Зачистка Война с мёртвым комиссаром С. В. Рудневым

Николай Ремнёв



1. В сиреневом городе

1.
Жил с родителями в деревне, но после восьмилетки продолжил образование в старинном городе Путивль. Средняя школа №2 тогда находилась в двухэтажном здании с полукруглыми окнами и толстыми кирпичными стенами. Когда-то красивое, со строгими элементами украшений, здание уже давно не знало ремонта. Поэтому штукатурка в некоторых местах отвалилась, потрескалась, побелка приобрела безнадежно-серый цвет.
Казалось, школа построена на пустыре. Территорию вокруг нее выровняли, но повсюду валялись битые кирпичи и куски штукатурки. Больше ничего: ни деревьев, ни травы, ни кустарников, ни построек.
Зато моя память сохранила старую церковь с высокой колокольней, которая поражала мое воображение. Она словно выросла из сказки, эта колокольня. Квадратная, четырехъярусная башня с большим куполом в центре, вверх который венчал крест. По углам, вокруг него, расположились четыре купола поменьше.
Смотрел на старую Покровскую церковь, на колокольню, эту музыку в камне, и не мог налюбоваться. Ее окружали многочисленные кирпичные пристройки, в том числе бывшая двухэтажная церковно-приходская школа.
Храм находился у крутого обрыва, спускавшегося к реке. Историки говорили, что эта церковь, как и многие другие, входила в линию обороны старинного города, бравшего свое начало со времен Киевской Руси. В послевоенные годы храм стерли с лица земли, как и не бывало совсем. А я помнил, как мы провожали брата в армию. Из села в город ехала на телеге одна молодежь. Играла гармошка. Мы пели, плясали. Часто спрыгивали с гужевого транспорта. Толпой тянулись за телегой. Когда по пути увидели церковь, поспешили к ней.
С тех пор она запомнилась мне навсегда. Но однажды ночью раздался сильный взрыв. Настолько сильный, что проснулось много жителей нашей деревни. Со страхом в глазах смотрели в сторону города. Произносили:
– Неужели снова началось?!
Не придал этому событию особое значение. Но когда мы с бабушкой в очередной раз пошли на базар, долго искал храм глазами.
– Куда исчезла церковь? – наконец спросил.
– Ее взорвали, – тихо ответила бабушка.
Потом рассказала о ночном взрыве, как утром на следующий день руины спешили убирать экскаваторы, бульдозеры и автомобили. А оставшуюся после храма площадку тщательно выровняли. Но не скрыли следы преступления. Старинные кирпичи и штукатурка валялись многие годы. Только потом их засыпали сверху землей. Разместили на месте церкви стадион.
Из церковных сооружений осталось несколько домов, церковная лавка, приспособленная под библиотеку, и церковно-приходская школа, в которой мы учились.
Внутри здание поражало высокими потолками, такими же высокими, узкими, полукруглыми окнами, старым, тщательно зашпаклеванным полом, который давно не красили.
Вот в этом учебном заведении мне и пришлось учиться. У нас было три старших параллельных класса: А, Б и В. В первом учились только девочки, во втором – только парни, а в третьем – все подряд. Выпускников восьмилетки нашей сельской школы определили в один В класс.
Деревенские и городские смешались друг с другом. Городские говорили на чистом русском языке, слегка акая, деревенские, как придется. Ребята, жившие в сторону границы с Россией, общались по-русски, жившие в сторону Киева – на украинском.
Учитель математики, одноногий, на костылях, Виталий Сергеевич Латышев, вызвал к доске Васю Глуховцева. Заставил писать решение задачи на доске, пошутил: «От Ляново до Зяново пять кялометров пяшком». Этим он намекал на особенности местного говора сельских ребят, говоривших по-русски.
– Что это такое вы говорите? – не понял юмор Витя Гуторка.
– Что, что?! Слушай внимательно. Тогда поймешь, – поставил его на место учитель.
Помолчал минуту и добавил:
– Витя, дай закурить!
Гуторка задергал плечами. Мол, не понимаю, о чем вы. Наконец ответил робко:
– Не курю.
– Тогда почему в туалете все перерывы находишься?
– По естественным надобностям, – засмеялся тот.
– Кто тебе поверит. Если курите, хоть бычки прячьте.
Эти шутливые разговоры часто повторялись у нас в классе. У них не было продолжения в кабинете директора. И мы это ценили. Доверяли учителю математики, как самим себе. Были с ним до конца откровенны.
– Виталий Сергеевич! – обратился к учителю Миша Пылев. – Где вы ногу потеряли?
– А ты не догадываешься?
– На фронте, – подсказал Мише Гуторка.
– Витя умеет не только курить, но и думать головой, – поддержал Гуторку учитель. – Для недогадливых объясню. В войну был помощником машиниста паровоза. Как бабахнуло, пришел в себя только в госпитале.
– Где вы воевали? – продолжал свое Миша Пылев.
– Поговорили и хватит, – оборвал его Виталий Сергеевич. – Сегодня изучаем новую тему.
Он усадил Васю Глуховцева. Направился к доске. Стуча по ней мелом, начал быстро писать.
Опасался, что он упадет. Не удержится на одной ноге. Но он намертво сжимал костыль свободной рукой, продолжал стучать по доске, записывая уравнение.
Лишь выполнив причитающуюся ему работу, устало сел за стол, сложив костыли. Мой сосед по парте Володя Слуцкий прошептал:
– Мог бы попросить дежурного, чтобы записал уравнение.
– Не мудрствуй, Володя. Я знаю, что делаю, – услышал его шепот учитель.
Он обвел нас тревожным взглядом, поправил костыли.
Класс не обратил внимание на эту словесную перепалку, потому что мы спешили переписать уравнение. Знали, что учитель нам долго раскачиваться не даст. Приступит к объяснению следующего материала.
Отличительной особенностью коренных горожан было то, что говорили они на чистом русском языке, несмотря на то, что город окружали украинские села. С каким-то едва заметным аканием. И теперь, много лет спустя, сумею отличить коренного горожанина от иногороднего. За едва уловимым аканием, интонацией голоса, построением фраз.
В 11-12 веках Путивль входил в Киевскую Русь. Позже здесь держало крепость государство Московское. Несколько сотен лет город был неприступной крепостью. До революции славилось богатыми усадьбами и многочисленными храмами. Но Советская власть полностью разрушила жилье эксплуататоров, до победного конца боролась с опиумом для народа. И то, что фашисты не трогали в войну, после нее безжалостно уничтожали местные янычары.
То, что не смогли сделать ни монголо-татары, ни фашисты, мы уничтожили своими руками. На моих глазах исчезали храмы, светские архитектурные постройки, которыми любовалось не одно поколение.
Урок математики был последним. Мы собрались с одноклассниками своей деревни, чтобы идти на автостанцию. Автобусы к нам ходили три раза в день. Если мы на них не успевали, ходили несколько километров пешком от последней остановки городского транспорта.

2
Особенно тесные отношения у меня сложились с Володей Слуцким и Сашей Ролдухиным. Не разлей вода – говорили о нас.
Невысокий ростом, с белым круглым лицом с веснушками на щеках, с черными пышными волосами, которые Саша постоянно подстригал и тщательно причесывал, с черными живыми глазами, он ни минуты не сидел на месте и всем интересовался.
Володя Слуцкий – выше среднего роста, худощавый, смуглый. Он слегка шепелявил. И, казалось, жевал широкие губы. Был он флегматичным, но назойливым. Практически всегда добивался своего.
Нас с Сашей объединяла литература. Еще в сельской школе мы многое читали. Могли часами вести разговор о романах Дюма и Жюля Верна, позже зачитывались стихами отечественных и зарубежных поэтов. В городскую школу пришли уже с этим багажом.
Володя жил в городе. Также интересовался литературой. Пытался что-то писать. Мы сразу подружились.
Все перерывы проводили в школьной библиотеке. Небольшое помещение в отдельном одноэтажном здании со стеллажами с литературой, разными выставками и несколькими столами, где можно почитать в свободное время нужную литературу.
В этом помещении до уничтожения храма находилась церковная лавка, поэтому, несмотря на ремонт, в нем отдавало ладаном, воском и чем-то еще церковным.
Заведующая библиотекой Галина Васильевна Маньшеньюан активно участвовала в наших читательских устремлениях, советовала, на каких произведениях авторов нам следует сосредоточиться. Беседы с ней часто затягивались. И мы опаздывали на занятия, чем вызывали смех одноклассников и недовольство учителей.
Особенно не терпела опоздание преподаватель русского языка и литературы Ия Иосифовна Стрельникова – видная властная женщина средних лет. Ее не волновало, что мы опаздывали из-за предмета, который она преподавала. Она все равно влепила нам с Володей и Сашей по трояку и по языку, и по литературе. В то время как по украинскому языку и литературе у нас были пятерки.
На своих занятиях Ия Иосифовна все говорила правильно, но это не задевало душу. И русская  литература и язык прошли бы для нас стороной, если бы не обучение в восьмилетке, горы русской литературы, которые мы прочли.
С Володей Слуцким и Сашей Ролдухиным стали ядром литературной студии, которую возглавил наш классный руководитель, преподаватель украинского языка и литературы Георгий Алексеевич Гроздовский. Кроме нас ее активными участниками были Вера Погорелова, Валерия Андреев, Лариса Браташ. Часто заходил к нам на заседание и инспектор районного отдела культуры, недавний выпускник школы Саша Педяш.
Георгий Алексеевич до войны работал в райкоме комсомола, заочно учился на филологическом факультете пединститута. После окончания института комсомольскую работу сменил на преподавательскую в  школе. Осенью 1941 года ушел в партизаны. В тылу врага вместе с другими выпускал газету. Успехи в журналистике оценивал очень скромно:
 – Надо было, вот и выпускал. Более 150 строчек в газету не писал, – объяснял нам он.
После войны Георгия Алексеевича приглашали в «районку» редактором. Но он отказался. Не знаю почему. Ни за что не стал бы возиться со школьниками. А он вернулся в свою школу, на то же место, где преподавал до войны. Учитель не писал ни рассказов, ни повестей, ни романов, ни стихов. А если писал, то не признавался. Наверное, у него не очень получалось. Но на всю жизнь сохранил любовь к художественному слову, к которому приобщал  своих учеников.
С особой теплотой он вспоминал своего друга, в шестнадцать лет ушедшего партизанить и погибшего.
– Это непревзойденно! – восхищался поэзией «Криница».
И сейчас помню последнюю строфу этого стихотворения:

Отак би ізотліть на старість.
А потім бризнуть, як ручай,
На прагнучу до сонця паросль
Теплом сердечним невзначай.

Высокий, коренастый, с широким открытым лицом, учитель говорил громким, даже грубым голосом. Он производил изначально не очень приятное впечатление. Вел себя строго. От нас требовал держать слово. Постоянно ходил в рубашке-вышиванке, которую одевал и под пиджак. И мне сначала казалось, что других сорочек у него просто нет.
После первого же урока, когда он показал сборник стихов Максима Тадеевича Рыльского с дарственной надписью автора и рассказал о нем, как о своем знакомом, наше отношение к классному руководителю изменилось.
Затем он рассказал о своих встречах с Павлом Губенко, более знакомым нам, как Остап Вишня. Как ходил с ним на охоту. Он читал, а мы заслушивались "Усмишкамы" писателя-земляка.
Вскоре мы стали называть его Учителем с большой буквы. Однажды все и сразу из нашей небольшой литературной студии.
После нескольких заседаний студии Георгий Алексеевич собрал наши «избранные» произведения и отнес в районную газету, опубликовавшую их вскоре.
Так еще в школьные годы мы стали знаменитыми, попробовали вкус славы. На районном уровне. И наши родители, когда шла речь о творчестве их детей, только скептически улыбались. Мол, посмотрим, что из них дальше выйдет.
Мой этюд «Сердце поет» районная газета опубликовала полностью, почти без правки. На самом видном месте на четвертой полосе. В нем рассказывалось о пастухе, недоразвитом пожилом человеке, к которому мы, деревенские ребята, относились пренебрежительно. В том числе и я. Только случайно услышав песню в его исполнении, полностью изменил мнение об этом человеке.
Этюд стал темой горячих дискуссий как среди членов литературной студии, так и учителей. Не все соглашались с тем, что нужно писать произведения о недоразвитых пастухах. Особенно старался Володя Слуцкий. Герои его стихов, действительно, как казалось многим, заслуживали внимания и поклонения.
Он писал о бесстрашных бойцах Красной Армии, которые героически уничтожали противника, а нередко отдавали за Родину самое дорогое – жизнь.
Но наш самый главный ценитель – Учитель – отмечал в стихах Володи банальность, прямолинейность, схематизм и целый ряд недостатков. Мне ставил в заслугу, что сумел открыть в простом человеке что-то новое, что заставило меня и читателей посмотреть на него по-другому.
Наверное, самая талантливая из нас, Вера Погорелова, полностью соглашалась с Учителем. Она считала: лучше читать этюды о пастухах, чем стихи Володи Слуцкого.
На переменах, после уроков поэты и прозаики нередко собирались в школьной библиотеке и вели бесконечные разговоры о творчестве и литературе. В центре внимания, как обычно, находилась Погорелова, которую мы называли Стилистикой.
Вера почти не расставалась с этим словом, пыталась вставить его везде в разговоре. Почему стихотворение плохое или хорошее?! Причина – стилистика – объясняла она. Нужно над стилистикой поработать – советовала Володе Слуцкому, когда рассматривали его стихи.
Вера – высокая худая девушка в очках, со смуглым лицом, темными русыми волосами и карими глазами. Доходяга. Типичный «синий чулок». Кроме художественной литературы ничего не хотела знать. Она «болела» поэзией, декламировала Анну Ахматову, Марину Цветаеву, Беллу Ахмадулину, Лину Костенко и, как мне казалось, готова была пойти на край света за тем, кто знал больше ее стихов, умел рассказывать о литературе, понимал ее лучше, чем она. Говорила она тихим напевным голосом, тщательно произнося слоги и буквы, явно подражала Белле Ахмадулиной. И сама она несколько походила на известную советскую поэтессу.
Мы все восхищались ее поэзией. И сейчас помню строчки одного из ее стихов:

            Пусть белокаменной  и древней
Зовут великую Москву.
Ты  – городок  простой  сирени.
Тебя сиреневым зовут.

Кроме всего прочего, меня увлекало в этом стихотворении то, что она сумела сделать поэзию из того, что находилось на поверхности. Тогда в нашем городе всюду росла сирень. Особенно много её украшало холмы, спускавшиеся к реке. На Городке, где когда-то плакала Ефросинья Ярославна.
В мае, в начале июня весь город приобретал светло-синий цвет с неповторимыми запахами.
Много разговоров среди нас ходило о самой младшей поэтессе – восьмикласснице Ларисе Браташ. Это была невысокая смуглая школьница, которая держалась не по годам уверенно, знала себе цену.
Даже Ия Иосифовна, прочитав стихи Ларисы, покачала головой:
– Талантливая девочка!
Самая молодая из нас поэтесса описывала природу. В числе прочих тоже восхищался, как тонко она замечала детали.

3
Очередное заседание литературной студии проходило, как обычно. В кабинете украинского языка и литературы. Георгий Алексеевич занимал место за своим столом. Рядом с ним сидела библиотекарь Галина Васильевна. Перед ней лежали стопки «Юности», «Молодой гвардии» и других журналов. Она сделала их обзор. Посоветовала, на какие произведения обратить внимание.
Мы сидели за партами и ждали своей очереди, чтобы прочесть что-то новенькое из написанного.
Первой поднялась из-за парты Вера Погорелова. Она тихо и проникновенно прочла стихи о последнем вагоне, в котором ей пришлось ехать. Завершила свой стих мыслью о том, что она не хотела бы  в нем ехать.
Все восприняли стихотворение «на ура». Понимали, что в жизни не надо рассчитывать на последний вагон.
Володя Слуцкий не удержался. Выразил свои замечания в адрес поэтессы, но они не могли испортить общее настроение от стиха, который я воспринимал, как философское размышление о своем месте в этой жизни.
Володя Слуцкий учел замечание на свой адрес. На этот раз он прочитал стихи не о воине, который бросается на амбразуру, а о солдате, выпившем за друга на его могиле бутылку рома.
Свои новые стихи прочла Лариса Браташ. С расстановкой, с какой-то раскрепощенностью, читала о березках, их золотых серёжках.
Потом взял слово Саша Педяш. Легко, свободно он продекламировал:

Гніді, і вороні, й булані,
В спокійнім тупоті копит,
Колгоспні коні вранці рано
Ідуть до річки воду пить.

Ідуть упевнено і строго,
Без шлей, вуздечок і підпруг,
І, переходячи дорогу,
Автобуса спиняють рух.

І він стоїть собі в покорі,
Мотором ревучи на них,
Таких собі звичайних коней,
Гнідих, буланих, вороних.

А ми до вікон припадали,
Мов надзвичайне щось знайшли,
А врешті, що ж такого сталось?
...Дорогу коні перейшли...

Когда автор закончил читать, раздались дружные аплодисменты. Все остались о поэзии Саши очень высокого мнения. Мы действительно нашли что-то необычное, когда «дорогу кони перешли…».
За ним выступил Саша Ролдухин с поэзией «Яблоки осенние»:

Як тривожно яблука падають,
Коли ніч, я  в постелі лежу.
І побачення наше згадую,
І тепло твоїх рук бережу.

А ходжу я до школи садом,
Дзвонять клени, як мідні, немов,
То у серці моєму, мила,
Калатає до тебе любов.

Ти не чуєш, як падають яблука,
Як ті маки осіннього неба.
Я без тебе в ночах заблукав,
Ображатись на мене не треба.

Бо приходжу додому пізно.
І тривожно яблука падають.
І тоді я ще довго, довго
Те побачення наше згадую.


Последним выступил я. Прочитал зарисовку о своем соседе, который воевал разведчиком, но в мирное время пристрастился к стопке. Умер от руки сына.
Моя зарисовка вызвала жаркие дискуссии. «Как это разведчик погиб от руки сына?!», – спрашивал Володя. Ответил ему, что это произошло в реальной жизни в нашей деревне. Я ничего не придумал.
Георгий Алексеевич снова принялся защищать меня. Доказывать, что наша жизнь не укладывается в какие-то рамки, надуманные схемы, которыми страдают некоторые литераторы…
Кончался сентябрь. Отдавало прохладой. Вокруг стояла необычная тишина. Солнце едва пробивалось сквозь серые сплошные тучи. Трудно было определить: тучи или густой туман.
Володя и я провожали домой Веру. Спускались с крутого холма, на котором находился центр города. Поэтесса была одета в легкий коричневый плащ. Шею ее несколько раз обматывал длинный шарф. Она шагала в коричневых сапожках. Восторженно декламировала Лину Костенко.
Мы еще не успокоились после литстудии. Хотелось продолжить начавшиеся дискуссии, но нашим вниманием уже полностью завладела Вера. Смотрели на поэтессу, любуясь, как красиво она читает стихи.
Когда она задержалась, пытаясь вспомнить очередную строчку, Володя воспользовался паузой, сразу начал читать Владимира Маяковского.

Послушайте!
Ведь, если звёзды зажигают –
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – кто-то хочет, чтобы они были?
Значит – кто-то называет эти плевочки жемчужиной?

Он читал проникновенно, нежно, совсем не так, как его тезка, явно пытаясь понравиться Вере.
– Молодец! – прошептала восхищенно она.
Это вдохновило моего друга. Он продолжил читать свое, уже знакомое нам стихотворение о бутылке рома.
У Веры это вызывало не очень приятные эмоции. На фоне Маяковского стихотворение Володи явно не слушалось. Она сказала, что думала:
– Я бы на твоем месте перестала заниматься стихосложением.
– Ты очень много на себя берешь, – возразил он.
- Возможно. Но мне кажется, что у тебя никакие стихи.
– Каждый пишет,   как может, – попытался примирить их я. – И мои произведения многим не нравятся.
Вера повернулась ко мне, необычно громко для нее произнесла:
– Твои – совсем другое дело. Они заставляют думать.
После этого короткого разговора у Володи испортилось настроение. Он был настроен на лирический лад, радуясь, что может читать стихи наравне со Стилистикой. Но диалога с поэтессой не получилось.
Мы спустились с холма. Вера жила в отдельном доме с родителями. Он находился в низине, где начинался подъем на холм. Я уже опоздал на свой автобус и решил добираться до села пешком. Берегом  реки. Володя по берегу думал идти в центр города.
Простились с Верой у калитки. Узкой тропинкой вдоль огорода спуститься к реке. Там остановились.
 Володя молчал. Не отвечал на мои вопросы. И даже когда я начал обвинять Стилистику, что она много на себя берет, это не прибавило моему другу настроения. Он думал о своем.
Разговор с Верой имел неожиданные последствия. Через несколько дней Володя принес томик стихов украинского поэта Павла Тычины.
– Послушайте классика украинской литературы, – сказал он.
Открыл книгу и прочел несколько стихов.
 – Лучше скушать кирпичину, чем учить Павла Тычину, – заключила Вера, когда Володя закончил читать.
 – Трактор в поле дир-дыр-дыр, мы за мир, – поддержал ее Саша Ролдухин. Лариса Браташ взяла у Володи книгу, быстро нашла нужные строчки:

Я дивлюсь –  і аж не вірю –
Все знайомі, все свої ...
Сідай з нами, комсомолка,
Та й поїдем, та й пої ...
Наши энергичные доводы, что выдающиеся поэты тоже могут писать не очень хорошие стихи, вызвали улыбку Владимира Слуцкого:
– Так ему! Поддайте еще! – смеялся он.
Для нас тогда еще не существовало авторитетов. Мы воспринимали творчество в чистом виде, умом и чувствами, тем небольшим личным опытом, который уже обладали. Для нас было неважно, кто написал стихотворение. Мы ценили его только за то, какое впечатление оно  производило  на нас.
Чтобы как-то разобраться в литературных произведениях, в нашем споре, прояснить сложившуюся ситуацию, обратились к Учителю. Он доходчиво объяснил нам, что многое в творчестве Павла Григорьевича ему тоже не нравится. Как у каждого из поэтов, у него есть более слабые и более сильные стихи.
Георгий Алексеевич прочитал:

Арфами, арфами – 
золотими, голосними обізвалися гаї
Самодзвонними:
Йде весна
Запашна,
Квітами-перлами
Закосичена.

После разговора с Учителем мы частично изменили свое отношение к Тычине. Даже Володя Слуцкий не позволял себе рифмовать: «Все знайомі, все свої...» –  «Та й поїдем, та й пої...».
В мою душу закрался червячок скептического отношения к творчеству современных писателей. Червь точил меня изнутри. Я вдруг стал обращать внимание, что до революции писали по-настоящему: кто как думал, так и писал.
Сейчас много места занимает необоснованное и ненужное восхваление партии. Дошло до того, что, прочитав несколько страниц книги, почти со стопроцентной точностью мог сказать, чем она закончится, что красные победят белых, колхозники кулаков, наши немцев. Тот станет героем, уничтожит многих немцев и получит высокие награды, другой пожертвует жизнью ради нашей общей победы.
Саша также считал, что не только Павел Тычина писал схематические, явно пропагандистские произведения. Они ничего не давали ни уму, ни сердцу. Только прославляли Коммунистическую партию.
Поэтому после уроков завели с Учителем разговор, что в современной советской литературе, по нашему мнению, много неглубоких и даже банальных произведений. Он долго не отвечал на наше замечание. Наверное, думал: вступать или нет с нами в откровенный разговор.
– Поймите меня правильно, – наконец произнес, – писатели вынуждены так писать не потому, что им хочется, их принуждают так поступать. Кто не отвечает требованиям партии, наказывают. Наших земляков Ивана Багряного, Бориса Антоненко-Давыдовича и даже Остапа Вишню содержат или содержали в тюрьмах и лагерях. Наш земляк, поэт Александр Олесь, вынужден уехать за границу, преследуют поэта Василия Стуса и других.
– Значит, не все так просто, как нам раньше казалось? – спросил Саша.
– Кто собирается постоянно заниматься литературой,  обязательно попадет под партийный контроль, – сказал Георгий Алексеевич. – Поэтому, кроме таланта, необходимо иметь мужество писать только правду.
– Мы с Сашей собираемся заниматься литературным творчеством, – обратился я к преподавателю. – Нам тоже придется писать не все, что мы считаем нужным?
– К сожалению, – ответил Учитель. – К вам будут относиться так же, как к другим. Поэтому уже сейчас вам нужно определяться со своей позицией: писать правду и не иметь поддержки власти или подражать творчеству Павла Григорьевича.
После разговора с Учителем мы с Сашей долго обсуждали эту тему. То, что нам казалось простым и ясным, приобретало новые оттенки. Требовало ответственности и мужества.
Мы с ним не хотели подражать творчеству Павла Тычины, рифмовать: «Все знайомі, все свої...» – «Та й поїдем, та й пої...».
На следующем заседании литературной студии Георгий Алексеевич долго не упоминал эту тему. Уже в конце заседания, когда мы все выговорились, он сказал, на мой взгляд, несколько откровенных слов. Призвал нас следовать лучшим образцам советской литературы. Не обращать внимания на слабые произведения. В жизни бывают разные ситуации, которые не всегда дают возможность по-настоящему раскрыться. Быть требовательными к себе. А главное, писать правду. Как бы это тяжело ни давалось.
 
4
 Георгий Алексеевич очередной выходной решил провести в Спадщанском лесу. В первые послевоенные годы у нас широко отмечали знаменательные даты в деятельности Сумского соединения партизан, начинавшего свой боевой путь в лесах Путивльского района. Учитель считал, что лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. Может, на него давило недавнее партизанское прошлое.
Весь класс собрался на остановке городского автобуса. В спортивной одежде, с рюкзаками, сумками и просто с авоськами. Мы на эту остановку ходили из нашей деревни всегда, когда опаздывали на свой автобус.
Остановка находилась рядом с рекой у заброшенного монастыря, о котором напоминали только двухэтажный деревянный дом и обнесенный глубоким рвом старый парк с вековыми деревьями. Реку перегораживала такая же старая деревянная мельница. Она уже не работала, но еще держал уровень воды в Сейме. С остановки было слышно, как ревет, преодолевая дамбу, вода.
Прошли тихую улицу. Пошли вдоль реки мимо старой мельницы, где на сваях сидели дети с удочками.
Вышли на грунтовую дорогу, ведущую в лес. Он начинался по правую сторону небольшими зелеными островками. Они постепенно увеличивались и превращались в сплошной массив.
С левой стороны, за рекой, виднелся сосновый бор, за которым находилось наше село. О Спадщанском лесе, где начинали свой боевой путь партизаны, мы знали с детства. Он находился в нескольких километрах от нашей деревни. Иван Низовой, учитель труда, физкультуры и пения, любитель разных путешествий, часто водил нас в Спадщанский лес.
Обычно добирались туда по короткой дороге – через реку. Летом раздевались до трусов, брали одежду в руки и переплывали. Зимой совершали походы на лыжах.
Там, в партизанских землянках, слушали рассказы о том, что происходило здесь в войну...
По обе стороны дороги виднелись луга, голубые блюдца заросших аиром болот. Несмотря на осень, увидели стадо коров.
За  разговорами не заметили, как вошли в лес. Чем больше мы углублялись в него, тем становилось темнее. Солнце едва пробивалось через густые кроны деревьев.
Впереди шагал Георгий Алексеевич. Одетый в рубашку-вышиванку, в синие легкие брюки, похожие на шаровары, в соломенную шляпу с широкими полями. Опирался на тонкую палочку с небольшой рогулькой на конце.
Прекрасный лес при любой погоде! Закончилось лето, осень вступила в свои права. Он стал желто-багровым и продолжал что-то нашептывать верхушками деревьев.
В лесу преобладали дубы. Но иногда виднелись островки осин, лип, кленов, наплывали массивы елей и сосен. Далеко за их кронами виднелось голубое небо и яркое солнце.
По дороге мимо бесконечных лесных болот вышли на большую поляну. В конце ее виднелся деревянный дом, где постоянно велись ремонтные работы. В прошлом это был дом лесника, где в войну находился штаб. Он несколько раз горел, его уничтожали фашисты. После войны его отстроили. Разместили в нем экспозицию музея.
Георгий Алексеевич пошел искать директора музея, а мы уселись в кружок прямо на травке и продолжили веселые разговоры. Ребята упражнялись в остроумии, пытались показать себя перед девушками. Те тоже не уступали им, придумывали разные истории.
Солнечный день был в разгаре. Всюду слышался запах дубовых листьев, хвои, яблок, трав и цветов. Володя Слуцкий лег на спину. Тоже поспешил вслед за ним. Смотрел на кроны деревьев неподалеку, как они качались от ветра, которого не было внизу. Как медленно плыли по синему небу редкие пушистые облака.
Порядком уставшая, Вера сидела рядом с нами, вытянув длинные ноги в спортивных штанах и кедах. Она протирала стекло запотевших очков. На ее бледном лице пробивался робкий румянец. Русые волосы, стянутые в хвостик, слипались.
Природа способствовала творчеству, вдохновению. Вера не вспоминала недавний конфликт с Володей, даже пыталась сгладить нетерпимость к стихам моего друга.
Появился Георгий Алексеевич с директором музея, который держал в руках сетку пчеловода. Это был невысокого роста, лысый человек с широким, приятным лицом.
Он открыл музей. Прошли в помещение, которое отдавало свежей краской, с большими фотографиями на стенах, с витринами с личными вещами и оружием партизан, с документами. Посреди зала стояли германский мотоцикл, миномет и станковый пулемет.
Хотя мы все уже знали руководителей партизанского соединения, многих партизан, директор рассказал нам о первом бое с танками. Это сюда в 1941 году за наводкой предателя двигались, гулко разрывая лесную тишину, два германских танка, чтобы разогнать несколько десятков пенсионеров. Танки в город не вернулись, нашли здесь свое вечное пристанище.
Партизаны, окрыленные успехом, не давали спуску врагу. Нападали на фашистские гарнизоны, взрывали мосты, вели разъяснительную работу с населением. Когда началась зима, замерзли болота и озера, опали листья и выпал снег, когда немцы могли легко окружить лес и уничтожить непокорных, решили отправиться в Брянские леса.
Там, окрепнув, набравшись сил, весной вернулись с боями в родные места. В Брянских лесах объединили отдельные отряды в соединение, использовали рейдовую тактику. И это принесло свои результаты. Соединение держало в напряжении и сковывало силы противника на территории нескольких областей.
Осенью 1942 года соединение выступило в большой рейд за Днепр. Двигалась целая армия с автоматами, пулеметами и пушками, с четко организованными боевыми подразделениями, с хозяйственным взводом и медсанчастью, даже со своей партизанской типографией и газетой.
В 1943 году партизанское соединение громило врага за Днепром, в Киевской области и двигалось дальше на юго-запад.
Всю эту историю я знал с детства. Из рассказов очевидцев, из книг и кинофильмов, из походов в лес. Как и мои одноклассники, росшие и воспитывавшиеся в этом краю. Мы не стали задавать директору никаких вопросов. Все всем было ясно.
Когда тот уже заканчивал знакомить нас с историей соединения, в музей вошли два человека. Видно, из какого-то местного села. Они знакомились с экспонатами, громко комментируя увиденное. Когда подошли к большому портрету командира соединения, дважды Героя Советского Союза С. А. Ковпака, громко рассмеялись.
– Смотри, герой! – показал на портрет друг другу.
Не обращая на нас внимания, они закатились диким смехом. Видно, хорошо знали командира совсем не как героя.
Георгий Алексеевич попросил у директора ключ от штабной землянки, и мы самостоятельно продолжили путешествие по лесу. Посидели за столиком на озере у вербы. Побывали у партизанской елки.
Долго изучали тяжелый германский танк. Тот самый, с помощью которого хотели разогнать «пенсионеров». Он нашел на этой земле свое вечное пристанище.
На Веру произвел незабываемое впечатление обелиск с именами погибших. Она долго стояла возле него, склонив голову, в которой наверняка уже рождались рифмованные слова, посвященные павшим.
Несколько раз обошли «Укрепрайон», затем Учитель привел нас в штабную землянку. У поросшей травой лесной тропы увидели небольшой бугорок, покрытый растениями и травой, кирпичную трубу. Она одна выдавала, что здесь находится жилье.
Георгий Алексеевич отомкнул навесной замок, открыл дверь. По узкому проходу, обшитому деревянными брусьями, вошли в землянку. Там было темно. Учитель вынул из своего рюкзака керосиновую лампу, поставил на небольшой столик.
Кроме столика, увидел укрепленные деревянными брусьями стены, сложенную из кирпича печку и нары. Больше в помещении ничего не было.
Несмотря на теплый солнечный день, в землянке было сыро и прохладно. Учитель распорядился, чтобы мы заготовили дров. Пока собирали сухие ветки, растопили печку, приготовили поесть, в лесу совсем стемнело.
Ели кто за маленьким столиком, кто на нарах, приготовили чай в прокопченном чайнике, хранившемся здесь же, в землянке.

