Город ржавых каруселек

    
    
     Из того, что уяснил для себя очень давно: я никогда не хотел уезжать. Никуда из привычного места! Хотя больше всего в этом месте мне нравились лишь новёхонькое колесо обозрения в парке да детская площадка у дома. Всё такое крутое, ух! А остальное я ещё не воспринимал. Ну, целиком и толком. Зато ох, как хорошо воспринял потом в самом, что ни есть, разваливающемся виде. Остатки города, его осколки... Остов, будто проглядывающий из-под ржавчины. Кошмарная бездонность в чёрных дырах окон. Но это будет после, а пока...

     Я долго не мог забыть тот день в конце апреля: внезапно грянувшую тишину и сразу же - взволнованный голос диктора из всех имеющихся по округе репродукторов, мегафонов, радиоточек. Это поразило меня, словно жуткая гроза взбесилась в ясный полдень. Но тут слышалось нечто странное: "Внимание, уважаемые товарищи! Городской совет народных депутатов сообщает, что в связи с аварией на Чернобыльской атомной станции в городе Припяти складывается неблагоприятная радиационная обстановка..." Половины слов, конечно, я полностью не понимал, но интонация была тревожной. Фразы звучали грозно и в то же время грустно. Будто навсегда закончились попытки взмывать к облакам на скрипучих качелях и безнаказанно шалить после школы. Но это ж, чёрт возьми, несправедливо, особенно, когда тебе тринадцать с половиной лет. "Удрать подальше и запрятаться!" - решил я. "Главное, потом не прогадать..." - со вздохом добавила б мама. но мама о моих планах не знала. Я и сам о них поначалу не догадывался.

     Зато состояние муторной взбудораженности поглотило всех моих знакомых взрослых, притом так... безвозвратно. То были предвкушения не чего-то интересного и радостного, а мрачные накаты неких перемен. Да и спешные сборы не заставили себя ждать.

     - Пионэр Вова, хватит всюду шнырять, мать твою этак и перемать! - гаркнул бы сейчас мой дед Макар, если б был жив.

     Бабушка Лида в любом случае его поддержала бы, хоть жила уже не с нами, а у старшей дочери в Киеве. И сейчас, в свете последних событий, наверное, сильно за нас волновалась. Мать же в данный момент просто разрывалась между присмотром за младшенькой Дашкой-веснушкой, подготовкой отъезда в тот самый Киев и препирательством с моим же отцом, наперекор всему отправляющемуся на гораздо более опасную работу, чем обычно в своих "органах".

     - Витюша! Витенька! Зачем?.. - жалостливо причитала мама.

     - Так надо, Мария! - резко и сурово отрезал папа.

     Эх! Не разбираюсь я в нюансах речи взрослых, а то сразу б допетрил: не хочет жена мужа отпускать в какие-то там "ликвидаторы", хоть ты перед ней рви мундир, хоть партбилетом махай. "Шмат сала на столе всегда мощнейший аргумент. А зря геройствовать? Да пропади оно!" - едко заметил бы тот же неунывающий дед на реплики грозного зятя про долг и про страну, конечно, если б сам дожил до того дня.
       
     - А вдруг оттуда совсем не вернёшься? Что ж с нами-то будет? - слёзно возопила мама.

     - Это приказ, Машенька... - чуть мягче промолвил отец. - Срочно вывели офицерский состав, сказано: всех под ружьё и никаких гвоздей! А, если честно, я сам вызвался.

     Ну... Что тут попишешь? И я ж сижу, как приказом привязанный. Дошастался: во дворике играть нельзя; в магазин сбегать - должны были раньше, закрылись уже магазины. В городе, верно, всё приостанавливается и замирает, будто замораживается на неопределённый срок. Это в пору благоухающей весны, что неприятнее всего! И нетипичный поворот событий всерьёз намеревается лишить меня качелей до небес и послешкольного футбола. Но чтоб не сильно мне по поводу печалиться, хорошо бы чем-нибудь таким заняться! Мама вот велела: портфельчик зачем-то собрать и рюкзак, быстренько вымыть посуду, бельё с балкона поснимать и разровнять (нет времени прогладить), сложить отдельно и упаковывать необходимое, тщательно отбирая, что весом полегче. Поэтому я и пакую вещички без лишних претензий, правда, тоже на капризную куклу Дашку посматриваю. Вроде спокойно сидит за раскрасками, а вдруг куда сорвётся с перепугу! В тот же двор. Четырёхлетка ещё та проблема, а сорваться - я бы и сам сорвался, с одноклассником Петькой мяч погонять.

     Тоска. До жути скучные и непонятные дела, и всем ни до игр в такое время, кроме, разумеется, меня. А я не хочу, чтобы что-то менялось. Покинуть город? Чушь какая! Даже если вдоволь покатался по округе, назад ведь всегда возвращался. Тут же есть вероятность точная и стопроцентная: больше не вернуться никогда. Конечно, сердце не болит трагически, по-взрослому, но что-то сильно щемит в нём, чуть ли не скребётся. Будто сейчас начнёт выть! И, как сказал перед уходом отец: дальше невезучая Припять становится на первый в своём роде карантин, а всё (совершенно  в с ё!) оставляется здесь, вероятнее, навсегда. Это значит: навечно. Какое ужасное слово! Если бы я мог словно разделиться надвое (хотя бы...) и оставить ноющее сердце - городу! А уж этим я помог бы избежать одиночества и себе, и ему. Ну, надо сказать, зрело выразился. Наша русичка Елизавета Владимировна, что небезуспешно пытается учить меня красиво изъясняться на уроках не очень любимой мной литературы, руками бы всплеснула от нежданно привалившего педагогического счастья. Но теперь сие мало меня волновало, потому что всюду ощущалось нечто страшное. То, что ни от кого не зависит, но над всеми нами нависает. "И притом нависает железно!" - подытожил бы дед Макар. А встрепенулся я лишь от телефонного звонка и опомниться не успел, как мама буквально сгребла нас с сестрёнкой в охапку и потащила вон из квартиры.

     Может, это отец дал сигнал, чтоб мы выскочили первыми и забрались в автобус? Мать тащила уцепившуюся за шею Дашку, та прижимала к себе потрёпанные раскраски и поредевший набор фломастеров. На мамином плече  болталась основательная сумка, а свободной рукой глава семьи толкала перед собой не маленький чемодан на колёсиках. Так, необходимое на первое время. Дверь мать поручила закрыть мне, а я, отягощённый собственными думами и вещевым грузиком, ничего за собой не закрыл: ключ на полосатом шнурке так и остался бесполезно болтаться привязанным к рюкзаку. Впрочем, едва ли мы сильно опередили других, в наш автобусик все набились более-менее организованно, как и в остальные многочисленные транспортные средства у других домов. Люди вокруг были мрачны и взбудоражены, ведь жизнь на их же собственных глазах в самом деле разорвалась на части, и светлое в ней осталось явно позади. Тут мать на мгновение потеряла меня из виду, а я кинулся обратно домой, будто бы полетел! Так легко, так странно... Даже не обернулся на истошный мамин крик:

     - Вовка! Что с тобой?! Вовка, опомнись! Вернись...

     Мне ж абсолютно не хотелось возвращаться, ну, прямо сейчас. Наоборот, я жаждал, чтобы автобусы рванули вон со скоростью ракеты, а город остался лишь для меня как огромный полигон, как редкая возможность разгуляться на свободе. И я возвратился в квартиру, и хорошенько там запрятался, и дверь закрыл на ключ. Но никто за мною почему-то не пришёл, и автобусы вскоре действительно умчались, оставив немногочисленный отряд, моментально рассредоточившийся на местности. Я сам это в окно увидел. Наверное, от мародёров будут дома охранять (отец вроде так говорил), а может, ещё что надумают. Конечно, было немножко обидно, что никто не принялся меня искать. Неужели я так сильно насолил соседям? Угу, а заодно одноклассникам (дружку Петьке в особенности), всем подряд знакомым и учителям. И почему за мною сразу же не прибежала мама? А потому что Дашку больше любит. Вообще, у них с папой куча проблем, одна лишь папина работа чего стоит! А тут свалившиеся отнюдь не с голубого неба радиация и загрязнение с переселением, куда всем до меня сейчас?! Зато у меня есть полная свобода! Будем считать, что никому я более не должен и не нужен, кроме этого вконец заброшенного городка. Но мне внутри него не будет скучно. Если только малость одиноко. Ну... На то ж она и свобода.

