безупречная репутация! И с усами. Принёс депешу. И Чиновник <неизвестно какого Департамента, непонятно какого Ведомства>, бегло глянув бумагу/записку, немедля собрался и уехал куда-то. Не попрощавшись. Сгинул в небытие. Больше мы его никогда не видели. Уникальное! Событие!
А во что превращается Любовь, если она безответна? В Нечто иное, наверно. Которое. Продолжает жить внутри и мучает. Пока не помрёт окончательно. Вместе со мной.
Могильщик выздоравливал.
Жизнь на селе нашем славном, отдалённом … – … шла своим чередом. Всюду по-прежнему активно сновали Зелёные Башмаки. Шастали. Подковами цокали. Заглядывали в дома. То уводили, то возвращали обратно людей. Живых уводили – мертвецов возвращали. В том числе и детей. Особенно детей. А. Днём праздно шатались по улицам Синие Животы. Зенки лупили. Тоже везде заглядывали. Любопытные носы засовывали. (И на Луне ведь тоже носы! Живут. А вы как думали. Дело сурьёзное.) Вели себя, по справедливости, Синяки весьма скромно и учтиво. Никого не забижали. Наоборот. Пытались завести вежливый разговор с поселянами. Но те по-прежнему шарахались. В ужасе. Мужички ещё вроде ничего. Подбородки почёсывали да отворачивались. Носы воротили, так сказать. А бабы… – те сразу за чётки хватались. Шептали мантры. Бога призывали в Свидетели. Защиты искали. От тёмных сил. В безбожных-то наших краях. Смешно даже. Какую защиту и у кого просить решились? (Кстати, один Мертвяк пытался даже и со мною в какой-то раз заговорить. Но я беседы с Незнакомцами беседовать не люблю. Живу очень замкнуто. Вообще нелюдимый я. Аки Зверь. Бирюк бирюком. И женщины через то меня боятся. Пуще, чем Животов. Шарахаются от Чудовища. Правильно делают. Одному бысть суждено. На то и Судьба. Судьбинушка.) Разговаривали с любопытными Синими Дохлячинами только Доктор и Учёный. Отвечали на все вопросы. Охотно. Подробно. С видимым удовольствием. Разъясняли. Поясняли. По существу любого запроса. Они их не боялись совершенно. От слова совсем. Дохляки (тоже не без удовольствия!) беседовали. Много чем интересовались. Живенько. Любопытство проявляли недюжинное. Разгуливали. Попы начёсывали. А ночью опять возвращались к себе в леса. Чем там занимались, до сих пор не ведаем. Ну и ладно.
Одним словом, жизнь тащилась куда надо и своим чередом.
На том бы повестушку мою и завершить. Недосуг уж теперь романы романить. Сочинения сочинять. Россказни рассказывать. Небылицы небыличить. Пора на хлеб зарабатывать. Да и не знаю я, о чём писать дальше. Поразмышляю. На досуге. Хоть и не досуг мне! Не досуг на досуге. Нелегко нынче рассказы рассказывать да повести повествовать. Особенно когда всюду носятся Синие Животы и Зелёные Башмаки. И кошки с синими глазами. И Ведьмы с зелёными волосами. Я, между прочим, давно заметил: кошки улыбаются. Умеют. А один раз даже довелось заприметить улыбающуюся крысу. Милая крысятинка. Вы представляете. Никогда и никому бы не поверил, ежели бы сам не увидал! А вот Ведьма в каждой женщине живёт. И лучше её не будить. В мире столько всяких разных вещей удивительных творится, вы не подозреваете! А я как-то праздно сижу и по ночам романы пишу. Вместо того чтобы удивляться. Удивляться нужно непременно, друзья мои! Взять хоть Любовь. Удивительная штука! Без преувеличений. Как она зарождается, растёт и погибает. Посади маленькое молодое деревцо и дождись, пока оно приживётся. А потом подойди и обломай ему все ветки. Любовь умирает. И что страшнее, что неприятнее всего – Человек часто сам её убивает. И себя заодно. Жаль, не всё можно починить, что сломал. Разрушил, уничтожил. Любовь. Душу, я слыхал тоже на днях, нельзя починить. Боль проходит со временем. Но душевные раны не заживают. Сначала их наносят вам, затем вы наносите их другим людям. И боль возвращается ко мне стократной бурей. Вечный круговорот страдания в природе. Страдания, утраченные иллюзии и разбитые надежды. Водопады слёз. Бумерангом туда-сюда скачут. Но я, кажется, опять отвлёкся. Подслушал чужую беседу ибо. И вернулись воспоминания. Очень грустные воспоминания. Я же вроде рассказ решил продолжить. Мама часто повторяла. В каждом деле важен результат! Раз уж начал роман – придётся заканчивать. Летопись. Продолжаем. Объективно. Беспристрастно. Излагать события. Летописывать. Факты! Голые факты.
А Могильщик потихоньку выздоравливал. У него как раз в гостях сидели Доктор и Учёный. Я обрывки их разговора услышал. Краем глаза увидал.
А надо здесь сразу кое-чего упомянуть. Дать пояснение будущим Читателям. (То есть вам.) На всякий случай.
Доктор в глубине души очень любил Учёного. Конечно. Естественно. Он долго мучился средь нас, необразованных и неотёсанных. Болванов и баранов. И вот наконец прибыл с оказией и поселился в губернских краях ещё и г-н любезный сельскому сердцу Учёный. Человек эрудированный, начитанный, с высшим образованием, как и Доктор. Тоже всякие разные научные словечки знает. Заприметили друг друга враз. Привязанность невероятная установилась меж ними. Взаимная. Тяга. По многим вопросам они, правда, не сходились и часто ожесточённо спорили. Но тем не менее беседовать любили весьма и весьма. На пару. Парочка! Хоть и ругались. Поругивались. Бодались. Ссорились. Периодически. Характерами не схожи меж собою. Вот в чём проблема. Доктор – человек рациональный, спокойный, уравновешенный. Философски настроенный. Божьею милостию Скептик и Циник. Как и большинство Докторов. Учёный слишком уж порывист и несдержан. Несдержан и порывист. Стихийный иррационал. Восторженный, увлечённый Романтик. Энтузиаст. А посему – невинная зачастую беседа плавно перетекает у двоих столь различных товарищей в суровые споры. Ожесточённые. Хорошо ещё, до драки ни разу не доходило. До мордобития. Люди всё ж таки интеллигентные. Образованные. Их оружие – не кулаки, а книги. Лепота.
Вот и сейчас, между прочим. Вдвоём. Пришли. Скромно. Якобы. Под предлогом. Навестить Могильщика. Проведать. О состоянии здоровья справиться. Уселись на лавку и опять взялись за своё. За старое. Учёные беседы, учёные споры. Разглагольствования. Демагогия. Сплошная психология. Слишком много психологии! Хозяйка (а она из жены Бондаря вновь превратилась в жену Могильщика) с кроткою улыбкою на лице тихонько хлопотала по дому, собирая на стол. Гостей накормить. Торопилась. Угодить учёным людям. Важным Гостям. Хоть и незваным. Но дорогим. Выздоравливающий тихонько лежал на постели и чесался во сне. В полудрёме. Мыши тихонько скреблись под полом. Перешёптывались, попискивали друг на друга. Хозяйский пёс под столом тихонько ворочался и вздыхал. И периодически пускал газы. Всю комнатушку провоняло его пуканьем. Половицы тихонько скрипели. А вот Доктор уже грозно кричал в лицо собеседника (я, к несчастью, позже подошёл, пропустил начало разговора; придётся теперь кое-как ориентироваться вслепую, но вы-то, надеюсь, уразумеете, об чём речь):
– И куда девать Вашу пресловутую Надежду, г-н Учёный?!! Во время Чёрной Смерти чем она помогла. Когда невинные люди сотнями мёрли у меня на руках. Два страшных года Чума косила несчастных страшной Косой. Умерли все, кого я знал. И даже те, кого я плохо знал. И даже те, кого я не знал вообще!
– Смерть есть Смерть, г-н Доктор! А вот Надежда…
– Она вводит людей в заблуждение – Ваша проклятая Надежда!
– Она помогает людям жить.
– Бога ради, Учёный! Откуда столько наивности. Розовый сопливый оптимизм! А ещё Человек Науки… Право слово! Надежду надо исключить. Из жизни. Навсегда. Тем более. Никакого научного объяснения сие понятие не имеет! Не будет иметь!! Не может иметь!!!
– Но она единственное. Самое дорогое. Что. Есть на свете. Самое драгоценное в жизни Человека!
– Заблуждаетесь. Любезный г-н Учёный. Очень сильно заблуждаетесь. Надежда делает нас всех слишком слабыми. Слабаками сопливыми. Тряпками безвольными. А мы должны всегда быть готовы к самому худшему. «Человек» – звучит гордо. Надо уметь, повторюсь, сохранять достоинство и мужество. В любой жизненной ситуации. Смотреть Врагу в лицо. А Надежду оставить на задворках сознания или вон… в выгребную яму выкинуть. Бесполезная вещица. Пусть гниёт. Вместе с иллюзиями и мечтами.
– Не знаю что. Не понимаю как. Но. Где-нибудь. Когда-нибудь. Наверно…
– Сумасшедший!
– Мы все здесь сумасшедшие.
– Но Вы более других!
– Не больше, чем Вы, г-н Доктор. Во всяком случае, не больше. Поверьте. Мечту нужно ловить. А не в выгребную яму кидать. Ловить! Именно. Сачком. Вылавливать. Как бабочку. Из снов. Из воздуха. Из бывших и будущих. Из прошлых и настоящих. И хранить за правой щекой. Чтоб. Она. Никуда. Не. Сбежала.
– Слава богу, безумие не заразно! А то б я, знаете ли… Уже давно рехнулся. Наслушавшись Ваших бредней! Слыхал я в жизни немало небылиц. Но такое! Бабочки, видите ли, летают… Крылышками машут… Никакой практической пользы от бабочек нет! Где здесь смысл? Ахинея. Бред.
– Вы предполагаете лишь один исход, Доктор. Вот в чём Ваша главная проблема. Но таких исходов у людей может быть тысяча. Как плохих, так и счастливых.
– Я предполагаю лишь Веру. В себя и в Науку. Надежда мне ни к чему. И разбитые иллюзии. И ненужные мечты. И всё такое прочее. Жить нужно в реальном мире, г-н Учёный. И только в реальном мире. Он жестокий, суровый. Абсурдный, нелепый. Но всё же прекрасный. Прекрасный. Прекрасный. Ибо настоящий. Лишь он один настоящий. А Вы и Вам подобные постоянно разводите демагогию и своими бессмысленными «мечтами-надеждами» лишаете человека реальной почвы под ногами. Уж написано на роду если гнить в одиночестве, так и умрём в одиночестве. Никто не придёт и не спасёт. И не полюбит. Сами себя должны спасти. По земле ходить надобно. По нашей грешной земле. А не в облаках летать!
– Вера иногда мешает ясно мыслить, Доктор. Особенно Вера в Науку. (Сильно ли она Вам помогла. Во времена Чёрной Смерти.) А вот Надежда… Любовь, Доктор, Любовь! Придёт и спасёт. Непременно.
– Да что Вы заладили со своей Надеждой. И Любовью. В печенках уже сидят Ваши наивные бредни. … Г-н Учёный. Миленький. Ей-богу. Любовь – это зависимость. Страшнее, чем алкогольная. Наркотическая. Да. Именно. Наркотическая. Она не находится целиком и полностью в сфере эмоций. Как полагали ранее. Тут есть разница. Наркотик! Люди умирают от Любви. От эмоций нельзя умереть – от Любви можно. А Смерть есть конец. Пепел. Зола. Ничто. Небытие. Пустота. Чёрная дыра. Если Любовь уходит, наступает только боль. Рана. Открытая. Кровоточащая. Смерть! И никакая Надежда Вас не спасёт, любезный и наивный г-н Учёный! Люди часто делают глупости. В особенности если всё ещё любят. Влюблены. Они слишком слабые и уязвимые. Силы духа лишились. К голосу разума не желают прислушиваться. Способны на безумные поступки. И я предполагаю лишь один исход. Да. Либо Любовь. Либо Смерть. Третьего не дано. Нет Любви – значит, придёт Смерть. Конец. Но я хочу жить! Без Любви. Без Надежды. Хочу просто жить! И наслаждаться жизнью.
– Господи. Вы мертвы, Доктор! Уже давно мертвы. Потеряли жену и тоже умерли. Печально.
– Почему Вы решили, что мёртв непременно я, а не Вы сами?
– Простите великодушно, Доктор. Но от Вас просто на версту несёт мертвечиной, трупятиной и Страхом.
– Страхом?
– Именно. Страх скачет из Темноты, бряцая подковами. Вы безумно боитесь жить. И потому прячетесь. За чужими умными мыслями. За спинами других. Позволяя им жить вместо Вас. Но никто не сможет прожить жизнь за Вас, Доктор! Это абсурд. Больше не нужно бояться. Вылезайте из улиточного домика и живите! Просто живите.
– Вообще все Ваши слова порой представляются сплошным абсурдом, уважаемый г-н Учёный! О чём Вы говорите? В толк не возьму. Улиточный домик? Человек в футляре? Полагаете, я не живой… Почему.
– Мне Вас жаль. У Вас душа умерла. Жаль. Душа. Ведь она как Бабочка. В неволе погибает. Надо хоть иногда её отпускать полетать. Бабочки полёт.
– Себя лучше пожалей, дурак! – уже не на шутку обозлился опять Доктор, забылся и сорвался на крик. – Землю зря топчешь. Наивный дуралей. Где какая польза от тебя. Человечеству. От твоих изысканий. Якобы «научных». Безумных, бесполезных мыслей. Пустомеля. Тьфу на тебя. Тьфу! Тьфу! Тьфу!
Хозяйка тактично кашлянула. Могильщик тоже закашлялся. Закряхтел, зачесался. Заворочался. С боку на бок. Шумно стало. Плюются ещё всякие… (А в некоторых домах Тишина ценится чрезвычайно высоко! И я Тишину люблю. Люблю работать в Тишине и в Одиночестве. И спать люблю в Тишине. И жить люблю в Тишине. И. Мечтать. Тоже. Люблю. В. Тишине.) Доктор спохватился. Учёный в сердцах дёрнул себя за непослушный чуб. Я почесался. Пёс громко пукнул. За окном на улице тоже громко заорал ишак. Во дворе заверещали индюки. Мыши под полом в ужасе запищали.
– Прощенья просим, Хозяюшка! – вежливо извинился наконец Доктор. Активно зачесался. Встал. Собираясь. Уходить. – Не будем беспокоить. Не обращайте внимание. Мы тут о своём. По обыкновению. О Вечном! Заболтались. Забылись слегка. … А больной ваш уже и на поправку идёт. Вот и хорошо. Вот и славненько. Прекрасный план. Так держать. Слава богу! Всё к лучшему. Всё к лучшему. А то. Как говорится. Ещё один покойник нам здесь ни к чему совершенно. (Бестактность иной раз поражает. Городских. А мы поселяне. Ко всему привыкшие. Пропустим последнюю фразу Докторскую мимо ушей. И дело с концом!) Верно ведь говорю, Могильщик? Верно… Что ж. Не будем беспокоить. (И тут Доктор подал знак задумчивому Учёному: пора, мол-дескать, сваливать.)
Гости разошлись. Могильщик выздоравливал. А жизнь в отдалённых наших Губерниях продолжалась. Жизнь всегда продолжается. Идёт неспешно куда надо и своим чередом. И мы. Тоже. Топаем. Туда-сюда. Тудым-сюдым. Слониками слоняемся. Неумолим бег Времени!
(Закончилась сцена с болезнью Могильщика.)
В какой-то раз – недели две тому уж как Могильщик поправился совершенно – послала жена его к Вязальщице Спице. В гости. С поручением. Оказия. Вроде передать что-то. Или наоборот забрать. Бог знает. Могильщику-то без разницы и без надобности. Послали и послали. И выдвинулся. По назначению. Идёт себе, насвистывает, никого не трогает. Думы надумывает. Попу по пути начёсывает. И в паху страшно зудит. Там бы тоже почесать. Солнышко припекает. Полуденный зной. Пот с людей градом катится. Одежда вся насквозь мокрая. Подмышки чешутся. А навстречу Могильщику бежит уже Пекарь. Несётся. Родимый. Аккурат. Довольный такой. Рожа красная. Загорелая. Вся в крупных каплях пота.
– Куда прёшь, Могильщик?
– Да так.
– Ну-у, раз так…
Прёт Могильщик дальше. Навстречу ему неспешной походкой направляется Доктор.
– Куда путь держишь, Могильщик?
– Да так.
– Ну-у, раз так…
Держит путь Могильщик дальше. Навстречу ему опять несётся со всех ног. На сей раз. Плакальщица. С тюками какими-то. Корытами. Коромыслами. Вёдрами.
– Куда идёшь, Могильщик?
– Да так.
– Действительно. Так. (Многозначительно.)
Идиллия №1.
Идёт Могильщик дальше. Проходит мимо дома Кошатницы. А там уже на лавочке сидит Лодочник. Явился не запылился. Жених. Романтик молчаливый. Улыбчивый. Застенчивый. Многодумный. И кошки с ним. Всей толпою. Присели. Одна кошка пристроилась на голове счастливчика. На каждом плече по кошке. И ещё по одной кошке на коленях. Соответственно. И две у ног трутся. Мордочки обтирают. Дружно. Мурлыкают. Хрюкают. Довольные. Жмурятся на солнышке. А Лодочник-то какой довольный. Улыбается. О чём-то о своём мечтает. Ох, мечты, мечты! Что они против реальности? Нашей отвратительной реальности. А из дому посудой гремит Кошатница. Угощения готовит? И кошки орут. Сколько их там ещё. Красота. Идиллия! Буколика.
Подходит Могильщик к соседнему дому. Вязальщицы. А у той в гостях аккурат брат Шляпника К. Ещё один Жених. Романтик полоумный. Стоят во дворе. На солнцепёке. Меж ними тазик. Полный воды. А в тазу плавает утёнок. Жёлтенький такой. Желторотенький. Желтопопенький. Малыш. По кругу плавает. Весело лапками барахтает по волнам. По воде то бишь. Эх. Бывало, и я плавал. По морям, по волнам. Сегодня здесь. Завтра – там. Поносило, помотало по жизни. Много повидал. И людей, и событий, и невзгод. Все счастливые дни одинаковые. Все несчастливые дни тоже одинаковые. Мёд-брагу пил. По усам текло. И в рот не попадало. А что ж утёнок. Плавает. Себе. Барахтает. Весёленько. Брат Шляпника любовно смотрит на малыша. Тоже мечтательно улыбается. Чему-то своему. Безумному. Вязальщица довольная. Счастливая. Стоит рядом. Руки в боки. Толстенькие боки. Утёнка разглядывают. Любуются. Головами качают. Под палящем зноем. И Могильщик тоже. Раз уж припёрся. Остановился. Уставился на весело плывущего утёныша. Постояли втроём. Посмотрели. Помолчали. Минут, верно, двадцать или сорок. А утёнок себе плавает радостно. Живенько. Жизнерадостно. Плескается. Купается. Обалдеть просто.
– Тише! – вдруг заорал брат Шляпника.
Кому заорал, мы не поняли. И зачем. И так вроде тихо. Тишина мёртвая. Тихонько все стоим. Ещё минут двадцать. Наблюдаем за утёнком. А тот плавает себе радостно. Круги наматывает. Нарезает. Барахтает. Радуется жизни. Ни на кого не смотрит. Весёлая картина. Весёлый дом. На улице жара. Шляпник уже пританцовывать начал на месте. П;том обливаясь. Вязальщица посмеивается. Над чем, правда, не понятно. Живот нахлопывает. Бока натирает. Утёнок весело круги нарезает. С ума сойти можно.
Постояли ещё минут сорок. Утёнок плавает. Могильщику вскоре всё это, видать, наскучило. Идиллия №2. Аж противно! Эклога безумная. Безудержная. Свихнуться же недолго. И он отправился дальше. В обратном направлении двинул. К дому поближе. Действительно. Чего на чужие идиллии пялиться. Свои надо создавать. Немного спустя. По дороге Могильщика нагнал Шляпник.
– Идёшь, Могильщик?
– Иду.
– Куда идёшь, Могильщик?
– Да так.
– Не знаешь?
– Вестимо. Не знаю.
(Помолчали.)
– Зачем приходил, Могильщик?
– Да так.
– Не знаешь?
– Вестимо. Не знаю.
(Помолчали.)
– Скажи, Могильщик. А Луна и Звёзды существуют?
– Существуют.
– А Добро и Зло существуют?
– Существуют.
– Так значит... и мы тоже существуем???
– Существуем.
(Помолчали.)
– Гляди. – Брат Шляпника показывает Могильщику свою левую ладонь. Могильщик молча смотрит. – Чего ты видишь?
– Не знаю.
– А здесь? – показывает правую ладонь.
– …
– Смотри! Смотри, Могильщик! – буквально закричал сумасшедший, а Могильщик вздрогнул от неожиданности. И попу с досадой почесал. – Внимательнее смотри. Видишь. Линия сердца. А это. Вот. Линия ума. Чем длиннее линия ума, тем короче линия сердца. И наоборот. Важно! Запомнил? – Глубокомысленно изрекает из себя брат Шляпника. Философ! Мастер. Хиромант. Гуру. Ведун в седьмом поколении. Волшебник. Маг. Чародей. И многозначительно нос потирает. И пританцовывает опять на месте. У меня уже не осталось ни ума, ни сердца. Друзья. Не вижу смысла дальше жить. А у Могильщика? Давайте взглянем. Посмотрим. Полюбопытствуем.
– Покажи-ка свою руку, – брат Шляпника будто бы услышал мои собственные мысли и молча, с величайшим воодушевлением принялся разглядывать ладони Могильщика. Интересно. Что там? – У тебя нет сердца, Могильщик! Линии сердца вообще нет. Как такое может быть?! Как же ты живёшь без сердца?!! – и тут Шляпник ошарашенно схватился за голову и сел на землю. Да так и остался сидеть. Покачивался. В волосах копался. Чесался. Бормотал что-то себе под нос. Бормотун. Полоумный. Чего с него возьмёшь-то.
Чего с них, со всех, вообще возьмёшь. С сумасшедших. Разгуливают среди нас. Якобы право имеющие. У нас колени дрожат от страха. У тварей дрожащих. А сердце человеческое тоже штука такая, знаете ли. Махинация. Относительная. И с выводами торопиться нельзя. Что мы доподлинно знаем о других людях? И в свою-то душу заглянуть порой не можем. Страшно ибо! Куда уж чужая. Темень. Мрак. А люди всегда лучше, чем мы о них думаем. И добрее. И мы лучше, чем сами о себе думаем. И добрее. Самооценка. Зависит от размера отцовских кулаков. Чем они больше, тем, соответственно, и самооценка будет меньше. Прямая зависимость. Грозный кулак. Калечит душу. И. Самооценка падает ниже плинтуса. И. Надежда. Рождается. Живёт. Умирает. Похороните меня за плинтусом. Странные дела творятся на земле нашей грешной. Безбожной. Даже такая относительная штука. Любовь. Называется. Человека преображает. Однако разум он теряет вконец. И пуще прежнего уже безумцем становится. Надежда!
А Могильщик ни слова не вымолвил. Оставил безумного на земле сидеть. Пошёл дальше своею дорогою. Домой. К жене. Благодарствуем: хоть дорога есть. Должна быть дорога!
(Дорога! Она у каждого тоже ведь своя! Важно не потерять её.)
Сцена с Мясником №2.
По пути встретился Могильщику сосед Бондарь. Неприветливый. Недовольный. Тоже с оказией откуда-то возвращался. С пустыми руками. Дальше пошли вместе. Оба с пустыми руками. Молча. Мимо. Проходили. Мимо дома Мясника. Мимо дома Мясника проходили. А там. У дома Мясника. На дворе. Приключилась странная история. Странное приключение приключилось, прямо скажем. Неожиданное. Внезапное.
Мясник сидел на земле и громко кричал. Орал истошно. Страх божий. Чего орёт-то. Не пойму. Народ вокруг уже начал собираться. Дела побросали. Приползли тараканы. Муравьи, мухи, пчелиный рой. В любопытстве величайшем. Глазели. Лупились. Суетились. Судили. Рядили. Перешёптывались. Перешушукивались. Пальцами тыча. А Мясник орал. Безбожно орал. Голосил. Истошно. Не своим ором. И волосы на голове клочьями выдирал. Равно сумасшедший. Псих ненормальный. А где я теперь мясо свежее буду брать? Остановились и Могильщик с Бондарем. Молча смотрят на ненормального Мясника. Чешутся. Покашливают. Тактично. А я считал, брат Шляпника сумасшедший. Горе превращает людей в безумных. Знамо дело. Мы все здесь сумасшедшие.
– Вернулась дочка Мясника. Младшая. Девочка. Мёртвая. – Это уже откуда-то бесшумно подкрался и на ухо Могильщику горячо шепнул рыжеглазая всезнайка Снуп. – В доме сидит с Хозяйкою. Без движения. А та тоже рыдает. Отсюда слыхать. Девочка-то. Грешное дельце. Не живая совсем. Не ест, не пьёт. Просто сидит. Как и все. Кого к рукам прибрали. Изверги. Крысоловы проклятые. Дудочники. Погань. Нечистая. Чего с нею сделали. Изуверы проклятые. Что с нашими детьми творят?! Святые Угодники! Матушка царица небесная!! Батюшки святы!!!
– Молчал бы ты лучше, Снуп! Дурень. Не вякай… – недовольно рявкнул Бондарь и почесал живот. – Глядишь, целее будешь. Сколько раз тебе говорить. В дела Зелёных не мешаемся. Стороночкою тихо проходим. Помалкиваем. Живее будем.
А Мясник орёт благим матом.
А в то самое время уже и Доктор. Тут же объявился. Пронюхал. Вовремя подоспел. Может, даже и посылали за ним. Кто знает. Подбежал. Засуетился возле безумного Мясника. И в толпу зевак грозно крикнул:
– Чего уставились? Рты поразевали. Заняться больше нечем. Я вам сейчас дело найду! А ну-ка быстро разошлись по домам. Нечего глазеть. Попусту время тратить.
Народ начал нехотя расходиться. Спектакль отняли! И хлеба не дают. Ворчали и перешёптывались. Рожи у всех недовольные. Такое зрелище не каждый день углядишь. Узришь. Полоумный Мясник. На земле. Сидючи. Орёт. Но Доктора все уважали и побаивались. Слушались беспрекословно. Любые директивы мгновенно исполняли. В наших отдалённых Губерниях люди образованные большой авторитет имеют. Уважали и г-на Учёного. Правда, не боялись. А чего его бояться. Он безобидный. Безумный и беззлобный. Что букашки и жучки. Которых. Высматривает в траве. Да коллекционирует. С сачком носится. Собиратель бабочек. Жучковед. Тоже ведь полоумный. Как пить дать.
А тут. Кстати. А тут кстати. Весьма кстати. А тут весьма кстати. И Вязальщица уже торопится с полным ведром колодезной воды. Холодненькой. От чистого сердца. Подошла. Молча. Со строгим лицом. Поджатыми губами. Опрокинула ведро Мяснику на голову. (А так ведь и заболеть можно и помереть… по такой-то жаре, ёлки-палки! Ничего не боится Спица. Полоумная.)
– Што сопли разнюнил. (Принялась орать и визжать на всю округу. Бедный Мясник. Оглох, наверно. Вздрогнул. От неожиданности.) А ещё мужик называется. Отец семейства. Смешно сказать, грешно подумать. Возьми себя в руки! Слюнтяй. Ишь, чаво удумал. У него жена, дети. Кормить всех надоть, вестимо дело. А он на земле сидит и белугой орёт. Хуже бабы. Стыдно! Смотреть противно! Позор! Неслыханно! Возмутительное поведение! Ни в какие ворота! Безобразие! А ну вставай немедленно! Поднимай свою мясницкую задницу!! Негодник!!!
Тут Доктор попытался было успокоить уже саму Вязальщицу. Да какое там! Возмущалась ещё с полчаса, верно. Кричала. Ругалась. Плевалась. (Покуда Мясник не присел на лавочку. Утихомирился. Угомонился. Выть и орать перестал. Перестанешь тут, конечно! Когда такая дамочка рядом. Орёт.) Потом решительно направилась в дом к Мясниковой жене. Там тоже порядки наводить. Всех успокаивать. С детьми помочь. Приглядеть. (Меня, кстати, тоже как-то раз попросили с соседскими детьми посидеть. Так ведь они же не сидят! Кошмар форменный. Доложу я вам. И потом ещё седые волосы на голове обнаруживаются. Невротиком становишься. И кусок в горло не лезет. Привык пищу в Тишине принимать. В спокойствии. А тут. Крик. Ор. Со стола хватают. На пол швыряют. Роняют. Проливают. Посуду разбивают. Визжат. Головорезы. Безобразие! Боюсь детей до ужаса.)
А Спица уже тем временем и в доме Мясника покрикивать начала. В чувства всех приводить. Какая женщина! Какая женщина! Не женщина, а огонь. Мне бы другую… Наверняка. И Кошатница. Скоро её сменит. Где в семье горе – туда две сестры и торопятся. На помощь. Заведено у нас давно. Другие бабы лишь глазеть, судить и рядить умеют. А эти сёстры. Хоть и шумливые, крикливые, гневливые, боевые. Реальную помощь всегда окажут. Не забудут. Не оставят. Мимо не пройдут. Подсобят. Тут, верно, в сердце дело. Доброе сердце часто за грозной оболочкой прячется. И скверный характер. Тоже ведь доброе сердце не исключает. А на иных глянешь. Ангелочек ангелочком. Святая. Не иначе. Таких вот ангелочков с крылышками я и боюсь пуще огня. В лицо улыбаются. Слюни на тебя пускают. В рот заглядывают. Пылинки сдувают. Но. Глядишь. Взараз предадут и гадость какую за спиной сотворят. Сердце разобьют. А суровые, на вид злобные, – самые добрые в итоге и оказываются. Самые верные. Уж если полюбят, то на веки вечные. Не бросят. Удивительно. Но, правда, не всегда. Не всегда.
Встретил я, к примеру, на днях одну Вдову знакомую. Года три тому уж как не видал её. Вы не поверите! Какая женщина была весёлая, живая. Тоже шумливая, говорливая. Хоть и склочная, но с живым умом и сердцем добрейшим. Искренняя. И что с ней приключилось? Не узнать. Сама не своя. Все разговоры только о здоровье. И всех без исключения людей ненавидит. Мужа покойного презирает. Потому что. Помёр. И. Оставил её одну. (Спасибо ещё. Детей нет. Бедняги. А то представил я ужасную картину. Вспомнилась вдруг. Злобная тётка. Которая. На почве ревности и мести. Перерезала горло малолетним сыновьям и укатила на летучей колеснице в Закат. «Волшебница». Помните такую?) Озлобилась. На весь белый свет окрысилась. Циничная, раздражительная. Друзей хороших растеряла. Всех без исключения разобижала. Ножкой отпнула. Все ж виноватые у ней оказались. Господи боже… И мне тоже досталось. По самое не хочу. Свыше положенного. Смешала с дерьмом. Орала на всю округу. А ведь ранее приятельствовали мы. По соседству когда-то проживали. Ни слова дурного друг другу ни разу не сказали. Попытался было её успокоить. Угомонить. В чувства привести. Разузнать причины жуткой перемены. В характере. В ответ. По шее огрела. Гадостей наговорила. Сверх меры. Метаморфоза! Еле ноги унёс подальше от сей злобствующей мегеры. Свирепая горгулья. Ей-богу. Дела. А ещё она сказала, что я сам как Мертвяк. Хуже Дохляка. И всё для меня тлен. Гниль. – Неправда. Не всё. Семья, дети и Любовь. Вот главные святыни. Неприкосновенные. Единственные ценности. В каковые верю. Потому что. Как правило, Человек больше всего на свете ценит именно то, чего он сам в жизни лишён. И опять я отвлёкся! От сюжета. Что за напасть! Давайте продолжать.
Помогли крики Вязальщицы. Волшебница. Или Ведьма. Я вот тоже сейчас задумался. Пишу и размысливаю. Женщины – загадки. Уж больно загадки. Все без исключения! И, по-моему, все Ведьмы! Величайшая тайна природы. Мясник на лавочке притих вроде. Правда, ненадолго. Плакать начал. Тихо скулил щеночком маленьким. Обиженным на жизнь. Хоть волосы перестал драть из головы. Мужские слёзы самые страшные, наверно. Мимо почему-то проходил ещё Учёный с вечными чертежами под мышкой. Остановился возле Мясника. Постоял, посмотрел. О чём-то задумчиво переговорил с Доктором. Перешептался. Видать, опять про тараканов. Падающих с потолка ему в рот. Я не расслышал. Могильщик с Бондарем тоже послушно разошлись в разные стороны. Как велено было. По домам. А чего глазеть-то. Не цирк ведь.
Давайте уже работать наконец! Сколько можно пялиться на чужое горе? Судить-рядить. МукУ словесную перемалывать. Кости перемывать. Соседям. Позор.
Утром пошёл Могильщик на кладбище. Раздумчиво бродил между могилами. Разглядывал надгробия. Они его успокаивали. Умиротворяли. На одной заросшей могилке, аккурат на старом холмике, лежал Синий мужик. Дремал будто бы. На солнышке грелся. Пригрелся и задремал. Загорал. Ненормальный. Могильщик сначала подумал: упокоился, мол-дескать, Дохляк. На чужой могилке последнее успокоение нашёл. Но они и так все мёртвые, те Синие. Разве нет. Могут ли вообще Мертвяки умереть? Теперь. Когда. Их Чёрная Смерть пометила. Вопрос спорный. И, конечно, интересный. Вдруг они вообще бессмертные. Но Дохляк на самом деле просто отдыхал. По видимости, негде больше прилечь. Голову преклонить. Кроватки нет своей. Нет домика родного. Могильщик молча прошёл мимо. Задержался у соседнего надгробия. Косился на мужика. Синюшного. С любопытством. Хоть любопытством мой герой никак ни разу не отличился никогда. Чего нет – того нет. Уж извиняйте. К Синяку подошли ещё двое тощих Животов. Знакомые, наверно. Постояли тоже, посмотрели. Животы свои синие почесали. В раздумчивости. Минуток пятнадцать-двадцать. Затем. Один вдруг с интересом спрашивает:
– Эй, Мосий! Ты чево. Спишь, штоле.
Тот не двигается, не отвечает.
– Моська! Спишь? – опять спрашивает. Настырный! Не даёт человеку спокойно полежать..:) В своё удовольствие.
– Да не-е-е… – еле-еле промямлил. В ответ Мосий. И лениво почесал свой тощий синий животик. Длинными костлявыми пальцами.
– А чё случилось?
– Да во-о-от. Глаза-а-а не могу открыть. – Тянучим плаксивым голосом объяснил тот сородичу. Так у нас гласные потягивали люди из других Губерний. Из дальних. Мы пришельц;в издалече завсегда по говору особому узнаём.
– А у Могильщика тут пока никто ещё не смог. Глаза открыть. – Уточнил для Мосия Синий собеседник.
И мужики засмеялись. Дружно заржали. Кони ретивые. Долго хохотали. Гоготали гуси. По животам себя похлопывали. Потом все трое скрылись в лесу. Видать, Мосию смех товарищей помог-таки глаза продрать. Катался от смеха по чужим могилам. А потом вдруг встал да и пошёл. Встань и иди. Дела!
То ли ещё приключится. Чую беду. Тихая спокойная жизнь – подарок драгоценный. Но даётся не каждому. А уж семья и подавно. Любимая. Где ты. Любимая.
Чую. Чую. Забудем скоро о спокойной жизни.
Ночью Могильщику приснилась мать. Та. Самая. Которая. Умерла ещё до его рождения. Что именно снилось, я особо не разглядел. Могильщик не показал. По обычаю. Не пустил в свою голову. Но вспомнилась вдруг моя собственная мама. Почему она часто снится, но никогда не разговаривает со мною? Не разобрать слов. И почему она снится всегда в прошлом. Незадолго до смерти, когда можно ещё предотвратить её гибель и спасти ей жизнь. Во сне она живая. Не мёртвая. Я пытаюсь её предупредить о смерти. Спасти. Поговорить. И просыпаюсь. Наверно, это чувство вины. Застряло в подкорке. Очень опасное. Страшное чувство. Жить людям не даёт. Медленно высасывает жизненные соки и силы. Действует, как паук со своей несчастной жертвой. Ведь у мамы грустное лицо. А почему она грустит. Я обидел. Обижал маму.
А утром в дом Могильщика прибежал запыхавшийся Снуп. Влетел. Бешеный болванчик. Шалтай-Болтанчик. С языком на плече. И глаза у него были такие… Бездна. Пучина морская. Бездонная. Навыкате. Будто бы самого его кто в бездну основательно скинул. И никогда ему уже оттуда не выбраться. Не протянется волшебная рука помощи и не вытащит из омута. Так и сгинешь.
– Там, – только лишь и смог вымолвить Снуп. – Мясник.
Опять Мясник! Господибожемой! Что тут скажешь. И я промолчу. И Могильщик с женой молчали тоже. А чего. Мясник. Дальше что?
И свалился Снуп на пол без памяти. В обморок грохнулся. Ляпнулся. Сознание потерял, одним словом. Впечатлительный! Жена Могильщика засуетилась вокруг дурачка. Забегала. А сам Могильщик недовольно почесался. Придётся идти теперь. Поневоле. Решил отправиться в дом к Мяснику. Выяснить, в чём там проблема приключилась. Хоть не любил пуще всего в чужие дела мешаться. Но иногда, знаете ли, приходится. Особливо ежели я его сделал главным героем своей повести. Заставляю ходить. Поневоле должен быть везде и всюду в центре событий. Да ещё и мне самому за ним всюду таскаться приходится. Хоть я люблю покой и уединение. Тишина в моём доме ценится чрезвычайно высоко! Но Мясник. Пора выдвигаться.
А по пути заглянул Философ наш замогильный сначала к соседям. Бондарю и Пахарю. Прихватил с собою. На всякий случай. Втроём отправились. Вместе надёжнее. Мало ли чаво там. Помощь какая подсобить. Те, правда, тоже не особо довольные. Сложившейся ситуацией. Тоже ведь не жалуют в чужие дела нос засовывать. Действительно. Пусть живут люди, как хотят. Нечего лишний раз влезать! Бондарь, по обыкновению, неприветлив. С неприветливым животом. Пахарь задумчив. И борода задумчивая. А следом уже Снуп опять бежит. (Тот всегда доволен. В дела соседские нос засунуть. Единственная радость в жизни.) Глазья выпучив. Оклемался, очухался после обморока (жена Могильщикова откачала, молоком отпоила!) – и бегом в гущу событий. Бежит и на ходу причитает. Ерунду всякую городит. Дистиллят глупости и бреда. Несусветная чушь. Про Кликуш, про Судный День, про Великого сами знаете Кого, про Чёрную Смерть, про слезу ребёнка, наказания какие-то за грехи смертные, Конец Света, яркий и отчётливый <в конце туннеля> и тому подобное. Слушать противно. Ахинею. Бестолковый. Болванчик. Остальные всё молча да сосредоточенно идут себе. Никого не трогают. Сурово помалкивают. Сурово размышляют. Серьёзные люди. Серьёзных профессий. А этот. Словами швыряется почём зря. Словно мячиками для крокета. Спасибо, хоть не свинцовыми гирями. Дурачок. Тьфу! (А ведь я тяжело болен, друзья. Не вылечиться. Душа мертва. Мертва душа. Смерть.)
Вот. Наконец. Добрались до дома Мясника. Благо недалече. А там картина. Доложу я вам. Никогда такого не видел. Народ уже начал тоже собираться. Толпа цельная. Огромадная. Зевак безмозглых. Стекались, сползались отовсюду тараканами любопытными и голодными. Вылупились. Цыплятки. Глазья повыпучивали. Рты поразевали. В сторонке от греха подальше встали. Картина маслом просто. Не поверите! Значит. С чего бы начать.
Сцена с Мясником №3.
Мясник. Убийца. Противу воли.
Стоит сам Хозяин дома на дворе у себя. В кровавом фартуке. С окровавленными руками. Из дверей выглядывают жена с мёртвою девочкою. Младшенькой. Той. Что вернули недавно Зелёные. Девочка просто стоит. Не глядя. Глаза пустые. Страшные. Равнодушные. Мимо куда-то. Лицо синюшное. Будто бы пропитое. Мать. Явно напуганная до полусмерти. В дочкину руку вцепилась. Поперёк согнулась. А у самой ужас в глазах застыл. Такой. Какового мы и во времена Чёрной Смерти не видали. И вообще. К Смерти быстро привыкаешь. Дело обыденное. А тут не просто Смерть. Здесь страшным чем-то запахло. И великими грандиозными событиями! Приключениями. Грядут, грядут перемены. Ну и вот. Стоят и двое Зелёных Башмаков. В толстенных зелёных шинелях. И в зелёных башмаках. Кованые железные каблуки. Зелёные шнурки. Между прочим. Один подальше от дома остановился. Где шёл. Там и встал. Другой – наоборот. Подлез поближе к Мяснику. С интересом его разглядывал. Пустыми чёрными глазницами. По видимости, Зелёные просто мимо проходили за которою-то своею надобностью. И тут-то Хозяин, завидев их из окна, выскочил из дому. Да как набросится. Издали кричать.
– Что вы сделали с моей дочерью?! – Мясник. Спросил у Зелёного. Не спросил. Выдохнул.
Но не кричал. А страшным. Тихим голосом. У меня холодок пробежал по спине от ужаса. Хотя жара стояла точно как в адском пекле. У Пекаря холоднее даже в пекарне. В тоне Мясника почудилось действительно нечто устрашающее. Пугающее. Недоброе что-то. Мы все почувствовали неладное. Угроза. А у меня аж колени задрожали. И сердце в пятки ускакало. Впереди неприятности. Беды не миновать. Теперь-то уж точно. Последствия не предсказать. И не разгребсти потом гору вавилонскую до китайской пасхи. Господи, спаси и сохрани.
В сторонке поодаль присутствовали ещё трое Синих мужиков. Случайные зрители. Прохожие. Али не случайные? Молча с интересом наблюдали картину сию. Масляную. Один бородатый. Другой – наоборот – длинный и тощий. С выпирающими рёбрами. А третий в каких-то жутких лохмотьях. И с ними мальчик ещё. Дохляк. Лет семи или восьми. С синюшным страшным животом. И с маленькой родинкой на левой щеке. В форме Звезды. А как вообще выглядят Звёзды? Вблизи. Не знаю. Вы знаете? Тут ещё к нам присоединилась. Подошла степенно Вязальщица Спица. Руки в боки. Толстые боки. Вот и всё. Все в сборе? Актёры на сцене. На улице аншлаг. Народу тьма тьмущая. Пасти беззубые раззявили. Глазеют молча. Мух ртами вылавливают. Можно продолжать. Спектакль. Встала Спица рядом с Мясником. Попыталась было молча его усмирить. Успокоить. Вразумить. До плеча осторожно дотронулась. Куда там. Тот лишь отмахнулся, грозно сжал кулаки и сделал два шага навстречу Зелёному:
– Что с моей дочерью?!! Сволочи поганые!!! – дрожащим страшным тоном повторил Мясник свой пугающе нелепый вопрос. И с пугающей неуместностью. Пугающе неуместный. И пугающий своею уместностью. Невменяемостью. Вменяемостью. Улетела кукушка от Мясника совсем. Чердак потёк. Похоже. Страх потерял. И Надежду. Кукушки – они тоже ведь с характером птицы! На женщин похожие. Сегодня со мною, завтра – поминай как звали. И несут иной раз бог знает что… Дела!
Башмак спокойно достал из шинели револьвер. Напарник его подкрался поближе и тоже потянулся в карман куда-то зачем-то. Один из Синих мужиков. Бородач. Тоже. Зачем-то. Подошёл поближе. Какая-то баба в толпе зевак схватилась за чётки. Принялась лихорадочно их перебирать и что-то нашёптывать. Другая вцепилась в голову, а затем в ужасе зажала себе рот обеими руками. Третья вообще резко схватилась за сердце и с грохотом ляпнулась наземь без памяти. Слабенькое сердечко. Мы все замерли. В ожидании событий. И приключений. Толпа не дрогнула. Никто не шелохнулся. Никто не произносил ни слова. Беда явно назревала. В воздухе запахло грозой. Грома покуда нет. Гром в сердце грохочет.
А события развивались стремительно. В повести явно просматривается сюжет. Незамысловатый. Но всё же сюжет! Наконец-то обозначился. Сюжет. Динамика появилась.
– Что ты сотворил с моей девочкой? Отвечай, скотина! – в третий раз повторил Мясник свой страшный вопрос и сделал ещё два шага по направлению к Зелёному. Тому. У которого револьвер в руке. Зелёный незамедлительно наставил пистолет на грудь Мясника. Взвёл курок. Тут уж с жутким грохотом упал на землю Снуп. Без сознания. Опять вырубился дурачок. Не выдержало сердце растяпы. Бондарь почесал живот. Пахарь дёрнул себя за бороду. Могильщик кашлянул. И тишина вдруг наступила. Страшная, грозная, неумолимая, пьянящая. Тишина. Полёт мухи можно услыхать. Крылышками звенит. В звенящей тишине той. Прошло, верно, минут двадцать. Или сорок. Все молчали. Никто не произнёс ни звука. Никто не двинулся с места.