5.
Вечером пошли к партизанской елке. Разожгли костер. Вселись на лавочке возле нее.
Кто-то  достал транзисторный приемник. Включил на полную громкость. Долго танцевали. Причем, Володя, Саша и я приглашали поочередно только Стилистику, чему  она ни капельки не сопротивлялась. Она даже позволяла себе иногда улыбаться Володе.
Когда музыка стихла, Саша Ролдухин спросил у Георгия Алексеевича, как партизаны отмечали новый год на свежем воздухе.
– Мы в этом лесу не отмечали, – усмехнулся Учитель. – Нашли елку, подобрали Деда Мороза, готовились к празднику. Был у нас всеми уважаемый дед с пышной белой бородой и белыми волосами на голове. Точный Дед Мороз. Не надо ничего придумывать. Подготовка к Новому году скрашивала наши будни.
Учитель рассказал, что, несмотря на подготовку к празднику, в начале декабря 1941 года, когда опали листья, замерзли болота, лес окружили немцы и пытались уничтожить партизан. Тогда Семен Васильевич Руднев предложил уйти из насиженных мест в Брянские леса.
Наверное, этот план у него созревал давно, только наступили холода. Все вспоминал о Денисе Давыдове, как он еще во времена нашествия в Россию Наполеона использовал методы подвижной партизанской войны.
Партизаны только начали привыкать к новым условиям и имели туманное представление о рейдовых войнах. Но деваться некуда. Знали, что фашисты завтра пойдут в атаку снова. А воевать нечем. Боеприпасы кончились.
Уставший после напряженного дня глубокой ночи отряд двинулся в неблизкий путь. Добирались в Брянские леса почти неделю. Ночью шли, днем отдыхали. Измотались порядком. Но дошли до лесного массива. Кажется, можно отдохнуть.
Но неугомонный на идеи комиссар не дал долго сидеть в землянках. Предложил продолжить тактику рейдовой войны. К этому тщательно готовились. Подобрали выносливых коней, как следует приготовили сани. В штабе определились с заданием, подробно разработали маршрут.
Два-три дня ехали по тылам врага в одну сторону. Потом возвращались на базу. На пути проводили диверсии, уничтожали маленькие гарнизоны, старались не вступать в открытый бой с превосходящими силами противника.
С минимальными потерями наводили ужас на врага. Он не знал: где и когда появятся партизаны. Когда попадали на след народных мстителей, пытались затеять бой, уничтожить превосходящими силами. Но отряд показывал им хвост.
До конца 1941 года партизаны проводили рейды. Взрывали мосты, эшелоны с людьми и боевой техникой, уничтожали связь и автотранспортное сообщение. Полностью парализовали действия оккупантов. Враг решил уничтожить формирование.
Тогда Семен Васильевич, в котором все видели талантливого организатора и военного руководителя, своей непреклонной волей цементировавшего отряд, предложил поставить противника на место. Дать ему открытое сражение.
Окопались на хуторе с интересным названием – Веселый. Упоминание о нем вызывало непроизвольную улыбку. Но в день боя было не до смеха. По всей линии обороны шел жестокий, неравный бой. Превосходящими силами противник атаковал отряд.
Бой длился целый день. Только в конце его стало ясно, что противник повержен.
Учитель вместе с начальником штаба находился в северном районе хутора. Тоже пришлось не сладко.
– В тридцатиградусный мороз у меня не высыхала спина, – продолжил он рассказ. – Делал все, чтобы отразить атаку. Но иногда в голове появлялись тревожные мысли: где комиссар? Обычно он появлялся то на одном, то на другом участке боя. Никогда не сидел на одном месте, всегда старался быть поближе к бойцам, знать, где что происходит. Опасности его не пугали.
Георгий Алексеевич и начальник штаба Григорий Яковлевич Базима нашли комиссара в санитарной части. Тускло горела лампа. На соломе, уже перевязанные, лежали раненые бойцы.
К мужчинам подошла медсестра и сказала, что комиссар не может говорить. Сейчас уснул. На скамейке возле печи в своей старой шинели, в шапке-кубанке, с забинтованным лицом, лежал Семен Васильевич.
Когда они подошли, открыл черные глаза, вопросительно посмотрел на них. Мол, что там происходит. Говорить он не мог. Пуля повредила горло.
Начальник штаба поспешил успокоить его: все в порядке, опасность миновала. Мужчины пожали ему руку и вышли на улицу. Еще горели дома и хозяйственные помещения, еще не собрали и не отдали земле тела погибших. В этом бою партизаны потеряли десять своих бойцов. Зато более 500 фашистов остались лежать на подступах к хутору Веселый.
Часы показывали десять вечера. В полночь около ста партизанских подвод покидало хутор, чтобы не попасть в руки врагу. Стояла тихая звездная ночь. Уставшие бойцы молча шли за санями, потирая лица, которые  сковывал мороз.
Каждый понимал, что вряд ли придется отдохнуть этой ночью. Во время зимних рейдов партизаны неоднократно проходили возле села, где с младшим сыном комиссара находилась его жена Домна Даниловна.
На этот раз обоз снова проезжал недалеко от деревни. Учитывая, в каком состоянии находился ее муж, послали группу разведчиков на двух санях с пулеметом в сопровождении сына комиссара Радика, хорошо знавшего дорогу, чтобы забрать семью Семена Васильевича. Домна Даниловна собралась быстро. Через пятнадцать минут группа была за деревней. Вдогонку ей раздавались выстрелы.
Лишь утром отряд вошел в деревню Бруски, остановился на стоянку.
Всех беспокоило состояние здоровья Семена Васильевича. Он стекал кровью, не мог раскрыть рот. Жена пыталась кормить его из чайной ложечки.
Все понимали, что ранение не только тяжелое, но и сложное, требующее немедленного вмешательства хирурга. Но где его взять на оккупированной территории?
Шло время. Комиссару не становилось лучше. Держалась высокая температура. Он мог только пить. И то – только из чайной ложечки.
На хуторе Михайловский был найден врач. Он осмотрел раненого, дал рекомендации, как лечить.
 – У него крепкий  организм, – сказал. – Он поправится.
Все с большим интересом выслушали рассказ Учителя. Он объяснил, что комиссар Семен Васильевич Руднев был душой соединения и его главным стратегом. Не командир, он разрабатывал боевые операции и организовывал победу над врагом.
Мы возвращались в землянку по темному лесу. Все выглядело так необычно и неотразимо. Мы представляли себя на месте партизан.
У Веры Погореловой, наверное, после того, как мы побывали у обелиска погибшим бойцам, после рассказа Учителя окончательно созрел замысел стиха. Это я видел по ее лицу.
У меня пока не родился замысел произведения, но после рассказов Учителя я думал о борьбе в тылу врага не по-книжному, не так, как Володя Слуцкий. В то время это было для меня самым важным.
 
6.
Грубка еще не перегорела. Учитель сразу открыл ее и забросил в нее несколько поленьев. Вода в чайнике снова закипела. Все начали ужинать и пить чай. Потом, не раздеваясь, и девочки , и ребята завались на нары. Но спать никто не желал. Вера Погорелова попросила Учителя рассказать еще что-нибудь о тех годах, когда враги оккупировали нашу территорию.
Георгий Алексеевич сел за маленький столик, прибавил света в лампе. Повернулся лицом к нам.
 – Рассказывать можно много. Видите, в каких условиях мы жили. Спали в землянках. Электрического освещения не было. При плошках, лампах, а то и просто при открытой дверце печек. Позже к этой землянке подогнали трофейную машину. От ее аккумулятора горела лампочка. Все ходили смотреть на нее, как на чудо.
В отряде было много юношей вашего возраста и даже моих учеников. Однажды меня вызвал начальник штаба Григорий Яковлевич Базыма. Сказал шепотом:
 – Знаешь, где наша молодежь?
 – Откуда мне знать.
 – Подались на хутор к девкам. Радик Руднев возглавил группу. Если узнает его отец или командир, они устроят им танцы.
 – Что мне делать? – спросил.
 – Возьми ребят. Приведи в отряд.
Возле хутора проходила дорога на город. Могли заехать немцы или полицейские. Взял с собой несколько видавших виды бойцов. Отправились выполнять задачу. Стоял конец октября, шел мелкий затяжной дождь. В кирзовых сапогах шли на хутор и ругались последними словами.
Услышали звуки гармоники. У одного из дворов кружилась под звуки вальса молодежь. Она не обращала внимания на затяжной дождь. Ко мне сразу подошел Радик.
 – Знаем, что виноваты, но дайте нам еще хоть часок погулять.
Хотел обругать его, сразу отправить в отряд, но язык не повернулся.
 – Только часок, – сказал, – мы на заставе постоим.
 – Пошли на окраину хутора, к дороге, чтобы остановить нежданных гостей, если они появятся.
Вскоре на дороге увидели огни. Это ехал мотоцикл с коляской. Его заносило по скользкой дороге. Пассажирам приходилось время от времени слезать, толкать мотоцикл. Доносился пьяный немецкий язык.
Мы притаились. Взвели затворы винтовок. Из хутора доносились звуки гармоники, и немцы могли их услышать. Но нападать по своей инициативе на них не смели. Бой мог завязаться только в одном случае: если бы они решили заехать на хутор.
Не было приказа руководства завязывать сражение. Хотя я был уверен, что мы их уничтожим, но не стал брать на себя ответственность. Уже тогда в отряде установилась жесткая дисциплина.
Но у одного из моих товарищей зачесались руки.
– Они пьяны, подберемся поближе и уничтожим, – предложил он.
– Лежать! – приказал.
Это развеселило моего товарища.
– Тогда пойди, помоги им выбраться из грязи. Подтолкни мотоцикл.
Все, кроме меня, корчились от смеха.
Не знаю, чем бы закончилась наша засада, но мотоцикл выскочил из канавы. Немцы вскочили в него и поехали своей дорогой. Зато этой истории хватило моим друзьям для шуток на целую неделю. Не пытался их убедить, что это не смешно. Если бы завязался бой, всякое могло произойти. А я отвечал за жизнь каждого вверенного мне бойца.
Мы вернулись к ребятам. Там продолжались пляски. Радик снова просил меня подождать.
Но на этот раз я сказал решительно:
– Даю вам минуту на прощание с девчонками.
Мы с шутками вернулись в отряд. Я был доволен, что все обошлось благополучно. Руководство, кроме начальника штаба, не заметило отсутствие ребят.
Георгий Алексеевич рассказывал, но большинство одноклассников уже заснули после напряженного дня. У меня хватило сил только дослушать Учителя. Тоже уснул мертвецким сном.
Проснулся утром, когда Учитель уже растопил печку. В ней потрескивали дрова. На плите уже закипел начищенный до блеска алюминиевый чайник.
Молча смотрел на чайник. Не понимал, в чем дело.
– Что уставился? – улыбнулся Георгий Алексеевич. – Все очень просто. Протер песочком. Вот он и заблестел.
Следом за мной встали другие одноклассники. Помещение наполнилось звуками голосов.
Вышли из землянки. Смотрели на разноцветный  лес. Могучие, с широкими кронами, дубы, на бледные осины, на зеленые сосны и ели, слушали пение птиц. Лес топал в этих звуках, чистых, как осеннее утро, звонких, как песня.
Георгий Алексеевич произнес:
– Больше двух лет прожил в лесу. Видел его в разных широтах, в разное время года, в разную погоду. И не устаю любоваться. Лес – это наша сила. Это источник вдохновения. Это убежище нашего народа от зла. Он веками скрывал его от врага.
 
7.
На очередное заседание литстудии, состоявшемся вскоре после похода в Спадщанский лес, пришел учитель истории Юрий Павлович Мазуренко. Он носил толстые очки, плохо видел, с трудом передвигался на ногах и пользовался палочкой.
Стихи историка мы часто читали в районной газете. В ней же он давал обзоры литературных произведений, в том числе и наших.
Не так давно на уроке истории, который он вел, рассматривалось разорение Киевской Руси ханом Батыем. Юрий Павлович, используя свои материалы, рассказал об уничтожении Путивля. Он долго объяснял, как враги осаждали крепость, до основания сожгли город, какие жестокости они проявляли. После этого мы его прозвали: хан Батый.
Историка встретили с любопытством. Мало того, что он знал историю Путивля со времен Киевской Руси, он, как и мы, занимался литературным творчеством.
Георгий Алексеевич взял стул, поставил рядом с собой, как для почетного гостя.
 – Садитесь! – пригласил.
 – Мне и здесь удобно, – был ответ историка, сидевшего за одной из парт.
 – Не стесняйтесь, Юрий Павлович. Садитесь!
Учитель подошел к почетному гостю и помог ему занять место за столом.
 – Вы, несомненно, знаете этого человека? – обратился к нам.
 – Конечно! – ответили мы хором.
 – Однако мало кто из вас знает, что он публиковался не только в районной газете, в областной периодике, в изданиях Киева и Москвы.
 – В толстых журналах? – спросил Володя Слуцкий.
 – К сожалению, нет, – ответил, улыбнувшись, историк. – Там меня считают молодым начинающим писателем. Мне еще рано там печататься.
Все засмеялись. Мы знали, что учителю истории уже далеко за тридцать.
 – Не скромничайте, – заметил Георгий Алексеевич. – Вам до старости еще далеко. Еще успеете издать не одну книгу. Вас примут в Союз писателей..
  – Забрали в издательство подборку стихов, уже несколько лет там лежит, – объяснил Юрий Павлович.
Учитель предложил преподавателю прочесть несколько своих стихов.
Историк читал, как Андрей Вознесенский, то растягивая, то чеканив слова. К сожалению, мне не удалось запомнить ни одного стиха. Они посвящались военному поколению, тем, что не успели докурить последнюю папиросу, как их демобилизовали.
Мы, затаив дыхание, слушали поэзии историка. Когда он резко мотал головой, его темно-русые волосы спадали на высокий лоб, закрывали с толстыми стеклами очки. Он свободной рукой резко поправлял темные пряди. После каждого стиха мы громко аплодировали.
Историк имел у нас несомненный успех. И хотя он не являлся членом Союза писателей, считали его профессиональным поэтом.
Слушая стихи поэта, который, хоть и ребенком был свидетелем войны, пытался разобраться в произошедших недавно событиях, еще живших в памяти наших родителей и дедов.
У нас складывалось впечатление, что в мирной жизни нет места подвигу, нужно ждать войны, чтобы вспыхнуть яркой звездой и погибнуть во имя Родины. Создавалось впечатление, что мы, ее сыновья, нужны ей не живыми, а мертвыми.
Об этом часто говорили с членами нашей литературной студии. Нам, молодым, не хотелось умирать, бросившись на амбразуру дота. Мечталось просто уничтожить фашистов с помощью грозного современного оружия. Но настроение жертвенности ради Великой Победы все равно владело нашим разумом.
Под впечатлением этой литературы после похода в Спадщанский лес Володя написал стихи о народных мстителях. Не помню их буквально. Речь шла о том, что автор собирался убивать ненавистных гадов, то есть фашистов, до последнего, что он хотел бы так погибнуть, как Радик Руднев. Чтобы его подвиг помнили благодарные потомки.
Володя прочел стихи. Рубано. Громко. Четко. Он следовал Владимиру Маяковскому и Роберту Рождественскому. Но явно не доходил до них по возрасту и голосу. А энтузиазма ему не занимать. Читал уверенно, разбивая строчки на слова.
Вера без особого энтузиазма слушала его стихотворение, ее  лицо скривила гримаса, вроде улыбки.
– Над стилистикой нужно поработать, – прошептала она ему, когда он садился.
С моей точки зрения, стихотворение Володи – далеко от совершенства. В таких случаях старшие говорили: «слабовато». Автор использовал штампы, которыми была заполнена наша литература.
Затем свое стихотворение прочла Вера своим певучим тихим голосом. Оно называлось «Обелиски». Полностью его не помню. Остались со мной навсегда последние строчки: «Лишь хранят седые обелиски память о погибших на рассвете».
 Тоже о партизанах. О погибших, защищающих Родину. Но воспринималась поэзия совершенно по-другому, чем стихотворение Володи. Не шаблонно.
У Веры факт, что погибли на рассвете, был оформлен как тонкая лирика. Не было прямых призывов умереть. Сам факт гибели на рассвете вызвал сочувствие.
Учитель долго молчал. Он о чем-то думал. Наконец сказал:
– Давайте без оскорблений. Разберемся на базе моего партизанского и литературного опыта.
Он доходчиво объяснил нам, что Володя пошел на поводу некоторых писателей, пытавшихся показать слепую ненависть противнику. Он называет его общими словами. Не создает конкретного образа врага.
В Верином стихотворении речь идет о конкретном случае. И оно воспринимается близко к сердцу.
– В наш отряд приходила молодежь. Она погибала чаще всего, – продолжил свою речь Учитель. – От неопытности. От того, что начиталась таких произведений. Они ничего не знали. Занимались ура-патриотизмом, как у нас говорили.
Теперь о смерти. Были и такие, кто хотел броситься под танк, на амбразуру или просто погибнуть с высоко поднятой головой.
Но абсолютное большинство не хотело умирать. Тем более, Радик. Всем хотелось жить. Все мы мечтали о мирных днях. Смерть – это самое жестокое, что есть в нашей жизни. Человек рождается не для того, чтобы сразу умереть. Чтобы испытать все земные прелести.
 – Золотое время, когда боролись за Родину. Погибали ради нее, – не унимался Володя. – А у нас сейчас нет места подвигу.
 – Вы не представляете, какое счастье слушать ваши стихи. Смотреть на ваши юные лица и думать, что впереди у вас целая жизнь, – ответил Учитель.
Вера не удержалась, вставила:
 – Все равно мы завидуем вам.
 – Это не вы должны нам завидовать, а мы вам. Мы мечтали о тех временах, когда будем влюбляться, писать стихи, просто жить, не бояться, что завтра все оборвется.
 – И еще, – вмешался в разговор Юрий Павлович. – Никогда не путайте такие понятия, как Родина и власть, хотя нам пытаются доказать, что это единое целое.
Родина – это святое. Она у нас одна, как и мы у нее. Мы обязаны его защищать. Что мы и делали каждый по-своему. А вот власть... Власть приходит и уходит. Это она воспитывает из нас камикадзе.
 – Никто из нас ничего не воспитывает, – снова возразил Володя. – Герои же сами так поступали.
 – Как бы вам сказать, – снова вступил в разговор Учитель. – Война – это работа. Как в мирное время. Кто точит металлические болванки, кто водит автомобиль, кто учит. Так и мы. Кто-то ходил в разведку, кто-то занимался хозяйственными вопросами, кто-то лечил... Никто не думал о подвигах. Старались лучше выполнить приказ командования и не погибнуть... В свободные часы мечтали о танцах, встречах Нового года, других развлечениях…
 – Значит, на войне не было ничего героического? – спросил Володя.
 – Теперь,  когда отгремели бои, можно все говорить таким, как вы, мальчикам и девочкам с горящими глазами, – произнес Учитель.
Все смолкли. Так обыденно говорил наш Учитель о том, о чем громко кричали радио и телевидение, писали газеты и журналы.
Георгий Алексеевич посидел, задумавшись, затем продолжил:
– Не все так просто, как сначала кажется. Это только на праздниках победы нам поют хвалу и славу. А в жизни выходит совсем по-другому.
Георгий Алексеевич улыбнулся:
– А все-таки на войне, как и в мирной жизни, есть место подвигу.
И уже другим тоном обратился к Володе:
– Проанализируй замечания. По-новому продумай стихотворение, сделай его конкретным, без громких фраз, нам и так хватает ура-патриотизма. Он не нужен ни в жизни, ни в литературе.
Когда расходились по домам, Вера подошла к историку и медленно пошла рядом с ним. Мы с Володей тоже не спеша шли сзади, ожидая, когда они распрощаются, и мы пойдем провожать Веру домой. После заседания студии у меня возникло много вопросов. Хотелось поделиться ими с ведущей поэтессой.
Но, к нашему удивлению, хан Батый и Вера уселись на скамейку и продолжали восторженно разговаривать, не замечая никого вокруг. Тогда набрался смелости, подошел к ним и сказал:
– Вера, мы тебя ждем.
– Не ждите, ребята. Сама дойду! – махнула она рукой.
Мы с Володей нехотя побрели от них.
После памятного заседания литературной студии Вера все реже оставалась с нами. Не отвечала на назойливые ухаживания Володи.
Это задевало моего друга. Он то злился на Стилистику, то жалел, что она перестала с нами общаться, то восхищался её талантом.
Однажды не выдержал и решил взять её приступом. Он, я и Саша Ролдухин пошли к Вериному дому. Сначала Володя пытался вызвать ее. На мгновение открылась белая шторка в окне дома из красного кирпича и сразу же закрылась. Нам никто не ответил.
Тогда Володя использовал свой коронный номер. Он хорошо играл на гитаре. Мы спели: «Это было недавно, это было давно». Стилистика на эту задушевную песню не отреагировала.
Тогда наш друг заиграл «Цыганочку». Гитара рыдала в его руках. Но мы не заметили в доме никаких перемен.
Концерт у окон влюбленной закончился ничем. Мы не увидели мадонны даже в окне.
Но развеселились. Концерт завершился громкими песнями и шутками.

***
В последнее время Вера стала удаляться от нас. После занятий она уходила в библиотеку. И ждала, когда освободится Юрий Павлович. Потом будто нечаянно пристроилась к нему на ходу. И медленно шла рядом, слушая его рассказы о литературе и ее авторах.
На эти встречи обратили внимание женщины. Уединившись с девушкой, Галина Васильевна рассказала ей, что Юрий Павлович женат, имеет детей. Встречи с ним школьницы уже вызывают нежелательные разговоры.
Бледные щеки Веры загорелись бордовой краской. Она отвечала:
 – Мне с ним интересно.
 – Это не оправдывает встречи с женатым мужчиной, который намного старше тебя.
 – Хорошо, я подумаю, – ответила Галине Васильевне Стилистика.
Она проскочила мимо нас с Володей, размахивая черным портфелем. В коричневых сапогах. В коричневом плаще. Ее длинный шарф развевался за ее спиной.
Вера стала избегать нашей кампании с Володей. Участвовала только в общих мероприятиях. Она перестала открыто встречаться с преподавателем.
Подумал, что Вера прислушалась к голосу старших. На Юрии Павловиче поставила точку. Больше с ним не общается.
Но однажды попал в заброшенный парк. Вернее, разрушенную дворянскую усадьбу площадью в несколько гектаров. Она заросла кустарником и деревьями. Возвышался полуразрушенный двухэтажный дом с колоннами. Еще сохранились с твердым покрытием дорожки, участки некогда тщательно ухоженной травы.
Я возвращался от Григория Яковлевича. Хотел сократить свой путь. Пошел  через пустынный парк. Но впереди увидел две фигуры. Они медленно двигались по дорожке, кажется, не замечая ничего вокруг. Мужчина прихрамывал на ногу. Опирался на палку. Рядом с ним шла высокая стройная девушка. Легко узнал в этой паре хана Батыя и нашу поэтессу.
Поспешил скрыться за дом, где играли школьники начальных классов. Потом покинул парк.
Меня мучило потрясенное самолюбие. Как Стилистика могла игнорировать нашу кампанию. Предпочла хана Батыя, который намного старше ее. Имеет жену и детей.
О своем маленьком открытии никому не сказал. Вера тоже никому не говорила о своих встречах с преподавателем. Но в маленьком городке скрыть ничего невозможно. Слухи, точно черви, расползались по благодатной земле жадных на пикантные новости горожан.
В очередной раз, когда зашел в библиотеку, Галина Васильевна рассказывала своей подруге, что школьница непристойно себя ведет. И ему нужно остановиться. Отец двоих детей не должен дурачить голову девушке.
Через несколько дней после этого я, Володя и Саша, сидели в кабинете украинского языка и литературы. Разговаривали с Учителем, когда в помещение ворвалась полная женщина.
– Здесь литстудия? – выкрикнула. – Вы ее руководитель?
– Я, – ответил Георгий Алексеевич.
– Вы чем здесь занимаетесь?! А?! – продолжила в таком же тоне она.
– Спокойнее! Садитесь и расскажите, в чем дело.
Этой женщиной оказалась жена хана Батыя. Она на высоких тонах рассказала, что он постоянно встречается с Погореловой.
Недавно она с детьми ездила к матери. Когда вернулась, застала мужа с ученицей. Женщина требовала наказать мужчину, связавшегося со школьницей.
– Не кричите! – обратился к ней как можно спокойнее Георгий Алексеевич. – Мы во всем разберемся и сообщим вам.
– А когда это будет!? – продолжала требовать на высоких тонах   женщина.
– Не знаю, но мы обязательно вас поставим в известность.
Женщина демонстративно покинула кабинет. Посочувствовал хану Батыю. Как он разрешит этот конфликт!? Выходит,  у Веры с Юрием Павловичем гораздо более серьезные отношения, чем я предполагал.
Ему не избежать тяжелого разговора в педколлективе и серьезных последствий. К этому следует добавить характер жены историка. На меня она произвела неприятное впечатление. Крепко сложенная полная женщина своим поведением напоминает львицу. Она не упустит своего. Никому не уступит слабого и больного учителя истории.
Никак не мог представить рядом с ней Юрия Павловича. Близорукого, с палочкой, который ни разу за время моего пребывания в школе не повышал голоса. Хотя мы давали ему прикурить, не догадываясь о снисхождении к больному человеку. Мы называли его ханом Батыем, хотя кроме рассказов о нем, этот больной человек не имел ничего общего с монголо-татарским полководцем.
Роман преподавателя со школьницей всколыхнул весь город. По настоянию супруги к Юрию Павловичу  приняли жесткие меры. Его уволили с работы. Он уехал в другую область.
Поведение Веры рассмотрели на комсомольском собрании. Она попала в больницу.
 
8.
Вера лежала в районной больнице. Она находилась на окраине города в старинном парке. Еще были видны следы прежней красоты. Особняк ограждал высокий кирпичный забор. На его территорию вели ворота, витиевато выложенные столбы.
Пошли с Володей Слуцким навестить Стилистику. На территории увидели здания из старинного красного кирпича. С высокими фундаментами и окнами. С крытыми железом крышами, выкрашенными в темный коричневый цвет. От всего увиденного веяло прошлым.
Вера лежала в длинном одноэтажном здании. С высокими потолками. Прошли по коридору с полом, выложенным старинной желтой плиткой. В помещении отдавало йодом и  лекарствами.
Нас провели в большую женскую палату. Там в несколько рядов стояли металлические кровати, застеленные одеялами с белыми белоснежными пододеяльниками.
Вера лежала на кровати у окна. Ей недавно сделали укол. Она никого не замечала вокруг. Смотрела в потолок и о чем-то сосредоточенно думала.
Когда Володя Слуцкий слегка прикоснулся к ней, с удивлением посмотрела в нашу сторону, быстро поднялась и присела на кровать.
Володя, стесняясь любопытных женских глаз, достал из авоськи несколько вареных яиц, отборных яблок и пару бутылок лимонада. Вера взяла нашу передачу, застенчиво сунула в тумбочку.
– Тебе разрешают выходить на улицу? – спросил я.
– Давайте выйдем, – согласилась она.
Покинули помещение, вышли на свежий воздух. Больница находилась на достаточно обширной территории. Ее помещения были разбросаны по всему парку. К ним вели узкие пешеходные дорожки. Повсюду росли плодовые деревья: яблони, груши, сливы и вишни. Дорожки обсажены мелким кустарником.
Сели на деревянной скамейке в тупике, где почти не ходили люди.
Вера за последние дни заметно сдала, была чем-то озабочена и даже встревожена.
– Зачем пришли? – спросила сразу. – Тоже меня спасать?
– Без тебя чего-то не хватает, – нашелся я.
Володя смотрел на стилистику широко открытыми серыми глазами и молчал.
– Так уж и соскучились, – слегка улыбнулась Стилистика. – Любимый Учитель подослал.
– Мы по своему желанию, – возразил я.
– Действительно, – не удержался и чуть не испортил посещение Володя. – Что ты нашла в хане Батые?
Вера снисходительно посмотрела на него, видимо боялась его обидеть, ответила:
 – Мне с ним интересно. Не то, что с тобой.
Она резко встала и попыталась уйти.
 – Сиди! – взял ее за руку. – Мы же тебя навестить пришли. Не забывай правила гостеприимства.
Она села, но отвернулась от нас и молчала. Володя тоже отвернулся. А я сидел посредине и не знал, как возобновить разговор.
 – Моя новая зарисовка в газете  опубликована, – сказал наконец.
 – О ком?
 – О соседе, деде Гришке. Как он партизанам оказывал помощь?
 – Что ж ты не принес почитать?
 – В школу принесу, когда выпишешься. Ты ведь ненадолго здесь?
 – Думаю, что меня скоро выпишут. У меня легкий нервный срыв.
 – Это он тебя довёл, – снова не удержался Володя.
 – Он. И что? Какое тебе до этого дело?
 – Вера, мы стараемся помочь тебе, – поспешил сгладить разговор я.
 – Не надо мне помогать. Да, он инвалид. Да, он старше меня. Да, у него семья. Но он не любит жену. Их ничего не связывает. Эта женщина его не понимает и ненавидит. А он – талант.
 – Можешь успокоиться, – снова не удержался Володя. – Жена отправила его вместе с детьми на его родину. А потом и сама переедет. Ты его больше не увидишь.
 – Что!?
Вера закрыла лицо руками.
 – Он уехал?!
 – Да. Нет уже хана Батыя в городе, – ответил довольно Володя.
 
9.
После памятного похода в лес отмечалась очередная годовщина деятельности нашего партизанского отряда, который затем превратился в соединение. Основу этого формирования составляли местные жители, люди чисто мирных профессий: учителя, медики, агрономы, рабочие, колхозники...
Они во время войны ушли в партизаны, стали во главе партизанского движения в стране, превратившись к концу войны в партизанскую дивизию, наводившую ужас на врага.
Многие удивлялись такому феномену. Аборигены утверждали, что отозвалось славное боевое прошлое, когда местные не только охраняли страну от нашествия врагов, но и сами уходили в Дикое поле.
Это и о них сказал древний автор, что они под трубами увиты, под шлемами взлелеяны, концом копья вскормлены, все пути ими знаемы, овраги им известны, лука у них натянуты, колени открыты, сабли наточены; сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю славы.
Торжество вызвало огромный интерес в городе и районе. В Доме культуры, окрашенном в красный и белый цвета, яблоку негде упасть. Когда попал в заведение культуры первый раз, прошелся его добротными старинными полами, полюбовался внутренним убранством, у меня зародилось мнение, что в наше время не могут построить такое здание.
Одна из бывших комсомолок мне с гордостью рассказала, как виртуозно перестраивалась в первые годы после Гражданской войны церковь. Сначала тщательно продумали реконструкцию, составили проект, затем буквально по кирпичику, по деталям разбирали, чтобы не повредить стены основного здания будущего учреждения культуры.
Меня это сначала возмутило. Зачем, неужели нельзя построить новое здание культуры?! Но когда успокоился, подумал: этому храму повезло. Он не исчез совсем, это старинное здание будет радовать земляков своими формами еще много лет. В отличие от других храмов, которым не повезло. Их просто стерли с лица земли.
Как церковь с колокольней рядом со школой. Ее взорвали. Крошево загрузили на автомашины и вывезли на помойку. Бульдозерами выровняли площадку. И церкви, как и не было...
Торжество проводилось с участием начальника штаба соединения, бывшего директора нашей школы Григория Яковлевича Базымы. Он хорошо знал Георгия Алексеевича, позвонил ему и попросил, чтобы родная школа обязательно приняла участие в торжестве.
Учитель долго не размышлял. Он предложил членам литературной студии прочесть свои стихи на темы войны.
Я не писал стихи. Тем более на военные темы. И поначалу мое выступление не планировалось. Но Вера Погорелова болела. По мнению учителя литературы, я должен обязательно выступить со стихами поэтессы. И показать себя, и озвучить несомненно талантливые поэзии.
После долгих официальных мероприятий, выступления хора, отдельных участников художественной самодеятельности, пришел наш черед. Георгий Алексеевич представил литературную студию школы №2. Саша Ролдухин, Володя Слуцкий, Саша Педяш, Валера Андреев, Лариса Браташ и я прочли стихи.
Наши выступления прошли на «бис». В переполненном зале гремели аплодисменты, когда я прочитал последние строчки стиха: «Лишь хранят седые обелиски память о погибших на рассвете».
На следующий день нас собрал сияющий Георгий Алексеевич.
 – Молодцы! – воскликнул он. – Вы покорили зрителей. Григорий Яковлевич от вас в восторге и хочет с вами встретиться.
Базыма не заставил себя долго ждать. Уже  на следующий день он ходил с директором по коридорам школы, заходил в отдельные классы, интересовался состоянием учебно-воспитательного процесса.
По его инициативе и под постоянным контролем рядом строили новую школу. Он почти каждый день бывал на объекте. Посетил и нашу школу.
После занятий нас вызвали к директору. Кроме него, в кабинете сидели Георгий Алексеевич и Григорий Яковлевич. Они о чем-то мирно говорили, сначала будто и не заметили нас.
Члены литстудии заняли места на заранее приготовленных для нас стульях. В первый раз получил возможность более близко рассмотреть бывшего начальника штаба Сумского партизанского соединения.
Это был выше среднего роста, худой, с впалыми щеками, с усами «бабочкой», с большими залысинами, пожилой мужчина. Из-под круглых стекол очков тревожно смотрели на нас беспокойные глаза. Он был одет в темный костюм, застегнутый на все пуговицы, в светлую синюю рубашку, с аккуратно завязанным галстуком.
Взглянул на нас, молодых, но уже знаменитых и самоуверенных, едва заметно улыбнулся. Даже не улыбнулся, только зашевелились «бабочки» его усов, и он как-то засветился изнутри.
Поздоровался со всеми за руку, усадил вокруг себя. Первое, что сказал:
 – Очень завидую я вам, ребята. Не представляете, как завидую!
Не понимал, чему завидует старый партизан. Это мы должны ему завидовать. О нем пишут в книгах и газетах, показывают кинофильмы, говорят по радио.
Георгий Алексеевич, сидевший рядом с директором и, наверное, до этого с ним долго разговаривавший, тоже не удержался:
 – Сколько мы мечтали о послевоенном поколении, которое придет на смену нам и будет счастливее. Не такое, как мы, обожженное войной, которое не испытает того, что выпало на нашу судьбу.
– Приятно видеть нашу молодежь такой, как вы! – снова  засветился изнутри Базыма.
Общение с ветераном затянулось на несколько часов. Мы читали ему свои гениальные творения, делились грандиозными планами на будущее. А он рассказывал о войне.
Так произошло мое близкое знакомство с тем, кого видел на фото в газетах, журналах и книгах, с живой легендой. Наш Учитель тоже воевал вместе с ним в одном соединении, выпускал партизанскую газету. Но он был не так популярен, мы каждый день общались с ним и к нему уже привыкли.
Перед встречей с ветераном Георгий Алексеевич открыл мне, что Базыме больше всех понравилось мое выступление.
На встрече Григорий Яковлевич тоже сказал:
– Как проникновенно ты прочитал стихотворение! Я вспомнил молодежь нашего соединения, многие из которых не вернулись из этого похода. Только хранят обелиски память о погибших на рассвете.
– Это стихотворение нашей поэтессы Веры Погореловой, – объяснил гостю Учитель. – Она болеет. Попросили почитать Ваню.
– За такое будущее я спокоен, – снова засветился изнутри начальник партизанского штаба.
– Эта молодежь умеет мечтать! – похвалил нас Учитель. – А если человек ставит перед собой цель, он её достигнет.
– Дайте мне еще что-нибудь из их произведений почитать, – попросил Григорий Яковлевич.
Учитель тут же нашел папку с нашими произведениями и протянул гостю.
Несколько дней мы ходили под впечатлением от встречи с Григорием Яковлевичем. Нашей радости не было конца. Встретились и разговаривали на равных с третьим лицом большого партизанского соединения.