     "Разве вместе с остальными бывало так у хорошо? - размышлял я как-то после уроков. - Конечно же, нет. Потому что обязательно приходилось делиться. Чем бы то ни было! Не то, чтоб мне это не нравилось, просто пропадал шанс получить хоть что-то в целом виде. Поделись конфеткой, дай поиграться машинкой! Одолжи ручку, дай надкусить ссобойку... Или сменку позаимствует кто-нибудь, если свою позабыл. Ага! И после этого послушно прись вперёд, теснясь толпой на школьной лестнице, в актовом или спортзале. Всё в полном растворении со всеми. Даже в дни праздничных зимних каникул на ледяной горке (что бы там под попою не оказалось: санки или собственные штаны!) катайся с остальными в куче и шибко не выпендривайся".

     ...Шагай впритык к другим готовым к обороне и труду безмолвным единицам, а в принципе "полным нулям" во время плановой (как мама называет) демонстрации, стой жалким дурнем на линейке (только б от усталости не повалился!), какой бы не случился повод: печальный иль торжественный, хоть в это время можно лентяйничать и вольно мячик по траве гонять. А потом нетерпеливого тебя (на пару с терпеливой мамкой) всё равно помнут в очередной очереди за дефицитом. Непременно и от души. Для поддержания традиций и "парадку", как говаривал дед Макар. Да-а! Что за чёртов идиот (явно с тикающим бзиком в голове) придумал начало работы-учёбы ровно в 8-00? Что ж тогда за жизнь получается?! Никакого вкуса удовольствий и веселья, а постоянное зевание-недосыпание плюс гнёт противной дисциплины. Одинаково: как в насмешку называемым "счастливым" детстве, так и в обманчиво самостоятельной взрослости. Тут же наперекор всему - праздник непослушания! Хоть и с радиационной опасностью. - Ну, а это мы не проходили, потому что нам не задавали. Оттого и не страшно. Пока.

     Конечно, я некоторое время развлекался. Как человек-невидимка из одноимённого романа. Ни тебе режима дня, никаких уроков и обязанностей. Можно не умываться и зубы не чистить, а каникулы наступили раньше, чем само лето. Я переиграл сам с собою во все имевшиеся настольные игры, и явно прошло несколько, ещё очень лёгких для меня, деньков, прежде чем я уразумел, что опыт фантастического пакостника отправился в прошлое, и по-настоящему актуальным для меня немедленно станет пособие по выживанию во враждебной среде. Именуемое, к примеру, "Робинзон Крузо". Для начала. Можно было в придачу припомнить всё, что я читал о войнах гражданской и отечественной, но... Вряд ли где-то и когда-то существовала книжка о том, как не очень взрослый одиночка добровольно остался в отравленном радиацией городе. Когда с запылённых небес валятся мёртвые птицы, и странный пепел покрыл всё в округе. Недалеко, наверно, догорает бедный рыжий лес, страшно подумать, что теперь станет с рекой, ведь повсюду чувствуется некая... не-а, повальная обречённость. Н-да... Вот тебе и наивные пионеры-герои, не имевшие понятия о чудесах и угрозах мирного атома.

     А предстоящие мне испытания ранее не снились никому. И зря! Потому что тогда в родительской библиотеке обязательно обнаружилось бы руководство к действиям чуть ли не в самой чрезвычайной из чрезвычайных ситуаций. Или я не всю библиотеку исследовал в поисках интереснейших книг? Однако, пока я бездумно лентяйничал и предавался нежданным каникулам, в доме потихоньку отключили воду, свет и газ, а продукты, оставленные на виду и в холодильнике, стали черстветь и ощутимо портиться. Пришлось быстренько стать серьёзным и скорее вынести во двор на клумбочку цветочные горшки, и все растеньица срочно перебазировать в почву. Иначе они могут загнуться в моём опустевшем жилище, без воды-то! Провернул я это действо чуть ли не молниеносно - милицейский патруль запросто мог меня обнаружить и принялся бы спасать, чего мне абсолютно не хотелось. Да и на собственного отца было бы глупо нарваться.

     Когда же я поднимался обратно по лестнице, услышал жалобное мяу по соседству. Разумеется, я немедленно толкнул дверь, и (о, чудо!) она открылась. Большущий кот (или кошка? - тут я не понял: кто-то с хвостом и косматый) стремглав вырвался на свободу. В сердцах обозвав себя детсадовским молокососом, я принялся носиться по подъезду в поисках несчастных запертых зверей и обнаружил наверху двух больших собак. (Опять-таки хорошо, что кто-то не подумал при отъезде про ключи!) Спровадил бедолаг на улицу - там они, по крайней мере, не будут обречены, найдут что и кого укусить. И присоединятся к таким же оставленным, чей плач (самый настоящий, жалостливо горький, выжимающий чувства даже из самого иссушенного жизнью сердца!) всё ещё разносился в осиротевших дворах. Потому и сам я малость приуныл: ведь от недавних игр отвлекался лишь на беспокойный сон и бутербродики из всяческих остатков, а в это время сколько-то четверолапых пушистых или крылато-пернатых созданий могли скончаться брошенными в душных людских клетках без еды, воды и надежды. Я опять обскакал весь подъезд, ломился в закрытые двери, прислушивался, затаив дыхание: может, где-то есть гав и мяу, писк жалобный хоть на последнем издыхании, но, к сожалению, больше ничего не обнаружилось.

     Я вернулся в квартирку и убрал в тумбочку игры, машинки, конструктор, солдатиков и, вообще, все игрушки, в том числе и те куклы, что не забрала сестра. Всё это скоро безнадёжно устареет. Навсегда. Я же не останусь в этом заполненном только прошлым - жилище, у меня другой план. И, если честно, почти всегда был. На то ж он и запасной. Я снова окинул взглядом книжную полку, подставил табуретку, достал "Робинзона", "Тома Сойера" и "Пятнадцатилетнего капитана". Раньше постоянно возмущался, почему родители ставили наверху самые интересные книги, а внизу нарочно располагали разную учебную ерунду, вроде скучных пособий и справочников. Я сложил книги в рюкзак, добавил туда оставшиеся: мыло, зубную пасту, аспирин, йод, бинт, пластырь и запасные носки. Затем ринулся к потёкшему холодильнику, забрал пару банок тушёнки, какие-то рыбные консервы. Хлебушек в хлебнице начал черстветь, я разрезал его на кусочки и побросал в полотняный мешочек. что нашёл в буфете. Также в рюкзак последовали открывалка, вилка, ложка, складной ножик, забытая отцом зажигалка, все имеющиеся коробки со спичками и пара хозяйственных свечей.

     Как раз одну я недавно опробовал. Весенний вечер хоть и долог, но не слишком светел. Главное было - хорошенько зашторить окошки, чтобы с улицы не был заметен капризный золотистый огонёк. Количество патрулей заметно уменьшилось, зато на утро появились автомойщики ...домов с их крышами (если дотянутся!), памятников. заборов, столбов всяких и вывесок, всего по округе асфальта, моих любимых парковых аттракционов, которых я огульно и с любовью называю "карусельками". Казалось, если бы струи из шлангов дотянулись до нужной точки, они б и парк вымыли, и небо, и, может быть, весь город целиком! Как специально для меня. Но мне уже не хотелось играть. Если только с самим собой на выживание. Всё равно я никогда не окажусь на самом пике огромного сверкающего колеса обозрения, не прокачусь на ярких машинках и в разукрашенных лодочках. Да и какие уже карусели с последующими восторгами и лёгким головокружением! Теперь даже футбол меня не радует. А это что-то, вообще, э-э... несуразное, никогда не бывало такого! Поэтому в дополнение к остальным сожалениям я закинул к нужным вещам хороший такой молоток, а то мало ли. Облачился в штанишки защитного цвета, серый свитер, достаточно просторную для меня отцовскую куртку с капюшоном и со спокойной душою вышел из дома в разношенных грубых ботинках. В будущем меня ждало... целое будущее приключений.