– Так. А ну-ка успокойтесь. Все успокойтесь. – Вмешалась наконец Вязальщица Спица. Очнулась. Вышла из оцепенения. (Какая женщина!) Тихим, строгим, усмиряющим тоном. Не терпящим никаких возражений. И голос её. Казалось. Заинтересовал даже пистолетного Башмака. Тот склонил голову. Слегка. В задумчивости. Набок. Отвлёкся от Мясника. Глянул на Спицу. Призадумался. И слегка действительно опустил руку с револьвером. Даже и сам Мясник. Опять. Казалось. Застыл. Мертвецом каким стоял. Столбом. Рот разинул. Мухи ему в рот залетали. Да нам всем мухи в рты залетали. К слову сказать. Я разик как-то наглотался уже тех мух. До смерти наелся. Поверьте. А мухи, кстати, всё летают обычно вокруг какого-то странного парня. Я слыхал. Который. Страшное дело сотворил. Отца любил больше матери. И мать собственную прибил. Топором зарубил. Кошмар. И та тоже. Хороша. В свою очередь. Топором махала. Мужа на куски разрубила. Топористая семейка. Топорная. Поди пойми тех городских. Все психи! Все без исключения. Однозначно.
Ну так вот. Значить.
– И ты, дурак. Угомонись! – строго добавила Вязальщица, обращаясь уже конкретно к Мяснику. – Здесь повсюду дети, а ты расшумелся. Разбалагурился. Разбалаганился. Цирк тебе? Скоморох. Побойся бога! Право слово. Смотреть противно! Поганец и негодник. Ступай-ка домой. Тебя жена ждёт. Детишки напуганы. Невинные дитяти. Нечего театры народные устраивать. Шумные балаганчики. Дел никаких больше нет, штоле… Уймись, дуралей! Уймись.
Все молчали. Тишина опять навалилась нам на плечи. С новою силою и с новою гравитационною тяжестию. Прошло, наверно, ещё минут двадцать. Или сорок. Мясник вроде угомонился. Зелёный в раздумчивости стоял с полуопущенным пистолетом. Напарник его молча держал руку в кармане шинели. В полной готовности. На всякий случай. Однако не двигался. Не шевелился. Вполне возможно, на том бы и порешили. Разошлись бы все миром. И жизнь побежала бы своим чередом. Как всегда. Эх! Бы да кабы. И во рту росли грибы. Мечты-мечты. Но тут. Вдруг. Неожиданно. Тут вдруг неожиданно. Тут в вдруг н неожиданно р раздался в в толпе громкий пронзительный детский плач. Или крик. Не пойму. Чей-то совсем малый ещё ребёнок (верно, младенец) вдруг неожиданно заголосил, одним словом. Поросёнком взвизгнул. В натянутой струной тишине. (Как раз тишины и застращался, должно быть. Для малых душ Тишина опаснее бабки ёшки.) И от неприятной той суровой, неожиданной неожиданности <от испуга?? небось..> дёрнулась высоко вверх рука Зелёного Башмака. Случайно, видать, и на курок нажал. Не намеренно. Пуля рикошетом от железной крыши дома попала аккурат в затылок Вязальщицы Спицы. Та охнула, медленно начала оседать и легла наземь. Распростёрлось тело Великомученицы грешной. Отстрадалась бедняжка. Страстотерпица. Отмучилась. Быстрая Смерть. Конец.
Кто-то в толпе громко завизжал. Дородная дамочка запричитала не своим голосом. Все остальные молчали. Никакой реакции. Мы стояли не шевелясь. Не двигаясь. Пребывая в странном умственном тумане. Надсадная эмоциональная кома. Душевный ступор. Али же попросту. Ждали. А чево дальше приключится. Зелёный молча опустил ещё дымящийся пистолет. В задумчивости почёсывая подбородок. Мясник тупо уставился на свежий труп соседки своей. Равнодушно лежащий на земле. Не шелохнувшись. Взгляд его застыл, словно у мертвеца. Глаза остекленели. Задёрнулись туманной дымкой. Убийца поневоле превратился в мертвеца. Кому сказать – засмеют! Кажется, новоиспечённый Мертвяк вообще не соображал, где находится и что происходит. И зачем. И почему. И для какой цели. Мысль о живых мертвецах можно продолжать очень долго и далеко. Тема благодатная. Но. И. И тут. Вдруг. Опять. И тут вдруг опять. Новая неожиданность. Ох, не для наших сельских нервов данные события, доложу я вам! Просто кошмар. Фатальная невезуха! Все тут поседеем взараз. Седые волосы не пересчитаешь. У меня их, кстати сообщить, дюже много. Насобиралось. Аккурат мать схоронил. Помню. И поседел. Чубчик совсем седой. Правда, невеста бывшая. Справедливости ради. Любила мой чуб. Даже таким. Страшным. Седым. Целовала на ночь. Так вот. Про чево я? Почему всё отвлекаюсь. Бесовщина. Черти напали. Бога не угляжу. В толпе не разгляжу. Где ты, господь. А. Да.
Вдруг.
Новая неожиданность.
Синий мужик. Который бородатый. Бородач. Бородатый Бородач. Двумя словами. Молча. Подошёл. Вплотную к Башмаку. Вооружённому. До зубов. Тот, разумеется, вновь схватился за револьвер по привычке и наставил его на грудь уже теперь Дохляка. Вот дела. На земле нашей грешной творятся. Пистолетами тыкают. Налево-направо. Господи, помилуй! Да закончится когда-нибудь уже сия нелепая безумная пляска нежити и нечисти? Но она не заканчивается. Пока не заканчивается. Надежда. Мертвяк вообще-то не обратил никакого внимания на холодное оружие (самое опасное в наши тёмные смутные времена! не считая, естественно биологического: вирусы!! и один из агрессивных вирусов – Любовь), не проявил интереса, якобы пистолета и не существовало вовсе. (Или он не осознавал до конца, что это такое? Вряд ли. Мы уже уяснили. Сознание имеется у Животинок.) И продолжал грозно надвигаться на Зелёного. Молча и грозно надвигался. Наступал. Скала на скалу. Ужас. В толпе опять кто-то завизжал. Громко заорал ишак. Снупик, было пришедший в себя на две секунды, вновь ляпнулся в обморок. И тут впервые на моей памяти, дамы и господа. Та-дам! Парам-парам-пам. Зелёный, кажется, дрогнул. Не слыхал я о таком прежде. И не видал тем более. Действительно. Дрогнул. И Напарник его. Позабыл про карман. Начали медленно отступать. Отваливать. Восвояси. Вдвоём. И разом. Невероятная картина! Феерия. Спектакль. Волшебная сказка. Джазовый концерт. В середине лета. Синий Бородач напирал. А Зелёные отступали. Оба. Медленно. Шажочек за шажочком. Бочком-бочком. Задком-задком. Забыв про пистолеты. Про службу. И Кому служат. Забыв. Про. Всё. На. Свете. Про всё на свете. Пока наконец и вовсе не ушли. Просто развернулись и ушли. В Закат. Роняя тапочки. Башмачки. Просто сгинули. Просто и без затей. Молча. Куда глаза глядят. Дела. Ерунда какая-то.
Народ выдохнул. Бородач в гордом молчании вернулся к своим соплеменникам. Тощему и тому. Кто в жутких лохмотьях. И они втроём скрылись в неизвестном направлении. А мальчик как же? Ребёнок Дохляк с родинкой на левой щеке в форме Звезды. Тощенький и страшненький. Остался. Почему-то. Не ушёл со своими. Тоже молча подошёл и сел на землю возле свежего трупа Вязальщицы. Про которую. Мы все основательно успели позабыть. Просто смотрел на неё. Зачем-то. Неотрывно глядел. Сидел рядышком. Покачивался. Щёки натирал кулачками. В задумчивости. Есть, об чём задуматься.
Народ начал медленно расходиться. По своим делам. Зрелище сие нелепое закончилось. Наконец. Интерес иссяк. Финита.
А по улице издалече откуда-то уже нёсся к дому Мясника, на ходу нелепо и странно размахивая длинными руками, аки мельничными граблями, брат Шляпника К.
На следующее утро Могильщик отправился на кладбище рыть могилу для Вязальщицы Спицы.
Жизнь пошла своим чередом.
Зелёные Башмаки ушли навсегда. Канули в небытие. В наших отдалённых Губерниях мы их с той поры, с того памятного случая, больше никогда не видали. Куда сгинули монстры сии, о том ни единая живая душа не ведает. Но туда им и дорога. Нехристь поганая! Погань нечистая!
Куда-то. Исчезли, как ни странно, и Синие Животы тоже. От слова совсем исчезли. Чтоб вы понимали. Без шуток. Поговаривали в народе, якобы в Городах где-то рассосались, затерялись среди горожан. (Там легче затеряться. Спрятаться. Неприметнее казаться. Горожане – люди со странностями. И все без исключения сумасшедшие. Особливо выделяться не будешь средь них.) Профессиями занялись. Верное дело. Кто к прежним занятиям вернулся. Кто другим обучился. Обосновались в новых местах, так сказать. Не понравилось им в деревнях. Правда то или нет, к сожалению, не можем вам сказать. По слухам разве. Однако же, ни в лесах наших, ни в сёлах никогда с тех пор больше не видели мы и Дохляков тоже. Остался зачем-то лишь Синий мальчик Дохляк. Один. Тот. С родинкой на левой щеке. В форме Звезды. Бесцельно слонялся. Бродил по селу тудым-сюдым. Потерянный. Бесхозный ребёнок. Безобидный, правда. Никто его не боялся. Конечно. Не шарахался. Не глядели даже. Быстро привыкли. Интерес кончился. Зачем, почему, с каковой целью оставили Синие нам малыша, мы не знаем. И не пытаемся узнавать. Бабы только чево-то там ещё судили, рядили. Про все те приключения. Злоключения. Какое-то время. Они же бабы. Языками почесать любят. Но и те вскоре примолкли. Притихли. Других дел нешто нет. Сплетни зазря сплетничать. Работу надо работать. А не языками чесать. Попы начёсывать.
Жизнь пошла своим чередом.
Вернулись и все пропавшие. Уведённые некогда Зелёными односельчане наши. В том числе и дети. Одним днём по домам вернулись. И все разом. Представьте себе. Правда, мёртвые, конечно. Не живые. Изуродованные душевно. С пустотными глазами. Пустынными лицами. Как и остальные уведённые. До них. Здесь чуда не произошло. Но были рады мы и тому уже, что они хоть снова дома. И теперь уж, когда Зелёные исчезли. Никого больше у нас не заберут и не уведут. В Закат. И то славно. Жить можно. Не припеваючи. Но зато без страха. Без упрёка. Живём дальше. Жить можно.
Жизнь пошла своим чередом.
Вязальщицу Спицу хоронили всем селом. И из соседних деревень народ тоже пришёл, странная вещь. Дела побросали. Огромная толпа собралась. Людей видимо-невидимо. (Слава о хороших Вязальщицах далеко вперёд убегает! Эх, вымирает потихоньку профессия сия. А ведь матушка моя покойная. Как славно вязать умела! Вы бы видели.) Даже Чиновник из местной поселковой Канцелярии прибыл. На Церемонию Прощания. А уж они-то, вестимо, страсть как нашего брата селянина не жалуют. Да вообще никого не жалуют! И друг друга терпеть не могут. А тут. Прикатил. В кибитке. Странно. Удивительно. Постоял молча минут пять с толпою. С недовольной брюзгливой мордой. Скривился. И убыл. Высокая честь! Могилу убирала цветами, само собой, сестра Спицы Цветочница. А Кошатница так громко рыдала. Плакальщица наша подивилась. Не у дел осталась. Постеснялась причитать. В сторонке молча топталась. Не было на похоронах только нашего Шляпника почему-то. Но мы особливого значения не придали тогда факту сему. Он же сумасшедший. Чево с него возьмёшь? У них ведь, у безумных, кукушки другие совсем в головах летают. Нам неведомые. Хотя. Если так посудить-порядить. Все мы тут сумасшедшие. Каждый на свой лад. Ежели уж на то пошло. От такой-то жизни… И не удивительно! Спятишь и сам не заметишь. Дела. Вот я, к примеру, точно больной. И справка имеется. Из особых мест. Дела.
То потом уж. Правда. Спустя сколько-то. Не припомню. Недели две, верно. Али больше? С похорон утекли. Уплыли. В небытие. (Время уплывает неизбежно. Корабль волны рассекает. Смотрите, как красиво!) А либо чуть меньше. Случайно обнаружили. Шляпника в заброшенной хижине. Снуп долго носился, аккурат сейчас помню, по селу. Визжал. Верещал. Верескотел. Глаза выпучив. Индюки и ишаки шарахались от него в ужасе. Причитал, голосил, истерил. Аки баба. Или дитё малое. Ей-богу. Будто брата родного потерял. Удавился Шляпник наш, одним словом. Труп его, облепленный мухами. Личинками. И червяками. Болтался на верёвке, привязанной к потолочной балке дома. И имел уже очень явные признаки давнего разложения и гниения. Не свеженький совершенно. Весь в трупных пятнах. Похожие только во времена Чёрной Смерти и видали. (Хоронить не поспевали же тогда. Людей. Трупы валялись повсюду. Гнили. Разлагались. Да вы сами знаете. Видели же.) Вонь стояла страшная. Трупный смрад смердел на всю Шляпникову убогую хибару. А дверь стоило лишь приоткрыть. Мертвечиной и трупятиной понесло сразу и на всю округу. В такую-то жару. Неудивительно. Даже Доктор наш. Зашёл в дом ненадолго и выскочил, аки заяц подстреленный. Как ошпаренный. Ясно-понятно.
Ну… похоронили вскоре и того тоже. (Шляпника. Брата Шляпника. Не Доктора. Имею в виду. Доктор-то живой. Слава богу!) Чаво уж там. Всё-таки какой-никакой, безумец-не-безумец. А наш вроде. Жил же с нами когда-то. Привыкли. За своего разумели. Долго ли, коротко ли. Народу, правда, мало на кладбище собралось. Могилу, понятное дело, Могильщик смастерил. С усердием, с любовью, с особым тщанием, по обыкновению. Цветочница пришла. С букетом огромным. Фиалок. И. Жёлтых каких-то ещё цветиков. Да Кошатница с Лодочником. Те трое усопшего вообще за родственника почитали. К свадьбе же дело шло. С покойной Вязальщицей. И жилищные условия позволяли. Семью создать. Вот Смерть и обручила их. Я тоже присутствовал. Ещё кто-то. Из соседей. Не помню. Вроде брошенный мальчик Дохляк болтался на кладбище немного поодаль. (Каво тут только у нас не ходють!) Похоронили. Одним словом. И забыли. И дело с концом. Да ну его! Надоели уже тоже эти похороны. До чёртиковой матери. Мрут и мрут. Как мухи. Одни трупы кругом. Одни сплошные могилы. Не жизнь, а кладбище. Ей-богу.
Жизнь пошла своим чередом.
А давайте теперь про жизнь. Несколько слов. Отвлечёмся от Смерти. Три пассажа про мою жизнь.
NB! Нижеследующие пассажи <спешим заметить!!> (включая и лирическое отступление без номера!) выглядят идиотскими, но являются таковыми лишь наполовину. Поскольку я <то бишь Рассказчик> не вполне идиот <а то вдруг кто-то случайно может подумать, што я идиот; нет-нет, не думайте!! я не идиот!!>. Прошу учесть и зафиксировать. В сознании Читателя <то бишь в вашем>. Пусть укоренится чёткая мысль: я не идиот! Пусть мысль сия отложится в сознании Читателя. То бишь. В вашем сознании. (На всякий случай уточнил.)
Пассаж №1.
Однажды я полюбил женщину. Случайно. Годы. Которые. Я. Провёл с ней. Стали самыми счастливыми в моей жизни. Но затем. Я потерял её. И теперь остались лишь воспоминания. Я больше не люблю её. Я её ненавижу.
Пассаж №2.
(Напоминаю: краткость – сестра таланта!)
Что есть моя жизнь? Воспоминания. Иллюзии о прожитой жизни. Утраченные иллюзии. Самой-то жизни не существовало. Все умерли и ушли. То есть. Умерли или ушли. Я остался один.
Лирическое отступление №… (???) (без номера).
Вывод? Вывод. Я не понимаю женщин. Почему они не влюбляются в меня? Точнее. Влюбляются. Но. Полюбить не могут. И замуж не хотят. Я хозяйственный. Посуду сам за собой буду мыть. (А иногда и за женой тоже!) Носки свои сам буду стирать. И даже штопать их буду сам! Разве можно не влюбиться после такого заявления? Носки! Сам же буду их штопать и стирать! Я очень хозяйственный. Я не понимаю женщин.
Пассаж №3.
Порой кажется, моя жизнь – череда катастроф. Личных, семейных, профессиональных. Одна сменяется другою. И одна страшнее другой. С самого своего рождения я участвовал в какой-то глупой, абсурдной, жестокой, бессмысленной по своей жестокости войне. Именно. Война. Вражда. Родных против родных. Моя семья жила в ненависти. И я с детских лет видел лишь ненависть и насилие. Но Любовь. Хоть и не довелось познать её. До конца понять суть загадочного явления сего. Она тоже существует. Её присутствие я тоже чувствовал. Ощущал израненной душою. Скучал по ней. Мечтал. Найти. Любовь придёт и освободит. От страшных воспоминаний. От боли. От страдания. Любовь откроет новый мир. Дивный новый мир. От старого избавит. Навсегда. Под звуки шума и ярости. Под удары кладбищенской лопаты и кирки. Вместо мрачных похоронных песен. Любовь. У меня не осталось Веры. Но есть Надежда. Её не так-то просто убить. Всегда должна быть Надежда! И у вас тоже. Друзья. Не теряйте её. Не надо. Всё ещё будет. Может быть. Пока мы живы, ещё что-то можно изменить. Не теряйте Надежду! Не слушайте Доктора нашего. Он суров, непреклонен, начитался книжек умных. Про какого-то дядьку. На горе сидящего. А потом вдруг с горы спустившегося. К людям. Вот зачем, спрашивается, припёрся? Сидел бы и дальше на горке своей. Безобразие. Такие вот приходят. А потом. Надежду отнимают. Но её не так-то просто отнять. Всегда должна быть Надежда! Не теряйте её.
(Закончились пассажи про жизнь.)
Продолжаем множить бесчисленные лирические отступления.
И ещё. Вспомнилось. Исповедь. Исповедальный ведь роман пишу. А то, знаете ли. Дар. Божий дар. (На днях сказал кто-то.) Исповедаться <да ещё прилюдно!!> – не каждому даётся такой дар. Значит, он мне уже не принадлежит. Я ведь и вправду. Друзья. Всегда старался быть честен с самим собою. И с Читателями тоже. Что я скрываю от вас. Ничего. Как есть. Душу наизнанку выворачиваю. Искренность! А Могильщик мне в том изрядно помогает. Любимый герой. О нём забочусь. Стараюсь. По крайней мере. А материалы для своих романов я беру прямо из жизни. Знамо дело. Ничего не приукрашивая и не замалчивая, так сказать. Реальные истории пересказываю. А границы между возможным и невозможным столь размыты. Тут уж и не разберёшь иной раз. Где правда и где вымысел. Сами решайте! А по углам сознания снова бегают очень большие крысы и тараканы с рыжими жопами. Где искать справедливость? Сами решайте! Так вот. Возвращаемся к основной линии повествования.
Прощание с любимым героем.
Направился вскоре после похорон Вязальщицы Могильщик навестить Учёного. Застал у того, между прочим, Доктора. В гостях. В чёрном плаще. Доктор нерешительно топтался на пороге. Учёный в смущении дёргал себя за непослушный чуб. Попахивало в воздухе какой-то неловкостью. Что ли. Или прощанием. Прощанием с другом. Прощанием с прошлым. Безвозвратно уходящим. Потерянным. Воспоминания – тоже маленькие трупики. Об умершем прошлом. Или Могильщику просто показалось. По первому впечатлению. Постояли молча. Втроём. Минут двадцать, верно, потоптались. С ноги на ногу переминаясь. Мне стало надоедать молчание. До дрожи в коленях. Кадык задёргался. Ягнята замолчали. До каких пор будет длиться сие молчание ягнят? Вы уже знаете, как я люблю тишину и уединение. А вот молчание. Именно молчание. Невозможность установить диалог. Контакт. Когда. Есть ещё что сказать. Особенно: сказать любимым людям. Порой бывает просто невыносимым. И уходят любимые из нашей жизни. И сами молчат. И устают от нашего молчания. И мы устаём. И обижаем друг друга. И обижаемся друг на друга. И обиды множатся. Бывает порой. Поскольку. Похожие люди встречаются. Одинаково уходят в себя. Одинаково замолкают. Одинаково обижаются. И прощать не умеют. Душевные близнецы. А Писари наши прозвали их идентичными парами. Заведомо обречёнными на провал. Катастрофа. Ибо им же известно. Учёным людям. Лишь полные противоположности притягиваются. Остальные браки разваливаются. Подобно. Карточным домишкам. Похожие люди могут хорошо понять. Друг друга. Но не помочь. Мы с моей бывшей невестой очень похожи. Вот и не помогли друг другу. Вот и разбежались. Мышки по углам. Расплылись. Корабли по волнам. А здесь? В романе. А здесь тоже прощание. Прощание с любимым героем. Посему. Покуда все молчали. Я задумался и опять отвлёкся. Сорри.
– Ну. Что ж… Вы, уважаемый г-н Учёный… – наконец грустно вымолвил Доктор. Промямлил. Скорее. Не договорил фразу. Оборвал на середине. И Могильщику опять почудилось: хотел Доктор протянуть руку Учёному. Да в последний момент передумал. Почесал подбородок. Руку за спину убрал. Спрятал. Тогда сам Учёный подошёл и крепко обнял Доктора. Как лучшего друга. Как брата. Просто и без затей.
– Ну. Что ж… Вы, уважаемый г-н Доктор… – теперь уже грустно произнёс Учёный. (Или мне померещилось, будто грустно?) Тоже оборвал фразу на середине.
Помолчали ещё с которое-то время. Слова выскочили куда-то. Или застряли на уровне гортани. Вскоре Доктор кашлянул, в смущении спрятал глаза в карман и, – ни на кого не глядя, – молча удалился. Гордою прямою спиною ушёл. В Закат. В своём неизменном длинном чёрном плаще. До свиданья, Доктор! Но с Вами не прощаюсь. Вы нам нужны. Увидимся во второй части романа.
– Уезжаете, г-н Учёный? – немного погодя спросил Могильщик. Догадался. И догадался спросить. Подал наконец голос.
– Да во-о-от… Могильщик… – Учёный в задумчивости дёргал себя за чуб. Выглядел он при том каким-то растерянным или потерянным. Для мира потерянным. Неизвестность всегда пугает. Печальная картина. Грустно наблюдать. За ним. – Пора уж. И так засиделся у вас. Загостился. Совсем. От слова. Новую директиву получил. Кстати. Сегодня. А завтра. На рассвете убываю. Саквояж собрал. Важные бумаги! Что ждёт меня в дальних краях. Эх, Могильщик, Могильщик.
Помолчали.
– А знаешь, Могильщик. Пришлось мне питомцев своих всех на волю выпустить. С собою не получится забрать. К сожалению. Помрут ведь! Там, куда направляюсь… там, понимаешь… брат… А впрочем, давай не будем о грустном, друг! А кстати. – Учёный вдруг оживился. С полчаса <не меньше> молчали. И тут: – Я ведь улиток нашёл. Недавно совсем. Они особенно активны именно в это время года. (Всё-таки отыскал улиток! Я так и знал. Молодец!) Полюбовался ими. Отрада глаз. Сидели смирно на ладони. Дружно молчали. Потом отпустил. На свободу. Смотри, я тебе их нарисовал. На память.
Могильщик молчал. Учёный дал ему рисунок. (Сбегал в дом. Принёс. Подарок.) Действительно. Изображение почти натуральное. В натуральную величину. Реалистично. Две толстенькие улитки в крупных раковинах. Одна светло-коричневая. Другая чуть темнее. Тёмно-коричневая. Могильщик молча разглядывал рисунок. И так и сяк порассмотрел. Крякнул. Сунул в карман. Почесал глубокомысленно попу.
Чуть погодя, ещё через полчасика, когда уже сидели на крыше и, по обыкновению, исследовали небесные светила. Луну, Звёзды, Планеты. Учёный вдруг сказал:
– У меня никогда не было матери, Могильщик. Ты помнишь свою мать?
– Нет.
– А во сне её видишь?
– Нет.
– И я свою совсем не помню. Но она иногда мне снится. В зелёных снах. Ты знал, что каждый сон имеет свой цвет?
– …
– Правду говорю! Не брежу.
– … (Могильщик молчал. Зачем спорить с учёным человеком?)
– Сны бывают синие, красные, зелёные и белые. Человеческие. У детей – цвета индиго. У кошек и собак они лазуритовые. Улиткам тоже снятся сны. Золотисто-карие. А всем умирающим снятся бирюзовые. Я слышал такое. От знающих людей. Синий сон – наше прошлое. Красный – сущее, нынешнее и будущее. Зелёные сны – несбывшиеся мечты и надежды. Как зелёный дождь. Зелёный фонарь. Зелёный ветер. Зелёная флейта. Зелёная иллюзия. А белые сны – видения из параллельных Вселенных. Из других миров. Новые Галактики. Никоим образом не могущие существовать в нашем мире. … Ты слыхал о параллельных реальностях, Могильщик? Мы туда попадаем после смерти. Мы не умираем. Просто. Переходим. В иное измерение. А там весело. Альтернативные Вселенные. Там другие люди. Или весёлые животные. Забавные птички. Философского склада ума. И очень похожие на нас. Наши Двойники.
– Хм…
– Серьёзно, Могильщик. Люди ведь все хорошие. Просто они не все с нашей Планеты. А некоторые даже из других Галактик. Или из параллельных Вселенных. Лакмусовые бумажки. Волшебные котики.
– Мудрёные вещи говорите, г-н Учёный. Не для моего мозга, пожалуй…
– Эх, Могильщик, Могильщик, Могильщик… Правду говорю. Истину говорю. И мозг-то у тебя что надо. Вот прям… Настоящий философский мозг. Настоящий Могильщик! Философ. Послушай. И поверь! Товарищ. Друг. Другие миры существуют. И мы их видим в белых снах. Которые. Есть двери. Тебе снятся сны, Могильщик?
– Нет.
– Нет? А ты уверен. Не снятся. Или ты их просто не видишь? Не помнишь.
– Нет. Не снятся и не вижу.
– Странно. Наверное, всё-таки снятся. Просто не видишь. Хотя. Моему отцу, к примеру, никогда не снились сны. Он видел лишь чёрный квадрат. Странный человек. Жил, чтобы ненавидеть. Всех. И любить лишь себя. Да бог с ним! Господь ему Судья. … А я вот… Я вижу маму во сне. Но у неё нет лица. Ведь я совсем не помню её лица. Однажды я встретил девушку. У неё были мамины глаза. Серые и добрые. Или мне так представлялось. Она похожа на маму. Хоть маму я и не знал никогда. Была ли у меня мать вообще? Поди теперь разбери. Я влюбился. В девушку. Похожую на маму. Ночами не спал. Стихи ей пылал. Девушка ушла от меня. Хоть и похожа на маму. А разве мать может оставить своего ребёнка. Червячка в соломенном плаще? Любимого человека невозможно оставить. Разумеется, если только он сам не растопчет Любовь. Неужели любое чувство можно растоптать? Нет. Не верю. Мать никогда не разлюбит. Но девушка, похожая на маму. Всё-таки. Ушла от меня. Разлюбила. Кажется, я напугал её своею Любовью. Ты знаешь, Могильщик. Порой наша Любовь. Наша. Любовь. Любовь к женщинам бывает такой сильной, что они боятся и убегают. В Закат. Роняя тапки. Хрустальные туфельки. Сильная Любовь женщине не нужна. Ей нужна надёжность. Опора и поддержка. А сопливых и слезливых слабаков они не любят. Розовые романтики им не по душе. Я страшно переживал тогда. Из-за девушки. Похожей на маму. Чуть не умер. От горя. Слишком молод для большого чувства. Слишком рано полюбил. Любимая моя. Где же ты. Почему ты оставила меня. Думал даже… не выдержу. Рассудок потеряю. Или жизнь. Но меня успокоил друг. Один весьма мудрый и начитанный друг. (Он давно умер.) Сказал, мол-дескать, найдёшь других девушек. И их тоже потеряешь. Так что не переживай! С тех пор и не переживаю. Вылечился. Вот. Занимаюсь Наукой, творчеством. И очень собою доволен. Чего и всем остальным людям желаю. Смысл Жизни ведь не в Любви, а в самой Жизни. Понимаешь, Могильщик. Жизнь сама по себе является величайшим смыслом. Наполнена смыслом. Наслаждением. Мечтами. Если в ней есть любимые вещи, занятия, книги. Запахи. Еда! Вкусная еда. Разве можно не любить жизнь? Печальную и радостную.
Разговорился сегодня любезный сельскому сердцу г-н Учёный. Не по обыкновению. Не остановить! Рот не заткнуть. Прощается с нами.
А Могильщик молчал. Чесался. Кряхтел. Покашливал. Но молчал. По обыкновению. Тот ни разу своим привычкам не изменил. Больше двух слов зараз говорить не любил. Прекрасный благодарный Слушатель! Молчаливый. Редкость необычайная.
Ночь надвигалась. Тем временем. Неизбежно, неумолимо. Тьма тьмущая окутала окрестности. Я рук своих уж разглядеть не мог. Поднеся к носу прям. Не увидал. Время шло. Время убывало. Время убивает нас Любовью. Медленно убивает. Помолчали ещё.
– Когда-нибудь, – мечтательно добавил вскоре Учёный, минут так через двадцать или сорок, – я обязательно встречу девушку. Другую девушку. Тоже похожую на маму. Ведь. Всё же. Главное, чем можно до краёв наполнить нашу жизнь. Это Любовь. Она меня уже ждёт. Девушка ждёт. И она не испугается. Не шарахнется в ужасе в сторону. Не сбежит. И мы с ней будем счастливы. А ещё. Обязательно полетим на Луну и на Звёзды. К Звёздам. Изучать Планеты. Светила. Непосредственно. Вблизи.
Могильщик лишь удивлённо крякнул и вновь почесался.
– Почему люди не летают? Как птицы, а? Могильщик?
– …
– Потому что ещё полетят!
– Вряд ли…
– Поверь, друг! – горячо убеждал Могильщика Учёный. – Придёт время. Люди построят специальные машины. Механизмы. Очень сложные механизмы. Большие. Огромные. Для полётов. В Космос. Знакомиться с Мирозданием. И полетят на Луну. А там живут такие же весёлые и умные люди, как и мы. Наши Двойники. Представляешь. Увидеть другой мир. Другую Вселенную. Встретить собственного Двойника! Совершить величайшие научные открытия. Я свою девушку с собой заберу на Луну. Мы будем счастливы. Вместе.
– На Луне живут любопытные носы.
– Кто тебе такое сказал, Могильщик? – Учёный засмеялся. И весело дёрнул себя за чуб. – Да не слушай ты того дурака! Нет. Не носы. Там живут люди. Живые люди. И мы вскоре с ними познакомимся и будем дружить. Все вместе. Поверь. Уж я-то знаю…
– Вам виднее, г-н Учёный. Вы всякие мудрёные книжки читаете.
[Сам-то я тоже человек необразованный. Мы с Могильщиком в школу не ходили. И алфавита не знаем <не помню, упоминал уже али нет?? с памятью тоже проблемы!> Поэтому когда мне, к примеру, говорят про правило Буравчика, я сразу задумываюсь. А кто, собственно, такой сей пресловутый Буравчик? Сколько ему лет? Как он выглядит? Каких кровей? Откуда родом? Кто по гороскопу? А борода у него есть? Интересно. Говорят, живность очень любит Бородачей! А, кстати, я <то бишь Рассказчик>, да вы <то есть мои Читатели> уже поняли.. наверняка.. хоть и опираюсь в своём бесшабашном повествовании в основном на факты. Голые факты. Но! Тот ещё фантазёр. Фантаст. Люблю иной раз, знаете ли, присочинить. Красиво не соврать – Истории не рассказать! Так-то.]
– С какой Луны ты свалился, Могильщик? Таких ведь, по-моему, уже не делают…:)
– … (Луна молчала. Светила жёлтым глазом.)
– Эх, Могильщик, Могильщик, Могильщик… Хороший ты друг. И Человек очень хороший. Только ещё не определившийся. Не оперившийся. Птенец. Не сформировавшийся до конца. Есть в тебе некая художественная незавершённость. Наверно. Но вписать тебя уже можно. В которую-нибудь эстетическую рамку. Наверно. – Учёный грустно вздохнул и задумался о чём-то. О своём. О научном. О великом. Или о будущей девушке. С которой. Полетит на Луну. Ох, уж эти господа Учёные. Учёные господа. По видимости, они все безумны и с кукушками своими не в ладах. А мне вот, к примеру, не жалко одиноких. И преждевременно седых. Раньше срока состарившихся. Они сами во всём виноваты. И в Одиночестве своём. И в седых волосах. Пусть себя теперь жалеют! Так им и надо. А я не хочу. Не хочу сидеть и сопли жевать. Не хочу стареть и умирать в одиночестве. Я тоже буду её искать. Свою девушку. Если девушка существует. И где-то ждёт меня. А я опущу руки. Тогда, значит… ни она, ни я никогда не будем счастливы? Нет. Такого нельзя допустить! И вам не советую. Одиночкам по жизни. Даже если жизнь уже наполнена смыслом. Не теряйте Надежду!
Они ещё долго молча сидели на крыше. Философ и Учёный. Могильщик и Романтик. Наблюдая за Звёздами и любуясь Луной. Которая. К слову. Им весело подмигивала. Жёлтым хитрым глазом. Моргала желтизной. Рассвет потихоньку надвигался. Наступало время для прощания. Подкралось незаметно. Пора!
– Ах, да! Чуть не забыл… – поутру вдруг спохватился Учёный. И засуетился. – У меня для тебя ещё подарок. (Представляешь, чуть не забыл!)
Он порылся в кармане сюртука и протянул Могильщику маленький картонный коробок.
– Открой.
Могильщик заглянул внутрь.
– Жук-могильщик, – с хитрым довольным видом уточнил Учёный и весело дёрнул себя за чуб.
Действительно. В коробочке сидел настоящий жук-могильщик. Редкость в сиих местах. И в сие время года. Но найти можно. Умеючи ежели. Знать где. И. С душой искать. Могильщик молча разглядывал жука. Коллегу своего. Жук смирно сидел и тоже внимательно смотрел на Могильщика огромными чёрными спокойными глазищами. Усами шевелил.
– Нашёл специально для тебя. Случайно. Ты уж береги его, Могильщик. Он принесёт удачу. Талисман. На будущее. И себя береги. Ты должен жить. Обязательно береги себя! – Учёный крепко пожал другу руку, потряс её на прощанье и смущённо кашлянул.
Помолчали.
– Ну. Что ж… – Ещё минут так через двадцать или сорок. Учёный задумчиво дёрнул себя за непослушный чуб. Глаза и мысли научные унеслись уже далеко. На Луну. Бродили. В новых краях. Куда мы с вами, к великому моему сожалению, отправиться вместе с ним (или вслед за ним) не сможем. И Могильщика негоже оставлять. Везде хорошо, где нас нет. Но наше место здесь. Каждый должен находиться на своём месте. Это уж как всегда. Закон жизни. Закон Бытия.
Могильщик побрёл домой. Там жена. Тепло и уютно. Комфорт. Друга только нет. Больше нет. И поговорить не с кем. И помолчать не с кем. Нет друга.
А утром Учёный убыл. По назначению. По директиве. В неизвестном направлении. Больше мы его никогда не видели.
***Конец первой части***
***
Эпилог первый.
Недели две спустя. Аккурат по убытии Учёного. Из местов наших отдалённых. Уже не помню точно. Сколько там прошло времени. Неделя, две али больше. Да бог с ним. Значит. Констатирую. Факты. Голые факты!
Вернулся Могильщик вечером домой с кладбища. И застал у себя такую странную картину. Сидит на лавке за столом Синий мальчик. Дохляк. Тот. Который. С родинкой на левой щеке. В форме Звезды. Тощенький, страшненький. Прибыл с тремя мужиками Синяками когда-то. Остался один. И болтался по селу. Тудым-сюдым. Слоником слонялся. Неприкаянным. Никому не нужным. А теперь вот. Сидит. На лавке. За столом. Хлопочет вокруг ребёнка жена Могильщика. Бесшумно собирает ужин. И в гостях ещё присутствует бравая Кошатница. Чаи распивает. Правда, Лодочника что-то поблизости не видать. Одна пришла в гости. Без Кавалера. Почему-то. Испугался Жених? Мешаться не захотел? В разборки семейные. Чужие. Дела.
А Мальчик Дохляк молча сидит. Не шелохнётся. Навроде как у себя дома сидит. Как ни в чём ни бывало. Жить, что ли, собрался здесь? Уму непостижимо. Могильщик уставился на всех троих сначала. Потом только на мальчика. Затем на жену. Потом опять на мальчика. Опять на жену. Опять на мальчика. И снова на мальчика. И опять на мальчика. Рот разинул. Мухи ему в рот залетают. А ребёнок молчит. Немой, штоле? Не пойму. Тоже внимательно смотрит огромными грустными глазами на вошедшего Хозяина. Остолбенело его разглядывающего. Ошарашенно. И сам молчит. Спокойный. Тихий. Смирный. Жена испуганно вцепилась Мертвяку в плечи. До синяков. Даже не ойкнул. Все вообще молчали. Довольно долго. Ох, не люблю я такие молчания. Бысть беде! Верное дело говорю. В воздухе назревал скандал. Запахло жареным.
Прошло минут двадцать. Кошатница спокойно пила чаёк. Неторопливо. Аппетитно причмокивала. Прихлюпывала. Пирожок вкусненький подчавкивала. Ни на кого не глядя. Пёс хозяйский под столом громко пукал. На улице заорал петух. Все остальные молчали. Сколько можно молчать? Эпилог пора уже заканчивать. Да вторую часть зачинать. А мы молчим сидим. Стоим. Стоим или сидим? Кто стоит, кто сидит. Мальчик спокойно. Могильщик ошарашенно. Супруга испуганно. А Кошатнице вообще на всех чихать. Делает вид, будто её ничего не касается. Пирожок жуёт. Чавкает. М-да.
Наконец. Наскучило, видать, герою моему ненавистное молчание. Осточертело до чёртиковой матушки.
– А зачем? – единственное, что сумел выдавить из себя Могильщик, обращаясь к жене. Выплюнул. И щека дёрнулась. Нервный тик!
Жена молчала. Кошатница смачно чавкала. Мальчик лупился. Да. Неловкая ситуация! Доложу я вам. Ничего не скажешь. Лишь ещё сильнее вцепилась добрая немногословная Хозяюшка малолетнему Дохляку в плечи. И будто телом своим попыталась прикрыть ребёнка. Вроде угрожало ему что-то. Опасность какая. Бред! Заподозрить Могильщика, якобы тот способен причинить кому-то зло? (То ж не евойный покойный папаша с активными кулачищами здоровенными. Не путайте.) Идиотизм.
Прошло ещё минут десять или двадцать. В тягостном, ничего хорошего не предвещающем молчании. И неизвестно, чем кончилась бы вообще та жуткая сцена. Не берусь предполагать даже. Могильщик хоть и Философ весьма мудрый. Спокойный. Уравновешенный. Но дело-то в том, друзья… как бы покультурнее выразить. Границы человеческого терпения не бесконечны. Не безграничны, одним словом, границы сии. И кто знает. Пытаться их отыскать порой – смертельно опасный фокус. На грани. Ой-ой-ой. Но тут. Но тут внезапно. Но тут внезапно вступилась Кошатница. Выступила то бишь. Вышла на сцену. (Не зазря всё-таки её Хозяйка позвала. Для поддержки. На всякий случай. Или та сама. Пронюхав чего. Где палёным пахнет. Прибежала. На помощь принеслась. Стремительно. Сивка-бурка. Как некогда сестра её Спица делала. Да и она. Тоже. Я говорил уже.) Допила чай. Сначала. Молча. Дожевала пирожок. Не торопясь. (А с чем пирожок, кстати спросить? С капустой или с мясом? Хозяйка, ты с чем сегодня напекла? Добрая Пекарша… Ладно, не буду отвлекаться. Не обращайте внимание. Кушать хотца. Проголодался.) Да. Кошатница. Руки и рот тщательно вытерла о подол юбки. Откашлялась. Кхекхекнула. Смачно-шумно причмокнула толстенькими, упитанными, сальными губами. И как набросится на несчастного Хозяина (господи, спаси и защити!):
– Да ты никого не любишь, Могильщик. Ничего тебе не нужно. Ничегошеньки тебе не интересно, кроме чужих дурацких могил! Глянь, каков! Что за человек, а?! Невозможно! Невыносимый бирюк!! Разве можно так жить!!! Как тебя жена терпит??!! Как земля тебя выносит???!!! Нехристь окаянный! Чем тебе ребёнок мешает? Молчит. Не ест почти ничего. Что уставился на дитя малое? Вылупился… Здоровенный бугай. Бугарина деревенская! У тебя ладонь больше его головы. А пялишься на малыша. Аки на чудище какое. А сам-то страшнее любого чудища. Чудовище! Чудо-Юдище!! Не видишь, штоле. Пугаешь ребёнка. Истуканом стоишь. Баран! С разинутым ртом. Лучше. Глаза разуй! Иди делами займись! Дел, штоль, нет других. Никаких. Посмотрите на него. Хозяин называется. Глянуть противно! Позорище! Уставился. Живот выпячивая. Важный какой… – визгливым ещё, противным, жутко противным, зычным голоском верещала баба. На всю округу. Визг стоял. Ор. Шум-гам. Бедный Лодочник. За кем ты бегаешь, друг? Чьей руки допрашиваешься. Мне тебя уж заранее жаль. М-да.
Могильщик ничего не сказал. Рукой махнул да пошёл на двор дела делать. Как велено было. Хлопотать. По хозяйству. Да ну их! Баб… Визгливых. Связываться – себе дороже. Все Ведьмы! Под юбку сзади загляни и убедись. Хвосты чертячьи торчат. Одно слово. Ведьмы!
Мальчик Дохляк остался жить в доме Могильщика.
Часть II.
Мальчик. Дохляк. Чудотворец.
Не много воды утекло с последних описанных нами событий. Первой части романа. С тех пор как ушли от нас и Синие Животы, и Зелёные Башмаки. Исчезли бесследно. Безвозвратно. И вернулись все пропавшие, пропащие <души>, уведённые некогда ими люди. Не живые, а мёртвые. С пустыми глазницами. И как схоронили мы Вязальщицу Спицу. Всем селом проводили в последний путь. Страдалицу. Страстотерпицу. А следом за нею и брата Шляпника К. Или просто Шляпника. Неудачливого жениха её. Сумасшедшего удавленника. Безумца полоумного. (Любовь творит с людьми ужасы. Она и есть самое страшное психическое расстройство. Страшнее и сильнее Смерти.) И с тех пор как безвременно покинул наши тоскливые края милый и любезный деревенскому сердцу г-н Учёный. Странный и забавный Человек. Романтик. Да и с той поры как поселился Синий мальчик Дохляк с родинкой на левой щеке в доме Могильщика. Совсем не много времени прошло. Боюсь соврать. Недели две. Может. Месяца два. Не более. Точно не скажу. Не обессудьте. Время тут давно уж перестало восприниматься чем-либо неделимым или делимым. Вообще никоим образом не понимаем мы в здешних местах Время. Прошлое, настоящее, будущее. Что сие есть такое? И как сии страннейшие категории связаны меж собою? Кто знает. В отдалённых наших селениях ведь каждый следующий день похож на предыдущий. Не отличишь. А неполнота знаний о мире давно выделяется и подчёркивается разными Учёными и Книжниками. Наша картина Вселенной не является полной. Мы лишь изредка <очень-очень изредка> можем предполагать наиболее вероятностный сценарий развития тех или иных событий. Выбирать путь. Подобно волшебной Кошке. Запертой в волшебном ящике. Подчеркну особо. То есть. Иными словами. Ежели перевести на понятный язык. Не должно быть никакой неопределённости. Картина знаний именно неполна. Но она не считается неопределённой. Здесь. Нет. Места. Для неопределённостей. Закон! Бог не бросает кости. Их вообще никто не бросает. В наших отдалённых Губерниях. В нашей Вселенной. Всё чётко и строго детерминировано, запрограммировано и определено. Конкретизировано. Основано на Законе. Предопределено Судьбой. Жёсткий регламент. Во всём. Без исключения. Открывая ящик Пандоры, мы выбираем свой вариант реальности. Свой вариант Мироздания. Наиболее вероятностный. Вероятный. Подходящий для нас. Открываем сей волшебный ящик. А там сидит Котёнок. Ни жив ни мёртв. Факты. Голые факты! Такие дела.
Посему. Поэтому. И потому. Жизнь шла своим чередом. Просто и без затей. Мы люди простые. Незатейливые. Однако же, напомню, терпения у нас больше, чем у городских. Жителей. Горожане нервные. Невротические типажи. Траги-нервические. Истерия, депрессия, психозы. Упаси господи столкнуться с ними. Нос к носу. Оно дело-то, конечно, понятное и известное каждому. У них там и тараканы, и цены на помидоры, и множество других экологических проблем. Вымирание тигров и полосатых енотов. Как тут с катушек не слететь и кукушку не потерять, скажите на милость. Одни невротики и психотики кругом. Неврозы мы ихние разумеем и не осуждаем. Не суди да и не судим будешь ибо. Посему. Поэтому. И потому. Жизнь шла своим чередом. Просто и без затей.