ГЛАВА 2. Третий
 
1
Приехав домой после встречи с начштаба, пошел к соседу деду Гришке. Он хромал, еще до войны, во время заготовки леса, повредил ногу. Передвигался с костылем.
Деда Гришку нашел на огороде. Он сидел у сарайчика с соломенной крышей, подстелив куфайку. Уже старый, высокий, черноволосый человек. Несмотря на годы и немощь, не терял бодрого вида. Давал указания своей жене, которая сама копала морковь.
Баба Зина тоже сохранила женское обаяние. Чорноволосая  женщина с белоснежным лицом, какая-то миниатюрная, она копала рядок  моркови, обрезала хвостики и сбрасывала корни в кучу.
– Копай сразу всю, что ты с ней возишься, – наставлял жену дед Гришка. – Потом будешь обрезать.
– Молчи! А если сильно умен, помоги.
– Посмотри на нее, эту бестию, – обратился ко мне старик. – Знает же, что не могу. Нет. Дай поиздеваться.
Дед Гришка с помощью костыля поднялся с куфайки, поковылял к старухе.
– Сиди ты, без тебя справлюсь. Помощник нашелся.
Дед продолжал ковылять.
– Ваня, забери его, – обратилась ко мне бабушка Зина. – Надоел хуже горькой редьки.
Тут старик снова обратил внимание на меня и остановился.
– Что нужно, Ваня?
– Поговорить, – ответил я.
– Раз пришел, говори!
Дед снова сел и пригласил меня занять место рядом. Рассказал ему о своей встрече с начштабом, попросил поделиться воспоминаниями о тех незабываемых днях.
– Как вы пришли в отряд? – спросил.
– Не приходил я. Дочь моя за лесником замужем была.
– Это его домик восстановили сейчас?
– Его, его.
– Тогда командование откуда знаете?
Дед Гришка довольно улыбнулся, выпрямил больную ногу.
– Как же не знать. Мы с Ковпаком вместе работали. Я в предприятии по ремонту и строительству дорог. А он от райисполкома руководил нами. Не один пуд соли вместе съели. А сколько выпили?!
Дед Гришка удобнее устроился. Как мне показалось, с удовольствием упомянул, что все мосты в районе деревянные. Ни одного металлического или железобетонного. Сколько с ними пришлось возиться! Особенно после разлива рек.
– В 1940 году выдвинули Сидора главой горисполкома. Он ходил с высоко поднятой головой. Уж очень власть любил, – вспоминал ветеран.
– Гриша! – оборвала наш разговор баба Зина. – Хватит ля-ля. Тебе лишь бы поговорить.
– Не могу понять этих женщин. Всё им не так. Ладно. Приходи позже. Мне тебе есть что рассказать.
Чуть позже зашел во двор соседа. Деревянный дом, крытый соломой, неприглядные сарайчики. А на улице, рядом с усадьбой, большой дуб, а под ним – удобная скамья. В центре ее часто сидел дед Гришка, скамья не вмещала всех желающих.
Навстречу мне вышла дочь старика Галя. Фамилия ее мужа часто упоминалась в партизанской литературе.
Писали о домике лесника, где находился партизанский штаб, и доме в одном из ближайших в лес хуторов, где он проживал вместе со своей семьей. Галя была его женой.
Оба здания сгорели. Когда немцы начали обстрел хутора, она находилась с сыном Пашей в доме. Не успела выбежать на улицу, когда в дом попал снаряд. Осколком сыну оторвало левую руку. Дом сгорел дотла.
Мне так и не удалось написать об этой трагической истории. Она сложна и ужасна. Собирал о ней материал, но так и не дошли руки, а может просто не хватило мужества и способностей, чтобы рассказать всю правду о налете немцев на хутор.
Позже Галя потеряла и мужа. Она сошла с ума. Ее несколько раз лечили в психбольнице, которую в нашем селе называли психущкой. Она держалась несколько месяцев. Потом начинала снова заговариваться.
Не буйная, не делала зла. Поэтому ее всюду встречали приветливо. Пытались накормить, подолгу выслушивали ее сбивчивые рассказы.
– Что ты хочешь, Ваня? – спросила Галя.
– С отцом поговорить.
– Он в доме сидит, – сказала и продолжила, наверное, начатый раньше разговор. – А оно горит, горит, разгорается...
Уже не замечала меня, занятая своим разговором. Галя несколько раз пропадала. Садилась в случайный автобус, ехала. Дед Гришка подавал заявление в милицию, её разыскивали. Но чаще она возвращалась сама. Находились люди, которые долго распрашивали ее и помогали вернуться домой.
Заскочил в хату, позвал деда на скамейку. Он приковылял сразу. Сел рядом со мной, начал костылем что-то рисовать на земле.
 – Мы с вами не договорили…, – напомнил.
– Уже не помню… О чем?
 – О партизанах.
 – Трудно им приходилось. Особенно в первые дни. Не знали обстановку, куском хлеба не наедались. Новая власть устанавливала свои порядки. Немцы продолжали наступление. И многие подумали, что эта власть навсегда. Поспешили показать свою лояльность... В первую очередь, те, кого Сталин обидел.
Дед чертил костылем. Видимо, вспоминал прошлое. Продолжил:
– Со старухой уже легли спать, когда слышим стук в окно. Со двора. Старуха испугалась. Мол, молчи, не открывай. А как я не открою? В нашу хижину зайти достаточно просто. Все на соплях держится. Подошел к окну.
– Кто там? – спросил.
– Это я, папа, – слышу голос зятя.
Старик показал во двор, где продолжала разговаривать сама с собой тетя Галя.
– Мужа ее. Его сопровождали ребята из отряда, перевезли через реку на лодке. А в деревню не пошли. Он расспросил об обстановке в деревне, много ли немцев и где они квартируются, можно ли подсобить едой и оружием.
– Трудно нам. И с едой, и с оружием, и с боеприпасами. Помоги, отец. Каждый день есть хочется.
Рассказал, что немцев немного, они расквартированы по домам жителей села. Опираются в своей деятельности на полицейских. Сами обстановки не знают.
Зять немного отдохнул. Дали мы поесть, что было. Перед этим баба пекла домашний хлеб. Он лежал в столе теплый. Завернул зятю несколько буханок.
Договорились, что приеду в условленное место у леса. Привезу картошки, найду оружие.
Дед побродил по окрестностям села, в нашем лесу. Нашел несколько винтовок, патроны, гранаты. Подготовил все. Завернул в мешковину. Попросил телегу для того, чтобы отправить дочери мелкий картофель. Положил на телегу оружие, засыпал картофелем и поехал.
Волновался очень. Могут догадаться, проверить повозку. Партизаны уже дали о себе знать. У каждого населенного пункта стояли посты, проверяли всех.
За деревней деда остановили двое молодых ребят. Один из них его хорошо знал. Митька Зозуля. Когда его отца раскулачивали, помогал им, чем мог. Его товарищ сразу схватился за автомат.
 – Переворачивай телегу, высыпай картошку, – приказал деду.
Его напарник вступился:
 – Это же дед Гришка. Ты его не знаешь!? Дочь у него на хуторе живет.
 – Нам приказано проверять и задерживать тех, кто нарушает новые порядки. Ты, дед, в своем уме? Не знаешь, что в районе происходит? Поворачивай назад.
Я начал умолять:
 – Пропадает мелкий картофель. А у Гали есть нечего.
 – Пусть едет, – снова вступился за меня Митька.
 – Ладно, старый. Езжай. Но чтобы это было в последний раз, – сдался его напарник.
Доехал до хутора. Сразу в лесок, в условленное место. Там его уже ждали партизаны. Быстро разгрузили телегу. Теперь совсем спокойно вернулся домой.
Так же примерно помогал партизанам несколько раз. С большим риском для себя. Поставлял продовольствие, оружие, боеприпасы. Но так продолжаться не могло. Все происходило на виду новой власти. Тогда договорились встречаться с ребятами у реки за деревней ночью. Так было гораздо безопаснее.
 – А с командованием отряда встречались? – спросил я.
 – Ковпака и так знал. Вместе работали.
Дед снова что-то начертил костылем на земле. По-видимому, это помогало ему вспоминать.
 – Он себе цены не мог сложить, – продолжил старик. – Выпьет и начинает нас учить, как жить, что благодаря ему в районе все делается. А иногда заведется с кем спорить, тогда хоть совсем беги. Вот такие дела.
Его слова вызвали у меня много вопросов: неужели дважды у Героя Советского Союза так оценивает простое население? И почему тогда в музее Спадщанского леса так громко смеялись над ним мужчины?!
Не стал забивать голову старику. Мы разошлись по домам.
 
2.
Галю знал давно. С детских лет. Она часто заходила к нам в дом. И родители терпеливо выслушивали ее, пытались угостить чем-нибудь вкусненьким. Многое она вспоминала  верно. Иногда говорила о страшных вещах. Вспоминала какое-то огромное зарево, которое находилось только в её голове.
Она несколько раз лечилась. Держалось какое-то время. Потом начинала снова заговариваться. Почему она такая? Что привело эту высокую женщину с черными волосами, внешне здоровую, к такой болезни? Раньше не понимал. Теперь все прояснилось.
По-другому посмотрел на Галю. Понял: она тоже относится к воевавшим с врагом. Только о ней никто не знает, кроме местного населения. Хотя она отдала за победу больше других. Все, что нажила, мужа и здоровье сына. Свое здоровье.
После разговора с дедом Гришкой потянулся к перу и бумаге. Написал зарисовку о своей соседке.
На следующий день после уроков зашел в школьную библиотеку. Попросил Галину Васильевну помочь найти литературу о Сумском соединении партизан. Она выдала мне несколько книг.
Дома ознакомился с ними, с биографиями первых командиров. Необходимо иметь точные данные о них.
Биографии очень схожи. Первая мировая война, революция, Гражданская война. Эти события, изменившие мир, не прошли стороной и их.
Старший из них командир Сидор Артемович Ковпак. В начале войны ему уже было 54 года. В Первой мировой войне получил два Георгиевских креста. В Гражданскую воевал у знаменитого Чапаева. В мирное время возглавлял военкоматы в Запорожской области, перед Второй мировой войной работал в Путивле сначала начальником дорожного отдела, затем – главой горисполкома.
Комиссар Семен Васильевич Руднев шел в лес на расцвете сил. Ему исполнилось 42 года. Он родился в многодетной семье, в деревне недалеко от города. Нужда погнала его вслед за своим братом в Петербург на заработки, где он работал на заводе. Участвовал в революционном движении, а затем – в Гражданской войне на стороне красных. Окончил военно-политическую академию в Ленинграде. Служил в артиллерийском полку береговой обороны на Черном море.
После этого его направили на Дальний Восток, где он комиссар, начальник Политотдела Де-Кастринского укрепрайона. В звании полкового комиссара переехал на родину в Путивль, возглавил районную организацию содействия армии, авиации и флоту.
Начальник штаба Григорий Яковлевич Базима родился в деревне недалеко от города. Окончил церковно-приходскую школу и училище. Сдал экзамен на звание народного учителя.
Но учить детей ему пришлось недолго. Началась Первая мировая, затем Гражданская война. Он становится бойцом 1-й Конной армии Буденного. Только после этого возвращается к работе по специальности.
На следующий день продолжил знакомство с командирами соединения в небольшом читальном зале школьной библиотеки. Не замечал ничего вокруг.
 – Что это тебя партизанские дела затянули? – спросил Володя Слуцкий, зашедший в библиотеку.
 – Возможно, придется встретиться с Григорием Яковлевичем. Он не любит, когда мы не знаем элементарных вещей по истории соединения, где он был начальником штаба.
 – Дед Гришке прохода не даешь. С ним партизанские темы обсуждаешь, – недовольно произнес Володя.
 – Откуда знаешь?
 – Саша сказал.
 – Меня после встречи с Григорием Яковлевичем немного понесло, – согласился я.
 – Литературу забросили. Давно не собирались вместе, – напомнил Володя.
 – С кем собираться? Вера уединилась. А без нее заседание будет не интересным, – заметил я.
 – Я новые стихи написал. О любви без взаимности.
Решили подойти к Учителю, договориться о заседании литстудии.
 – Давайте! Давно пора. Вера будет? – спросил он.
Рассказали о посещении больницы.
 – Как она там?
 – Когда узнала, что историк уехал, громко плакала, – объяснил я.
 – Сейчас с нами вообще не хочет общаться, – добавил Володя.
 – Это же надо такому случиться! – забеспокоился Учитель.
Потом повернулся к нам. Спросил:
 – Как бы вы поступили на ее месте?
 – У нее крыша поехала, – не задумываясь, ответил Володя. – Пожила бы с инвалидом несколько месяцев, любовь как рукой бы сняло.
 – А ты, Ваня, как считаешь?
 – Не знаю. Мне кажется, что Юрий Павлович – очень несчастный человек. Жена его не понимает, не уважает и всячески пытается унизить. Она наглая и глупая. И тут он встретился с Верой, с чистой девушкой, талантливой поэтессой, которая никогда не повысит голоса. Для него это – подарок судьбы. И Вера к нему не безразлична.
– Выходит, педсовет испортил жизнь двум влюбленным? – зазволновался учитель.
– Не знаю! Вы – взрослые люди, всю жизнь занимаетесь воспитанием молодежи, – произнес я мнение.
– Вот и приняли решение. Побеседовали с историком, все объяснили ему. И он понял. Пожертвовал своим счастьем ради молодой девушки, у которой все еще впереди.
– Педсовет принял справедливое решение! – поддержал Учителя Володя. – Ничего старому хричу забивать голову молодой девушке.
– А Вера как? – не согласился с Володей я. – Она очень болезненно восприняла разрыв с историком.
– Молодая. Выздоровеет. Жизнь по-прежнему будет казаться ей многоцветной и неповторимой. Главное, чтобы вы все остались честными, справедливыми, уважали своих ближних, – завершил наш разговор Учитель.
Мы с Володей поссорились.
– Веру тебе жалко, – сказал он, когда мы вышли из кабинета классного руководителя.
– В сложную историю она попала.
– А меня тебе не жалко? – обрушился на меня Володя.
– Ты о безответной любви к Вере?
– Растоптала мои чувства. А тебе наплевать?
– Все, что мог, я сделал. Ходил с тобой под окна. Пел романсы.
– Романсы… А еще другом называешься…
– Может, она переболеет любовью к Батыю, изменит свое отношение к тебе?!
Вера перестала общаться с нами. Не давала нам провожать себя после уроков. Она жила в ожидании. Это было заметно по ее поведению. Но мы с другом не догадывались, на что рассчитывала Стилистика.
Через некоторое время все прояснилось. Я сидел в читальном зале библиотеки, просматривал книги о Сумском соединении партизан.
Вера выписывала произведения Лины Костенко. Ей требовалось несколько ее стихов.
Галина Васильевна позвала девушку к себе.
– На! – тихо произнесла она, протянув Вере конверт.
Она вырвала его из ее рук и убежала.Не понял, в чем дело.
– Побоялся Юрий Павлович написать на ее адрес. Направил письмо мне с надписью «Для Веры», – объяснила Галина Васильевна. – Думала разорвать письмо, чтобы не разбивать семью, да пожалела вашу подругу.

3.
Находился под впечатлением от встречи с ветераном. У меня появился новый интерес к событиям, произошедшим во время войны. Проходил мимо дома пионеров. Он находился в старинном особняке, выходившем на улицу. К нему примыкала кирпичная стена, которая окружала довольно обширную территорию заброшенного парка.
За двумя массивными кирпичными столбиками находился небольшой скверик с фонтаном и чудом сохранённой скамейкой.
Недалеко от нее лежали порезанные на бревна древние деревья. Уже почерневшие и засохшие. Снова не понимал, зачем уничтожать парк и деревья. Лишили еще одного места для отдыха горожан и приезжих.
Во дворе на скамейке сидел Григорий Яковлевич. В темном синем костюме. В руках он держал темную фетровую шляпу. Его окружала группа старшеклассников. Он проводил с ними очередную экскурсию и был чем-то недоволен.
Увидев меня, позвал к себе.
– Подожди немного. Надо папку вернуть.
Остановился рядом. Григорий Яковлевич корил моих сверстников за то, что попросили рассказать о бое с танками, который многократно описан в литературе.
Когда беседа со школьниками кончилась, он распрощался с ними, повернулся ко мне.
– Идем, у меня в горисполкоме отдельная комната.
Горисполком находился в двухэтажном старинном здании, с черными стальными столбами и такой же металлической крышей, с полукруглыми потолками коридора, черной металлической лестницей на второй этаж. Высокие окна, просторные кабинеты.
В светлом кабинете Григория Яковлевича с высокими потолками в строгом порядке висело множество фотографий партизан. На нескольких крупных листах из плотной бумаги – эскиз макета будущего партизанского музейного комплекса в Спадщанском лесу. На столе, в глиняном горшке, стоял ухоженный цветок.
Базыма достал0 газетные вырезки, которые собирал Учитель.
– Мне понравилась твоя зарисовка «Сердце поет», – сказал он, возвращая мне папку. – Простенькая, о не совсем здоровом человеке, а за сердце берет.
Объяснил ему: написал о пастухе. Для меня самого оказалось неожиданностью, что этот невзрачный, внешне грубый и больной человек, так проникновенно поет. Слушаешь и хочется плакать.
Григорий Яковлевич внимательно выслушал мой рассказ. Его вечно озабоченные, тревожные глаза за стеклом очков светились теплотой.
– Продолжай писать, – посоветовал он. – У тебя это хорошо получается.
Бывший начальник штаба поправил бумаги на столе. Продолжил восторженно:
– Талантливы вы, литстудийцы! Какие прекрасные стихи у девочек: Веры и Ларисы. А ребята как рифмуют! С такими горы можно перевернуть.
Внимательно слушал Григория Яковлевича. Он совсем расслабился. Даже расстегнул ворот рубашки, поправил галстук, плотно стягивающий его шею.
– Учитесь прекрасному! Это поможет вам стать добрее и честнее.
Базыма открыл стол. Порылся в бумагах. Вытащил из папки уже знакомую мне из публикаций в книгах фотографию. Положил на стол. Твердым почерком написал: «Юному другу с надеждой на будущее».
Смотрю на фотографию: верхом на лошадях сидят три человека. Два из них примерно одного возраста. Первый – в расстегнутой куфайке, под которой виднеется небрежно застегнутая гимнастерка, а на ней – золотая звезда Героя Советского Союза. На усатом, с бородкой клином, с впалыми щеками, лице уже отчетливо проступают черты старого усталого человека. Но взгляд его жесткий и властный.
Второй – на белом коне – младший. Он – в шинеле. Левой рукой поправляет воротничок гимнастерки. Чувствуется, что военная одежда для него привычна, будто он вырос в ней. На уже не молодом, но свежем, приятном лице с большими, немного загнутыми на кончиках, усами цвета смолы, уверенность. Оно смотрит вдаль, кажется, видит далеко впереди.
Третий – на гнедом коне, у которого белая звездочка на голове, склонил голову, о чем-то задумавшись. Он в куфайке, в гимнастерке, стянутой широким ремнем. На его немолодом, с бородкой и небольшими усами лице, мечтательность.
В соединении их называли: «Три богатыря». Первый – командир, второй – комиссар, третий – начальник штаба. Эти люди шли рука об руку, ночевали под одной крышей, преодолевали тысячи километров,  вели за собой много людей.
Мое лицо загорается густым румянцем. Неужели это правда! Третье лицо в соединении дарит мне фотографию с дарственной надписью!
–  Спасибо! Не знаю, как вас отблагодарить!
– Ты не стесняйся, – уже совсем расслабляется Григорий Яковлевич. – Обязательно заходи ко мне. И друзей гениальных своих  приводи.
Подумал, что не с руки школьнику просто так, ни с того ни с сего заходить к прославленному начальнику штаба, почти незнакомому человеку.
Он, словно прочитав мои мысли, тихим, но твердым голосом произнес:
– Я сказал – заходи. Не стесняйся!
После встречи с Базымой вспомнил свои походы в Спадщанский лес, воспоминания ветеранов, деда Гришку. Все наплывало само собой: лес, люди, война.
Последняя встреча с ветераном ко многому обязывала. Григорий Яковлевич был требовательным человеком. Он обижался, когда местная молодежь не знала событий, слава о которых гремела по всей стране. Боялся опозориться перед ним, как ученики сельской школы, не знавшие элементарного – подробности боя с танками. Начал более тщательно изучать историю Сумского соединения.

4
Григорий Яковлевич Базыма родился 1 декабря 1888 года в селе Дич Бурынского района Сумской области в крестьянской семье. После окончания церковно-приходской, затем Дьяковской учительской школы работал преподавателем в селах Чаша, Зиновое Путивльского района. Затем было Курское реальное училище, преподавательская работа в Глуховском (с. Шалыгино) и Путивльском (с. Стрельники) районах.
В 1914 году – солдат-гренадер царской армии. После окончания в 1917 году курсов Вильнюсского военного училища получил звание прапорщика, позже стал командиром взвода 5 запасного Сибирского полка Красной Армии, был в составе штаба 72 бригады.        Г. Я. Базима также сражался в рядах 1-й Конной армии под командованием Семена Буденного. Работал в политотделе 58 стрелковой дивизии. Позже, как опытного педагога, был назначен руководителем школы по ликвидации неграмотности среди красноармейцев.
В 1921 году Григорий Яковлевич демобилизовался и смог вернуться к главному делу своей жизни – сеять разумное, доброе, вечное – в школу. Долгое время руководил Стрельниковской школой, которую сделал образцовой. При школе создал производственный комбинат. Дети работали в мастерских: столярной, швейной и художественной вышивки. В 1925 году инициативного педагога-новатора избрали делегатом Всесоюзного съезда учителей. В 1933 году он стал директором Путивльской школы №3, сейчас – №2.
Много силы вкладывал опытный фронтовик в деятельность районной организации содействия армии, авиации и флоту, где близко познакомился с будущим легендарным комиссаром партизанского соединения С. В. Рудневым.
В первые же дни Великой Отечественной войны на базе районной организации содействия армии, авиации и флоту был создан истребительный батальон, сражавшийся с вражескими разведчиками и диверсантами. С началом оккупации Путивльского района гитлеровцами С. В. Руднев и Г. Я. Базима ушли в партизаны. Семен Васильевич стал командиром отряда, базировавшегося в Новослободском лесу, Григорий Яковлевич – начальником штаба. После объединения с отрядом С. А. Ковпака Г. Я. Базима стал начальником штаба уже объединенного отряда, затем соединения партизанских отрядов Сумской области.
При выходе из Карпат его тяжело ранило. В 1943 году выбыл из соединения по состоянию здоровья.
В 1944 году работал заведующим отделом пропаганды и агитации, затем – секретарем, вторым секретарем Путивльского райкома партии.
Награжден орденами Ленина, Красного Знамени (двумя), Богдана Хмельницкого 2-й степени, «Знак Почета», многими медалями. Но самой дорогой для него была сугубо мирная и довольно скромная награда – «Отличник народного просвещения».
В послевоенные годы себя отдавал военно-патриотической работе, созданию музейного комплекса в Спадщанском лесу, оказывал помощь своим бывшим собратьям по оружию, занимался строительство новой школы №2, написал книгу «Следами великого рейда». Скончался 5 июня 1970 года.
Главным делом своей жизни Григорий Яковлевич считал воспитание подрастающего поколения. Но этому постоянно мешали войны: Первая мировая, Гражданская и, наконец, Вторая мировая.
Он увлекался идеями педагога-земляка Антона Семеновича Макаренко. Макаренко разработал четкую педагогическую систему, базировавшуюся на идее воспитательного коллектива. Суть этой идеи заключалась в необходимости формирования единого трудового коллектива педагогов и питомцев. Система воспитания Макаренко отвечала задачам строительства нового советского общества. Трудовое воспитание, по мнению Макаренко, является одним из важнейших частей воспитания. Участие в производительном труде сразу меняет социальный статус ребенка, превращает его в «взрослого» гражданина.
Базыма поддержал Макаренко своими конкретными действиями.
Успехи в педагогической деятельности не пришли сами по себе. Они стали возможны благодаря постоянному кропотливому труду, повышению своих знаний, умению работать с коллективом, большинство которого составляли женщины.
 «Григорий Яковлевич Базима, – писал позже Герой Советского Союза С. П. Тутученко, – был мудрым и здравомыслящим человеком. В нем все было спокойно, ласково, уравновешено – голос, жесты, улыбка».
Опытный педагог и организатор учебного процесса в 1933 году назначается директором Путивльской средней школы. Здесь он усовершенствует свою работу. Не отказывается от общегородских поручений. Жители города избрали его депутатом Путивльского городского совета народных депутатов.
Большое влияние на судьбу Григория Яковлевича оказала участие в деятельности районной организации содействия армии, авиации и флоту. Там он познакомился с полковым комиссаром, руководителем общества Семеном Васильевичем Рудневым. Кадровым военным, который, как и Базыма, воевал еще в Гражданскую войну, окончил военно-политическую академию в Ленинграде и долгое время служил на Дальнем Востоке. Их объединяла общая цель – готовить молодое поколение к защите Отчизны.
Когда враги стали приближаться к городу, на базе организации был создан истребительный батальон. Его члены вели постоянные дежурства в городе и на его подступах. Для усовершенствования деятельности формирования батальон послали на курсы взрывников в Сумы. Пока Руднев, Базима и их товарищи учились в областном центре, пришло сообщение о том, что Путивль оккупировали немцы. Руководителей истребительного батальона вызвали в обком КП(б)У, поставили в известность, что на базе истребительного батальона создан партизанский отряд. Руднев был назначен командиром, а Базыма – начальником штаба этого отряда.
Несколько дней добирались в Новослободский лес. Первый боевой опыт показал, что нельзя воевать маленькими группами, нужно объединяться.
Когда узнали, что в Спадщанском лесу действует отряд Ковпака, решили перебираться туда. Вскоре был создан общий партизанский отряд, где Ковпак стал командиром, Руднев комиссаром, а Базыма – начальником штаба.
Уже в Спадщанском лесу Григория Яковлевича стали ласково называть штабной лошадкой. Он не отказывался ни от какой работы, многогранной и объемной. Штаб ко всему имел дело. Руднев и Базыма вместе разрабатывали планы операций и организовывали их выполнение. Григорий Яковлевич принимал непосредственное участие в боях. Нередко сам отвечал за тот или иной участок, показывал личный пример в боях с противником, обладал прекрасными организаторскими способностями, умел увлечь за собой людей. Григорий Яковлевич имел все, чтобы стать идеальным начальником штаба. Он имел образование, богатый опыт Первой мировой и Гражданской войн, где ему приходилось сражаться с врагом, командовать бойцами, как младшему офицеру, находиться в составе штаба, политотдела.
Ко всему прочему, он был по специальности учителем географии, отлично ориентировался по картам, много ездил с учениками по области, отлично знал местность. Они с Рудневым разрабатывали план очередной операции. Затем Базыма встречался с бойцами, которые должны ее выполнять, и делал тщательную привязку к местности, чтобы они как можно меньше сталкивались с неожиданностями.
Григорий Яковлевич делал очень многое, чтобы обеспечить боевую деятельность формирования. Но он находил в себе силы и время, чтобы заниматься бумажной работой. Отчеты в штаб, наградные письма, краткие сведения о каждом бойце, приказы только на бумаге, с вручением командирам, дневник боевых действий и многое другое.
«Отважные партизаны прошли несколько сотен километров по лесам и глухим оврагам, отбиваясь от полиции, которая их преследовала, вынося на руках раненого Базыму и мешок со штабными документами, книгами приказов. Григорий Яковлевич легче бы с жизнью расстался, чем с этим мешком. Еще в Спадщанском лесу он думал об истории, над каждым приказом по отряду работал как над документом исторического веса. Бывало, бой идет, дождь льет или снег сыплет, а Григорий Яковлевич сидит на пне, накрывшись плащом с головой, и строчит в своей записной книжке черновик приказа. Сразу набело никогда не писал приказов. Потом уже в землянке или в шалаше ночью аккуратно переписывал их в книгу. Иной раз рассердишься даже:
– Да брось ты свою писанину, ложись спать.
Григорий Яковлевич только улыбнется.
– Эту писанину историки будут изучать».
С. Ковпак, Е. Герасимов, «От Путивля до Карпат»
В мирное время документы, о которых беспокоился Базыма, передали в архив. По ним изучают историю. Они сыграли неоценимую роль для партизан в личной жизни. После войны им требовались разные справки, которые помогали им решать личные вопросы.
«Таким образом, основательное изучение документов о Карпатском рейде, сосредоточенных в Фонде Сумского партизанского соединения, хранящемся в ЦГАОО (Центральном государственном Архиве Общественных объединений Украины), позволяет сделать выводы об их видах и информационной полноте и разноплановости. Благодаря пониманию партизанским командованием важности ведения и обеспечения сохранности текущего делопроизводства в штабе соединения и его отдельных подразделениях сегодня научное сообщество имеет богатую источниковую базу по истории Карпатского рейда. В полном объеме в Фонде хранятся приказы по основной деятельности и личному составу по соединению, а также частично – по отдельным отрядам; часть входных и выходных радиограмм; отчеты, рапорты, донесения и другие документы о боевой, диверсионной, разведывательной, политико-массовой деятельности соединения и отдельных партизанских отрядов. В то же время значительная часть материалов, являющихся неотъемлемым источником исследования рейда в Карпаты, хранятся в других фондах ЦГАОО Украины: радиограммы и переписки – в фондах Украинского штаба партизанского движения (ф.62, оп.1) и Центрального комитета КП (б ) (ф.1, оп.22); стенограммы бесед с непосредственными участниками рейда – в Фонде Комиссии по истории Великой Отечественной Войны 1941-1945 гг. (Ф.166, оп.3); собственноручные записи командира Сумского партизанского соединения С. А. Ковпака – в его личном Фонде (ф.241). Общий фонд Сумского партизанского соединения – один из самых полных среди других, а сосредоточенные в нем документы являются важным историческим источником».
С. Власенко, "Украинский исторический журнал"
Позже, когда соединение вышло на правобережную Украину, корреспондент газеты "Правда" Леонид Коробов в книге "Малая земля" написал о работе штаба. Что в комнате начальника штаба Базымы и его помощников – начальника оперативной части Войцеховича и делопроизводителя Тутученко – было много людей. Люди толпились в дверях, дымя сигаретами, стояли возле Войцеховича, сидели на кровати, сбитой с досок.
– Ну, кто еще не получил приказ? – спросил Базыма.
– Конная разведка, – сказал молодой парень в кубанке и длинном драповом пальто, стоявший у двери.
– Конники потом получат. Еще кто?
Ему никто не ответил.
Базыма снял очки и стал их протирать. При этом он, жмурясь, с веселым любопытством осматривал людей, которых, наверное, всех знал. У него широкое лицо и маленькая, очень маленькая для такого широкого лица острая бородка. На Базыме ватная куртка и такие же брюки.
– Расходитесь по домам, – сказал Базыма. – Дежурный, позови ко мне Бороду.
– Есть! – И парень в немецком мундире, накинув на себя ватник, выскочил из хаты. Все разошлись. Дежурный вернулся, а за ним пришел Вершигора.
– Петрович, – сказал Базыма, – давай посмотрим, как обстоят дела у твоей дюжины.
– Ребята готовы к рейду, – сказал Петрович. – Черемушкин с ребятами утром идет на запад.
Он достал из кармана карту и, развернув ее, положил на стол перед Базымой.
Вокруг стола собрались штабные работники. Базыма отдал приказ дежурному никого не впускать.
– Давайте проанализируем, как шли к Ляховичам и как пойдем дальше, – сказал Базыма, протирая очки.
Автор отмечал, что, когда не придешь в штаб, Базыма всегда за столом. Он либо оформляет приказы, либо рассчитывает график предстоящего рейда, либо выбирает по спискам людей, которых следует послать на ответственные диверсионные операции. Девяносто процентов личного состава огромного соединения он знал не только по фамилиям и прозвищам, но и по лицу. Он был очень трудоспособен и усидчив, не придавая этим своим преимуществам никакого значения. Единственное, чем Базыма гордился – это своим умением держать в порядке всю документацию штаба. В немецком сундуке лежали приказы Ковпака от №1 до последнего номера, схемы проводимых операций и военные карты. Но была в характере Базымы одна черта, которую встретишь не у всякого начальника штаба. Часто он мог неподвижно сидеть над картой, и, взглянув на его лицо, каждый сказал бы, что Базыма видит на ней что-то замечательное. Это были карты Западной Украины, Карпат, Польши и Германии. Базыма любил мечтать.
Справа, опершись локтями на стол, оставив пишущую машинку и недописанные сведения распределения боеприпасов по батальонам, сидел Тутученко. Если среди партизан встречались не только простые бойцы, колхозники и рабочие, но и профессора и кинорежиссеры, почему бы среди них не быть архитектору Тутученко? Как только началась война, Тутученко был призван в армию и, пережив не один десяток опасных приключений, попал к Ковпаку. Здесь он чертит схемы, перерисовывает карты.
Слева от Базымы, спиной к окну, сидел Войцехович – первый его помощник, начальник оперативной части. Светлые русые волосы, голубые глаза, быстрый взгляд, проявлявший постоянное ожидание – все говорило об энергии этого человека. В прошлом инженер, потом офицер Красной Армии, «окруженец», как часто тогда называли наших попавших в окружение людей, потом партизан и теперь помощник начальника штаба – таков был путь, который прошел этот человек.
Ковпак и Руднев намечают направление рейда. Войцехович определяет дороги, переправы через реки, железнодорожные переезды, населенные пункты, которые нужно пройти. Петрович ведет разведку этих путей и сел. Базыма приводит все в действие. Он заранее определяет порядок марша каждого подразделения...
«– Василий Александрович, – сказал Базыма Войцеховичу, – пиши приказ о выходе в рейд и наметь маршрут на Милевич. Тутученко, заправляй бумагу в машинку, сейчас Войцехович будет диктовать. А ты, Петрович, высылай разведку, и пусть более тщательно разведают мосты и дороги для пушек.
Каждый занялся своим делом. Дверь отворилась, и дежурный живо доложил:
– Привели троих парней!
– Что за молодчики? – спросил Базыма.
– Известно, товарищ начальник, сволочь. Казаки, то есть они русские, но теперь казаки немецкие, – сказал, путаясь, дежурный.
– Отведите их в комендантский взвод, – приказал Базыма. – Завтра разберемся. Сейчас некогда.
Через некоторое время на пороге нашего дома появился высокий мужчина в брезентовой меховой куртке, шапке и валенках. За ним вошли три летчика в своих характерных комбинезонах. Это были лётчики самолета, который ремонтировался на озере. Высоким человеком был инженер Викентьев, который прилетел сюда из Москвы для ремонта самолета. Они с темна и до темна работали на озере, меняли пропеллеры, погнутые о лед.
– Как с нами быть? – сказал Викентьев. – Вы вроде бы готовитесь к подъему, а мы как?
– Много работы у вас осталось? – спросил Базыма.
– Завтра к вечеру закончим, – ответил один из ремонтников.
– Вы полетите на восток, а мы покатимся на запад, – сказал Петрович. – Позавидуешь вам, летчикам.
 – Мы стараемся изо всех сил, – сказал Викентьев. – А скажите, не может ли случиться, что мы ляжем спать, а вы сниметесь?
 – Вы же сами знаете, что этого не будет, – сказал Базыма. – У вас есть время отремонтировать не один самолет, а несколько.
Инженер Викентьев и летчики удалились.
За ними вышел Петрович. Базыма начал что-то писать…»
Л. Коробов, «Малая земля»
Великая Отечественная война застала Леонида Алексеевича Коробова в газете "Правда". Военкор Л. Коробов бывал всюду, где шли решающие сражения. С января 1943 г. с Сумским партизанским соединением прошел тысячи километров по оккупированной территории. После войны полностью отдается литературной работе. В 1948 году выходит в свет «Малая земля» – книга о Сумском партизанском соединении, проиллюстрированная фотографиями автора.