     Хоть на деле молоточек был лишним, вряд ли на меня кто-то стал бы нападать. Всегда ощущал себя крепким и рослым. И, к слову, я я уже не ребёнок. особенно в данных условиях. Так размышлял я, увлечённо перебираясь через кустистую канавку возле трухлявого на вид домика за нашим парком. Жилище, наверняка, брошено, зато (ну, скорей всего!) в нём есть настоящая печка. Предстоящее лето ведь штука не вечная, а уж печку я топить умею, одна из моих бабок (та, что сельская, по линии отца) когда-то научила. Ещё тут колодец - значит, водичкой буду обеспечен; рядышком пёстрые курочки мельтешат - тогда будет и мясо. Конечно, кур я никогда не резал, но яйца-то у них отобрать можно. Последнюю мысль я, видимо, высказал вслух и услышал:

     - Вот я то самое у тя и отберу!

     От неожиданности я даже в растительности запутался. А когда окончательно вылез из надоедливой зелени, то узрел перед собой щупленького вихрастого дедка в телогрейке и с ружьишком наперевес.

     - Ты того... от автобусов что ль отбился? Так они давно тю-тю, хрен догонишь!

     - Да я туточки добровольно остался... - выдохнул я, окончательно убеждаясь в нарушении собственного уединения.

     Я, конечно, надеялся, что, кроме навязчивой охраны и каких-нибудь учёных-следопытов (которые заявятся спустя годика эдак полтора), никого здесь больше не предвидится. Видимо, и дедочек думал точно так же. В кой-то веки от всех освободился, а тута некий наглец, в смысле, малец со спрятанным в рюкзаке молотком! Конечно, пришлось доставать дубальтовку - не без юмора прикинул я, пока дед, обхватив компанейски, тащил меня к домику.

     - А я ужо решив: мародёры полезли!..
         
     Позже мародёры точно полезли. Как тараканы! Изо всех щелей просачиваясь в те места, где вовсе не было охраны. И правда, не возле исполкома ж им шататься. Они начали с краю, с небольших частных домов, ходили туда буквально десятками и выносили всё подряд. Заодно громя и разрушая то, что никак нельзя изъять, и то, что никому, собственно, не достанется. К этому времени я неплохо обжился у деда Евстахия, перетянул в его избёнку всё, что возможно было из моей бывшей квартирки (то есть, книги, лекарства, одёжку, обувку, закатки, что заботливо заготовила мать и её оставшуюся хозяйственную утварь), а дедуля с удовольствием пошарил и по соседским "казармам", где двери, так сказать, неплотно прилегали. "Шо ж хорошему добру-то пропадать?! И самим сгодится." Будучи из героических партизан, Евстахий Романыч (а покороче: дед Стах) быстро научил меня не только отбирать у безответных курочек яйца, жарить с салом картоху и копаться в саду до огороде, но и подбираться к кому-либо более чем незаметно и даже с некоторой пользой для себя. "Понаблюдать, что-то узнать и обязательно что-нибудь уволочь!" - было всегдашним девизом деда Стаха, независимо от того, партизанил он когда-то там или не партизанил вовсе.

     Впрочем, пришлым мародёрам, а скорее, вандалам мы не очень мешали, зачем лишать работы милицейские остатки? Несколько раз видели, как патруль гнался за нарушителями радиоактивного спокойствия, что нещадно потрошили квартиры ближе к центру. Шубы, люстры, телевизоры, техника прочая, набитые чемоданы... Вытаскивали на свет божий всё, что считалось ценным там, совсем в другой жизни, а потом давали дёру по лесным дорогам на видавших виды машинериях. В подобных случаях слегка радовало лишь то, что оставленные запертыми неизвестно где мохнатые-крылатые могли быть освобождены теми самыми нарушителями. Нечаянно так. У деда, например. резвились во дворе шестеро приёмных псов (кроме кудлатого своего - тот предпочитал в теньке полёживать), дюжина приблудных кошачьих, сбившихся в шерстистую семейку; сбежавшие с соседних подворий гуси-утки-индюки плюс опять-таки наивные простые куры (я наотрез отказался их в будущем резать!) и к ним в придачу боевой петух.

     А в домике (пусть вида и неказистого) имелись: кухонька, она же - печка с плитой и посудой; через стенку опрятная комнатушка с вполне достойной деревенской обстановкой (шкаф, стол, комодик, две кровати и отсутствие простора). Рядышком кладовочка с мукою, крупами и залежами непременного сала, внизу, разумеется, подпол с прошлогодними картошкой да свёклой. В сухом уголке за кухонным буфетом висел шершавый чулок, наполненный остатками от лукового урожая. А в самом буфете хранились невероятное количество спичечных коробков и такое же количество свечей, добрых три десятка кусков тёмного хозяйственного мыла, разные пакетики с семенами, целый ларь соли и увесистый мешок с сухарями. В другом углу, за совком и веником притаилась здоровенная бутыль с постным маслом. "Жинка моя, Матрёнушка, всё заготавливала! Померла бедная в том годе... Так и не застала пакостный Чернобыль!" - частенько бурчал себе под нос Стах, то ли возмущаясь потерей супруги, то ли сильно о ней сожалея, но всегда справедливо считая, что с подобным запасом можно подготовиться не только ко всяким нашествиям, но и почти к целой войнушке.
 
     Поначалу из-за чёртовых мародеров мне разное мерещилось и мнилось, потому я всё ж рассказал дедуле про молоток, что приволок в рюкзаке. В ответ старичок вытащил из кармана всегдашней телогрейки парочку не маленьких гвоздей, торжественно вручил мне и потянул меня с гвоздями на свой огородик к небольшому валуну.

     - Мало ли, спичек прорва, когда-то и они закончатся! А молоточек вот на что сгодится...
            
     Так дед и показал мне, как добывать огонь без спичек, по-партизански это называлось или нет, но терпения на это у меня едва хватило. Бешено колотить по гвоздям, лежащим на ни в чём не повинном камушке - ещё та потеха!

     -Аж вспотел! - удовлетворённо хмыкнул дед, узрев, как от бодрой искры, наконец, воспламенился трут (кусочек мха с обрывком тряпки), и появилось слабенькое пламя, которое я не без удовольствия затоптал.

     - Вот для чего порой в хозяйстве молоток! Хоть у меня своих четыре штуки. Главное, чтобы ещё камни были под рукой, а насчёт тех пришлых тараканов... - тут вдохновлённый дед засеменил к сарайчику. И пока я суетился, устраняя остатки мелкого поджога, Стах довольно выкатил... пулемёт.

      - Ну, чё? Мы с моим Максимкой завсегда готовы, с самой той войны!

      Я прям обалдел от вида чуть заржавелой штуковины, считай, сбылась давняя мальчишеская мечта. А если он ещё и стреляет...

      - Ишшо как! - подмигнул мне дед. - Ежели что - применим обязательно, пионэр Вова!