Соседи, благодаря Снупу, конечно, быстро прознали <пронюхали> про мальчика Дохляка, живущего у Могильщика. Но продолжали захаживать. Тем не менее. Как ни в чём ни бывало. И суровый неприветливый Бондарь с суровою неприветливою женою. И бородатый Пахарь. Тоже с женою. С весьма скромною и немногословною своею женою. И лысый Плотник. Лысарь. Без жены. Холостяк ибо. Бог миловал. И романтически-упоительно настроенный Лодочник с невестою Кошатницею. Даже Каменщик иной раз заглядывал. Переговорить с Могильщиком о совместной их работе. Словом перекинуться. Посудить-порядить. Почесать бакенбарды с важным видом. И вкусных пирожков отведать. Кои жена Могильщика знатно выпекала. С мастерством и с душою. С любовью. Жизнь, одним словом, двигалась куда надо и своим чередом.
Вот только сам Снуп одно время перестал забегать. Долго не видали его в доме Могильщика. Боялся Синего ребёнка. Вообще всего нового боится. Пучеглазик. Рыжик. Трусливый от природы. Впечатлительный. Что делать.
А мальчик Мертвяк тем временем жил себе да поживал с новыми Опекунами тихонько. Заботы не ведал. Тени не отбрасывал. Был очень молчалив. Слова ни единого не произнёс. Никто, кстати, так и не понял, умеет ли он вообще разговаривать. Немой от рожденья, что ль? Али другая причина имеется. Мы не уразумели. Однако. Вы догадываетесь. Могильщику нравилась молчаливость ребёнка. Весьма и весьма нравилась. (Немота. То ли природная, то ли вынужденная. Приобретённая.) Могильщики любят тишину, известное дело. Где же тише ещё место найдёте, чем кладбище? К самому ребёнку соседи быстро привыкли. Никто, кроме Снупа, его почему-то не боялся. Смотрели уже как на своего. Нашим быстро стал. Поди разбери, коим образом умы деревенские работают и в которую сторону. Направляются. Мы не горожане. Мы народ бойкий и задорный. Семеро одного не боимся. Простые мы люди, одним словом. Незатейливые. Много ли нам для счастья надоть? Буханка хлеба да шелудивый пёс. (Ну и… была бы жёнушка под бочком. Чтоб за попку можно было ухватить. За аппетитную. Ох, люблю я женские попки! Даром что Холостяк. А так бы развернулся точно! Эх-эх. Не видать мне женских попок:)
А мальчик помалкивал. Тем временем. Ел мало и постоянно молчал. Однако. Любопытство проявлял недюжинное. Доложу я вам. Ко всему. Очень внимательно поглядывал за домашними работами жены Могильщика. Заботами-хлопотами. Показывал интерес ко всяким разным мелочам, что творила она по хозяйству, и прочим незначительным деталям. Мелким бытовым будничным делам. Как готовит, варит, парит, печёт, жарит, начищает, намывает, стирает и тому подобное. Повсюду ходил за нею. Или же рядом с нею молча сидел и глядел. Просто глядел. Огромными, внимательными, печальными, выразительными, золотисто-карими глазищами. Живыми. Следил. А иной раз даже и подсобить что-то пытался. Удивительное дело!
(Наверно, была у мальчика когда-то и своя родная мать. Вестимо, была! Как же иначе на свет появился? И ей тоже по хозяйству помогал.)
Философу моему зело полюбилось молчание ребёнка. Не прошло и недели, верно, а Дохляк малолетний уже повсюду стал ходить и с самим Могильщиком тоже. Наведывались и к Каменщику, и к Плотнику, и к Булочнику, и ещё ко многим селянам. В гости. По делам. Или словом-другим перекинуться. Многозначительно помолчать. Похмыкать. Дела не дремлют. Работа не стоит. На селе. Жизнь кипит. Странная то была парочка. Доложу сразу. Без утайки. Немногословный Могильщик и немой ребёнок. Мертвяк. С родинкою на левой щеке. В форме Звезды. Везде и всюду с ним шатающийся. Беззвучной тенью к нему прилепившийся. Ставший чужой Тенью. Маленький Тень. Бежит-бежит за мною. (И я ещё один Тень Могильщика!) Но наш народец, известное дело, ко всему привыкший. (Невротиков не жалуем! Психотиков – тем более! И вообще. Сильные эмоции губительны для души и сердца человеческого. Убийственны для Любви! И для урожая. Не полезны!) Да и сам Могильщик очень быстро привык к новому жильцу. Привыкать не нужно особо. Казалось, малыш жил с ними уж много лет. С самого своего рождения. Давно стал частью их будничной скучной жизни. Предметом интерьера. Будто и не существовало вовсе никаких Синих Животов. Зелёных Башмаков. И прочей нечисти. Нежити нечистой. Нехристи окаянной. Вот разве только… Синюшный живот Мертвяка. Пугал слегка. Лишь он один и напоминал о том, что тот не наш, а пришлый. Непонятный. Страшный. Отголосок Чёрной Смерти. Эхо войны. За жизнь. Однако же, повторюсь, народ у нас ко всему привыкший. Задорный. Бойкий. По пустякам не шарахаемся. В обмороки не падаем. Врассыпную не кидаемся. Почём зазря языками не чешем. Дело нехитрое. Подумаешь. Живот. Синий. Как сказал бы Снуп. По сему поводу. «То уж и не новость даже!». Посему. Поэтому. И потому… <…>
Жизнь двигалась куда надо и своим чередом.
А вскоре, промежду всего прочего, начал мальчик Дохляк ходить с Могильщиком на кладбище. И тоже очень внимательно наблюдать за работой. Дни тянулись неспешно, размеренно. Скучно жить на селе, дамы и господа! Скучно. Но жить необходимо. Нужно жить. Через «не могу». Через «не хочу». Приходится жить. Таков порядок. Устой. Традиция. Жизнь. Закон. Ведь не ведаем ибо. Чего там за гробовой доской нас ожидает. А неизвестность всегда пугает. Вот и миримся с известной тоской и скукой. А бегством к неизвестному не стремимся. К незнакомому Злу. Не надо нам неизвестности. Обойдёмся как-нибудь! Вот придёт время. И тогда… Всё узнаем. А сейчас извольте по заведённому устою жить-поживать. Да добра не наживать. Короче говоря.
Мы же про Могильщика. И кладбище. Роман как называется? Вот и давайте поближе к Могильщику.
Могильщик, обливаясь п;том, орудует киркой да лопатой. Активно управляется с инструментом. По обыкновению. Мальчик сидит себе посиживает в сторонке, наблюдает. За весёлой работой. (Он. Кстати. Жару прекрасно переносит. Любит солнышко. Щурит карий глаз.) Пройдёт, бывало, Пахарь мимо. На поля. Глянет на Могильщика, на ребёнка. Мельком. Важно кивнёт. Бороду почешет. Пригладит. Двигает молча дальше. Приедет Каменщик. На телеге. С полудохлою лошадёнкою. (В чём душа держится? Пора бы откормить. Но. На наших скудных пашнях особливо не разжируешься! Жара иссушает всё.) Привезёт новые надгробия. Ходят, смотрят камни, устанавливают. Беззвучно судят-рядят. Животы начёсывают. Руками жестикулируют. (Каменщик. Кстати. Если вы ещё не поняли. А я вам напомню. Весьма эмоциональный человек. Однако. Эмоции ему по жизни не мешают. Повезло! Ведь сердце доброе. А вот ежели сердце злое. То и эмоции губительны. Для близких.) Могильщик важно потирает подбородок. Каменщик важно дёргает себя за бакены. Ни дать ни взять. Два Философа. Мастера. Кудесники своего дела. А мальчик с ними ходит-бродит. И стоит. Смотрит внимательно. (Тоже начинающий Философ. Скоро-скоро! Уже скоро. Подрастёт. Мастер.) Опять-таки. Запоминает. Прислушивается. Впитывает. Поразительный интерес ко всему проявляет. Завидно немного даже. Почему-то. Всем бы детям так. Хотя. Дети от природы все и есть любопытные. И все немножко Философы. Наверное. Я в детях плохо разбираюсь. У меня их никогда не будет. Я болен.
К обеду приходит жена. Приносит свежее молоко и пирожки. Садятся втроём (а либо же вчетвером, с Каменщиком иногда, если тот, тут же, случаем оказался; работает). Молча садятся, перекусят, молока напьются. С важным, сосредоточенным видом. Жена домой возвращается. Посуду уносит. А Могильщик с малышом Дохляком. Дальше работают. Даже шустрила Снуп иной раз прибежит. На кладбище. Поглядит на страшного синего ребёнка издалече, глазья вытаращит, выпучит, по обыкновению, и убегает. Тому шустрёнку бестолковому любопытство жить не даёт. Шило в заднице. Свербит в заднем проходе. Такие Смерть часто через своё любопытство встречают. Везде же нос надо сунуть. Поглядеть, полюбопытствовать, сплетни другим передать. Вот и получают колотушкой по башке. За очередной слушок. В канавах их потом, любопытных, находят. Разлагающихся и облепленных мухами. Червяками. С душком и с запашком слушок-то оказался! Вестимо: в чужие делишки нос не сувай. В лучшем случае просто отлупят. Но Снуп есть Снуп. Горбатого могила исправит. Да и мы привыкли уже тоже к нему. Вроде наш. Терпим дальше. Делать нечего. Терпение и терпимость – главные добродетели! Коих. Изрядно не хватало в эпоху Первой Империи. Подковы и гробы дороже тогда были. Нервы у людей не выдерживали. Зато сейчас… Ого-го! Терпения. Хоть отбавляй.
Жизнь, короче говоря, шла потихоньку своим, как водится, чередом. Не прошло и скольких-то дней. (Недель?) А мальчик Дохляк уже и помогать Могильщику принялся. На кладбище. Очень активно помогал. Честно замечу. (Я сам лично видел. Тоже люблю по кладбищу прогуливаться. В знойные часы полуденного солнца. А мне там хорошо думается. Там всем хорошо думается. Тишину люблю.) Землю таскал. Инструменты подавал. А то ещё чего передать-подать-поднести. Надобно. Водички, к примеру. Понятное дело. И среди народа нашего разговоры быстро пошли. (Во многом благодаря Снупу, разумеется.) Могильщик наконец нашёл себе Напарника. В кои-то веки. Дожили. Ученика взял. Поневоле, правда. Случайно вышло. Судьба подбросила нежданный-негаданный подарок. Подкидыш. Но Ученика взял. Факт. Неоспоримый. (Кстати, вы, верно, давно уж заприметили, дамы и господа. Я в своём повествовании опираюсь исключительно на факты. А не на домыслы. Дело серьёзное. К серьёзным летописаниям лишь серьёзно и подходить можно! Вообще-то я не Летописец. И профессии, строго говоря, никоторой не имею. Грамоте не обучен. Писать не умею. Но факты, дамы и господа! Факты! Святое дельце. С ними всегда бережливо обращаюсь.) У нас селяне внушительно к подобным вещам относятся. К вещам, с профессиями связанным. Я имею в виду. Любая профессия ценится чрезвычайно высоко. Напомню. Каждый должен находиться на своём месте и заниматься своим делом. И обучиться делу! Посему. На Синего мальчика уважительно глядеть начали. Серьёзно. С пониманием, со значением. И на Могильщика тоже. Хотя. Его и до сего момента уважали. Мастер. Профессионал. Чего тут скажешь. Но у Дохляка всё равно глаза почему-то уж больно грустные. Почему? Теперь ведь Ученик. А глаза грустные. Правда, большие. Выразительные. Цвета золотистого Солнца. Маренговые. Потонуть в них можно. Ничего не скажу. Грустная печалька.
Короче говоря. Жизнь идёт. Бежит себе дальше. Вприпрыжку. Копытами цокает. Подковами шмокает. Цок-цок. Шмок-шмок. Печальные события потихоньку забываются. Стираются из памяти. Постепенно. (Плохое, конечно, остаётся в душе. У горожан-невротиков плохое, например, лучше запоминается. А у селян – наоборот – хорошее!) И всё бы вообще мило да славненько. Повестушку завершили и разошлись. С миром. Только одна проблема. Трабл. Вернувшиеся мертвецы.
«Мертвецы» – давайте в кавычках. Не из могил вернулись. А бог знает откуда. Украденные некогда Зелёными Башмаками. С пустынными бесцветными глазьями. С мёртвыми душами. Особливо детишки. Тоска и беда на сердце родных их. Грызла та печаль-кручина многих селян. Душу съедала изнутри. Пожирала сердечные внутренности. И смотреть на них тошно. Невыносимо. И самому жить расхочется иной раз. На страдания невинных детей глядючи. И на близких, совершенно убитых горем. Ничем помочь мы не могли. Естественно. Не разумели природу расстройства сего. Доктор лишь плечами пожимал, руками разводил и помалкивал. Да я вам в первой части говорил уже. Напоминаю – вдруг кто подзабыл. Беда-беда. Что делать. Что делать.
А в остальном. Тихо-спокойно-неспешно жизнь протекала на селе. В отдалённых наших Губерниях. В весёленькую эпоху Номер Второй Инквизиции. Катилась себе спокойненько с горки. Взваливалась на горку. Угомонилось всё. Успокоилось. Божьей помощью. Даже шустрёнок Снуп перестал уже бояться всего и всех. И мальчика Дохляка. С родинкой на левой щеке. В форме Звезды. Бегал вприпрыжку. Смотрел вприглядку. Без страха и упрёка захаживал. В обморок не падал. Болтался как угорелый. Сплетни разносил. Визжал, голосил, верещал, верескотел. Аки баба. Али дитё малое. По обычаю своему. Как у него глаза по сию пору не вывалились из орбит и не скатились по щекам на беспокойную грудь. Не разумею. Раскидываю умом – и – ни тпру ни ну. Тпру не едет, ну – не везёт. Ни взад ни вперёд. Не тянет. Не везёт! И по жизни не везёт. Вот незадача.
Кстати. Коли речь зашла про Снупа.
Прибежал Снупик как-то раз и к Могильщику тоже. Опять. (То когда уж происходило. Не припомню. Я присутствовал. При событии. Но память последнее время начинает очень сильно подводить. Там прям целые дыры. Чёрные дыры. Старею. Одинокие люди стареют быстрее, вы не замечали? И здоровье у них почему-то слабее. И жизнь короче. Но долог век тоски. Поди разберись. Что к чему.) Короче говоря. Значить. Вечером заглянул. Снуп. А у Могильщика в гостях сидели аккурат Бондарь и Пахарь с женами. Плотник нагрянул. Лысарь. Холостяк. Готовились спокойно ужинать. Вполголоса о чём-то переговариваясь. Мальчик Дохляк, промежду прочим, помогал Хозяйке накрывать на стол. Тихо-мирно всё, чинно-благородно. Чин по чину. И тут опять влетает. С языком на плече, бешено вращая выпученными безумными зенками. Рыжий Вестник. Снуп.
– А вы уже слышали новость? Слышали?!! Хозяйка, дай-ка воды. Запыхался я.
Еле отдышался. Пустозвончик наш неугомонный.
– Чево там опять? – недовольно крякнул неприветливый Бондарь и почесал свой неприветливый живот.
– Поесть спокойно не дадут севодня, – поддакнула мужу неприветливая жена Бондаря. И тоже почесалась.
Вся честная компания внимательно уставилась на гостя.
– Едет! – выпалил Снуп. – Сам едет!!
– Да кто едет-то? – уточнил Пахарь, в раздумчивости поглаживая бороду.
– Великий (…) сами знаете Кто. К нам едет.
– Неужто. – Только и вымолвил в ответ лысый уравновешенный Плотник. Призадумался. Пригладил лысую уравновешенную лысину. Многозначительно хмыкнул. Потолок принялся с интересом изучать. Исследовать. Важный момент! На потолках зачастую обнаруживается Истина. Вы не замечали?
Остальные промолчали. В нерешительности. Не нашлись, что ответить. И тоже крепенько призадумались. Задним умом. Каждый скорее всего о чём-то своём. Наболевшем. Помолчали с которое-то время. Минуток двадцать или сорок. Потом, правда, опять шуметь начали. Ворчать. Судить-рядить. Шушукаться. Тихонько переговариваться. Лясы с упоением точить. Все, кроме Могильщика и его семьи. Те лишь молча пироги жевали. Но слушали, справедливости ради, внимательно.
– И чаво? – брякнул неприветливый Бондарь. Почесался.
– Ага! – ни к селу ни к городу ляпнула неприветливая жена Бондаря. Почесалась.
– То когда ещё будет… – подытожил лысый Плотник. Поглаживая с самозабвением/самоозарением потную лысину. – Не беги впереди телеги <паровоза?>, Снуп! Дай поесть спокойно.
Споткнулась беседа. Жрать дюже охота. Я схватил со стола пирожок и принялся громко чавкать.
Все замолчали.
Ужин продолжился.
А Снупчик прав. Между делом. Вы, верно, не в курсе. Давно уже слушок разносился по соседним округам. Из деревни в деревню. Из села в село. Перебегал. Переползал. Змеёй подколодной. Шипел. Долгое время, правда, считалось: всего лишь слухи это. Никакой реальной основы под собою не имеющие. Однако. Как потом доложили нам из более отдалённых селений. То бишь из соседних посёлков. Доподлинно якобы известно. И сомнениям не подлежит. Великий (…), Чьё Имя запрещено произносить всуе. Действительно давно начал ездить повсюду с визитами. С проверками. По всем Городам и весям. В каждое село намеревался заглянуть. В каждый Городок. Ни единый лесок не оставить без своего драгоценнейшего внимания. Не ровён час – в скором времени доберётся Он и до наших отдалённых Губерний. И наш посёлок посетит. Нечаянно нагрянет. Куда ж деваться теперь? Господи, спаси, сохрани и помилуй. Меня. Грешника. Только вот когда то случится ещё, никто в точности не знал и поведать не мог. Знали только, что точно прибудет. В чём смысл посещений сами знаете Кого, тоже никто толком не ведал. Зачем Ему сюда с визитами? В нашу-то глушь… Топи да болота одни кругом. Но готовиться принялись заранее. Тем не менее. На всякий случай. Морально настраиваться. Нервы накручивать друг дружке. С той поры и шушукались-перешушукивались активнее обычного. Балясин-трясин. Так сказать. Бабы всё чаще за чётки хватались. Не разумели мы опять же, чего ждать от странного и страшного Великого Посещения. У страха глаза велики. Знамо дело. Всевышний милостив. Братишки и сестрёнки. Всевышний милостив. Или нет? Подождём. Там видно будет. Чего принесёт завтрашний день. Спасение или Смерть. Там видно будет. Страшно жить. Да. Но. Там видно будет.
А жизнь – она продолжается. Всегда продолжается. Не должна стоять на месте. Истина!
Чудны дела твои, господи. Не перестаю удивляться. Странные вещи творятся в отдалённых наших Губерниях. Всё бы хорошо. Тихо-мирно. Да вот вдруг какое дело тут приключилось. На днях. Значит. Вдруг и вдруг. Странное дело. Необыкновенное. Необычайно странное дельце. Необыкновенно странное происшествие. Сказочное приключение. Как бы ещё назвать. Удивляюсь по сей день. А вот как было дело. А я щас расскажу. По порядку и доложу. Пожалуй. Не то опять обвинят меня, неуча тёмного, необразованного, в косноязычии. Тупоязычие. Писать очень тяжело. Всё равно что смотреть на себя со стороны. Пытаться разглядеть в себе совершенно другого человека. Такового, кем ты не являешься в самделишном деле. Или же наоборот. Являешься, но не подозреваешь о том. А ежели не подозреваешь. Там страшный кто-то сидит в тебе. Незнакомец. Чужак. И рвётся наружу. На волю. Нелёгкий труд. Доложу я вам. На духу. Любовь помогает умереть. Любовь убивает. А летописание помогает выжить. Летописание лечит. Сублимирует. Любовь, кажется, – вирус самый живучий на Планете. Живее всех живых. И ежели погибает – то только вместе со своим носителем. Хозяином. Но всё равно я поднимусь. Всегда поднимался и выживал. Тоже живучий Зверь! Бессмертный Зверь. Но с чёрной, как Ночь, душой. С когтями. Лишь с поднятой головой можно жить. Только стоя. И летопись спасёт. Собраться с духом и… – летописание писать, писать, писать! Бежит повестушка. Бежит красавица! Не спотыкается. Закончить надобно. Покуда Смерть не напала. Создать то единственное. Неподвластное Смерти. Нелёгкий труд. Весьма нелёгкий. Завидую профессионалам. Сам-то я любитель. Бестолковый. А чево делать-то? Помру. Глядишь. Кто-то читать будет после моей смерти. Не весь умру. Не весь. А то ж ведь… Будто и не жил вовсе. И не рождался. Негоже. Землю не зря топтал. Оставлю после себя ЛетопИсь. Не весь умру. Не весь.
А. Да. Мы про приключение. Событие.
А вот как было дело.
Пошёл однажды утром Могильщик к Мяснику. Жена послала. За чем-нибудь. За свежим мясом. Наверно. Вряд ли за добрым словом. Да без разницы. Короче говоря. Мальчик Дохляк с ним, естественно. Хвостиком прилепился. Маленькой Тенью. Рядышком идут. Молча. Чин по чину. Приходят, значит, к Мяснику. (Покуда шли, правда, сначала оказались зачем-то у Плотника. И Могильщик долго не мог вспомнить, зачем он сюда прибыл. Плотник ещё меньше понимал. Плечами пожимал. Столярничал. Плотничал. Философские мысли смело высказывал. Про Бытие и Время. Про форму и материю. Про волю и длительность. Про анализ и синтез. Я ничево не понял. Могильщик скорее всего понял. Потрындели малость. Языками почесали. Лясы заточили. Трындел в основном Плотник, конечно. А мы все молчали. Внимательно слушали. Затем направились к Лапотнику. Там постояли. С мальчиком Дохляком. Жена Лапотника молочком напоила свежим. Не отказались. Жара ибо невыносимая. Гостеприимная Хозяйка. У нас все женщины гостеприимные. Не удивляйтесь. Традиции. Устои. Таков порядок. Так заведено.)
Но вот наконец и у Мясника уж в доме. Пришли. Прибыли. Доплелись по жаре. Пока суд да дело. Судили-рядили с Хозяином. А у того девочка. Младшенькая. Неживая. По-прежнему. Ясно-понятно. С пустыми глазами на лавке сидит. Молчит. Бессмысленным взглядом в стену вперившись. (Глаза цвет совсем потеряли. Белесые. Какой божий страх!) Из-за девочки сей. Судьбоносной. К слову сказать. И разгорелись основные страшные события первой части моего романа. Напоминать не стану. Про трупных червяков и мертвечину. Вы читали уже. А первая часть понравилась вам? И сейчас читаете. Добрались до второй части. Значит, интересно. А чем конкретно вас привлекает ЛетопИсь? Короче говоря. Не стану отвлекаться. Потом обсудим.
Мальчик возле Мясниковой дочери присел и тоже сидит. Рядом с мёртвой девочкой. На лавке. Помалкивает. Сидят и сидят. Рядышком. Время бежит. А они молча сидят. Уже дела все решил Могильщик с Хозяином. Порешали. И перекусить успели. Уходить пора. Вроде бы. Подаёт отец Синему ребёнку молчаливые знаки: мол-дескать, пошли. Домой. Пора. Засиделись. Засиженные гости хуже татарчат. Да што там. Хуже клопов. А мальчик, видно, право слово. Не хочет уходить. Почему-то. Ничего не разумеем. Могильщик почесался. Покряхтел. Покашлял. Да не знает, чего дальше-то делать. Я тоже не понял. Тащить ребёнка силой? Не потащишь. Неудобно вроде. Да и перед Хозяевами не особливо прилично. В чужой дом пришли. И вдруг такой казус. Невероятно странное происшествие. Мальчик уходить не хочет. Дела! Видят и Хозяева. Необыкновенность ситуации. Осознают. Стоят. Почёсываются. Зенками удивлёнными хлопают. Лупятся. Размысливают. Каждый о своём. О наболевшем. Часа два уж, верно, прошло. В размышлениях. Никак не менее. А тут вдруг жена Мясника и говорит Могильщику:
– Да пущай у нас остаётся. Ежели нравится. И обедом накормим. И ужином. В случае чево. А вечером заходи за ним. Али муж приведёт его к вам. Тоже мне проблема. Не проблема и вовсе! (Мудрая женщина!)
– Да он и не ест почти ничего, – поддакнул Мясник жене. Брюхо почесал. Довольно рыгнул. – Что цыплёнок твой желторотый. Поклюёт. Мне Снуп на днях доложил. И всю правду как на духу поведал.
– Тем более! – важно заключила жена Хозяина. (Практичная женщина!)
Оба важно покивали. Подбородки почесали. Со значительным видом. Ещё чуть постояли. Поразмышляли о жизни. О том о сём. И в доме Мясника, оказывается, тоже проживают люди, склонные к философским рефлексиям и рациональным умозаключениям! Я вот, к примеру, с рационализмом не сдружился. Часто действую стихийно. Иррационально, одним словом. Эмоции подводят. Жить не дают. И увлекаюсь сильно. Женщинами. Ох, беда-беда. Так и буду мыкаться в одиночной камере. За что же ты, господи, обрёк на одиночку? Одиночку обрекли на одиночку. Дела.
На том и порешили. Делать нечего. Ушёл утром Могильщик из дому с ребёнком. А вернулся уже без оного. Жена, справедливости ради, конечно, волновалась. Нервничала. За сердце хваталась. Ахала. Охала. Причитала. Вздыхала. Но вместе с супругом бессловесно посудили-порядили, мол-дескать, дельце выеденного яйца не стоит. Чево нервничать почём зря? Паника ни к чему. Панические атаки. Тем более. Вечером Мясник ребёнка Дохляка привёл обратно. В дом Могильщика. И всё бы хорошо. Но на следующий день не пошёл Синий мальчик на кладбище, а прибыл сам уже в дом к Мяснику. По своему собственному разумению. Волению. Уселся опять рядом с мёртвою девочкою. И сидят. Опять. Вдвоём. Молча рядышком. Опять. Так повторялось дня два-три подряд, наверно. Странный ритуал. И странная молчаливая дружба. Парочка! Никто внимание не обратил. Кроме Снупа. Он всё бегал. Докладывал. Из дома в дом. Людей беспокоил. Тревожил. Мол-дескать, чего это вдруг полудохлый немой мальчик к мёртвой молчаливой девочке зачастил? Непорядок! Странно. Что-то тут не так. Событие с подковыркой. Но поселянам тема сия не показалась интересной. Своих забот полно. Своих детей кормить надо. За ними глаз да глаз. А заботы чужих пусть не навязывают! Ещё чего не хватало! О чужих детях беспокоиться. Когда. Вон. Семеро голозадых по лавкам. Попами сверкают. И то верно! Такие, брат, дела.
Лишь у одной жены Могильщика сердце не на месте приключилось. Прыгало из угла в угол по груди. Слева направо. Справа налево. Ёкало. Копытами цокало. Переживала она, места себе не находила. Пятый угол в доме искала. Вдруг мальчика потеряет. Отберут ещё нидайбох! (Да кому он нужен-то, чужой ребёнок? Право слово. У нас отродясь такого не бывало никогда, чтоб свои у своих же детей отнимали. Мы ж не Зелёные Башмаки. Нехристи окаянные. Но женщине разве объяснишь? Любящему сердцу многое невдомёк. Любовь лишает разума. Ослепляет. Прав Философ Доктор. Любовь – это слабость. Наркотическая зависимость. Любить нужно только себя.) Бессловесно Могильщика молила. Руки заламывала. Мол-дескать, сходи, глянь, как там. Дела обстоят. Продвигаются. Но Мясник, однако, со стальной уверенностью в голосе утверждал: ребёнок никаких неудобств не доставляет им с супругою. Неприятностей не причиняет. Не ест. Не пукает. Не рыгает. Иных шумов не создаёт. Сидит себе да молчит. Рядом с доченькой ихней. Несчастной девочкой. Безжизненной. А доча-то красавица. Звонкоголосая. Игривая. Весёлая. Светловолосая. Голубоглазая. Некогда была. Покуда Зелёные не увели. (Скольких уводили. Уму непостижимо!) С той поры глаза у ней потускнели. Цвет потеряли. И смеха радостного её больше не слыхали. А тут мальчик ещё теперь. Дохляк. Мертвяк. Полумертвяк. Да немой к тому же. Тоже Мяснику и Мясницкой супруге на голову упал. Вот ведь напасти!
Сцена с Мясником №4.
Чудны дела твои, господи. Не перестаю удивляться. И в носу ковыряться. Отправились мы с Могильщиком к Мяснику. В гости. Ребёнка забирать. Дня через два-три после описанных выше странных событий. Ближе к вечеру как-то уже дело двигалось. Приходим. Значить. А там опять. Опять. Картина маслом. Опять. Ни в сказке сказать. Ни пером описать. Доложу я вам. Что не дом Мясника, так сразу картина. И непременно масляная. Масляными красками накаляканная. Набаляканная. Я уж засомневался. А того ли человека мы выбрали главным героем своего романа. Вообще с романами и с героями дела туго у меня идут обычно. Таланту нету. Всё путается. В голове. На бумаге. Герои путаются. Местами меняются. Карточная колода Шулера. Перетасованная на все мыслимые и немыслимые лады. Художественный крап. Но ближе к картине давайте. Масляной. Давайте. Всё-таки. Вернёмся. (Про свой творческий непрофессионализм я уже предупреждал заранее. Читателей. То бишь вас. Не скрываю. Не таюсь. Вы знаете.) Значит. С чего бы начать. А начать следует вот с чего.
Сидит сам Хозяин во дворе на лавочке. Ни жив ни мёртв. По виду. Убитый будто бы. Кем-то. Пришибленный. Не пойму, чего это с ним делается такое-эдакое. Ладони огромные наивные уложил на колени и разглядывает их. Вроде не вполне осознавая, его ли то ладони или не его? Чему удивляется? Об чём призадумался? Со стороны можно принять вообще за полоумного. (На невинно усопшего брата Шляпника К. сейчас очень похож.) Нездоров. Очевидно. Супружница Мясника вышла тоже на двор. В фартук вцепилась. Глаза вытаращила. Рот разинула. Мухи в рот залетают. И ужас в глазах. Немой страх застыл. С нею старшие дети. Молча выстроились в рядок. Вытянулись. Руки по швам. Ноги вместе. Как по команде. Все без исключения с выпученными от ужаса безмысленными глазами. Не утяжелённые какими-либо думами. Народ вокруг уже начал собираться. Зеваки, мимо проходящие. Останавливались. Тоже. Пасти разверзали. Мух ртами вылавливали. Снуп прибежал. Ясна колокольня. Прилетел сизый ворон. Куда ж без него. Глазья выпучил. Рот приоткрыл. Язык розовый изо рта вывалился. Аки у покойника.
Так. А теперь. Давайте поразмыслим. Спокойно порассудим. По полочкам разложим. Обоснуем. На что, собственно говоря, все уставились? И почему опять Мясник умом тронулся. (Надоел уже. Ей-ей-богу! Хуже горькой редьки. Ещё в первой части романа надоел мне Мясник! Безумием своим дюже замучил. Здесь и так каждый второй – псих ненормальный. Приступ за приступом. Сумасшествие надоедает.) А вот на что. А вот почему. А младшенькая девочка. А. Дочка Мясника. А? Которая. Покойницей ещё недавно числилась. (Ох. Покойники частенько из могил норовят сбежать! Читаем новости в газете. Из могилы бежал очередной покойник. Разбегались. Разлетались. Иной раз из окон вылетают тоже. Парашютисты. Ну и ладушки. Может, завтра будет поспокойнее?) Резвится в траве. На лужайке. Тут же у дома. И мальчик Дохляк с нею. Парочка. Забавная. Душещипательная. Душеспасительная. Девочка смеётся, показывает что-то новому другу. Что-то на земле. Мальчик, правда, не улыбается. Но ходит за нею повсюду. Смотрит и слушает внимательно. Молча. Вместе разглядывают траву. Дети есть дети. А девочка вдруг к отцу подбежала и говорит, показывая маленькую ладошку:
– Смотри, папочка! Мы нашли божью коровку. Сейчас отпустим её на волю. Пускай летит! В небо… – И девочка звонко рассмеялась. Отца поцеловала.
(Нас всех аж дрожь пробрала. Передёрнуло от страха. И леденящего кровь ужаса. Холодок по хребту пробежал. Хоть и жара сидела, по обыкновению. Сидела или стояла? Не суть. Во-первых, напомню, смеяться неприлично в наших отдалённых Губерниях. Особливо звонко. Особливо без причины. Грешно. Не до смеху здесь. Но до веселий. Работу работать надоть. А не ржать конями ретивыми. А во-вторых. Девочка-то мёртвая. И вдруг смеётся. И целуется! Поцелуй любви. Вообще за всякими рамками и границами. Дозволенного и недозволенного. Понимания и непонимания. Чево творится на земле нашей грешной. Господи, спаси и сохрани!) И побежала с мальчиком дальше играть. Как ни в чём ни бывало. Тот молча с нею и за нею. Будто стал её Тенью. Бессловесной молчаливой. Тенью. Маленький Тень. Бежит следом. Маленькая красивая голубоглазая девочка. Нежданно-негаданно обрела нового друга. И вернулась в мир живых. Дела. [Кстати. Я не понимаю. Хотел у вас спросить. У неравнодушных и верных Читателей. Читать меня могут либо верные, либо сумасшедшие. Кто ж ещё выдержит. Вы не знаете, почему во сне моя покойная мать постоянно возвращается из мира мёртвых в мир живых? Почему она всегда живая там, по ту сторону спящего досужего сознания. И возвращается живая. И возвращается ко мне. И сны часто повторяются. Одни и те же. Только она очень грустная. Всегда с очень грустным лицом. Почему-то. Я говорил вроде ранее. Просто уразуметь не могу. В голове уложить. Почему возвращается. Почему грустная. Не нравится ей, как я живу? Холостяком. Почему. Почему-то.]
Отвлёкся. Поближе к сути вернусь.
Ой, чего там приключилось, дамы и господа. Вследствие данной эскапады. Баба какая-то в толпе громко ахнула, охнула, вскрикнула, схватилась за чётки. Снуп грохнулся в обморок. Опять. Впечатлительный! И трусливый, похоже, аки заяц. С ним на пару ещё одна баба в толпе тоже сознания лишилась. Другая пронзительно завизжала. Ну. Бабы-то понятно. Они послабее. Эмоциональный фон у них зверский. Да вы сами посмотрите! Жена Мясника упала на землю и залилась горючими слезами. В истерике забилась. Никто ничего не понимал. И до понимания ещё очень далеко. Далековато. Мы с Могильщиком стояли в каком-то ступоре. Да и многие присутствующие в ступоре находились. В умственной коме. Или наоборот. В глубокой мыслительной горячке. Молчали все. Кроме тех, кто визжал. Дело-то странное. Значительное. Мягко говоря. Без бутылки бурбона не разобраться. И именно необходим бурбон Первой Империи! Именно Первой. А не Второй. (Во Второй запретили вообще бурбон.) Серьёзное пойло. Философское. На Мясника было страшно смотреть. Человек в шоковом состоянии. Я, признаюсь, и сам жуть как напугался. Чуть штаны не запачкал. Могильщик-то наш – Философ бессловесный. Ему хорошо. Легко на свете живётся. Он поспокойнее. Уравновешеннее даже, чем лысый Плотник. С высоким эмоциональным интеллектом. Значит, эмоциями хорошо владеет и в деловой сфере, и в быту, и в личных приключениях. Нулевая реакция. На любое событие. Стопроцентная флегма. И в душеспасительных беседах не нуждается. А я вот. К примеру. Да вы сами всё видите! Не возьмусь даже описать лицо Мясника в данную минуту. Страшное лицо! Да и куда мне, неучу неграмотному, портретами всякими и пейзажами заниматься? Я же не Писарь и не Летописец. Без образования. Без диплома. Без учёной степени. И пытаться не стоит. Отвлекаться не хочу. Ибо. И лень. К тому же. Ленивый. Тем более у меня очень низкий эмоциональный интеллект. Посему и невесты лишился. И уплывают от меня женщины на кораблях с космической скоростью. Косноязычием страдаю. Одно и то же повторяю. Отвлекаюсь от основной линии сюжета. Раздражаюсь. Жалуюсь на жизнь. Замучил всех.
За Доктором вроде кто-то догадался послать. (Это я вновь к повествованию возвращаюсь. Закончилось лирическое отступление без номера.) Такое дело жуткое. Творится на селе. Смех. Поцелуи! Визжат все. В истериках бьются. Сознания лишаются. Мы сумасшедшие. Не ровён час. Ещё больше свихнёмся. Кукушки разлетятся в разные стороны. Хотя. Куда уж больше. Ничего я, честно говоря, не разумею. Пораскидываю опять мозгой своею дохлою – и – ни тпру ни ну. Копытами гну. Щас вот как загну… Доктор, правда, пришёл часа через два. Справедливости ради. Постоял. Поглядел. Понаблюдал картину странную сию. Со стороны. То бишь. С высоты. Интеллектуальной мысли. Полёта экзистенциальных изысканий. Плечами пожал да руками молча развёл. Подбородок философически пригладил. (Что там приглаживать?) Тоже ничего не понял. Хоть и учёный господин. Поди ж ты. Только когда уходил, бабе одной в толпе, – многозначительно, важно сверкнув умным грустным глазом, <прямо> намекнул:
– Не моя компетенция! – обозначил мысль философическую, вписал её в наши творческие деревенские рамки и гордо удалился. Взмахнул толстенным чёрным плащом. На прощание. Классический Меланхолик. Прямо из учебника.
(А между прочим. Коты тоже. Философы-меланхолики. Любят сидеть на подоконниках и в окно смотреть. На дождь.)
А баба чего? Тут же с котомками стояла. Глазья вытаращив. На всё происходящее. Какая там ей «компетенция». Она и слов-то таковских не слыхивала даже. Отродясь. И мы. Народ местный. Бойкий, задористый. Туповатый от природы. Маломыслящий. Малочитательный. Ничего не ведали тоже. Компетенция. Дела.
Ещё часа через два люди начали недовольно расходиться. Закончилось зрелище. Посудили-порядили. И разбежались. Крысы по углам. По делам. Мальчик Дохляк вернулся с Могильщиком домой. Где их ждала уже мама. Чего стоять и таращиться почём зря. В траве кузнечиков ловить. Бегать-прыгать. Работу надо работать. А не пялки выпяливать. Лупилки лупить.
С той поры принялись поглядывать несколько по-другому на Синего ребёнка. Иначе. Хотя. Напрямую ещё не очень-то связывали его появление в доме Мясника с чудесным, ничем не объяснимым исцелением светловолосой голубоглазой девочки. Но видели их частенько потом вместе, играющих вдвоём. И слушки, конечно, пошли. Поползли змеюками подколодными. Неявные, осторожные. Пошушукивались-перешушукивались по тихой грусти за спиной Могильщика. А Могильщик что же? Как ходил с сыном на кладбище работать, так и дальше продолжил. Мальчик с ним работу работал. Помалкивал. С девочкой вечерами встречался. Вместе играли. И Могильщик вроде доволен тоже. По виду ежели судить. (И чихали они на слушки подколодные с высокой башенки!) Хоть я к нему в голову и не могу залезть. Мои лишь предположения смело высказываю. С виду вроде довольный. Значит, довольный. А супружница – и подавно. У ней лишь бы ребёнка не отняли. А лясами – да бога ради! – пусть точат.
Короче говоря. Жизнь продолжала неспешно идти своим чередом. Как и заведено. Чего болтать почём зазря? Работать надобно. И жить. Не отбрасывая тени. Посудили-порядили. Посплетничали. Да и замолчали. Затихли, слава богу. Прекратились слухи. В другую сторону направились. Вроде забылось происшествие. Много разных приключений приключается вокруг. А мы живём и в носу ковыряем.
Долго ли, коротко ли. Дело происходило. Уж не знаю. Да только вот события новые случились. В неожиданную сторону повернулись. Скажем так. Перевернулось всё совершенно. Развернулось. Смешалось. Очередные перипетии и оказии. И вечно какая-то мистика вторгается в нашу тихую спокойную невероятную скромную сельскую жизнь. Невероятно странное происшествие. Необыкновенное. Иной раз вовсе нет никакого правдоподобия. Доложу я вам. Куда ни плюнь. Куда ни глянь. Одна сплошная ерунда. Творится на белом свете. Чудны дела твои, господи. Ужасаться не переставаю.
А вот что, собственно говоря, произошло. Однажды.
Вечер. Жарко. Вздохи зноя.
Возвращается вечером Могильщик с Синим сыном домой после работы. Жена ужин собирает. А в гостях уже сидят соседи. Неприветливый Бондарь и бородатый Пахарь с супругами. И Плотник пришёл. Холостой. Лысый. Без супруги. Вечерок скоротать. Хотя бы не так тоскливо. И рыжий Снуп опять прибежал. С выпученными глазами. Новость очередную пересказать. Глупости сплошные. Никому не интересные. Серьёзным людям не интересные. Языком трепать. Зазря. Рыжий рот не заткнуть. Пусть дальше треплет. А мы ужинаем. Мимо кстати проходили Кошатница с Лодочником. Тоже решили на огонёк заглянуть. Пирожки с капустой принесли. Сидим. Значит. Жуём. Тихо-мирно. Беседа протекает плавно. Без осложнений. Пахарь про урожай рассказал. Плотник о чём-то поведал. Уж не помню. О чём. Я не вслушивался. Засмотрелся на жену Пахаря. Люблю, знаете ли, скромных женщин. Такая редкость в наше время. И не редкость на чужих жён заглядываться. Не вижу в том ничего страшного. Главное – мысли скоромные при себе держать. Не показывать никому. И руками не трогать. (Чужое брать нельзя! Это закон.) А чужая душа – всегда потёмки. Мои мысли – мои мысли. А чужие мысли – чужие мысли. То не мои уж мысли. Кому принадлежат мысли? Чьи они. В голове моей бедовой могут ведь жить и чужие мысли. Поди разбери. На каждую надобно повесить бирку или ярлычок. Дабы разобраться. Не путать Читателей. Не путать Персонажей. Всё просто и без затей. Такие дела.
Жена Могильщика напекла аккурат вкусных пирогов. Жена Бондаря тоже принесла с собою мясной пирог. Вкусняшка. Эх, была бы и у меня жена. Какой же я стал бы толстый. Жирный. Тучный. Верное дело. Откормился бы на славу! Отъесться можно только в браке. В семейной жизни. А я вот сейчас, к примеру, на диете. Худею потихоньку. И Доктор не велит. Жирную и мучную пищу потреблять. Запрет! Ага. Так вот. О чём бишь я. Ах. Да. Сидим, беседуем. Кушаньев отведываем. Лакомимся. Друг друга угощаем. Сытые, довольные. Неспешно трындим. О том о сём. Дела сельские мозгуем. Честная компания. Чинно-благородно. Всё чин по чину. Дружно. У Снупика рот не закрывается. С полным/набитым ртом бубнит. Чавкает. Крошками плюётся. Мальчик Дохляк нас внимательно слушает. Наблюдает. По обыкновению. И тут. И тут вдруг. И тут вдруг неожиданно. И тут вдруг неожиданно в дом мухой влетает багроволицый Чиновник поселковой нашей местной Канцелярии. В толстенной зелёной шинели. С пухлыми чавкающими губами. Чмокающими. Да как начал орать. Руками махать. Бесов изгонять. С порога прям. Здрасти, приехали… Мы аж вздрогнули все. От неожиданности. Ёлки-палки. Опять спокойно поесть не дали. И на чужих жён поглядеть. Молча позавидовать. Что за дела, люди добрые. Творятся на белом свете. У меня аж кусок пирога вывалился изо рта. Чтоб тебя! Принесла нелёгкая. Напасть нападающая.
– Да что же это такое творится на белом свете, люди добрые! – (Услышал мои мысли?)
У Чиновника на лысине блестели свежие капельки пота. Крупные. И слова подобны капелькам пота. Скатываются. Катятся. (Жара стояла невыносимая. Даже по ночам духота. Мы все голые.) Он их время от времени протирал белым шёлковым платочком. Промакивал аккуратно. И в него же шумно высмаркивался. А слюни изо рта вылетали метра на два вперёд. (Одна слюнка даже в мой косой удивлённый глаз запрыгнула.) И словами бросался нам в лоб, аки свинцовыми пулями. Злобно припукивая сальными жирными губищами. И бородавка на левой щеке тряслась. От негодования. А. А мы. Мы затряслись от страха. Бондарь сжал кулаки. Зело не жалует Чинуш. А я уже упоминал. И сдержанность для него не характерна. Все вообще помалкивали. В тряпочку. Пытаясь тщетно уяснить, а в чём, собственно говоря, дело. По ходу Чиновничьей речи, сумбурной довольно, не особливо понятной. Людям неучёным. Бестолочам. Жена Могильщика и другие женщины невольно прикрывали собою Синего мальчика. Хозяйка боязливо вцепилась до синяков в плечи ребёнка. В коего. Кстати сказать. Краснорожий Чиновник из Канцелярии попеременно тыкал перстом указующим. И швырялся слюнями. Чем ему мальчик не угодил? Покуда ничего не понимаю. Слушаем дальше. Орёт. Белуга.
– Да что же это такое творится на белом свете, люди добрые!