6.
Геройство и невиданную стойкость проявил Григорий Яковлевич при выходе из Карпат. Об этом позже написал его помощник С. Тутученко. Он писал, что гору Дил, где находилось соединение, со всех сторон обложили гитлеровцы. Начальник штаба возглавил ударную группу, чтобы любой ценой прорвать кольцо окружения.
Едва на землю легли вечерние тени, партизаны, возглавляемые Базымой, незаметно спустились в долину. Вот они уже подошли к реке Прут. По мостику из двух досок цепочка разведчиков перебралась через бурный поток на другой берег. Подождали, пока перейдут другие.
Ковпак все это видел. Слышал команду Базымы: «А теперь, братцы, вперед!»
Партизаны короткими перебежками достигли железнодорожного полотна и поползли по крутой насыпи наверх. Все шло по плану. И вдруг в звездное небо взлетели ракеты, затрещал пулемет, ударили автоматы, загремели разрывы гранат...
Огонь противника был так плотен, что прорвалась только часть партизан. Считали, что Григорий Яковлевич погиб.
Однако он был жив. Живы и партизаны: кинооператор Борис Вакар, подрывник Яков Давыдович и два разведчика: Петр Бычков и Денис Сениченко. Четыре человека, услышав команду: "Вперед!", бросились вслед за начальником штаба сквозь свист пуль и осколков гранат.
Оторвавшись от погони, двигались по ночам. Днем, выставив часового, обессилевшие от бесконечных переходов по горным тропам, засыпали как убитые. Измученные и голодные, просыпались только вечером. Несколько раз они пытались раздобыть в карпатских деревнях продовольствие, но повсюду были фашисты.
Наконец через неделю партизаны вышли на равнину: необозримые поля, когда-то буйно колосившиеся, синеющий на горизонте лес и дороги.
Партизаны были уверены: Базыма проведет их через какие-либо препятствия и опасности. У него большой жизненный и военный опыт. Это мудрый, душевный человек. Да и все у Базымы было симпатичным: мягкий голос, жесты, улыбка… Впрочем, смеялся он редко и как-то беззвучно, в себе.
Радость скрывалась где-то внутри него: за усами-бабочкой и бородкой-клином. И рассказывал что-нибудь он неторопливо, рассудительно. Его голова была полна-полна разного рода сводками, планами боевых операций и маршрутов движения отрядов, донесениями и сведениями разведчиков. Все это нужно было держать в памяти, чтобы в любую минуту, выполняя задание, воплотить в приказ, так сказать, в материальную силу. Ему необходимо было продумывать все до мелочей, давать задание непосредственным исполнителям и следить за ходом их выполнения... Кропотливая, изнурительная, ежедневная, ежечасная работа!
Будучи начальником штаба партизанского соединения, Григорий Яковлевич Базыма умело нес на своих пожилых плечах все тяжелое бремя этих забот.
Правда, и раньше складывались ситуации, когда приходилось снимать с плеча автомат и начальнику штаба. Так, например, произошло 1 декабря 1941 года в день его рождения. Тогда рота фашистов неожиданно атаковала возглавляемую Базымой группу из двадцати человек. Выбрав удобные позиции для обороны, партизаны удержали натиск врага, не отступив ни на шаг. Вечером, под прикрытием темноты, начальник штаба повел бойцов в контратаку и разбросал гитлеровцев.
7 ноября 1942 года, в день 25-летия Великого Октября, партизаны в тылу врага, форсируя Днепр, с ходу штурмовали город Лоев. Вдруг к месту партизанской переправы устремились вражеские подразделения, подошли со стороны Чернигова и Киева. Гибель тех, кто не успел перебраться на противоположный берег партизан, казалась неизбежной. Базыма и здесь проявил исключительные мужество и талант военачальника. Не теряя времени на организацию обороны и не давая противнику вести наступательные действия, он с двумя нашими батальонами устремился в контратаку. В результате фашисты, потеряв несколько бронемашин, были отброшены и рассеяны. Все партизаны переправились через Днепр, и над Лоевым взвился красный флаг свободы.
Такого форсирования рек, железнодорожных и шоссейных дорог во время рейдов было немало. И так сложилось в соединении, что за их организацию отвечал Базыма. Выбрав где-нибудь, как он говорил, «лобное» место, Григорий Яковлевич строго следил за переправой, не допуская сбоев. Партизаны, заметив высокую фигуру любимого начштаба, обычно успокаивались: значит, все идет нормально и для паники нет никаких оснований, а вокруг рвутся мины и снаряды, так на то и война. И так каждые сутки – от Путивля в Карпаты...
«Теперь же у Базымы не было ни батальонов, ни рот, ни связных. Больше месяца пять измученных партизан, питаясь чем придется, уходили от Карпат по лесам и степям Западной Украины. Без карт, полагаясь на собственное умение ориентироваться на местности и лишь изредка прибегая к помощи проводников: люди и районы были малознакомы.
Они пересекли Станиславскую (ныне Ивано-Франковскую), Тернопольскую, Каменец-Подольскую (ныне Хмельницкую) области. Желаемый партизанский край был уже рядом – всего несколько переходов в Славутские леса. Настроение у всех было приподнятое. Борис Вакар не скрывал радости. Душа его радовалась. Еще бы! Ведь ему удалось сфотографировать на пленке эпизоды рейда такого огромного партизанского соединения, как Ковпаковское. И какого! Карпатского!
– Меня послал к вам сам Александр Довженко. Думаю, что он будет доволен… Я уже не говорю, что для истории это бесценный материал… – часто повторял он боевым собратам.
Опытный разведчик Бычков, понимающе улыбаясь, неизменно охлаждал пыл кинооператора:
– Не говори гоп, братец. Впереди еще тяжелая дорога.
Партизаны, умолкнув, подтягивались и внимательнее вглядывались в ночную тьму.
Беда, как обычно, подстерегла неожиданно.
17 сентября Базима наметил маршрут, и вечером его маленькая группа двинулась дальше. В сплошной темноте партизаны уже подходили к поселку Белополь, как вдруг по ним из небольшого лесного урочища кинжальным огнем ударил вражеский пулемет. Давыдович, Вакар и Базима пали, как подкошенные. Минеру пуля попала прямо в сердце, а кинооператор успел еще крикнуть: «Пленку! Отснятую пленку перешлите в Москву!» – и навсегда замер. Григорий Яковлевич, истекая кровью, попытался встать и потерял сознание.
Тем временем разведчики, ведя огонь, пытались увести фашистов подальше от того места, где упали товарищи. Но врагов было слишком много, кольцо постепенно сужалось. Тогда Сениченко шепнул Бычкову: «Я обману их, отведу. А ты спасай начштаба, документы. Прощай!». Он метнулся в сторону и с криком "ура" побежал в глубь леса. Бычков еще долго слышал стрельбу, треск веток, команды гитлеровцев. Потом все стихло.
Разведчик бросился к Базыме. Судорожно ощупывая в темноте его тело, понял: начштаба ранен в голову, плечо и ногу. Перевязал. Вспомнил слова Вакара, он вернулся на дорогу. Пришелся к груди кинооператора, затем минера – они не дышали. Бычков взял рюкзак с бобинами кинолент и ушел. Начштаба, придя в себя, уже сидел на земле и, обхватив голову руками, тихо стонал.
– Вакар и Давидович убиты. Сениченко отвлекает фашистов… – дрожащим голосом доложил разведчик и, поколебавшись, добавил: – Надо идти, Григорий Яковлевич...
– Иди один! Я не могу... Сохрани штабные документы и кинопленку, – прошептал непослушными губами Базыма.
Ни слова не говоря, Бычков надел на себя ремни тяжелых рюкзаков, взвалил на плечи Базыму и, сориентировавшись на местности, ушел на север. Пройдя метров сто, он остановился. Положил Базыму на траву, бережно поправил повязки. Отдохнул, хотел снова взвалить на себя раненого, но тот решительно отстранился:
 – Постой, я сам… Спасибо, дорогой.
Так, останавливаясь через каждые десять шагов, поддерживая друг друга, они уходили всю ночь. На рассвете добрались до глубокой канавы, заполненной ржавой водой. Устоявшийся запах гнили и затхлости говорил о том, что где-то рядом болото. И как бы в подтверждение чуть дальше чернели сложенные в штабеля торфяные кирпичи. Подойдя к одной из торфяных куч, Бычков соорудил что-то вроде помоста и положил туда раненого.
 – Пойду посмотрю, что там впереди, а вы отдохните. Я быстро... – И разведчик исчез в густой пелене утреннего тумана.
Когда он вернулся, Григорий Яковлевич лежал без сознания. Испугавшись, Бычков бросился к канаве, набрал воды в фуражку и брызнул ему на лицо несколько капель. Базыма медленно открыл глаза и, увидев встревоженного друга, слабо произнес:
 – Разведал?
 – Да, Григорий Яковлевич, обошел все болото. Оно небольшое. Открыто со всех сторон, даже нет кустарника. Недалеко от нас лежат лопаты, тачки, носилки. Вероятно, это торфоразработки, но людей пока не видно. Я слышал лай собак – вблизи деревня. Оставаться здесь опасно... Дальше поле, на нем копны. Может, там пересидим день?
 – Давай в копне...
Бычков снова взвалил на спину начальника штаба и, покачиваясь, направился к полю. Наконец уставшие, голодные, мокрые, они без сил упали на мягкое сено. Базыма тут же уснул. Бычков, охраняя его покой, продолжал наблюдать, как разгорается день.
Налетел ветер, разорвал в клочья клубы тумана, и в лучах осеннего солнца на траве заблестели росы. На поле, совсем как в мирное время, спокойно паслось небольшое стадо коров. Мертвую тишину лишь изредка нарушал голос мальчика-пастушка.
 …Базыма проснулся под вечер. Не договариваясь, партизаны решили намеченный маршрут не менять. О нем знает Сениченко... Оба почему-то были уверены: он жив и непременно их разыщет. Пастушок, с которым разговаривал Бычков, согласился показать дорогу. И, огибая болото, он повел их в деревню Сошку. Вдруг впереди, в направлении Шепетовки, вспыхнуло зарево.
 – Это партизаны взрывают поезда, – объяснил пастушок.
 – Как до них добраться? – оживился Базыма. – Нельзя ли через болото?
 – Нет, погрязнем, надо в обход.
Долго шли вокруг болота, которому, казалось, и конца не будет. Так за ночь и не обошли. Свернули на пруд. Забравшись в единственный здесь стог сена, вынуждены были пережидать еще один тревожный день. Базыма, которому стало легче, остался следить за происходящим.
Утром, выглянув из своего укрытия, он в каком-то километре увидел дома и церковную колокольню села Сошки. Донесся лай собак, мычание коровы. Справа и слева от болота тянулись луга.
Вдруг совсем рядом один за другим грянули два выстрела. Бычков мгновенно проснулся и, взяв автомат, вырыл в сене отверстие.
Снова раздался выстрел. Над стогом прошелестела крыльями стая диких уток, послышался крик журавлей.
 – Может, охотники? – усомнился пастушок.
Базыма раздвинул сено и удивленно посмотрел на Бычкова. Неподалеку от них, махая крыльями, скакал на одной ноге подстреленный журавль, а по лугу бежали немцы и полицаи.
– Ну, попробуй еще раз, спаси и себя и нас, – прошептал Базыма, с надеждой следя за движениями раненой птицы.
Однако журавль, как назло, повернул в их сторону. Он уже был метрах ста от стожка. Бежавшие за ним гитлеровцы остановились перед трясиной, хохоча, как безумные, но стрельбу прекратили.
. Один из них перескакивая с кочки на кочку, несся за птицей, приближался к укрытию партизан.
Бледный, с посиневшими губами, Бычков взял гитлеровца на прицел.
– Еще не время, Петр Федорович, подожди, – остановил его Базыма.
Выскочив на лужайку, фашист выстрелил, и журавль упал. Закинув ружье на плечо, он что-то весело крикнул стоящим на краю трясины. Потом на мгновение задержал взгляд на стоге сена и, волоча за ноги убитую птицу, направился к своим.
…20 сентября Базыма и Бычков вышли к железнодорожной дороге, которая на этом участке охранялась особенно тщательно. Помог все тот же мальчишка-проводник. Увидев, что приближался свет фонаря, он остановил партизан.
 – Вот пройдет патруль, тогда переползем. Здесь каждую ночь бывают партизаны, мины ставят под рельсы, вот немцы и шныряют.
Когда патруль наконец пошел в сторону Шепетовки, Бычков и проводник подхватили Базыму под руки, помогли ему перебраться через насыпь. Не останавливаясь, они перешли еще одно препятствие – шоссейную дорогу и вскоре оказались в лесном массиве, к которому стремились целый месяц.
Бычков отправился разведать дальнейший путь... Он вернулся с печальным известием: неподалеку, в деревне, стоял охранный гарнизон гитлеровцев. Снова препятствие, снова поход – уже в партизанском крае.
Голодные, измученные длинным переходом, они встретили в лесу двух женщин, собиравших грибы. Те показали дорогу в отдаленный хутор, где проживал местный паренек по имени Иван – связной партизан.
Наконец-то все тревоги и волнения позади. Они попали к сабуровским минерам. Старший группы Пашковский сообщил им, что ковпаковское соединение уже перешло линию железной дороги Олевск – Ракитное и расположилось где-то в районе лесного аэродрома. Обрадовал еще одной новостью: его бойцы сутки назад встретили Дениса Сениченко. А вскоре он сам, живой и невредимый, явился к боевым товарищам.
В группе Пашковского оказался фельдшер. Он внимательно осмотрел, обработал раны Базымы. Уже накладывая бинты, успокоил:
– Раны не опасны. Счастливый человек.
Григорий Яковлевич в ответ едва заметно улыбнулся в бороду, которая сильно отросла и побелела за этот месяц. В эту минуту он действительно был счастлив.
Между тем фельдшер отозвал в сторону Бычкова и шепнул на ухо:
 – Надо немедленно отправить Базыму в стационарный госпиталь. Боюсь, не выдержит, и возраст...
Но Базыма свой партизанский долг ставил выше жизни. Он не поедет на Большую землю до тех пор, пока не составит отчет о Карпатском рейде».
С. Тутученко, «Люди, которых я знал».
Семен Павлович Тутученко – украинский архитектор, Герой Советского Союза. В годы второй мировой войны помощник начальника штаба Сумского соединения партизан. Затем начальник штаба Отдельного кавалерийского дивизиона Первой Украинской партизанской дивизии.

7
В следующий раз решился пойти к Базыме, когда в районной газете опубликовали мою зарисовку «Галина». Мы с Сашей зашли в уже знакомое мне старинное здание горисполкома. Черной металлической лестницей поднялись на второй этаж. Зашли в кабинет бывшего начштаба. Григорий Яковлевич кивнул нам. Показал, чтобы садились на стуле рядом, а сам продолжал разговаривать по телефону.
– Что ты себя ставишь. Дел у тебя много. Не найдешь бывшему партизану телегу соломы.
На том конце трубки Григорию Яковлевичу доказывали, что всю солому распределили на фермы. Негде ее брать. Перебьется партизан.
– Нам бюро райкома партии собирать?! – спросил Базима голосом, что не предвещал ничего хорошего
После упоминания бюро голос в трубке стал не таким боевым.
– Сделаем так, – продолжил Григорий Яковлевич, – пока Федя доедет домой, привезите ему телегу соломы.
Не успел он положить трубку, как снова раздался звонок. На этот раз председатель  колхоза отчитывался Базыме, что выполнили заявку одного из партизан – снабдили его половыми досками.
Закончив разговор, Григорий Яковлевич встал. Крепко пожал нам руки.
– С чем  зашли? – спросил.
Передал ему приготовленную заранее районную газету с зарисовкой. Он быстро прочел написанное.
– Знаю Галину, деда Гришку и всю их семью. Сколько их прошло через наше соединение, сколько перемололо в горниле войны! О них почти ничего не известно. Их трагическая судьба раскрывается десятью шаблонными фразами. Мол, народные мстители боролись с врагом, жизнь свою не жалели. А об этом деде, его зяте и дочери можно роман написать. Ты подумай!
– Наверное, ничего не получится. Не сумею передать весь трагизм жизни простой крестьянской семьи.
 – Сможешь. Только планку поставь перед собой повыше и подумай, как ее преодолеть.
Повернулся к Саше:
 – Правильно говорю?
Саша от моей зарисовки был не в восторге. Ему казалось, что с врагами сражались какие-то необыкновенные люди, настоящие герои. А Григорий Яковлевич увлекался храмым дедом Гришкой, его безумной дочерью, которые жили в доме под соломенной крышей.
Саша не нашелся, что ответить.
 – Как Галя? Ей лучше? – продолжил Григорий Яковлевич.
 – Она, наверное, безнадежна.
 – Сделаем так. Я с врачами поговорю. Чтобы ей провели качественное лечение. А ты передай Григорию, пусть подготовит ее. Может, что-нибудь получится.
Базыма сел за стол, на котором лежала отпечатанная на машинке толстая рукопись. Я еще ни одного своего произведения не печатал. Георгий Алексеевич носил наши рукописи в редакцию «горячими», то есть написанными от руки, когда еще чернила не высохли.
После встречи с Базымой мы с Сашей всю дорогу домой вели заинтересованный разговор о начальнике штаба. Были о Григории Яковлевиче очень высокого мнения.
 – Его называли рабочей лошадкой, – произнес Саша. – Столько работы выполнял!
 – И сейчас ко всему ему дело есть, – прибавил я. – Персональный пенсионер. Сидел бы дома, ходил в лес за грибами, ловил рыбу.
 – Как тяжело ему пришлось выходить из окружения, – продолжил Саша. – Они остались только вдвоем. Но он не бросил штабные документы, флаг соединения, пленки Вакара.
 – Сколько ему нужно было силы воли, чтобы пробиться к своим! – поддержал Сашу я.
– Вот это и называется геройство! – произнес друг. – Далеко не каждый на это способен.
– Григорий Яковлевич – настоящий герой, – согласился с Сашей я.





































ГЛАВА 3. Комиссар с клеймом преступника

1
В тот день задержался в библиотеке, подыскивая литературу о партизанах. «Заболел» этой темой. Мне хотелось как можно больше узнать о славном прошлом наших земляков, составлявших основу Сумского соединения партизан. В литературе мало писалось о смерти Руднева. Вернее, писалось многое, но из всего прочитанного не мог представить в подробностях бой под Дилятиным, при каких именно обстоятельствах погиб легендарный комиссар.
Галина Васильевна предложила мне несколько книг Алексея Палажченко.
– А Вершигору ты читал? – спросила меня, остановившись у книжной полки.
Посмотрела на меня белым, с рыжими крапинками лицом. Пригладила маленькой рукой непокорные черные волосы.
– Он мне не попадался, – признался честно.
– Обязательно прочти, – посоветовала Галина Васильевна. – Лучше и правдивее никто не написал.
– Тогда найдите мне Вершигору.
Заведующая библиотекой порылась в стеллажах, вернулась ко мне ни с чем.
– Книга на руках, – объяснила. – Когда принесут, оставлю.
– Меня интересуют обстоятельства гибели Руднева. Никак не могу разобраться.
– И не разберешься, – вырвалось у нее. – Там все очень сложно.
– Мне кажется, что авторы чего-то недоговаривают.
Лицо Галины Васильевны сделалось каменным. Ее темно-карие глаза уставились в одну точку.
– Видишь, Ваня, в чем дело. Тайна гибели Семена Васильевича покрыта туманом. До войны он сидел в тюрьме как «враг народа». Видимо, органы ему не простили, что он показал себя патриотом Родины, талантливым организатором партизанской войны и любимцем бойцов.
Весь вечер изучал книги Палажченко, пытаясь узнать что-нибудь новое о смерти Семена Васильевича. Но все мои усилия оказались тщетными. Там писалось, что комиссар героически погиб в бою с врагами. Никаких деталей смерти.
Вспомнил разговоры Учителя с Григорием Яковлевичем о Семене Васильевиче. Когда при мне речь заходила об обстоятельствах его смерти, они переключались на другие темы. Мне показалось, что и Галина Васильевна не до конца откровенна.
На следующий день не поехал с Сашей домой, задержался в библиотеке, ожидая, когда в читальном зале останется одна заведующая библиотекой.
– Мне кажется, Галина Васильевна, что вчера вы открыли не всю правду.
Ее белое лицо покрылось красными пятнами. Пышные черные волосы, кажется, зашевелились
– Видишь, не имею права об этом никому ничего рассказывать.
– Но я – не случайный человек. Серьезно занимаюсь изучением партизанского движения.
Галина Васильевна села за стол для выдачи книг. Помолчала. Сказала тихим голосом:
– Только тебе. Как исключение.
– Никому ничего не скажу, – поспешил уверить ее.
– Руднева убили свои.
Догадывался, что с комиссаром что-то нечисто. С его смертью связаны какие-то тайны. Но такого услышать не ожидал. Словно гром прогремел среди ясного неба.
 – Свои убивают изменников, преступников. А не патриотов и талантливых командиров, – с трудом произнес.
У меня словно какой-то ком застрял в горле. Не давал ни дышать, ни говорить.
 – Наша власть считает Семена Васильевича особо опасным преступником – государственным, – объяснила Галина Васильевна.
 – Как же такое мог допустить командир соединения?
 – До чего же наивна современная молодежь! – удивилась Галина Васильевна.
Объяснила мне, что не все так просто, как кажется. Надо понять, что комиссар жил в системе, которая сложилась после революции. Не его вина, а беда в том, что он стал политическим изгнанником. Если бы не клеймо «врага народа», он не стал бы заместителем у Ковпака, а сам возглавил партизанское формирование. Его бы не убрали.
 – Все это нужно изучать, чтобы понимать. И тогда и война, и наша современная жизнь не будут для тебя простыми и ясными, – закончила разговор со мной заведующая библиотекой.
Всю ночь вертелся в постели. Мне виделся во всем величии комиссар. Его славный боевой путь. За свое самоотверженное служение Родине вдруг получил такую благодарность: смерть от своих.
Утром с больной головой уехал в город. Когда вышли из переполненного автобуса на конечной остановке, ко мне подошел Саша Ролдухин.
 – Ваня! Что с тобой? У вас дома все нормально?
 – У нас-то все, – поспешил успокоить его.
Мне хотелось выложить ему, что услышал вчера. Но вспомнил обещание никому ничего не рассказывать, промолчал.
 – Что же тогда произошло? – не отставал от меня Саша.
 – Ничего особенного, – успокоил друга.
После уроков снова поспешил в библиотеку.
Галина Васильевна сидела за столом для выдач. Заполняла формуляры, склонив над столом голову с черными волосами.
– Мне не верится в то, что узнал вчера, – сказал, поздоровавшись с женщиной.
Она встала из-за стола. Приблизилась ко мне. Взяла меня за руку.
– И я долго не могла поверить, – сказала шепотом. – Главное. Ты не бери близко к сердцу. Уже ничего не изменишь.
Громко стуча каблуками черных туфель, пошла к стеллажам. Сосредоточенно рассматривала томики выставленных книг.
Вернулась с толстой серой книгой с изображением на обложке ее автора. Узнал Петра Петровича Вершигору.
Галина Васильевна снова села за стол для выдач. Раскрыла одну из последних страниц воспоминаний Вершигоры и прочла:
«В 1946 году решением правительства Украины была снаряжена экспедиция в горы. Участвовали в этой экспедиции Панин, Базыма и я. На горе Дил и в урочище Дилок мы обнаружили могилы погибших в Делятинском бою. 72 наших товарища остались там навсегда. Подробно опросив хоронивших погибших гуцулов, мы выяснили, что в двух могилах в овраге были зарыты: в одной – 18, а в другой – 22 человека. По фотографиям гуцулы указали, где был похоронен еще не старый красивый человек с черными усами. Когда разрыли эту могилу, мы увидели череп с черными усами.
"Это он!" – хотелось крикнуть мне, только я увидел пулевые пробоины в височной кости черепа. И как живой,  встал в памяти комиссар...
«А кому из нас оно светит в последний раз?». И жест тот – навсегда врезался в память жест – движение пальцев к виску, и резкий щелчок, и бессильно упавшие по швам руки. А потом еще целая ночь, Делятинская ночь и две встречи в темноте, в бою...».
– Ничего подобного у Палажченко нет, – заметил я.
– Ни у кого больше нет и, наверное, не будет. Только Петр Петрович не побоялся намекнуть на преступление. Две пробоины в височной части черепа? Комиссару сначала выстрелили в ногу разрывной  пулей. А когда потерял сознание, произвели два выстрела в висок.
– Но автор пишет о самоубийстве комиссара, –  возразил Галине Васильевне.
– Петр Петрович специально придумал эту сцену, чтобы обмануть цензуру, – объяснила она.
Заведующая библиотекой достала мой формуляр. Положила рядом книгу П. П. Вершигоры «Люди с чистой совестью».
– Сегодня принесли. Будешь брать? – спросила.
– Обязательно!
 
2
Прочитал толстую книгу за два вечера. Увлекался автором, как правдиво и умело он смог рассказать о своих боевых товарищах. В центре повествования находились первые командиры: Ковпак, Руднев, Базыма. Как трагедию, воспринял Карпатский рейд. Если по Прикарпатью соединение двигалось без особых потерь, наносило ощутимые удары по врагу, то в самих Карпатах его разгромили.
Об этом автор рассказал тоже правдиво, даже с пафосом, отдавая должное выносливости личного состава. Однако, после разговора с Галиной Васильевной меня не покидало ощущение, что настоящая правда в талантливом произведении, ставшем лауреатом Государственной премии, все-таки не сказана.
Какой смысл идти двухтысячному соединению в горы, где не было ни дорог, ни еды, ни стратегических объектов, за исключением немногочисленных нефтяных вышек и нефтеперегонных заводов.
Все эти вопросы не давали покоя. Когда ехали после уроков домой, Саша Ролдухин спросил меня:
– Что с тобой происходит?
Только вышли из переполненного автобуса, рассказал ему все, что знал. Среди них правду о смерти комиссара. Хотя давал слово Галине Васильевне никому ничего не говорить.
В последние дни на меня обрушилось столько информации, что не мог  удержать ее в себе. Испытывал настоятельную необходимость выплеснуть ее наружу.
Саша тоже увлекался литературой о партизанах. Прочитанное вместе с ним обсуждали. После моей новости он некоторое время шагал рядом со мной не в состоянии произнести ни слова.
 – Свои? – наконец спросил встревоженно. – Не верю!
 – Тоже не верил.
 – Нужно встретиться с Учителем, – сказал озабоченно. – Разобраться, что к чему.
После уроков поспешили в кабинет украинского языка и литературы. Георгий Алексеевич сидел за столом и проверял тетради.
 – Что-нибудь новенькое принесли? – поинтересовался.
 – Мы пришли с вопросом не о творчестве, – ответил Саша и показал на меня:
 – Говори!
 – Прочитал книгу П. Вершигоры «Люди с чистой совестью». У меня возникает много вопросов.
 – Вот и отлично! – отодвинул Георгий Алексеевич очередную тетрадь и удобнее сел на стуле. – Слушаю!
 – Мы с Сашей не можем понять, за что убили комиссара Руднева... свои.
Лицо Учителя нахмурилось. Куда девалась улыбка на его губах.
 – А кто тебе сказал, что свои? – спросил он холодно.
 – Галина Васильевна.
– Зря она это сделала! Вам всего этого лучше не знать, – с расстановкой произнес он.
Георгий Алексеевич взял со стола уже проверенную тетрадь. Полистал её, снова положил на стол. Сказал:
– К сожалению, это правда! Семена Васильевича убили свои – имею в виду бойцов нашего соединения.
– Бойцы убили своего комиссара?! – воскликнул Саша.
– Не по своей инициативе. Им приказали.
– За что?! – спросил и я. – Талантливого командира, патриота.
– Все это очень сложно, но попробую вам объяснить трагедию человека, прошедшего жернова сталинских репрессий, – произнес Учитель. – Семен Васильевич почти два года отсидел в тюрьме по безосновательным обвинениям. Он проявил удивительную стойкость. Несмотря на пытки, не дал свидетельств о своей причастности к надуманным преступлениям. Суд его оправдал. Но клеймо все равно осталось. Его по-прежнему считали «врагом народа».
Когда страна была в опасности в первые годы войны, его не трогали. Власть делала все для победы. Выпустили политических даже из тюрем. Когда же произошел перелом в войне, органы активизировались. Всех ненадежных поспешили уничтожить или отправить в лагеря.
Семен Васильевич попал в этот список. От талантливого организатора, профессионального военного, который к тому же нестандартно мыслил, всего можно ожидать. Вот его и убрали.
– Органы испугались его. Потому и убрали?! – снова спросил Саша.
– Да! Убили без суда и следствия. Вроде бы погиб в бою, – ответил Учитель.
– И это в нашей самой справедливой и свободной стране, – заметил я, выслушав рассказ Учителя.
Опоздали на автобус. Добирались домой пешком. Всю дорогу говорили о комиссаре...
На следующий день меня вызвал с уроков Учитель.
– Григорий Яковлевич договорился с машиной для Гали. Сейчас она подъедет к школе. Ты покажи медикам, где живет дед Гришка. А когда вернешься назад, зайди к Базыме. Проинформируй о поездке.
Мы с медиками съездили в деревню. Семья была готова к их приезду. Тетя Галя почти не сопротивлялась. Она тихонько села в машину. Всю дорогу молчала, прижимая к груди узелок, который ей дали родные.
Меня высадили возле горисполкома. Когда зашел к Григорию Яковлевичу, он молча кивнул мне, указывая на стул, и продолжал разговаривать.
– Они не имеют права не устанавливать бюст Герою Советского Союза, – слышался уверенный голос в трубке.
– Они считают, что Руднев – «враг народа». Какой ему памятник! К тому же, Ковпак занят дачей, ему некогда, – произнёс тихим, но твердым голосом Григорий Яковлевич.
– Ничего у них не получится! – прокричал голос в трубке. – Дед не спрячется за дачу. Мы не допустим, чтобы не установили памятник Герою Советского Союза.
– Весь город возмущен, – добавил Базыма.
– Поднимайте людей. Не молчите!
– Сделаем все от нас зависящее, – заверил собеседника Григорий Яковлевич.
Бывший начальник штаба положил трубку, обернулся ко мне.
– Определили Галю в больницу? – спросил.
– Увезли, – ответил я.
– Она не сопротивлялась?
– Вела себя тихо.
– Хорошо! – наконец, успокоился Григорий Яковлевич. – Ее как следует пролечат.
– Простите, что стал свидетелем телефонного разговора, – заметил я. – Кто-то не хочет открывать памятник Герою Советского Союза Рудневу?
– Представь себе! – ответил Григорий Яковлевич. – Делают все, чтобы в Путивле не появился его памятник.
– Это  несправедливо. Если закон предписывает, власти обязаны его выполнять.
– Только с Петром Петровичем Вершигорой разговаривал. Мы не допустим, чтобы Семену Васильевичу не отдали то, что положено по закону. Каждому Герою Советского Союза на родине должны установить бюст.
От Григория Яковлевича вернулся в школу. Успел только на последний урок, но не жалел об этом. Разговоры с Учителем и начальником штаба мне дали много новой информации, которую не так-то легко осмыслить. Теперь понял, насколько поверхностны наши с Сашей представления о деятельности соединения партизан, о судьбах их командиров и бойцов.
Нас учили тому, что все, кто сражался с фашистами, герои. Они заслуживают самых высоких похвал и наград. И власть делает все возможное, чтобы воздать им должное за ратный подвиг. Но вот история двух людей, сопротивлявшихся врагу, но к которым государству нет никакого дела. Галя потеряла на войне близких и здоровье. Никто ей не сказал даже «Спасибо!». Знакомые только удивляются  ее странностям.
Одни загадки с Героем Советского Союза комиссаром Рудневым. По закону ему должны на родине поставить бюст, но есть люди, препятствующие этому. Ничего непонятно. Вечером к нам в дом пришел дед Гришка. Рассказал ему, что Галю отвезли в больницу.
– Откуда у Базымы только силы берутся, – восхищался дед. – До чего энергичный и заботливый мужчина.
– А вы знаете Базыму? – вырвалось у меня.
– Всех знаю: и Ковпака, и Руднева, и Базыму. Не понимаю только, почему эти умные, образованные ребята связались с Ковпаком, – сказал старик.
Хотел расспросить соседа, почему он так считает, но отец отправил меня в другую комнату. Им нужно было с дедом о чем-то серьезно поговорить.
 
3
Слова деда Гришки «...связались с Ковпаком» вызвали у нас с Сашей целую дискуссию. Почему он упрекал Руднева и Базыму в том, что они связались с Ковпаком?
По нашим с Сашей представлениями общаться и иметь дела с дважды Героем Советского Союза, командиром соединения, а теперь заместителем председателя Президиума Верховного Совета УССР почетно.
– Наверное, между Рудневым, Базымой и Ковпаком были разногласия, – предположил Саша.
Начали искать материалы о взаимоотношениях первой тройки командиров.
В книге «От Путивля до Карпат» С. Ковпак (литературная запись Е. Герасимова) дает своим товарищам следующую характеристику:
«Руднев и Базыма – до чего они разные по характеру люди: об одном говорили «орел», а о другом – «душа-человек». Бывало, посмотришь на Семена Васильевича – ну, прямо как только из города человек приехал, а посмотришь на Григория Яковлевича и подумать можно: а этот наверняка никогда из леса не выходил, оброс как – ужас! И вдруг вижу, Григорий Яковлевич щеки начал подбривать, появилось у него что-то вроде бородки. У меня самого в Спадщанском лесу лицо так заросло, что люди пугались... Нет такой карты Спадщанского леса, да и представить ее нельзя, по которой мог бы работать начальник штаба. Его обязанности: наметить расположение постов, засад, секретов,  основных позиций обороны на всякий возможный вариант наступления противника. Так уволь не только каждую высотку, болото, опушку, но и каждое дерево выучить, знать, откуда какой сектор обстрела, наблюдения. Но Григорий Яковлевич и сам предпочитал работать на местности. Вот здесь оригинальная береза. Из земли один ствол выходит, как пень, а из него три ствола растут: два по бокам, один сзади и с изгибом, как будто кто-то сидел на пне, когда они прорастали. Готовое кресло, к тому же мягкое: пенек весь во мху. Впереди что-то вроде просеки – полоска редкого леса, небольшой просвет, со стороны его и не видно. Чем не отличный пост! Сидеть удобно, маскировка готова и наблюдение исключительное. И сколько таких мест, подготовленных для нас самой природой, нашёл Григорий Яковлевич в Спадщанском лесу.
Ходит по лесу, не спеша, поглядывает по сторонам, точно грибы собирает. По внешнему виду-то он больше на грибника похож был, чем на начальника штаба. Из города пришел в лес в плаще. Планшетку с собой взял, кажется, она у него с прошлой мировой войны, а теплого ничего не взял. Первые дни все ежился, у костра грелся. Потом променял у какого-то знакомого колхозника свой городской плащ на теплую фуфайку – обрадовался, а когда утром подмораживать начало – сшил себе из одеяла не то пальто, не то халат, вернее просто мешок с дыркой для головы, и чувствовал себя прекрасно. Целые дни пропадал в лесу.
Но вот замечаю, что Григорий Яковлевич начинает засиживаться за картой. Придет в землянку, оденет очки, разложит на столике карту и сидит над ней молча, скручивая одну сигарету за другой. И Руднев все чаще подходит к нему. Прикурит и долго стоит, не отходя, тоже косится на карту. На столе уже не только листы Путивльского района, но и листы прилегающих к нему районов, которые до сих пор не раскладывались. От Спадщанского леса взгляд Григория Яковлевича медленно поднимается выше Клевени, за Вишневые горы, к лесам Марица, Кочубейщина, Довжик, еще выше, за Глухов, к Хинельским лесам. И Руднев косится туда. И самого меня начинает тянуть к карте. Тоже встаю, надеваю очки, заглядываю через плечо Григория Яковлевича, и тоже взгляд мой невольно поднимается от Спадщины на север, туда, где на карте все больше зеленых пятен, где они сливаются в одно сплошное зеленое поле, в южную зону Брянских лесов...
…Участок леса, граничащий с болотом Жилень, сейчас оказался наиболее уязвимым. Боевые группы Базымы с трудом сдерживали напор наступающей здесь под прикрытием станковых пулеметов пехоты противника и его кавалерии, пытавшейся прорваться в тыл. В критический момент на помощь Базыме поспешил Руднев, только что отразивший атаку на своем участке. Увидев комиссара, бегущего прямо на немцев и стрелявшего на ходу, бойцы поднялись и с криком «ура» бросились за ним. Первыми поднялись бойцы группы Карпенко, тот самый народ, который кричал, что в партизанском отряде ни при чем армейские порядки, что он не желает знать комиссара. Теперь этот народ готов был голову положить за Руднева, следовать за ним в огонь и воду».
Книга «От Путивля до Карпат» была опубликована в 1945 году. Тогда еще не было противостояния живых командиров. К тому же ее писал не Ковпак, а русский писатель, выпускник литературного факультета Ленинградского университета, член Союза писателей СССР Евгений Николаевич Герасимов.