      Если честно, применять не особо хотелось, вот превратить нашу избушку в крепость - совсем другое будет дело! Трещотки (т.е. связки консервных банок с камешками внутри) на кустиках возле канавки, натянутая у крылечка леска - только успевай сам перепрыгивать; там и сям водружённые "зонтики" обвалившихся веток как дополнительная драпировка; специально раскиданные сучковатые дрова, куча стекольных и глиняных осколков под окошками (чтоб было слышно, если кто подойдёт и полезет); распростёртые вдоль забора мотки колючей проволоки, спёртой ещё когда и неизвестно с какой проходной... Наконец, дедовская "орудия" с начинкой-дробью и вполне себе старинный пулемёт. А главное; создав такой воинственно-нежилой вид избы, рекомендуется самим не слишком-то высовываться, дабы чего на себя не навлечь. Нетути тута никого, нетути, и брать тут нечего.

     Конечно же, пулемёт применять не пришлось, чего не скажешь про дедулину двустволку. Солью и дробинками гостеприимный Стах угощал, как умел. Скорее, из-за сего обстоятельства наш домишко стал кому-либо не слишком интересен. Может, мародёрствующие элементы сочли, что здесь водятся вооружённые и неплохо подготовленные призраки? Раз всерьёз никого не видать, а вокруг всё ещё как шумит! Дедуль пару раз так пальнул из окошка, что даже мне, миролюбивому, подсобить захотелось. Я оттянулся на бросании камней и кусков кирпича из-за угла, и, надеюсь, напугал кого до одури. Один подобный деятель (начальных криминальных дел) так настойчиво ломился к нам на территорию, дабы прихватить чего, что сорвался и повис на дедовском заборе, зацепившись штанами за проволоку. Я, когда это увидел - повалился от хохота на крыльце, забыв про оборону нашей собственности. Дед, конечно, поспешил на помощь незадачливому (само собою, наподдать сильней!), да у того, видать, из-за прорванных штанов где-то открылось второе дыхание, он с воплями рванулся вверх так резво, что снова перемахнул через забор и помчался прочь, умыкнув на заднице кусок нашей проволоки.

     Смех смехом, однако в то же время, где-то далековато от нашей избушки воцарился настоящий кавардак, неведомый доселе данной территории. Идейный хаос пылал, пламенел, разносился повсюду и будто передавался по воздуху. Возни с борьбой хватило всем! Снова... Но это там, за туманными горизонтами, а тут мы с дедом и так без нужды редко высовывались, нам и внутри домика счастья хватало. Я всё книжки почитывал, разгадывал кроссворды из выцветших газет да гантельками баловался. Стах укомплектовывал запасы на зиму, сетуя на отсутствие мало-мальски внятной информации: телевизор ведь от электричества вещал, зараза, а у тарахтевшего до поры радиоприёмника однажды сдохли батарейки, ну и ладно.

     - Что там важного такого на большой земле, кроме радиации ентой? - вздыхал дед и продолжал вспоминать про свою партизанщину, когда было дело понятно; видишь врага перед собой - стреляй! А сейчас, где тот невидимый враг? Да везде! И чем уж стрелять? Ничем не достанешь.

     Бывало в таких размышлениях: кто или что этот  в о р о г  теперь, и целые дни проходили. Иногда я отчаянно скучал по отцу и сестрёнке, мать, вообще, снилась почти каждый день. И сны, надо сказать, были слегка странноватые. Как будто кандидаты наук медицинских и всяческие профессора, патлатые знахари и напыщенные доктора (с отпечатками от времени в виде лысин) меня, бессознательного, осматривают, вертят, тыкают, заглядывают в потаенные места, а растерянная мама всё твердит; "Что ж с ним такое? Когда он, наконец, очнётся? Живой, как неживой!" При этом она не позволяет даже булавкой уколоть, не говоря о том, чтоб глубже резануть или другое поврежденье нанести - лишь бы я проснулся. Ни изучать воздействие лекарств, ни эксперименты ставить - ни за что!

     И так всё это - огромнейшее испытание для её материнского сердца. Выслушивала бедная невероятнейшие версии моего оцепенения или очень глубокого сна, или ухода в себя, как хотите. Вздыхала над громоздкими фразами, вроде "метаболическая энцефалопатия", "эпилептическая кома", "состояние необратимое вегетативное" или ещё почище "некий ментальный... трип". (Кошмар какой-то!) Питался я при этом с помощью неких трубок, что подводились непонятно как, но она всё равно упрямо ухаживала, как за маленьким, двигала, обмывала, убирала, переодевала, читала мне нелюбимую классику и говорила со мной, рассказывала что-то постоянно днём и ночью, порой ругаясь с телевизором и бесконечно вытирая набегающие слёзы.

     Невзирая на эти донимающие непонятности, я всё ж наблюдал неотвратимую смену сезонов в почуявшей свою власть природе и замечал некоторые раны, что время уже нанесло моему остановившемуся городу. Пыльный беспорядок, путешествующий под ветрами мусор, жутковатого вида заброшенные многоэтажки, стаи так и не спасённых мной одичалых собак... Всё такое сиротливое и беззащитное! Внезапно опустевшие гнёзда. Какой-то чудной (и в то же время чудный) заповедник, в центре которого навеки застыли аттракционы. А карусели среди этого "великолепия" - самые разнесчастные! Может, потому что больше всего напоминают о детстве, беззаботном и беспечном? Этакий полунамёк на окружающее и кружащееся счастье со вкусом мороженого и лимонада, чего нету уже и больше не будет. Остался только город ржавых... И теперь именно я вынужден буду его охранять. Ведь сам будто бы разделил... нет, буквально расщепил своё сердце на проклятые атомы и отдал часть себя родному городку! Очень необдуманно, неосмотрительно и всё от жажды одного большого приключения под названием: самостоятельность. Она же - свобода! И она же - одиночество.

     Как-то раз допытывался я у деда Стаха, как того угораздило самого-то "от автобусов отбиться". Тот и поведал, что прям накануне злополучного Чернобыля угодил в больницу с некой сердечною хворью, а когда всех из Припяти вывозить стали, за ним "тож с Киеву" на казённой "Волге" сын прискакал, зашпондорил старца в транспорт с некоторыми пожитками, и, казалось бы, всё на этом. Назавтра ж, как ни в чём не бывало, проснулся дед в собственной хате да так и сидел отшельником, пока не появился я. А дальше дни мы коротали, кстати, здорово. Прямо как всамделишные дед с внуком! Я скучал по деду Макару, Стах -  по своим Лариске, Маруське и Костику в Киеве, так и сошлось всё. К тому же я полагал, что с таким ушлым, в смысле, старшим товарищем, даже в подобных напастях трудно будет пропасть. Однако случилось совсем неожиданное: каким-то образом взял и запропал сам дед. Следующей огнецветной осенью отправился бедняга на вечернюю вылазку (порыскать по местности для пользы дела - обычней обычного!) и не вернулся. Я где только потом не искал, благо посетителей в городке поубавилось, и даже патрули определили для себя границу: никто надолго не задерживался в загрязнённом месте. Всё поэтапно отдалялось за окружающие леса,  а город постепенно покрывался слоями ржавчины, пыли и грязи, само собою, радиоактивных.

     Я облазил с дедовскою дубальтовкой все "заповедные" места, где не ступала нога никакого отпетого следопыта, кроме меня. И лишь тогда остановился в отчаянных поисках, когда вдруг вспомнились последние слова Стаха. Мимолётом и не из последних крепких выраженьиц, но всё же выдал дед: "Эх, отдежурил я тута, пора и честь знать! Отгомонила моя партизанщина... Забирай себе мою орудию!" Тут и уразумел я, что дедок мой где-то в отдалённой местности, наконец, обрёл покой. Долгожданный ли, внезапный, кто знает? Единственное точно: не кто иной, как собственной персоной я, сменил его на "почётном" дежурном посту. Значит, моего одиночества стало в два раза больше, как говорится, и за себя, и за того парня. А уж сколечко оно продлится - мне неведомо.
 
