Глава 10. Горящие строки

  Архип хотел написать Лере письмо. Он вновь ушел в свой мир, ибо реальность ударила сильнее, чем когда-либо. Он был твердо уверен в том, что с Лерой ничего не получится, ведь ее отец - зазнавшийся тиран, типичный олигарх, у которого в голове нет ничего, кроме способности зарабатывания денег; ни культуры, ни даже намека на стремление к ней. Не понятно было, как он вырастил такую дочь. Она была совсем другой, видимо, вся в мать, но он никак не мог понять, почему Лера так хорошо с ним общается. Ведь отец просто дуб дубом, а она считает его чуть ли не пупом всего мира. Да и как она могла не поверить в слова о том, что ее бесстыжий папаша чуть не убил его, Архипа?
  Теперь он останется здесь навсегда. Не вернется в город. Разведет огородик летом, будет таскать воду в баню, а сейчас пока ходить в лес за дровами, топить печь оставшуюся осень, а потом и зиму. Кое-какие накопления у него остались, и он думал, что этого хватит хотя бы на месяц, но потом прикинул, что на продукты может и не хватить, чтоб продержаться хотя бы три недели. Быстро осознал, что придется вернуться в город, ведь в полузабытой деревне работы практически нет.
Он взял пожелтевший листок бумаги, стряхнул с него пыль, и стал писать. Писал он много, излагая мысли так, как чувствует; излил всю злость и горе, которое настигло его вот так резко, и что это было ужасно, как никогда ранее. Что могло быть еще хуже этого? Казалось, только война. Хотя нет, то и была война его души, в которой встретились в порыве ярости и беспросветного гнева всевозможные чувства поддержки его Жизни, Бытия, с силами и чувствами внутренней грозы, которая просыпается где-то в потаенных глубинах внутреннего света, и начинает жалить, бить, рычать так, что закладывало уши, хотя снаружи всё было спокойно и никакой опасности вокруг не было. Столь сильный внутренний враг терзал и рвал его изнутри; белые паруса сияющей души, некогда устремленные ветром поэзии вперед, теперь изрядно попортились чудовищным, роковым и устрашающим внутреннее "Я" ураганным потоком холодного воздуха. Корабль Архипа, казалось, швыряло от берега к берегу, с треском пробивая бока, корму и нос, но он до сих пор продолжал находиться на плаву. Он думал, что еще не всё кончено. Пока он пишет это письмо Лере, пока размышляет, пытаясь усмирить вышедшие из-под контроля бешеные чувства - еще не всё кончено. Просто так он не утонет. Она должна прочесть эти строки, вышедшие прямиком из бесконечного водоворота, засасывающие его благородное судно. Он покажет ей, что не является Титаником, который одним ударом можно отправить на дно. Нет. Его паруса, хоть и изорванные, но вскоре расправятся под легким дуновением бриза и поведут туда, где Солнце и карибские берега, напитанные энергией вдохновения.
  Архип писал, писал и писал, лист за листом... Его желание доказать, на что он способен, превосходила всевозможные пределы человеческого воображения и способностей. Казалось, он вышел за световой рубеж и увидел Суть всех вещей в этом мире. Без преувеличений, в этом потрясении, осознании, что Лера ошибается в своем отце и никогда от него не откажется, в том, что Лера не принадлежит теперь ему, Архипу - одному из самых великих поэтов современности, будущему классику, приводило его сначала в неистовую ярость, а потом в какое-то опьяненное принятие ситуации. Он принял ее, но не сдался. Он выразил всё, что было на душе: свое отношение к Лере, рассказал о великой и прекрасной, вечной и чудесной любви, обуявшей его ранимую душу; рассказал о том, что почувствовал к ней впервые, когда увидел. Рассказал о чувствах после их первой встречи, прогулки, разговора. Всё, как есть. Как видел, чувствовал и думал. Оставалось лишь аккуратно намекнуть ей, что отец ее просто безмозглый выскочка. Но проще было об этом написать прямо, а не ходить вокруг да около. Как поэт он не мог выразить мысль о плохом человеке настолько точно, чтобы Лера сразу поняла, о ком речь. Как поэт он восхвалял лишь вечную красоту и величие идеала человека. Отступаться от этого не хотелось.