4.
В библиотеке, как всегда, отдавало воском, ладаном и чем-то еще, чему мы с Сашей не могли дать названия. Когда в церкви еще служили, в этом сером помещении находилась лавка, которая торговала церковной утварью.
Храм взорвали. Лавку использовали под библиотеку. Ничего в помещении не напоминает о прошлом, кроме запахов.
Галина Васильевна обслуживала читателей. Попросила нас с Сашей подождать. В скором времени мы остались в библиотеке одни. Поделились с Галиной Васильевной своей проблемой.
– Помогите нам, пожалуйста, познакомиться с правдивой биографией Руднева, – попросил ее Саша.
– Достаточно объективная биография в книге Вершигоры. Почитайте. Когда стало ясно, что комиссар был убит по приказу НКВД, Петр Петрович показал, что не стало идейного борца революции, патриота.
На следующий день нашел в книге Вершигоры эту биографию Руднева: «Я передаю ее так, как она записана, эта боевая характеристика, сухая запись жизненных фактов – передаю без единой литературной завитки, они ни при чем здесь.
Восемнадцатилетним юношей в Февральскую революцию пришел Руднев в большевистскую партию. И с этого времени все его силы, помыслы, активная деятельность посвящены проведению в жизнь бессмертных идей Ленина».
Автор предоставляет автобиографические данные. Родился Руднев в 1900 году в семье крестьянина-бедняка в селе Моисейцы Путивльского района. Семья состояла из четырнадцати человек. Мальчиком он работал на помещичьих землях. Отец своей земли не имел, приходилось брать ее наполовину. Уже в четырнадцать лет он начинает работать посыльным, а затем учеником слесаря на Российско-Балтийском заводе в Петербурге. На этом же заводе работал мастером двоюродный брат Руднева, активный деятель большевистского подполья Тверетинов. Семен Руднев стал делать небольшие поручения революционной организации на Российско-Балтийском заводе.
В 1916 году, во время стачек, Семен Руднев, вместе с другими подпольщиками, был арестован за распространение листовок. Выборгская тюрьма – вот первая школа молодого рабочего. Общение с главарями революционного подполья подняло его классовое сознание. Пытки и побои царских жандармов вызвали ненависть к царизму. После Февральской революции молодой Руднев вступил в Красногвардейский отряд Выборгского района. Отряд охранял Финляндский вокзал при приезде Ленина в Петроград в апреле 1917 года.
Руднев участвовал в Февральской буржуазно-демократической революции, был в колоннах демонстрантов на улицах Петрограда 3 июля 1917 года, в рядах красногвардейцев Российско-Балтийского завода; он выступал против Корнилова, сражался на улицах Петрограда против юнкерских и офицерских полков Керенского, участвовал в боях под Пулковым, в Царском Селе и в Гатчине. Красногвардейцем Петроградского отряда сражался за власть Советов против немцев и гайдамаков на Южном фронте.
Во второй половине 1918 года Руднев – в 4-м Петроградском продовольственном отряде. Он – уполномоченный по заготовке хлеба в Пензенской губернии и секретарь партийной организации отряда. В войне с белогвардейцами на Южном фронте Руднев командовал взводом и был секретарем парторганизации 373 полка 42-й стрелковой дивизии. После ранения он учится на партийных курсах. После окончания учебы назначен инструктором политотдела Донецкой трудовой армии. Затем он – помощник комиссара 44-го полка 15-й стрелковой Сивашской дивизии.
После окончания Гражданской войны учился в Военно-политической академии в Ленинграде. Окончил ее в 1929 году. Из Балтики по приказу партии идет на Черное море. Комиссара 61 артиллерийского полка береговой обороны Семена Руднева знали все черноморцы. Жизнь комиссара проходила среди красноармейцев, на политзанятиях, в беседах. Их он всегда насыщал примерами из недавнего прошлого. В свободное время он собирал вокруг себя любителей петь песни. Сам знал много песен и очень любил хороших певцов. Морем он увлекался не меньше, чем физкультурой и шахматами. Книга была постоянным спутником Руднева. Ленин и Сталин, Тургенев и Толстой, Гоголь и Горький – вот с чем приходил комиссар к краснофлотцу.
С февраля 1932 года Руднев – комиссар и начальник Политотдела Де-Кастринского укрепленного района на Дальнем Востоке. Кто помнит Хетагуровское движение дружин командного состава на Дальнем Востоке? Оно зародилось и выросло в Де-Кастринском укрепленном районе, где комиссаром был Руднев. В Де-Кастринском районе девять месяцев свирепствует зима. Лето холодное, пасмурное, дождливое: за лето приходят три-четыре парохода, они привозят все самое необходимое, а затем снова начинается долгая жестокая зима. Людей там мало, культурные потребности человека удовлетворить было нечем. Из-за нехватки овощей среди населения распространялась цинга. И Руднев находит резерв – женскую заботливую руку. Так родилось движение жен комсостава. Жены командного состава помогают бойцам, создают им необходимые культурные условия жизни. Они организуют библиотеки, клубы, руководят работой кружков самодеятельности, помогают тем, кто хочет повысить образование…».
На следующий день отнес книгу в библиотеку. Саша вошел вместе со мной. Он тоже успел прочесть воспоминания.
Мы с ним сходились в одном. Автор показал героя, бойца партии. С ранних лет Семен Васильевич участвовал в подготовке революции, сидел в тюрьме. Он охранял Ленина на Финляндском вокзале. Воевал в Гражданскую войну.
Далеко на восточной границе строил крепость Де-Кастри. В годы Второй мировой войны показал себя талантливым организатором партизанского движения и патриотом, воевавшим не за награды и должности, а для того, чтобы нога врага не топтала нашу землю.
Пока Галина Васильевна обслуживала читателей, мы уселись за столиком в читальном зале и знакомились с периодикой.
Когда помещение освободилось, заведующая библиотекой села рядом с нами. Спросила:
– С чем пришли, юные партизаны?
– Все с тем же, – ответил ей Саша. – У Петра Петровича объективная биография комиссара, но мы там не нашли интересующего нас: почему организатор и участник революции стал «врагом народа»?
Галина Васильевна несколько раз тонкими пальцами поправила непокорные волосы на голове, удобнее села за стол.
 – Не готовилась, но попробую вам объяснить. Он поддержал Октябрьскую революцию 1917 года. Был в числе тех, кто сражался за нее в Гражданскую войну. После ее окончания продолжал службу в Рабоче-Крестьянской Красной армии. Способный политработник был направлен на обучение в Ленинград, в военно-политическую академию (1925-1929 годы).
Галина Васильевна рассказала, что уже в учебном заведении выяснилось, что оно не совсем разделяет линию большевистской партии. В рамках обсуждения реформы РККА состоялось собрание всего личного состава академии. Оно приняло резолюцию, которая призвала предотвращать негативные явления в армии и имела конструктивные предложения по улучшению ее деятельности.
Кажется, что здесь особенного? Предложения для улучшения состояния дел в армии. Но участие в этом мероприятии повлияло на всю дальнейшую жизнь Семена Васильевича. Он отделался только партийным взысканием, однако этого было достаточно, чтобы попасть в число неугодных властям людей навсегда.
С 1932 по 1937 он служил в армии на строительстве крепости в Де-Кастре на Дальнем Востоке. Был награжден орденом "Красной Звезды".
Февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б)  1937 года положил начало массовым репрессиям советских людей. Глава НКВД Н. И. Ежов даже начал давать задания, сколько людей нужно расстрелять, сколько отправить в тюрьмы и лагеря. Руднев не мог поддержать такую политику партии. Он не пожелал просто так наказывать невинных людей, по требованию работников НКВД разоблачать врагов народа. За это и пострадал. Деятельность партийных организаций по выполнению решений Февральско-мартовского пленума была признана неудовлетворительной. Позже в протоколах допросов появилась следующая фраза: «Руднев не смог организовать работу парторганизаций укрепрайона по разоблачению врагов народа и вредительства». Семена Васильевича перевели в Хабаровск, в Первую военно-строительную бригаду.
В феврале 1938 года его посадили в Хабаровскую тюрьму. Вскоре была арестована целая группа сослуживцев. Они дали показания, в том числе и его. Его сослуживцев, попавших под жернова сталинских репрессий, почти всех расстреляли. А Рудневу удалось выйти из тюрьмы. Он оказался несгибаемым, сумел продержаться до 1939 года, когда началась Вторая мировая война и в Кремле поняли, что воевать некому. Уничтожен командный состав армии.
– Суд оправдал Руднева, – закончила свой рассказ Галина Васильевна. – После тюрьмы его семья переехала на родину Семена Васильевича в Путивль. У нас он жил и работал под присмотром органов, как политический преступник.
Мы с Сашей некоторое время усваивали очень важную для нас информацию. После нее лучше можно понять жизнь Семена Васильевича, связанную с войной.
5
Когда началась война, С. В. Руднев вместе с сыном Радиком уходит в партизаны. В Путивльском районе было создано только два отряда: С. В. Руднева и С. А. Ковпака, которые объединились в один. Командиром стал Ковпак, Руднев – комиссаром. Хотя было мнение, что Семен Васильевич должен был возглавить отряд. Он имел высшее военное образование, служил в армии, демобилизовался в звании полкового комиссара. У Ковпака за плечами было только два класса церковно-приходской школы.
Семен Васильевич сказал, что он был в Красной Армии комиссаром, им и останется. У Руднева для такого поступка имелись веские причины. Он понимал, что на нем клеймо «врага народа», он политически неблагонадежный человек и не имеет права занимать первые должности.
«Надзиратель» за ним Я. Г. Панин последовал за ним в партизаны.
Поэтому он призвал своих боевых товарищей, Ковпака и Базиму, не считаться с должностями, а действовать как единое целое. Так они все время и поступали. Уже после войны нам с Сашей приходилось разговаривать с бойцами соединения. На наш вопрос, кто был главным, они в один голос отвечали: «Командование (командир, комиссар, начальник штаба) действовало, как единое целое».
До лета 1942 года отряд не имел связи с Большой землей, воевал по своему усмотрению. За это время в его деятельности произошли большие перемены. После успешной борьбы с врагом в Путивльском районе Семен Васильевич считал, что этого недостаточно. Они взрывали мосты и железнодорожные и шоссейные дороги, громили гарнизоны в деревнях. На большее их не хватало. В отряде насчитывалось около ста бойцов, у него не было достаточно пространства для боевых действий.
Семен Васильевич считал, что нужно ввести рейдовую тактику. Уйти на север Сумской области, в Брянские леса, которые сделать своей базой и оттуда в ходе рейдов наносить удары по врагу. Его боевых товарищей это настораживало и даже пугало. Ковпак не хотел слушать такие предложения.
 – Семен, ты как будто не глупый парень. Сам подумай, куда мы уйдем из теплых землянок искать приключений. Зима на  носу.
Базима относился к предложениям Семена Васильевича более осторожно. Отвечал, что в Путивльском районе им все знакомо. А как организовать борьбу в новых местах, к тому же, рейдовую?
Комиссар проводил с Ковпаком и Базымой разъяснительные беседы, ссылаясь на партизанскую войну 1812 года, когда Денис Давыдов наносил неожиданные удары и уходил от противника. Доказывал, что только так они смогут решить свои вопросы: в несколько раз расширить поле боевой деятельности, увеличить личный состав, наносить ощутимые удары по врагу.
Ковпак не слушал эти разговоры, а педагог-новатор, депутат горсовета все чаще поглядывал на карту Сумской и Брянской областей. В душе он был романтик, всматривался в карту и прикидывал, как лучше отряду совершить свой первый рейд из Спадщанского леса на север области.
Необходимость покинуть обжитый укрепрайон возникла неожиданно. В конце ноября 1941 года ударили морозы, опали с деревьев листья, замерзли водоемы. Противник собрал большие силы и рвался в укрепрайон. С утра до ночи продолжался неравный бой. Когда он кончился, собрались в штабной землянке, чтобы решить, что делать дальше. Немцы не отошли в город. Они остановились в близлежащих деревнях. Никто не сомневался, что завтра они продолжат наступление. А воевать с ними нечем. Боеприпасы кончились. Никто не знал, что делать дальше. Все взгляды обратились к комиссару. Он сказал свое слово четко и ясно:
– У нас с вами два выхода. Вступить завтра в бой и погибнуть геройски или уйти в Брянские леса.
– Прямо сейчас уйти? – спросил Ковпак.
– Да! – ответил Руднев. – Завтра будет поздно.
Ночью отряд покинул Спадщанский лес и отправился в свой первый рейд.
 
6
Путивляне ввели рейдовую тактику борьбы с оккупантами. Провели несколько рейдов по Сумской области, нанося сокрушительные удары по врагу. К лету 1942 года отряд, где насчитывалось до сотни бойцов, превратился в Сумское соединение партизанских отрядов, насчитывавшее в своих рядах более тысячи штыков.
Сумское соединение партизан, как говорили бойцы, жило на содержании Гитлера. При разгроме гарнизонов врага одевало и обувало себя, снабжало оружием и боеприпасами, продовольствием, остальное отдавало населению.
Всего этого добились благодаря умелому руководству «тройки», в первую очередь, комиссару Рудневу. Ковпак больше занимался хозяйственными делами.
Руднев разрабатывал стратегию и тактику ведения борьбы с противником. Он наносил внезапные удары по противнику и исчезал. Запрещал вступать во встречный бой. Если принимать его, то только в выгодном для партизан месте, тщательно подготовившись к нему.
С сентября 1941 по лето 1942 годов Руднев осуществил все свои замыслы: отряд вырос почти в десять раз и превратился в Сумское соединение. Зимой даже в тридцатиградусный мороз проводил рейды, ввел армейские порядки. Ко дню Красной Армии организовал парад личного состава, партизаны стали принимать присягу, появился красный флаг соединения. Оно все больше напоминало регулярные войска.
В мае 1942 года соединение отправилось в свою колыбель, в Спадщанский лес, н на время заняло  город Путивль.
Семен Васильевич не только планировал операции. Он управлял ими, проявляя личную инициативу. Надолго запомнился партизанам бой у села Веселое, которое они дали врагу зимой 1941 года.
Захватчики следовали за ними, надеясь уничтожить соединение. Но командование тщательно продумало оборону и дало им разгромное сражение.
В этом бою Семен Васильевич получил сложное ранение. Врачи опасались из-за его жизнь. Привезли жену Домну Даниловну, находившуюся на оккупированной территории. Комиссара удалось спасти.
Все изменилось после того, как партизанам сбросили с самолета рацию. Они стали сражаться под руководством Украинского штаба партизанского движения. Получать указания из Центра.
Осенью 1942 командира соединения С. А. Ковпака вызвали в Москву. Его наградили орденом Ленина и медалью "Золотая Звезда". Рудневу и Базыме вручили ордена «Знак Почета». Ими чаще всего награждали работников сельского хозяйства.
Такая оценка деятельности Руднева и Базымы Центром вызвала негативную реакцию бойцов, видимо, негативные эмоции и самого комиссара и начальника штаба. Они действовали, как единое целое, и получать должны были так.
 Базыма долгое время не надевал орден «Знак Почета». А Семен Васильевич ни словом не обмолвился о своем недовольстве. Он разъяснял бойцам, что высокая оценка командира, это оценка деятельности всего соединения. А он пришел в лес не за наградами, а защищать свою Родину.
По-видимому, свое веское слово должен был сказать Ковпак. Ведь в Кремле не знали вклад каждого из трех командиров в боевые успехи формирования, что они действовали как единое целое. А Ковпак даже знал больше. Не он, а Руднев и Базыма решали судьбу соединения.
Об этом ему настойчиво напоминали бойцы, все видевшие и все понимавшие. Под давлением личного состава командир подготовил документы на награждение Руднева орденом Ленина, а не Золотой Звездой.
О начальнике штаба он не вспомнил вообще.
В то же время, когда в формирование прибыл представитель ЦК КП(б)У, заместитель УШПД И. К. Сыромолотный и пожаловался, что его обходят с наградами, С. А. Ковпак по собственной инициативе начал ходатайствовать перед Центром за представителя…
Соединение рейдировало на территории родной Сумской области. После возвращения Деда из Москвы поступил сталинский приказ: совершить рейд на Правобережную Украину. Этот приказ соединение с честью выполнило.
Оно прошло с боями 13 областей, включая Житомирскую и Киевскую, проводило боевые действия даже недалеко от столицы Украины.
Попадало не раз в окружение, но с честью выходило из них. Дало бой вражеской флотилии на Припяти. Выявило военное мастерство при взятии гарнизонов, в том числе и в городах.
Все операции Руднева характеризовались знанием обстановки и военного мастерства, некоторые из них вошли в золотой фонд науки о партизанской борьбе.
Позже о тех годах вспоминал помощник Г. Я. Базими С. П. Тутученко:
 «В Брянских лесах Руднев поправился уже после ранения, установил обычай производить анализ каждой проводимой нами боевой операции. У штаба собирались все командиры, приходили и рядовые бойцы – никому это не запрещалось. Я, комиссар или начальник штаба начинали с того, что вызывали командира. «У тебя была задача выйти со своей группой к такому-то пункту, – говорили мы, – а вышел куда? Почему не точно выполнил приказ?».  Он оправдывался, объяснял, например, опоздание тем, что ночь была очень темна и группа потеряла ориентировку. Здесь вот и начинается разбирательство: а почему вы потеряли ориентировку, когда все остальные группы вышли точно в назначенные пункты?
Рудневу и Базыме очень пригодился их опыт осоавиахимовской работы. По сути дела, они ее продолжали и отчасти даже с теми же людьми, приспосабливая прежний учебный опыт к партизанским условиям.
...Впоследствии, тесно общаясь с Семеном Васильевичем, я понял, что как воин он был гораздо увереннее и опытнее каждого из нас. Ведь за его спиной к началу Великой Отечественной были Гражданская война, военная академия, двадцатилетний опыт службы в армии. А членом ленинской партии он стал еще в 1917 году.
Однако для нас Руднев был не только опытным военным – он был комиссаром наших душ! Уже само присутствие этого всеми любимого отзывчивого человека вливало в партизан новые силы и желание бороться до победного конца.
Война... Вокруг беснуется фашизм, чернеют виселицы. На оккупированной территории люди не знают правды о положении на фронте, о жизни там, на Большой земле. И Руднев доносит до каждого сердца эту правду. Рассказывает о победах Красной Армии, о том, как разрастается партизанское движение в Украине. Призывает население к бесстрашной борьбе с противником. И люди идут к нам.
Вижу Руднева в бою – решительного, смелого, ловкого. После боя, как правило, – разбор операции. Комиссар с указкой в руке у карты анализирует каждый пустяк прошлого боя, каждый успех и промах командиров и бойцов (он знал всех по имени), делает выводы. Так он готовил нас к следующим боям. И каждый командир, каждый разведчик словно становился после этого более опытным, умным. С каждым из нас комиссар, казалось, был связан незримой сердечной нитью.
Погибших в бою Руднев всегда провожал в последний путь. Над могилой погибших товарищей по оружию он находил такие волнующие, за душу берущие слова, что суровые, бывалые партизаны плакали.
Однажды кто-то из бойцов завел патефон с пластинкой партизанской песни времен Гражданской войны "В чистом поле под вербой" в исполнении хора имени Пятницкого. Комиссар и начальник штаба отряда сидели под деревом и что-то «гадали» над картой предстоящего боя. Когда хор спел: «...Там похоронен красный партизан», Руднев задумался. Что ему вспомнилось, не знаю, но я заметил, как по его щеке скатилась слеза.
Видел я комиссара и гневным, непримиримым, когда дело касалось нашей боевой чести. Разгильдяйства, недисциплинированности Руднев не терпел».
С. Тутученко, «Люди, которых я знал»
Роль Руднева в партизанском движении Украины, да и не только Украины, гораздо более велика, чем та, которую он выполнял по своему служебному положению. Он являлся комиссаром Сумского соединения. Партизаны других соединений всегда пытались подражать ему. Оно было лучше по своим боевым качествам, своему личному составу, по отношению к местному населению, дисциплине. Своими рейдами оно всегда открывало новую страницу в летописи партизанского движения. Партизаны Сумского соединения ходили дальше всех, они были разведкой партизанского движения Украины и Белоруссии.
Именно таков был легендарный рейд из Киевской области в Карпаты, в который они отправились в июне 1943 года. Его назвали самым блестящим, самым выдающимся. Партизаны проникли в тыл неприятеля на 600 километров, вышли на границу СССР.
Соединение прошло с боями все Прикарпатье. Оно уничтожило 13 крупных гарнизонов и коммуникаций врага, вело разведку, подорвало 34 нефтяные вышки и два нефтеперегонных завода. Зашло в горы, что имело трагические последствия.
В горах партизаны всего лишились. Их преследовали войска опытного генерала Кригера. Десятки раз окружали. Только выносливость и опыт бойцов позволяли выходить из окружения. Но партизаны несли большие потери. И приближалось время, когда они могли быть полностью уничтожены.
Руднев разрабатывает очередную операцию. Выходить из окружения через город Дилятин, где разместился штаб Кригера. Это партизанам удалось, если бы не смерть комиссара. А так пришлось разбить соединение на группы. Спасаться кто как может.
В бою под Дилятиным, вырываясь из очередного оцепления, 5 августа 1943 года погиб комиссар С. В. Руднев.

8.
Все чаще при встречах с Учителем мы с Сашей заводили разговоры о памятнике Рудневу. Мы боялись, что недоброжелатели комиссара могут воспользоваться высокими полномочиями. Найти причины, чтобы не поставить на родине Героя памятник.
– Этому не быть! – успокоил нас Георгий Алексеевич. – Петр Петрович Вершигора решил этот вопрос на самом высоком уровне в Москве. Никто в Киеве теперь не может его пересмотреть.
В другой раз Учитель проинформировал нас. Уже завершается изготовление бюста. В скором времени его установят на площади Победы.
Когда мы с Сашей в очередной раз зашли в кабинет украинского языка и литературы, Георгий Алексеевич встретил нас широкой улыбкой на лице:
– Вы знаете хорошую новость?
- Которую? – спросил Саша в предвкушении чего-то приятного.
– Начали установку памятника Семену Васильевичу.
Сразу после окончания уроков я, Саша и Володя Слуцкий заспешили на площадь Победы. Одноклассники из нашей деревни приглашали нас на автобус, который должен был отправляться. Но нам с Сашей было не до автобуса. Очень хотелось посмотреть, как устанавливают памятник комиссару Рудневу.
На площади Победы кипела напряженная работа. Строители завершали бетонировать основание под памятник.
Наряду с земляными и бетонными работами велись плотничные. Строилась большая трибуна.
Сам памятник, состоявший из нескольких частей, хранился в добротных упаковках рядом.
Пообщались с оптимистично настроенными строителями и узнали, что открытие памятника состоится в конце этой недели.
Мероприятия, связанные с прошедшей войной, в нашем городке проходили очень массово. Тон задавали бывшие партизаны. После войны большинство из них вернулись домой, где раньше проживали. Но сразу столько народа в собственной жизни я еще не видел. Похоже, что весь район вышел на улицы.
Колонна с красными флагами, портретами руководителей партии и правительства, командиров соединения двигалась к площади Победы. Ее возглавляли убеленные сединами ветераны. Не только по дорогам, но и по тротуарам невозможно протиснуться. Саша, Володя и я стараемся обогнать ход, как можно быстрее добраться до площади, занять там удобные места, чтобы не затоптали, чтобы можно было увидеть людей на высокой трибуне. Таких, как мы, оказалось много. Они заняли места на тротуаре и газонах. И в этой толпе тяжело притиснуться. А сзади нас нажимают, мы плывем за человеческим течением, пытаясь остановиться.
Не знаю, как получилось, но Володю и Сашу оттеснили от меня. Ищу их глазами. Бесполезно. Они уже растворились в толпе. Неизвестно, куда меня отнесет течение. В такой торжественный и ответственный момент ничего не увижу и ничего не услышу. А на деревьях, на заборах личных домов уже сидят мои сверстники.
И я принимаю единственно верное решение: лезть на забор. Направляюсь к тому, что ближе, пристраиваюсь рядом с молодыми ребятами. Стоять неудобно, ворота шатаются, можно упасть. Во дворе ходит нервный дядя, надо понимать, что хозяин дома, ругается, но не в состоянии ничего поделать. На него никто не обращает внимания.
Наконец-то я нормально устроился. Прямо передо мной на противоположной стороне улицы виднеется какое-то сооружение, покрытое белоснежным полотнищем. Догадываюсь, что это и есть памятник Семену Васильевичу.
Чуть слева от него, сбитая с досок и обитая красной тканью трибуна. С забора она вся как на ладони. Узнаю Петра Петровича Вершигору с пышной бородой. Торжественный, сияющий, но все-таки чем-то озабоченный. Он одет в черный костюм и черную рубашку.
Прямо у микрофонов занял место полный пожилой мужчина с двумя звездами Героя Советского Союза на груди. Догадываюсь, что это и есть командир соединения Сидор Артемович Ковпак.
Привлекла мое внимание в черной одежде женщина. На ее лице – печаль. Из-под легкой косынки виднеются пряди полностью белых волос. Это супруга комиссара Домникия Даниловна.
Вспоминаю слова Галины Васильевны: когда она узнала о смерти мужа и сына, через неделю ее волосы полностью покрылись сединой.
И памятник, и трибуна отгорожены от людей металлическим забором. И, несмотря на давку, за это ограждение никто не посмел переступить.
Наконец-то, человеческое море успокаивается. Начинается митинг, посвященный открытию бюста Герою Советского Союза Семену Васильевичу Рудневу.
Выступающие вспоминают комиссара  их жизни, говорят о нем высокие слова. Зрители поддерживают их бурными аплодисментами.
Под сплошное стоголосое эхо голосов почетные гости снимают белое полотнище. Перед участниками митинга предстает, как живой, бронзовый генерал. Вернее, его бюст. В военной фуражке, в гимнастерке с погонами генерала, со звездой Героя Советского Союза на груди.
Бюст установлен на квадратную колонну из красного гранита. Это он вошел в мою жизнь с детских лет, такой  дорогой человек.
Когда торжества закончились, ветераны направились к стоящим недалеко  автобусам, я слез с забора, надеясь найти Сашу и Вову. Толпа постепенно рассеивалась. Не знаю почему, но я пробрался к трибуне. Наверное, пытался поближе увидеть легендарных людей.
Меня окликнул Георгий Алексеевич.
– Ваня! Иди ко мне.
Я  заколебался.
– Иди-иди, не стесняйся.
Перепрыгнул через изгородь и оказался в маленьком кружке за памятником генералу.
– Знакомьтесь! – представил меня Учитель. – Это Ваня, мой ученик. Пишет прозу и изучает  боевой путь нашего соединения.
Пожал руку совершенно седой, очень опечаленной женщине.
– Домникия Даниловна, – представилась она.
– А это сын Семена Васильевича, – представил незнакомца Георгий Алексеевич. – Юрий Семенович.
Молодой,  в черной морской форме курсант Севастопольского морского училища задал несколько вопросов о жизни в городе.
Я начал ему рассказывать о литературной студии в нашей школе, встречах с Григорием Яковлевичем Базымою, но в это время подошел Петр Петрович Вершигора и забрал гостей с собою.

***
Открытие памятника комиссару оставило большой след у всех членов литературной студии. Одно ее заседание было посвящено С. В. Рудневу.
Мы с Сашей долгое время обсуждали это событие в отдельности. В первый раз увидели вживую Ковпака, Вершигору, жену Руднева, его младшего сына и других.
А главное – небезразличных людей. Любовью и преданностью светились их лица. Они помнили своего комиссара. Пришли на площадь Победы, чтобы почтить его память.



































ГЛАВА 4. Воинствующий командир

1.
Ковпак родился в поселке Котельва Полтавской губернии в 1887 году в бедной многодетной семье. У него были цыганские корни. Кроме Сидора Артемовича, в семье было еще три сестры и четверо братьев.
В 1898 году окончил церковно-приходскую школу. Его отдали «мальчиком» в магазин в еврейскую семью.
В 1908 – 1912 годах служил в армии, затем был чернорабочим в Саратове в речном порту и трамвайном депо.
В начале Первой мировой войны, в июле 1914 года, Ковпака мобилизовали в царскую армию. В 1916 году в составе 186-го Асландузского пехотного полка он участвовал в Брусиловском прорыве, прославился как отважный разведчик и был дважды награжден Георгиевским крестом!
В 1917 году Ковпак поддержал революцию, стал членом полкового комитета, в 1918 году вернулся в родную Котельву для установления советской власти. Там создал свой первый партизанский отряд, воевал против австро-германских оккупантов вместе с отрядами А. Я. Пархоменко. В Гражданскую войну он служил в составе 25-й Чапаевской дивизии, участвовал в разгроме белогвардейских войск под Гурьевом, а также в боях против войск Врангеля под Перекопом и в Крыму.
В 1921 – 1925 годах С.А. Ковпак работал помощником, а затем военным комиссаром в Токмаке, Геническе, Кривом Роге, Павлограде. С 1926 г. он находится на хозяйственной и партийной работе.
Такова краткая биография командира Сумского партизанского соединения. Мы с Сашей не нашли в ней ничего особенного. Он не сидел в тюрьме за идеи революции, не охранял Ленина на Финляндском вокзале, не строил крепость на Дальнем Востоке.
Когда в очередной раз, находясь в библиотеке, поинтересовались у Галины Васильевны образованием Ковпака, она ответила:
– Он окончил два класса церковно-приходской школы. Не занимался самообразованием. Знание грамматики у него на уровне учащегося начальных классов.
Уловив наш сомнительный взгляд, Галина Васильевна спросила:
– Вы сомневаетесь в моих словах?!
Быстро встала со стула. Порылась в ящиках стола. положила копию письма из ученической тетради
– Вот почитайте. Письмо Сидора Артемовича от 24.10.1942 года  матери медицинской сестры Нины Ляпиной о гибели ее дочери.
Несколько раз перечитывали письмо. Удивлялись, как могли назначить такого человека командиром.
– Ничего удивительного здесь нет, – объяснила нам Галина Васильевна. – У нас и сейчас многие практики возглавляют трудовые коллективы.