Вы что себе позволяете?! Хозяева!! Я вас спрашиваю. Оказывается. У вас уже не первый день живёт Синий Живот. Живот!!! Господи, прости, сохрани и помилуй… А теперь я ещё и последним узнаю. Что. Оказывается. Вот. Где. Так. Выходит. Животина и на кладбище шляется. Работе какой-то там обучается. Да вы с ума все посходили тут, что ли… Люди! Очнитесь!! Опомнитесь!!! Матушка Царица Небесная!!!! Чего делается. Святители Угодники. Батюшки святы. Тараканы ползают. Капризная погода. Жара на улице. И в доме! Рыбы в пруду задыхаются. И пруда уж нет. Высох.
[Что орёт? Не разумею. Сам-то хоть понимает али нет?]
В какой-то момент крик Чиновника сорвался уже на визг. Свинячий. Поросячий. Снуп спрятался под лавку. В страхе залез. Попа торчит. Не поместилась. Трясётся задница. Дрожит. Ни жив ни мёртв. Ножками-ручками задрыгал, засучил от ужаса. Забился в предсмертной агонии. А. А мы. Мы замерли. Внимаем дальше. Визгливое Чиновничье тремоло раздавалось на всю округу. Стёкла звенели. Услыхали, верно, и другие соседи. Отдалённые. Начали сбегаться на визг свинёнка. Толпа уж целая собралась во дворе Могильщика. В дом, конечно, боялись заходить. Любопытною толпою. В окна заглядывали. Топтались неуверенно, шептались, шушукались. Репы чесали. На порог не ломились. Неудобно вроде. Без приглашения. Да и так полна хата народу. Судили-рядили на дворе. Любопытство на деревне пороком не считается. Попрошу это учесть! Посему. Поэтому. Потому. А мы продолжаем.
– Неслыханная дерзость, – орал опять багроворожий Чиновник. Продолжал вдохновенно визжать. Творческий Человек! – Просто ни в какие ворота! Возмутительно!! Безобразие!!! Просто ни на что не похоже. Саботаж. Измена. Предательство. Смертоубийство. Просто я даже не знаю. Незарегистрированный Синий Живот. На учёт не поставленный. Без долженствующей бумаги. Без документов. (Какие ему документы? Вдруг понадобились. То я уж вопрошаю Чинушу. Мысленно.) Ходит куда-то. Работает. Вы сумасшедшие? Вы бредите о Первой Империи?? Вы страх потеряли??? Вы себя помните?! Люди!! Селяне!!! К нам едет Великий… сами знаете Кто. А тут такой казус сотворили. Бардак! Беспорядок!! Безбумажник!!! Бездокументник!!!! Меня и себя под Судебных Дознавателей хотите подвести. В тюрьму. В Суд. Или… может… на плаху сразу. (?) К Палачу в петлю… Чего тянуть??!! Да??? Ага. Уразумел наконец. Замысел преступный. Великое гнусное дело задумали. Замыслили. Деревенскими мозгами дырявыми… Самим жить неохота. И меня решили потащить за собою. На виселицу. Это ж измена!! Форменная государственная измена!!! Караул!!!! Всем скопом пойдём. Божечки святы. Дожил. Славно пожил. Отчизне на славу послужил. Теперь сгину. В деревне сгнию. Заживо. Верою и правдою. Деревянный галстук. Ура! Ура!! Убивают! Поселяне убивают!!
И тут Чиновник. С брюзгливым злобным лицом. И с бородавкой. Во-первых. Наконец-то замолк. Вытер пот со лба. Опять высморкался. Шумно. И молча вперил свой грозный чиновничий глаз на нас. Оглядел строго по очереди каждого. А Синего мальчика в особенности. Злобно и ядовито рассматривал. Несчастного ребёнка. Все молчали. Тишина наступила гробовая. За гробовой доской. Снуп затрясся под лавкой пуще прежнего. Чуть сознания не лишился. Бондарь почесал неприветливый живот. Жена Бондаря почесала неприветливый живот. Могильщик тоже почесался. Жена Могильщика неслышно вздохнула. Сына погладила по голове. Сын молчал. Женщины поохали. Пахарь в растерянности дёрнул себя за бороду. Плотник в задумчивости пригладил уравновешенную лысину. Лодочник громко и нервно чавкал. Кошатница покуда помалкивала. (Она вообще больше действовать любит. Чем болтать. То сестра ейная. Ныне усопшая. Спица. Дюже шумливая. Покричать любила. Упокой, господи, её душу. И на земле и на небесах.) Молчание затягивалось. Становилось угрожающим. В воздухе запахло бедой. Катастрофой. Казалось, бомба вот-вот взорвётся. И полетим мы все. К чёртовой бабушке. На куличики. На чаёк. С лимончиком.
Прошло минут двадцать. А мы молчим. Почему мы молчим?
– Что вы молчите? – завизжал поросёночком обозлённый и обиженный Чиновник. Выплюнув недовольную слюнку прямо мне в глаз. Слава богу, хоть не сопельку. А то я дюже брезгливый от природы. – Смерти хочете?! И моей, и своей!!! Я вас спрашиваю!! Я к вам обращаюсь, Хозяева!!! Язык проглотили. Глухонемые, что ли.
– Так. – Наконец-то. Спасение! Вмешалась Кошатница. Помощница. Хранительница семейных очагов. И своих, и чужих. Вытерла передником жирные сытые губки. Рыгнула. Откашлялась. Шумно высморкалась. Покряхтела, посуетилась. И выпалила: – А ну-ка успокойтесь, г-н уважаемый Чиновник! Чево разорались? На всю округу крик подняли. Шум-гам устроили. Людей перепугали. Целый табор соседский сбежался на двор. Здесь ребёнок. А Вы кричите. Не дело это. Ей-богу, г-н уважаемый Чиновник. Сбавьте обороты. Предлагаю всё спокойно обсудить. Орать нет необходимости. Угомонитесь. Побойтесь бога, право слово. Никто ведь пока ещё на виселицу не отправлен. Давайте, знаете, как… (Не успела закончить мудрую мысль Кошатница, Чиновник опять заорал. Заверещал. Завизжал. Заверескотел. На всю округу. Псих ненормальный! Ей-богу.)
– А ты мне рот-то не затыкай. Глупая баба. Ты мне это дело бросьте! Ты мне эти финдибоберные штучки прекратите!! Я здесь, между прочим, представляю Закон. И служу сами знаете Кому! И своё дело хорошо знаю. Исправно работу работаю. А не за просто так… задарма государственный хлеб жру. И казённую шинель ношу. Башмаки вытаптываю. Знаешь ли… Я всё обязан докладывать по форме. В вышестоящие Инстанции!! Порядок строжайшим образом блюсти. Мы давно уж готовимся к приезду Великого… сами знаете… Чьё Имя запрещено упоминать всуе. Бумаги должны быть в порядке! Оформлены. Заверены. По Закону!! И как, с позволенья, мне следует доложить о незарегистрированном Синем ребёнке. На учёт не поставленный. По какой причине. По чьему дозволенью работает на кладбище. Праздно шатается по селу. Шляется. Зыркает глазьями полумёртвыми. Животиной синюшной трясёт. Повсюду нос суёт. И вообще. … Что у вас тут за бардак такой творится??!! В умах. В головах ваших дырявых. Сплошная разруха. Из выгребных ям разруха перелезла в головы. Есть ли у вас вообще ум. Али там пустошь сплошная. Умственный пустырь! Безобразие! – Голос Чиновника вновь сорвался на поросячий визг. Порося резали. Бабой визжал. Сбежался уж весь посёлок. Честной люд. Верное дело. Народ с улицы от любопытства великого в окна продолжал осторожно заглядывать. Носами стекло продавливать. Хоть и боязно. Но. Всё равно лезут. Крысы любознательные. Конфуз невероятный. А мы молчим. Почему мы молчим? Проходит ещё минут двадцать. В опасно долгом молчании. В звенящей тишине. Не нравится мне сложившаяся ситуация. Очень не нравится. А в меру толерантный Бондарь щас ещё нидайбох психанёт. Кулачищи причешет. Набросится. На Чинушу. Разразится скандал. Вообще. Святых не вынесешь. Бондарь, держись! Господи, спаси, сохрани и помилуй…
– Погодите. Погодите. Г-н Чиновник… Одну минуточку! Дайте лишь две секундочки. Опомнюсь я… Для начала… – то вдруг. То. Вдруг. Неожиданно. То. Вдруг неожиданно. Вдруг неожиданно вылез из-под лавки попой вперёд осмелевший Снуп. Пучеглазик. Вот уж. Действительно. Чего не ожидали, того не ожидали! Трусливый Снупик из-под лавки вылезает. Смело вылезает. Задницей гордо трясёт. Полная жопа огурцов. Дела. Выползла на свет божий рыжая каракатица и говорит. Между прочим: – Мы тоже люди не совсем пропащие. Г-н Чиновник. И кое-что знаем. Законам тоже обученные. Промежду прочим! А я на Писаря готовился когда-то. Отец заставил. Подсобил. То бишь. Через енто-самое. Не такой уж неуч необразованный. Между прочим. Кой-чево знаю. Ага! – Снупик радостно розовенький язычок вывалил. Глазками поросячьими заморгал. Часто-часто. Весело-весело. Дурачок!
– Чего ты там лопочешь? – обозлился Чиновник. Уже не только лицо, но и шея его побагровела. От негодования. Затрясся весь. От злобы. Позеленел. – Дурак! Чего бормочешь? Давай рассказывай конкретно! По существу дела!! Поясняй, что известно лично тебе. По данному казусу. А твоё прошлое мне безразлично!!! Где ты там служил, на кого учился. Плевать!!! С высокой колоколенки. Уж всяко. Не умнее меня будешь. Бездарь! Бестолковый.
(Бондарь вновь опасно сжал кулаки. Еле сдерживался, видно. Жена Бондаря напряглась. Нервно косилась на супруга. Не нравится мне всё. Ой, не нравится! Бысть беде.)
– Так я и говорю. Г-н Чиновник! По существу дела, – обиделся Снуп. Слёзки на глаза вылезли. Ребёнок, ей-ей-богу! Малыш. Он взрослеет вообще? Человек без возраста. А Снупик тем временем (уже активно тычет пальчиком в сторону Хозяина дома): – Могильщик – Мастер. А любой Мастер, знамо дело, должен профессию передавать другому. Положено передавать. Г-н Чиновник! Есть таковский Закон. Я в Городе когда проживал, слыхал об ентом. И, между прочим, работал в Судейской Коллегии. Служил у самого г-на Судебного Дознавателя. Личным Писарем. Младшим. А срок службы не имеет большого значения. При данных обстоятельствах. Попрошу учесть!! При вынесении вердикта…
Опять наступила гнетущая тишина. Чиновник, видать, слегка опешил. Пасть у него сама собою раззявилась. Разверзлась. Бездна. Бородавка дёрнулась. Сопельки из носа потекли. Капельки пота выскочили на верхней безусой губе. Про платок позабыл. И мы тоже. Помолчали. Поразмышляли. А чего делать-то ещё? Наелись. От души. Пирогов. Пожевали. Не подавились. От визга. Теперь и поразмысливать можно. Благо есть о чём. Не развалимся.
– А он прав, – минут так через двадцать вдруг сурово крякнул неприветливый Бондарь, рожу недовольную скривил и почесал неприветливый живот. (Слава богу. Мне тоже молчание надоело! Уже в заднем, извините, месте свербеть и зудеть начинает. Чужое молчание. И в паху постоянно чешется. Я в трусах у себя почесал. Жара! Слушаю дальше.) – Ей-богу, прав.
– Да. Верно, – вдруг уверенно подтвердил лысый уравновешенный Плотник. И немедленно пригладил потную уравновешенную лысину. – Верное дело говорит наш любимый Снуп. Любой, кто владеет которой-нибудь профессией, имеет право передать её Наследнику. Или Ученику. А может взять себе Подмастерье. А в некоторых, особых, случаях даже обязан это сделать. Закон обязывает. Особливо Городских обязывает. А мы, селяне, чем хуже. Законы равны для всех. Уважаемый г-н Чиновник. Вам ли не знать? Верное дело. Верное дело!
Все важно закивали. Зачесались с умным видом. В паху почесали. Подмышки потные. Протёрли. Хотя. Женщины вряд ли поняли, о чём речь. Но тоже важно закивали и заохали. Многозначительно. А вот. Я-то. Я-то понял. Не совсем дурак. Хоть и моральный урод. Ой, нет. Не урод, конечно. Просто дурачок.
Чиновник задумался. Орать перестал. На две минуты. По виду слегка успокоился. Помолчал. Поразмышлял. Правда, ненадолго. Угомонился. Недолго радовались. Вот напасть. Поесть спокойно не дали. Визг поросячий подняли на всю округу. Теперь кусок в горло не полезет. Из-за таких вот Чинуш из поселковых Канцелярий. Безобразие! Ни в какие дубовые ворота дело не вписывается. Действительно.
– Вы для начала разберитесь, Хозяева! – опять заорал бешеный Чиновник. С багровой рожей. С бородавкой. Которая. Тряслась. От возмущения. Правда, на тот раз уже потише. Наконец-то! Упокоили чуток. – Кем вам мальчик приходится. Сыном. Наследником. А либо Учеником. Или Подмастерье. Да плевать кем! До лампочки. До газовой колонки. (Нервный Человек! Откуда нервозность. В наших отдалённых Губерниях. Клопов даже нет. Одни тараканы. И помидоры не покупаем. Сами выращиваем. А у него нервы. Неужто из-за тараканов. Дела.) И не забудьте, что он ещё и Синий Живот! Который. Разгуливает неучтённым. Без докУмента. Важный момент!! Непростительное упущение с вашей стороны. Хозяюшки! Просто свинство. Свиноподобное поведение. Синих надобно регистрировать. По Закону! Положено. На учёт ставить. Только в Городском Департаменте. У Чиновников Городской Ратуши. И нигде в ином месте. Есть Закон! Как будете дело сие проворачивать – до меня не касается. Бумаги достать немедля! Ещё вчера!! Сроку вам, ладно, сжалюсь, даю два дня. Не более. Так уж и быть. Документы выправляйте и мне на стол! А не то. Потом. Берегитесь. На себя пеняйте. Попахивает смертной казнью. Все на плаху дружно пойдём. Никого из вас не забуду. Не обижу. Всех за собою потащу! На казнь. Всех присутствующих. Смерть никого не пощадит. Вот. Приговорённые к смерти. Так и знайте!
И тут Чиновник. Красную рожу причесал. Бородавку пригладил. И гордо удалился. В Закат. Наконец-то. Долгожданная тишина наступила. Вновь. (Чего разорался? Какие ему документы? Почему меня на казнь? Мимо проходил. За пирожком заглянул. И на казнь. За што. Пошто. Жизнь и так уже наказала. Изрядно. Видать. Не напрасно. Не случайно. Жизнь на казнь осуждена. Я ничего не понял. А вы?) Все молчали. Озадаченно. Слышно было пролетающих мух. В жутком тягостном молчании прошло, верно, ещё минут двадцать. Сорок. Посидели. Почесались. Со двора заглянул Каменщик. Скромно потоптался на пороге. Чесался смущённо. Кряхтел. Крякал. Покашливал. С любопытством оглядывал присутствующих. Прям собрание. Ей-богу. Посредь ночи. А Ночь уже давно наступила. Накинулась на окружные места. Ночь. Любимое и страшное время суток.
– Чево у вас тут, божьи люди, делается? На улице вся округа собралась… – решился уточнить наконец Каменщик. Неуверенным тоном. И дёрнул себя за непослушный бакен.
Ему не сразу ответили. Помолчали ещё. В длительной задумчивости. Наконец выступил лысый уравновешенный Плотник. За всех, так сказать.
– Да во-о-т… – в задумчивости протянул.
– А-а-а. – Каменщик постоял с какое-то время, важно кивнул и вывалился за дверь. С пониманием отнёсся. Махнул там рукой, видать. Не глядя. И народ на улочке начал нехотя и недовольно расходиться. Кончились зрелища. За хлебом пошли.
– Однако. – Добавил вскоре. Ещё минут так через двадцать. Недовольный Бондарь. И почесался. Дюже обозлился на Чиновника. Недолюбливал. Страшную ненависть питал. Странно, что не кинулся. По морде не врезал. Огромным кулачищем. От неожиданности визита, возможно. Стушевался. А не то бы… Ого-го. Пиши пропало! Пиши: пропало…
– Да, – ни к селу ни к городу поддакнула неприветливая жена Бондаря. И недовольно почесалась. – Утро вечера мудренее. (А это уже в тему!)
– И то верно, – подытожил лысый уравновешенный Плотник. И обратился к лавке. Из-под. Которой. Вывалился весьма кстати Снупик. Спасший положение. Кто бы мог подумать. – Предлагаю завтра собрать Поселковый Совет. (Многозначительно смотрит на лавку.) На площади. Там уж и решим, как дело дальше делать. Какие планы на будущее выстраивать. Чаво щас на ночь глядючи-то… размышлять. Репы чесать. Воздух портить.
(Действительно!) Я согласен. Спать хочу.
На том и разошлись. Все молча. Покряхтывали только. Понимаючи кашляли. А чево делать-то. Делать нечего. Спать надоть. Утро вечера мудренее. Действительно.
Жена Могильщика не умела петь колыбельные. Ни к чему было и учиться. Как-то не до того вроде. Детей бог не дал. Но с появлением мальчика вдруг запела. Тихонько. Спать его когда укладывала. Каждый вечер напевала ребёнку старинные песни. Песенки. Наших дедов и прадедов. Бабок и прабабок. Пра-прародственников. Откуда знания таковые у неё появились. То по обычаю. Принято у нас говорить. С молоком матери впитала. И та откуда-то знала. Запомнила! Вот и сейчас. Тоже. Сидит и сыну напевает. Песенку. Ласковую. Колыбельную. Спать укладывая. Ребёнка. Песенка примерно следующего содержания:
– …
Нет. К сожалению. Не могу вам передать. Слов не разобрать. Недослышу. На радарах моих слуховых не просматривается. Песня. Не прослушивается. Я глуховат. От природы. Она тихо очень поёт. Мужа боится потревожить. Да и мальчик Дохляк уже спит. Пойду спать тоже. Устал. Завтра будет очень тяжёлый день. А утро вечера мудренее. Действительно.
А утром на поселковой площади народу собралась тьма тьмущая. Кажись, все и притопали. Снуп постарался. Всё село созвал. Никого не забыл. Сам тут же стоит. Активист. Готов к труду и обороне. Стахановец. Язык розовый высунул. Мухами облепленный. (Язык.) Довольный. В центре событий. В самой гуще их, так сказать. Его любимая волна. Его стихия. Из соседних деревень тоже люди пришли. Не особливо занятые на работах. Из чистого любопытства. Прослышали. Прознали. Пронюхали. Муравьями сползлись. Крысами сбежались. Тараканами собрались. Шум-гам стоял жуткий. Говор. Пчелиный рой. Судили-рядили. Переговаривались. Перешёптывались. Перешушукивались. Друг друга расспрашивали. Репы чесали. Попы начёсывали. В паху зудело от жары. Никто толком, правда, цели Совета не знал. Не разумел. Здесь ведь как. Самое главное – прибыть вовремя на место. А дальше видно будет. Или нет. Понимание лишь насчёт Синего мальчика проскальзывало. Временное просветление. Проскакивало на лицах. Пустынных. Не обезображенных интеллектом. Знали вроде, что его судьбу решаем. Знали. Также. Якобы. Что свой он. Ученик Мастера. Могильщиков сын. Живот. Пришлый. Странный. Немой. Невесть откуда. Но прижился. А чего дальше делать, об чём говорить, об чём рассуждать – никто опять же осмыслить хорошенько не мог.
Могильщик с женою и с ребёнком стояли в центре самом почти. На площади. Присутствовала и девочка, дочка Мясника. С родителями. Братьями-сёстрами. Девочка находилась рядом с мальчиком. Ни на шаг от него не отрывалась. Вцепилась ему в руку. Жена Могильщика – в другую руку. Мёртвою хваткою. Да, собственно, и все остальные пришли. Герои повести. И Бондарь, и Пахарь. С жёнами. И Плотник. Без жены. И Каменщик. С супругою. И Лодочник с невестою. Кошатницею. И другие знакомцы. Жена Булочника. Толстуха. Сам Булочник. Доктор. Лень перечислять.
Долго ли, коротко ли. Постояли. Потрындели. Бороды подёргали. Брюхи почесали. Лясы поточили. Ни о чём. Как водится. Балын-балакали. Шуршун-шушукались. Шуршуны-шуршунчики. Наконец выступил вперёд Плотник. Лысарь. Самый уравновешенный. Самый собранный. И. Похоже. На данный момент. На сию пору. Самый мудрый.
– Ну. Так. Што. Чево делать-то будем, селяне. Это… Как ево… Товарищи! Проблема нарисовалась. А коим образом решать теперь её?
– В Город идти надоть, – серьёзно заявил неприветливый Бондарь и почесал неприветливый живот. Сказал – как отрезал. Твердыня. Твердокаменная.
– Вестимо дело. Надобно в Город, – подтвердил задумчивый Пахарь и пригладил задумчивую бороду. – В Департамент. Бумаги выправлять. У тамошних Чиновников. У Городских.
– На учёт-то, верно, поставят. Хоть и Синий. Животина. Но. (!) Он же вроде Учеником уже. Не запутаться бы. В делах сиих… наисложнейших… наичиновничьихших… – начал сразу кто-то судить-рядить из толпы. Я, к сожалению, не разглядел, кто именно.
– Да кто ево знает. Поставят али не поставят. Ихнюю городскую логику поди пойми! И своих-то местных Чинуш не разумеем. Чаво они здеся балыкают. Руками мыкают. Но Городские вроде поумнее. Попытать счастья стоит!
– Верное дело!
– Верное али не верное… Задним умом все умные. А как придёшь с прошением. – Хрен тебе с маслом!
– Да тише ты!
– А сроку-то нам два дня всего и отмерили! – вдруг пискнул из народа пучеглазый Снуп.
– Што значит «нам»?! Ты бы помалкивал… Пучеглаз! Дуралей!! Покуда не спросят. – Грозно заявил кто-то в ответ. (Может, Бондарь? Недослышу, недовижу.)
Снуп обиженно всхлипнул. И утёр курносый рыжий носик. И притих. На удивление. А мы продолжали. Судить. Рассуждать.
– Срок не проблема, – важно заключил мудрый Плотник. – Ежели чево… уговорим нашего Чиновника подождать малость. Не помрёт! … Я тут другую траблу вижу. Могильщика негоже одного отпускать с ребёнком. Сопровождение надобно соорудить ему. Смастырить. Мало ли што в дороге. Случиться всякое может. Кто пойдёт ещё? До Города. Люди добрые. А?
Все важно закивали. Понимаючи. И замолчали. Притихли. Призадумались. Люди добрые. До Города, вестимо, путь не самый ближний. Обмозговать бы получше. Чего да как. Такие дела с кондачка не решаются. Чудны дела твои, господи. Не перестаю размысливать. Прошло, верно, часа два. Стоим. Размышляем. Переговариваемся. Никому особо дела-то не хочется бросать свои. И в Город переться. Незнамо зачем. Активно никто не рвётся. Не торопится. Однако. Плотник спокойно дожидается. Ответа. Молчим. Дальше.
Первым вызвался пойти Каменщик. За ним следом, понятное дело, Пахарь и Бондарь. Ближайшие соседи. А куда без них.
– Я Город хорошо знаю! – опять осторожно пискнул Снуп.
– Без тебя обойдутся! – сурово рявкнул Бондарь. Подумал и добавил: – Обойдёмся как-нибудь.
– Но я ведь служил там, – обиделся Пучеглазик и заплакал. (???)
– Плотник тоже Город знает. Частенько наведывался в тамошние места. По работе, – важно заключил кто-то из толпы. – И от него пользы явно больше будет! Чем от этого… <вырезано будущими Цензорами>.
Все опять серьёзно закивали.
А Плотник и не спорил. Противу своей кандидатуры.
– Значит, Плотник точно пойдёт. А ещё кто?
– Погодите! Погодите. Плотник лишь Город знает. А местные все Канцелярии. Да Ратуши. Как же. Там Снуп обучался. Хоть и дурачок. Не дообучился. Уму особливого не набрался. Но. (!) Может, и его тоже возьмём? На всякий случай… – (Пахарь!) (Конечно же, Пахарь.)
– Да на кой лешего он тебе сдался?! Мешаться только будет. Под ногами болтаться. Глупой болтовнёй своею. Пустопорожней. Отвлекать от важных дел. – (Бондарь!!) (Конечно же, Бондарь.)
– И то верно.
– Тьфу на него.
– Какого рожна.
– Шуму многовато, а пользы никакой.
– Меньше слов, больше дел.
– Да ну ево… дурака малахольного!!!
– И то верно…
– А Любовь существует?
– Наверно. Но не для всех.
– …
В шумном собрании вдруг начались крики. Споры. Пересуды. Наперебой друг дружку перебивали. Перекрикивали. Решая, кому же следует всё-таки пойти. А кого оставить на селе. Дабы не мешался под ногами. Громче всех пищал и голосил Снупик. Осмелел. Верещал. Верескотел. Нос обиженно утирал. Глазья таращил. Свиристел. Аки младенец голодный в люльке. Соловей-разбойник. «Возьмите, возьмите меня с собою! Люди добрые!! Селяне!!!». «Што творится, ёмаё!». (То я уж про себя подумал.) Ой, мамочки. Визг. Гомон. Шум. Гам. Крики. Многоголосье. Не разобрать ни слова. Молчал лишь Могильщик с семьёй. И даже бывшая мёртвая девочка. Дочка Мясника. Не обращая ни малейшего внимания на крики взрослых. Весело рассказывала что-то мальчику Дохляку и звонко смеялась. Мальчик внимательно слушал. Всех слушал. Потрясающие нервы. Железобетонные. Ему бы учительствовать. Где-небуть. В Школе. Ужас. Я оглох. Оглушила толпа окаянная. Невротика. Одиночку. Чего разорались? Не пойму. Лучше б я дома сидел.
– А ну-ка рот прикрой! – грозно и зычно вдруг рявкнул кто-то, явно вновь прибывший, из толпы. Незнакомым голосом. На Снупа. Не на шутку разошедшегося, разбуянившегося и рыжего Снупа. – Чаво разорался, сопляк. Раскукарекался. Петух! Нешто тебе слово давали.
Божечки мои! Чудны опять дела твои, господи. Не переставаю ужасаться. Все вдруг замолчали и обернулись. На голос. На новый голос из народа. Я чуть не упал. Штаны сползли. От удивления и неожиданности. А Снуп только лишь заприметил, кто пришёл. Кто к нему обратился. Кто на него прикрикнул. Призыкнул. Рот разинул, глазья вывалил из орбит, тихо ойкнул и стремительно спрятался за широкую спину неприветливого и вечно недовольного Бондаря. В ужасе. И. Тишина наступила. Гробовая. Мы опешили. Бабы ахнули. За чётки схватились. Ёлки-палки. Писарь. Писарь!
Писарь. Затворник. Мудрец.
Старый седовласый Писарь. Собственною персоною. Сам лично. Самолично. Явился. В народное Собрание. Народу показался. Неужто. Писарь. Глазам не верится. Писарь! С густыми белыми суровыми бровями. Писарь! Затворник. Отшельник. Отец Снупа. Таинственная, загадочная персона. Вдруг. Взял и явился в Поселковый Совет. Дела. Я уж упоминал как-то. Когда-то. Или не упоминал. Не припоминаю. Писаря с момента выхода его на пенсию никто из сельчан не видывал. Жили они вместе со Снупом. На окраине деревушки нашей. Но старый Хозяин никогда из дому носа не казал. И Снуп об нём не обмолвился ни единожного раза. Как о живом, ныне здравствующем. Многие уж и сумлеваться принялись, а существует ли вообще Писарь. Был ли. Ходил ли. По земле нашей грешной. Живой ли. Али помёр давно. Али плод нашей общей безудержной фантазии. И Снупик ведь дома у себя не бывает поди. Носится днями-ночами по селу. Ан нет! Всё-таки не воображение разыгралось. Вот он! Писарь жив-здоров. И пришёл сегодня (именно сегодня почему-то!) в наше шумливое собрание. И стоит. Грозно всех оглядывает. Грозным суровым глазом. Бровями седыми строго двигает. А Снуп отца по всему боялся как огня. Прятался за спинами других. В основном за Бондаревой спиной. (Бондарь не возражал.) Она самая широченная ибо. И больше слова мы от Рыжика до конца совещания не услыхали. Ни единым звуком не обмолвился. Не пищал даже. Мышкой. Быстренько заткнулся. Закрылся. Утёрся. Слёзы и сопли вытер. Но вид имел какающего щеночка. Обиженного какающего щенка. Заискивать старался безмолвно. Перед грозным седовласым папашей. С коего. Взгляда теперь не сводил. Да и мы не отрывались. Таращились. Во все глаза и уши. Писарь. Дела.
– Ну и здравствуйте, г-н Писарь! Давненько не встречались.
– Доброго здоровья, г-н Доктор! Тоже зело рад Вам.
(Чудеса в решете!)
– Писарь. Опа! А вот…
– Дела наши грешные… Писарь.
– Ну… здорОво, Писарь! Давно не видали.
– Правда! Писарь. Ёмаё! – начались по очереди осторожные выкрики из толпы. Где радостные, где большею частию удивлённые. Ошарашенные. Слегка. Мягко говоря.
Появление сего знаменательного человека вызвало бурю эмоций и удивлений. Ажиотаций. Пертурбаций. Народных волнений то бишь. Уж сколько лет не видели мы нашего таинственного Затворника. Бабы в толпе всё охали да ахали. Мужики закивали. Важно поглаживая окладистые бороды. Писаря уважали. В качестве единственного образованного и служившего некогда в Городе нынешнего селянина. (Не считая, конечно, г-на Доктора. К тому уважение, конечно, особое. Бесспорное. Безоглядное.)
– Здор;во, Писарь!
– Здор;во, Писарь.
– Писарь! Ты, штоле…
– И вправду! Писарь. Живой. Дела.
– Глянь! Живой Писарь. Снуп ево не доконал.
– ЗдОрово… ЗдорОво!
– Здоровее видали. – Подытожил наконец неуместные выкрики <затянувшиеся приветствия> новый персонаж повести. Тем самым предотвращая дальнейшее проявление лишних бестолковых эмоций. Бесполезных. Человек! Мудрец.
Писарь был, кстати сказать, очень немногословным товарищем. Лапидарный мудрец. Элита! Таких мало. И слов попусту не любил тратить. На ветер швырять. Слова не воробьи. Лучше б им не летать вовсе. А при себе сидеть. При своей головушке. А не то ведь и убить можно словом. Любовь убить! Особливо женщины. Они же ушами смотрят. Только на слова. Не на дела. Для них неаккуратные фразы важнее поступков. Посему и чувства ихние проходят очень быстро. От неосторожного слова. В порыве сказанного. Даже ежели словечко то с делом не увязывается вообще никоим образом. Чудеса! И самое страшное. Самое неприятное. Месть разлюбившей женщины. Когда чувства её проходят. Она становится безжалостно жестокой. Холодно безразличной. Нет ничего страшнее ледяного равнодушия. Чудеса! В решете. Ну и вот. Опять я. Отвлёкся.
– Ты с нами пойдёшь, Писарь? Ты ж тамошнюю Чиновничью кухню лучше всех знаешь. Служил с ними. Глядишь, и общий язык быстрее отыщешь. И траблу нарисовавшуюся с пацаном нашим Синим решишь… – Догадался наконец спросить кто-то умный из толпы. Действительно. Умный вопрос! И вновь я не разглядел, кто именно. Подслеповат. Но очки не люблю носить. Стесняюсь. Папаша покойный. Туда ему и дорога. Тоже не любил очки.
Писарь тут же изъявил коротким кивком молчаливое согласие пойти. До Города прогуляться. (Присутствие его казалось не только само собою понятным, логичным, разумеющимся, но и крайне вразумительным, необходимым, обязательным даже. Непременнейшим!) Пригладил хмурые густые брови. Сурово вперивал в каждого рядом стоящего свой серьёзный тяжёлый взгляд. Умудрённый многолетним опытом. И сам Писарь. И взгляд его тоже. Умудрились опытом. Суровым важным жизненным опытом. Наполнились. И все как-то сразу успокоились. Утихомирились. (Слава богу! Думал, оглохну совсем. От визгов. Оров. Мало что подслеповат, так ещё и глуховат теперь!) Копошливость и шумливость в народе прекратились. Пертурбации закончились. Ажиотации сникли. Бабы тоже угомонились. Притихли. Обсуждение продолжилось. Похода городского. Спокойное, неспешное обсуждение. По существу дела. По конкретным фактам. Писаря взараз определили старшим в группе. Как самого мудрого. По умолчанию. До того, разумеется, гадали Плотника назначить. Главным. Старшиной. Но Плотник Писаря не менее других уважал. И посему первым проголосовал за Писаревскую кандидатуру. А. Потом. Затем. Вскоре. Уже в присутствии старшого группы – Писаря. Опять принялись судить и рядить. Дальше переговариваться. Окончательный список составлять. Сопровождающих. Устанавливать иных желающих. Круг лиц определять. Мнения людских сторон вызнавать. Позиции и показания заслушивать. Делиться собственными версиями. Смело высказываться. По данному делу. Излагать факты. И прочее. Покуда судили-рядили. Спорили. Тудым-сюдым. И тут. И тут вдруг. И тут вдруг неожиданно. И тут вдруг неожиданно вперёд выступил Мясник. Вот уж кого и не ждали. Не гадали. Поначалу. Я и позабыть успел об нём. Не до Мясника было. Право слово. Такие дела творятся. На селе. А тут какой-то Мясник. Опять. Ёлки-палки. Лесоповал.
– Так. Селяне. Уважаемые. Вы ничего не позабыли? Никого не забыли? – Мясник окинул всех присутствующих строгим глазом. (Будто мысли мои прочитал. Окаянный! Позабыли, конечно. Про самого Мясника и позабыли! А он тут как тут. Вылупился. Цыплёнок.) Откашлялся. Зыркнул строго на Могильщика. Затем. На дочку. Наоборот. Ласково. Младшенькую. Светловолосую голубоглазую девочку. Доверчиво державшую руку мальчика Дохляка. На самого мальчика Дохляка. Растерянным и задумчивым глазом. И зычным гласом <голосищем> произнёс в народ: – Моя дочь ни на шаг не отходит от Синего ребёнка. Они друзья. Промежду всего прочего. Так, на секундочку. Вы про то хорошо знаете. Их разлучать никак не можно. А я её одну никуда не отпущу. С вами пойду! А либо мальца у меня дома оставляйте. Никуда не пущу! Никому не отдам!! Тоже. И дело с концом.
Все помолчали. Многозначительно. Понимаючи. Со знанием дела. Никто ничего не понял. Ясное дело. Но. Покивали. Затем. Все согласились. Естественно. На том и порешили. Определить таковой окончательный список сопровождения Могильщика.
Список ответственных <сопровождающих> лиц.
В путь отправляются, понятное дельце, сам Могильщик с женою и сыном. Жена в ребёнка вцепилась. Намертво. До синяков. Из рук не выпускает. Никто и не спорил даже. (Женщины у нас обычно не допускаются к важным делам. Но здесь случай особый. Не взять её – всем только хуже станет!) Далее. Мясник с дочкою. Писарь – за старшего. Голова. Предводитель войска. С ними соседи. Бондарь. Пахарь. Плотник. Каменщик. Лодочник. Лодочник? Не знаю. Не спрашивайте даже. Зачем-то тоже увязался. Я сначала не понял. На кой ляд его брать. Какая в том польза? Он же романтик. Жених! Наш скромный улыбчивый Жених. Бессловесный. И по виду совершенно полоумный. Не от мира сего. Летает на облаке. На Шляпника похож чем-то. Вылитый покойный Шляпник. Неуловимое сходство точно имеется. Схожесть. Какой там ветер гуляет у человека в голове. У женишка. Синий или зелёный ветерок. Может, красный. Бог весть! Романтический, философический. Мы не ведаем. В ветрах не разбираемся. Однако Писарь не возражал. Противу сей странной <нелепой?> кандидатуры. И Лодочник присоединился к остальным. Поначалу было хотели и Доктора взять в поход тоже. И сам предлагал. Лично. Помощь. Врачевательную. На всякий случай. В дороге не помешает. Тем более с детьми выдвигаемся. Но тот нужнее здесь, на селе. Местный народ никак не может обойтись без Лекаря. Нельзя людей оставлять без единственного Врачевателя. Не говоря уж. Про единственного ныне Учёного на селе. Среди тёмных неучей. Необразованных. Неотёсанных. Как можно жить без советов Учёных? Опасно дело сие. Справедливо рассудили. Посему. Доктору решено было отказать. Оставили Доктора дома. Но ему, правда, поручили другое важное дело. (Помимо врачевания.) Ещё важнее даже! Задание заключалось в следующем. Сходить в местную Канцелярию наиболее уважаемым Парламентёром <Человеком образованным, умным, мудрым, в меру уравновешенным!> и уговорить Чиновников наших славных поселковых повременить с депешами. Ежели задержится народ в Городе по которой-нибудь причине. Задержка какая непредвиденная приключится. Надобность. В пути, к примеру. И бумаги вовремя не успеем выправить и доставить. А вот Снупа порешили всё-таки взять с собою. Удивительно! Сжалился над ним, по видимости, грозный Отец. Молчаливое разрешение дал. Небрежным кивком седой головы. И Пучеглаз, хоть и поджавши хвост от страха неизмеримого перед батей, но довольный, радостно-счастливый (будто его личная судьба решалась), с розовым языком на плече побежал со всеми. Вприпрыжку. Лишь подальше от папаши старался держаться в пути. Ну и я с ними, пожалуй, пойду. Тоже. Чего дома-то сидеть. И Могильщика не могу отпустить надолго от себя. Про него же пишу. Как писать стану, коли он без меня ускочет? Негоже.
Короче говоря.
Принялись неспешно собираться в путь-дорогу. Нехитрые пожитки. Тюки. Всё самое необходимое. Жёны сложили воду, еду, пироги. Котомки соорудили. Всё, чего требуется. В сиих случаях. А сами остались за хозяйством приглядывать. А жена Бондаря, кстати, обещалась и за Могильщиковым домом присмотреть. Скотину накормить. И далее по списку. И скромная жена Пахаря поможет. В общем. Короче говоря. Собрались. И отправились мы, благословясь, в путь. Путь-дороженьку. В Город. За бумагами для Синего ребёнка. Селяне огромною толпою нас провожали молча. С важным и серьёзным видом. Многосмысленными глазами. Все великолепно понимали и осознавали степень серьёзности/важности/многозначительности и суровость происходящих событий. (На наших глазах творилась История! Не шутошная история. Доложу я вам.) И вскоре уж разошлись по своим делам. Работу работать. У нас бездельников никто не жалует! Дармоедов не терпим. Нахлебников и иждивенцев не держим. А мы пошли. Выдвинулись. К обеду аккурат из селения выдвинулись. В палящий зной. Изнуряющая жара. Что поделать. Идти-то всё равно надоть. Ох. Не знаю. Чего нас ждёт впереди. Увидим ли свет в конце туннеля. Свет божий. Оказия. Казус. Надежда. Люди будущего своего не ведают. Тем и интереснее жить. Веселее. И страшнее. Поживём. Прогуляемся. Там видно будет.
Долго ли, коротко ли. Шли. Ногами топали. Бёдрами хлопали. Коленками топ-топ. Ладошками хлоп-хлоп. Пробирались. Наугад. Лесками, перелесками. Тропинками, тропами. Дорожками, дорогами. Где проторенными. Где не очень. Где узкими. Где широкими. Дороженьками. Идём. Значит. Молча. Большею частию. Могильщик с супругою вообще, кажется, за всю дорогу ни единого слова не произнесли. Я, по крайней мере, не услыхал. Синий малец. Тощий, страшненький. Понятное дело. Сам по себе немой. Однако. Звенело весёлое щебетание девочки. Мясницкой дочурки. Рассказывала что-то мальчику и смеялась. Тот хоть и молчал в ответ, но слушал внимательно. Девочка хохотала. А мальчик слушал и молчал. А. Мальчик слушал и молчал. Мальчик слушал и молчал. Дела. (Дети есть дети. Хоть свои, хоть чужие. Пусть радуются жизни. Подольше. Подольше и детьми остаются. Рано взрослеть негоже. Ведь детство. Ежели потерять. Уже не вернёшь. Да и вообще. Всё, что уходит. Из нашей печальной жизни. Вернуть назад не можно. Как ни старайся. Такие, брат, дела!) Ну и Плотник с Бондарем переговаривались тихонько о том о сём иной раз. О своём о чём-то. Философские словесные баталии вели. Пахарь, по обыкновению, в задумчивости поглаживал бороду. Прислушивался только. В беседу почти не вступал. Не подключался. Неинтересно. А Снуп помалкивал. Неудивительно. Видать, боялся: вдруг отец передумает и отправит его обратно. На село. Чтоб. Над ухом не жужжал. Шмелём праздным. Проныра и прохвост болтливый. Не грех на непутёвого сына зычно рявкнуть, ежели чего. В которых-нибудь случаях даже полезно. Урок! А более непутёвого дурачка, чем рыжий ротозей Снупик, я не знаю, честно говоря. Никого на селе. Разве что я сам. Неудачник непутёвый. Хуже не придумаешь. Сам себе жизнь порушил. Испоганил. В помойку превратил. В выгребную яму слил. Зря только Землю топчу. Воздух порчу. Лучше бы помёр! Верное дело. Но повесть не обо мне. Слава богу. Потомкам про такого лучше ничего не ведать! Да и скучно. Кому нужен-то. Урод. Так вот. О чём бишь я. А. Да.
Идём. Шагаем. Ступаем. Следуем. Топаем. Продвигаемся. Отошли уж на приличное расстояние от посёлка нашего. Не знаю, правда, на какое. Высчитать трудно. Коли не умеешь. Не смыслишь. Не обучался. А у меня и с ориентацией ещё проблемы. Во времени-пространстве. Теряюсь. И не только. А ещё бывает. Очнусь будто бы. Ото сна. Не разумею, со мной ли событие происходит али не со мной. Происходит али не происходит. И где я вообще. Я живой? Дела. А между тем. Смеркаться начало помаленьку. Ещё не тьма кромешная. Но вечерело. Темнело. Зашли переговоры о том… пора бы, мол-дескать, подумать и о ночлеге. Помыслить. Непротиворечиво. Где обустраиваться будем. На постой. И вдруг. И вдруг неожиданно. И вдруг неожиданно откуда ни возьмись. Из тьмы. Из лесу. Навстречу. Откуда-то. Выскочил кто-то (в темноте, в полумгле не разобрать) на дорогу. Прямо. Перед нами. С жуткими громогласными криками, воплями истошными, леденящими душу:
– Стой! Кто идёт!! Стрелять буду!!!
Пригляделись. Впотьмах. Солдат.
Солдат. <Вояка>. Скиталец. Странник.
Вроде Солдат. Солдат и есть. Старый Вояка. Мужик тощенький, правда. Страшненький. В лохмотьях. Худоба проскакивает. Просвечивает. Сквозь дырявые штанцы. Худощавого телосложения. Ребристенький. Ребра торчат. А впрочем, мне лица не разглядеть. (Я вообще инвалид по зрению. Дальтоник я! Между прочим. Мой прапрадед. Дед деда моего. Лошадей разводил. Коневод. Уж больно лошадок любил. Больше, чем людей. Тоже, поговаривают, не в ладах со зрением очутился. От рождения. Подслеповатый. А я. Признаюсь. Промежду прочим. Собак больше люблю, чем людей.) К Солдату поближе. Пожилой. Морщинистый. Но шинель солдатская. Точно. Старая. Времён, верно, ещё Первой Империи. Сильно потёртая. Видавшая виды. А в руках ружьишко со штыком. Крепко держит. И штыком тем грозно на нас направляет. Тычет. Чуть не в лицо. Мы опешили, конечно. От неожиданности. Встали. В ступоре умственном. Молчим. А Снуп от страха споткнулся. И упал наземь. Мордочкой аккурат в лошадиную лепёшку. Свеженькую, судя по запаху. Лежит. В ужасе замер. Пошевелиться не может. Нога лишь дёргается. На нервной почве. (Снуп. Кстати сказать. Невротик, похоже. То на него. Видать. Городская жизнь плохо повлияла. Не нужно было ему учиться и служить. В Городе. Несчастные городские жители. У них там клопы и цены на помидоры. Вон до чего довели беднягу! Шарахается от всего. И где нужно, и где не нужно. В обмороки заваливается. Зенки закатывает. Ногами-руками дрыгает. Бедолага!) Прошло минут десять, верно. Или двадцать. Жена Могильщика в ребёнка, по обыкновению, вцепилась. Прикрыла телом своим. Инстинкты какие, штоле. Материнские. Не пойму. Мясник дочку за руку схватил, дёрнул и за спину спрятал. Убрал. Тоже. А мы молчим. Кряхтим. Чешемся. Пукнул кто-то. От напряжённого размышления. Воздух испортился. Молчание затягивается. Становится угнетающим. Почему мы молчим? Неприятная ситуация.
– Чево молчите? (!!) Кто таковые? Стрелять буду! – орёт опять Солдат. Психованный с ружьём. И штыком активно размахивает. В нашу, между прочим, сторону. Полоумный, штоль. Вне всякого сомнения. Взбесился. Совершенно. – А ну-ка! Живо!! Голос подайте!!! Не люблю тишину!!!! Али вам скрывать есть чево? Помыслы нечисты?? Чево молчите??? (Да. Я, кстати, тоже. Не люблю тишину. И скрывать мне всегда есть что. Очень скрытный. Оно понятно. Я интроверт! Правда, не с близкими людьми. Но близких больше нет. А вот если помыслы чисты, поведать не грех о них. Не стесняясь.)