  Он впервые в жизни ощутил в себе такую силу, такие глубинные основания жизни и творчества, что открытие это даже понравилось Архипу. Он обрадовался, что это событие потрясло его сущность до степени осознания себя в мире каким-то сверх-титаном, прото-человеком, метафизиком, способным зрить в корень все вещи в мире, постигать всевозможные формы и сущности Бытия. И как хорошо, что творчество, поэзия, были сопряжены с этим чувством и мыслями. Теперь всё это можно было переплавить в особую субстанцию и придать ей конкретную форму. Лера будет искать его, долго ждать в - этом не было сомнения. Но и письмо пока отправлять нет смысла до тех пор, пока ОН, Архип, не напишет эпическую поэму о самой жизни и Вселенной здесь и сейчас. Он отыщет все двери, найдет все ключи и распахнет их для всего человечества, угадывая такт и музыку Реальности так же как Рахманинов и Чайковский. Он найдет всё, что нужно, подберет такие слова, которые соответствуют новым, уже открытым мыслям. Ведь только так поступают настоящие поэты. Он напишет тысячу страниц, две, три, и даже десять тысяч, если понадобится уложит всю свою душу в ста томах, ведь то, что он испытал - неиссякаемый поток творчества, его личный перводвигатель на века. Он напишет всё до последней строчки, если она, эта строчка, существует, а не затеряна где-то в мыслях Бога в далекой и недостижимой вечности.
  И только потом... только потом отправит Лере это злосчастное письмо, пусть эта исповедь заставит ее посмотреть на всё с другой стороны, как это сделал он, а потом уже примется за поэму тысячелетия.
  Архип отшвырнул письмо, и лихорадочно принялся за создание вечного произведения, которое уже было начертано на скрижалях самого Господа Бога и уже довольно давно. Он просто приоткрывает эту скрытую завесу и берет то, что разрешил Сверхразум. Иначе и быть не могло, - так и только так становятся самими собой, стоя перед фундаментальным выбором Всего и Вся: Быть, творить, созерцать, питать вдохновение, вдохновлять, или сгинуть в Пустоте Ничто.
Поэма будет написана, ведь он уже начал. Обратную дорогу забыть невозможно...
  Лера вновь стала для него богиней. Афина Паллада не могла молчать - она говорила с ним, хотела указать на новые пути творчества. Но зачем? Ведь он до всего уже додумался сам! Что осталось от богини, кроме ее прекрасной и вечной славы? Помимо вечных смыслов, которые включал в себя этот образ и каким-то невероятным образом воссоединялся с образом Валерии Лебедевой, у Афины была ее красота. Вот на что он раньше не обращал пристального внимания. И Лера, казалось, была той самой красотой всего Мира, необъятных высот и просторов, звездных вихрей на границе мироздания, где время становилось другим и переходило в саму суть Вечности. Лера и Афина были той формой, олицетворяющей идею божественной красоты как таковой, но также были преисполнены вовлечением в жизнь, искусство, историю, войну.
  Архип хотел написать про всё, что в нем накопилось, раскрыть эту простую красоту Леры-Афины, объясниться с ней внутри поэмы, но создать такой поэтический мир, который не мог бы сравниться даже с Пушкиным. Возможно ли это? Он считал, что да. Осталось лишь немного устаканить буйство чувств и хотя бы временно вернуться с небес на Землю обетованную.
  Посидев перед камином, он долго размышлял над всем, что уже было позади. Раскрыв большую амбарную тетрадь он рискнул изобразить Золотой век Афин в его сияющих красках, лучах света, бесконечно струящихся со страниц Истории. Описал образ Афины, мгновенно, легко и непринужденно сложившийся в нужные слова и уложившийся в ритм Поэмы Тысячелетия. Именно так он ее и назвал - "Поэма Тысячелетия". Архип хотел написать историю поэтическим языком, показать ее с разных сторон, но всю, как есть, как он ее знал и понимал. Но самое главное в его поэме было не это...