 

Образ безграмотного, грубого человека дополнялся поведением Сидора Артемовича. Так характеризовала его радистка Галина Бабий в информации в Украинский штаб партизанского движения (УШПР): «Тов. Ковпак очень и очень невыдержанный, грубый, некультурный, например: за то, что 4-й отдел прислал нам мыло, он нас с Яковлевой так грубо обозвал и назвал это контрреволюцией. Приходится мириться со всем. Здесь всем управляет и занимается Руднев.
Ковпак всегда обзывает всех дураками и ругает – и, по-моему, думает, что только и только он на что-нибудь способен, а больше никто ничего не понимает. Его очень трудно понять и трудно с ним о чем-нибудь поговорить, ничего не хочет понимать и если будет настаивать на чем-либо – прав, или неправ – будет ругаться и спорить до истерики».
Слова радистки дают командиру всестороннюю характеристику. Он очень невыдержанный, грубый, некультурный. Всегда обзывает всех дураками и ругает. Считает, что только он на что-нибудь способен. Больше никто ничего не понимает.
С ним невозможно о чем-нибудь поговорить. Он ничего не желает понимать. Если настаивает на чем-нибудь – хоть прав, хоть неправ – будет ругаться и спорить до истерики.
Если дает какое-нибудь распоряжение Ковпак, то только под диктовку или по совету Сыромолотного.
Он считает, что решение текущих дел ниже его достоинства. Если он занимается какими-либо вопросами, то только избирательно, что он считает нужным.
В соединении всем управляет и занимается комиссар. Он не только разрабатывает и совершает боевые операции, но и решает многочисленные актуальные вопросы деятельности формирования.
Ковпак на всем готовом только показывает свою власть: какой он всесильный, каждого может догнать его карающая рука, его решение – закон, последняя инстанция. Ему ничего не стоит кого-либо расстрелять.
В воспитательных целях Дед применял кнут и кулак. Кармен сообщала в УШПД: «Коваля (то есть Ковпака) все боятся как огня – потому что как выпьет, так может кого угодно отстегать кнутом. Кармен».
– Нет, подожди немного, – сказал он (Ковпак) сквозь зубы, подходя к старшине вплотную. – Ты думаешь, как тебе удалось обмануть несчастную женщину, то я тоже тебе поверю? Нет! Не на того нарвался! Я тебе покажу, сукин сын, как оскорблять хороших людей… и обманывать своих командиров!
И резко отвел правую руку назад, хотел было со всей силой ударить старшину в ухо.
Но комиссар вовремя перехватил руку Сидора Артемовича.
Старшина отпрянул и испуганно посмотрел на Ковпака».
П. Брайко, «Партизанский комиссар».
Петр Евсеевич Брайко родился в 1918 году в селе Митченки Бахмачского района Черниговской области. Украинец. В составе Сумского партизанского соединения воевал во Второй мировой войне. В 1944 году ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
Петр Евсеевич Брайко скончался в Москве 7 апреля 2018 года.
После войны занимался литературной деятельностью. Он первым на весь Советский Союз в газете "Правда" рассказал, что Руднева убили по приказу органов. Написал несколько книг о комиссаре. В том числе «Партизанский комиссар» и «Комиссар нашей жизни».
 «Словом, «мордобоем» заражены все – комсостав и политсостав, это вошло в практику как необходимое и заменяет все существующие методы воспитания. Перенято оно от Ковпака, бьющего морды бойцам до настоящего времени. 22.III.1943 искал кучера штаба по имени Васька, с палкой, чтобы побить, но тот скрылся. 10.IV. избил радиотехника Карасева, 9.IV. угрожал расстрелом метеорологу – Коху», – сообщал в УШПД капитан госбезопасности      Я. Коротков.
Ковпак считает ниже своего достоинства решать текущие вопросы по существу. Часто не понимает сложившуюся ситуацию. Когда капитан Коротков сказал: раз он в соединении не нужен, пусть руководство сообщит об этом Строкачу, Ковпак гневно прокричал в ответ: «Никому ничего сообщать я не буду, мое решение – закон».
А что же тогда оставалось делать Короткову? Постороннему человеку в незнакомом соединении! Это командира совершенно не волнует.
Из докладной записки бывшего политрука 5-й группы Сумского партизанского соединения Минаева начальнику УШПД т. Строкачу о состоянии соединения: «Пример: только что прибыли к нам в отряд радисты Клавдия и Галя. Галю оставили при штабе, а Клаву послали с рацией на боевое задание с группой роты по уничтожению десяти самолетов на одной железнодорожной станции.
При отдаче боевого приказа Клавочка просила у командира тов. Ковпака: мне, говорит, для рации нужна повозка, человек для установки рации, где взять? Командир тов. Ковпак закричал на нее: «Вам это не в Москве, найдите коня и человека», тогда как она совершенно никого не знает, к кому обратиться, чтобы была подвода и человек».
Ковпак угрожал личному составу расстрелом, в том числе уже упоминавшейся радистке Бабий: «Расстреляю, и Москва не узнает, за что».
«Борис все делал с самого начала и окончательно определив погоду, передавал радиограмму в Москву: «Нелетная». А к вечеру тучи рассеивались, в высоте вспыхивали гирлянды звезд. И так целую неделю: утро было пасмурным, иногда накрапал мелкий дождь, а потом небо прояснялось, и можно было ночью принять самолеты с Большой земли.
Дело в том, что на партизанском аэродроме ждали отправки в Москву несколько десятков тяжелораненых, нуждавшихся в немедленной помощи опытных врачей. И каждый день нелетной погоды стоил чьей-то жизни. Хоронили мы умерших от ран в соседнем сосняке. Тихо, без салютов закапывали в желтый песок. И, молча постояв над свежим гробом, расходились, проклиная в душе погоду и нашего метеоролога.
Через некоторое время чувствую, что тучи сгущаются уже не на небе, а над головой Бориса. И вот вызывает его Ковпак в штаб.
– Это почему же у тебя нелетная погода? – не смотря на Бориса, спрашивает Сидор Артемович.
– Так показывает наука, товарищ командир...
– А где ты учился этой науке и сколько?
– На курсах. Две недели...
– Вижу, – Дед закипает, готов вот-вот взорваться. Но все еще спокойно продолжает:
– Сколько тебе лет, ученый?
– Восемнадцать, – тихо отвечает тот, опустив голову.
Тут уже Ковпак вскакивает из-за стола и начинает бегать по штабной избе.
– Знаешь ли ты, что твои прогнозы загнали в гроб людей, которые, вылечившись, могли бы бить фашистскую нечисть?!
Он окончательно «разошелся», обвел всех взглядом, гневно закричал:
– Как можно было доверить судьбу отряда недоучке?
Собравшиеся, за исключением Бориса, знали: побуйствует Дед, покричит, сядет за стол, вытащит кисет с махоркой, скрутит огромную цигарку, затянется и успокоится.
Но в этот раз, выпуская огромные клубы дыма, Сидор Артемович долго не мог справиться с волнением. Он только глухо бросил:
– Иди! Еще раз ошибешься – расстреляю!»
С. Тутученко, «Люди, которых я знал».
После этого случая Руднев закрепил за Борисом для оказания помощи опытного партизана. Прогнозы  погоды в большинстве своем подтверждалось.
Когда нам с Сашей стали известны некоторые поступки Ковпака, мы стали догадываться о противоречиях командира и комиссара с начальником штаба. Поведение Деда и у нас вызывало множество вопросов.
Зачем тогда командир, если он не может дать текущее распоряжение. Капитан Коротков находился в ведении начальника УШПД тов. Строкача. Без связи с ним он не мог решить, как ему поступить дальше.
Радистка Клава также не могла решить сама вопросов, чтобы выполнить задачи, поставленные перед ней в соединении.
Мы впервые столкнулись с фактами, когда командир использовал для воспитания плеть и кулак.
Не поняли мы с Сашей угрозы командира расстрелять метеоролога Бориса. Парня восемнадцати лет, который всего два недели обучался своей специальности. Ему помогать было нужно, а не угрожать.

2
Дед вел себя нагло. Он считал, что успехи, которых добилось соединение – это его заслуга и только он на что-нибудь способен.
После награждения его "Золотой Звездой" Героя Советского Союза его самомнение увеличилось в несколько раз. Он по любому поводу устраивал скандалы, делал разборки, постоянно доказывал что-нибудь.
Во многих случаях он не способствовал положительному решению вопросов, а сеял раздор. Приходилось вмешиваться комиссару, начальнику штаба или другим командирам, чтобы в спокойной обстановке решить проблему.
В воспоминаниях «Люди с чистой совестью» П. П. Вершигора писал о командире: «Как всякий новатор, он иногда даже в ущерб делу впадал в резкость... Не раз надоел он нам своей придирчивостью…».
Интеллигенты Руднев и Базыма называли незнакомых людей на вы. Они не могли себе представить, как это можно отстегать человека кнутом или заехать ему в морду или в ухо. Считали такое поведение командира позором для соединения.
На замечания комиссара и начальника штаба по этому поводу Дед отвечал, что на этом держится дисциплина. Чтобы прекратить этот позор, Руднев и Базима подготовили приказ 200. Он получил у бойцов название "Приказ двести – расстрел на месте".
Он позволил резко повысить дисциплину, прекращал мародерство. Но Ковпак продолжал применять кнут и кулак. Видно, дело было не в дисциплине, а в характере Деда.
Говорил он суржиком, «скрашивая» свой язык отборным матом, в том числе в присутствии женщин.
Большинство бойцов и командный состав старались с ним не связываться. Когда брал «на грудь», вообще обходили его десятой дорогой.
Он бегал по соединению, указывал бойцам и командирам, поучал их.
Комиссар и начальник штаба ругали себя, что связались с ним. Совершенно пустым человеком, который к тому же пьет, постоянно ругается матом, устраивает скандалы. Но деваться было некуда. Хотя суд в Хабаровске оправдал Семена Васильевича, ведомство Берии оказывало ему политическое недоверие. Ему нельзя занимать первые должности. За ним осуществлялся постоянный надзор со стороны НКВД. Его «смотритель» Я. Г. Панин вместе с ним ушел в партизаны. Приходилось терпеть Ковпака.
Это была трагедия талантливого организатора, стратега партизанской войны в Украине. Чистого, справедливого, высокообразованного деятеля, до конца своей жизни остававшегося идеалистом. Он был вынужден подчиняться бестолковому, грубому, необразованному, скандальному старику, который вообразил, что он в соединении решает все.
После войны издавались книги-воспоминания о деятельности Сумского соединения. И только один автор не мог этого сделать сам – Ковпак. Все его книги – это литературные записи.
Сидор Артемович за год работы в горисполкоме привык руководить. Там все просто и ясно: требовать от руководителей трудовых коллективов выполнения плана. Тем же он занимался и в новых условиях, сражаясь в тылу врага. То есть, предпочитал  хозяйственные вопросы.
Все брали на себя Руднев и Базыма. Вот как описывали бой с двумя танками в Спадщанском лесу С. Ковпак, Е. Герасимов в книге «От Путивля до Карпат»: «Руднев точным выстрелом снял наблюдателя. Тот, как мешок, сполз в люк. Наши сразу оживились. Кто-то уже кричит «ура». Коля Шубин стреляет  из пистолета по броне танка. А я такие команды отдаю, будто у меня здесь в лесу и артиллерия, и минометы, и пехоты не меньше батальона.
– Батарея, огонь!
– Минометы, огонь!
– Первая рота – влево, вторая рота – вправо, заходи назад, окружай, приготовь гранаты!».
Этот эпизод показателен для Ковпака. Так он поступал всегда. Руднев и Базыма вели сражение непосредственно с танками и решили его результат. Дед то руководил несуществующими подразделениями, то, чтобы успокоить бойцов, топил баню.
Семен Васильевич требовал, чтобы командиры не находились на первой линии боя. Но сам же не соблюдал эти требования. Базыме поручали возглавить тот или иной участок. Только Ковпак придерживался требований комиссара. Он располагался вдали от передовой с охраной.
Зимой 1942  года партизаны дали большой бой фашистам. Встретили противника у села Веселое, тщательно продумав оборону. Базыма с вверенными ему подразделениями выполнял сложный маневр. Делал  видимость отступления, чтобы ударить по противнику с флангов. Руднев осуществлял оперативное руководство на передовой. Его тяжело ранило.
В книге «От Путивля до Карпат» С. Ковпак, Е. Герасимов пишут: «Первой нашей утратой был Руднев, получивший тяжелое ранение. На южной окраине он сам решил управлять огнем пулеметчиков, давал им направление ракетами, вылезая при этом, чтобы лучше видеть противника, на самые открытые места, под пули. В этом с ним вечно беда была: в бою держал себя так, как будто он всего один отвечает, где бы что ни случилось. Всегда приходилось опасаться за него. Но тут уже ничего нельзя было сделать: имело большое значение, когда такой опытный военный, как Руднев, появлялся в бою среди вчера еще гражданских людей, это очень подбадривало их. Поэтому в тяжелый момент Руднев иногда и ходил под пулями во весь рост, хотя сам же учил бойцов зря не высовываться, сердился, когда люди кичились храбростью.
В этом бою рану он получил страшную: пуля попала в лицо, зацепила язык, пробила челюсть и вышла ниже уха. Когда Радик и еще кто-то из бойцов несли его по селу с лицом, залитым кровью, думали, что мертв. Но он был в полном сознании, не выпускал из рук пистолет. Его уложили в доме санчасти. Наш партизанский врач Маевская и фельдшер Бобина едва остановили бьющую  из раны фонтаном кровь. Во время перевязки Семен Васильевич на несколько минут потерял сознание. Открыв глаза, он первым делом стал искать рукой свой парабеллум. Увидел его и попросил положить поближе к себе. Наверное, боялся попасть живым в руки врага. Боль он терпел адскую: небо, челюсть, язык – все разбито, говорить не мог, только кровь брызгала пузырями изо рта, а он все время пытался спросить, как идет бой, очень волновался, не обнаружили ли заранее нашу засаду. Перед боем он сказал: «Ну, товарищи, драться так, чтобы песни потом петь о селе Веселое», а самому в доме пришлось лежать. От этого он страдал, пожалуй, больше, чем от боли. Народ партизанский, очень отзывчивый к своим боевым товарищам, понимал его состояние, и всем хотелось позаботиться, чтобы комиссар их не волновался; при всяком случае обращались к нему, успокаивали, что все в порядке, все держатся хорошо. До конца боя продолжалось это беспокойство за комиссара, и люди бились так, как я еще не видел».
Ковпак в штабе, который находился в одном из крестьянских домов, осуществлял общее руководство, на безопасном расстоянии от боя.
Соединение проводило постоянные рейды. Обоз растягивался на несколько километров. Во главе колонны скакал на коне комиссар. Замыкал ее Базыма. Он подгонял отстающих. При переходе через мосты, железные дороги и другие препятствия, мчался туда и следил, чтобы все переправились через мост или прошли железнодорожный путь. В это время Ковпак спал в тачанке, находясь в середине колонны.
«У наших бойцов существовали приметы: если я хожу с автоматом – значит держи ушки на макушке, а если мой автомат лежит на тачанке – все в порядке, хотя и бой, но большой опасности нет. Иной раз они даже бегали посмотреть, где автомат командира: в руках у него или на тачанке».
С. Ковпак, Е. Герасимов, «От Путивля до Карпат»
Командир участвовал во всех заседаниях штаба, вносил свои замечания и предложения. Но перед тем как рассматривать ту или иную операцию, к ней тщательно готовились. В большинстве случаев идея исходила от Руднева. Штаб разрабатывал ее конкретно, только потом вносил на рассмотрение с Ковпаком, а затем с командирами подразделений. Сидор Артемович быстро усваивал чужие мысли. Уверенно повторял их как свои.
Он не вникал в ход партизанской борьбы. Никогда не являлся ее стратегом в силу своей ограниченности. Не только потому, что у него отсутствовало военное образование и опыт, и, наверное, даже желание.
Какой смысл ломать себе голову планами операций и боев. Лучше с умным видом повторить чужие мысли, ходить по расположению соединения и показывать, кто в нем командир.
Он не понимал сущность многих операций. Рассчитывал только на опыт комиссара и начальника штаба.
 
3.
Первая половина 1943 года поставила "тройку" в новые условия. Соединение оказалось под пристальным вниманием Москвы. С одной стороны, рос авторитет, с другой, в новых условиях это требовало более продуманного поведения первых командиров. Это касалось, в первую очередь, отношений с Украинским штабом партизанского движения. Базыма, всю жизнь проработавший в школе, справлялся со своими обязанностями успешно. К многочисленным документам, отправляемым в штаб, никаких замечаний не было. Его ставили в пример.
Руднев излагал свои мысли ясно и лаконично. Появились проблемы у Ковпака. Он продолжал свысока смотреть на деятельность других, не уставал возмущаться существующим положением дел. Свое возмущение выплескивал в УШПД.
Когда Рудневу и Базиме вручили ордена "Знак Почета", Ковпаку не давали проходу рядовые бойцы. Комиссар и начальник штаба сражались не за награды, но их тоже оскорбляла такая оценка их деятельности. Однажды Ковпак, доведенный до кипения замечаниями бойцов по этому поводу, заскочил в штаб, потребовал, чтобы ему вызвали радиста.
– Слушаю, товарищ командир! – козырнул шифровальщик Дмитрий Степанович Молчанов.
Ковпак приказал:
– Отправь радиограмму: «Москва, Кремль. Товарищ Сталин. Мой комиссар – боевой партизанский командир, а не доярка, чтобы награждать его орденом «Знак Почета». Ковпак».
Чтобы не видел командир, комиссар скрестил руки, то есть отдал приказ Молчанову радиограмму не отправлять.
 «Разве можно Главнокомандующему посылать такие радиограммы, – согласился с комиссаром Молчанов, – на которые он по-разному может отреагировать. Вместо конструктивных доводов Дед, по сути, обвинял Сталина в том, что комиссара наградили орденом, который чаще всего получали работники сельского хозяйства».
В ходе рейда на правобережную Украину Дед зазнался окончательно. Начал винить Украинский штаб партизанского движения. Причем делал это грубо, на повышенных тонах, не всегда обоснованно, в присутствии бойцов.
Из докладной записки капитана  Я. Короткова начальнику УШПД т. Строкачу о ситуации в Сумском партизанском соединении 16 апреля 1943 г.:
«Разговору моему в их штаб-квартире предшествовало возмущение Ковпака в рабочем штабе, куда из самолета был привезен груз. После того, как в одном из мешков были упакованы пакеты с надписью «Молодому партизану!», Ковпак, употребляя сами, что ни на есть грубые слова, в присутствии бойцов и хозяев дома, где находится штаб, выражал свое возмущение  Украинским штабом партизанского движения. и  Вами  как руководителем штаба. Здесь же Ковпак дал распоряжение своему заместителю из хозчасти Павловскому обратно запаковать пакеты в мешок и направить в Москву с надписью «Молодому партизану Строкачу от старых партизан». До этого, столь издевательского отношения Ковпака к высшим органам и ответственным лицам, была выражена солидарность присутствующих там бойцов. Сыромолотный находился там же, молчал, но добавил: «Зачем присылают бумагу, у нас есть лучшая, не такая, как в этих пакетах». Ковпак сказал: «Мы можем обеспечить Строкача, сколько он хочет, бумагой и конвертами, и не такими, как он послал...».
...Сыромолотный молчал, Ковпак, выходя из себя, бегал по комнате, за каждым словом употребляя мат, сказал: «Глупости, никто там никакие вопросы не согласовывает, человек у нас есть, занимающийся разведкой, пусть спрашивают, что им нужно, а не навязывают людей, которых нам не нужно, всяческое барахло присылают. Я разговаривал с т. Сталиным, и провожу директивы партии и правительства, там, в штабе, вредители сидят, творят контрреволюцию, за наш счет ордена получают, после войны снимать будем ордена, вместо тола шлют разный хлам в пакетах».
Такое отношение командира к Украинскому штабу обернулось тем, что в УШПД решили вызвать Ковпака в Москву и освободить его,  вместо него назначить Руднева. Вызов был произведен под предлогом обсуждения с Ковпаком ситуации на оккупированной территории и оперативных планов на весну-лето 1943 года. Командование соединения встретило инициативу Центра настороженно. Много упорства проявил Руднев. Совместно с Ковпаком он радировал в УШПР: «Вылет Ковпака считаем нецелесообразным. О состоянии тыла может доложить один Сыромолотный».
Руднев пишет письмо начальнику штаба Т. А. Строкачу, в котором выгораживает командира, берет ответственность за его грубые выпады на себя:
«Во-первых, шлю Вам сердечный и товарищеский привет и крепко, по-дружески жму Вашу руку.
Тов. Строкач, я знаю, что мы Вам часто портим нервы и кровь своими радиограммами, но я думаю, что Вы нас простите, так как Вы понимаете, что делаем это не из любви к этому искусству или из любой неприязни к Вам, а потому, что без тола и боеприпасов нам работать нельзя. Фрицы стали другими, забираются в дзоты и каменные постройки, а оттуда их выбивать гораздо труднее. Для нас боеприпасы играют огромную роль. Взрывчатки здесь вообще не достанешь, а без нее нельзя разрушить мост или уничтожить железнодорожную станцию.
Кроме того, нашу маневренность сковывают раненые. Вот почему наши радиограммы иногда бывают резкими. Мы хорошо знаем и понимаем Ваши трудности: погода и другие причины. Потому я решил Вам написать...».
Из письма начальника УШПД т. Строкача комиссару Сумского партизанского соединения С. В. Рудневу о трении во взаимоотношениях командования соединения с УШПД 22 марта 1943 г.:
«Уважаемый тов. Руднев!
Извините, что долго задержался с ответом на Ваше письмо, не было возможности передать его раньше.
Я очень рад был Вашему письму и доволен, что Вы понимаете трудности условий нашей работы, чего, к сожалению, не все хотят понять. Трудности в работе, должен Вам сказать, встречаются очень большие и подчас неразрешимые. Партизанские отряды, в том числе и Ваш отряд, не хотят этого понимать, ругают нас и все сваливают на то, что мы не хотим помочь и другое.
Подробно об этих трудностях писать я Вам не буду, скажу только одно, что партизанское движение на Украине выросло до небывалых до сих пор масштабов и в большинстве случаев активность боевых действий зависит от  предоставления партизанским отрядам помощи в боеприпасах и вооружении. Оказать же эту помощь при наличии достаточно ограниченных средств транспортировки не всегда удается так, как хочется мне или Вам. Кроме того, даже и то ограниченное количество самолетов, которое у нас есть, не всегда можно использовать по причине метеорологических условий. Одновременно Вам говорю, что для Вашего отряда помощь в предоставлении боеприпасов, вооружения, а также вывоз раненых предоставляется гораздо больше, чем другим отрядам.
 ...О взаимоотношениях Сидора Артемовича и Украинского штаба хочется написать вам пару товарищеских слов. Мне кажется, что эти отношения не вполне нормальны не потому, что Ковпак злой и недобрый человек, а потому, что натянутое, злостное отношение у Ковпака к Штабу кто-то в отряде намеренно или ненамеренно подогревает, искусственно создает его, что Вы, конечно, хорошо сами знаете, что не на пользу дела, а во вред ему. Таких явлений с другими отрядами не было и нет, особенно сейчас, помогаем, чем только можно помочь отрядам, и имеем со всеми отрядами и соединениями твердую, уверенную радиосвязь. Неудобно и не нам об этом с Вами говорить, кому легче и кому труднее работается в эти трудные для нашей Родины дни Отечественной войны, но признаюсь Вам откровенно, что у всех без исключения работников штаба, особенно тех, кто побывал в партизанских отрядах (а таких работников у нас немало) есть огромное желание пойти для работы в тыл – в партизанские отряды, и все они в один голос заявляют, что там работать легче и лучше. Вы не поймите меня, что я не представляю трудностей Вашей работы и боевой жизни. Я их хорошо понимаю и представляю, в каких тяжелых и всегда с риском для жизни условиях Вы работаете, но прошу Вас понять, что и здесь не бездельники, как некоторые у Вас пытаются представить работников штаба».
Рудневу удалось отстоять Ковпака.
На нашу с Сашей просьбу Учитель рассказал, что Ковпака хотели отстранить от руководства соединением. В УШПД хорошо знали его роль в деятельности соединения. Хотели все поставить на свои места. Чтобы соединение официально возглавил человек, который им командовал.
– Почему же Семен Васильевич боролся, чтобы не сместили Ковпака? – спросил Саша.
– А вы не догадываетесь? – в свою очередь задал нам вопрос Учитель. – Вы уже многое знаете.
– Догадываюсь, – сказал я. – Семен Васильевич знал, что органы не могли назначить его на должность командира.
– Правильно! – поддержал меня Георгий Алексеевич. – Все назначения согласовывались с органами НКВД. Они бы никогда не дали согласие, чтобы   соединение возглавил «враг народа».
– Почему командир так обиделся, увидев пакеты для молодых партизан? – спросил Саша.
– Потому, что это было выше его понимания. В партизанских формированиях сражалось много молодежи. Комсомольцы воспользовались самолетом, чтоб передать в тыл материалы для работы с молодежью. На полях было примечание: «Пакеты «Молодому партизану» переданы ЦК ВЛКСМ для всех партизанских отрядов…». Они включали в себя Устав ВЛКСМ и другие документы.
Георгий Алексеевич еще долго вспоминал те огненные годы, рассказывал нам о командировах и бойцах.

































Глава 5. В бою ни разу не видели
 
1
В Сумское соединение прибыл земляк Иван Константинович Сыромолотный. Он родился в крестьянской семье в селе Кочерги на Сумщине (по другим данным – в семье рабочего в городе Глухов). Трудовую деятельность начал в 15 лет. В 1924 – 1925 г. – председатель Кочергинского сельского комитета бедноты и председатель Кочергинского сельского совета, секретарь комсомольской ячейки села.
В 1925 – 1928 г. – в Красной Армии. С 1932 г. – заведующий отделом Изюмского городского комитета КП(б)У; заместитель начальника политического отдела Краснодонской машинно-тракторной станции; редактор районной газеты; член редакционной коллегии и заведующий отделом республиканской газеты «Коммунист».
В 1938 – феврале 1941 – директор Радиотелеграфного агентства Украины (РАТАУ).
В феврале – июле 1941 г. – 2-й секретарь Николаевского областного комитета КП(б)У.
С 1941 г. – в Красной Армии. С началом войны занимался организацией эвакуации, затем ушел в армию, служил начальником 8-го отдела Политуправления, членом Военного совета Южного фронта.
Позже (1942 – 1943 г.) его перевели на должность заместителя начальника Украинского штаба партизанского движения, который возглавлял комиссар госбезопасности Т. А. Строкач. В звании бригадного комиссара забросили во вражеский тыл для координации действий партизан
В 1943 – 1945 г. – член Военного совета 5-й гвардейской танковой армии по вопросам снабжения.
После окончания войны работал заместителем отдела печати Управления пропаганды и агитации ЦК КП(б)У; заведующим сектором печати отдела пропаганды и агитации ЦК КП(б) У. В 1950 – 1960 г. – директор Радиотелеграфного агентства Украины (РАТАУ). В 1957 – 1959 гг. – председатель Организационного бюро Союза журналистов Украины. В 1959 – 1961 гг. – председатель правления Союза журналистов Украины. В 1965-1969 г. – в аппарате Президиума Верховного Совета УССР.
Потом – на пенсии в Киеве. Похоронен на Байковом кладбище.
В 1942-1943 годах, как заместителя начальника штаба УШПД, Сиромолотного направили в тыл врага координировать партизанское движение в Украине. Свою деятельность высокий представитель начал в соединении А. Н. Сабурова.
Он был человеком способным и энергичным, но в то же время амбициозным, завистливым и неуравновешенным. Личные качества не позволили Сыромолотному принести пользу на таком ответственном участке.
Он использовал свой высокий пост для двух целей: для карьерного роста и получения наград. Ни в соединении А. Н. Сабурова, ни потом у сумчан его ни разу не видели в бою.
Генерала Сабурова он величал авантюристом, требовал отстранить от командования и назначить себя самого. Свои личные цели скрывал за высокими идеями. Вот как он излагал свою позицию.
Из письма представителя ЦК КП(б) У И. К. Сыромолотного начальнику УШПД                Т. А. Строкачу о пребывании в соединении  партизанских отрядов Украины под командованием А. Н. Сабурова 23 марта 1943 г.
«Здравствуй, Тимофей Амвросиевич!
Не знаю, что ты знаешь о т. Сабурове. Его отряды расползлись по многим местам, не прекращая мародерства самого дикого. Своим поведением он дискредитирует большое поручение товарища Сталина. Зря меня Вы не послушали перед рейдом. Не нужно было Сабурова посылать в рейд. Его соединения нет, не существует кроме отряда им. 24-й годовщины Октября и части отряда Эсманского района – Иванова».
Из письма представителя ЦК КП(б) У  И. К. Сыромолотного начальнику штаба УШПД         Т. А. Строкачу о состоянии соединения объединенных партизанских отрядов Украины под командованием А. Н. Сабурова 27 января 1943 г.: «Сабурова крепко немец пощипал, многих людей его отряда нет до сих пор. Часть раненых и обоза бросил противнику, пушки зарыли в землю. У него много власти, но мало ума. По содержанию его отряд близок к банде. Народ от его отряда убегает так же, как и от немцев, в лес. Мародерству нет предела».
Из письма представителя ЦК КП(б) У И. К. Сыромолотного начальнику штаба УШПД          Т. А. Строкачу 24 октября 1942 г.: «... о Сабурове прямо скажу – проходимец, авантюрист, опасный человек... Я здесь встретил миллион жалоб на него и жуткую характеристику.
Во-первых, он представился здесь заместителем наркома внутренних дел УССР. Во-вторых, использовал право в своих интересах и присваивал чужое за свое. В-третьих, он отчаянно, в борьбе за существование, нападал на отряды и брал людей к себе кто ему нравился и самое дерзкое – он установки товарища Сталина о рейде присвоил себе, считал своей идеей, своим высказыванием на приеме и так информировал народ свой и меня по приезду. Это пошатнуло веру в возможность проведения рейда. И когда я приехал, то он сам, а больше Куманек, очень осторожно выразили нереальность проведения рейда».
При таком отношении к командиру и к самому соединению Сиромолотный не мог принести в своей должности никакой пользы. Он сеял только раздор в коллективе. Главной своей целью считал: сместить А. Н. Сабурова с занимаемой должности и занять его место. Но это ему не удалось. Командир соединения при поддержке личного состава избавился от  скандального представителя из Москвы.

2
Поэтому сначала в Сумском соединении партизанских отрядов он держался скромно. Пытался установить хорошие отношения с командирами. В первую очередь, с Ковпаком и Рудневым.
Но так продолжалось недолго. Вскоре Сыромолотный снова показал свое истинное лицо: потребовал от Ковпака уволить комиссара с должности, назначить на это место его. Свое поведение мотивировал тем, что Семен Васильевич "враг народа". Не может занимать высокую  должность.
Командир выслушал эти слова молча. Никак не отреагировал. Но лихие разведчики Федор Мычка и Дмитрий Черемушкин, узнав об этом, заскочили в штаб и приставили к виску представителя из Москвы пистолет. Вот как вспоминал разведчик Ф. Мычка: «Это было в Белоруссии ранней весной. Мы с Черемушкиным возвращались из дальней разведки. Прошли заставы и на поляне увидели Николая Политуху. Он сидел на траве, повесив голову и шатаясь, как пьяный. Увидев нас, Политуха вдруг заплакал.
– Беда, ребята! Пока вас не было, до переворота дошло. Какой-то Сыромолотный, представитель из Москвы, подкоп под комиссара начал. Ковпака дураком обозвал, что допустил «врага народа» в комиссары... Сыромолотный сказал Павловскому, чтобы командование отрядом брал на себя, а он станет комиссаром.
Дальше мы уже не слушали. Мы побежали в штаб, дежурного отбросили в сторону и ворвались в штаб, как шальные. Ковпак повел на нас глазами и отвернулся, продолжая крутить цигарку. Руднев стоял к нам спиной, барабаня по столу, и не повернулся, а какой-то гладкий дядька в военном разлегся на скамейке и читал газету. Мы поняли, что это и есть Сыромолотный. Я подскочил к нему, схватил за петли, рванул со скамейки и так тряхнул, что он застучал зубами.
– У нас комиссар один и другому не бывать! – закричал я не своим голосом, а Черемушкин приставил к его рту дуло пистолета и сказал громко:
– Сейчас мы поднимем отряд и ты скажешь, что комиссар «враг народа». И мы расстреляем тебя из двух тысяч стволов!
Сыромолотный побелел, как полотно, и стал медленно оседать, испортив воздух. И эта слякоть захотела стать комиссаром!? Я выругался. Тут подошел комиссар, положил нам руки на плечи и сказал:
– Успокойтесь, товарищи... Все уже устроилось, все нормально. Проинформируйте о разведке».
Сыромолотный испугался. На время Руднева оставил в покое. Но потом пошел дальше. Начал распространять о комиссаре разные слухи, связанные с его прошлым.
Когда мы с Сашей узнали эти факты, обратились к Учителю, чтобы он нам разъяснил поведение Сыромолотного. Почему, несмотря на угрозы разведчиков Мычки и Черемушкина, он не прекратил преследование комиссара.
Георгия Алексеевича отыскали на строительстве новой школы №2. Рядом с нашей старинной школой уже выросло помещение из красного кирпича.
Учитель хотел переговорить с Базымой, но его в то время не застал на объекте. Встретились с ним возле школы. Он возвращался в свой кабинет. В осеннем пальто и темной фетровой шляпе.
Поздоровался с нами. Узнав, что у нас есть к нему вопросы,  предложил прогуляться. Мы пошли в сторону реки на Городок, где плакала Ефросинья Ярославна.
Саша спросил:
– Почему после угроз разведчиков, что они поднимут на ноги все соединение, Сыромолотный продолжил свое черное дело?
Учитель остановился. Долго смотрел в сторону Спадщанского леса. Наконец,  сказал:
– Этому, наверное, было две причины. Представитель и командир долго общались наедине. Сыромолотный получал от Ковпака молчаливое одобрение своим действиям. Это, во-первых. Во-вторых. Он очернил Семена Васильевича перед НКВД. Ходили разговоры: комиссаром интересовался сам Л. П. Берия.
– Это ведь не значило, что нужно убивать невинного мужчину? – снова спросил Саша.
– В 1943 году советские войска совершили необратимый переворот в войне. Власти уже тогда думали, как сохранить свои позиции в мирное время, защититься от тех, кто показал себя в боях. Непонятные вещи происходили с командующими, у которых было клеймо «врагов народа».  Те, командиры и бойцы, которые в разговорах или письмах выражали  недовольство властью, на долгие годы шли рубить тайгу. Сыромолотный получил от органов полную поддержку. Вплоть до уничтожения комиссара.
Георгий Алексеевич отметил, что мы взялись за  сложную задачу. Сейчас те, кто причастен к уничтожению Семена Васильевича, затирают следы своего преступления. Делают все, чтобы мы, послевоенное поколение, меньше о нем знали.
– Теперь вы не будете писать, как Володя Слуцкий. Войну, как и нашу мирную жизнь, невозможно загнать в простые схемы. Все было и есть намного сложнее, – подвел итог своей беседы Учитель.
После разговора с Учителем нам с Сашей стало понятно дальнейшее поведение Сыромолотного по отношению к комиссару Рудневу. Уже в то время велись конкретные разговоры о его уничтожении.
Очевидно, после  разговоров с Ковпаком и консультаций с органами представитель из Москвы стал вести себя еще наглее.
Уговаривал «убрать Руднева совсем» извозчика комиссара Якова Мазуренко. Тот отказался и обо всем рассказал Семену Васильевичу.  Не удалось Сыромолотному склонить на подлое убийство и политрука 13 роты Ивана Ковалева. Намерения представителя УШПД стали достоянием всего соединения.
Весь личный состав пришел в штаб, требуя выдать Сыромолотного.
– Расстрелять! Немедленно! – звучало в толпе.
Бойцы встали горой за любимого комиссара. «Этому подлому человеку не место среди честных граждан. Его ни разу не видели в бою. Он добивается только должностей и наград!» – кричали бойцы.
К возмущенным партизанам вышел комиссар и долго их успокаивал. Он обещал рассмотреть поведение Сыромолотного в партийной организации. Этим практически его спас.
Все это происходило в присутствии и с участием командира Ковпака. У Деда намерения Сыромолотного не вызвали никаких возражений. Раз Рудневу нельзя быть его заместителем, значит, так и надо.
Он с присущей ему резкостью и грубостью не поставил на место Сыромолотного, когда тот потребовал освобождения Руднева. Не дал радиограмму Сталину, чтобы отстали от комиссара. Он не враг народа, а патриот Родины, пролил за нее кровь.
Командир остался в стороне, когда стало известно, что представитель подговаривал бойцов уничтожить комиссара. Не вмешивался в конфликт. Ведь события складывались в его пользу. Наезжали на комиссара, а не на него.
Всю жизнь Семена Васильевича перечеркнуло клеймо «врага народа», хотя он был ни в чем не виноват. А встреча с Сыромолотным привела к трагедии.
В соединении находились группы НКВД, «смотритель» за комиссаром Я. Г. Паниным. Но никто не видел в действиях комиссара никаких преступлений. Напротив, весь личный состав считал, что благодаря Семену Васильевичу они добивались победы.
Высокий представитель, который и ногтя Семена Васильевича не стоил, первым стал обвинять комиссара: как был он «врагом народа», так им и остался. Обвинял не по идейным соображениям, не по нанесенным Семеном Васильевичем злодеяниям, которых тот не совершал. Хотел занять его должность.