     Когда-то взял я в привычку зачёркивать дни в календаре и методично пугать нарушителей радиационного спокойствия, потом у меня закончился календарь - я стал размечать дни от руки, но в округе сошли на "нет" нарушители. Лишь иногда теперь бывали странники, все как на подбор от слова "странный", и сами вида вполне партизанского. Мне даже пугать их было лень, однако и общаться с ними тоже. Может, это город специально не отпускал меня и потому не позволял видеть дальше собственного носа? Они же быстро фотографировали всё подряд какими-то не похожими на раньше виденные мною аппаратами и ещё быстрей сворачивались, чтоб убраться. Правда, спокойствия моего при этом тоже поубавилось, остались лишь странная красота заброшенности и упадка, полумифическая радиация вокруг и мои витающие мысли, на которых я в кой-то веки смог сосредоточиться. И в тех мыслях почему-то наблюдались времена, где давно уж не было моего отца; всегдашнее обращение "мама" плавно перешло в грубовато-приказное "мать!", и потому-то сестра Дашка перестала быть куклой, а стала длинноногой грубиянкой и капризкой с рыжими косичками, таскающей из семейного серванта дефицитные конфеты для своего очередного "кавалера".            

     Вполне ожидаемо, что однажды мне надоело продолжать свой рукописный календарь, будущее где-то там всё равно творилось без меня. Правда, хоть в чём-то и я не отставал: тянулся вверх и рос в плечах - хорошо, у деда всяческой одёжки завалялось. Хотя чувствовал я и другую сторону: навязчивость видений, приглашающих посетить не знакомое до сих пор состояние. Конечно, оно было связано с неминуемым взрослением: это позыв, эта жажда, это острейшее напряжение, приятно окутывающее, но в итоге расслабляющее. ...Ах, эти безнадёжные влажные утра, о которых не писано в книгах, что когда-то почитывал я. В тех как раз, где про мальчишеские приключения. "Жизнь сама по себе - большое приключение для вечного мальчика под названием " мужчина"..." - сделал я вывод, решив, что мне вредны новые эмоции, раз я не умею с ними обращаться. К тому ж я постоянно видел во снах бытовые ситуации с участием матери, пускай даже потерянной во всех смыслах, и оттого мне совершенно не хотелось просыпаться. Ведь так я практически не ощущал одиночества! Вдобавок я (в отличие от Стаха) пригласил нежных кошачьих со двора жить на кухне, ближе к печке. Мышкуют пусть на территории, а спят по соседству со мной. Собаки ведь вынужденно разбежались по стаям; как оказалось, это обычное дело для города без людей, в который вернулась Природа.




***

     ...Опять разочарованная (а каждый раз получалось это у неё не менее, чем вдрызг), Мария брела по Крещатику. И было ей наплевать на его стойкое ко всем временам очарование, и совсем не волновало, как под ветром вытанцовывают опадающие листья (или подскакивают зрелые каштаны), и что сегодня пахнет одновременно чем-то прогорклым и... свежестью. "Снова вышла туфта!" - уныло размышляла про себя печальная, слегка растрёпанная женщина неопределённого возраста в тонком плащике на свитерок и выцветшей шейной косынке, что, впрочем, по-прежнему пахла духами. - Эзотерические навороты и никакой конкретики! Ну, почему хоть что-то в жизни не может быть простым и лёгким? Или хотя бы чуть понятней объясняться... - и она тут же со вздохом себе возразила. - Вообще, то самое "всё" и не пыталось быть таким с начала самого, и далее не станет. Видно, ему не положено". А из-за того, что Марии всегда представлялось, будто лучшие в жизни моменты давно, необоснованно и нагло протанцевали мимо, как эти безразлично опадающие листья, резвые каштаны и прочие итоги хитрой лисьей осени, то и по сторонам ей смотреть не больно хотелось. Потому что от всего на свете сразу становилось больно.

     Пускай Мария не слишком любила копаться и ковыряться в себе, а также внедряться в давние воспоминания, почему-то сейчас события прошлого развернулись в памяти таким шикарным веером, что перехватило дыхание, к горлу подступил всегдашний ком, и где-то там опять закопошились обжигающие слёзы. Вот она и дети практически в автобусе, который должен умчать всех из заражённой Припяти, а вот вокруг них уже суетятся какие-то полузнакомые люди, помогают поднять обмякшего Вовку, втащить в салон, расположить на сиденье и пытаются утешить ошарашенных маму с дочкой: "Всего лишь обморок! Должно быть, переволновался хлопец! Ничего, очнётся..." Лично у самой Марии в голове клубятся предположения одно банальней или дебильней другого: "Упал с качелей и ударился, или ими огрели по голове? Или по ней же сдуру получил мячом? Футболист хренов! Нашёл непонятную жидкость в бутылке из-под напитка и выпил, как соседский мальчик пару лет назад? Тот тоже так внезапно отрубился, но его скоренько привели в чувство". И чтоб быстрее сын очнулся, Мария неистово его трясёт и сгоряча пытается бить по щекам, пока кто-то из медиков (что обнаруживаются в попутчиках) не решается ей помочь: массирует Вовке виски, трёт руки и уши. Ведь дышит же! И сердце бьётся, но сам пацан будто не здесь, со всеми вместе, а где - неведомо. Будь он в глубоком сне, полусознании или уж ладно, окончательно без сознания - это как-то улавливалось бы: слухом, интуицией, захваченным в дорогу стетоскопом... Но тут нечто другое, иное, притом иное АБСОЛЮТНО. Кома безо всякого на то обоснования? А радиация - как объяснение?!

     Вот потому-то все становятся угрюмы, а обычно непоседливая Дашка застывает насторожённая и некоторое время обходится без ёрзания и дурацких вопросов, совсем позабыв про раскраски. А Вовка просто спит или удачно делает вид, что провалился в легендарную кроличью нору. Так целую дорогу до самого Киева. И когда кое-как прибыли к утратившим всякое самообладание родственникам, и позже, когда возвратился получивший катастрофическую дозу радиации Виктор, и дальше, когда начались визиты докторов: то к отцу, то к сыну, а порой и к буквально обезумевшей от грянувшего отчаяния Марии. Муж уже уходил и понятно куда, а душа сына всё ещё болталась непонятно где. А как можно привыкнуть к ежедневному состоянию всепоглощающего умопомрачительного горя? - Ну, если только - постепенно.

     "В жизни нет ничего, кроме ада!" - эта мысль засела в голове у Марии надолго, а может, и навсегда. Особенно после того, как вдоволь намучившись последствиями облучения, отправился в Вечность её обессилевший, но неукротимый Витюша-Витенька. Хорошо, успел обеспечить слегка потрёпанных бытием домочадцев надёжным жильём (две комнатушки в панельке) и даже обставить его почти так, как раньше, в прошлой и (как оказалось теперь) практически беззаботной жизни. А то мамаша Марии да и семейство старшей сестрицы стали с некоторых пор посматривать весьма хмуро, понятно, что в сторону блаженно спящего Вовки. Дружно отчего-то стали доставать и напрягать. "Сначала положить в больничку, а погодя сдать в интернат для всяких там лежачих!" - такое пожелание родни, кажется, навеки отвернуло от них всех довольно-таки покладистую Марийку. А когда-то ведь были очень даже дружны старшая "командирша" Марина и младшенькая рассудительная Машенька; обе вышли замуж за бравых парней по имени Виктор, примерно в одно время у каждой родилось по паре деток, а потом... Чем пробираться сквозь чащобу злых, враждебных мнений, проще рубануть с плеча. Что отчаявшаяся и окончательно повзрослевшая Мария и сделала, унося на новую квартирку последнее семейное барахло.

     - Может, мне и больного Витьку надо было сразу в интернат?! Для отставных ликвидаторов. И Дашку, пока она - мелкая и дурью мается? Чтоб больше подобным не маялась. А вдруг, мама, и вы заболеете чем опасным, а вас, не дожидаясь развязки, на свалку? А ты, Маринка, думаешь: не будет в твоей жизни крутых неприятностей? Явятся, как миленькие, подожди только... От горя не спрячешься и не откупишься. Так что, пошли-ка вы набок, родственнички хреновы! Поймите ж, наконец, в жизни ничего простого не бывает, жизнь по большей части - это ад. Без конца и начала.