  Поэзис Истории сопровождала Афина. Да, как бы банально это ни виделось читателю со стороны, но именно она помогала самым лучшим, самым отважным, верным и стремящимся к ясной цели. Только к таким приходила Афина и незримо была всегда где-то рядом. Ведь не с проста в его жизни появилась Лера, нет! Она и есть та самая: сияющая, тонкая, умная, способная поднять гору и своей философией утвердить пример: "если будешь стараться, то рано или поздно сможешь так же!"

  Двадцать седьмое октября. Архип взглянул на монитор смартфона - сегодня же его день рождения. Он совсем забыл про это, хотя каждый год отмечал этот день в одиночестве. Отец особо не стремился ему что-то дарить. Более того, он даже скупился на поздравления. Так же они не праздновали и его день рождения. Архип даже порой не всегда вспоминал его дату. Уж в этом они были точно "квиты".
Растопив камин, он достал из рюкзака пару бутербродов, чай в пакетике и стал ждать, когда огонь прогорит и оставит после себя едва тлеющие угли. Всё как всегда. Ему не хотелось даже доставать мысли о хрупкости человеческой жизни, что она шумит так же, как беспощадное пламя, пожирающее дрова, и в итоге остается сморщенной, неуклюжей, сухой.
  Он, Архип, горел и будет гореть вечно. Его мысль жива, он еще только начинает свой путь. Многое из того, что не было сказано, будет сказано совсем скоро. Он расскажет свою историю, и как здорово, что уже начал свой фундаментальный труд с самых истоков цивилизации. Он красиво подведет все к этому дню, раскроет свое появление в жизни. "Поэма Тысячелетия" - это поэма-роза, с каждой строкой распахивающая гениальную, бесконечную красоту.
  Архип выпил чай залпом. Он хотел растянуть утреннее удовольствие подольше, но идея поэмы зудела в голове до такой степени, что парень соскочил с места и стал ходить туда-сюда по залу, упиваясь мыслями и надеждами на будущее.
Как и любой другой юноша, которому исполняется восемнадцать, он был по-своему гордым, надменным, умным и донельзя чувствующим молодым человеком. Он считал, что один на этом свете, что всё принадлежит лишь ему и создано Демиургом только для его познания и выражения этого мира посредством живой поэтической мысли. Он знал, что теперь ему открыты новые дороги. Он просто не замечал их ранее. Да, он догадывался, что путей бесконечное множество, но разве сейчас это просто предположение?! Нет. Нет! Вот теперь-то он развернется так, как нужно. Прочитает миллионы книг, соберет такую библиотеку, с которой не сравнится даже Александрийская! После "Поэмы Тысячелетия" напишет такую книгу, о которой не то что бы никто не догадывался, но не знал даже он сам. Она, эта заветная книга, придет самостоятельно. Теперь да, без сомнений, она будет покрыта золотом, а каждая строка будет выведена его, Архипа, кровью. Ничего подобного не видел еще никто. Никто!
  Архип бросился писать. Он снова нырнул в поэтический угар, горел так, как ни один поэт до него. Он изучал творческие биографии, но не видел пока еще ничего подобного в истории. Его трясло, лихорадило. Порой от скорости письма он пропускал буквы, некоторые слова сокращал, лишь бы не упустить мысль и не заблудиться в потоке сознания. Позже он вернется к исправлениям. Он писал с раннего утра до самого обеда не отрываясь. Ах, как жаль, что он начал эту поэму вчера, а не сегодня! Именно сегодня его день Рождения, - настоящий день Рождения настоящего человека, который определенно изменит ход страны, да что там, всей планеты, или даже Космоса. Звезды были так близки...