3
Вот как информировал УШПД капитан Я. Коротков: «В лице Сиромолотного я видел там, в тылу противника, как хвастуна, так и несерьезного и лукавого человека, который вместо того, чтобы вместе с командованием устранять все непорядки в соединении, он сжился с командованием, поощрял все безобразия и, хуже того, сам лично проявлял безобразия, свидетелем которых я лично был. Вот несколько фактов:
«7.4.43 г. в селе Аревичи в столовой, будучи в нетрезвом состоянии, в присутствии Павловского, кучера штабной столовой по имени Феня и двух женщин-хозяек дома, где находится столовая, – обрушился на помощника начальника штаба Войцеховича, обедавшего там, обзывая его самими что ни на есть скверными словами. И в заключение обещал по приезде в Москву снять с него награду – медаль, и не допустить к следующей награде, к которой якобы он представлен. Войцехович – хороший работник, на нем держатся все планы операций.
08.IV.43 г. в нетрезвом виде прикладом автомата избил бойца Мазуренко Якова, работающего кучером на тачанке комиссара Руднева, на ней же ездил и Сыромолотный.
По заявлению Мазуренко, избитый был за то, что он не соглашался с Сыромолотным по вопросу, что Руднев «враг народа». Об этом рассказал Мазуренко, которого после побоев Сыромолотный сбросил в поле с повозки. После в нетрезвом состоянии шел по улице и кричал в присутствии населения села Аревичи, обзывал многих бойцов и самого Руднева. Этот случай стал достоянием всего соединения.
Что этот факт имел место и именно на почве спора о Рудневе, подтверждает тов. Солоид и комиссар соединения тов. Федорова тов. Дружинин.
Фактами, подтверждающими хвастовство Сыромолотного, что только он делает полезные дела, а все остальные, даже члены правительства, ничего полезного не делают, есть следующее:
 «1. Прочитав газету "Правда" за 9.IV.43 г., где была статья о вручении орденов т. т. Спиваку, Корнийцу, Старченко и другим, в присутствии ряда бойцов в штабе соединения начал выражать недовольство: "Вот видите, люди ни дня не были в тылу противника и получили ордена, безобразие, а сколько я с ним, Старченко, скандалил в отношении автомашин, никогда даже не способствовал».
Что это за автомашины, когда и где он скандалил с тов. Старченко, я не понял со слов Сыромолотного.
2. Когда прибыл в соединение Ковпака радиотехник Карасев, Сыромолотному от тов. Спивака передал привет, Сыромолотный иронически ответил: «А что там Спивак полезное делает?».
Об этом, характеризуя с отрицательной стороны Сыромолотного, говорил мне беспартийный Карасев, в присутствии ряда радистов, он же – Карасев, и радисты Бабий и Яковлева говорили о ряде других негативных фактов о Сыромолотном, я их не помню.
Начальник радиоузла соединения Галина Бабий уже писала в УШПД, что «это человек, который всех без исключения  поливает грязью и только о себе непревзойденного мнения».
Все вышеизложенные факты явились случайно достоянием для меня, если провести проверку деятельности Сыромолотного во время пребывания в соединении Ковпака, безусловно, их будет достаточно, о них знают упомянутые мной выше радисты, радист Дубинский Борис, помощник начальника штаба Войцехович, работник штаба Тутученко и другие».
В этих условиях Ковпак начал ходатайствовать, чтобы Сыромолотного наградили. То есть перекинулся на сторону человека, который стоял ближе к власти. С помощью которого можно убрать конкурента. Действовал только по указанию или совету представителя, вместо того, чтобы добиваться его наказания за попытки убить его боевого товарища.
Из протокола заседания партбюро Путивльского партизанского отряда Сумского соединения о высказываниях представителя ЦК КП(б)У I. Сыромолотного в отношении комиссара соединения С. Руднева 10 апреля 1943 г.:
«Присутствуют: члены партбюро: Панин Я. Г., Коренев О. И., Павловский М. И.
Приглашены: Сыромолотный И. К., Руднев С. В., Мазуренко Я. И, Ковалев И. Ф.
Слушали:
Устное заявление кандидата в члены ВКП(б) т. Мазуренко Якова Ильича, в партизанском отряде с 10 февраля 1942 г., в последнее время с октября 1942 г. был ездовым т. Сыромолотного И. К.
Тов. Мазуренко Я. И. рассказал: 4 апреля во время движения отряда к переправе через р. Припять Сыромолотный И. К. мне заявил следующее: «Яков, чего Вы терпите эту сволочь, комиссара Руднева С. В., это враг народа, его нужно убрать».
Заявление т. Ковалева Ивана Федоровича (политрук разведроты, в отряде с марта 1942 г.), последний рассказал: «5 апреля в компании по выпивке присутствовал бригадный комиссар т. Сыромолотный И. К., и когда он был уже захмелевший, сообщил мне строго по секрету следующее, вот его слова: «Хорошие у вас в отряде люди, а вот комиссар ваш Руднев – враг, в мирное время он сидел в тюрьме, нужно было его убрать совсем. Он в отряде снискал и завоевал легкую славу за счет дел боевых ребят. Командир у вас Ковпак – это золото, а комиссар враг, был врагом и остался».
Я пытался успокоить т. Сыромолотного, чтобы не слышали другие, однако он категорически отверг мои уговоры, заявив: «Кого ты уговариваешь? Что ты думаешь, я пьяный? Нет, я это заявлю в любое время».
Вопрос к тов. Сыромолотному И.К.
Панин – Что вы можете сказать в ответ на заявление данных товарищей?
Сыромолотный – То, что сказал Мазуренко Я. И., я возражаю, не могло этого быть. То, что сказал т. Ковалев И. Ф., могло быть, что я, будучи пьяным, мог сказать, так как  несколько дней до этого мы с Рудневым C. B. крепко поругались, он обозвал меня дураком в присутствии посторонних лиц, я в свою очередь наговорил ему колкостей. Его поведением по отношению ко мне я был очень расстроен, поэтому, являясь пьяным, при сгущении красок я мог сказать то, о чем рассказал здесь т. Ковалев.
После объяснения т. Сыромолотного И. К. т. Мазуренко Я. И. еще раз подтвердил свое заявление.
Постановили:
Поведение Сыромолотного И. К. по отношению к комиссару группы партизанских отрядов Сумской области т. Руднева С. В. крайне возмутительно, недостойно не только члена ЦК КП(б)У, но и недостойно рядового члена партии. Это возмутительное поведение стало известно многим членам партии и беспартийным бойцам нашего отряда, возмущенным и требовавшим не отпускать Сыромолотного в Москву и расстрелять.
Только благодаря принятым мерам партбюро эта катастрофа была предотвращена, кроме этого, весь Путивльский отряд во главе с Ковпаком и Рудневым был занят на операции по разгрому Брагинского гарнизона фашистов, что позволило Сыромолотному безнаказанно улететь.
Исходя из этого, партбюро Путивльского партизанского отряда считает необходимым сообщить ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б) У о поведении члена ЦК КП(б) У Сыромолотного И. К. и о решении просит довести до сведения партбюро Путивльского партизанского отряда для объявления парторганизации отряда.
Секретарь партбюро Путивльского партизанского отряда: Панин Я.Г.
 Члены: Корнеев, Павловский».

4
Поведение высокого представителя рассмотрело партбюро и дало ему отрицательную оценку. Протокол был направлен в ЦК партии Украины. «Это возмутительное поведение стало известно многим членам партии и беспартийным бойцам нашего отряда, которые были возмущены и требовали не отпускать Сыромолотного в Москву и расстрелять». «Только благодаря принятым мерам партбюро эта катастрофа была предотвращена».
Напряжение среди бойцов было очень велико, ненависть к Сыромолотному выплескивалась через край. Его хотели расстрелять.
Пришлось ему убегать из соединения, когда личный состав был занят на операции по разгрому фашистов. В Москве его ждали также не очень приятные вещи.
В УШПД был заслушан его отчет о пребывании в тылу врага. Вместо того, чтобы координировать и направлять деятельность партизанских формирований, выполнять требования штаба, Сыромолотный плел интриги, пытался решить свои личные вопросы.
В соединении А. Н. Сабурова лишились скандального представителя из Москвы. Обосновавшись у сумчан, стал и там плести интриги, вбивать клин между командиром и комиссаром, конфликтовать с Вершигорой, Как отметил Т. А. Строкач, «встал на путь систематического противопоставления командования соединения Украинскому штабу».
УШПД признал деятельность И. К. Сыромолотного в тылу врага неудовлетворительной. Его уволили от обязанностей заместителя начальника штаба. Он остался ни с чем. Не мог бы занимать должность такого уровня.
Оставался только один выход: продолжать использовать «врага народа» С. В. Руднева. В НКВД его встретили благосклонно. Прислушались к его обвинениям в адрес комиссара. Ведомство уже начало зачистку неугодных властям военных.
И. К. Сыромолотного направили на должность члена военного совета в 5-ю гвардейскую танковую армию, где он продержался до Победы.
Чтобы защитить комиссара от посягательств Сыромолотного, нужно трубить во все концы: в ЦК партии, в партизанский штаб,  Главнокомандующему,  Берии. Но кто это будет делать? Ковпак? Он занят только собой. Понимает, что у него появилась возможность избавиться от конкурента в лице Руднева.
Штаб соединения ни Деду, ни представителю не указ. С заместителем Ковпака по разведке Петром Петровичем Вершигорой у Сыромолотного также возникают конфликты по отношению к комиссару. Он резко ставит представителя на место. Но тот избегает с ним разговоров.
 Рядовые бойцы также бьют тревогу. Сохранилось письмо погибшего впоследствии политрука роты разведки И. Ф. Ковалева начальнику Украинского штаба партизанского движения Т. А. Строкачу, в котором он дословно процитировал заявление Сыромолотного: «Руднев был и остается «врагом народа». Его нужно убрать. Если его здесь не уберут, я его вызову в Москву и уберу там».
Семен Васильевич понимал, чем это может обернуться для него. Он принимает отчаянные попытки, чтобы сгладить свои отношения с Сыромолотным. От этих отношений напрямую зависит его судьба. Если удастся изменить мнение о нем Сыромолотного, значит, он будет жить. Если не удастся, тот представит его НКВД в самом плохом свете.
На Ковпака рассчитывать не приходится. Он сдал его с потрохами. Полностью перекинулся на сторону представителя из Москвы.
Семен Васильевич принимает участие в ходатайствах, чтобы Сыромолотного наградили орденом, защищает перед Украинским штабом партизанского движения. 











































РАЗДЕЛ 4. Карпатская трагедия

1
В Карпатском рейде отношения между командиром и комиссаром обострились. Перед бегством Сыромолотного в Москву они с Ковпаком решили вопрос о его судьбе до конца.
Уже на Прикарпатье Дед начал показывать комиссару, кто в соединении командир.
По прибытии 12.06. 1943 года со спецзаданием группы радиста ЦК КП(б) У, впоследствии полковника КГБ Николая Смирнова, Ковпак получил от него приказ: способствовать ликвидации комиссара. Понимал, что ему спустя некоторое время придется действовать самостоятельно. Настало время убирать комиссара с дороги.
Дед завидовал ему. Он хотел не только наград, но и уважения всего личного состава, такой веры в него бойцов, как Руднев. Он не виноват, что органы решили убрать комиссара. Сама судьба дает ему возможность избавиться от конкурента.
Когда Семена Васильевича не стало, Загорский направил в УШПД  радиограмму: Руднев не известно где, связь с ним не установлена. Ковпак мер к розыску Руднева не принял. Виноват в гибели Руднева Ковпак... В Ковпака не верят, группа разложилась... Судя по немецкой открытке, Руднев убит... он был ранен в голову и в ногу...».
Из радиограммы Загорского первому секретарю ЦК КП(б) У Н. Хрущеву и начальнику УШПД Т. Строкачу о гибели комиссара Сумского партизанского соединения С. Руднева 27 августа 1943 г.:
 «По данным бойца Глуховского партизанского отряда стало известно, что комиссар части Семен Васильевич Руднев 5 августа во время боя у города Делятин был ранен в ногу и руку. Посланная мной группа бойцов второго батальона для выезда в часть, на месте ранения не нашла ни Руднева, ни бойцов, и принятые меры розыска до сих пор положительных результатов не дали.
 Ковпак не принимал мер потому, что поссорился с ним и хотел его гибели.
20 августа командир минеров Терехов сообщил, что Ковпак о Рудневе сказал: «Одним крахобором стало меньше».
С Рудневым подло расправилось. Дед и Сыромолотный, присылавший ему  «радиоприветы», не понимали одного: Ковпак без комиссара никто. Пустое место. Все в соединении держалось только на Рудневе.
Ковпак совершенно не понимал ту обстановку, которая сложилась в то время в Западной Украине, как не понимал многое, что делал комиссар. Украинские патриоты в составе ОУН-УПА вели борьбу не только с фашистами, но и с коммунистами. От того, как поведут себя красные партизаны, будет зависеть, с кем они будут воевать: с немцами или со своим народом.
«В результате короткой схватки были убиты двадцать бандеровцев и взяты тридцать пленных, в том числе трое раненых. Возмущенный зверским нападением бандеровцев на наших раненых, Ковпак решил всех этих пленных расстрелять. Но Руднев, который всегда считался с мнением командира, на этот раз воспротивился его решению:
– Нельзя их расстреливать, политически неверно! – сказал комиссар. – Это простые люди, обманутые нашим общим врагом!
В спешке командиру и комиссару сейчас некогда было разбираться по этому поводу. Разговор был отложен до днёвки. Однако на отдыхе разговор у них о судьбе пленных произошел «на басах»: каждый возбужденно отстаивал свою точку зрения. И каждый был по-своему прав. Но Руднев оказался правее.
Скромный в оценке собственного личного достоинства и поступков, комиссар умел видеть в жизни самое главное, решающее, важное для народа в целом. И в таких случаях непоколебимо отстаивал свою точку зрения».
П. Брайко, «Партизанский комиссар».
Ковпак не смог аналитически проанализировать обстановку. Еще в Брянских лесах и в Полесье, когда стало ясно, что советский строй вернется и придется отвечать перед властью за свое личное участие в войне, люди потянулись к партизанам. Были среди них и казачки, и полицаи. Ковпак решал таких стрелять. Для него все было ясно. Они предатели Родины и должны понести наказание.
Но Руднев считал, что у человека могут складываться разные обстоятельства. Если он хочет воевать за Родину, нужно предоставить ему такую возможность.
Впоследствии многие такие люди показали себя прекрасными бойцами.
Среди них Федя Мычка, который воевал в Красной Армии, попал в окружение, вернулся в свою деревню в Путивльском районе и был завербован в полицейские. Командир хотел его расстрелять, но комиссар не дал этого сделать. Через некоторое время Мычка стал лучшим в соединении разведчиком, был награжден орденом Ленина и стал ординарцем Ковпака.
«Ковпак тогда крепко разозлился и приказал меня расстрелять. Но тут вошел Колька Бардаков из Катани. Он уже был разведчиком у Ковпака, а ребятами мы гуляли вместе, и он меня выручил. Потом Руднев пришел. Расспросил, где воевал, где попал в оцепление, как и когда вышел. Он мне сразу понравился. Был военным, при ордене, говорил спокойно, внимательно слушал и, кажется, видел насквозь. Я ему изложил все, как на духу, и он спросил меня в упор: «За Советскую Родину готов биться?».
Я ответил: «Хоть сейчас. Я за нее уже дрался, но командир наш трусом оказался».
Руднев повернулся к Ковпаку.
– Этот парень будет хорошим бойцом. Поверим ему. Многие уходят в полицию по принуждению. Надо провести среди них разъяснительную работу. У них есть оружие, а оно нужно нам, как воздух.
Так я остался в отряде. Руднев для меня стал особенным человеком. Он поверил в меня, и я готов был выполнить любую его задачу. И каждый из нас. Мы шли за ним в огонь и воду, на мучения и смерть».
В. Воробей, газета «Путивльские ведомости».
Покойная украинская журналистка Вера Николаевна Воробей – уроженка села Ротовки Путивльского района, землячка Руднева. Она еще до войны знала и Семена Васильевича, и его старшего сына Радия, с которым училась в средней школе.
После войны Вера Воробей окончила факультет журналистики Киевского государственного университета имени Т. Г. Шевченко. Она написала ряд статей в путивльскую районную газету «Путивльские ведомости». Как и П. Е. Брайко, отстаивала версию, что С. В. Руднева убили по указанию ведомства Берии.

***
В Западной Украине была очень сложная обстановка. Жители воспринимали красных партизан как бандитов, встречали их не хлебом-солью, а выстрелами. Война с немцами могла перерасти в братоубийственную войну с украинцами, чего ни в коем случае нельзя было допустить.
Руднев разобрался во всем, выработал систему, как следует действовать: не воевать друг с другом, а пропускать друг друга. Этого никак не мог понять Ковпак. Он считал, что в соединении достаточно сил, чтобы подавить группы ОУН-УПА. Этими действиями он настроил бы против партизан всю Западную Украину.
 «25 июня 1943 г. Сегодня весь день все соединение находится в боевой готовности, так как националистическое гнездо мы расшевелили, они бегают и натыкаются на наши посты и заслоны. Нам сегодня нужно форсировать реку Горынь, переправ нет, за исключением Яновой Долины, но там немецкий гарнизон, драться невыгодно, по лесным дорогам большие завалы и мост хорошо укреплен. Решили делать наплавной мост через р. Горынь между селами Корчин-Сдвижже, но националисты, человек 500, заняли Сдвижже и заявили, что переправу строить не дадут. Ковпак решил, если так, то дать бой и снести это село, чему я решительно возразил; это просто и не нужно большого ума, но жертвы с одной и другой стороны, жертвы мирного населения, детей и женщин. Кроме того, это на руку немцам, которые хотели бы руками партизан задушить националистов, и наоборот. Кроме этого, это сражение с националистами будет верхушкой этой наволочи хорошо использовано, как они это и делают в агитации среди населения, что партизаны их враги, и эхо этого боя разлетится на сотни километров. Я решил пойти на дипломатические переговоры, написали письмо и послали его с девушкой, тон письма мирный. Мы просим не препятствовать проходу. Наша цель общая – бить немцев, а если будут препятствовать, будем бить. На это письмо получили ответ грубо, что не допустим, будем драться. Ковпак снова разозлился, предложил немедленно применить артиллерию и смести это село с лица земли. Я заявил, что на это не пойду, согласен вести бой с немцами за мост в Яновой Долине, хотя с тактической точки зрения бой держать с немцами невыгодно, все преимущество на их стороне. Я решил еще попробовать – добиться мирным путем, без потасовки построить переправу. Послали 4 роты на берег, поставили пулеметы и пушки, стали строить переправу, но националисты заняли оборону и заявили, что все умрем, а не пропустим. Местность была в их пользу. Я решаю послать командира разведки 2-го батальона, который хорошо говорил по-украински, тов. Шумейко, без оружия, а 2-й батальон подтащили к реке. Националисты несколько раз стреляли, пытались спровоцировать бой, но с нашей стороны была полная выдержка. Наш посланник был принят в штабе националистов, по нашим условиям пропуска поставили свои условия: вернуть пленных и раненых, тогда будут разговаривать. Пленные и раненые уже были на берегу, и мы их передали. Они задали вопрос о прекращении агитации. Шумейко отверг и еще ряд вопросов, и только в 3 часа 26 июня закончились переговоры. Они дали согласие не чинить препятствия строить переправу и переправить часть. В 3 часа переправили 2-й батальон на левый берег для  обеспечения переправы.
К 6 часам переправа, наплавной мост через реку, был готов, длиной 35 метров. Националисты к моменту нашей переправы из села ушли, боялись нашего нападения, но характерно, что они не имели представления о численности нашего соединения. В 6 часов часть стала переправляться, и к 7 часам закончили переправу. Наша дипломатия окончилась победой без крови. Население впервые осталось на месте и высыпало на улицу. Это была колоссальная политическая победа, которая показала, что между советскими партизанами и украинским народом есть единство и одна цель, цель уничтожить фашизм.
Население, видевшее наше вооружение и численность, пришло в восторг, были слышны восхищенные слова: вот так партизанка. Наши бойцы раздавали листовки. Этот успех пришел тяжело, особенно лично для меня, две ночи не спал, два дня почти не ел, и когда встал вопрос, как брать переправу, то с Ковпаком разошлись, он настаивал брать с боем, разгромить деревню, я был против, стоя за мирное решение вопроса, так как бой затянется, будут жертвы и особенно среди мирного населения, и этим сражением мы только дадим козырь в руки немцев. На этой основе произошла большая и очень большая ссора. А моя точка зрения одержала победу: мы переправились без жертв, пусть фашизм бесится. Нам и нужно так вести политику: бить немца вместе, а жить врозь, свои политические цели мы знаем. Наша бескровная дипломатическая победа – блестящий маневр, но сколько нервов, сколько крови испортил я лично. Оказывается, здесь нужно быть не только хорошо грамотным в военном и политическом отношении, но и применять «дипломатию». Бойцы смеются, что придется писать III том дипломатии. В следующих селах Посточное, Еловица население все выходило на улицу и встречало нас. Только одно это, только то, что население не разбежалось при нашем появлении, только по одному этому можно сказать, что дипломатические переговоры в Сдвижже являются большой политической победой. То, что националисты пишут и лгут, что красные партизаны режут украинцев, опровергнуто, а это нам и надо, это и есть политика, а этого некоторые не понимают из твердолобых».
Из дневника С.В. Руднева.
Так тяжело переживал Руднев ссору с Ковпаком. Надо было понимать его состояние. В Западной Украине сложная политическая обстановка. Необходимо продумывать каждый свой шаг. А тут еще нужно убеждать своего твердолобого командира, который вместо того, чтобы думать головой, бряцает  оружием.
Дед сообщал в Москву о совместных с националистами действиях Руднева, разъясняя их, как сотрудничество с патриотами Украины. Требовал от Центра разъяснения, как им поступать, уверен в своей правоте. Он предпочел действовать только силой.
В поступках Деда угадывалась «рука» представителя из Москвы, хотя он улетел до выхода соединения в Карпаты.
Семен Васильевич окончательно осознал: у него нет тыла. Человек, для которого он столько сделал, терпел его буйный характер, предал его. Он совершенно беззащитен перед бериевской  пулей. Если его до сих пор не убрали, то для этого есть какие-то причины.
Это понимали и его боевые друзья: начальник штаба Г. Я. Базыма и заместитель командира соединения по разведке П. П. Вершигора.
Перед выходом в горы, когда Ковпак устроил Рудневу очередной скандал, они собрались втроем: Руднев, Базыма и Вершигора.
– Сколько нужно духовных сил, нервов, чтобы выслушивать его ересь, – сказал Григорий Яковлевич. – Ему доказываешь элементарные вещи, а он гнет свое.
– Все говорит о том, Семен Васильевич, что вам нужно исчезнуть, – поделился своими мыслями Петр Петрович.
– От кого и куда? – спросил комиссар.
– От Ковпака и кто за ним стоит, – объяснил Вершигора. – Мы подготовим на вас с Радиком паспорта, необходимую сумму денег. Переправим через границу. Создадим версию, что вас убили. И вы будете жить в Европе до тех пор,  пока не изменится ситуация в стране.
– Я не могу бросить в самый ответственный момент людей, которые мне поверили, на произвол судьбы, – ответил Руднев.

 2
Соединение с честью прошло Прикарпатье, проводя диверсии и уничтожая на своем пути нефтяные вышки, мосты, железные дороги, гарнизоны противника, что «достало» самого Гитлера. Он приказал своим генералам уничтожить бандитов. Это было поручено генералу Кригеру. Но на равнине ему это не удавалось. По направлению движения партизан он понял, что они идут в горы. Ждал их там.
Перед заходом в горы соединение остановилось в Черном лесу. Думали, как именно в этих условиях поступать.
« – Но самое трудное, товарищи, ожидает нас в горах, – сказал на коротком командирском совете комиссар Руднев. – Во-первых, мы здесь, в условиях бездорожья, связаны тяжелым обозом, а это лишает нас свободы маневра. Во-вторых, у нас нет заранее подготовленной базы – типа Брянского или Полесского партизанского края, где бы мы могли отдохнуть, эвакуировать раненых.
– Да… – согласился Вершигора. – Мы идем в неизвестность!
– Ничего, будем разжигать пожар народной войны и здесь! – коротко подвел итог дед Ковпак.
Но гитлеровское командование, не сумевшее справиться с партизанами на равнине, решило сделать это любой ценой в горах. Для ликвидации нашего соединения было стянуто в Карпаты несколько охранных дивизий, в большинстве своем горных стрелковых. Карателям были добавлены танки и авиация. Командовать этими антипартизанскими войсками Гитлер назначил заместителя Гиммлера по рейхскомиссариату генерала Кригера, знавшего Карпаты еще со времен Первой мировой войны.
Впрочем, Ковпак – опытный Брусиловский разведчик, заслуживший не один Георгиевский крест, – знал Карпаты куда лучше, чем Кригер. И считал, что здесь в горах мы будем неуязвимы.
Однако Руднев, который служил когда-то в Крыму и тоже хорошо знал, что такое горы, сказал Ковпаку:
– Так-то оно так, Сидор Артемович. Но я невольно вспоминаю сейчас старую мудрость: прежде чем войти в любую обитель, подумай, как выйти из нее!
– Ничего, что-нибудь придумаем! – с лукавой искрой в глазах ответил Ковпак.
Однако на следующую ночь, когда соединение совершило тяжелый горный переход, вошло перед рассветом в село Пасечная Надвурнянского района, а затем двинулось дальше, на Зеленую и Зеленицу, оказалось: за Зеленой и Зеленицей дороги, которые сходились снизу лентами в один узел, вдруг кончились. Дальше, а точнее выше, в Карпаты можно было пробираться только пастушьими и козьими тропами».
П. Брайко, «Партизанский комиссар».
Мы с Сашей слышали от партизан, что решение идти в горы – оказалось трагической ошибкой. Сами также задумывались, как двигаться обозу в горах, где нет нормальных дорог. Как писал П. Брайко, они закончились, когда соединение сделало один переход.
Но в литературных воспоминаниях ветеранов этому вопросу не уделялось внимание. Вроде это решалось само собой.
Попросили Учителя объяснить, в чем дело. Он сказал:
– Они не пропускают воспоминаний, связанных с принятием решения о выходе в горы, чтобы обелить Ковпака.
Георгий Алексеевич объяснил нам, что в Карпатском рейде командир не всегда прислушивался к комиссару. Иногда принимал преступные решения.
Самое страшное из них – всем обозом идти в горы. Этот вопрос тоже обсуждался на высоких тонах. Взвесив все, Семен Васильевич предложил единственно верный в данной ситуации вариант: обозу оставаться на равнине, а в горы посылать диверсионные группы, чтобы уничтожить остатки нефтяных вышек и другие важные объекты. Заход в горы двухтысячного соединения с пушками, минометами, передвижной санчастью, боеприпасами, продуктами и медикаментами приведет к его уничтожению.
Учитель доходчиво разъяснил нам. Зачем всем подниматься в горы? Что делать? С кем воевать? Там нет ни дороги, ни населенных пунктов. Там их ждут, чтобы уничтожить, войска генерала Кригера. Так мотивировал свое решение комиссар. Но Дед применил свою личную стратегию, перестав слушаться того, кто показал свой военный талант во многих боях, не раз завоевывал Канны.
Он настоял, чтобы все соединение зашло в горы. «Был официальный приказ идти в Карпаты, – мотивировал он свой приказ. – И мы туда пойдем». Но в Москве не знали конкретной обстановки. Ее могли оценить только партизаны, прибыв на место. И принять соответствующее решение. Они уже уничтожили все, что нужно, по всему Прикарпатью. Остались некоторые стратегические объекты в горах. Для этого не нужно всему соединению двигаться туда.
Ковпак размахивал приказом, утверждая, что они обязаны его выполнять.
Утомленный разговорами на высоких тонах, доходивших до участившихся истерик командира, Руднев не стал ничего ему доказывать. Он знал, что тот будет бегать перед ним, топать ногами, приводить несущественные доводы.
Георгий Алексеевич несколько раз прошелся по кабинету, вспоминая события прошедшей войны. Занял место за столом. Снова обратился к нам:
– В Прикарпатье терпеть выпады Ковпака становилось для Семена Васильевича невыносимым. Но куда он мог пойти с клеймом  «врага народа», он не мог оставить людей, которые ему поверили.
Учитель рассказал, что в горах положение стало трагическим. За все время борьбы с противником подобного никогда не возникало. Потери соединения были минимальными. В Карпатах формирование уничтожили.
Григорий Яковлевич как-то подошел к Семену Васильевичу. Закурил цигарку и долго стоял молча.
– Докомандовался! – сказал наконец. – Каждый день мы теряем бойцов.
– Он меня не пожелал слушать, – с чувством проговорил комиссар.
– Зря мы с ним связались. Надо было обходить его десятой дорогой, – произнес начальник штаба.
Руднев повернулся к нему всем телом, выдавив глухим голосом:
– Кто же знал, что так получится. Не думал о нас с тобой. Мои мысли были заняты только одним: как создать дееспособное партизанское формирование, чтобы как следует бить врага.
 
3
Все вышло так, как предполагал комиссар и приказал командир: «Закончился поход по степным просторам, отгремели схватки на водных переправах и железнодорожных переездах. На коротком отдыхе в Черном лесу, вокруг разведенных в ямках костров, у всех одна мысль: что ждет в горах – на крутых лесистых склонах и в ущельях Карпат? Командование отрядов знало, что собирается гроза. Со всех сторон к горам подтягивались эсэсовские и горные стрелковые полки немцев. На границе Чехословакии, до которой по горным дорогам оставалось всего несколько десятков километров, сосредотачивались венгерские полки. Проморгав нас на речных переправах, враг надеялся теперь захлестнуть партизанское соединение в горах огромной петлей».
С. Ковпак, Е. Герасимов, «От Путивля до Карпат».
Говоря о грозе, авторы были не откровенны с читателями. Не назвали причину: почему она собирается? Может быть, можно избежать грозы? Это сам Ковпак вопреки комиссару повел соединение на расправу врагу.
После войны те, что подтирали документы резинкой и воровали их, не оставили никаких доказательств о преступном решении Ковпака.
Обоз двигался «к вершинам Карпат». Дед по-прежнему не понимал трагизма происходящего. Весь опыт войны в тылу врага говорил ему, что соединение неуязвимо. В горах тоже ничего не сделают.
Поход в горы начался 19 июля 1943 года, а закончился 6 августа, когда соединение разгромили.
– Сколько штыков вышло в "Карпатский рейд" и сколько вернулось? – спросили П. Е. Брайко уже после войны.
– Около двух тысяч. Вернулось около семисот. Мы постоянно теряли людей, но быстро росли в численности. К нам постоянно шли люди, – ответил он.
Остатки соединения спасались разрозненными группами. Кто как мог. Формирование осталось без обоза. Голодные партизаны постоянно находились «в бегах». Их преследовали, десятки раз окружали превосходящими силами, с авиацией, танками, войска генерала Кригера. За считанные недели погибли сотни бойцов. Только талант Руднева и выносливость личного состава, боевой опыт партизан позволили им выбраться из крепких объятий немецкого генерала.
В книге «От Путивля до Карпат» С. Ковпак и Е. Герасимов рассказывают: «После нескольких дней изнурительного марша в горах мы с боем пробились в село Поляница, в двух километрах от чехословацкой границы. И тут снова оказалось, что все господствующие высоты заняты германцами и венграми.
Немецкая авиация не давала выводить лошадей на пастбище, и они так ослабли, что нечего было уже запрягать их. Мы поняли, что с пушками и минометами нам не вырваться из гор. С тяжелым сердцем пришлось приказать: «артбатарее и батарее 82-мм минометов потратить весь боезапас по противнику и уничтожить материальную часть...».
…Это было вечером 29 июля. Ночью внезапным штыковым ударом партизаны прорвали еще одно кольцо врага.
Мы двигались к горе Шевка. С другой стороны, к этой горе спешил 26-й эсэсовский полк. Мы пришли первыми.
Вечером 31 июля после двух суток непрерывного движения, изнемогая от усталости, обессиленные от недоедания, партизаны расположились в поросших травой окопах, отрытых на горе Шевка русскими солдатами еще в Первую мировую войну. Мы выиграли высоту...
...Больше всего нам нужен был отдых. Я видел, что уже не только лошади, но люди выбились из сил. Но об отдыхе не могло быть и речи. Сколько вражеских оцеплений мы уже прорвали и все-таки были еще в кольце. Вокруг горы Вовторуб стояли большие вражеские гарнизоны в Надворной, Пасечной, Яремче, Зеленой и Делятине. Где совершить прорыв? Где немцы не ждут удара? Мы приняли дерзкое решение спуститься в долину реки Прут, в город Делятин, главный опорный пункт немцев в этом районе Карпат, узел нескольких железных и шоссейных дорог. Могли ли немцы думать, что мы рискнем появиться в Делятине? Риск, действительно, был велик. Перед выступлением я отдал приказ: «Всему личному составу усвоить, что поставленную боевую задачу надо выполнять до тех пор, пока в подразделениях есть хотя бы один человек, который может драться»... «Все стремления всех должны быть только вперед...» .
Так описывали Ковпак и Герасимов карпатские события.
Почти сразу после захода в горы дороги закончились. Пришлось передвигаться по пастушьим и козьим тропам. Уже в первые дни ломались или летели вместе с конями в бездну телеги. Заместитель командира по хозяйственной части Павловский предложил их переделать в двуколки. Часть грузов пришлось выбросить.
Ковпак долго не хотел расставаться с артиллерией. Но из-за нее приходилось терять коней и людей. Руднев прямо в глаза заявил Деду: если ее не уничтожить, орудия достанутся врагу. Использовав все боеприпасы, их взорвали.
Вскоре не осталось и двуколок. Раненых несли на носилках бойцы. Выбросили часть продовольствия и медикаментов. Но Ковпак не шел на уговоры комиссара и начальника штаба. Он продолжал вести соединение еще выше в горы.
Это позволило генералу Кригеру постоянно брать партизан в кольцо. Измученные, голодные, люди днем отбивались от врага, а ночью совершали переходы. Соединение постоянно бомбили самолеты. Партизаны гибли. Формирование таяло на глазах.
Командир третьей роты Ф. Карпенко как-то не выдержал, выплеснул свое недовольство Деду  в глаза:
– Стратег! Ты хочешь, чтобы мы все здесь пали. Возвращайся в степя. Если не понимаешь, не лезь не в свое дело.
Бойцы все чаще вспоминали слова Семена Васильевича перед выходом в горы: прежде чем войти в любую обитель, подумай, как выйти из нее! Наконец Ковпак понял, что нужно немедленно спускаться вниз, иначе враг уничтожит все соединение. Вырываться из горной обители пришлось с большими потерями.
Благодаря Семену Васильевичу соединение взяло Дилятин. Осталось совсем немного, чтобы выйти на равнину. Но в бою за городом комиссара убили. В напечатанном на машинке приказе предполагалось взять Дилятин и двигаться дальше на Ославы Белые и Ославы Черные. Группы Бакрадзе и Горланова прорвались туда. Несмотря на то, что по дороге встретилась колонна автомашин, Руднев, пока был жив, ожидал основных сил, чтобы прорываться вместе в назначенное место.
Но Ковпак не стал вступать во встречное сражение, не выполнил подписанный им приказ: «Все стремления всех должны быть только вперед». Свои действия направлял на выполнение другого приказа: изолировать Руднева.
Не доходя того места, где находился комиссар, повернул на гору Дил. Не подумал, в какие условия это поставит бойцов. Рядом, в Дилятине, германский штаб. Превосходящие силы противника. Имеются железнодорожные и шоссейные сообщения.
Никто не знал, что делать дальше. Все понимали, что Кригер переформирует войска, оцепит и окончательно уничтожит остатки соединения. На вопросы бойцов Дед не отвечал. У него не было никаких планов по выходу из окружения.