     После Мария виделась с роднёй аж целых два раза: на похоронах матери и собственного мужа. А сын её всё спал - не добудиться. Росла, проказничала и отставала по учебным дисциплинам, требующим терпения и усидчивости, кудрявая резвая Дашка. Выломанная форточка в окошке школьной раздевалки, разрисованная рожицами дверь в медпункт, нарочно подбитый мячиком физрук... Мел, раскрошенный и подброшенный в сумку вечно насупленной математички, стыренный из учительской журнал родного 6"Б" и почти утопленный в школьном туалете, изъятый из сумки строгой русички ворох тетрадок с недавними диктантами, и выставленные всем (кроме себя, разумеется!) даже не двойки - здоровенные красные единицы! А Дашкины юные "кавалеры" - каждую неделю новый! Так в школе одного с ней возраста мальчики скоро закончатся. Это дома у тётки Марины девочка когда-то разминалась, не по-детски доводя двоюродных Витальку и Юльку (щипалась, кусалась, плевалась - какая банальщина!), чтоб далее в учебном заведении пойти вразнос. Может, потому что от природы рыжая-бесстыжая, то есть резкая, ретивая, лихая... Список Дашкиных "подвигов" каждый раз был не полный, потому что о многом и не подозревали, или виновница не сразу попадалась.

     Как бы там ни было, классный во всех отношениях руководитель не обременяла бедную мать разборками ещё с собственной дочерью. Поэтому после всех этих физруков, диктантов и форточек (а насчёт "кавалеров", вообще, предпочитая невмешательство) Мария чуть ли не с благоговением вспоминала о тюбике зубной пасты, почти выжатом за шиворот деловитому муженьку старшей сестры. Это была реакция на его заявление: "Вынесите, наконец, из квартиры вашего лежачего! А то, ага, спит он! Как же, как же... Притворяется небось, чтоб от армии в дальнейшем откосить. И ваша система обеспечения вон сколько электричества сжирает!" Тогда Мария оказалась по-настоящему впечатлена своей хулиганистой Дашкой. Особенно, когда строптивая дочь собрала вместе цветочные горшки тётки Марины (с вечнозелёными обитателями в них) и обставила Вовкину постель, чтобы бедолаге, опутанному трубками и проводами, шло побольше кислорода.

     Так Дашенька продемонстрировала родственные чувства. В школе же был явный бунт, протест. А против чего? - А из-за всего. Многие о домашней ситуации знали, сопереживали и жалели, хотя, что толку? У самих не лучше. Царство полной нищеты, обременённое последствиями Чернобыля, капитальным развалом социализма и самоуверенно наступающим безвременьем. Впрочем, Дашкины фокусы канули в Лету вместе с наступившим взрослением организма. Нежданно, но вполне по возрасту. Конечно, мозги всё равно остались ещё детскими, но месячные вдруг попёрли, не спросив, у юной непоседы, озорницы, нашей "Пэппи Длинный чулок покамест без добрых дел" (так называли её старые мягкосердечные учителя, и хорошо, что, согласно их старым устоям - пристойно). Вот тогда она и забросила хулиганство подальше, стала опрятней одеваться, причёсывать и заплетать буйные кудри куда тщательней и навела в кой-то веки порядок на своём столе. Мария, само собою, о переменах узнала, но как насчёт остального? Надолго ли рвения хватит? А Дашка серьёзно так ответила: "К Америке готовлюсь". Больше Мария ничего и не выпытывала, но, что дочка снова дурачится - было не слишком похоже. Вот, если у неё есть настоящая цель, другое дело! Да и учёба уже однозначно выправилась. Английский стала, по её же выражению, "зубрить неистово".

     И всё ж, с донимающей до печёнок и пяток бытовухой Мария сражалась одна. Героически! Хорошо, хоть выплаты и льготы пошли всякие, случались разовые и получались постоянные, да и сослуживцы мужа (те, что пока держались) охотно помогали. Но идти на работу замотанная домашними делами вдова боялась: вдруг Вовка проснётся, а место совсем незнакомое! Он не поймёт, испугается, ещё натворит чего... И проснётся ли когда-нибудь? А если и откроет глаза, и сориентируется в пространстве, что делать дальше?! Сын проспал юность и молодость, наступило его взрослое время, а он и не заметил. Уровень-то остался - советского школьника, который, к слову, был совсем не шкодник, а времена изменились до ужаса! Это Дашка к ним адаптируется здорово, пускай даже поднимая бурю в окружении и порой подминая его под себя. А этот? Добродушный, спокойный, хоть и себе на уме. Правда, меняется он медленно сей спящий красавец. Богатырь. Чисто Илья Муромец. Только рискует тридцать три года проспать. Где, в какой культуре имеется сказка, легенда иль баллада о впавшем в бесконечный сон богатыре? Может, чтоб разбудить его, нужна царевна? Настоящая, если только. Ведь врача или специалиста прочего пока что по округе не нашлось. "Защитная реакция организма? Показатели ведь в норме! Для специфического вида комы. Сам дышит, сердце стучит равномерно, контроль нужен лишь для проформы. На внутривенных вливаниях такую мышечную массу нарастил, на зависть любому качку! Парню, если б не лежал - можно в космос лететь, и, наверняка, по сути там он и летает!" - рассеянно бормотали себе под нос основательно пощипанные жизнью кандидаты всяческих наук.
 
     Но даже эти, поднаторевшие в подобных ситуациях господа иной раз не гнушались отмочить каверзный номер, предложив, к примеру, сущую гадость или пошлость. На выбор. Хоть, чёрт же побери, безнадёжный почти случай, замученная жизнью мать и всё сопутствующее обстоятельствам! Нет же, пожелал какой-то деятель задрипанный (с козлиной, етить его, бородой!) после беглого осмотра богатыря Вовки в дальнейшем ... фотографировать его, понятно, без пижамы с одеялком и всяческого оборудования рядом, зато с причиндалом в боевой готовности напоказ всему свету, то есть, интернету. "Никто теперь не осудит, мамаша! Времена такие! Зато денежки будут капать. Нужно будет обставить всё, как полагается, вынуть катетер, или как его там... Медсестричек в лёгких нарядах позвать, а лучше - вовсе без нарядов. К слову, настоящих профессионалок могу подогнать, так сказать, по установке вышек. Процент с этого действа возьму небольшой."

     Мария огрела порнографа-самоучку первым, что под руку попалось - стационарным телефоном, мирно спавшим на тумбочке, покрытой кружевной салфеточкой. На что получивший древнесоветским аппаратом по уху матерно ругнулся, спешно слетев по лестнице и откуда-то снизу зычно прибавив: "Дура! Выгоды своей не понимает... То, что имеешь - использовать надо!" Мария поставила на место ни в чём не виноватый телефон, аккуратно поправила трубку и салфетку под этой невинной конструкцией и призадумалась. Действительно, дура - она, непроходимая дура, и вся её выгода в том, что сын всегда с ней, хотя она бы никому подобного не пожелала. А, если уж на то пошло, некоторые на грани отчаяния (или ещё чего-нибудь подобного) прислушались бы к тому из ряда вон "дельному" совету, и палец бы на гаджете не дрогнул. "Ведь, как назло, ужасное настало время, и очень мерзопакостными стали люди!" - частенько горько плакала Мария. "И ничего святого в мире не осталось!" - прибавил бы отец её Макар, если б дожил до такого.