– Не шуми, Солдат! – выступил наконец вперёд седобровый Писарь. Очнулся. Покряхтел. Покашлял. Пригладил седые густые брови. Высморкался. В рукав. – Не видишь, люди делом заняты. По делу и направляются. Путь не ближний держат. А ты на дороге встал. Мешаешь пройти. Чего орёшь-то?
– Угомонись, служивый! Правда дело… – поддержал Вожака уравновешенный Плотник и тоже вышел вперёд, как бы прикрывая всех собою. – Война давно уж кончилась. Чаво штыком пугаешь? А? Ружьём размахиваешь. Не видишь, штоле, с детьми идём. А ты разорался. Шумишь. Пугаешь малышей. Несмышлёных.
– Действительно, служивый! – суровый Бондарь выставил впереди себя суровый живот и встал рядом с Плотником. – Двигай с дороги. Дай людям пройти. Нам задерживаться никак не можно. Сроку у нас два дня. Дела важные. А ты дорогу загородил! Чево разорался? Отваливай.
– А я не пугаю! И не задерживаю. – Солдат немного успокоился и опустил штык. Утихомирился. Наконец. Тон явно смягчился. Грозные, раздражительные нотки исчезли. Лицо разгладилось. Лица, впрочем, не разглядеть совершенно. В полумгле. – А просто интересуюсь, кто идёт и зачем. Темнеет по тихой грусти. Смеркается. Подслеповат я. Окромя всего прочего. Сослепу не разгляжу. Недовижу. С детьми вы али не с детьми. Хорошие люди али плохие. Идёте. Пробираетесь. Крадётесь в ночи, словно тать! И куда. С какой целью. Почём мне знать. Тут всякий народ тёмный бродит. И я сам скорее напуган. А штык мне для защиты. Промежду прочим. От плохих людей.
– Да кто бродит-то? – спросил уравновешенный Плотник и пригладил потную уравновешенную лысину. – Каво боишься? Нет никаво. Окромя путников. Безобидных.
(А вот тут он зря. Кстати. Плотник. Не совершенно мы одиноки. В лесах. По крайней мере. Я раз как-то. Помнится. Забежал в лесок по малой нужде. Под ёлочку. Гляжу. Медвежонок юркнул в кусты. Ну. Кто из нас каво больше напужался, ведать не ведаю. Но хорошо, что он без мамы был. А то остался бы я без своего мужского достоинства. А ежели бы. Не по малой нужде, а по большой приспичило. То и папу медвежонка, может быть, дождался бы. А тогда уже и без голой попы своей остался б точно. Вот как приспичит иной раз. Опасная вещь тайга!)
– Ещё чево удумал! Нет никаво… как же… – важно принялся объяснять Солдат, причмокивая губами. И смешно вытаращив на нас глаза. На каждого в отдельности. И на всех разом. Рожицу скорчил. – Бродяги всякие. Отребье. Бандиты. Синие Животы. И Зелёные Башмаки. Мало ли кто по лесам шныряет. И прячется там… Выскакивают отовсюду, со всех четырёх сторон разом. И на людей невинных бросаются. КИдаются аки бесы. Церберы бешеные. Поди разбери, кто есть кто. Особливо в темени кромешной. Я подслеповат малость к тому же. (Говорил уже! Повторяешься, Солдат!) Издалече не вижу совершенно. А моя покойная супружница. Промежду всего прочего. Мать моих несчастных детей. Совсем слепая была. Бедняжка. На четыре ровно шага только впереди себя видела. Обзор малый имела. Такие, брат, дела.
– Да какие тут бандиты?! Какая твоя жена?! Какие Синие?! Какие Зелёные?! Ты об чём вообще несёшь?! Служивый! Берега попутал. Краёв не видишь… Синие давно уж в Городах сгинули. И Зелёные вместе с ними. Ты где был последние месяца два?!! – удивился и обозлился неприветливый Бондарь. И неприветливо почесал неприветливый живот.
– А вы як гадали. Люди добрые. – Солдат, похоже, обиделся. Но вновь терпеливо и охотно пустился пояснять/разъяснять свою позицию по данному делу. – Синие-то с Зелёными сгинули. Не спорю о том. Тут вопрос ужо окончательно решённый. А вот бандиты шляются по лесам. (Ещё как шляются!) От наказания которые убёгли. Бандитов никто пока не отменял. Скрываются. Из Городов сбежали. Плахи Палача случайно сумели избегнуть. И в лесах попрятались. Кто крал, кто снасильничал. Воры, убивцы, каторжники, висельники. Преступники, одним словом. Укрылись. И на дорогах ныне нападают на путников неповинных. Посему я и с ружьём хожу. На всякий случай! Штык всегда при себе иметь надобно! Пуля – дура. Не просвистит. А штык никогда не подведёт! Так-то. Люди добрые.
Мы озадаченно молчали. Что тут скажешь? Фигня какая-то. Я тоже промолчу.
– А вы куда и по какому делу направляетесь, ежели не секрет, конечно. – Решил всё-таки опять уточнить любопытный Солдат. Психованный с ружьём. Сумасшедший со штыком. Но притом весьма словоохотливый, заметьте. Любознательный.
А мы чего же? Ну.
Объяснили, конечно, коротко, в двух словах, цель Великого похода. Раз человек интересуется. Тот вначале удивился зело. Видно было. Часто заморгал, рот разинул. Мошкара ему в рот летит. Штык даже выронил. Странное дело. А потом. В себя пришёл. Штык опять схватил. Выразил готовность. Боевую. Важно закивал. С серьёзностью на лице. Обдумал и говорит:
– Дело благое. Согласен. Я с вами пойду. Божьи люди. Для защиты. На всякий случай! И для упокоения совести. Успокоения нервов. Провожу до Города. Я здешние дороги и леса хорошо знаю. У вас оружия нет. Защиты не имеете. Никоторой. Плохо! А я вооружён. Буду от бандитов и лесных разбойников защищать! С вами дети малые. Негоже это. Без защиты разгуливать. Мало ли чего. В пути всякие разные вещи случаются. С вами пойду! И дело с концом.
Тут и спору нету. Проще согласиться, чем пытаться переубедить. Упёртый Вояка. Старой закалки. А опасности никакой от него не почувствовали. Правда, и пользы особой тоже не предвидели. И от штыка евойного ржавого. Полоумного. Но Писарь рукой махнул. Порешили молча. Солдат отправился с нами. Раз уж так хочется человеку. Пущай идёт! Авось. Пригодится.
Снупика вытащили из лошадиной лепёшки, почистили, чтоб не вонял. И двинулись дальше. До Города путь не ближний. Идти надо. Времени зазря не терять. Сроки поджимают. Идём!
А уже и стемнело. Аккурат. Тьма кромешная окутала нас с ног до головы. Ночь накинулась, разинув, разверзнув огромную стозевную чёрную пасть. С кровожадными жёлтыми клыками. С пеною на губах. Лишь рой светлячков освещал путь. Светились тут и там. Моргали. Да и то… – лишь недолгое время. Затем и они куда-то сгинули. Затерялись в ночи. Свора комаров напала. Армия. Тучей налетела. А мы. Раз уж такая оказия. Отмахиваясь от комарья. Принялись обустраивать временный ночлег. От нечего делать. Развели костерок. Перекусили. Солдата сытно угостили пирогами. Комаров тоже угостили. И на покой. Комары. Кстати замечу. Пожрали нас изрядно. Наелись от души. А утром. Чуть рассвет занялся. Делать опять нечего. Продолжили путь. На войне одна команда. Вперёд и только вперёд! Географию знать не обязательно.
Снуп в дороге подружился с Солдатом. К слову сказать. Разговорились. Солдат действительно служил и воевал ещё при Первой Империи. (Как мы и сообразили ранее. По его старинной шинели. Старый покрой. Таких нет уж давно. Тогда множество сражений происходило. Всяких разных. В те времена. То во Вторую Империю. Немножко поспокойнее. А вот при Первой Империи и мой прадед, и прапрадед, и куча других ещё родственников, дядей-тётей. Двоюродных. Десятиюродных. Тоже. Погибли! Все почти без исключения. Бабушка выжила чудом. Мать её телом своим укрыла. От пули. А то глядишь. И я б не родился. Чудом выжил и брат двоюродный. Бабушкин. Маму евойную погань нечистая в хате сожгла. Но она успела малыша вытолкнуть в оконце. Из горящего дома. Спасся ребёнок. В последний момент. Правда, заикался потом всю жизнь. Оно дело-то неудивительное. На глазах малого дитяти мать заживо сгорела. Война есть война. Ничего не поделаешь!) Сложные времена. Покуда воевал. Служивый. За Родину. За Отчизну. За Отечество. Жена помёрла. Неизвестно от чего. Может, от тоски. Кто знает. Дети сгинули куда-то. Дом покосился, сгнил и почти полностью разрушился. Ничего не осталось. Оно понятно. Без Хозяина-то. Вернулся Солдат с войны. Ни дома, ни родных. Где семья. Никого не смог отыскать. Даже могилку жены любимой не нашёл. Соседи уже новые. Чужие люди. Ни сном ни духом. Не ведали. Про семью. Что. Проживала тут прежде. Ничего радостного и толкового Солдату не поведали. Внятно-вразумительно не объяснили. Плечами пожали, руками развели. Короче говоря. С горя умом, видать, слегка Вояка тронулся. Теперь у него вечная война. В душе. В сердце. С самим собою. Штык ржавый наперевес. Мыкается по белу свету. Мотается. Что лист осенний. Неприкаянный. Одинокий. Безумный. Никому не нужный. Из села в село. Из Города в Город. Детей утерянных пытается отыскать. Судьбу их разузнать. Да где ж их теперь найти. И покой. (Не найти тебе покоя, Солдат!) В;йны по всем территориям шли. А потом ещё и Чёрная Смерть напала. Напасть. Страшнее войны. Кто куда сгинул – поди разбери. Ох, дела, дела. Проклятая Война! Проклятая Чума!! Чтоб вас всех!!! И детей не отыскать теперь…
Так, долго ли, коротко ли. За беседами, за разговорами, за пересудами. Прошли мы уж больше половины расстояния. Полдень близится. Жара разгорается с новою силою. И вдруг. Опять напасть. Ведёрко навоза. Прям на дороге. Новая неожиданность. На пути появилась. Смотрим. Стоит. Кучер.
Кучер. Убийца. Противу воли.
Глядим. Топчется на дороге лошадёнка. Время от времени испражняется. На нервной почве, видать. Вонь несусветная. Да какая там лошадёнка. Грешно сказать. Смешно помыслить. (Помыслить и не впасть в противуречия!) Кляча полудохлая. В чём душа держится? Не пойму. Мать родная не узнает. Повозка небольшая. Тележка. (У Гробовщиков такие же вот точно я видал. Однажды.) Тут же рядом. Деревенская. Перекошенная. Явно поломка приключилась. Неожиданная. Стоит рядом и Кучер. Сухенький, щупленький мужичонка. В ватном тулупе. Жиденькая бородёнка. Шапка на земле валяется. В пыли. Тоже. Причитает, голосит. Во всю глотку лужёную. Горло дерёт. За голову хватается. А на проезжей части мёртвая девочка лежит. Ну, то есть как лежит. То есть как мёртвая. Просто лежит. А что мёртвая – то мы сами уж догадались. Без движения. Глаза открытые. Безжизненные. В небо направленные. Смерть! Её всегда узнаешь. Издалече. Эх! И Кучер горючими слезами заливается. Невменяем полностью. Абсолютно недееспособен. В аффектации жуткой. Дела.
Подходим, интересуемся. Осторожно. Аккуратно. Мол-дескать, какие злоключения случились. Что с девочкой. Как так вышло. Кучер долго охал, ахал. Слова внятного произнести не в состоянии. Добиться никак не могли от него ничего путного. Долго ли, коротко ли. Успокаивали. Воды дали напиться. Отпаивали. Бондарь по спине его шибанул. Широченной ладонью. Плотник за плечи потряс. Писарь по щеке хлестанул. Наконец объяснил невольный убийца ситуацию. Пояснил по данному случаю. Как дело происходило.
А вот как было дело. Ехал медленно. По своей оказии. Никого не трогал. По сторонам глядел внимательно. Ворон пересчитывал. Которые. По небу путешествовали. Стайками. Короче говоря. Едет себе да едет. Не спеша. И вдруг. Неожиданно. И вдруг неожиданно. И. Вдруг. Неожиданно. Не повезло. Бывает. Случается. Оглобля старая. (Дерево рассохлось.) Не выдержала напруги. Веса. Треснула, сломалась. Надломилась. Щепа большая полетела в сторону. Лошадь споткнулась, оступилась. Сам тоже свалился с козлов. Расшибся сильно. Об землю. Плечо свихнул. Бок ушиб. Нос кровавый утирал. А здесь. Аккурат. Девочка. Малышка совсем. По видимости, из соседней деревни. Мимо проходила. На дорогу выскочила. Щепка ей в височек и угодила. На полном ходу. Со скоростью. Девочку убила на месте. Пробила кость тонкую, детскую. Височную. На лету. Делать нечего. Смерть.
Подошли посмотреть поближе. Пригляделись. Повнимательнее. На невинно убиенную. Случайно же. Действительно. Мёртвая девочка. Что сказать. Мальчик Дохляк сел на землю возле трупика. Молчит. Глядит только. Огромными грустными глазами. А девочка. А чего девочка. А девочка как девочка. Лежит теперь совсем мёртвая. Упокоилась с миром. Ничего особенного. Малышка совсем. Говорю же. Лет семи-восьми, никак не старше. Ровесница Мясниковской дочурки. У нас на посёлке таковых пруд пруди. Дети малые все одинаковые. Особенно чужие. Я боюсь детей. Живых-то боюсь больше Смерти. А уж мёртвых – пуще всего. По той же причине. Али по другой какой. Перекорёжило меня слегка. Потряхивало. Жутко глядеть на мертвецов, у коих глаза открыты и в небо направлены. Уставлены. Аки у живых. А в глазах мерцает вопрос немой к Создателю. За что? Действительно. За что. Отвечай теперь. Но Создатель молчит. Всегда молчит. Мы вопрошаем. В ответ – Тишина. Синий мальчик не шевелясь сидел возле покойной. Глядел в оба глаза. Дочка Мясника стояла рядом с ним. С другой стороны жена Могильщика. Неотлучно находилась. Бессловесно ребёнка своего старалась успокоить. Писарь подошёл, осторожно закрыл девочке глаза. Шапки мы все поснимали, конечно. Благочестиво постояли с шапками в руках. Потоптались, помолчали. С ноги на ногу переминаясь. Минут, верно, двадцать или сорок простояли молча. Благочинно. Понимаючи. Бондарь шумно кряхтел и живот чесал. Пахарь бороду наглаживал. Плотник – лысину. А Могильщик покашливал. Ну что делать. Смерть есть Смерть. Кому. Как не Могильщику. Знать. Про Смерть. Никто больше евойного не ведает.
А Кучер всё рыдал и причитал. И Солдат тоже. С ним на пару. Одно твердил: «Ох. Горе-то какое! Какое великое горе! Люди добрые! Чево творится на свете божьем! Несправедливость!». Вздыхал и охал. Попеременно. Поочерёдно. Кучер то охнет, то вздохнёт. И Солдат за ним следом. Охают, вздыхают, причитают. Кричат. Голосят. Оно понятно, горе. Конечно. Не спорили. Согласные все. Но пора уж что-то решать потихоньку. Нам ведь тоже надобно по своему заданию выдвигаться. А то стоим и чешемся. Покашливаем да покряхтываем. Так дела не решаются. Так они даже и с мёртвой точки не сдвигаются. Безобразие. Принялись судить и рядить. Порядок действий определять. Мнения сторон выслушивать. (Кучер с Солдатом в неадеквате полнейшем. Невменяемы. Их мнения, понятно, не спрашивали.) Сами порешали. Обмозговали. Рассудили. Ежели девочка из соседней деревни <а откуда б ей ещё быть?>, то перво-наперво следует отыскать родных. Для начала. Сообщать об утрате ближних родственников – дельце не из лёгких. Поганое, одним словом. Тут и язык подвешен должен быть. Соответственно. И нервы крепки. Посему.
Снуп быстро вызвался сбегать на разведку и всё разузнать. И сообщить. Кому ж, как не ему? Глазья стремительно выпучил, с рыжим языком на плече. Только мы его и видели. И сами тоже не сибаритствовали, между прочим. Кто тряпицу искал-готовил – девочку обернуть. Кто Кучера и Солдата успокаивал, водой отпаивал. А жарища стояла невыносимая. Полдень близился. Плотник, пригладив потную лысину, внимательно осмотрел повозку. Разбита конкретно. Основательно. Убита. Рукой махнул. Поправить, конечно, можно. Но чинить долго придётся. Не один день, возможно. А нам недосуг. Торопиться следует. Кучер опять на землю осел, за голову схватился. Сидит, покачивается. Жалко мне всегда этих убийц невольных. Вроде невиноватые они, а с болью в душе потом всю жизнь живут. Чувство вины – страшная вещь! Пожирает изнутри. И рана не затягивается у многих. Кровоточит. Всю жизнь кровоточит. Неизбывная тоска в глазах. Напасть. Проклятия, говорят, на роду у человеков написаны. Заранее. Рождаемся уже с ними. И живём. И от выбора нашего. Тоже. Ничего. Не зависит. Всё предопределено. Заранее. Судьбою-злодейкою. Жить приходится. А куда деваться-то? Жизнь ведь – она всегда продолжается. Независимо от проклятий. Судьбоносных предписаний. Жить. Дальше. Надо.
А я всё размышлял о той мёртвой девочке. Почему она умерла. Шла себе спокойно по дороге. Никого не трогала. Получила куском оглобли в голову и помёрла. Прям на месте. Вдруг и неожиданно. Почему так происходит? Почему да отчего. Это же нелепость. Смерть нелепа. Бывает, правда, и лепая Смерть. За родных, за землю родную, к примеру. Ежели за идею погибают. Благородную. Спасая других. Близких али чужих. Ценою собственной жизни. Но чаще всего. Смерть нелепа. Бессмысленна. Во всех своих проявлениях. Ипостасях. Безобразная Старуха. А я слыхал, между прочим, как-то. Давно. От Доктора. Из разговоров того с любезным г-ном Учёным <к величайшему сожалению, покинувшим наши края>. В Смерти мы всегда одиноки. При жизни можем и не быть одни. Но в Смерти всегда одни. А я и в жизни тоже один. Пытался создать семью однажды. С величайшим трудом отыскал невесту. Готовился к свадьбе. Но, видно, плоховато старался. Или наоборот. Перестарался. Сбежала от меня любимая. Испугалась. Любви моей убийственной. Умная! Где ты теперь, моё солнышко? Скучаю по тебе. Не пишешь больше. Не приходишь. Вернулась в своё Одиночество. А я остался в моём. Сего, по крайней мере, она не смогла отнять. Моё Одиночество всегда при мне. И никто на него не посягнет. И жил я всю жизнь один. Скиталец. Неудачник. Да и помру один. Константа. Постоянная. Неизменная. Одиночество. Одиночество!
А девочку <мертвецки мёртвую> уж тем временем <покуда я мысли мрачные тараканами гонял в голове; тараканьи бега> в холстину обернули и дружно понесли. Аккуратно. Наугад несли. В соседнюю деревню. Близлежащую. И Снуп навстречу бежит, несётся, роняя тапки на ходу. Разузнал уже всё про покойницу-малышку. (Скор!) Невинно убиенное дитя. Оказывается.
Девочка числилась сиротою. Официально. Проживала действительно в близлежащей деревеньке. Родителей её – Пастуха с супругою – некогда увели Зелёные Башмаки. С год уж как. Али два. Точно не четыре. Но почему-то они так и не вернулись обратно. Сгинули в Городах где-то, видать. Да и не все ведь воротались назад. Кого. Зелёные забирали. Вы в курсе. В общем, сиротка. Ясное дело. Братья-сёстры отсутствовали. А воспитывала племянницу добрая тётушка. Единственная оставшаяся в живых родственница. Сама же она и спешила/неслась аккурат вместе со Снупом нам навстречу. (Разыскал её Пучеглаз. Без труда. Ему подобные вещи всегда быстро и легко удаются. И новости спешит/несётся передать. Носится угорелым погорельцем. Ох. Чудны дела твои, господи. Не перестаю удивляться.) Причитая и голося на ходу. Слёзы горючие бесполезные проливая. Бесполезно проливая. Звала её девочка Тётей Пчёлкой. И все на деревне так величали. То ли потому что та трудолюбива от природы. То ли ещё по которой-нибудь причине. Неугомонная? Активная? Вроде нашей Кошатницы или покойной сестры её – Вязальщицы Спицы. Бог весть. Мы не поняли. В общем. Коли люди прозвали. Тётя Пчёлка – значит, Тётя Пчёлка. Тётушка Пчела. Не желаю более отвлекаться. Хоть и приходится. Донесли мы девочку до кладбища деревенского. (Снуп говорил, да я, к сожалению, запамятовал. Недослышал. Как деревенька сия называлась. Величалась. С памятью моей что-то совсем плохо последнее время. Прощенья прошу у Читателя!) Могильщик, само собою разумеется, молча вызвался местному коллеге подсобить могилу рыть. Вдвоём быстрее управятся. Тот деревенский Могильщик. Кстати. Тоже. По странному совпадению. Один работал. Без Напарника и без Ученика. Бездетный, возможно. И тоже молчаливый. Интроверт! Слова не вытянуть. Так ничего и не сказал. За всё время нашего пребывания в деревеньке. Философ!
Короче говоря. Скоро сказ сказывается. Да не скоро дело делается. Пока суматоха началась. Туда-сюда. Тудым-сюдым. Могилу готовили. Народ собирали. Люди, жители той деревни, стали приходить. Стекаться, сползаться. Отовсюду. Муравьями и тараканами. Любопытными. Немного народу, правда. Несколько человек всего. Верно, самые ближайшие соседи. Или зеваки простые. И откуда бы больше? У сиротки-то. Никого у ней, несчастной, нету. На всём белом свете. Сиротинушка! Кому интерес проявлять. Степень Одиночества Человека при жизни определяется количеством людей на его похоронах. (И количеством поздравлений в его День Рожденья!)
Короче говоря. Туда-сюда. Тудым-сюдым. Могилу рыли. Народ собирался. Кучер ещё с Солдатом и Тётушкой Пчелой. Внимание на себя отвлекали. Пугали людей. Слишком. Громко. Рыдали. Слишком громко. Слишком громко рыдали. Причитали, голосили на всю округу. Не успокоить. Не унять. Шум-гам. Хлопоты всякие похоронные. Мы и не заприметили сразу поначалу. (Я вообще ничего не заметил.) В суматохе сей. Суетной. Синий мальчик. Дохляк. Сидел на холмике возле трупа покойной. Вроде всё как обычно. Молча просто сидел. Внимательно смотрел. И вдруг – глядим. Ёмаё. А он тоже плачет. Одна слезинка всего, правда. Скатилась медленно по щеке. Но и та – ошарашила. Не совру. Правду скажу. Подивились. Все. Ни разу не видали слёз у него. Синие плакать разве умеют. Фантазия. Фантазм. А Могильщики тем временем могилку-то выкопали. Скорёхонько-скоренько. В две руки. Гробовщик гроб принёс. За ним давно уж посылали. Похороны начались. Дождались. Слава богу.
Не припоминаю, сколько прошло времени. Запутался, потерялся. И похороны все ведь одинаковые. И протекают во времени примерно одинаково. Я их столько навидался за свою жизнь. Время в данном случае сложно определить. А его всегда сложно вычислить. Странный Зверь. Непонятный. Время. События бежали друг за дружкою. Вдогонку. Срабатывая на опережение. Время то растягивалось, то сжималось. Люди тихонько переговаривались. Почтительно шапки сняли. Всё как положено. Чинно и благородно. Скромно. Чин по чину. Три древние старушки какие-то перебирали чётки, бормотали странную тарабарщину себе под нос. Плакальщица отсутствовала. Старухи в дырявых шерстяных платках вместо неё, видать, приплелись. Еле доплелись в жару. Дотащились. И давай свою тарабарщину тараторить. Бубниловку барабанить. Бубнить. Взвывать. Людей пужать. Тоску нагонять. И без того тошно. Порядки таковские здесь? Странно. Но. По крайней мере. Это всё, что удалось мне лично заприметить. Запомнить. До вас донести. Записать. Для будущих поколений. Покуда не помёр. Сам я в тумане будто находился на ту пору. Себя не помню. Сознание помутилось. Верно, жара тому виною.
Но тут. Но тут вдруг. Неожиданно. Но тут вдруг неожиданно. События развернулись совершенно в другую сторону. Произошло немедля на кладбище. Необыкновенно странное происшествие. Приключилось приключение. Очередной случился случай. Мы все рты поразевали. Мухи нам в рты залетали. А солнце припекало. С мощною силою. Так и до солнечного удара недалеко. Не берусь предположить, сколько там градусов набежало. Но воск у свечей плавился. Прям на глазах. А свечей много зажгли. Видать, в сей деревушке таковские обычаи. (Опять же. Обычаи. Дело святое!) Они везде разные, знамо-знамо. Не спорю. Но свечи-то плавились не от огня. От солнца. Представьте себе. Ужас. Кошмар. Так вот. О чём бишь я.
Не помню, кто из наших первый внимание обратил. Стоим. Глядим. С ума от жары свихиваемся. Последние остатки разума теряем. А у мальчика живот уже не синий. Дела. Как так? Как-то. Так. Как. То. Так. Обычный живот у него. Аки у нас, у всех, живых. Синюшные страшные прожилки исчезли куда-то. Был прежде Синий. Стал ныне не Синий. Дохляк. Не-Дохляк. Бывший Дохляк. Ну и дела. Божечки мои. Что делается. Что творится на белом свете. Дамы и господа. Рты, говорю, поразевали. Стоим. Мух ртами вылавливаем. Мы. Стоим чешемся. Головами качаем. На жаре плавимся. И деревенские с нами. Те понять вообще ничего не могут. Они, доложу я вам, и не заметили даже, что мальчик Дохляком прежде был. Среди суматохи кладбищенской. Вряд ли заприметили. Сидел себе малыш да сидел на холмике. Чесался. Глазёнки огромные таращил. Наблюдал за работой Могильщиков. Кто почём знал, якобы он самый и есть настоящий… Синий Живот? (???) Самый настоящий. Не вымышленный. Нами не придуманный. А тут вдруг. Неожиданно. Такая махинация приключилась. Уже никакой не Синий. А обычный. Живой мальчик. Чудны дела твои, господи. Не переставаю мух ртом хватать! Поди теперь разберись. Стоим озадаченные. А местные озадаченно на нас уставились. Чего это, мол, мы такие озадаченные. Стоим. С разинутыми ртами. Похорон, что ли, до сего момента не видали? Али ещё по которой причине. В общем, квинтэссенция недопонимания возникла. Очередной кошачий ящик. С кошачьей дилеммой. Суперпозиция. Неопределённостей полна коробочка. И долго ещё все присутствующие оставались в величайшем молчаливом недоумении. Каждый по разным причинам. Заметьте. Молчание прерывалось лишь всхлипами, охами и ахами Солдата, Кучера и Тётушки Пчелы. Ихними рыданиями, короче говоря. Те, конечно, ничего иного и не замечали вокруг. Кроме мёртвой девочки. Вот так номер!
– Это чево ж делается, люди добрые. – Наконец очень тихо вымолвил Писарь. Озадаченно почесал свой озадаченный подбородок и пригладил густые озадаченные брови. – Ребёнок теперь не Синий, выходит. А кто ж тогда?
А все молчали.
Снуп выпучился и притих. На удивление. Я в шоке. Бондарь почесал живот. Могильщик продолжал подготавливать могилу. С тем другим, деревенским, Могильщиком. Пахарь в задумчивости дёргал себя за бороду. И даже лысый уравновешенный Плотник не нашёлся с ответом. Молча наглаживал потную озадаченную лысину. Я тоже ничего не понял. А зато. Жена Могильщика пуще обычного в ребёнка вцепилась. Мёртвой хваткой. (И чего она вечно хватается за него, не пойму? Будто кто-то отнять пытается. Наоборот же. Помочь стараемся. А она хватает. Так он весь в синяках будет ходить! Не понимаю я женщин. Ей-богу! Не понимаю. Нервные…) А мальчик по-прежнему помалкивал. Ни звука не издавал. Хоронили убитую девочку.
Схоронили наконец. С божьей помощью.
Закончились похороны.
То потом уж. После погребения. Дело вроде происходило. Двигалось ближе к вечеру. Нас пригласили в дом к Тёте Пчёлке. Помянуть племянницу. Сытно накормили. Напоили. Сидели мы уж. Сытые, довольные. На жаре распаренные. (Похлеще, чем в баньке!) С местными селянами, судили-рядили. Те, конечно, тоже шокированы. В ажиотациях пребывают. В недопонимках. Головами качают. Руками разводят. Плечами пожимают. Мы сидим в недоумении. Чудеса не каждый день ведь на белом свете случаются. Доложу я вам. Но иногда бывают. Всё-таки случаются. Я сам лично видел. Правда, не со мной. Короче говоря. Пересуды и толки продолжались полночи. В совершеннейшем недопонимании. Трындели-трындели. До путного так и не дотрынделись!
– А как его на учёт теперь ставить? – пропищал из угла Снуп, с опаской косясь на грозного родителя. И глазья выдвинул. Из орбит вывалил. Под утро ужо. – Мы даже не разумеем, кто он таков… Синий. Не Синий. Не пойми кто. Дела.
– Да, – подтвердил лысый Плотник. – Действительно. Дела!
– Жара ещё тоже… – Ни к селу ни к городу выпалил неприветливый Бондарь и почесал неприветливый живот.
– Тараканы замучили! – согласился бородатый Пахарь. Обладатель самой скромной жены на селе!
– И в лес по дрова не пойдёшь… – в странной задумчивости ляпнул романтически настроенный Мясник. Мясник или Лодочник? Не упомню.
– Кажись. Не дождёмся мы. Ни дождя, ни урожая. – Сказал почему-то Каменщик и дёрнул себя за бакен.
Я ничего не понял. Все помолчали. Немного. Часа два. Ближе к утру уже. Дело двигалось.
– Идти всё равно надоть. В Город. И так задержались зело. По пути и решим, как дальше быть. Уж тамошние Чиновники разберутся поди во всём. Городские же. Мозговатые. У них всё конкретизировано. И всё основано на Законе! – Подытожил дискуссию мудрый седобровый Писарь. Наш старшОй. Вождь. Голова!
Действительно. Идти надо. Время поджимает. На рассвете решили выдвинуться. Кучер увязался с нами. Жаль его. На нём лица не было. Молча выслушали страдальческое тремоло. А чего делать-то?
– Я, – говорит <несчастный хромой Возница>, – всё равно в Город ехал. А чаво теперь делать? (За мной повторяет! Окаянный! Убийца противу воли.) Телегу быстро не починить. Покуда Мастера ещё отыщу. Покуда о цене сговоримся. Не мгновенно всё. Не во мгновение ока. И лошадёнку никак не можно оставлять. Без присмотра. Надолго. Кормить-поить надоть. За собою повсюду таскать. Как бы не помёрла. До Города. В чём душа держится. А повозку бродяги дорожные и ворюги всё равно растащат на части. Пока Плотника разыскиваю. А здесь оставаться… Ох, ёлки-палки! Господи, спаси и защити. В сей деревне мне не рады. Уж точно не рады. Хоть и прямо не показывают. Селяне сдержанные, скрытные. Народец молчаливый. Упористый. Трудолюбивый. Оно понятно. Кто ж невольного убийцу дитяти невинного жаловать будет? Привечать. Радушие показывать. Гостеприимство проявлять. Смешно даже. Если б не грустно. Молчат. Но мысли ихние очевидны. На лицах сосредоточены. Косятся осторожно. В мою сторону. Плотника среди местных искать глупо. Не могу оставаться тут. В глаза людям страшно смотреть. И своих мыслей страшно. И ихних тоже. Вообще всего страшно! Ходить даже страшно! А телега – да бог с ней, с телегой! Один пёс – сгинула. В Городе Мастера найду. Вернёмся, починим. Ежели грабители не утащат. Али новую сколотим. А покуда я вас провожу. Компанию составлю. Одному оставаться страшно! Возьмите меня, бога ради, с собою, люди добрые! По гроб жизни благодарен буду. Страшно одному. Страшно.
На том и порешили. Возражений ни у кого не имелось. С рассветом посадили наших детей на Кучерову клячу полудохлую (благо веса большого они не имели! Детишки.) и выдвинулись. В Город. Пора. Не терять времени! Мы ждём перемен…
Долго ли, коротко ли. Ногами топали. Уж не вспомню. Кучера в беседу втянули. (Снуп постарался. Опять. Тот и покойника разговорит. Из могилы вытащит и разбеседует. А Кучер уже и стал покойником. Судя по всему. Вы хоть на лицо его взгляните.) Придя в себя. Рассказал нам немного за жизнь свою. Поведал. Ехал в Город наниматься на работу. Бессемейный. Невесту Чёрная Смерть унесла с собою. В небытие. Года два уж как. А новую не сумел сыскать. Бездетный. Сам тоже сирота. С детства. Ни родичей, ни братьев не имел. Посему, видать, беспрестанно сокрушался:
– Ох. Эх. Ах. Ой-ой-ой. Лучше бы я там помёр. На дороге. Окаянный. Душегуб. Обо мне, греховоднике, кто кручиниться-то будет? Почему же не я, а ребёнок невинный? Малое совсем ещё дитё. За что. – (Подслушал Кучер мысли мои тайные! Тоже ведь голову ломаю всю жизнь. И по сей день. Почему я не помираю. Негодник и Зверь. Чудовище. Моральное уродище. Бездетный, бессемейный, никому не нужный. Почто землю топчу зазря. А дети малые вокруг мрут как мухи? Им бы жить да жить. Поживать, добра наживать. С божьей помощью. Радоваться самим жизни и родных радовать. И новых детишек рожать. Вечный круговорот детей в природе! Не разумею замысла Создателя нашего. Хоть убейте, товарищи. Никак не уразумею! Сколько живу на белом свете – ничего не понимаю. По духу я материалист. Но по сознанью – нет! Протестует Разум. Ежели сей мир был создан не Создателем, то кем же тогда? А коли господь существует, как же он может допускать беззакония множественные и деяния людские страшные? И смерти, и страдания детей. Смерти детей!!! Детоубийства!!! Чудовищные и бессмысленные. Преступления. Против Человечества. Одна слезинка детская, господи. Всего одна. А Разум бунтует. А ты просто сидишь восточным Мудрецом и наблюдаешь. В центре мира. Мироздания. Природой любуешься. Листиками лотоса. Каплями дождя. Вишней в цвету. Зелёными светляками. Ни во что не вмешиваясь? Дилемма! Ничего не понятно. Да и ладно. Глядишь. Встречу однажды умную женщину. И она мне всё объяснит. Как, что и почему устроено в мире. На Планете. Я её встречу. Обязательно встречу! Она существует. Я её найду.)
Одним словом. Долго ли, коротко ли. Ногами топали. Коленками хлопали. Ладошками лопали. За философскими беседами путь коротали. Сам лично не вслушивался. Об чём разговоры разговаривали. Весь в своих мыслях находился. В дохлых мрачных мыслях. Как обычно. Ничего нового. Вас не удивишь. Мракой мрачной. (Мальчик. Бывший Дохляк. Слушал, ясно-понятно, внимательно. Внимательнее меня. Он тоже Философ! Будущий. На лошадке скакал. С девочкой. В себя пришёл. Успокоился. Довольный. По виду даже как будто счастливый. А я в детстве катался на ослике. Вспомнилось почему-то.)
А тем временем. До Города совсем рукой подать оставалось. Но на жаре дюже намучились. Плавиться вновь начали. Жирок потёк. А близ Города озеро находилось. Аккурат. Вот прям сейчас помню. Решили отвлечься ненадолго. Отклониться от основного пути нашего. Завернуть туда, окунуться, в воде поплескаться, освежиться. Да и лошадёнку дохлую надо напоить, искупать. Детей накупать. Отмыть. Пот смыть. Одежду почистить. Перекусить. Силы восстановить. И прочие подробности. К чему перечислять? И так ясно. Одним словом. Короче говоря. Спускаемся, значит, к озеру. Глядим. А там Рыбак. С удочкой. Во даёт!
Рыбак. Кто таков. Не пойму. Смехач. Весельчак.
Глядим. Значит. Стоит Рыбарь по колено в воде. Штанины закатал. Выше пояса голышом. Рыбу удит. Посвистывает. Спиною к нам. Не замечает. Подходим ближе. Думаем, как бы беседу начать. Отвлекать не хочется Человека от работы. Делом всё же занят. Не на отдыхе прохлаждается. А Снупик, – самый любознательный среди нас, – известная история. Подлез ближе всех. Подкрался. Глазьями своими выпученными Рыбаку уж чуть ли не в задницу дышит. Ноздри глазные раздул от любопытства. Дурачок! (Рыбарь высокий парень. А Снупик низкорослый пигмей. На всякий случай уточняю. Мало ли. Кто не понял.) И тут. Аккурат. Клёв пошёл у Рыбака. Видать. Серьёзный клёв! Начал он тащить из воды здоровенную рыбину. С локоть мой, верно. (Длиной или толщиной?) Да больше. С полтора локтя. Истину говорю! Ей-ей-богу! Сам лично видел. И рыбой той огромадной Снупу прям по морде. Разворачиваясь. Со всего маху заехал. Снупик ойкнуть не успел. Чуть сознание не потерял. По обыкновению.
Развернулся к нам Рыбак. Заприметил, конечно. И вдруг обрадовался.
– Ого-го! А вот и гости пожаловали. Наконец-то. Дождался. Вовремя вы, люди добрые. У меня и уха уж поспевает. А сейчас и ещё наварим. С божьей помочью. Как чувствовал. Нюх собачий! Гостей принесёт бог. Вот. Наловил сегодня… На десятерых хватит! … Ой, да вы ещё и с ребятишками! Какая прелесть. Красавица дочка у вас! Ваша девочка? Привет-привет, красавица! А вот и карапуз. Братец твой? Али друг… Ей-богу! Повезло такую честную компанию встретить… Рад, рад! Очень рад! Не люблю долго один бывать… Тоскливо на душе без собеседника! Без божьей души… Да вы подходите! Подходите ближе. Люди добрые. Я ж не кусаюсь. … Братишка, ты живой? Я тебя не сильно зашиб-то хоть? – (Это он уже у Снупа поинтересовался. А Снуп от удара рыбёхой по лицу осел на землю, задницей ляпнулся и схватился обеими руками за щёку. Ушибленную. Глазья на Рыбаря страшно выпучил. Рот страшно разинул. Обиженно. Ошарашенно. И сидит. Всхлипывает. Сопельки в носике копит.)
У Рыбака, доложу я вам, рот тоже не закрывался ни на секунду. Хохмач. Хомяч. Весь такой жовиальный. Прям даже не знаю… Пощекотал девочку. Шепнул ей что-то на ухо. Девочка заливисто засмеялась. Обратился и к мальчику бывшему Дохляку. А у того реакция обычная. Для нас привычная. Известное дело, молчит стоит. Смотрит внимательно большими глазами и помалкивает. Эмоций на лице не изображает.
– А мальчонка у вас немой, штоль? (Чуть погодя уже.)
– Не твой, не твой, не боись, – сурово буркнул неприветливый Бондарь. И сурово выставил впереди себя неприветливый живот.
– Ах-ха-ха! Ого-го! Я, брат, не боюсь. У меня, брат, у самого. Слышь. Своих семеро. Брат. МалЫх. Представляешь? Посему… Пуганый! – Рыбак захохотал. Задористо. Забойно. Мы вздрогнули. – Детишками не напужаете! Семерых родил. Ага! Аххаха…
Рыбак продолжал ржать. Аки конь ретивый. А мы молчали. В ужасе.
– А чево один рыбачишь? Мальцов старшИх не берёшь с собою на обучение? Али малые ещё совсем? Не подросли, штоль… – опомнившись, строго спросил густобровый Писарь, пожевал губами и пригладил свои белые строгие брови.
– В том-то и дело, брат! – Рыбак обращался ко всем разом и ни к кому в конкретности. Манера такая странная у него. Не пойму. На каждого по отдельности смотрел и для всех разом говорил будто бы. – Дочки у меня! Ага…
– Нешто. Все семеро? – удивился Каменщик. И дёрнул себя за бакен. – Да ты. Блин. Врёшь небось!
– Не вру, братья… и сестра! (То он, видно, к жене Могильщика обращался. Углядел.) Гадом ползучим буду. Ежели совру! Не вру. Не дал бог сына. Вышло так. Я, понимаешь, брат, … такое ёмаё дело… едрёна вошь… когда седьмая подряд дочка родилась ужо. Уразумел вконец. Замысел Создателя. Не дождусь сына! Как пить дать, брат. Не дождусь. Да и ладно… И не надо! Говорят, у настоящих мужиков только девочки в семье р;дятся… Зато, красавицы все! Видели б вы моих дочурок. Одна краше другой. Загляденье, а не детишки! И Хозяюшки якие ужо. Хоть и малЫе. Пчёлками хлопочут по дому. Мышками шебуршат. Заботливые. Отцу-матери одежонку и стирают, и гладят, и чинят, и еду готовят… Засмотришься, залюбуешься – себя забудешь! И беды из головы повыкинешь. Разом! Особливо, когда смех ихний слушаю. О-о-о-й… А это твоя, штоль? (Спросил у Мясника.) Красавица малышка у тебя. Ну. Ей-богу – красавица! Истину говорю, брат. Дочери на старости лет – лучшее утешение для отцов, чем сыновья! Ладных я девочек нарожал. Милостив ко мне Создатель! … Всевышний милостив, братишка! Всевышний милостив… Мы только лишь замыслов его не всегда уразуметь могём… Мозгами-то. Своими. Человечьими. Глупыми. Недалёкими. Ахха…
Рыбак болтал без устали. Без остановок. И гусём гоготал. Смеюнчик. Смехач. Сам с собою. (А нас потряхивало слегка. От звонкого смеха Рыбачьего. Не привыкшие к столь сильным положительным эмоциям. Эмоции. Жуть. Не положены!) Но и дела не забывал делать. Возился с рыбой. Снасти собирал. Порядки наводил. Поставил ещё два котелка ухи вариться. Да и мы на месте не стояли. (Не приучены бездельничать! Работящие. Деревенские все такие.) За беседами. За разговорами. Уж освежиться успели. Лошадь напоили. Детей накупали. Жена Могильщика как единственная женщина средь нас. Стыдливо отошла подальше. Тоже помылась. Потом принялась Рыбаку по хозяйству помогать. С ухой возиться. Обед собирать. Кто пироги раскладывал для перекуса. Которые. Тётушка Пчела нам в дорогу собрала. Два узелка. (Добрая всё-таки женщина. Щедрая. Гостеприимная. Жаль её. Страшно жаль. Кому теперь своё сердце доброе дарить будет? У меня тоже когда-то, помнится, в глубоком детстве была добрая тётушка. Но. Померла ранёхонько. Не успела к себе на воспитание отобрать. У родителей. И остался я с ними. И вот что из этого вышло. Сами видите. Навозная лепёшка из меня вышла. Вылезла. Из задницы козлиной.) Кто дрова таскал. Для костерков. Уха варилась. Кипела. Бурлила. А запах-то какой стоял. У меня аж слюни потекли. Брюхо у нас от голода уже, признаюсь, в трубочку сворачивалось. Серенады распевало. Что иерихонская труба. Жара несносная! Голод не тётка. Сыр в масле.
[Кстати. Не можем вам сказать. И объяснить. К величайшему нашему сожалению. Анахронизмы и абсурдизмы в романе. Бывает. Привыкайте. Уже привыкли.]
– А сын есть у тебя? – Обратился опять Рыбак к Мяснику. Пока суд да дело. Всё время трындел. Трещотка любознательная. Хуже Снупа нашего! Ей-ей-богу.
– Два старшИх. И ещё две дочери средние. Пятеро у меня. – Охотно пояснил раздобревший Мясник и подкинул дровишек в костерок.
Ой, уха! Ура-а-а. Наконец-то. Хоть наедимся. Мой дед. А точнее. Дед моего деда. По материнской линии. По слухам. Тоже. Числился Рыбаком. Самым крутым Рыбарём на селе! И такие ухи умел варить. Объеденье! Я, правда, уху никогда не ем. Рыбу не люблю. Косточкой подавился раз. Еле вытащили. В горле застряла. Посему. В сторонке посижу. Пироги с мясом почавкаю. Для пущей важности. Но вот зато моя покойная матушка. Ох, как любила… Рыбкой полакомиться. Даром что. Из знатного рода потомственных Рыбарей происхожденье имела. Традиции. Семья! Важнее всего на свете.
– Ого-го! Брат! Повезло-то как… Бог тоже любит, значит. Счастливый человек! – Опять кричит Рыбак. Обрадовался Мясницким новостям и важно покивал. – И Наследников имеешь. Есть кому дело продолжать. И дочерей красавиц. Вот жизнь, а?! – в хорошем смысле порадовался Рыбарь. Было видно. Искренне. Без малейшего намёка на зависть. – Братишка, да хорош ужо кукситься! Сопельки вытирай! Как дитятко малое. Ей-богу! <Чево он у вас ребячливый совсем/совершенно???> (Это опять к Снупу. Про Снупа. А Снупик. А Пучеглазик. Между прочим. Всё сидел на земле. За щёку держался. А в глазах такая страшная обида и слёзы обозначились! Форменный ребёнок. Дурачок.) Садись с нами. Уха уж поспевает. А ты всё рыдаешь. Зенки лупишь. Зубами щёлкаешь. Гляди: защёлкаешься. Не достанется тебе и ухи. Мимо проплывёт. Рыбка. Съедим. Ахха! (И Рыбак опять заржал. Я вздрогнул. Плошку уронил.)
