Люди морга. Некоторые. Отдельно взятые

          Есть на свете феномены. А есть еще и ФЕНОМЕНЫ. Незаметные герои. Обитающие на грани между этим, довольно суетным, и тем – спокойным, будничным и сероватым.

         Самое то – это наблюдать представителей разных ШКОЛ, случайно встретившихся, и слегка, мнэээ, соревнующихся. В крутизне.

          Как-то раз на нейтральной территории (у меня  в кабинете) схлестнулись старший препаратор кафедры анатомии по фамилии Топор и потомственный санитар морга республиканской психуши по фамилии Козопасский.

          Зрелище. Жанровая сценка. Картину бы написал. Вот только не сподобил меня Великий Архитектор… Сидят.  Мужички-боровички.  Ладненькие.  Кругленькие.  Невысокие. Кряжистые.  Широкоплечие.  Крабовидные.

           Топор весь серенький – костюмчик, вязаный галстучек, берет, глазки, чисто выбритые щечки, сухенькие ладошки. А Козопасский – пестрый, с преобладанием оттенков высохшей коровьей лепешки – рваная кепка, пегие космы из под нее, пятидневная щетина, глаза навыкате, движутся, как у хамелеона – друг от друга независимо, организм вклячен в какой-то невозможный, пятнистый,  как бы десантный тропический комбинезон и носимые круглый год сандалии на босу ногу.
 
             Оба притащились за дефицитнейшим тогда сухим гематоксилином, получили от меня по малюсенькой пробирке. Каждый пробирочку-то в плат носовой обернул, и во внутренний карман пристроил,  поскольку вещь,  хотя  для разных паршивых немедиков неведомая, но цены немалой, пока не доставишь начальству, чувствуешь себя товарищем Нетте – человеком и парохо… трупорезом!

             А уйти сразу как-то неудобно. Поэтому как принято в лучших домах Жмеринки и ЛондОна, несколько минут диалога Профессионалов. А я сижу, не мешаю, внимаю. Потом объясню, почему.

- Ты, ета… У нас на кафедре мужские трупы заканчиваются. У тя ж в психушке бесхозных, как…

- (оппонент, посопев, опустив глаза долу) Подумаем. Переговорю с Главным (вот же, б…., высокая  переговаривающаяся  сторона !!!!!)

- Штук пять СДЕЛАЕШЬ? Я машину закажу. И – ета – поменяюсь. Бочку формалина. БРАЗИЛЬСКОГО!!!!!

- Не. Бразильский – говно. (чистая правда, свидетельствую). Харьковский давай.

- Ладно. Только трупы чтоб невскрытые! А то приличный препаратор (это, как бы, он о себе, так сказать, приличный - собственной персоной) вынужден за вами столько всего расхлебывать! В порядок приводить! Иногда приходится вместо тонкого препарирования, в конце концов все на скелеты пускать!

- Ох-ох-ох.. (работник ПРАКТИССКОГО здравоохранения начинает заводиться) Мы (МЫ!!!!) вопросы решаем! Кто от чего прижмурился!!!  А вдруг, ета, бххх, как его, вот – бруцеллез?! (Козопасского недавно смертельно напугали инфой об этой неприятной болезни, а он всю жизнь дул молоко от неизвестных коров, а теперь узнал УЖАСНОЕ, и всех стращал!).

             Тут я дискуссию прекращаю, говорю обоим напутственные (в дорогу) слова, и когда оба сваливают, некоторое время предаюсь философическим размышлениям.

              Вот идут по улице нормальные люди. В заботах и веселье. И не ведают. Что в их скоплении, как изюм  в кексе, вкраплены вышеописанные.

              Топор, прежде, чем попасть на кафедру анатомии, кого-то убил. Насколько нам было известно, троих. Что-то из области вендетты, во всяком случае, под вышку не попал, а трубил пятнадцать лет где-то на Таймыре. Я к нему присматривался (интересно же, черт побери!), и ловил себя на появлении некоего спазма и холода где-то в середине моего естества… Топор был скромный, обычный, тихий, вежливый, без каких бы то ни было стигм убивца или хронического сидельца строгого режима. Любопытно, сколько народу он ухайдакал там, в тундре? А уже выйдя оттуда, и приехав в теплые края?

               Я как-то забрел к нему в гости, в недра РАБОЧЕГО МЕСТА. Ну, что… Тоже неплохо. Кабинетик. В подвале. Два на два метра. Чайник. Сахарок в сахарнице. Гостевая чашечка с блюдцем и ложечкой. Полочка с книжками. Есенин. Мережковский. Аверченко. А войдешь  в соседнюю дверь – вот это уже для любителей – закрома. Бетонные бассейны с формалином, в которых в несколько слоев  - трупы. Разных лет изготовления. Разных причин смерти. Над ними – крюки, блоки с цепями. Рядом - каталки. Этажерка с тщательно сложенными простынями (саваны?!?!). Кафель. Нервные, на выход – бегом!!!!

              Козопасский, разумеется, был проще. Плебей. Трудящийся всех стран. Круглый год копал могилы – со скоростью и производительностью экскаватора. Очень сердобольный. Когда родственники ЖИВЫХ больных приходили с просьбой, устраивал тихий киднэппинг – психбольной на пару недель исчезал, а потом возвращался, отъевшийся, розовый, с гостинцами для медперсонала…

              Родственники УМЕРШИХ больных тоже иногда могли достучаться до сурового и неприступного санитара. Поэтому время от времени в больнице начинался классический «на лужайке детский крик» - истории болезни (с посмертным эпикризом) есть. А трупов свежеумерших пациентов нет. Чего нет, того нет. На вопли начальства – cсука, куда трупы подевал? – реакция всегда была спокойной, лицо – невозмутимым, и говорилась чистая правда – Родственники попросили отдать. Мне их стало жалко. Я отдал. Где закопают, понятия не имею. Отъе….сь, у меня много дел. И что было делать начальству? Оно вздыхало, и шло дальше  по пути психиатрического вспомоществования… Последний штрих к портрету – Козопасский, когда ДЕЛА затягивались допоздна,  обычно спал у себя в морге, если точнее, в гробу, который он где-то стырил. На вопрос, и каково это, отвечал – Мягко.

              Я вначале ходил офигевши, потом перестал. Тоже люди. Вроде бы.