     Так что, прошло немало дней, прежде чем мать научилась досконально сортировать тех, кому действительно не безразлична их с сыном участь, и тех, кому просто до чёртиков любопытно узнать, как тут всё получилось, прикоснуться краешком к местной сенсации. Истинно сочувствующих оказалось намного меньше. К счастью, соседи с расспросами не слишком приставали, разные приятели-знакомые из прошлой жизни под ногами не мешались. Благо обстоятельства разбросали вовсю. Рыжекудрая Дашка именовала себя не иначе, как Daryl, созвучно собственному имени и явно в честь актрисы, на которую смахивала, если не волосами, то личиком точно. Она теперь осваивала совершенно другие, сугубо жизненные университеты и не особо распространялась о собственных околичностях в каком-нибудь новом кругу. Если, конечно, речь не шла о помощи остаткам своей многострадальной семейки, тут новоиспечённая Daryl готова была разбиваться в доску. Но Марии больше денежных поступлений нужна была информация, в частности о том, доживёт ли она сама до тех времён, когда проснётся её бедный сын, и проснётся ли он, вообще.

     И вот однажды, с помощью интернета (или больше-таки "сарафанного радио"?) Мария вышла на некую потомственную провидицу Зою, отзывались о ней великолепно, пусть и не сразу. (Сначала, может, не очень верили, зато ка-ак потом благодарили!) Совместив поход к ней с самыми мелкими из женских капризов осенней погоды и ежемесячным визитом участковой медсестры на пару с санитаркой, обычно производящим капитальный осмотр и генеральную уборку в Вовкином царстве-государстве часа эдак на два, Мария ринулась к той самой провидице после недельного ожидания в виртуальной очереди. По телефону Зоя пообещала, что не возьмёт никаких денег, а для Марии это было весьма существенно. Пересекая Крещатик, она всё обдумывала, как сформулировать важный вопрос, но открывшая мощную дверь молодая (на вид лет 28, не больше) черноволосая Зоя сходу повела себя так, будто предыдущие клиенты (такие же, как и Мария, горемычные искатели правды в лабиринтах оккультных наук) были проходными зачётами, а тут взял и наступил он - День Великого Экзамена (не иначе, как на профпригодность), и к ней заявилась Мария.

     Гостиная у Зои оказалась уютная, чуточку отдающая готикой и стариной: тёмные обои, шоколадного оттенка шторы, кованые подставки для цветов, необычные подсвечники для свечей повыше, множество разноцветных свечечек поменьше, и, конечно, огромное распятие серебристо-чернёной статуэткой среди них. "Клиента приманивает или сама интересуется? Правда, для готички макияж сдержанный, молодые в её возрасте больше красятся..." - подумала Мария, устроившись в мягком креслице с чашечкой предложенного кофе и украдкой посматривая на замысловатые серебряные украшения Зои, мерцающие холодными созвездиями на её чёрном платье. Ясновидящая невесело усмехнулась, будто в ответ на мысли Марии и предложила больше не отвлекаться (если только на остывающий напиток), крепко сжала её левую ладонь, откинулась в своём кресле и заговорила так, словно читая с листа.

     - А он у тебя чистый, добрый и не испорчен теперешней ерундой. Знатный вышел из него хранитель, другого не принял бы оставленный город - ржавые карусельки! Может, вначале там мог быть ещё кто-то, но надолго его не хватило бы... Не слыхала про маленького сухонького старичка, тоже оказавшегося в коматозниках по приезду из вашей Припяти?

     Тут Мария поразилась, конечно, но не сколько самим рассказом, сколько чрезмерной фамильярностью, некой бесцеремонностью в общении, если не сказать, наглостью, но потом решила, что это, наверное, такой подход к клиенту, поневоле вызывает доверие и интерес, не иначе. Ведь и сама Мария с тех пор. когда её социальный статус неожиданно сменился с "лучшей студентки курса - будущего нашей архитектуры" на "домохозяйку, мать, жену военного, потом и милиционера, и, в конце концов - вдову ликвидатора" много чего в свой адрес услышала и узнала. Если только открыто "шлёндрой" не называли, ибо не за что было. А за глаза!.. Лицо её горело со стыда, а сердце пламенело от гнева тысячи и тысячи раз. Язык, может, и не поворачивался от всей души загнуть многоэтажным матом, но руки так и чесались кому-нибудь посильней надавать. Жизнь - издевательски несправедливая штука.
            
     Вот дедулю упомянутого она, можно сказать, даже однажды повстречала. Спустя пару лет после переезда в новое жилище, воспользовавшись редким присутствием дома Дашки, Мария рванула на дополнительные курсы для персонала в больнице рядом. Посвящённые в её ситуацию медики не возражали, мало ли что далее будет происходить с её лежачим, а там как раз была такая тема. Для примера оказался под рукой некий горемычный дедок под аппаратами. Возле топтались смущённые родственники: сын в официальном костюме с такой же официально-костюмной женою под руку, приготовившей платочек и дежурную слезинку, вихрастый парень с рассеянным видом и трепетные девочки-подростки, пара близняшек с конопушками и хвостиками, одна из которых еле слышно прошептала, почему-то в сторону Марии:

     - Дедушка Сташек уже не проснётся...

     Тогда Мария прогоревала весь вечер и за того деда с его роднёй, и за себя с Вовкой, а в итоге и за весь белый свет.

     ... - Слыхала, ты у многих побывала до меня и где-то по соседству правды добивалась, но теперь тебе нечего боле искать. Как только в городок опять войдут люди, его душа освободится от тех обязанностей, что сама избрала. Твой сын проснётся и возвратится к тебе. Ты только продолжай ждать, разговаривай с ним и читай, можешь почаще включать телевизор, хоть тебе это не нравится. Просто молись для своего Вовки - его душе будет намного лучше, и знай, что редко кому выпадает возможность так чётко и ясно выполнять истинное предназначение, как сейчас делает он! Да заодно изволь порадоваться, как лихо он перемахнул и треклятые девяностые, и нулевые, не влез в такой-сякой военный конфликт, в неприятности не вляпался и с дураками не связался, лишив семью имущества и денег. Впрочем, здесь я не о своём. Клиенты разные бывают. Ведь, что по-вашему движет мужчинами?

     Тут Мария едва не изрекла явную скабрезность в духе того, двинутого телефоном порнографа, но Зоя, заметив смятение на её лице, спокойно продолжила:

     - Амбиции! Мужчинами во все времена движут амбиции. И в этом плане души каждого выбирают приключение по себе. Твой вот брошенный городок охраняет. А остальные что творят? Абы что! Сама понимаешь: отсутствие подобных испытаний дорогого стоит, такой сын, как у тебя - мечта любой матери. И, если что-то по-житейски он не сделал - какие его годы! Душа - сама по себе непосильная ноша... - вкрадчивый голос Зои вернул Марию в реальность, которая теперь казалась обновлённой вместе с ясновидящей, её приятной гостиной и практически выпитым кофе. А каверзная провидица, хитро усмехнувшись, ещё и не преминула добавить:
               
     - Кстати, мне - сорок два, но готика действительно моё всё.


     ...Обнадёженная Мария даже не бежала - летела по Крещатику. Казалось, свежий сладковатый запах овевал её со всех сторон; может, то был запах старых духов на косынке, а может, опадающих и летящих в лицо ярких листьев... Откуда-то доносилось "Keep the faith" "Bon Jovi". Дашка, т.е. Daryl, очень любила эту группу и, в особенности, эту песню, да и самой Марии нравилось. Крещатик с его кувыркающимися под ветром отполированными плодами каштанов сегодня был очарователен невероятно, а в кой-то веки улыбающаяся Мария думала о том, что бесконечно надеяться, храня хрупкую веру в самоотверженном сердце - не так уж и плохо, по крайней мере, хоть карма основательно почистится.