Начали потихоньку собираться у котелков с ушицой. А Рыбак всё болтает и болтает. Шуточки-прибауточки. Смешные истории рассказывает. Анекдоты. Из жизни. Рыбацкой. Мы слушаем. Посмеиваемся. Тихонько. Дела делаем. Присели. Перекус начали. Жуём. Пироги отхватываем. Рыбку пробуем. Не без удовольствия. Хлюпаем. Сёрбаем. Чавкаем. Довольные. Освежённые. Жара! Вкуснота. Жизнь прекрасна.
– Это што. Это ерунда. Поверьте, други! – Махнул рукой Рыбак, имея в виду неприятность со Снупиковой мордочкой. На которой. К слову сказать. Красовалось нынче огромное лиловое пятно от удара рыбиной. Мощнейшего удара. А Рыбак, дожевав кусок тётушкиного вкуснющего пирога, продолжал трындеть и поведал: – Вот как-то раз. Доложу я вам. Братья. И сестра! От меня рыба вообще на дерево убежала. Так неслась – пятки сверкали! Ну. Значит. Погнался я за ней. Вестимо. Еле-еле вытащил. С дерева. Дела. – И тут он вытаращился на нас. Такую смешную гримасу скорчил. Рожу. Дочка Мясника звонко засмеялась. Мы опять вздрогнули. Бондарь подавился пирогом.
– Чево-чево? Как так? А? – пропищал всё ещё слегка обиженный Снуп. И нос сопливый вытер. Ушицы хлебнул из миски и уточняет: – Рыба – и вдруг на дерево? Али ноги у ней отросли? Врёшь!
– Да вот-те крест! Гадом буду, не вру. Брат. Правду говорю. Как дело было. Поясню. Взмахнул я удочкой. Ну. Значит. Сильнее обычного. А позади деревья. Аккурат. Располагались. Ну… крючок возьми да и зацепись за верхнюю ветку. С-а-амую-самую верхнюю. Я его… и так и сяк… тяну. Назад. Ёлки-палки. Едрёна вошь. А он вмёртвую. В ветки вцепился. Ни туды ни сюды. Не тянется. Ни в какую! Ну! Ёшкин кот. Удилище жалко терять. Новёхонькое! Дорогущее!! И на дерево не полезешь. Высоко. Ветки тонкие. Обломюцца под моим весом. Эх. Еле-еле высвободил. Слава богу. Вот так потом жене и рассказывал. И детишкам своим малым. Рыба на дерево убежала! От папки вашего! А папка на дерево за ней погнался с удочкой.
Смеялись все.
Даже Бондарь засмеялся. Удивительное дело. Право слово. Не видал я у него улыбки за всю жизнь. Ни единой. Чудны дела твои, господи. Не переставаю ужасаться.
– А в который-то раз. Ещё интереснее и страшнее приключение приключилось. Ох, случай, доложу я вам! Ни в сказке сказать, ни пером описать… – Продолжал весельчак-говорун. Очередную историю. Анекдотического характера. – Спустился, значит, я, братцы. (И сестрица.) Однажды. С оврага к речке. Порыбачить. Сижу. Один-одинёшенек. Кругом ни души. Тихо-спокойно всё, значит самое. Никого не трогаю. Ужу. Клёва нет, как назло. Не везёт! Напасть. Ни одной рыбёшки. Хоть бы даже и мелкой. Распужал, штоле, кто? Не пойму. А семью через чево кормить? Семья-то больша-а-ая. Расстроился, конечно. (Хоть я по жизни человек весёлый, оптимистичный! Жовиальный. Да! Во всём стараюсь хорошее углядеть. Да вы сами видите!) Ну. Вечереть начинает. Темнеет. Значит. Ночь надвигается. Значит. Вдруг. Гляжу. Брат. Тень нависла. Кто-то, по видимости, подошёл сзади и встал. На краю оврага. Надо мною. Аккурат. Спиною смотрю. Не поворачиваясь. Действительно. Тень огромная нависла. Стоит кто-то. Наверху. Ёлы-палы… Ёшкин хряк. У меня душа, конечно, в пятки так сразу и убёгла. Побёгла. Поплыл. Мозгой. Чуть было, извиняюсь за скоромные подробности, штаны не замарал! Со страху-то. Дальше как дело. Разворачивается. Сижу. Значит. Пошевелиться боюсь. Про рыбалку позабыл ужо. Ясное дело. Не нужна и рыба. Живым бы до дому добраться! Ну. Уж мысленно начал прощаться с детишками-ребятишками любимыми и с милою сердцу супружницею своею. Сижу. Опять. Молюсь. Богу последнее слово придумываю за душу грешную свою. Замолвить. Успеть. Перед смертью. Не двигаюсь. Повернуться тоже страшусь. Кто там пужает. Наверху. Пыткою Палача мучает. Глянуть боязно. А тень всё стоит и стоит. Висит и висит. Тоже не шевелится. Не шелохнётся. Не движется. Грозно висит надо мною. И от сего ещё страшнее на душе становится! Ещё боязнее. Ещё ужаснее. Молчание пугает. Тишина. А тьма кромешная. Ведь и Луны нет! Представляешь… Так всю ночь и просидел я. А Он надо мною простоял. Страшный Тень. Грозный Враг. А на рассвете. Ноги затекли. Кое-как. Поднимаюсь. Оборачиваюсь. Смотрю. На овраге пень. Большой, трухлявый. От него и тень аккурат падала. Дела. Всю ночь просидел, пня напужавшись. История! Ого-го! Аххахха.
Смеялись все. Дружно. Суровый неприветливый Бондарь довольно ухмылялся, крякал и живот почёсывал. Даже Кучер заулыбался. Да что там Кучер! Писарь улыбнулся! Уму непостижимо! Мясник ржал конём ретивым. А пуще всех хохотали Лодочник с Солдатом. Не улыбался только мальчик бывший Дохляк. Слушал внимательными своими огромными глазищами. Молчал. Таращился. А мы смеялись. Кошмар! Катастрофа! (Волшебство?)
И много ещё похожих анекдотических историй поведал нам Рыбак. Недосуг пересказывать. Так. За смехом и шутками. Прибаутками. Анекдотцами. Съели пироги. Отведали ушицы. Сначала детей накормили. Затем сами сытно угостились. Насытились. Вдоволь. Обожрались, по правде доложу. Знатная получилась уха. Такую лишь настоящий потомственный Рыбак приготовить может. Поведали мы между делом Весельчаку про Синего мальчика. Подробности все. Выложили. Подивился, конечно, Рыбак. В задумчивости глядел на ребёнка. Помолчал. Поразмысливал. Про себя что-то. Правда, недолго. Секунды две всего. И снова принялся анекдоты травить.
– Ты, – говорит Синему Животёнку (бывшему Синему Животёнку!), – погляди, мальчонка! Чево такое-эдакое у тебя с ушами творится! А вы, люди добрые, куда смотрите? – обращаясь уже к нам. – У мальца вашего уши мятые совсем! Там же вон у тебя какие огр-о-о-о-мные складки. Так, глядишь, не ровён час. Оглохнешь совершенно. Не дело, брат! Негоже совсем… А знаешь, каковой у моей супруги утюг здоровенный имеется. У-у-у. Вся деревня завидует. Моя супружница – Хозяюшка знатная. И с семерыми детишками управляется. Одна. Без посторонней помощи. И по хозяйству поспевает. Родственников нету у нас других. Вот я, значит, угольев из печки наложу ей туда, в утюжок, побольше. И она – а ну как давай рубашки мне наглаживать. Посему. Слышь, Могильщик! Дела в Городе закончите – ко мне в гости непременно заглядывайте. Утюг напарим, нагреем. И уши-то тебе разгладим, малыш. Как следует. Утюгом. (И тут Рыбак вытаращил на ребёнка такую рожу смешную. Мальчик бывший Дохляк улыбнулся! Мы ахнули. Вздрогнули. Первый раз за всё время эмоцию некую положительную у Синего Живота обнаружив. (Бывшего Синего Живота!) Не считая слезинки, разумеется. На похоронах той девочки несчастной. Что творится на белом свете, дамы и господа. Иной раз и вовсе нет никакого правдоподобия. Дела!)
Пока суд да дело. Вдоволь насмеялись. Сытно наелись. Угостились. Довольные. А уж аккурат отправляться пора. Время! И так засиделись. Кто решения решать будет? Дела делать. Выдвинулись все вместе. С Рыбаком. Помогли ему собрать пожитки. И до Города донести. Огромный улов. С нами весело пошёл. Вприпрыжку. Весельчак.
– А я, – говорит, – в Город всё равно собирался. Рыбы вот наловил. В Городе продам али обменяю на другие товары. Мне семью кормить надоть. Семья большая. Семеро по лавкам. Подарок Создателя. Ага. Эх! – и захохотал опять Рыбарь. По бокам себя похлопывая. Ножками притопывая. Пританцовывая радостно на месте. Почему он постоянно смеётся? Полоумный, что ли. Уму непостижимо. Что тут скажешь. Весельчак.
Идём дальше. Всей ватагой. Трындим. Беседы беседуем. (Рыбак в основном беседует. Анекдотцы опять свои. Смешит. Развлекает. Снупик осмелел. Наелся. Тоже рот не закрывается. Ни на секунду. Поглядываем на Писаря. Тот покуда помалкивает.) Вот, наконец, и Город. Дошли. Живые. Довольные, накормленные. Слава богу! Уставшие. Напаренные жарой. Измордованные. Дорожными тягостями и тяготами. Теперь и дела пора порешать. Столько событий и встреч неожиданных в пути. Рассказов и приключений невероятных. Задержек. Проволочек. Лишних эмоций. Чуть не позабыли, зачем и куда шли. А цель путешествия важна! Не забывайте, друзья! Я сам позабыл. Чего пишу? О чём пишу? Но. Помню – зачем! Во время писанины боль уходит. Про боль душевную забываю. Лишь когда пишу. Посему и отвлекаюсь частенько. Читателей раздражаю. Преамбулами и фиоритурами. Маленькими лирическими отступлениями перед большими лирическими отступлениями. Но мне грустно-одиноко бывает иногда. Поговорить хочется с будущими Читателями. (То есть с вами.) Случается. Вроде за беседами – и уже не так одиноко. Поясню. Во-первых, когда я разговариваю с Читателем, действительно не чувствую себя одиноким. Во-вторых, я представляю мысленно себе в голове Человека. Который. В данную минуту читает мой роман. Ежели до сего момента добрались. Значит. Вам интересно. Ещё одна награда для меня. Умру. А кто-то будет читать. Интересно. ЛюбОпытно. Вот. Опять. Отвлёкся. По обыкновению. Переминаясь с небольших лирических отступлений на большие лирические отступления. Продолжу, пожалуй. О чём бишь я?
Заходим, значит, все вместе. В городские ворота. Впереди Писарь. Мудрый Вожак. Седовласый Мудрец. Седобровый, густобровый и суровый. За ним молчаливый Могильщик с молчаливою женою и молчаливым сыном. Философски настроенная троица! Философы по призванью и по рожденью! Истина. Мясник со светловолосой голубоглазой дочерью. Весёлой девочкой. Неприветливый Бондарь. Задумчивый бородатый Пахарь. Склонный к философским рефлексиям. Лысый уравновешенный Плотник. Философ тот ещё. Жизнерадостный Каменщик с огромными бакенбардами – гордостью своею величайшею. Романтично настроенный молчаливый Лодочник. Пучеглазый рыжий Снуп. Бывалый Солдат. Бравый Вояка. Грустный Кучер. С неизбывною тоскою в глазах. Рыбак-весельчак. Сумасшедший. Ну и я с ними тоже. Псих ненормальный. Чудик-юдик. Заодно. Раз уж вызвался. Да, собственно говоря, мы все сумасшедшие.
Ворота прошли. Зашли в Город. Без приключений. Без проблем. Слава богу. Постояли молча. Вроде прощаться пора. С сопутниками нашими. Случайными и вынужденными попутчиками. Но мы топчемся. Никто почему-то не решается слово молвить. Потоптались минут двадцать или сорок. Неуверенно. Почему мы топчемся? Дела ведь… Негоже тянуть… Первым начал Рыбак. Самый болтливый средь нас. Снупика переплюнул!
– Эх! Братцы! И сестрица… ЧестнАя компания. Люди добрые. Божьи странники. Ей-богу. Гадом буду. С вами бы пошёл. Дело благое! Ежели б не семью кормить. Тоже – благое! Ждут детишки дома. Доченьки мои красавицы. Милая и ласковая супруга. Пойду, пожалуй. Рыбку успеть где продать, где обменять. Покуда не протухла. По такой-то жаре. Припекает! Кочан треснет. Рак свистнет. Кондратий схватит. Побегу я. Храни вас Создатель! Берегите себя и детишек своих малых. За ними наше будущее! Дай вам бог здоровья! И сил побольше. С нами бог! Всегда с нами. Куда бы ни шли… Берегите себя!
Попрощались мы с Рыбаком. Без обнимашек. Без визгов. Сдержанно отблагодарили за гостеприимство, за угощение, за компанию. И за всё остальное. Подивились его страстным речам. Не приняты большие эмоции в наших отдалённых Губерниях. Никуда не годится так себя вести! Что поделать. Делать нечего! Сдержаннее следует быть.
– Но в гости я к вам обязательно наведаюсь! – крикнул Рыбак уже издали. Напоследок. – На чудесного мальчонку ещё разик одним глазком взглянуть! Непременно ждите в гости. ЧестнОй народ. Люди добрые! Божьи странники. Непременно. Жив бу-у-уду – приду-у-у!! Не поминайте ли-и-ихом!!! Прощева-а-айте…
Взвалил огромный тюк на плечи. И исчез из поля зрения. Стёрся из бытия. Вроде и не существовало Рыбака. Жаль. Люди от нас часто уходят. В небытие. Теряем. Хороших людей теряем. Но я не согласен. С расхожей идеей. Будто ежели. Уходит кто из жизни нашей. Значит, он там не нужен. Неправда. Иногда очень нужны. Но уходят. Теряем. Что поделать. Делать нечего! Сдержаннее следует быть.
А вот Солдат и Кучер прощаться почему-то не захотели. Увязались за нами и дальше. Незадача. Неудивительно.
С Солдатом история понятная. Сразу непреклонно-безапелляционно заявил: мол-дескать, никуды я вас с детишками малыми не отпущу. Без охраны, без оружия. И до дому, до самого, обензательно провожу! Про лесных и дорожных бродяг опять старую песню запел. Про ворюг и разбойников с больших и малых дорог. Без Солдата <и евойного грозного ржавого штыка!!>, одним словом, никак не добраться до дому. Целёхонькими и здоровёхонькими. Мы и не возражали даже. Што толку! Не переспоришь. Сумасшедший! … А с Кучером чего получилось. История следующая. В дороге они с Плотником дела обговорили, порешали. Посудили-порядили. Носы почесали. И пришли к неизбежному выводу. Однозначно. Телеги у Кучера всё равно больше нет. Утеряна, по видимости, безвозвратно. Однозначно. И с одною лишь дохлою лошадёнкою куда он теперь сунется? На которую работу пристроится? На службу вряд ли возьмут. Однозначно. А нам кляча пригодится – детей назад везти. Хотя бы. Поступим же благоразумно. Логично. Разумно для всеобщей выгоды. И пользы. Однозначно. Вот как поступим. Решим сейчас наши дела. Скоренько. А затем. Пущай проводит нас до дому. Кучер. До наших отдалённых Губерний. Как оказии все закончим в Городе. А там уж. С Плотником на пару сколотят новую повозку. Знатную тележку. И отправим его всем селом на заработки. Проводим с душою. С новою телегою. С чувством, с толком, с расстановкою. Без суеты. Без спешки. Получит и орешки. Такие, брат, дела. На том и порешили. Наконец-то. В Город пришли. Прекрасно жить на свете. Замечательно. Ура!
Припекает. Голову. Жара.
Я схожу с ума.
Однозначно.
Давайте продолжать.
Город.
А Город сильно изменился. Вычищенные до блеска мостовые, казалось, и не помнили уже о недавних страшных днях свирепствования/буйствования Чёрной Смерти. Зачумленные разлагающиеся трупы. Повсюду. Смрад. Вонь. Трупные ароматы. Вороны-падальщики. И братья их небесные. В далёком синем небе. Под луной. Стервятники. Вспоминайте, друзья! Всего-то два года минуло. С той чудовищной поры. Чума минувших дней. Призрак старины далёкой. Три четверти населения. Чёрная Смерть унесла. Скосила. Косой чёрной. Боже, храни нас грешных! Грешников. (Я тоже времена те не знал. Не застал. Городские легенды. Про Чуму. Рассказывали. Знающие люди. Наслышан. Хоть лично не присутствовал. И вообще в Городах ни разу не бывал. И слава богу! Господибожемой.) А ныне. Утверждаю. Чистейшие мостовые. И чистый воздух. Удивительно. Хотя. Жара стояла просто несносная. Задохнулся. Я купил у мальчика газету. Правда, читать не умею. Хотя. Оставалось в доме много разных учёных книжечек. После папашки покойного. Но моя кошка на них какала. Испражнялась, одним словом. Ни строчки не прочёл. Несветоч незнаний.
А Город сильно изменился. Шумно зело. Народу на улицах орда. Бегают полоумные горожане по своим делам. Тараторят на ходу тарабарщину. Бубнят бубниловку. Бешеные, сумасшедшие невротики. У городских говор тоже такой странный, вы не замечали? Не разобрать. Чево балякают? Впрочем, я ни единожного раза не бывал в сиих местах. И говора местного не слыхал. Родился и вырос в деревне. Неуч деревенский. Необразованный. Грамоте не обучен. Газету купил – мух отгонять. Не мне судить! Рот лишь разевать. Да глазеть по сторонам. И попу почёсывать. В паху зудит. От жары. Там тоже почешу. В общем. Короче говоря.
Городскую Ратушу отыскали, благодаря Писарю и Плотнику, довольно быстро. А Снупик-активист-энтузиаст уже понёсся стремглав вперёд всех. В присутственные места. К Чиновникам. На разведку. Всё разузнать. Разведать. Порасспросить. Только мы его и видели. Подходим, значит, к Ратуше. Жену Могильщика и Лодочника <самых нервных, романтически чувствительных, нервически и трагически оснащённых, обременённых неврозами и пр.> с детьми порешили оставить покуда на улице. В тенёчке. До поры до времени. Чтоб они там не парились, <бедные дети>, почём зря. И те. Взрослые. Не психовали. Лишку. А сами заходим. Снуп нам навстречу несётся. С розовым языком на плече. Он уже всё разузнал. (Кто бы сомневался!) По всем этажам пробежался. Очередь в кабинет нужного Чиновника по нашим <интересующим нас> вопросам занял. И в очереди со всеми перезнакомился. Беседы перебеседовал. Разговоры переговорил. [Ещё шибко, дюже шибко (!!) подвезло, докладывался Пучеглазик на ходу, запыхиваясь, мол-дескать, очень кстати встретил в коридоре случайно старинного приятеля – Младшего Писаря Б<…>уса, по прозвищу Косоглазый, с коим вместе некогда обучались Писарьскому делу, – а тот, пользуясь служебным положением: он же теперь состоит Старшим Писарем при Чиновнике по особым поручениям – помог протолкнуться поближе к необходимому нумеру; не то и простояли бы тут в томительном ожидании два дня али три, не менее… все четыре небось; кстати, обещал познакомить с коллегой, но Б<…>ус по кличке Косоглазый уже запропастился куда-то, стёрся из бытия – так и не раззнакомились, ну и ладно, одним знакомством меньше… переживём!]
А народу в коридорах тьма тьмущая. Тем временем. Очередь едва движется. Прождали часа четыре, никак не менее. А то и того больше. Часов шесть, может. Нисколько не меньше восьми часов. Небо аккурат в розовом закате резвилось. И полуденный зной. Утренние чайки орали. Жара стоит градусов, верно… Нет, не возьмусь даже предполагать. Страшно ибо! Или жарко? Стоим. Ждём. Тихонько беседуем. Животы почёсываем. Мухи летают. Садятся на лицо. Лапками шебуршат. Воняют. Гадость. Уж вечер близится. Полночь за полночь. Петух клюёт. Ворон каркает. Кобыла какает. Кучерова кляча. Пора и о ночлеге поразмыслить. Проталкиваемся к нумеру. Пошагово. Системно. А кто-то на регулярной основе каждые двадцать минут кричит нам в спину визгливым брюзжащим голосом: «В порядке очереди!! Не суйтесь, куды не след!!! Убью!!!!» Всё-таки горожане весьма и весьма нервные люди. Как здесь жить? Кошмар.
И тут. И тут вдруг. И тут вдруг неожиданно. И тут вдруг неожиданно подошла наша очередь. Удивительно. Странно. И десяти часов даже не простояли ещё. Вроде. Спасибо Человеку с косым глазом! Продвинулись вплотную к долгожданному нумеру. Вызвал нас зычным гласом Чиновник. Городского Департамента… неизвестно там чего… которого именно… Какого-то Ведомства. «Следующий!» – громоподобно заорал из нумера. Страшный голосок. Мы вздрогнули. За животы схватились. Я чуть не обмочился. Снуп быстро сбегал за детьми. Всех позвал. Вваливаемся в кабинет огромною ватагою. Ногами топаем. Коленками хлопаем. Ладошками лопаем. Шаркаем. А там Чиновник сидит. За столом. Ой. Ёмаё. Дела.
Вот не могу вам честно доложить, товарищи, есть ли вообще разница между Чиновниками из Городских Департаментов и нашими поселковыми, из сельских Канцелярий то бишь. К сожалению, не могём правду поведать беспристрастную. По данному весьма сложному вопросу. Как по мне – не разглядел особливых различий. Разве что. Нос. Сильнее угреватый. Значительно угреватее. И подбородок. Сильнее квадратноватый. Значительно квадратноватее. Но знающие люди поговаривают, будто есть. Якобы. И более существенная разница. В характерах? В темпераментах? В психотипах? Не знаю. Сам лично не ведаю. Самолично не разумею. А чего не знаю – спорить не стану. Вообще с чужими людьми спорить не люблю. Стараюсь быть вежливым и терпеливым. Терпимым. Толерантным. А вот с близкими – великий спорщик. Непримиримый. Злобный и грозный. Зверь и Чудовище. Люблю быть самим собою. Не притворяться. Руководствуясь своими внутренними личными убеждениями. Посему у меня близких-то и нет. Разбежались все в ужасе. Кто куда. Куда глаза глядят. Один я остался. Сам виноват. Мыкаться теперь по белу свету неприкаянным. Одиноким странником. Листом осенним. Страшит больше другое. Не Одиночество в принципе. В сущности. А… как бы объяснить. (?) (!!) Чувство тревоги и страха. Иногда нападает. Нападают. Тараканы. Крысы. Клопы. Мозговые насекомые. Внутри сжимается всё. От ужаса. Поджилки трясутся. Страшусь. Товарищи. Други. Читатели. А за кого страшусь – сам не понимаю. Чего страшусь. Вроде нет никого больше, окромя меня. Один дома. Бояться некого. Не за кого. За себя разве? С чего бы. И вдруг дикий страх. Хоррор. Будто самой жизни боюсь. Какие напасти ещё принесёт? Жизня. Что впереди ждёт. Нечто. Кто знает… И вот. Накатит иной раз. Волной. Ужас в душе. Всколыхнёт там всё. Внутри. Дух перевернётся. Кишки завертятся. Баранками загнутся. Колечками закрутятся. Потом отступает. Вроде тихо всё. Спокойно. Душа упокоивается. Но ненадолго. Правда. Повторяется. Регулярно. Особливо в темноте. Ночью ежели. Тьма окутывает сознание. Которое. Затуманивается. Затемняется. Мозг перестаёт соображать. Так и живу. Жить приходится дальше. С завихренями. Улиточная дуга. Не радуга! Дуга. Какая следующая женщина придёт в мою жизнь. Чтобы. Разбить мне сердце. Присоедините ещё Одиночество. И Тоску. Ко всему прочему. Такой вот замес. Такие приборки. Короче говоря. Не желаю больше отвлякаться. А постоянно отвлякаюсь! Напасть.
Точно-точно! Я же про Чинушу начал вроде. Городской. Чинуша!
Сидит за столом краснорожий Чиновник с брюзгливым недовольным багровым лицом. От нашенской Канцелярской крысы не отличишь. Ей-богу. Угрей только на носу больше привычного. Квадратновастенький подбородок. Как я уже вам и говорил. Пером чирикает чего-то там у себя в бумагах. На нас не глядя. Головы не подымая. А стол бумагами завален. Просто форменный бардак. Чиновничий беспредел! [Спасибо ещё. Не Бес пердел.] Чиновника-то едва видать за беспорядками настольными. И лица не разглядеть. А. Мы стоим. Чинно-благородно. Честная компания. Всё чин по чину. А. Шапки почтительно поснимали. Лысинами кланяемся. Блестючими от поту. Рабочего. Терпеливо и молча ожидаем. Чего? Проходит минут двадцать или сорок. Скрипит перо. Стол трещит. Летают мухи. Мы селяне. У нас нервы железобетонные. Нам до лампочки. А перо противно скрипит.
– По какому вопросу? – вдруг неожиданно строго спрашивает багроволицый Чиновник. По-прежнему не глядя в нашу сторону. И копаясь в бумажках. Пером чешется. Нос начёсывает.
Мы покуда молчим. Как бы правильнее начать? Изложить. Дело-то серьёзное. К Чинуше всё ж таки пришли. А не к бабке Поварихе. Сватья бабка Повариха. Чуть ли не тюрьмой попахивает. Тут вам, блин, не шуточки!
Помолчали чуть. Собрались с мыслями. Хотя. Какие у нас там в сельских головёшках вообще мысли могут ползать? Смешно даже. Грешно сказать. Смешно заплакать.
Ещё чуть помолчали. А Чиновник скрипит пером в бумагах. Мухи ползают. Нам до лампочки. Молчим. Упористо. Лепота. Наконец. Ещё минут так через сорок.
Бондарь почесал живот и выдвинулся вперёд. Кое-как. Путано. Объяснил Чиновнику цель нашего прибытия в Город. Чиновник то ли слушал, то ли нет. Непонятно. (Я. Во всяком случае. Не понял. И Бондаря тоже не понял. Недослышал. Что он сказал? Промямлил. Пробубнил. Пробурчал. Ворчун.) Но всё время в бумаги пялился. Раскиданные на столе. И пером противно скрипел. И в затылке чесал у себя. Тоже пером. Оно и в затылке у него скрипело. Почему-то. И сам затылок скрипел. В общем. Помолчали ещё. С которое-то время.
– Так, – сказал вдруг Чиновник, не поднимая головы. Через полчаса. Или через час.
В Городе, кстати, Время по-другому бежит. Не угнаться за ним. Совершенно. Торопливые горожане ибо. Сами по себе. По нраву и характеру. Всё время куда-то торопятся. На пожар спешат. Толпами огромадными. Да бог с ними! С тараканами. То бишь с горожанами. Не про них рассказ. А Чиновник опять:
– Вы думаете, мне заняться больше нечем. Как целую толпу поселян принимать у себя. В присутственные часы. Совсем страх потеряли. Божьи люди. Вы или совсем тупые или глухие. Или то и другое разом. Вы зачем ко мне пришли. Что за безобразие. Поясните цель прибытия!
Мы, признаюсь, слегка опешили. О чём он вообще говорит? Бондарь же вроде всё объяснил. Ну. Как сумел. Доходчиво. Коротко. И ясно. Аргументированно. Хотя. Я лично ничего не понял из слов Бондаря. А нам-то что с того? Ну. Бондарь. Ну. Объяснил. Ну. А интересно всё-таки. Бондарь объяснил. Неприветливый. Чинушененавистник. И вдруг объяснил! Дела. И тут вперёд выступил Писарь. Наконец-то. Вожак стаи. Интрига продолжается. Сюжет должен развиваться, а не стоять на месте! Должны происходить события! Динамика. Динамика!
– Ну, здравствуйте, здравствуйте, г-н Чиновник! Не признали, штоль? Аль так сильно постарел я?
Чиновник с красной угреватой рожей. Квадратноватым подбородком. Наконец поднял высокомерную голову. Оторвался от бумаг. Недовольно оглядел нас брезгливым глазом. Брюзгливой мордой. Ничего совершенно не выражающей. Ноль эмоций. Без особенного любопытства. Без интереса. Без удовольствия. Задержал взгляд лишь на Писаре. Повнимательнее всмотрелся. И вдруг. Неожиданный поворот винта. Я даже испугался. А Бондарь вздрогнул. И в ужасе отшатнулся. Дрогнул. Покачнулся. Чуть не упал. У Чиновника появилось некое подобие радушной улыбки на лице. Неужели Чиновники тоже люди? Обалдеть можно! С ума уйти и не вернуться. Фантасмагория. Фантазм. А я чуть штаны не испачкал. Со страху.
– Писарь, ты, что ли?! – загоготал вдруг красномордый Чиновник. Кочетом-гусём. Мы дружно вздрогнули. Теперь все разом. – Живой?! Неужто. Быть не может. Сто лет не видал. Я думал, ты помёр давно уж. Сгинул. В небытие, так сказать. Столько не живут. Тебя даже Чёрная Смерть не взяла. Пыталась хоть? Столько народу погубила. Слыхал. Брат. (К кому обращается? Каин Авелю тоже был брат.) А Писарь живой. Дела! А я, видишь, тоже. Поседел. Слегка. Но. Служу. По совести. На благо Отечества. Отчизне. Родине. Ого-го! Усердно стараюсь… Как тебе живётся-можется на пенсии-то? Писарь! Надо же… Живой Писарь. Как живёшь?
– Как-то… – не стал вдаваться в подробности Писарь. (И обременять Чиновника излишними унылыми подробностями унылой пенсионной сельской жизни. Скудной на события.) Пригладил седые густые брови. И сразу к делу: – Слушай, брат. Такая оказия. Приключилась. На днях. Нам бы ребёнка учесть. Срочно. По бумагам. Конечно. Всё по уставу и по уложению. Основываясь на Законе. Документы выправить. Поскорее. А то наши местные поселковые Чиновники уж больно злобствуют. Свирепствуют прям. Каторгой и плахой Палача угрожают. Представь, брат. Дело серьёзное. Проблемка! Трабла. Нарисовалась…
Ловкий ход. Все прекрасно знали. Городские Чиновники недолюбливали сельских. И наоборот. Поселковые ненавидели городских. Причина сего странного явления мне, к сожалению, не известна. Но факт остаётся фактом. И те, и эти презрительно величали за глаза друг друга «Чинушами», «Подмётниками», «Зелёношинельными Кузнечиками», «Бестолковыми», «Недотёпами», «Тупыми Болванчиками», «Башмачкиными», «Зеленобашмачниками» <и прочими – менее приличными, крепенькими словцами/выражениями, любезно вырезанными Цензорами из моей ЛетопИси> и вообще старались всячески принизить. Оскорбить даже. Уличить в полном отсутствии компетенции. И приличные гадости о приличных людях наговорить. (За глаза. Естественно. В глаза-то всегда чинно-благородно. Приличия соблюдались. Само собой.) Перечислять устанешь. Посему. Чиновник сразу смягчился. Подобрел. О коллегах ненавистных <мелкопоместных> напомнили ему. Эх! Государственная служба. Сколько неожиданностей и подводных камней! Море-море.
– Оно понятно. Сельские-то. Что с них возьмёшь. Бестолковые. – Призадумался Чиновник на некоторое время. Помолчал. О чём-то своём поразмышлял. О грустном. А потом и говорит: – Так. Люди добрые. Давайте-ка определимся конкретно. Вы чего от меня хотите? Соберитесь. С мыслями. Ежели они вообще-то у вас имеются. Мозг есть? Им можно иногда думать. Это не больно. Не опасно. Определитесь для начала. И побольше конкретики! Конкретика – важное дело! Разберём оказию. По пунктам. Ежели ребёнка Учеником или Подмастерье регистрировать, то это ко мне. Да. По адресу пришли. Согласен. Прошение можно подать дня через два. Но быстрого ответа не получите. Сразу предупреждаю. Дальше сплошные проблемы. Напомню. Сами знаете Кто разъезжает по Городам и Весям. С проверками. Дел у нас по горло. В бумагах зарылись совершенно. Порядки наводим. Нет времени ерундой всякой заниматься. Да и Городских Учеников тут полно на оформление. Очередь огромная выстроилась. На десять вёрст. Человек триста набралось, верно. Если не четыреста. Да все пятьсот! Посему. Ответ будет готов месяца через два, никак не ранее. А то и через три. В лучшем случае через четыре месяца. Ответ получите. Через полгода точно. Бумага придёт. На учёт поставим. ДокУмент оформим. Всё чин по чину. Всё основано на Законе. И дальше уже…
– Не-е-е… – неожиданно пискнул из угла пучеглазенький Снуп. Мы опять вздрогнули. – Никак не можно так долго ждать, г-н Чиновник. Ведь Времени установили не вагон и маленькую тележку. В придачу. (Спешу заметить в скобках! И прошу запомнить.) Вникните в положение! У нас и сроку-то всего два дня. Прошу учесть! Великий (…), Чьё Имя запрещено произносить всуе. В любой момент может нагрянуть и в отдалённые наши Губернии. Торопят. Плахой грозят. Нам бы побыстрее, г-н Чиновник! А?
Чиновник вперил в рыжего смелого Снупика свой строгий взгляд. Вытаращился. Побагровел. Бумаги раскидал по столу. Шумно задышал. Ноздри раздувались. Аки у быка-осеменителя. Снуп со страху спрятался за спину Бондаря. Благо спина огромная. Есть где укрыться. А краснорожий. Багроволицый. Чиновник то бишь. Пригляделся. Вдруг. Узнал. Вдруг. Красная рожа разгладилась. Расхохоталась. Мы вздрогнули. Хохочет. И вдруг. Перестал. Как завопит:
– Ба! Вот так сюрприз. Не зря на службу сегодня пришёл. В присутствие. Припёрся. День забавных приключений. Неожиданностей сельских. Один сюрприз следует за другим. И ты здесь тоже. Пучеглаз бестолковый. Рыжий. Дурачок. Ах-ха-ха. Ахха. Писарь, ты и бездельника своего взял с собою? А зачем? Под ногами не мешается? Путается? Какая польза от него? С дураком в Ратушу идти. Даёшь ты, брат! Дела…
Наступила неловкая пауза. Лица сельские выражали крайнее неодобрение по поводу Чиновничьих эпитетов. Неласковых слов в адрес нашего односельчанина. М-да.
– Он не бестолковый! И не бездельник! – сурово вдруг рявкнул Бондарь, выступив вперёд (всё-таки не выдержал!! сдали нервы). Живот вышел впереди Бондаря. Кто-то охнул. Мы перекрестились. Жена Могильщика вцепилась в ребёнка. Лодочник схватился за чётки. – От него пользы больше, чем… от некоторых…
– Тише, тише, брат! – аккуратно дёрнул лысый Плотник взбесившегося Бондаря за рукав <а у того уже ноздри раздувались, как у быка!! на тряпицу красную.. вот-вот кинется.. да я сам лично видел>. – Угомонись!
Чиновник было строго глянул на Бондаря. Зыркнул угрожающе. Задумался на секунды две. Над внушением очередным. Верно. Или опять побагроветь решил? Поди его уразумей. Теперь. (Чаво там у них в головах творится. У городских Чинуш. Люди странные. Вообще все люди странные и сумасшедшие. А те-то уж. Каковые на службе у Государства сидят. Там вообще. Не хочу говорить. Не хочу расстраивать Читателя. Почём зазря. Продолжаем историю.) Но затем. Передумал, по видимости. Успокоился. Дыхание в норме. Пульс в норме. Нормализовался Чинуша. Натурализовался или нормализовался? А не важно! Грозный и нервный. Слава богу! Пронесло и на сей раз. Опять продолжил, обращаясь ко всем уже. Громко, зычно, наставительно, самоуверенно:
– Так вот и я вам о чём толкую! Вы меня слушаете аккуратно али же нет?! Божьи слуги!! Поселяне!!! Вы зачем ко мне пришли. (В который раз Чиновник задаёт сей пугающе нелепый вопрос? Он ему понравился, видимо.) Говорю же. И к нам Великий (…) … сами знаете Кто. Тоже приезжает. Дел у меня, говорю, и без вашего Синего младенца хватает. По самое горлышко! Говорю, занят!! Или вы решили, мол-дескать. Мы здесь. Городские. Бездарями сидим. Штаны протираем? Просто в бумажках копаемся? И носы перьями чешем? Казённые шинели и паёк бесплатно получаем? Хлеб государственный зазря проедаем? Казну разворовываем? Взятки берём? На экологические проблемы глаза закрываем? На инфляцию глаза закрываем? На Пенсионный Фонд глаза закрываем? Мошну набиваем? Налоги увеличиваем? Загородные замки строим? Дворцы себе мостырим? Рехнулись, люди добрые? Голословно обвиняете? Бездоказательно? Где факты? Где аргументы? Где доводы? Доказательства? Страх потеряли? Да я вас всех… У-у-у!!!
Чиновник всё почти время говорил только на повышенных тонах. Голос срывался на поросячий визг. Разорался, разбушевался, разбуянился. На сём отрезке его речи я уже сам возжелал спрятаться за спину Бондаря. Исчезнуть поскорее. Из Чинушинского поля зрения. А как же. Спина-то широченная. Втроём за нею укрыться можно. Если даже не вчетвером. Уж больно голос опять грозный Чиновник повысил. И продолжал строго увещевать, пером своим противным, противно скрипящим, противно тыкая нам в глаз и противно почёсываясь:
– Коли ждать долго негоже. Тогда усыновлять надо, говорю. А на усыновление – это уже не ко мне! Я ни при чём! До меня никак не касается. Прошение следует подать в вашу местную поселковую Канцелярию, говорю. Только по месту проживания ребёнка, так сказать (и говорю!). Решаются сыновние дела очень быстро. (Процесс усыновления упростили после Чёрной Смерти!) Через два дня уже бумагу и получите… А ежели ставить на учёт как Синего Живота. То это ко мне. Да. Тоже месяца два-три ждать надобно. Если и не четыре. Но он же у вас вроде больше и не Синий, не Животёнок, а обыкновенный ребёнок, я как понял? Так али не так? Правильно понял? Тогда зачем сюда пришли? А? ВЫ ЗАЧЕМ КО МНЕ ПРИШЛИ?
Чиновник оглядел нас строгим взглядом. Опять противно заскрипел пером у себя в бумагах. Потерял интерес. Наорался. Проорался. Перебесился. И угомонился. Схватившись за привычное перо. Воцарилась грозная, пугающая тишина. Все молчали. Крепко призадумавшись. Снуп глазьями выпученными часто моргал. Всех по очереди любопытно оглядывал. Бондарь чесал живот. Могильщик тоже почесался. Жена его тихо вздохнула. И мальчика зачем-то погладила по голове. Мясник дочку покрепче за руку ухватил. За спину спрятал. На всякий случай. Вдруг опять отберут. Писарь раздумчиво начёсывал седые брови. Пахарь в задумчивости дергал себя за бороду. Каменщик тоже в задумчивости дёргал себя за бакен. Плотник уравновешенно приглаживал уравновешенную, изрядно потную лысину. Солдат тихонько кряхтел. Кучер грустно глядел в пол. И прочие. Молчали. Молчание затягивалось. У меня аж пятки зачесались. От тишины. Тишина, знаете ли, такая смешная вещь. Слыхал я на днях. Одна баба уплатила половину хозяйства своего. За лечение тишиной. А не ровён час – и больше бы отдала. Случай помешал. Померла. Неожиданно. Помогло лечение. На тот свет отправиться. Дела.
Наконец. Дождались! Сколько можно молчать? Выступил Писарь. Мудрец. Обращаясь к <…>.
– Так. Честная братия. Усыновлять тогда будем, Могильщик? А? Официально. Чево молчишь. Аллоха, Гавайи! До тебя дело касается напрямую. Ради твоего ребёнка и пришли. В такую даль. По жаре пёрлись. Комаров ночами кормили. Решать надоть. Да поживее! А не ртами мух ловить. Чево стоим? Каво ждём? Усыновляем? Могильщик!
Могильщик крякнул и почесался. А жена его почему-то заплакала. Я ничего не понял. Ей-богу! Разве можно женщин уразуметь? Сея есть величайшая загадка природы. Почему они вечно рыдают. По поводу и без повода. Лишь бы разрыдаться! Была у меня любимая женщина. Когда-то давно. Она рыдала лишь однажды. В результате скоропостижной кончины её отца. А так. За десять лет. Ни единожной слезинки у неё не видал. Ах, какая женщина. Какая женщина! Бросила меня. Слава богу. Тоже умная оказалась! Тоже неудачник не нужен. Так о чём бишь я? Стоим. Молчим. Та рыдает. Вмешался и Чиновник. Наконец-то. С красной рожей. Напомнил о себе. Заорал опять. Ни с того ни с сего.
– А я вам о чём толкую? Божьи люди! Уже два часа кряду пытаюсь донести. Мысль. До мозгов ваших сельских. Непонятливых. Времени моего драгоценнейшего украли сколько! Безобразие. Усыновлять ступайте в свою Канцелярию! Глаза б вас не видели. Идите отсель! С богом! И дело с концом. До меня не касается! – злобно вытаращился на нас зенками. А какого цвета глазья у Чиновника, я не приметил. Бумагами завалено угреватое значительное лицо совершенно. Значительный Человек! И продолжает наступать. Орать. Рычать зверюгой. Законы перечислять. Законник. Ёмаё.
– И ещё моментик. Немаловажный. (Рычит Чинуша!) Ежели усыновлять, то вообще не имеет никакого значения, Синий он или не Синий. Абсолютно не важно. В таковых случаях Синих и на учёт не нужно ставить. (Даже если б он и был у вас Синим. Но он ведь не Синий!) Усыновить можно любого. По закону. По. З А К О Н У. А законы для всех равны!!! Вот такие дела… Чинуша ваш поселковый – бестолочь юродивая! Тупорылый навозный жук!! Не мог вам сего растолковать? Доходчивым языком. Говорю же. Он где обучение вообще проходил?! У Законников хотя бы год службу прежде нёс?! Аферист! Самозванец!! Прощелыга, говорю!!! Отправил в Город целую орду. Да ещё и с детьми малыми. Баран! Прохиндей!! Вы зачем ко мне пришли? Это ж форменное безобразие! Это ж ни в какие ворота!! Это ж неслыханная дерзость!!! Это ж возмутительно!!!! Скажите спасибо, что недосуг сейчас. Дел по горло. А то б. Непременно. Ога. Бумагу направил, говорю. Куда следует. И всех на плаху. К Палачу. Без разбирательств лишних. И без разговоров. Баста! Надоели!! Убирайтесь!!! Спасибо скажите и вон отсюдова!!!!
И сказали. Спасибо. Беззвучно. Безмолвно. Попятились в поклонах. В две погибели согнувшись. С шапками в руках. Попами вперёд. К двери. С вещами на выход. Бондаря потянули силой. Уходить не хотел. Повезло. Раздобрился Чиновник. С миром отпустил. На все четыре стороны. Живых. То ли потому что знакомых старых встретил. Писаря с сыном рыжим, пучеглазым. То ли. Действительно. Потому что не досуг ему. Из-за загруженности/натруженности величайшей. Из-за сами знаете Кого. Бог весть! Повезло. А не то орал бы, верно, как потерпевший. И Бондаря уже не смогли бы удержать. Набросился бы на Чиновника с кулаками. (А кулачищи у Бондаря будь здоров! Аки у папашки моего покойного. Хорошо припоминаю евойные слащавые кулачки. Как вмажет, бывало, по морде. От души. Приложит. С размахом. Весело. Задорно. И разговор короткий. Такое не забывается. Ребёнком будучи ещё. По детству. Память хорошая. Тем более ни дня и трезвым батю не припоминаю. А не скучаю по детству. Эх, детство, детство! За что же ты так со мною?) Ещё не известно, чем бы дело кончилось. В тюрьму загремели бы всем скопом. Вместе с детьми, нидайбох. А оттуда сразу… действительно… – на плаху к Палачу! (Вот тоже профессия знатная, доложу я вам. Палач! Ого-го. Значительно. Звучит.) Повезло. Выбрались невредимыми. Целёхонькими-здоровёхонькими. Бог помог.
Ну, поехали дальше. Закончилась сцена с Чиновником (первая и последняя; то бишь вру: вторая и последняя; в начале же второй части романа была другая сцена с Чиновником, нашим поселковым… я позабыть успел). Давайте дальше. Дальше.
Двинулись мы потихоньку домой. Собрали еды в дорогу. Где-то перекусили. Где-то ворон ртом посчитали. Где-то несносную болтовню Рыжика перетерпели. Снупчика легче выносить, когда он невыносим. И рот не закрывается. Ни на секунду. (А моя покойная матушка, кстати сказать. Любила в детстве Звёзды в небе считать. С подружками. Сидя на крыше. Поздненько домой возвращалась. Позднёхонько. Звёзд же много! Покуда пересчитаешь все. За что, по справедливости, получала по мордасам в свою очередь от своей покойной матушки. Та, бедняжка, совсем не была Романтиком! Посему и дубасила. Дочуру. Насилие передаётся из поколения в поколение. Система воспитания наследуется. Традиция. Закон. Ну. Дело прошлое. Дело молодое. Господь вам всем Судья.) Короче. Где-то. Где-то. Как-то. Как-то. Детей на клячу закинули. А кляча газы пускала. Испражнялась без конца. На нервной почве. Хвостом дрыгала. Мух назойливых отгоняла. А мы. Что мы. Поторапливались. Соскучились по дому зело. Я соскучился. Особливо. Поскорей бы домой! Пора.