  Архип писал до самого вечера, и понял, что много времени ушло, если даже за окном потемнело. Вот так логика - если начинаешь писать рано утром, и за окном вдруг приближается ночь, значит, прошло много времени. Да неужели. Ах, время? Что оно для человека творческого.
  Пальцы ныли, запястье устало, рука почти онемела. Глаза слипались, но спать не хотелось. Желудок заурчал - он же не видел еды с самого утра... Архип полез в кладовку, и на удивление нашел копченую рыбку и бутыль крымского вина. Откуда здесь вино из Крыма? Он открыл крышку, принюхался, и запах опьянил его чувства и воображение. Налив немного в бокал, он сделал глоток, а потом опрокинул его залпом. Затем выпил еще бокал, наполнив его почти до краев. Архип не знал, что пить на голодный желудок - дело не здоровое, к тому же сам он был очень уставшим. Юный поэт ощутил, как по мышцам разливается этот красный напиток, вкусил свежесть Севастопольской гавани, даже откинул назад волосы, будто их шевелит морской ветер.
  Сначала он пил с бокала, а потом, вдруг захихикав над своими пафосными мыслями и образами, вдруг стал хлестать вино прямо из горла. Да! Сегодня ведь его день рождения! А рождение великого, гениального поэта - всегда дело яркое, хвастливое, безудержное. Он испил почти всё вино, оставив немного на донышке. Поставил на граммофон пластинку Вивальди и стал вальсировать по комнате, воображая себя на сцене Мариинского театра.
  Эх, видела бы его сейчас Лера! Какие изящные кренделя он выписывает! Кто еще так может, а?
  А? Где найти человека, способного глубоко видеть всё и вся, да еще поэта, да еще превосходного читателя, библиомана, меломана, безумного любителя истории, русского балета, да еще такого танцора вальса и в общем и целом уникального любителя всего, что связано с естественными и гуманитарными науками! Поэма подождет, когда речь заходит о музыке. Музыка - то сокровенное, всеобъятное, что пронизывает каждый атом расширяющегося пространства. Сама Вселенная расширяется со скоростью большей скорости света потому, что прежде всего, там, за гранью Бытия, находится музыка. Она не есть в готовом виде, она просто пишется с каждым километром восхождения Реальности до скрытого и потаенного от нас. А люди иногда лишь вклиниваются в это расширение и вылавливают некоторые ноты, этюды, пьесы, увертюры и концерты...
  Архип закружился в танце с невидимой Лерой в руках, стараясь прижать ее воображаемое тело, затем оступился и упал. Всё вокруг вращалось, пол уходил из-под ног, эйфория буквально разлилась повсюду, чувство поэтического восприятия выросло в нем до предела; казалось, сама Истина открылась и вселила в него все знания и чувства мира, он парил в мечтах, вращаясь вместе с комнатой, как в центрифуге, и некий славный женский голос говорил ему, что конца и края этому безумному колесу просто нет. Он будет лежать так долго, очень долго, и не увидит больше ни единого живого существа. Он сам был всем, и ничем одновременно...
  Казалось, такое невозможно, но он испытал это глубокое дионисийское чувство, о котором писали еще древние.
  Так и пролежал Архип до следующего утра среди разбросанных бумаг и недопитой бутылкой вина рядом. А утром его вырвало. Голова пульсировала, в доме был чудовищный холод, ведь он с вечера не топил камин...
  Когда уже светало, он сидел съеженный подле камина, завернутый в старое одеяло, и старался ни о чем не думать, ибо любая пришедшая на тот момент мысль, казалось, вырывала кусочек мозга, прожевывала его и сплевывала в огонь. Всё тонуло в огне.
  Неожиданно в окне сверкнули фары. Архип медленно поднялся, чуть отодвинул шторку и увидел джип отца Леры. "Что этому уроду здесь надо? Неужто задумал просить прощения?" - подумал он, и был готов провалиться глубоко под землю и надолго: из машины вышла Лера и пошла в сторону дома.