***
     Раньше мне хватало того, что я, постоянно скучая, буквально сходил  с ума от своего уединения и иногда просто хотел бы стать... ветром. Разностороннему движению воздуха было бы легче перемещаться в заброшенном городе, я же всё ещё, фигурально выражаясь, опасливо выглядывал из-за угла, подумывая, что заодно неплохо взять за хвост полёт времён и их притормозить! Для себя ж, собственно, чтоб никогда не меняться и не стареть. Пусть и в мечтах. Тогда я действительно стал бы полным властелином здесь, пускай бы и ничем не управлял, к сожалению. Зато окружающее пространство принадлежало мне безраздельно и будет, кажется, принадлежать и дальше. Эти звёзды, блистающие до утра в жутком количестве, а иной раз и образцово-показательно сгорающий над горизонтом метеорит! Летящий, нет, падающий, как цветок... И каплей бархатного света попадающий прямо в клюквенную пасть Луны.

     Словом, моя давнишняя учительница (имя которой я успел подзабыть) искренне бы за меня порадовалась. Ведь власть над собственной фантазией всё это время оставалась со мной. Хотя о многом, не сделанном в прошлой жизни, я очень даже сожалел. Одновременно с моим чересчур уж неизменным настоящим. О том, например, что никогда не увижу отца, и даже выросшая сестра как-то чрезвычайно сейчас от меня далека. (Хорошо, мать рядом со мной в моих снах.) И жаль, что я ничего не знаю о мире за пределом городка, мне знаком только он, постоянный и разрушающийся, с его трогательными карусельками. Я практически исследовал тут каждый дом, оценил каждый брошенный на произвол судьбы объект или потерявшую название улицу!.. И теперь будто чувствую ответственность за каждое деревце, цветочек и камушек в округе, а заодно думаю о домашних питомцах, которым волей-неволей пришлось без меня одичать, и о диких зверях, которым (даже со мною!) ни за что уже не стать домашними. И мечта моя о свободе постепенно растворилась в самой же свободе, растаяла и ушла без следа, оставив только послевкусие потери.

     А ещё я сожалел о музыке, точнее, об её отсутствии... Нет, разумеется, она продолжала жить вокруг меня! Если можно так назвать: пение Вечности в дуэте с тишиной, шелест пылинок в солнечных лучах, сердечное биение, заменяющее тиканье часов, и щебетание птиц вместо радио. Природа расцвела, стала буйной, размыла городскую черту и безнаказанно подобралась к строениям. Счастливое зверьё, непуганое поколениями, порой бесцельно шаталось по улочкам и подворотням, совершенно не ожидая увидеть какого-либо представителя рода человеческого. Иногда во всё это, конечно, врывалась симфония хаоса: здания дружно ветшали, разрушаясь внутри и снаружи, стёкла звенели, разбивались, осыпались вместе с облупившейся краской, рушились стены, рвались провода, всё обрастало ржавчиной, грязью и плесенью. Песнь Времени становилась особенно беспощадной, когда в неё вплетались резкие звуки ветров и медленный плач дождей со снегами. Плюс ко всему, что творилось вокруг, в моей памяти ответно вздымались моменты каких-то патриотических песен, слишком громких бравурных маршей (вполне духоподъёмных, но явно "не в ту степь"), нотные лоскутки весёлых, безалаберных программ по телевизору, что я, кажется, смотрел в детстве. Но это было не совсем то... Вот во снах, где присутствовала моя уставшая до предела мать, музыка находилась всегда, и, скорей, то была подлинная классика: тихой водою печали или золотыми свитками мудрости, полотнами благородства и гордости, нежностью акварельных мелодий... Всё это я взялся впитывать предположительно с прикосновениями материнских рук, с её словами, и, может, даже с мыслями, направленными в мою сторону.

     Если бы эти сны продолжались и дальше, если бы они переродились в нечто большее, и ко мне опять вернулись позабытый календарь и общество других людей, пусть и незнакомых!.. Ведь я уже не узнавал себя - какого-то ожесточившегося и измождённого, в обветшавших походных обносках, когда иной раз заглядывал в старинное, покрытое царапинами и шрамами зеркало деда Стаха. Я слишком изменился, а этот город давным давно стал мне мал. Теперь я так хотел к себе домой, только домой, где б мой дом уже не находился. Поневоле я стал подводить некие итоги и ждать, когда же городок меня отпустит, выпроводит восвояси, назад к своей мелкой, ошибочной, ничтожной жизни человека. Когда меня выдворят домик с его печкой и садик с огородом, и истощившиеся запасы полузабытого старшего товарища? Когда ж станет ближе тот самый вожделенный горизонт в объятьях леса, куда ушли практически все мои звери! Когда, наконец, зажжётся этот совершенно новый огонь... Для продолжения прошлого. Может, мой бедный город сейчас как бы в коконе из остатков радиации, воздействий времени и их последствий? А когда-нибудь сюда смогут вернуться люди и понемногу примутся опять всё обосновывать? Когда-нибудь...

     И вот однажды, когда в округе снова воцарилась бессчётная холодная весна, я, прогуливаясь по своим владениям, увидел издали золотисто-оранжевый блеск. Подозрительно яркий! А Солнце сверкает не там. Костёр? Пожар? Я по-партизански подобрался поближе. Электричество! Где-то в домах зажгли свет! Как?! Столько времени не намечалось никаких поползновений, и на тебе... Значит, откуда-то, хотя бы временно наведались ответственные граждане, чтоб сделать робкую попытку возвращения к цивилизации! Тут я улыбнулся своему предположению, а в мыслях почему-то промелькнула картина недавней ночи, где вымахавшие деревья особенно рьяно раскачивал ветер, а очертания заброшенных многоэтажек подсвечивал один только звёздный простор, и...

               
   
     Я медленно открыл глаза, где-то мгновение всё размывалось. Заодно было тяжело... очень тяжело дышать, потом стало видно получше, а дыханию чуть свободней. Сразу хотел оглядеться, где это я, но не смог подняться, потому что, оказывается, лежал пластом, и такое впечатление, что к чему-то прикреплённый, а это что-то ещё и тревожно запищало, когда я опять попробовал двинуться. Повернул голову, на столике - фото строгого печального отца в чёрной рамке, усыпанной светящимися стекляшками (никогда прежде таких не видел!), стена оклеена обоями с непонятными размытыми абрисами, которые просто сияли (что за художества?!), на стене же - яркий календарь, подписанный; 2017. "Столетие Великого октября?" - удивлённо пронеслось в голове. Откуда-то слышался вполне узнаваемый голос, наверно, с кем-то беседовали по телефону:

     - Да как обычно, Дашка иногда по скайпу из Америки... Ну, хоть так вижу её с семьёй! Дэрил и её Джонни! Радуюсь за них! Что? Каким путём она его заполучила? А какова жизнь в этом мире - таков и путь. Не ёрничай, Марин, очень тебя прошу! Я не для того с тобой мирилась, чтоб выслушивать всякое про свою дочь. Она у меня - молодец. Внуки? Я ж тебе говорила! А... Имена забыла? Джулии - пять, Джоэлу - восемь, и оба рыжие. Что? Зовут странно? Так они ж - американцы! А шо, Тарас и Галя было б добре? Га? Ага! Ну, прощевай, Мариночка, здоровьичка тебе... А! Опять твой снился? Не бери до головы! Главное, чтобы с собой не звал! Думай вот и ты о внуках, о детях и о себе тоже. Ну, застрелили бандиты, я знаю... Ну, что ж ты опять мусолишь! Такие были времена, большие деньги и проблемы с ними. Да я давно уж всё простила! Отпусти и ты... Ну, всё на сегодня, дорогая сестрица, там у Вовки система чего-то пищит, внимания требует. Да привыкла я, привыкла... Ну, пока-пока!

     Пока осмысливал услышанное, недоумевая насчёт некоторых околичностей и усиленно гадая, что такое "скайп", мать (постаревшая, растрёпанная, в каком-то нелепом халатике) даже не забежала - ворвалась в комнату! Я же смог лишь прошептать:

     - Я дома, мама...

               
 2018г., 2020г.


*авторы фото: Инна Голуб, Михаил Голуб