Обратно возвращались уже. Слава богу. Без приключений. Правда. На месте, где оставили сломанную телегу Кучера, ничего, конечно же, не обнаружили. Если б чего и было. Доставили бы до нашей деревни. Но. Увы. Всё растащено. Разграблено. Ни единой щепки не осталось. Никто и не удивился. Ясное дельце. А Солдат, размахивая ржавым штыком и слюной строго брызгая на метр вперёд, опять завёл шарманку про дорожных бродяг и разбойников. Лесных робингудов. С больших и малых дорог. У коих. Излюбленное занятие – носиться по лесу с луком и яйцами. Песню старую запел. Ну и ладно. Пусть себе брешет. А мы. А что мы. Пошли не торопясь дальше. Дня через два уж домой вернулись. В отдалённые наши Губернии. Или через день. Но точно не через три. Не упомню. Наконец-то. Дом. Милый домик. Я устал. Честно признаюсь. Замучился. Соскучился. По правде. Вдали от краёв рОдных всегда, знаете ли, чувствую себя ужасно. Даже слОвы рОдные забывать зачинаю. На душе неспокойно. Кошка какает будто. И пукает. На сердце. А по возвращении радуюсь. Зато. Щемит приятно что-то в груди. Приятное. Услада. Летописцы, наверное, обозвали бы эмоцию сию непонятливую, невразумительную. «Любовь к Отечеству». Такие дела. Ладно. Не стану отвлекаться. Вас раздражаю. Лирическими отступлениями. Ненужными фиоритурами.
Короче говоря. Пришли. Притопали. С неделю, верно, отсутствовали. Никак не менее. Я не считал. У других не интересовался. А кто считать умеет? Писать не могём. Неужто считать, думаете, сдюжим?! Ерунда. Сколько-то точно отсутствовали. Шлялись. С приключениями всякими. Бог знает чего такое. Эдакое. Короче говоря. В итоге. Дотопали. Дома. Ура.
(Люблю свою Родину. Жестокую, нищенскую, коварную, абсурдную. Но всё же. ЛЮБЛЮ. А ежели кто из будущих Читателей заподозрит в обратном. Сразу предупреждаю. Ошибка это. Сурьёзная ошибка. Ваша Читательская «недомыслия». Заблуждение. Так и знайте! Да.)
А мы-то дома ужо! Напомню. Ура!
Снуп первым долгом понёсся вперёд узнавать новые сплетни. [Удалился в Закат. Роняя тапочки.] Чего такого-эдакого на селе приключилось, покуда мы отсутствовали. А новость-то была. Одна новость. Точно прискакала. Но зато какая! Ого-го!
Оказывается. В наше отсутствие. В отдалённые наши Губернии. Ни с того ни с сего.
Приехала на село Учительница.
Учительница. Помощник. Наставник.
Сейчас расскажу какую вещь вам. С ума сойдёте! Удивительное приключение. С-ног-сшибающее. Событие века, можно считать. Доложу я вам. Мягко сказать если. Да вы и не поверите. Я и сам бы не поверил. Представляете… Оказия! Казус. А вот, собственно говоря, как всё произошло. На самом деле. И что произошло. Подробно изложу и поясню.
По видимости, г-н любезный деревенскому сердцу Учёный <к сожалению, скоропостижно покинувший нас в конце первой части романа – увы!! – и ах..> всё же успел переоборудовать немного или которым-то способом перестроить/переделать/превратить свою бывшую хижину под/в новую Школу. Школа! Неслыханно!! Приладить. Переустроить. Наверное. Предположительно. Повторю. Предположительно. Я-то не в курсе. И никто лично не видал. Толком ничегошеньки не знали. Не ведали. Слыхом не слыхивали. Посему и не поняли. Не уразумели. Откуда ноги растут. Но. Учёный. Товарищ. Друг. Романтик. Аккурат перед отъездом. Подарок всё-таки оставил. И какой! Прожектов у него, как я вам уже рассказывал ранее, много разных имелось в наличии. И приехал с саквояжем, набитым папками, мудрёными словцами, каракулями, иероглифами. И носился же вечно по селу со всякими различными чертежами. Рулонами-бумагами, свёртками. Бог знает ещё с чем. Поди разбери. Энтузиаст! Активист. Туда-сюда. Тудым-сюдым. С пропеллером в заду. Жаль. Убыл.
Что там конкретно в результате произошло, к сожалению, не можем вам в точности сообщить. Отсутствовали ибо. Да вот только. По возвращению. Глядим. А в доме Учёного проживает теперь некая Учительница. Совершенно для нас новый Человек. Откуда появилась она и по чьей директиве – никто, ясно, не ведал. Никто. Ясно. Не ведал. Никто ясно не ведал. В точности. В точности не ведал. И дом неожиданно превратился в Школу. Школа! Чудеса в решете. Подивились дружно. Хоть эмоции сильные не приняты. В наших отдалённых Губерниях. Но даже Бондарь удивился. Закрякал. Уточкой. У нас отродясь уж той школы сколько лет не водилось! Погорела – и дело с концом. Или без конца. Лет десять тому уж. Ну, двадцать точно. Не больше тридцати. Или десять. Верное дело. Неучами тёмными существуем. Невежами и невеждами. Необразованными. Невежественными. А тут. Вдруг. Тут вдруг. Тут вдруг неожиданно. На тебе. Получайте и распишитесь. Сюрприз. Учительница. Приехала. Прибыла. Детей грамоте обучать. Видно, любит нас Создатель. Вспомнил. Дела. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Как любила когда-то поговаривать моя престарелая бабушка. (Эх, бабушка, бабушка… Где ты сейчас. Как ты сейчас. Зачем выбрала себе такую суровую долю. Умирать вдали от родных и в одиночестве… На чужбине.)
Учительница была очень строгая и молодая. Очень молодая и строгая. (Или мне привиделось? Но. Я такой её запомнил. С памятью у меня, вы знаете, прям беда. Прям дыры. Дыра на дыре. Сплошные провалы.) В пугающих строгих толстенных очках. В роговой оправе. С толстенными стёклами. (И с пухленькими щёками!) Из коих она строго зыркала насмешливым косым глазом. Но строгая и злобненькая не с учениками вовсе (а вы что подумали? ахха), а с их родителями. Родичами. Её боялись все, кроме детей. Страху уже успела нагнать недюжинного. На поселян. Когда успела-то? Только ж прибыла. С прибытием, кстати! Добро пожаловать. Новый персонаж. Ну. Люди тёмные, что с них взять! Боялись и уважали, разумеется. Г-жу Учительницу. У нас на селе на всех образованных людей с профессией снизу вверх смотрят. Разиня рот. Раззявя варежку. Побаиваются. Поскольку таковых не досчитаться. Писарь. Доктор. А теперь вот. Ещё Учительница. Которую. Как ни странно. Больше всех боялся почему-то именно Доктор. Отдельная история. Отклониться придётся. Опять. От основной линии повествования. <Ретроспекция!>. <Ретардация>. <Интермедия>. <Интродукция>. <Мантисса>. <Мантра>.
Уточняю. Исключительно для вашего уразумения. Доктор страшно переживал, конечно, хоть и не выказывал никоим образом своих истинных чувств. <Меланхолик. Интроверт!>. Переживал. Да. Из-за отъезда Учёного. Ведь. С той поры он лишился единственного образованного собеседника. Если не сказать даже больше. Лишился единственного друга. И затосковал бы. Навеки. Непременно. Ежели б не являлся меланхолически настроенным Философом по жизни. (Стоиком. Скептиком. Циником. Агностиком. Аналитиком. И Критиком. Одновременно! Представьте себе. Вот Человек. – Не Человек. Человечище!) Привыкшим все без исключения происшествия/события/казусы/неприятности принимать как должное. Стоически. Скептически. Цинически. Аналитически. Критически. Тоскливо, понятно, среди нас, тёмных неучей, болтаться. Но жить-то надо. Жизнь – она всегда продолжается! Вот Доктор и тосковал. Тихонечко. Сам в себе. Вещь в себе. Феномен.
А тут вдруг. Событие. Ситуация.
Когда подъехала Учительница. И принялась обустраиваться в Школе. Доктор с интересом и огромным любопытством наблюдал за тем многославным/достославным процессом. (Долгожданное событие. Поистине. Будто бы лично самого Доктора касающееся. А чего? Всё может быть.) Навещал её довольно часто. Захаживал. Заглядывал. Под любым предлогом. И без повода. Якобы случайно. Церемонно. Почтительно кланяясь. Сгибаясь в две погибели. Аккуратно шаркая ножкой. Даже чёрный плащ свой снял! И вообще любопытство начал проявлять недюжинное. Ко всему, так или иначе с новою поселянкою связанному. Ко всему, чего до неё касалось напрямую. Или же косвенно. (А до него, кстати, вообще никак не касалось.) А она. А что она. Насмешливо стреляла в «г-на Дохтура» слегка косящим глазом сквозь толстенные стёкла своих роговых строгих очочков. И иногда ещё колкости разные бросала. На его вежливые замечания. Швыряла в ответ крепенькие словечки. Дразнила. Злобно. Язвительно. Маленький вредный тролль. Ой-ой-ой. И Доктор… как бы правильно выразиться… не то чтобы пугался… скорее – робел, тушевался. Хоть и образованный. И с профессией! Но вдруг тушевался. Дорогого стоит, доложу я вам! Ого-го.
(Справедливости ради. В скобках замечу. Учительница вообще-то строго и язвительно обращалась ко всем без исключения зрелым поселянам. Всё взрослое население одинаково страдало. И пугалось. Язвочку сию в очочках. Шарахались. Но Доктору почему-то казалось. Что. Именно к нему она была особенно строга. Именно с ним она представлялась особенно злобненькой. Раздражительной. И пр. Как-то так. Не вполне объективная оценка Доктора. Но что поделать. Хотя. Каковые там мыслишки бродили в светлой голове г-жи Учительницы. Мы-то откуда знаем. Нас даже Могильщик в свою башку не пускает. А ведь он главный герой романа.)
Так вот. Чего уж говорить про остальных наших «тёмных» поселян. Приходили они за детьми в школу. Понятное дело. Из любопытства сначала целыми толпами валили. Даже те, каковые бездетные. Любознательность страшнее голода! Заглядывали в помещение, с интересом наблюдали за «процессом обучения». Ничего абсолютно в нём не смысля. Не понимая. В толк не вбирая. Ни в зуб копытом. Не в коня кормом. Ни в луг, ни в болото. Значить. К примеру. Поясню. Чтоб. У вас понимание возникло. Раз как-то заходят. И родители, и просто зеваки любопытные. Вместе с ними. Всем скопом. Толпою. Осторожно вваливаются в класс. А дети вместо грамоты. Не пойми чем заняты. Ей-ей-богу. Я сам ничего не понял, когда мне рассказали. Сидят. Глаза выпучили. Рожи скорчили. Гогочут. И. Синими чернилами себе животы раскрашивают. И руки, и лица. Бог знает что за фигня такая. Аватарная. Вошедшие постояли. Родичи. Зрители. Свояки. Свойственники. Молча. Подивились сему безобразию. Аватарному. (А детишки только не шипят разве ещё: «Уходи! Ты здесь чужой!!») Во дела. Почесали животы в величайшем смущении. Молчание затянулось минут так на сорок. Вороны каркали на улице. Мухи жужжали. Дети гоготали. А кто-то из родителей вдруг робко спросил:
– А енто чаво ж такое-эдакое здеся делается-творится, уважаемая г-жа Учительница? Удивляться не переставаем!
– А это дети изображают Синих Животов! Сами разве не видите??? Почему вы мешаете???!!! – строго отвечает <почти кричит> Учительница и зыркает недовольным язвительным глазом в сторону нерадивых, непонятливых родственников. А те лишь рты разевают. Мух вылавливая ртами. Не понимая ничего, естественно. Что тут скажешь. Ни в сказке сказать, ни пером описать! Как любит поговаривать моя престарелая бабушка. Любезная сердцу. (Ой, я же про бабушку уже упоминал. Забыл. А у вас есть бабушки? Любите их больше!)
А иногда дети, притворяясь, будто рисуют, раскрашивают или старательно выводят буквы/цифры, на самом деле тыкали друг другу в глаза, уши и прочие части тела перьями и угольями для письма. Раз кто-то из самых смелых взрослых попытался было вновь указать Учительнице на сие откровеннейшее безобразие. Опять же. Робко и вежливо. Услужливо. Аккуратно. Но та дюже не любила, когда в «процесс обучения» посторонние мешались. Свидетелей работы своей не жаловала. В тот раз уже не выдержала. И грозно рявкнула робкому смельчаку:
– Уйдите! Не отвлекайте! У вас своих дел нет? Заняться нечем? Совсем-совсем?? Совершенно??? Сейчас я работу вам найду. Вы мешаете воспитательному процессу! Да что ж такое. Безобразие. Неслыханно. Невозможно работать в таких условиях! Жуткая обстановка!! Понятно, почему Школу не строили столько лет. Невозможно работать!!! А тут ещё и клопы у вас! И мухи летают. Тараканы ползают. Кроты роют. Крысы грызут. Отвлекают… Вон! Все вон!! На выход!!! И немедленно!!!!
(Справедливости ради. Опять же. Не в обиду Учительнице будь сказано, боже упаси!! Отмечу: нет у нас никаких клопов. В отдалённых наших Губерниях. То в Городах. Полно! Навалом. А у нас – нету! Ни-ни!! Тараканы ежели только. Мухи. Крысы. Блохи. Лягушки. Но не клопы! Не клопы. НЕ клопы. Попрошу это учитывать!!)
И родители вместе с другими зеваками в страхе разбегались. Подальше от ужасного недовольного рыка. От разгневанной язвительной особы. А впереди всех нёсся Доктор. Пятками сверкая. Хотя. Ему, как кажется, меньше других хотелось убегать. Уж больно интересовался «воспитательным процессом». Любопытным, увлекательным «процессом обучения». Или же той, кто сей процесс активно налаживает. В жизнь претворяет. Поди разбери. Мудрёные дела твои, господи. Не перестаю поражаться. Кто бы мог подумать! Доктор!! Самый ярый женоненавистник на селе! Непримиримый мизогинист. Хуже Плотника. (Ну, с Плотником история понятная. Тот, после того как ему женщина кусочек хлебушка с солью вынесла на обед. Можно сказать, потерял вообще веру в Любовь. Утратил совершенно. Во что-то светлое. Перестал верить. Она, можно сказать, растоптала и уничтожила в нём ту самую веру. В женщин. И прочее. Ни много ни мало. У н и ч т о ж и л а! И делу конец! Потеряешь после такого. Веру и Надежду. Немудрено!) А Доктор. Противник Любви. Надежды. И не только. Противник вообще всего, что нельзя объяснить с помощью Науки. Человек научного склада! Учёный. Образованный. Агностик. Циник. Скептик. Аналитик. Критик. Ни богу свечку, ни чёрту кочергу. И вдруг такая неприятность. Неожиданность. Заинтересовался «воспитательным процессом». Глаз не оторвать… Хуже юнца неоперившегося. Бегает. И чуть не в щёлочку подглядывает. В класс заглядывает. А дай волю – сам бы за первую парту уселся и руку тянул отвечать урок. Эх. Оказался бы сейчас рядом с нами любезный сердцу г-н Учёный. Хохотал бы пуще всех! Ей-богу. Жаль. Скрылся Учёный. В небытие. А я тоже по нему скучаю. Кстати. В юности своей. Как сейчас помню. Я сам был очень на него похож. Ей-богу. Романтик. Верил в Любовь. Да. И сейчас бы от друга не отказался. Похожего. Вроде смешно. Интересно. В зеркало смотришь на себя молодого. А сам уже старик. Одной ногой в могиле. Хотя. Дружба давно не является для меня чем-то актуальным. Постепенно, с возрастом. Одиночество берёт своё. Отвоёвывает позиции. Выкидывает всех людей с жизненных радаров. Никто теперь не нужен. Нашлась бы только любимая моя. Где же она. Да нет её. Не существует. На страницах романов разве. Собственных. Собственного сочинения. Придумал. Фантом. И ищу призрака. И в каждом женском персонаже. Частично. Воплощаю черты несуществующей невесты. Собирательный образ получается. И опять я отвлёкся! Да что за напасть!!
Недорассказал ведь про новую героиню. Закончить надобно знакомство.
А дети Учительницу полюбили. С удовольствием в школу бежали. После работы, правда. С утра родителям помогали. Профессии ихние перенимали. Делу семейному обучались. А с обеда в школу неслись. Со всех ног. Бузить там и безобразничать. Синих Животов из себя изображать. Хулиганить. Дети есть дети. У меня их никогда не будет. И жены не будет. Невозможно полюбить. И теперь даже не могу вам поведать, хорошо то. Али же плохо. Сам не знаю. Поди разберись.
(И вечно отвлекаюсь! Моё вообще житие почему-то получается. А не Могильщиково. Кошмар. Катастрофа. Читателю ведь про Могильщика интересно. Не про меня.)
Ну. Как бы там ни было. А мы-то вернулись. Из Города. Пора и о себе напомнить. Заявить. В том числе. О правах на своё существование. Место под палящим солнцем. Отвоевать. Между прочим. Пока суд да дело. А то про нас уж позабыли Читатели. Про наш Великий Поход. В Город. Зачем ходили? Чего искали? Бред бредовый. Бредь-звездь. Вспомнился вопрос Чиновника. Почему-то. Вы зачем ко мне пришли???
А вы зачем читаете мой роман?:)
Снуп всё село пулей обежал, местные сплетни на хвосте принёс. Про наш «поход», естественно, всем и каждому поведал. В красках описал. Наврал ещё с три короба. Отсебятину добавил. Присочинил. Красиво не соврать = истории не рассказать. Себя главным героем, понятно, выставил. Народ собрал. Наши новости всем подробно доложил. Вот прям о-о-очень подробно! Да какие там новости! Сходили ни почто, принесли ничего. Правда. Встретили нас селяне тепло и радушно. Но сдержанно. Без лишних эмоций. Доктор, кстати. Слово тоже выполнил. (Слово держать надоть! Закон!) Бумагу официальную составил. Пришёл. В очереди терпеливо и стойко отстоял с утра до ночи два дня. Уговорил Чиновников поселковой Канцелярии повременить с решением. А тем, по-моему, уже и всё равно. До лампочки. То ли позабыли. Другими проблемами увлеклись. В ожидании Великого (…), Чьё Имя запрещено произносить всуе. То ли. Короче говоря.
Первым делом. Вернувшись. Наевшись. Натрындевшись. Намывшись. Отправились Писарь с Могильщиком прошение об усыновлении подавать. В поселковую Канцелярию. Писарь бумагу составил. Помог настрочить. Начирикал. Накалякал. Могильщик же, как и я, грамоте не обучен. Двух классов сельской школы не окончил даже. Доктора взяли с собою для пущей важности и надёжности. За каменной стеной. Бондарь тоже рвался с ними. В гости. К местным Чинушам. Но его, слава богу. Отговорил Плотник. Удержал. Обеими руками. За штанцы утянул. Ну и вот. Значить. Говорю. Рассказываю. Короче. Приходят, значит самое. К Чиновнику. Подают прошение. На усыновление мальчика бывшего Дохляка. Чиновник с недовольной брюзгливой рожей. В толстенной зелёной шинели. Поворчал. Конечно. Вякнул что-то. Злобное. Ни к месту. Больше для порядку скорее. Для пущей важности. Папками пошуршал на столе. Пером противно поскрипел. Часа два. Молча. Но прошение принял. Охотно. Действительно. Через два дня уже бумагу официальную получили. ДокУмент то бишь. Ответ. Директиву. Не соврал городской Чиновник. Ребёнок официально стал сыном и Наследником Могильщика. И, следовательно, Учеником оного. Конец делу венец! В каждом деле важен результат. После чего. Писарь вновь укрылся в своём доме. Спрятался от посторонних глаз. Пенсию доживать. Спокойно. В тишине. Вдали от бешеных соседей. С сумасшедшим сыночком. Удивительный человек! Странный… Мудрец. Затворник. Буддист? Ламаист. Любит человек уединение. И больше мы его никогда не видели.
А Кучер. Кстати сказать. (Чуть не позабыл про него. Надо ж вам досказать и Кучеровскую историю. Тоже. А то придумал героя. И вдруг. Не пойми, чем дело кончилось. Негоже!) Поселился у Плотника. На временных основаниях. По хозяйству помогал. Питались хоть и скромно. Но телегу новую колотили вместе. Недели две, верно, работали. Пахали. Мастерили. Усердно. Лошадёнку дохлую откормили. На наших скудных полях. Иссушённых невыносимой жарой. Погибающих под палящим зноем. Пахарь подсобил. Постарался. И добротную повозку сбили. На славу. Знатную. Плотник ведь тоже Мастер! И слово своё всегда держит. Намертво. Уговор дороже денег. Слова и поступки дороже золота. Короче говоря.
Скоро дела делаются. Не скоро сказки сказываются. Подоспело время убывать. Гостю. Бывшему попутчику. Стали собирать Кучера в дорогу. Всем селом провожали. Словом добрым. И советом мудрым. Чинно-благородно. Всё чин по чину. (Но без лишних эмоций. У нас свои порядки. Я уж вам сколько раз говорил. Не жалуем мы эмоции. Дела выше ценим, нежели слова. Поступки – вот что самое главное в жизни. А наговорить можно всякого. Разного. Красивые слова. И про Любовь, и про чувства бешеные, про влечение. Толку-то! От слов и пустых обещаний пользы нет. Красивые слова – лишь на помойку выкинуть. Дела надо делать. Молча. Поступки! Поступками Любовь доказывать. А не словами. Поступки!) Бабы пирогов напекли. На дорожку. А ежели, мол-дескать, работу в Городе не найдёт. Не приживётся там. Всякое в жизни бывает. Пущай к нам обратно возвращается. Благо семья у него всё равно отсутствует. Дома нет. Кто его где ждёт? Кому Одиночка несчастный нужен? Убивец поневоле. Примем радушно. Но сдержанно. Найдём ему и тут занятие. Без дела не останется. Работа на селе есть всегда. И новую профессию освоить можно. Пить надо меньше! И жизнь покатится с горочки. Лёгонько. Ой, што ето я. Опять отвлёкся.
Кучер дюже благодарил всех за помощь, разумеется. Кланялся. Вежливо шапку снимал. Перед женщинами. Уклончиво отвечал на приглашение. Важно кивал. Ни да, ни нет не сказал. А в глазах всё та же неизбывная тоска. Мировая скорбь. Тень задумчивости на челе. Девочку мёртвую не может забыть, видать. По всему. Будет мыкаться теперь. По белу свету. Сам себя не простивший. Никем не прощённый. Шлейф прошлого потянется. Чувство вины убивает. Жаль таких людей. Кто прошлое отпускать не умеет. У того и будущего нет. Отпускать – великий дар. Мало кто владеет им. Отпустил бы и я. Эх, зажил бы на славу. Не могу. Не отпускается! Боль внутри живёт. Напасть. Проклятие. Прощать не умею. Злопамятный. К несчастью. Когда же, проклятое прошлое, ты меня отпустишь? И Кучера жалко. Одним словом. Собрался в дорогу. Невольный убийца. Наш временный Гость. [А разве не все мы здесь временные Гости. На Земле грешной.] Сел на козлы. Прощаться пришло время. Окинул Кучер нас грустным глазом и сказал очень странную вещь. Очень. Странную. Весчь. Очень странную. Напоследок:
– Видно, д;лжно было <на роду написано> дитю невинному погибнуть. Чтоб мальчик ваш через енту самую оказию исцелился. Добро.
Мы молчали. Каждый в своих мыслях. Невесёлых. Никто не понял ничего. А Кучер, махнув рукой на прощанье, цокнул лошади своей, причмокнул-припукнул губами и немедленно удалился. В Закат. Стёрся из бытия нашего сельского. Скучного. До чесотки в пятках. Всё-таки. Странный человек Кучер. Странный. Все люди немножко странные. Больше мы его никогда не видели. И вестей никоих не получили. О судьбинушке евойной. Дальнейшей. Не ведаем. Городской житель. Не зря в Город рвался. Прижился в Городе. Али сгинул. Помёр от тоски. Пристукнул кто. Тать напал. Посему и не вернулся более. Бог весть. Ну и ладненько. Чего гадать почём зазря. Мало ли какие причины. Я признаю лишь факты. Аргументы. Доводы. Доказательства. Обоснования. Да и. Не про Кучера всё ж таки рассказ. Забыли уже. Бог с ним.
Жизнь пошла своим чередом.
Жизнь всегда продолжается. Мальчик бывший Дохляк. Как обычно. Ходит с Могильщиком на кладбище. В работе помогает. Молчаливо. Учится. Дружит с дочкой Мясника. Молчаливо. Бегают вместе в Школу к строгой Учительнице. Строгой с родителями, а не с детьми. Учатся. Чиновники успокоились и перестали цепляться к нам. Страху нагонять и нагнетать обстановку. Палачом пугать. На плаху сажать. Великим Визитом стращать. Рассосались страсти-мордасти. Затихарилось усё. Снуп носится по селу с розовым языком на плече. Нос свой везде суёт. Всё по обычаю. Бабы увлечённо пироги пекут. Пахарь ходит на поля. Рассказывает про урожай. Немногословно. Бороду поглаживает. Плотник плотничает. Каменщик занимается надгробиями. Приезжает часто на кладбище. Раздумчиво бродит меж могил. Дёргает за бакены. Соседи захаживают к Могильщику в гости. По-прежнему ведь продолжают захаживать. И суровый неприветливый Бондарь с суровою неприветливою женою. И бородатый Пахарь. Тоже с женою. С весьма скромною и немногословною своею женою. И лысый Плотник. Лысарь. Без жены. Холостяк ибо. Бог миловал. И романтически-упоительно настроенный Лодочник с невестою Кошатницею. По-прежнему невестою. И по-прежнему Кошатницею. Даже Каменщик иной раз заглядывает. Переговорить с Могильщиком о совместной их работе. Словом перекинуться. Посудить-порядить. Почесать бакенбарды с важным видом. И вкусных пирожков отведать. Кои жена Могильщика по-прежнему знатно выпекает. С мастерством и с душою. С любовью. Иным словом. Ничего не меняется. На селе. Одни и те же лица. Неприветливый Бондарь. Пахарь с женою-скромницей. Плотник-холостяк. Одни и те же пироги. С мясом. А мне сегодня странный сон приснился. Кстати сказать. Может, чуть позже вам поведаю. Если не забуду. Память! Жизнь, одним словом, движется куда надо и своим чередом. Мы ей не мешаем. Пущай себе бежит.
Лишь одно новое лицо появилось в сельско-будничном маскараде. Не считая Солдата, разумеется. Который. К слову сказать. Прижился у нас. На удивление. Но о нём после. Скажу несколько слов. В Эпилоге. Постараюсь не запамятовать. Нынче недосуг. Дождитесь. Ежели дотянете до Эпилога. А я сейчас про Учительницу, конечно. Намёки делаю. Возвращаемся к ней. А, собственно, что там с Учительницей? Ничего особенного. Учительница детей учит. Между прочим. (До сих пор пока не ясно, чему именно. И в чём суть «процесса». Учебно-воспитательного. Но «процесс» идёт. Полным ходом. Его не остановить. И сие есть, по-видимому, самая важная вещь. На данную пору.) Доктору колкости говорит. Тот в страхе убегает. Но вскоре возвращается. Упорно и упористо возвращается. Всё, иными словами, идёт прежним путём. Прежней чередой. Не отклоняясь. От намеченного курса. В отдалённых наших Губерниях ведь каждый следующий день похож на предыдущий. Будничная сутолока. Не отличишь. Посему. Поэтому. И потому. Жизнь шла своим чередом. Просто и без затей. Мы люди простые. Незатейливые. Семеро одного не пужаемся. Живём себе потихоньку. Дела делаем. Пироги жуём. Громко чавкаем. Рыгаем. Сплетни выслушиваем. Философские вопросы обсуждаем. Никого не трогаем. Будь как будет! Бог в помощь. И вам – тоже. Счастливой спокойной жизни желаю!
Ну и я. Был бы не я. Разумеется. Коли на том заканчивать. Повестушку. Тут ведь дело какое. Папаша мой. Слава богу, ныне покойный. Хоть и был прости господи… <далее вырезано Цензорами из романа неприличное крепенькое словцо; неприлично крепенькое> <…>. Но сказки рассказывать он умел. Факт! Неоспоримый. Сказочник! Великий Сказочник. (Кстати. Вы не слыхали? Поговаривают, будто бы Сказочники часто несчастным доверчивым женщинам сердца разбивают. Сначала охмуряют. Задуривают/задурманивают голову своими глупыми сказками/баснями/байками. А потом бросают.) И единственная стОящая вещь. Коей. Успел меня батяня обучить. (При жизни. Прежде чем в могилу свалиться по пьянке очередной. Набухался. Пьянь гидролизная. И шею себе свернул. В навозной яме. А туда ему и дорога!) Истории повествовать. Нужная вещь. Он мне часто повторял (и по пьяни, и по трезвянке!!):
– Сын. Запомни. Важное дело скажу. Красиво не соврать – истории не рассказать. Факт? Факт! Но в историях не то важно. Не самая главная штука – наврать с три короба. Понапридумывать. Присочинить. Отсебятинку добавить. Изюминку. Ажиотацию. Приключению. Казуистику. Софистику. И прочее. Прочую галиматью то бишь… А знаешь, что самое важное в сказках? Сын. В них обязательно должны происходить некоторые события! Которые-небуть события. Важно! Вот и запомни! Самое важное! События!! Факты! Не забывай про события. Никогда не забывай про события. Про динамику сюжета. А коли не умеешь приключенья сочинять – не суйся в дело сие. Не твоего оно ума! Занимайся которой-небуть другой ерундой. Короче говоря. Обоснуй! А не можешь обосновать – не снуй! Почём зазря!! Запомни!!!
Ну я и запомнил. Конечно. На всю жизнь. А чево делать? В моих историях всегда прослеживается некий сюжет. Хоть я и грамоте не обучен. Но не совсем дурак! Ещё. Мозгёнка маленькая имеется. Ползает там какая-то одна червяковская извилина. Кое-что смыслю. В литературных делах. Так вот. События. Так вот события. Должны происходить события. Факты. Аргументы. Которые-небуть события. Обензательно! Непременно! Спасибо тебе, батя! За добрый совет. За то, что по детской малой роже дубасил кулачищем и в морального урода превратил, лишил возможности создать свою собственную семью, – за енто спасибо не скажу, разумеется. Но вот за сказки. СПАСИБО! (Матушке моей тоже. Ныне покойной. К величайшему моему огорчению. Тоже. Раз уж разговор зашёл. Спасибо. За другое, правда. За глаза её добрые, серые. За милый голос. Певучий, мелодичный. Больно. С вечным чувством вины жить больно. Обижал я тебя нещадно, мама. И прощенья не успел попросить. Теперь уж поздно. Снись почаще, мама! Я рад тебя увидеть хоть во сне. Слава богу, отец не снится. Повезло. Такую морду ненавистную углядишь – блевать потянет! Вечно пьяная опухшая вонючая рожа. Икающая. Кабанья харя. С маленькими поросячьими заплывшими глазками. Прощенья просим у Читателя. За подробности. Ненависть сильна! Толще, чем лёд. Ничего, к сожалению, не могу с ней поделать. Отпусканье – великий дар! Не владею. И собой не владею. Болен. Даже лечился. Правда, бесполезно. Ведь отца я тоже люблю. До сих пор. Всё же отец. Батя есть батя. Другого не было и не будет. Да. А лечение. Да. Бессмысленная весчь. Некоторые вещи можно вылечить лишь Любовью. Но об этом позже. Вскользь упомяну. Ежели не позабуду. И не про меня вообще-то рассказ. А про Могильщика. Так что… Дурацкие лирические отступления! Ёмаё.) Продолжу, пожалуй.
Всё бы хорошо. Но тут. Вдруг. Неожиданно. Но тут вдруг неожиданно. Произошло необыкновенно странное происшествие. Странное и удивительное. Приключение. Приключилось. Случился опять случай. Непредвиденный. Я бы так даже сказал. Не побоюсь никаких слов!
Бог знает что творится на свете белом, дамы и господа! Иногда вовсе нет никакого правдоподобия. Щас я вам такое опишу. Никогда не поверите. Ежели не лично я Свидетелем очутился. Никогда не поверил бы. Никому. Даже самому авторитетному источнику. Даже Снупу. А некоторые вещи, промежду всего прочего, нужно непременно видеть собственными глазами. Бысть Свидетелем! Так сказать. А то живёшь-живёшь. Себе. На белом свете. Света божьего не узришь. Ничего не происходит. Ничего интересного. Необычного. В носу ковыряешь. Пукаешь. Рыгаешь. Скукотища! Жизнь тянется дохлой клячей. Тараканом по стене ползёт. Лучи солнечные лица не касаются. Мыши на роликах катаются. Кроты роют ямы. И зайцы с толстыми наглыми щёками рассиживают на моих морковных грядках. И нет поцелуев. Ни высших, ни низших. Чем ниже Любовь. Тем выше поцелуи. Жизнь не целует. Никто вообще не целует. Так ведь. И удавиться можно. Со скуки-то. Ей-богу. Мне. Не помню кто. Сказал как-то. Давно. Тоска лучше, чем скука. Что может быть страшнее скуки? Истина! Совершеннейшая истина! Даже Одиночество и тоска предпочтительнее, чем скука. А вот что, собственно говоря, произошло. И с чего всё началось. По порядку доложу.
Сцена с Ключницей. (Первая и последняя!)
Во-первых. Я не помню даже, а с чего всё началось. Вроде так. Али не так. Память = зараза. Короче говоря. Отправился Могильщик то ли к Плотнику, то ли к Каменщику. Или к Пахарю? Бог знает. По делам. По обыкновению. Мальчик бывший Дохляк, конечно, с ним. По обыкновению. (С недели две уж, верно, прошло. Или больше. Не помню. Не важно. Как из Города мы воротились. Зажили спокойно. Чин по чину. Благородно.) Идут. Значит. (И дела идут!) Отец с сыном. Молча. Размышляют. Каждый о своём. А куда идут-то. То ли к Каменщику, то ли к Плотнику. Или к Пахарю? Бог знает. Сами вряд ли знали и понимали. Куда и зачем. Идут, значит. Главное – двигаться вперёд. Но не спиной вперёд! Жизнь не стоит на месте. Проходят мимо дома Ключницы. Той самой. У которой. Зелёные Башмаки дочку увели. Ещё в первой части повести. Я вроде вам рассказывал. То ли младшую, как у Мясника. То ли среднюю. Да я и сам уж не упомню. Надо у Ключницы спросить. Вообще сколько у неё детей? Уточнить. Но. Недосуг. Она эпизодический персонаж. Что мне её дети? Вообще сейчас не до детей. Такие дела. Творятся. Значит. (Ключница. Кстати. Тогда дюже переживала. Если помните. Нам Снуп поведал. В истериках билась. Истерическая дамочка. К Доктору бегала. В ноги упад;ла. Наивная дамочка. А что толку. У многих пропавшие родственники вернулись от Зелёных. Все мёртвые. Доктора не разумеют природу сего странного расстройства. Зачем их зря беспокоить? Посему. Закрываю скобку.)
Какой я всё-таки косноязычный. Просто ужас! Вечно всё забываю. Отвлекаюсь. Напасть! Ключница? Ключница! А от чего у ней ключи-то хранятся? Уж точно не от женского счастья. И не от мужского. Женские в брюхе у рыбы ибо. А мужские. В брюхах у женщин. Верно. Короче говоря. Могильщик с сыном-молчуном. Бывшим Мертвяком. Подходят, значит, к дому той самой Ключницы. С непонятно какими волшебными ключиками. Значит. Постоять там покуда решили. Во дворике. Пока не сообразят, куда им дальше стопы направить. Колени двинуть. Косточками похрустеть. И чего делать. А чего делать. Делать-то всё равно нечего. Делать-то всё равно надо хоть что-то. Когда не ведаешь, куда путь держишь. И Кто ждёт за поворотом. Везде стоять приходится. Размышлять. О том. О сём. О жизни нашей печальной. И прочая. Ну и вот. Стоят, значит, у домика Ключницы. Размышляют. А та. Аккурат. Девочку мёртвую вывела на двор. Дочку. На лавочку посадила. Солнышком подышать. А девочка. Мертвее мёртвых. Доложу я вам. Совсем мёртвая, одним словом. Сильно мёртвая. Чтоб вы понимали. Вот вообще-вообще мёртвая. По самый край. Сидит. До солнышка ей дела никакого нет, естественно. Глаза бессмысленные, пустые, страшные. Мертвецки-мёртвые. Дохлые. Бездвижно просто сидит. Без выражения. Не шелохнётся. Ключница вокруг неё ходит. Приговаривает. По привычке разговаривает. Сама с собою скорее. С девочкой-то. Равно как с покойницей беседы беседовать. Та же польза. Прохаживается, значит, Ключница. По двору. Причитает. Ахает. Охает. Вздыхает. И тут мальчик. Бывший Дохляк. Вдруг. Неожиданно. Вдруг неожиданно. Мальчик бывший Дохляк. Подходит и садится рядом с мёртвой девочкой. На лавочку. Без приглашения. Сел и сидит. Сидят. Вдвоём. Молчат. Ну. Прошло, наверно… Нет, точно не скажу вам. Время относительно. Время давно здесь не воспринимается. Оно является некой независимой субстанцией. Мистической стихией. Которая. Живёт по своим собственным циклическим разумениям и законам. (Растягивается, удлиняется или, наоборот, укорачивается. Мы привыкли и не обращаем внимание.) А дети? – Тоже живут по своим законам. Везде законы! Где покой? Не найти тебе покоя. Не отвлекайся, Летописец!
Сидят, значит. Детишки. Посидели рядышком молча. Никто и внимания поначалу даже не обратил. Подумаешь, дети. На лавочке. Эка видаль. Ключница. К слову сказать. Могильщика в дом приглашала. Хотела накормить, видимо. Угостить. Раз уж мимо проходил. Но тот молчаливым жестом отказал. Стоял. Кряхтел. Потел. Шапкой пот с лица утирал. Чесался. Живот и попу начёсывал. В паху зудит от жары. Сына ждал. А мальчик. Бывший Дохляк. Чего. Да ничего. Сидит. Себе. Да сидит. Молчит. Да молчит. Конфуз невероятный! Никто не поверит. И тут вдруг. И тут вдруг девочка. И тут вдруг девочка, мёртвая дочка Ключницы. Говорит матери. И тут вдруг девочка, мёртвая дочка Ключницы (той, у коей ключи неизвестно от чего хранятся), говорит матери:
– Мамочка! Принеси нам с мальчиком поесть. Мы голодные.
А глаза у ней такие светлые-пресветлые. Вдруг сделались. Сам лично видел. Мимо проходил. Солнечные. Радостные. Как у всех счастливых детей. У живых детей. Дети должны быть счастливыми. Всегда. А кто мешается в ихнее счастье. Того душегуба даже убить мало! Слишком лёгкое наказание.
Ой, чаво тут началось, уважаемые дамы и господа. Не описать.
Ключница где стояла. Там наземь и рухнула. Сначала просто ошарашенно рот разинула. Руками всплеснула. За боки ухватилась. Мухи ей в рот залетали. Затем. На земле лёжа. В истерике забилась. Ногами задрыгала. Заголосила не своим голосом. Завопила. Заистерила. Полоумная. Могильщик вздрогнул. Я вздрогнул. Народ услыхал. В округе. Начал сбегаться. Поползли отовсюду. Тараканами голодными. Муравьями любопытными. Крысами востроносыми. Нюхастые нюхачи. Соседи. Случайные прохожие. Интересно, конечно же. Что, да чево, да как. Да откуда, да почему, да зачем. Чё творится? На белом свете, дамы и господа. Всё нужно знать! Любопытно ведь. Собрались ватагою. Тимуровскою бригадою. Архаровцы. Будёновцы. Молодцы. Стахановцы. Стоят. В рядок. Судят-рядят. Языками вертят. В разные стороны. Головами качают. Туда-сюда. Тудым-сюдым. Животы в удивлениях великих начёсывают. Гул-шум-гам. Я тишину люблю!
А мимо как раз проходили ещё Доктор с Учительницей. Видимо, тот её встретил из Школы и теперь провожал куда-то. По делам. Тихонько о чём-то дискуссию вели. У Доктора, правда, ступор. Умственный. Слова выговорить толком не могёт. Позабыл слова. Руками на ходу жестикулирует активно. Подбородок философически чешет. А Учительница лишь откровенно смеётся над ним. В общем, вполне увлечённая беседа. Пока подходили. Не видели издали. А тут такое. Остановились. Понятное дело. Случайными свидетелями странной сцены. Удивление нарастало у всех без исключения присутствовавших такое. Что даже про Ключницу позабыли. Основательно. Никто в её сторону не смотрел. Глядели на ожившее Чудо. На ожившую девочку. А та, между тем (я про Ключницу), всё в истерике на земле бьётся. Ногами дёргает. Руками сучит. Вопит. Истерит. Психичка. Сумасшедшая. Режут её. Без наркоза. Доктор первый было спохватился. Хотел на помощь кинуться. Наконец-то! Очнулся. Влюблённый Циник. Но не успел. Тут уж. Аккурат. Бежит. Несётся. Стремительно. Стремглав. Як на пожарище. Откуда-то. Кошатница. А кто ж ещё. Неудивительно. Кого на помощь ждать. Окромя неё. Прознала. Подбежала. (Зыркнула на нас, на всех присутствующих, строго, молча. Мы молча вздрогнули. От столь сурового и тяжёлого взгляда. Как по морде врезала.) Подняла Ключницу с земли. Увела в дом. Успокаивать. А мы всё стоим. Судим-рядим. Языками чешем. Балясин-трясин. Головами качаем. Никто ничего понять не может. Что происходит-то? Тоже не разумею.
Прошло, верно, минут двадцать или сорок. С момента начала сцены сей. Удивительной. Мистической. Фантасмагория. Как собрались многочисленные зрители и зеваки. Дела. Чудны твои, господи. Не переставаю ужасаться. В мозгЕ ковыряться. Постояли. А бывшая мёртвая девочка с мальчиком. Бывшим Дохляком. Тем временем. Будто и не видят нас. Будто и не случилось никаких оказий. Как ни в чём ни бывало. Сидят. О том о сём беседуют. Болтают. Точнее мальчик-то Могильщиковский молчит. Слушает молча. Внимательно. А девочка весело что-то тараторит. Ему. Щебечет. Прямо в ухо. Смеётся. Звенит цикада. Весело. Сама с собою. Пальчиком куда-то тычет. В небо. Мальчик таращится на неё. Наконец. Кое-кому из нас, видимо, наскучило просто так стоять и тупо смотреть. Учительница в своём обычном стиле общения насмешливо обращается к Доктору:
– Ну. Что скажете, г-н Доктор? Вы же у нас самый умный.
– Не умнее Вас, г-жа Учительница. Во всяком случае, не умнее… – Доктор стоял в задумчивости и в растерянности. Почёсывал свой философский подбородок. Свой циничный нос. Свои скептические щёки. – В чудеса не верю. Разумеется. Я Человек Науки. Как вы знаете, г-жа Учительница. Но здесь явно не моя компетенция. (И опять он с этой компетенцией!)
И тут Доктор, по видимости, испугался возможной реакции Учительницы и в страхе убежал куда-то. Куда глаза глядят. Только мы его и видели. Вернётся. Непременно. Он к ней всегда возвращается. Это Любовь.
(А Доктор прав. Кстати. Я по поводу. Не всё можно объяснить с помощью Науки. Чудеса иногда случаются. Непонятные. Неведомые для Учёных. Видел. Слышал. Знаю. Правда, не со мной. В моей-то как раз жизни всё буднично, прозаично, предсказуемо. Диагноз. Судьба.)
А Учительница ничего не ответила. Насмешливо стрельнула косым строгим глазом <вслед улепётывающему Доктору> и ушла. Язвительно удалилась. Как ни странно, именно в дом Ключницы. Направила решительно стопы. Тоже, что ли, помогать? Успокаивать. Ну и дела. Подивился и я. Учительница. И вдруг взрослого человека пошла успокаивать. Она же только детей любит? Или нет. А мы стоим. Потом, правда, всем тоже надоело. Осточертело. Просто стоять. Ничего ж не происходит. И недовольный народ начал медленно расходиться. Девочка убежала в дом. Кушать-то хочется! По-прежнему. Дело молодое. Еды у матери полоумной не допросишься. Девочке невдомёк, чего да как. Где еда? Где сумасшедшая мамаша? Где братья и сёстры? Жизнь – она ведь всё равно продолжается. Ребёнок есть ребёнок. Ну и Могильщик. Тоже. С сыном. Ушли. Всё-таки к Булочнику. Пятки навострили. Так порешили. У Булочника в гостях найдём смысл жизни. Смысл всегда где-то в окружении дам и булочек.
Конец сцены с Ключницей.
На том бы всё и закончилось. Завершилось основательно. Но не тут-то было, дамы и господа-товарищи! Не тут-то было…
Ещё и не начинались даже самые важные события нашей повести. Всё впереди. И самую главную сцену оставил Читателям напоследок.
А что началось. Ох. Поведаю я вам с удовольствием. Слухи поползли. Вот! Ой, какие слухи, доложу я вам! Ей-ей-богу. Не удалось на сей раз историю замять. Сразу же и случай с Мясниковской дочкой вспомнили. Запамятованный основательно. На свет божий быстренько потащили. Теперь уж увязали одно с другим. Всё-таки не совсем же мы дураки. Мыслить логически хоть и не обучены. Но умеем. (А вы подумали, якобы деревенские неучи не в состоянии свою собственную логическую систему умозаключений выстраивать? Аххаха. Не тут-то было! Канеш. Не спецы в аналитической философии. Но. Не тут-то было. Ага! Кое-што могём. Да. Могём-могём. Мозг есть! И им иногда можно думать. Думать умеем! Такие дела.) И пошла плясать Губерния! Шептаться-шушукаться-перешушукиваться принялись. Огромадною толпою. Шепчуны-заспинники. Шипели зловещим шёпотом змеи подколодные. За чётки хватались. Уже все. И бабы, и мужики. Поголовно. Народец! Смешной. Чего испужались-то? А? Вряд ли понимали.
А мальчик бывший Дохляк. Что бы вы думали. Сам вскоре стал ходить по домам наших поселян. Пускали его, конечно, везде беспрепятственно. Хоть и шептались за спиной. Пальцами тыча. И за спиной Могильщика тоже шептались. Чихал на сии перешёптывания ребёнок. (А Могильщик тем более чихал!) Играл с детьми. С мёртвыми. Молчаливо. И все они чудесным образом оживали. В детей превращались. Обратно. В живых. В настоящих. Живые настоящие дети. Чудеса. В решете. Однако.
Но не во все подряд дома ходил. (Сразу уточню.) Из коих прежде Зелёные людей уводили. А только туда, где дети мёртвые жили. И дети… Оживали! Прежними становились. А чего происходило с ними до того – не разумели совершенно. Расспрашивали их подробно. Но не помнили те. Ни Зелёных Башмаков, ни того, что мертвецами жили несколько месяцев кряду. Смотрели только. Своими ясными детскими глазами. Ресницами хлопали от удивления. И не вникали, чего от них взрослые добиться пытаются. Почему рыдают матери. Почему отцы наказывать перестали. За шалости. Почему всё время без причины по голове гладят и целуют. Почему родные допрос устраивают. Пристрастия учиняют. Почему гулять не разрешают. Играть не дают. Из дому боятся выпустить. Хватают постоянно. Тискают. К себе прижимают. Бедные ожившие дети! Вот дела.
Чудеса совершенные творятся на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия. Слухи стремительно неслись по окрестностям. Сами поселяне уже активно приводили в дом Могильщика мёртвых детей. Поиграть с мальчиком бывшим Дохляком. Дети исцелялись. Никто давно ничему не удивлялся. Время бежит. Все более или менее успокоились. Допросы прекратились. Пытки с пристрастием и выспрашивания у детей того-сего закончились. Просто молча таскались все к Могильщику в гости. С мертвецами. И ждали своей очереди на Чудо. А ещё чуть погодя и из соседних <ближних и дальних> деревень стали водить и возить к нему пострадавших. Двух недель, верно, не прошло. Как. Уже по всей округе и в соседних сёлах не осталось ни одного мёртвого ребёнка. Все чудесным образом исцелились. С ума сойти можно. Свихнуться и не вернуться. Я и сам поначалу не поверил. Ежели бы сцену у Ключницы собственными глазами не наблюдал. И если бы Снуп мне всё это не рассказал. В подробностях. В деталях. С упоением поведал. Как ни крути. Но! Снуп – самый надёжный источник информации. Однозначно.
Попытались было и взрослых, неживых, болезных, к чудесному ребёнку водить. Тоже. Но пользы не вышло никакой. Не действовало волшебство мальчика на взрослых. Почему-то. Не заслужили они своё право на чудеса. А вот с детьми везло. Все без исключения вылечились. Даже от других каких-то недугов. Хворей непонятных. Тоже вылечились. Доктор наш просто в шоковом состоянии находился. Руками разводил. Плечами пожимал. Головой качал. И старую сказку про «компетенцию» рассказывал. Заладил свою компетенцию-не-компетенцию. Истину говорю вам! Мальчик-чудотворец. Чудеса. Вытворяет. Чудеса. Иногда случаются. Я их видел. Собственными глазами. Поверьте, друзья! Ей-богу. Эх… Жаль! Всё одно – не поверите.
Такие дела. Странные дела. Но дела.
(На деревне ежели чего случается-приключается. В отдалённых наших Губерниях. Я обязан доподлинно поведать. Вот и рассказываю. Сказ сказываю. Быль выбыливаю. Стараюсь не анализировать. И быть объективным. Простым Повествователем. Не знаю, получается, нет ли. Но стараюсь.) Дела делами. А повестушка моя бежит. Бежит-бежит. Да к логическому своему завершению подбегает. Чуть осталось. Потерпите малость. (Рифма!) Закончить надо рассказ. Пока живой. Пока Костлявая не забрала. Запечатлеться в анналах Истории. Успеть!
И вот наконец. Долгожданное событие.
Пора приступить к повествованию. (Я ещё и не начинал даже роман свой повествовать. Всё без конца и без края отвлекаюсь. На то, на сё. На пятое. На десятое. Через восьмое на двадцатое. Через пень-колоду. На незначительные детали, ненужные описания, лирические отступления философского и личного характера, драматические паузы, ретардации, бесконечные повторы, мантиссы, условные фигуры речи, тропы, анахронизмы, абсурдизмы, алогизмы и прочую чушь. Кому это интересно? Вот теперь. Наконец. Пришло время писать настоящий Роман.) Дождались мы. Как дело было. Подробно расскажу. И всю правду доложу. Чтоб потом. Не упрекали в косноязычии. И в неумении прослеживать перипетии, плести словеса и излагать сюжет. Так вот.
Как дело было.
Ой, мамочки.
Обычный вечер. Могильщик, по обыкновению, вернулся с кладбища. Ужинать собирались. Жена с сыном возле стола суетились. Ребёнок помогал на стол накрывать. И сидели в гостях у Могильщика ещё. Также. По обыкновению. Соседи. Бондарь и Пахарь с жёнами. И Плотник холостой. Тоже заглянул. Вечерок скоротать. Не в одиночестве хотя бы. Не так тоскливо. Сидят, одним словом. Честная компания. Чинно-благородно. Всё чин по чину. Чуть погодя. Кошатница зашла с женихом Лодочником. Мимо проходили. На огонёк заглянули. Пирогов принесли. Вкусненьких. Сидим, значит. Тихо-мирно. Беседуем о том о сём. Беседа протекает плавно. Без осложнений. По обычаю. Пахарь про урожай рассказал. Плотник о чём-то поведал. Уж не помню, об чём. Я особо не вслушивался. Опять засмотрелся на скромную жену Пахаря. С мыслями скоромными. Господибожемой! Не считаю грехом. По-прежнему не считаю. (Вот теперь отвлекусь опять. Насчёт женщин. Вы знаете. Друзья. Вообще. Ситуация следующая. Я ведь был когда-то очень болен. Демоны и Бесы мерещились повсюду. Прихожу, значит самое, к Доктору. И говорю, мол-дескать, легионы Бесов кругом. Что делать-то с ними будем, Док? А он мне и отвечает: «Пора лечить психоз!». И. Как ни странно. Непостижимо. На удивление. Непонятно. Невероятным способом. Но. Он вылечил. Да! Которым-то образом перенаправил мою отрицательную энергию в другую сторону. Бесы исчезли. Теперь мне повсюду мерещатся голые бабы. Ну. Всяко лучше, чем Бесы и Демоны. Как вы полагаете? Голые женщины. Лепота!! … Кстати. Знавал я одну странную дамочку. Та почему-то на досуге сама вызывала Демонов. Время от времени. Говорила, якобы от Одиночества. Или со скуки. Я не уразумел. Куда мне. Дурачку. Закрываю скобку и продолжаю повествование.) А жена Бондаря. К слову сказать. Тоже пирожок принесла. Пастуший. Объеденьице! Ох, люблю, знаете ли, вкусно угоститься! За чужой счёт. (Я жадный!) Обжора прожористый. В общем, тихо-мирно сидим. Трындим. Перекусываем. Угощаемся. А я и не знаю, сколько там уж времени прошло с момента чудесных исцелений. Бывших мёртвых детей. Но сплетни не прекратились ещё. По селу слушки бегали. Значит, времени не особливо много утекло. С неделю. Может, чуть больше. Дней десять. Ну, пятнадцать точно. Не меньше двадцати. Короче. Говоря. Сидят люди, спокойно беседуют. Ужинать тихонько собираются. Жевать. Чавкать. И вдруг. И вдруг неожиданно. И вдруг опять. И вдруг опять неожиданно. Опять. Неожиданно. (Или ожидаемо? Вполне.) Напасть. Вбегает. Влетает. Пулей вносится. Козой-дерезой. Ой-ой-ой. С языком на плече. Глазья выпучив. Кто бы вы думали. Снуп, ясное дело. Кому как не ему врываться в неспешную спокойную жизнь поселян.
– Хозяйка, дай-ка воды! Отдышаться не могу. Мочи нет! – пропищал с порога. Пучеглаз. И упал на пол. Серьёзные проблемы с координацией. Незваный гость. Хуже обезьяны. Мартышка форменная.
– Ну, вот… начинается! – недовольно буркнул неприветливый Бондарь и неприветливо почесал свой неприветливый живот.
– Поесть спокойно не дадут! – поддакнула неприветливая жена Бондаря и тоже неприветливо почесалась.
Вся честная компания внимательно уставилась на гостя.
А Снупик. Тем временем. Отдышался. С пола поднялся. Водички отпил. Не без удовольствия. Пирожок со стола схватил. Откусил. Шумно зачавкал. Не без удовольствия. Не присаживаясь. Уставился на нас. И что-то в нём сегодня показалось всё же особенным. Отличным от прежних его внезапных появлений. То ли в облике, то ли в голосе. В манерах. Во взгляде. Не то что-то. Ой, не то! И мы насторожились. Он вытаращился на каждого по отдельности. По очереди то бишь. А в зенках выпученных ужас стоит. Животный страх. Выпученный. Обозначился. Неведомое нечто. Мы ждём. Молча. Не торопим. Спокойные. Без нервов. Затихарились. Лишь у меня ёкнуло в груди. Проходит, верно, минут двадцать или сорок. Все тихонько чешутся. Покрякивают. С удовольствием жуют пироги. Проходит ещё минут двадцать.
– Ну? – наконец не выдержал уравновешенный Плотник. И тут же пригладил свою уравновешенную потную лысину. (Жара. Кстати. Установилась опять несносная. Я упоминал или нет? Духота. Даже вечерний воздух не помогал. Не привносил свежести. Ни малейшей. Дышать нечем.)
– Давай уже выкладывай. Чево там стряслось? – нетерпеливо поддержал Плотника Пахарь, активно жуя с набитым ртом и почёсывая бороду.
– Едет! – вдруг не выпалил даже, а выдохнул Снуп. Еле слышно. Чуть шёпотом. И медленно осел на пол. Опять. Где стоял, там и присел. Затем прилёг. Отдохнуть. Ручками-ножками засучил. Разлёгся. Вытаращился. По очереди на каждого из нас. И на всех сразу. Вылупился. Мы ничего не поняли. О чём он?
Все молчали.
– Да кто едет-то? [Чиновник, штоль, какой опять? А мы активно жуём. Громко чавкаем. Пироги-то вкусные!] – решился всё-таки уточнить Бондарь. И с недовольной <жующей, чавкающей> рожей потянулся за следующим куском пирога.
– Сам едет! – добавил Снуп и глазья театрально прикрыл белой женственной рученькой. – Великий (…), Чьё Имя запрещено произносить всуе. Едет! ЕДЕТ!!!
Еле расслышали его мышиный писк. При смерти Рыжик находился. Вот-вот сознания от ужаса лишится. Впечатлительный! Балбес.
– Слыхали ужо, – недовольно изрёк уравновешенный Плотник и пригладил уравновешенную лысину. – Давно слухи ползут. Змеями гремучими. Гадюками ползучими. Тварями подводными. Змеюками подколодными. Едет-то едет. Доехать никак не может. То когда будет ещё… Чаво панику понапрасно разводить раньше сроку? Понапраслину возводить-городить. Чево пищишь почём зазря? Людям спокойно жить не даёшь. Жевать мешаешь. А?
– Слышали-слышали. Пусть и дальше едет. – Тоже недовольно заявил неприветливый Бондарь. – Дай поесть спокойно! Уйди, покуда я добрый!! Замолчи свой рот!!! Перестань сказать!!!! Или с нами нормально сядь. По-человечески. Подымай задницу с пола, дурак! Поешь тоже. Чево орёшь. В пыли валяешься. Аки пёс приблудный. Животное. Свинья свиньёй. Башка и без тебя раскалывается. Жара ента проклятущая! Измучила совсем. А птички-то поют! Муравьи ползают. Щеночки какают. И кошки гадят. Куды деваться. А ты вот… Помалкивай лучше и молча жуй!!!
Но не тут-то было. Снупика не так уж просто из дому выставить. И рот не заткнуть. (Легче дерево голыми руками выкорчевать. Дуб столетний.) Раз уж прибежал. Прискакал. Хоть и на грани обморока. Дожевал. Отдышался. Подумал малость. Собрался с мыслями. А затем ка-а-ак…
– Завтра едет! – выдохнул Снуп. На последнем издыхании уже. Выпалил. – Не велите казнить! Велите помиловать, братцы!! В ноги упадаю!!! Из соседней деревни только что доложились. Аккурат я встретил племянника Старосты. Деревенского. Рыжего парня с раззявленной пастью. С щербатым переднем зубом. У него ещё рубаха такая. В клеточку. Смешная клеточка. (Много подробностей, Снуп! Давай ближе к делу. Надоел!) А тот и говорит. Мол-дескать. Он. Сами знаете Кто. У них уже сегодня был. Отметился. С проверкою нагрянул. Неожиданно. На ночлег остановился. Где-то. А наутро. В самый рассвет. Уже и сюды прибудет. Такие дела! Братцы!! Караул!!! Спасите!!!! Что делать-то будем, а???
И Снуп опять театрально разлёгся на полу и схватился обеими ручками за личико. Кое. Изрядно раскраснелось. То ли от переживаний. То ли от съеденного пирога. С пылу с жару, так сказать.
Наступило молчание. Которое. На сей раз затянулось надолго. И Тишина ударила мне по морде. Я подавился пирогом. Кусочки мяса выпрыгивали изо рта. Все вытаращились недоверчиво на Снупа. Прошло часа два. В тягостном молчании.
– Как завтра? Почему завтра? – наконец выдавил/выплюнул из себя уравновешенный Плотник. И кусок недожёванного пирога тоже вывалился у него изо рта на стол. Плотник посмотрел на кусочек внимательно, подумал ещё чуток, пригладил потную философскую лысину. – Неужто прям завтра? Почему завтра? А ты не брешешь?
– Да не может того быть! Брешет, конечно, негодник рыжий! Засранец! – крикнул вдруг в ужасе бородатый Пахарь. Обычно довольно спокойный, мирный. Склонный к молчаливым философским бородатым рефлексиям. Беседам со своею мирною раздумчивою бородою. А тут прям заорал. Я аж вздрогнул. И опять выронил изо рта кусок пирога. – Почему завтра? Уже завтра???
– Врёшь небось! – вдруг яростно гаркнул взбесившийся Бондарь. Выплёвывая кусочки пастушьего пирожка на версту впереди себя. И бешено вращая глазницами. А один кусочек попал мне прямо в глаз. Невезуха.
Неприветливая жена Бондаря нервно дёрнулась. От удара током. Но промолчала.
– Не вру, братцы! – божился Снуп. Вытаращиваясь. Ножками-ручками в ужасе дрыгая. Дёргаясь, корчась в предсмертных судорогах на полу. – Ей-богу, не вру! На чётках поклянусь, ежели надоть! Давайте чётки!! Ей-богу, братцы!!! Едет!!!! Завтра-а-а. Чётки мне, чётки… Воздуху, воздуху прежде всего…
– Что делать-то будем, люди добрые, а?
Кто это спросил? Я не понял.
Все молчали. Да. Кто-то пукнул. Это нервы! Кто-то сочно рыгнул. Снуп затрясся на полу пуще прежнего. Забился в агонии. В судорожной готовности. Чуть сознания не лишился. Ножками дрыгает. Ручками всплёскивает. Ахает, охает, крякает, пищит. Бондарь почесал неприветливый живот. Жена Бондаря почесала неприветливый живот. Могильщик тоже почесался. Жена Могильщика неслышно вздохнула. И погладила сына по голове. Женщины поохали. Пахарь в растерянности дёрнул себя за бороду. Плотник пригладил уравновешенную лысину. Лодочник громко и нервно чавкал. Кошатница угрожающе помалкивала. Молчание затягивалось. Становилось угнетающим. В воздухе запахло бедой. Катастрофой. Казалось, бомба вот-вот взорвётся. И полетим мы все. К чёртовой бабушке. На куличики. На чаёк. С лимончиком.
Прошло минут двадцать. А мы молчим. Почему мы молчим?
Все молчали. Озадаченно. Звенели мухи. В жутком тягостном молчании прошло, верно, ещё минут двадцать. Сорок. Новость, видать, благодаря Снупу, разнеслась быстро. По округе. Со двора заглянул Каменщик. Скромно потоптался на пороге. Чесался смущённо. Кряхтел. Крякал. Покашливал. С любопытством оглядывал присутствующих. Прям собрание. Ей-богу. Посредь ночи. А Ночь уже давно наступила. Накинулась на окружные места. Ночь. Ночь. Время философских раздумий. Время Страха. Время Одиночества.
– Слышали новость? Божьи люди. – Скромно выступил наконец Каменщик и дёрнул себя за философский бакен. Ещё минут так через двадцать.
Тут уж все разом и заговорили. Все, кроме Могильщика и его семьи, я имею в виду. Закричали, заголосили. Заверескотели. Перебивая друг друга. Судили-рядили полночи. Но утро вечера мудренее. Ясное дело. Снуп понёсся дальше новость по селу разносить. Кому ещё не успел доложиться. Неугомонный. Вскоре прибежал зачем-то и Мясник. Тоже. Ночью уже. Чуть не под утро. Долго мы ещё сидели. Всей ватагой. Несколько часов. Боялись ко сну отойти. Не зная, чего ждать нам от сего страшного Визита. От завтрашнего дня. Который. Желаем мы того. Али нет. Всё равно наступит. Неизвестность, известное дело, страшит более всего. Теперь уж. Никуда не деться. Беды не миновать? Али миновать? Будь что будет! Решено. Жребий брошен.
– А чего ж теперь делать-то. А? – неуверенно спросил Мясник. Ещё через несколько часов. Под утро уже. Рассвет близился. Рассвет мертвецов. Поскольку. Новость сия страшная всех нас разом будто бы прибила. Пристукнула на месте. Уничтожила. Напужала. Прям насмерть. До хрипоты. До слепоты.
Ему не сразу ответили. Мяснику. Или кому ещё? Кто там спросил. Кто прибегал. Проходной двор, ей-богу! Носились тудым-сюдым. Дверьми хлопали. Пироги со стола хватали. Убегали. Я уж не упомню. Всё равно без сна теперь. Вряд ли кто уснёт. При таких-то ажиотациях. Народных пертурбациях. Помолчали ещё. Часа два. В раздумчивостях. Наконец поднялся и выступил с ответной речью лысый уравновешенный Плотник. За всех, так сказать.
– Да во-о-т, – в растерянной раздумчивости протянул он. Вместо ответа. Бог знает что.
– А-а-а. – Задумчиво, с пониманиями в интонациях протянул то ли Мясник, то ли Каменщик. И вывалился за дверь. Домой спешил. К своей семье. В боевой готовности.
– Однако. – Добавил вскоре. Ещё минут так через двадцать. Недовольный Бондарь. И почесался.
– Да, – ни к селу ни к городу поддакнула неприветливая жена Бондаря. И тоже почесалась. – Утро вечера мудренее.
– И то верно, – подытожил лысый Плотник. Философ. Мудрец. – Утро вечера мудренее. Предлагаю дожить до рассвета. Дождаться события. Сего непонятного для нас. Неизвестного. Неведомого. И страшного. А там видно будет. Чего да как. Там уж будем поглядеть. Будем посмотреть…
На том и разошлись. Все молча. Покряхтывали. Покрякивали. Посапывали. А чево делать-то. Делать нечего. Спать надоть. Я не усну. Теперь. Весь на нервах. Нервы на пределе. Хуже, чем у городских жителей. Оставляю героев своих. Вынужденно. Чем займутся до рассвета – не знаю. Ведать не ведаю. У меня вечная Ночь. В душе. Встретимся завтра. Что будет, то будет. Ежели беды не миновать. Значит – не миновать! Утро вечера мудренее. Готовься, Читатель! Завтра будет действительно очень страшный день.
Завтра будет последний день моего романа.
А завтра-то уже наступило.
Последняя сцена.
Великий Инквизитор.
А на рассвете. Ой-ой-ой. Ого-го. Что творится на белой Земле, люди добрые! Я ослеп и оглох.
Народу на главной поселковой площади собралась тьма тьмущая. Воздуху не видать. Одни сплошные человеческие головы. (Слава богу, хоть не свиные рыла. И на том спасибо! А то я слыхивал. От батьки покойного. История! В стародавние времена. На одном острове. Свиная башка Хозяином стала. Хозяином острова и людей. Или я уже рассказывал вам. Не помню. Дела!) Все пришли. Все собрались. От мала до велика. Все жители отдалённой скромной нашей Губернии. Из лесов, из полей. Из топей, из болот. Из всех уголков. Живые и мёртвые. Побросали дела. Схватили детей. И малых, и старших, и средних. То бишь. Чего это я. Зарапортовался окончательно. Не быть мне Летописцем, братья! Уж точно не быть. Наоборот, конечно. И малых, и средних, и старших. В таком порядке схватили. И высыпали, вывалились, вылезли. Выползли. На свет божий. Наверное, только Писаря и не было. Дома остался. Затворник. Мудрец. Но всех остальных знакомых и незнакомых я углядел в толпе. Сотни людей. Тысячи. Тучи саранчи. Шакалиный рой. Манна поднебесная. Яблоку негде упасть. Сплюнуть некуда. Понабежали тараканы, клопы, блохи, муравьи, крысы. Но клопов, правда, нету у нас. Стекались, сползались отовсюду. Любопытными хрюкающими мордами. Харями. Кому места не досталось. Не нашлось. Те на крышах домов разместились. Прихватили пирогов. Сидят. Жуют. Чавкают. Водичкой запивают. Спектакля ждут. Хлебами и зрелищами сыт будешь. А у них и обзор с крыш лучше. Чиновники местной поселковой Канцелярии. Тоже. Кстати. Парадным строем. Военным шагом. Рядком. Выстроились. По уставу. Вытянулись. Молча-торжественно стояли. Кутались поплотнее в толстенные зелёные шинели. Шапки готовились благочинно снимать и в воздух бросать. Вместо приветствия. Жара тоже стояла. Вместе с нами. Невыносимая. В адском пекле у Пекаря и то холоднее будет. Градусов, верно… Нет. Не возьмусь судить. У меня барометра нету. Увы!
А в далёком солнечном небе Стервятники гордо приветствовали своих братьев. На земле. Ворон-падальщиков. Те-то чего вдруг слетелись. Тоже на крышах расселись. Не пойму. Дурной знак. Бысть беде! У меня в сердце дикий холодок пробежал. Зазнобило. Затрясло. Потряхивало. Вдруг. И разом. И разумом. Всем телом и разумом. Почуял я беду. Душа не на месте. Неладное закрадывалось. Нагнеталось. Наступало. Принялся лихорадочно искать глазами в толпе Могильщика с семьёй. Чуя то самое неладное. Страшное что-то. Нашёл. Вон они стоят. Втроём. С малышом. Бывшим Дохляком. Странным мальчиком. С родинкою на левой щеке. В форме Звезды. Рядом с Кошатницей и Лодочником. Слава богу. Живые. Немного успокоился. Аритмия прошла. Дыхание восстановилось. По крайней мере. А где-то чуть подалее. Бондарь и Пахарь с жёнами. Детишки. Всякие разные. Чьи-то. Плотник. Лысарь. Холостяк. Бездетный. Каменщик с суружницею. Весьма неразговорчивая дородная женщина. Плотного телосложения. Жена Каменщика. Но зато вкусно готовит! Я ел. Кто там далее. Мясник с семьёй. Кто-то ещё. Из знакомых. Соседей наших. Герои мои любимые. Слава богу. Человеческие лица увидав. Разглядев. Среди муравьиных, крысиных и тараканьих голов. Я пришёл в себя немного. Просто паническая атака. Временная. Ничего страшного не случится. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо!
Стоим ждём. Время идёт. Ничего не происходит. Жаримся на жаре. П;том обливаемся. Шапками меховыми утираемся. Время медленно ползёт. Час, другой, третий. Великого (…), Того Самого, Чьё Имя нельзя произносить всуе. Всё нет и нет. Люди присутствуют тихонько. Никто не шумит. Перешёптываются. Зловещий шёпот. Ползает змеюкой подколодной. Туда-сюда. Тудым-сюдым. Какой-то толстяк. Не знаю его. Рядом со мной. Справа. Стоял. Пыхтел. Шумно кашлял. Платочком пот стирал с лица. Больно ногу мне отдавил. Три старые старушки. Тоже незнакомые. Страшные. Аки вся моя жизнь. Полуслепые. Со слезящимися гнойными глазами. С закутанными наглухо лицами. Платками дырявыми или просто тряпьём каким-то грязным укутанные. С ног до головы. Перебирали чётки. Тарабарщину бубнили. Слева от меня. Ничего себе соседство. Аж поплохело опять. Дурно! Воздуху дайте! Воздуху!! Нечем дышать. Человеческие лица хочу. Впереди – того хуже. Баба какая-то дородная. Вся потная, вонючая. Из-за телесов обширных потливая. Газы периодически пускала. Мне в нос. И старческой вонью от неё тоже несло за версту. Эдак и вырвет наверняка. Прямо на неё. Не ровён час. Ей-богу. Я брезгливый. Друзья. Дюже брезгливый. Господи, помоги! Всё будет хорошо. Всё будет хорошо!
Прошло ещё часа два. Стоим. Ждём. Великого и страшного события. Страшного и непонятного Визита. Великий Визит. Всё-таки Сам едет! Не каждый день такое углядишь в жизни. Может, один разик и выпадет счастие неслыханное. Страшное. Толстяк справа во второй или третий раз уж ногу мне отдавил. Больно. Потная жирная дамочка продолжала периодически пукать. Я начал задыхаться. Позади над левым ухом моим кто-то громко и великодушно чавкал. Также позади над правым ухом кто-то тоже очень громко пукнул. Да что ж такое-то? Люди добрые, невезение! Фатальное невезение. Нервы сдают. Я вновь принялся задыхаться. Но своих. Родных. Из виду не выпускаю. Да я бы и рядом с ними держался. С героями любимыми. Ежели б толпа свирепая не оттягала. Отшвырнула. Отбросила. Затолкали. Замяли. Бока отмяли. Гляжу. Вдалеке. Жена Могильщика в мальчика бывшего Дохляка. Вцепилась. Мёртвою хваткою. А Могильщик чего? Да ничего. Стоит. Себе. Молча. Живот почёсывает. Кряхтит. Крякает. Все стоим уже кряхтим. Крякаем. Топчемся. Задыхаемся. П;том обливаемся. Мучаемся полуденным зноем. И безумием. Сумасшествие. Свистопляска бесов и чертей. Жара. Ждём. Часа четыре прошло уж. Али шесть. А истинное безумие всё ближе и ближе. Самое страшное безумие. То, которое внутри человека прячется. А не снаружи. Снаружи чего? Всё пережить можно. А вот внутри… В душу закралось. Сумасшествие! Короче говоря. Жара. Ждём. От моей воли больше ничего не зависит. Беды не миновать. Всё будет <…>.
Наконец. Вот оно. Свершилось. Долгожданное, страшное, непонятное событие! Дождались. Кто-то в толпе вдруг истерически завизжал: «Едуть!!!». И действительно. Едет. Въезжает в наш посёлок кортеж. Длиннющий караван. Боже мой! Вы бы видели. Вы бы слышали. Словами даже не передать. Постараюсь правдиво описать. Достоверно изложить факты. Какая тут началась давка. Бабы нервически истерили. Дети малые зарыдали. Мужики грозно рявкать принялись. Орать. Гоготать. И на детей, и на баб. Шум-гам. Гвалт поднялся. Буря морская. Смерч. Ураган. Цунами. Война началась, что ли? Янки напали. Ужас. Кошмар. Я чуть не оглох. И задыхался. Задавили со всех четырёх сторон разом. Косточки хрустнули. Толпа напирала. Агрессивно. Безжалостно. Жестоко. Тупо. Бессмысленно.
Все кинулись вперёд. Поближе разглядеть. Порассмотреть. [Чтоб внукам потом было што передать?] Чаво там да как. А кортеж-то чего? Да ничего. Едет себе. Спокойненько. Мимо нас. Ему на нас плевать. Дела нету. Ничего абсолютно не видать. Ничего и никого. Ни единого лица не разглядеть. В толпе, в давке. Мухи летают по жаре. Оводы. Жирные. Зелёные и синие. Кусаются. За лицо. Больно. Я отмахиваться стал. Оступился. Чуть не упал. Хотя падать некуда. Зажали со всех сторон. Однако. Ногу подвернул. Локоть ушиб. А давка всё нарастала. Напирала. Угроза извне. Страшнее и страшнее становилось. На душе и на сердце. Визжали, орали. Верещали, верескотели, хрюкали, пукали, рычали, мяукали. Рыгали. Сыто. Сочно. Смачно. Кто-то принялся приветствовать. Кто-то тут же подхватил. Нестройными шумливыми голосками. Нестройным хором встречали. Великого и страшного Гостя. Приветственные речи кричали. Шапки в воздух кидали. А Его так и не видать. В карете где-то спрятался. Занавесками плотно занавешена. Карета. Да и Он ли там вообще. Внутри сидит. Может, Заместитель какой. Бог знает. Сидит. Везут Его. Куда. В сторону поселковой Канцелярии вроде. Я не рассмотрел. Плохо видно. Толпа надвигалась со всех сторон. Напирала. Где-то неподалёку от меня громко заревел младенец. Завизжала некая особливо чувствительная дамочка. Зычно рявкнул на кого-то здоровенный мужик. Потом козлиным несло на всю округу. Опять газы кто-то пустил. Воздух отравили совершенно. Давка. Давка! Страшная. Так сдавили – сам чуть пукать не начал. Газы лишние выпускать. Сколько прошло времени? Да не знаю. Чуть жив остался. Еле дышу. Унести бы ноги отсель. Подальше. Ни жив ни мёртв. Запихали, затолкали, задавили со всех сторон. Я весь в синяках. Наверно, ребро сломано. По всем вероятиям, даже не одно. Хрустнуло что-то внутри. И похоже, нога всё-таки сильно повреждена. Ходить долго теперь не смогу. Ужас. Кошмар. Абсурд. Безумие. Дьявольская свистопляска. Бесов и чертей. Легионы Демонов кругом. Лица вокруг больше всё же на свиные рыла похожи. В хряков превращаются. Аки на волшебном острове. И зачем я сюда припёрся? Дурак. Надо было дома сидеть. Как Писарь. Вот единственный поистине Мудрый Человек на селе. Избежал сего жарового побоища. Умыл руки. Но мне никак не можно <и вы об том хорошо осведомлены!!> Могильщика оставлять одного. Он же мой главный герой. Он сюда – и я за ним! По пятам. Слежу. ЛетопИсь летопИсываю. Хорошо ли, плохо ли. Вам судить. Не мне. Но. Летопись!
А Кортеж тем временем проскрипел мимо и удалился куда-то. Вдаль. В небытие. Может, в Канцелярию. Или ещё куда. Никто ничего так и не увидел. Не разглядел. Куда кортеж исчез – тоже не приметили. В давке сей величайшей. Орали и визжали дюже громко. Хрюкали. Не до Кареты ужо. Зачем собирались вообще? Конец, что ль. По домам? Нет. Рано радуюсь. И вдруг. Вдруг. Ой.
<…>
<ох. нет мочи, люди добрые. нет мочи такое описать. летописывать. факты далее излагать. нет сил. ей-богу. истину говорю вам. нету никаких сил совершенно. заговариваюсь. слова забываю. вроде всё уж занялось успокаиваться. угомОниваться. затухал мировой пожар. на сельской крови. на косточках деревенских. народ начал медленно и нехотя расходиться. расползаться. по домам. обманутый в своих ожиданиях. недовольный. но угомОненный. всё бы хорошо. и вдруг. неожиданно. и вдруг неожиданно. ой. ай. ох. ах. эх. ух. страшный крик раздался в толпе. нечеловеческий. звериный. у меня мурашки по спине побежали. озноб одолел. сердце из груди так и выскочило. вывалилось. выпрыгнуло. понеслось по пыльной дорожке. куды глаза глядят. мамародная. мамадорогая. женщина страшно кричала. животно. утробно. причитала. голосила. рыдала. бога в свидетели призывала. да какой уж тут теперь бог. жена могильщика то была. я ейный голос не узнал даже. поначалу. она или не она. она. не-она. она-не-она. не пойму. животное раненое, в капкане, умирающее, от боли истошно орёт. точно не человек. я подполз поближе. с повреждённою ногою еле доковылял. ползком-ползочком. сильно прихрамывая. а вот что, собственно говоря, приключилось. в давке задавили мальчика. бывшего дохляка. случайно удавили. конечно, не специально затоптали, ясное дело. но факт ведь. лежал теперь на земле без движения. несчастный ребёнок. ни жив ни мёртв. грудь проломлена. по видимости, затолкали сначала. вперёд прорываясь. поближе к кортежу. а малыш. упал на землю. а затем уж прошлись по нему. протоптались основательно. всею свирепою многосотенною толпою. коваными башмаками. тысячами башмаков. а он тощенький. тоненький. хлипенький совсем. дунешь – развалится. кости детские ещё. неокрепшие. вот и не выдержали. хрустнула грудная клетка. лёгкие порвались в клочья. врача даже бесполезно звать. зачем? господи, зачем? почто допустил. почему. хотя доктор подбежал. на крик прибежал. довольно скоро. посмотрел на мальца. затем на могильщика. на убитую горем жену могильщика. распростёртую возле детского бездвижного тела. головой молча покачал. грустно моргнул. и удалился в закат. тут и без доктора ясно. я ясно и отчётливо разглядел. доковылял, дохромал. после убытия доктора уже. поближе. возле малыша лёг. присмотрелся. да. отходит ребёнок. мальчик бывший дохляк. чудотворец. волшебник. с родинкой на левой щеке. в форме звезды. никто опосля такого побоища не выживет. ни один богатырь. хоть с родинкой, хоть без. а могильщик что. тоже. рядом стоит. вперился. молча. удивляется. глаза вылупил. будто не с его дитём произошло несчастие. непонимание в глазах сплошное. немой вопрос. не мой, а чей же тогда. кого вопрошать и почто. о чём спрашивать. что говорить. Страшно сказать! Грешно поведать.>. <Господи>. <…>
И вдруг. Опять. Неожиданно. И вдруг опять неожиданно. Мальчик бывший Дохляк. Глаза на секунду открыл. (Я сам лично видел.) На Могильщика глянул. И говорит:
– Отец.
Одно лишь слово молвил. «Отец». Глаза закрыл и отошёл. В мир иной. Если он существует, конечно. Другой мир. Дивный новый мир. Тогда именно туда и убыл. Покинул нас. Мальчик. Бывший Дохляк. Чудотворец. С родинкой на левой щеке. В форме Звезды. Подивились мы, понятно. Все присутствующие подивились. Первое и последнее слово своё в жизни суждено всё-таки ребёнку произнести. И умереть.
Народ продолжал расходиться.
А на следующее утро Могильщик пошёл на кладбище рыть могилу для сына.
***Конец второй части***
***Конец романа***
***
Эпилог второй и последний.
Прощаться, к сожалению, пора с героями. Жаль. Привык. Прикипел душою. Раскрашивали моё Одиночество. Радужными красками.
Прощаемся.
Доктор всё-таки женился на Учительнице. Набрался храбрости. Сделал официальное предложение. (Правда. Перед тем. Событием весьма и весьма знаменательным. Три раза в страхе убегал! Рот разевал, воздух из горла пускал, сказать не мог и сбегал. Скорее по привычке, наверно, вы как думаете? Но на четвёртый раз. Однако. Рот разинул. И слово молвил. Судьба?:) И она согласилась. Удивительное дело! Друзья. Вдруг взяла да и согласилась. Насмешливо и язвительно зыркнула строгим косым глазом сквозь толстенные стёкла роговых очков. И согласилась. Знатную свадьбу сыграли. Долго мы её дожидались. (Теперь детишек ждём. Ихних. Со дня на день пополнение в семье Дохтура ожидается:) Правда. Справедливости ради. Чёрный плащ свой любимый. Доктор всё же. Хоть изредка. Но надевает. Привычки не умирают! Но. Как ни крути. Счастливое событие. Счастливое. Две одинокие души. Больше не одиноки. В огромной Вселенной. Вот что бывает на свете! Дамы и господа. Случаются иногда чудеса.
Одиночество – это философская категория. К нему привыкаешь за годы. Но так до конца привыкнуть почему-то не получается.
А Рыбак, удивительное дело, действительно наведался к нам в гости. Человек слова! Могильщика навестил. Как и обещал. Даже ко мне заходил. Хотя. Я гостей не особливо жалую. Бирюк. Одиночка ибо. По жизни. Куркуль. (Моя мать. Самая прекрасная женщина в мире. Которая. Меня родила. И ныне покойная, к сожалению. Тоже была знатной Куркулихой.) Но Рыбак – упрямое дело! – Весельчак. Одно слово. Хохмач. Смехач. Человек, освещающий Путь. Шуточками своими насмешил неприветливую и суровую жену Бондаря. (Я аж вздрогнул. Чуть с лавки в ужасе не свалился на пол. Когда она в голос засмеялась. Господи, спаси, сохрани и помилуй! Нас грешных. Што же творится на белом свете такое. Дамы и господа. Рыбарь тоже Чудотворец. Жена Бондаря смеётся.) Рыбки вкусной принёс. Всем. Давним знакомцам. В качестве угощения. Сходил на могилу «чудесного мальчика». Сам его так и прозвал. Поклонился. Раздумчиво постоял. Минуты две. Не более. Затем восвояси вернулся. К девочкам своим. Семерым дочуркам. И ласковой жене. Дай бог им всем счастья и здоровья!
И Солдат прижился у нас. Странное дело. Старый Вояка. Вечный Странник. Убитый горем Скиталец. Валандался. По земле греховной и прекрасной. А вот. Вдруг. Корни пустил. Осел. Так сказать. Учительнице в Школе с ребятами помогает. Вроде внеклассные занятия проводит. Там же, при Школе, и обжился. Каморку специально для него поставили. Отстроили всем селом. Кто чем помог. С миру по нитке. Оборудовали жилище новое. Да и кормим его тоже всем миром и пирогами. Привязался к детишкам. Охраняет. Приглядывает. Всё от каких-то вымышленных «бандитов» защищает. Вырезывает им из дерева игрушки. Фигурки животных, солдатиков. Умелец. Истории всякие разные интересные про войну рассказывает. Дети Вояку полюбили. Слушают с удовольствием. Смеются над потешным и смешливым говором солдатским. И у него в душе радость. Обрёл Человек наконец-то мир. Оно же лучше. Вместо вечной войны в сердце. И вечного пустого скитальчества. По Земле нашей грешной. Жестокой и страшной. Абсурдной. Невыносимой. Но – любимой. Любимой.
В доме Вязальщицы поселилась Ткачиха. Крайне неразговорчивая и смурная женщина. Неприветливая. Ни разу не заметил никто, чтоб улыбнулась. Но дело своё работала исправно. Работящая. Трудолюбивая. Пчёлка. В чужие дела никогда не мешалась. Эмоций не изображала. Лишних и ненужных. На лице. Говорила мало. Только по делу. Коротко. Лаконично. Лапидарно. Пустую болтовню не жаловала. От слова совсем. По гостям не бегала. По соседям. Не шлялась. И к себе в дом не зазывала. Замкнуто жила. Нелюдимо. Искусно заказы выполняла. Посему пользовалась на селе нашем скромном огромным уважением. А недавно. Слушок пробежался даже. Вы не поверите. Якобы её творениями. Вдруг заинтересовался лысый уравновешенный Плотник. Вдруг заинтересовался. Именно. Ни с того ни с сего. Недюжинный интерес проявил к ткачеству. Захаживать начал в гости. Чуть не каждый день. Любопытствовал. Побаивался, правда, Ткачиху. Обхаживал осторожно. И очень осторожно всегда в её присутствии приглаживал свою потную уравновешенную лысину. Но беседы пытался беседовать. В излюбленном стиле. Мудрые, философские. О том о сём. О том, как вообще-то устроен ткацкий станок. Какие виды тканей существуют. И прочая. То бишь прочую ахинею про бытие и время, про форму и материю… Что за ерунда. Да чушь собачья! Плотник!! Мизогинист!!! Я и сам бы не поверил. Ежели б Снуп мне лично не доложил. Однако. Ткачиха почему-то не препятствовала Плотницким визитам. Терпеливо выслушивала. Чаем поила. Пирогами угощала. Но в ответ покуда помалкивала. Хоть и не прогоняла. С чего бы такое. Поди разбери. Того и гляди. Не ровён час. Я единственным Холостяком на селе останусь. Божечки. Разве что Солдат ещё. И Снупик. Тоже вряд ли женится. Рыжик. Слишком уж шумный, шустрый и неуёмный. Внутренне объёмный. Ни одна женщина Пучеглаза в себя не вместит. Чудны дела твои, господи. Не перестаю удивляться.
А Снуп. Кстати. Вы, верно, и сами догадываетесь. Ничего не меняется! По-прежнему бегает по посёлку с рыжим языком на плече, выпучив рыжие бесстыжие глазёнки. Сплетни собирает. Он, по-моему, вообще не стареет. Человек без возраста. И энергия его величайшая (как и любопытство!) никогда не иссякнет. Неугомонный. И папашу своего боится, кажись, ещё пуще прежнего. Писаря то бишь. Трясётся осиновым листом. И сбёгивает пулей из домов. Стоит лишь заикнуться о грозном Родителе. Про Писаря более ничего не знаем и не поведаем. Жив ли он вообще? Заперся там у себя в квартире. Затворник.
Дай нам всем бог здоровья, счастья и долголетия.
Продолжаю сообщать вам лишь про тех из своих героев, про кого доподлинную информацию имею. Подтверждённую официальными источниками.
Кошатница всё же вышла замуж за Лодочника. И они до конца дней своего брака так и не смогли сосчитать-пересчитать-запомнить кошек и их имена. Кошки, к слову сказать, тоже остались весьма нелюдимыми. Неразговорчивыми. Не любили посетителей и очень высоко ценили Тишину. Шумных гостей особенно не жаловали. Приняли в семью только романтически настроенного Лодочника. Понравилась его склонность к задумчивым молчаливым рефлексиям. Не противоречило Тишине. Ко всем остальным селянам по-прежнему относились с подозрением и недоверием. А вот немногословная/молчаливая Цветочница осталась одна. Кудесница наша милая. Цветочная нимфа. Третья чудесная сестра. И вскоре, по свидетельству Доктора, скончалась от чахотки. Хотя иные поговаривали – от Одиночества. Или Уединения. Как его ни назови. Называй не называй. А пагубная то штука. Доложу я вам. Для многих даже смертоносная. Убийственно Одиночество. Уж поверьте. Кто теперь могилки наши цветами будет убирать? Господь, упокой её душу.
Могилу Цветочнице копал, конечно, Могильщик. У него работы всегда в достатке. И у Смерти много работы. А к Смерти мы все, по правде сказать, жители отдалённых наших Губерний. Относимся философски. Привыкли. Научились. Дружно приобрели философический налёт. Философский иммунитет. Со временем. Жизнь научила.
Жена Могильщика тоже. Сразу после похорон сына занемогла почему-то, слегла и в скором времени помёрла. Тихонько отошла. Как жила, так и умерла. Бесшумно. Беззвучно. Бесследно. (Всё с тем же немым вопросом в угасающих глазах. Почему?) Сына разыскивать в ином мире. Отправилась. Ежели, конечно, мир сей существует. (В чём я лично покуда сомневаюсь. Но то моё уж, личное дело. Личное мнение. Не навязываю.) Не выдержало материнское сердце тоски. Сгинуло от утраты. Разорвало его горе на куски. Разбитые осколки. И стучать в груди нет мочи. И не воссоединиться. (Правда, Доктор почему-то опять констатировал чахотку. Но мы-то Истину знали!)
Посему. Люди умирают каждый день. Работы у Могильщика всегда в достатке. По-прежнему молчун. Но после смерти жены и сына, наверное, ещё больше прежнего. Хотя. Куда уж больше. Так и не смог я залезть к нему в голову. Что думает он обо всех сиих перипетиях? Бог весть.
А жизнь – она продолжается!
Она всегда продолжается.
25 марта 2021г. – ноябрь 2022г.
Могильщик
© Copyright: Алекс Берг, 2022
Свидетельство о публикации №222060800532
Свидетельство о публикации №222060800532
Рецензии