4
Заместитель командира по разведке Петр Петрович Вершигора первым сориентировался в ситуации. Он предложил разбежаться в разные стороны, как делал это еще Денис Давыдов. Дед, невзирая на усталость, забегал перед своим заместителем. Прокричал:
– Ты хочешь угробить соединение?! Я тебя пристрелю, выкормишь лубянский.
С трудом удалось его успокоить. Спустя время он согласился с предложением Вершигоры. Потому что своих не имел. Вскоре штаб разделил остатки партизан на шесть групп. Каждой наметил маршрут.
Ковпак не упоминал о конфликте. Подошел к Петру Петровичу. Посмотрел на того лихорадочно блестящими глазами. В книге "Люди с чистой совестью" П. Вершигора вспоминал:
– Ну что, радый? – спросил Ковпак.
– Чему радоваться?
– Что по-твоему получилось. Як та казачня… Свистнув, гикнув – и кто куда.
– Не понимаю, в чем моя вина, товарищ командир?
– А если нет твоей вины, я тебя по головке гладит должон. А? Ты плечами не жми, не жми, говорю. Думаешь, командование на вашу с Денисом сторону перекинулось... И рад... розпустыв хвоста, як тот индюк... Думаешь уже Бога за бороду схватил. Да?! А того не понимаешь, что идем мы врассыпную не так, як казачня... Они куда попало. А мы?
– Звёздным маршрутом.
– Правильно… Звездным. Значит, по плану. Понял разницу?
– Понял, товарищ командир.
– Ни черта ты не понял. Тебя только тактика этого дела известна. А стратегия?
Сидор Артемович уставился на своего помощника. Петр Петрович не знал, что ответить на эти слова. Командир частенько надоедал бойцам своей придирчивостью, наставлениями, на которые они не находили ответа. Вот и сейчас он загнал Вершигору в тупик. Он не знал, что ответить.
Ковпак, между тем, продолжил:
 – Стратегия – народная. Вот оно что... Мы не убегаем от него. Мы по-новому наступление ведем... Теперь ты понял? – Ни черта ты не понял. Скажи, что главное?
– Народ, Сидор Артемович.
– Правильно, это главное!.
Соединение разгромлено. Не известно, как сложится судьба формирования дальше. Люди голодны, выбились из сил. Войска противника еще раз окружают партизан. Комиссар убит.
А командир вместо конкретных решений по защите личного состава занимается демагогией.
Так он поступал всегда. Когда решался исход боя, командиры и бойцы сражались с врагом, он командовал несуществующими подразделениями или топил баню.
Только теперь не на кого рассчитывать. А сам он ни на что неспособен. Вынужден соглашаться с Вершигорой.
Не показал себя великий партизанский полководец при выходе из Карпат с отдельной группой.
Охранник Сидора Артемовича Ф. Мычка вспоминал:
«Когда мы разделились на шесть групп, чтобы выйти из Карпат, я был с Ковпаком. Дед был ранен и малоподвижен, решил отсидеться в ущелье. Приказ есть приказ. Посидели день, другой. Есть нечего, животы к позвоночнику приросли. Говорю командиру: «Давайте выбираться отсюда, пока еще не умерли от голода». Дед отвечает: «За мою голову много денег обещают, выдаст кто-нибудь. Посидим еще немного». Я сказал ему: «Мне тоже дорога моя голова. Я женщину свою как следует еще не видел. Мне нужно домой живым вернуться. Давайте выбираться».
И выбрались. Правда, с большими потерями, так как упустили время. В Карпатах от нас откалывалось и группами, и в одиночку. Кто в засаду попал, кто сам тихо ушел – каждому своя жизнь дорога. А тут группа Бережного как сквозь землю провалилась с Радиком вместе, Базыма на засаду наткнулся и тоже потерялся. Дед совсем духом пал. Но мы вышли из гор и пришли в Конотоп в числе первых. Так получилось. Ваня Архипов – молодец, он нутром чувствовал: есть  фашисты на пути или нет. Я был у Ковпака как адъютант, но больше как охранник. Он не отпускал меня ни на шаг даже после того, как мы соединились с нашей армией».
В. Воробей, газета «Путивльские ведомости».
Из рассказа Ф. Мычки видно, что больше всего Ковпак боялся за свою голову. Он давно усвоил истину, что безопасность командира – прежде всего. А когда его наградили «Золотой Звездой» Героя Советского Союза, забота о его безопасности выросла в несколько раз.
Он проверял путь методом «тыка», используя свою любимую тактику. Посылал вперед ударную группу. Если она проходила опасную зону, остальные следовали за ней. Так нарвались на засаду бойцы 3 роты во главе с командиром Карпенко. Практически все они погибли. Командир – тоже.
В затруднительное положение попал Г. Я. Базыма. Он шел в авангарде и нарвался на засаду. Бой проходил на глазах Ковпака, но он не поспешил на выручку своих товарищей. Отступил. Зачем рисковать своей головой?
Тяжело раненный Базыма чудом, а больше благодаря силе воли и разведчикам Бычкову и Сениченко пробился на хутор Конотоп и вынес штабные документы.
С. П. Тутученко отправили в разведку в составе группы из 17 бойцов. Он тоже нарвался на засаду, вернулся на место стоянки основной группы, но там ее не оказалось. Пришлось добираться самим.
Откололась от основной группа Бережного, в составе которой оказался Радик Руднев. Сын комиссара погиб.
Ковпак испугался. Его группа таяла на глазах. Он побоялся, что останется мало бойцов. Тогда кто ему гарантирует жизнь и выход к своим.
Как вспоминал Ф. Мычка: «В Карпатах от нас откалывались и группами, и в одиночку. Кто в засаду попал, кто сам тихо ушел – каждому своя жизнь дорога».
Ковпак наступил на горло своей песне. Он понял, что своим буйным характером здесь ничего не добьешься. Кнутом и кулаком тоже. Можешь остаться наедине.
Все поручил молодым ребятам. Поэта Платона Воронько назначил начальником штаба.
Платон Никитович родился 18 ноября (1 декабря) 1913 года в селе Чернеччина Ахтырского района Сумской области.
Участвовал в немецко-советской войне с первых дней. В 1943 году окончил курсы подрывников и был направлен за линию фронта в Сумское партизанское соединение.
После войны известный украинский поэт Платон Воронько занимался литературным творчеством. Он автор более тридцати сборников стихов и поэм и большого количества книг для детей. В 1969 – 1971 гг. – заместитель председателя Киевской организации Союза писателей Украины.
В то же время он был известным общественным деятелем – избирался депутатом Верховного Совета УССР десятого и одиннадцатого созывов.

5
Заместитель начальника штаба В. А. Войцехович написал о выходе командира из окружения книгу «Сто днів звитяги». Она состоит из дневниковых записей, разделенных по периодам – в «тетради». Сам Войцехович выходил из окружения под командованием     П. Вершигоры. Но у него было сильное желание воспеть командира. Из этих записей следует, что его группа только с гор выходила с шестого по конец августа. Примерно столько потратила, чтобы вырваться из Прикарпатья.
Это объясняется тем, что Ковпак не совершал активных действий, боялся за свою голову. Основная задача группы заключалась в том, чтобы дойти до хутора Конотоп, при любых обстоятельствах сохранив жизнь Герою Советского Союза, командиру Ковпаку.
В записях за этот период автор редко упоминает о командире. Всем занимались поэт Платон Воронько, назначенный начальником штаба, Лисица и даже «молодец Ваня Архипов».
Ковпак никакой инициативы не проявлял. Он самоустранился от активных действий. Все взяли на себя молодые люди. Книга В. Войцеховича – это дни унижения и позора перед патриотами Украины, с помощью которых выдающемуся Герою Советского Союза удалось выйти живым из окружения.
Ковпак упрекал Руднева за совместные действия с украинскими националистами. Когда по Прикарпатью двигались в полном составе, он не хотел разговаривать с бойцами ОУН-УПА. Он их уничтожал.
Но ситуация поменялась. Дед и его ближайшее окружение не в состоянии выйти из Карпат. Как выйдешь, когда отсутствует карта (во всем виноват Базыма).
Пришлось сотрудничать с националистами и жителями Западной Украины. Для этого из одежды убрали знаки отличия, заставили не разговаривать на русском. Выдавали себя за украинских патриотов. Вот только один эпизод из аналогичных:
«Силой здесь ничего не поделаешь – нужна не сила, а ум. Чтобы сохранить людей и разведать врага, мы решили выдавать себя за «проходную сотню особого назначения, которая идет освобождать Киев...».
На одном участке обороны завязались переговоры, а через час Платон и Лисица уже разговаривали с Правдивым, сотником, командовавшим этой группой. Ребята быстро договорились, что мы проходная сотня Жука, которая двигается освобождать Киев. Сотенный, правда, поначалу колебался, но в это время проснулся проводник и стал активно доказывать сотенному, что мы «свои ребята». Это решило успех переговоров. Мы стали полноправной сотней УПА. Завхоз Правдивого привез хлеба, мяса, сала. Прибыл и проводник, который будет сопровождать нас дальше».
В. Войцехович, «Сто днів звитяги».
Василий Александрович Войцехович родился 5 января 1913 года в уездном городке Краснокутск Харьковской губернии в семье агронома. В 1927 году окончил Краснокутскую среднюю школу, затем – Богодуховский сельскохозяйственный техникум, а также Сумское артиллерийское училище.
В годы Второй мировой  войны воевал в составе Сумского партизанского соединения заместителем начальника штаба. Позже начальником штаба Первой Украинской партизанской дивизии.
 Последние годы  жил в Киеве, где  умер 21 апреля 1987 года. Герой Советского Союза.
В. А. Войцехович вместе с С. А. Ковпаком способствовал преступному убийству С. В. Руднева. Он являлся консультантом в фильме "Дума о Ковпаке", где Г. Я. Базыма появляется лишь в нескольких незначительных эпизодах, С. В. Руднев раздает газеты и листовки. Во всем величии показан видный полководец партизанской войны С. А. Ковпак.
«После выхода из гор мы взяли за правило все переговоры с населением вести исключительно на украинском языке. В разведку посылали людей, владевших украинским языком, а с проводниками имел дело Платон, которого все считали львовским интеллигентом. Трудно отличить от галичанина и Лисицу. Следовательно, проводник, имея дело с Платоном и Лисицей, принял нас за националистов. Лисица, которого он стал осторожно прощупывать, тоже не стал возражать:
– Мы повстанцы. А у вас есть?
– Да, друг. У нас тоже большой отряд. Командир – ученый человек, умный. Скоро мы пойдем на Киев освобождать его от гитлеровцев.
Это была первая встреча с националистами в Прикарпатье. Хотелось узнать, что же представляет собой националистическое движение здесь, в Галичине. Лисица долго разговаривал с проводником. Нас интересовало все: программы действий, конечная цель, а также воинские звания, команды, значки, обычаи. Расспрашивая, Лисица время от времени говорил:
– Точно, как и у нас...
Проводник рассказывал, а Лисица с Платоном мотали себе на ус. После разговора проводника отпустили. Ребята обнимались с ним, в знак дружбы целовали «святую украинскую землю» и расстались лучшими друзьями. На прощание проводник заявил:
– Немцев здесь немного, но будьте осторожны. Много поляков, и действует польский отряд, а наши ребята будут где-то возле Рогатина или Бережан. Мы ходим к ним на связь.
В. Войцехович, «Сто днів звитяги».
Никаких боевых действий, никакой собственной инициативы. Полное понимание с патриотами, надежда только на них. Иначе группа не могла выйти из окружения. Главное – вывести в живых Героя Советского Союза.
Войцехович показал еще одну черту характера Деда – его абсолютную беспринципность, отсутствие всяких убеждений. Недавно он расстреливал бойцов ОУН-УПА, ненавидел их, ни в коем случае не шел на совместные действия. Но когда речь зашла о его голове, он начал с ними обниматься.
Все пробивались на равнину своими силами. Только прославленный командир не мог этого сделать. Его уложили на телегу, сверху засыпали навозом и провезли через заставы врага.
Оказавшись на равнине, он развил бурную диверсионную деятельность. Сжигал посевы хлебов. Бойцы отказывались это делать. Красная Армия на подходе к Киеву, хлеб мог пригодиться ей. Но Дед утверждал, что сжигать хлеба ему приказал сам Сталин.
По-иному пробивался на хутор Конотоп со своей группой Вершигора. Он подробно описал это в книге "Люди с чистой совестью". Петру Петровичу попался самый опасный маршрут: с горы Дил сразу выходить на равнину. Определяя и распределяя маршруты, в штабе предполагали: немцы знают о намерениях партизан выйти на равнину. Ждут их на этом пути и сделают все, чтобы полностью уничтожить.
Но Вершигора сумел в короткие сроки провести группу в Черный лес. Там бойцы, наконец, нормально отдохнули и наелись. К Вершигоре стали присоединяться группы и бойцы.
Формирование не выдавало врагу своего присутствия. Он не появлялся в Черном лесу. Наконец, люди вздохнули спокойно. Но командир смотрел на летевшие в Карпаты самолеты, напряженно думал, как помочь своим товарищам по оружию. Возвращаться в горы недопустимо. Не так легко оттуда выбраться.
Он решает взять огонь на себя. Партизаны сразу в нескольких местах подрывают мосты. Черный лес атакуют каратели. Петр Петрович держит немцев несколько дней. Потом неожиданно исчезает.
Сказался опыт старшего товарища, комиссара Руднева...
Книга Войцеховича «Сто днів звитяги». озадачила нас с Сашей. Нигде в других воспоминаниях не встречали такого восхваления Ковпака и неприязни к комиссару и начальнику штаба. Во вступлении «От автора» он пишет: «Выдающийся партизанский полководец, непревзойденный знаток партизанской тактики, человек большого жизненного опыта, прошедший через две войны, председатель Путивльского горисполкома Сумской области С. А. Ковпак и питерский рабочий в прошлом, участник штурма Зимнего дворца, полковой комиссар в запасе С. В. Руднев в октябре 1941 г. объединили свои партизанские отряды».
Мы уже понимали, какой Ковпак «Выдающийся партизанский полководец, непревзойденный знаток партизанской тактики». Соединение держалось только благодаря Рудневу. Главой Путивльского горисполкома его назначили в 1940 году. До этого он возглавлял дорожный отдел исполкома. Пил со всеми мужчинами. Имел за плечами два класса церковно-приходской школы. А питерский рабочий окончил Ленинградскую военно-политическую академию, двадцать лет служил в действующей Рабоче-Крестьянской Красной армии. Перед самой войной отсидел почти два года в Хабаровской тюрьме за то, что не стал сдавать НКВД невинных людей, вернулся к себе на родину и занимался военно-патриотической работой.
Еще больше меня удивили строки автора о Григории Яковлевиче: «Случилось несчастье: в ночь на 12 августа при переходе через Прут исчезли Базыма, политрук роты минеров Яков Давыдович, кинооператор Борис Вакар и пулеметчики Бычков и Сениченко. Пятеро человек, 3 автомата и ручной пулемет.
Поэтому третий день стоим на горе Дил, среди высоких безлюдных гор. Это и все, что только можно делать в данных условиях. Вынужденная стоянка! Всячески стараемся установить связь с Базымой, или найти кого-нибудь из группы – живыми или мертвыми, и все бесполезно. На месте, где была намечена стоянка, Базымы не было. Не вернулся и на гору Дил. Никакого боя поблизости тоже не было. Нет случаев, чтобы немцы брали пленных... Следовательно, больше ждать нельзя; ведь и без того над нами все время зависает «костыль». Без карты, без боеприпасов, в глухих безлюдных горах, окруженные превосходящими силами врага, у которого танки, самолеты, артиллерия, мы сейчас находимся в затруднительном положении, которого не имели с начала войны. Меня все время мучает мысль: где же мог деться Базыма?».
В. Войцехович, «Сто днів звитяги».
Дальше автор рассказывает, как все было. Базыма шел во главе колонны. Он миновал мост через Прут, железнодорожную магистраль. Уже приближался к лесу, когда ударили длинные пулеметные очереди. Ковпак отдал авангард на растерзание врагу, а сам отступил в безопасное место.
«У нас не было намерения пробиваться через Прут с боем, – написал Войцехович. – В конце концов это нам ничего не давало, кроме потери патронов и людей».
Но люди уже вступили в бой. Основная группа в составе сотен бойцов их бросила на произвол судьбы.
До выхода на место сбора Войцехович еще не раз упомянул своего непосредственного командира – начальника штаба Г. Я. Базыму. Обвинял его в том, что он забрал карты. Мол, без них группа не может вырваться из гор.
Три дня ждали «пять человек, 3 автомата и ручной пулемет...». Удивительная логика! На виду у многих бойцов враг отрезает от основных сил пять человек. И никто не пришел им в помощь! Ждут три дня! Минера Давидовича и кинооператора Вакара скосили вражеские пули. Базыму тяжело ранило. Он говорит Бычкову и Сениченко, чтобы его оставили. Забрали штабные документы и кинопленки. Но бойцов воспитывал Руднев. Они погибли бы сами, но никогда не оставили на поле боя раненого начальника штаба.
Все трое совершили геройский поступок. С большим трудом дошли до места сбора соединения и сохранили пленки и документы, флаг соединения.
Об этом мы с Сашей тоже подробно говорили при встрече.
Он сказал:
– Ковпак имел группу прикрытия и охранника. Находился в самом безопасном месте. Зачем он послал начальника штаба вперед? Он ведь нес на себе не только карты, а штабные документы, флаг соединения! Он должен находиться в центре колонны, иметь группу прикрытия и телохранителя.
– Извращаются факты, пересматривается история, – выразил свое отношение к событиям я. – Настоящих героев обвиняют, а тех, кто больше всего беспокоился о своей голове, – делают героями.
 
6.
УШПД был хорошо осведомлен о походе в горы. Из соединения отправляли тревожные радиограммы. Обоз полностью уничтожен. Люди голодны. Ночью отрываются от противника. Днем от него отбиваются. Самолеты постоянно бомбят. Сотни бойцов навсегда остались лежать в горах.
Соединение просило помощи, чего никогда не было. Бомбить города, которые находились недалеко от гор. После гибели Руднева лучшее партизанское формирование сразу перестало существовать как единое целое. В Ковпака никто не верил.
Начальник УШПД Т. А. Строкач еще до выхода в Карпатский рейд хотел сменить командира, назначить вместо него Руднева. Капитан Я. Коротков, незначительное время находившийся в соединении, окончательно дополнил картину его информаторов.
В Сумском соединении все держится на Рудневе. Он фактически управляет формированием. Ковпак – не стратег, пустое место. Этот старик может кого-то отстегать плетью, кому-то заехать в ухо, кого-то испугать, что расстреляет и Москва не узнает, за что. Просто сказать, что его слово – закон. Как он решит, так и будет. Это его стратегия и тактика.
Необразованный, грубый Дед, состоящий из одних амбиций, использовал успехи талантливого военного, по воле судьбы попавшего в немилость власти, став политическим изгнанником.
В боевой обстановке Дед не ориентируется, повторяет то, что скажут в штабе. При этом он представил, что только благодаря ему партизаны добиваются успехов. За редким исключением, он всех считает дураками.
Такой человек не должен возглавлять соединение. В случае отсутствия Руднева его деяния могут привести к катастрофическим последствиям. От него нужно срочно избавляться.
Как он думал, так и вышло. Ковпак, вопреки комиссару, повел соединение в горы. Уничтожил обоз, оставил бойцов без продовольствия и боеприпасов. Отдал на расправу германскому генералу.
Но Семен Васильевич сделал все, чтобы эти планы не сбылись. Когда в штабе появились протокол заседания партбюро Путивльского партизанского отряда от 10.04.1943 года, письмо И. Ф. Ковалева со словами Сыромолотного, что Руднев – «враг народа», – он понял мотивы поведения комиссара. Органы не дадут ему возглавить соединение.
Тимофей Амросиевич до войны был заместителем наркома наркомата внутренних дел Украины, знал требования ведомства Берии.
В Украинском партизанском штабе они оценивали людей по их способностям. Как они воюют, умеют организовывать бойцов для выполнения поставленных задач. Среди таких командиров Руднев у него находился на первом месте. Он сумел сделать Сумское партизанское соединение лучшим. Образцом для других.
Он увлекался операциями, которые сумчане проводили в тылу неприятеля. Взять хотя бы "Сарнский крест". Перед соединением была поставлена сложная задача. Уничтожить железнодорожный узел в городе Сарны. Но там стоял до зубов вооруженный немецкий гарнизон, по численности в несколько раз превышавший партизанский.
В соединении долго думали, как выполнить этот приказ. Комиссару пришла гениальная идея. В город со всех сторон шли железнодорожные пути. Партизаны одновременно взорвали мосты, по которым они пролегали, надолго парализовали движение поездов.
Никаких человеческих потерь и материальных издержек. Несколько групп минеров решили все вопросы.
Аналогичную операцию соединение провело в других городах.
А выдающийся Карпатский рейд, который никто не мог повторить. На него возлагались большие надежды: проводить уничтожение коммуникаций и сил противника, в первую очередь нефтяных вышек и нефтеперерабатывающих заводов. Показать жителям Западной Украины мощь и силу советского оружия.
Соединение вышло на границы СССР. Тем самым дало знать соседним государствам, что Красная армия уже недалеко.
В УШПД знали и ценили заслуги комиссара. У НКВД были свои требования. От талантливого «врага народа» в мирное время можно ожидать всего. В Хабаровске суд его оправдал. Но оставалось дело по военно-политической академии в Ленинграде. А самое главное – свежая информация. И.  Сыромолотный информировал ведомство: как был Руднев троцкистом и «врагом народа», так им и остался.
С такими политическими противниками необходимо беспощадно расправляться, несмотря на их боевые заслуги.
После победы под Сталинградом и Курском НКВД приступило к зачистке. В первую очередь, уничтожали и отправляли в лагеря тех, кого забрали на фронт из тюрем. Затем других политических противников. Всех, кто не вызывал доверия к власти. Когда продолжались бои, она уже думала о существовании в мирное время. Нужно ставить на место всех «героев», которые «пол Европы по-пластунски проползли».
Руднев, из-за политического недоверия к нему, не мог возглавить соединение. Но для того, чтобы найти замену Ковпаку, не оставалось времени. Теперь, после карпатской трагедии, УШПД искал ему замену.
При выходе из окружения отлично себя зарекомендовал заместитель командира по разведке Петр Петрович Вершигора. Ему достался самый опасный маршрут. Но он смог первым выйти из гор. Проводил диверсии, пытаясь поддержать оставшихся в горах. За короткое время возглавляемая им группа выросла в несколько раз.
Вершигоре разрешили действовать в статусе отдельного партизанского отряда. Но он предпочел пробиться к своим на хутор Конотоп.
Дед, пробиваясь с отдельной группой, показал свою полную несостоятельность. Он самостоятельно не мог выйти из гор. Оправдывался, что без карт они – слепые котята. Выбрался из гор и Прикарпатья только с помощью националистов и местных жителей.
Ковпак, вопреки решению Руднева, отдал приказ всему соединению двигаться в горы. Пошел против очевидной истины: большой обоз не может передвигаться по горным тропам!
Через несколько недель соединение разгромили. Ковпак пожинал плоды своей стратегии. Обоз полностью уничтожен. Большинство личного состава навечно осталось в горах.
Деда отстранили от руководства. Решался вопрос о привлечении его к ответственности. За преступный приказ ему угрожала «вышка» или сибирские лагеря.
Об этом периоде его жизни вспоминал его телохранитель Ф. Мычка:
«Он (Ковпак) не отпускал меня ни на шаг даже после того, как мы соединились с нашей армией. Ковпака вызвали в Киев на совещание. Он взял меня с собой. Там собралось все правительство, партизанские командиры, военные, партийный и советский актив. Город был разрушен здорово, но все ходили радостные. Свобода!
Пришли мы по указанному адресу, разделись. Дали нам билетики, куда садиться в зале, талоны на обед. Видим, ходят по коридору Коротченко, Федоров и другие, улыбаются. Сыромолотный проплыл мимо нас, важный, с поднятым носом, как гусь мимо селехов, другие знакомые проходят мимо. И никто Деда не замечает, никто не подходит, ноль внимания, будто мы букашки, а другие лебеди. Замечаю, Ковпак, сопя, смотрит куда-то в сторону, но молчит.
Зашли в зал, сели. Началось собрание. В президиуме много партизанских командиров, а дед – в зале. Читает докладчик, как славно боролись за свободу Украины солдаты, партизаны, подпольщики. Федорова вспоминали торжественно, Медведева, Маликова, Бегму, о Сабурове долго говорили, а о нас – ни слова. Сидит Ковпак, глазами туда-сюда водит, а как докладчик прервался, чтобы воды напиться, встал Дед и говорит громко: «Идем, Федя, в баню». Тут зашушукали, зашумели, заоглядывались, а когда увидели, что тот, кто в баню хочет, – генерал с «Золотой Звездой», замолчали, только смотрят. Прошли мы между рядами достойно, он – первый, я – за ним и вышли из зала строевым шагом».
В. Воробей, «Путивльские ведомости».
В бане они отстегали друг друга дубовым веником. Оба – за то, что пошли в Карпаты, положили много голов. Ковпак понимал свою страшную ответственность и боялся наказания. Хорошо, если отправят рубить тайгу. А если сразу в распыл?
Он горько заплакал. Что его заставило вести людей в горы! Зачем он стал возражать Рудневу! Ведь все, что он делал, заканчивалось успехом.
Демонстративно покинув совещание, он поступил, как обычно. Имел такой вспыльчивый характер. Но спустя некоторое время успокаивался. Так получилось и в этот раз. Попарился в бане, успокоился. Думал над своим будущим. Все его вроде бы не замечали. Вроде бы, он был уже не жив.
Его поступок на совещании подтолкнул начальника УШПД  Т. А. Строкача к действию. Он решил окончательно определиться с Ковпаком. Это можно было сделать, только согласовав вопрос лично со Сталиным.
Дед тоже развил бурную деятельность. Ведь речь шла о его голове. Соединение уже отчиталось о Карпатском рейде перед Украинским штабом партизанского движения. Но он решил показать свои успехи Верховному Главнокомандующему. Послал отчет самому Сталину. Попросил Сыромолотного, чтобы о нем хлопотали перед вождем органы. Он предоставил НКВД такую важную услугу – помог ликвидировать опасного политического преступника.
Бериевское ведомство сделало это на самом высоком уровне. Ведь государственная безопасность – превыше всего. Ковпак, для того чтобы изолировать комиссара, изменил подписанный им приказ, что привело к срыву операции. Это их человек, которого нужно отстоять.
Убедительные доказательства ЦК КП Украины и УШПД были поставлены на второй план. Подумаешь, погибли сотни людей. На то и война. Место павших займут другие бойцы.
Верховный вспомнил старика, с бородой клином, который без мата не мог сказать ни одного предложения. Отправленный лично ему отчет по блестящему Карпатскому рейду. Порезанное оспой лицо расплылось в улыбке.
 – Оставить для истории. Как героя, – сказал вождь.
Деда наградили еще одной медалью «Золотая Звезда», выделили квартиру в Киеве и предоставили работу.
Свита начала делать из него выдающегося партизанского полководца, непревзойденного знатока партизанской тактики. В благодарность Главнокомандующему Ковпак в книге «От Путивля до Карпат» в разделе на один абзац «От автора» приводит только одну цитату:
«Войну с фашистской Германией нельзя считать обычной войной. Она не только война между двумя армиями. Она вместе с тем есть великой войной всего советского народа против немецко-фашистских захватчиков. И. Сталин».
Напрашивается вопрос: кто же автор раздела – Ковпак или Сталин, или, может, Герасимов? Так Сидор Артемович поблагодарил своего спасителя.
Мы с Сашей долго искали письменные свидетельства, как Сталин помиловал Ковпака. Об этом шли только устные разговоры.
Учитель также рассказал, что непродолжительный период рассматривался вопрос ответственности Ковпака за уничтожение соединения на самом высоком уровне.
Значительно позже прочли следующие слова:
«Со временем Вершигора станет одним из его доверенных лиц, возглавит разведку. После упомянутого уже Делятинского боя, где немцы силами специально вышколенных альпийских дивизий разгромят соединение Ковпака, состоявшее в основном из гражданских лиц, его остатки, разделившись на несколько групп, веером будут пробиваться на Полесье, к своим. В одной из групп Карпатского рейда невредимым вернется и сам Ковпак. Узнав об этом, Сталин скажет – тоже приведенную под обещание молчать – историческую фразу:
 – Нужно сохранить для Украины народного героя».
Игорь Малышевский, 10.09.2001 г.
Сталин сказал эти слова не потому, что Ковпак вернулся невредимым из Карпат. Решался вопрос о его ответственности за уничтожение соединения. Однако, ни в школьные годы, ни после мы с Сашей не нашли прямого документального подтверждения этой ситуации.
Только его личный охранник Ф. Мычка вспомнил ситуацию, когда все опасались с Дедом общаться, потому что шли разговоры о привлечении его к ответственности.
И. Малышевский передал слова Сталина, сыгравшие определяющую роль в дальнейшей судьбе Ковпака.
 Игорь Малышевский в послевоенные годы работал журналистом. Лично встречался с Дедом и знал кое-что из первых уст «не для печати». Потому позже он вспоминал о тех годах.
«Самым опасным и вместе с тем самым триумфальным рейдом партизан был рейд на Западную Украину, который был бы невозможен без помощи местного населения (продуктами и разведданными), проводников и связных УПА. Узнав об этой совместной борьбе против немцев, Москва очень обеспокоилась. Однажды сразу же погиб первый заместитель «отца», комиссар партизанского соединения – Семен Васильевич Руднев, а Ковпака вызывают в Киев (в декабре 1943 года) якобы для лечения. 23 февраля 1944 года его соединение было переформировано в 1-ю Украинскую партизанскую дивизию имени дважды Героя Советского Союза С. А. Ковпака, а командование было передано сталинскому выдвиженцу П. П. Вершигоре. Больше Ковпака к управлению партизанскими войсками не допускают».
И. Малышевский, 09. 01. 2008 г.
Несмотря на то, что автор общался с Ковпаком, он неточно изложил некоторые мотивы рейда соединения в Западную Украину.
Дед сначала, когда формирование двигалось по Прикарпатью в полном составе, расстреливал воинов ОУН-УПА. С. В. Руднев не давал ему этого делать, удерживал от применения оружия. Тогда Ковпак доложил об этом в УШПД, осуждая комиссара за то, что он сотрудничал с националистами.
После разгрома соединения, когда Дед выходил из гор с группой, он сменил свое отношение к патриотам Украины. Он уже братался с бойцами ОУН-УПА, выдавая свою группу за одно из их формирований.
Почти перед самой смертью, 22-23 июля 1943 года, краткую, но емкую характеристику командиру дал в дневнике комиссар: «Ковпак по-прежнему безразличен не только к полевым и лесным условиям борьбы с врагом, а в горах он совсем профан, но как он любит повторять чужие мысли и страшно глуп и хитер; как хохол, он знает, что ему есть на кого опереться, поэтому он пьет, ходит к бабе, к такой же дуре, как и сам, спать, а когда приходится круто, то немедленно обращается к X. (здесь Руднев имеет на виду себя), который всю ночь бегает по колено и на какие-либо изменения немедленно реагирует».

7
Мы с Сашей прочитали все воспоминания по Сумскому соединению партизанских отрядов. Галина Васильевна помогала нам и литературой и своими личными знаниями. Но не получили ответ на самый главный вопрос: как убили комиссара Руднева. Смерть Семена Васильевича и его сына Радика венчали трагическую страницу великого рейда.
Ответ на этот вопрос могли дать всего два человека: Базима или Учитель. Григория Яковлевича не оказалось на месте. У Георгия Алексеевича нашлись неотложные дела. После нескольких наших упорных просьб он согласился встретиться с нами.
На улице значительно похолодало. Уже давно начался отопительный сезон, но учитель сидел за столом в своем кабинете в одной вышиванке. Возле него лежала стопка ученических тетрадей. Он крепко пожал нам руки и пригласил садиться рядом.
– У вас какой-то важный вопрос?
– Очень важный, – произнес Саша Ролдухин.
– Что вас интересует? – отложил тетради Учитель.
– Хотим знать более подробно, как убили комиссара, – сказал Саша. – Не могла это сделать восемнадцатилетняя девушка.
Георгий Алексеевич долго сидел молча. Вспоминал трагический Карпатский рейд, о котором даже трудно думать.
Он не мог отказать любознательным старшеклассникам. Они не только интересовались, но старательно изучали деятельность Сумского партизанского соединения.
– Конечно, не могла. Этим занималась целая группа бойцов, действовавших по приказу        И. К. Сыромолотного. Анна Маленькая была в числе тех, кто выполнял тщательно спланированную операцию НКВД.
Георгий Алексеевич рассказал, что в ведомстве Берии учли все проколы, которые допустил Сыромолотный, пытаясь уничтожить Семена Васильевича. Позже мы с Сашей нашли письменные подтверждения рассказа Учителя.
Уже в начале 1943 г. комиссаром интересовалось НКВД. Значительно позже, в книге «Комиссар нашей жизни» П. Брайко писал:
«О том, как замышлялось преступление против Руднева, он (Г. П. Сергеев – Н. Р.) узнал в 1948 г., находясь в Бутырской тюрьме, от своих товарищей по несчастью: бывшего командира партизанского отряда Гришина и его комиссара – не то Москвичева, не то Московцева. Они сообщили, что были вызваны в Москву в марте-апреле 1943 г. Их принимал в Кремле Берия и особенно интересовался Рудневым, с которым они имели контакт. Гришин и его комиссар, очень положительно отозвавшиеся о Рудневе, с возмущением рассказали Сергееву, что среди партизан кто-то специально распространяет слухи о том, что Руднев будто «враг народа». Из письма Г. П. Сергеева видно: во-первых, трагедия, которая в августе 1943 г. произошла в дальних Карпатах, кем-то планировалась в Москве в марте-апреле».
Этот факт раскрывает поведение Сыромолотного в марте-апреле 1943 г. в Сумском партизанском соединении. Он согласовывал свои действия с сотрудниками НКВД. Разоблачение «врага народа» Руднева – его личная инициатива, которая легла в благодатную почву ведомства Берии.
Решили убрать Руднева в бою. Чтобы ни у кого не возникало подозрений, что с ним расправились. К решению задания привлекли молодежь. Опытные партизаны никогда бы не пошли против своего любимого комиссара. Тщательно подбирали официального убийцу. Вышли на восемнадцатилетнюю Анну Маленькую. На нее собрали весомый компромат. Когда забрасывали в тыл самолетом, получила травмы. Парашют зацепился за дерево. Лечилась в крестьянской семье, имея допуск к секретной информации. Ее отца расстреляли партизаны. Этого компромата оказалось достаточно, чтобы вынудить девушку делать что угодно.
Операцией руководил по заданию НКВД радист ЦК КП(б) У Николай Смирнов. Позже он стал полковником КГБ, ушел на пенсию из органов.
П. Брайко в книге «Комиссар нашей жизни» писал:
«Комиссара решили убрать после завершения Карпатского рейда, потому что понимали: Ковпак не сможет выполнить поставленные перед соединением задачи. Без ведома командира разделаться с жертвой не смогли бы. Руднева сначала нужно изолировать, потом полностью блокировать и уничтожить».
Когда спускались с гор под Дилятиным и полностью овладели городом, авангард во главе с Семеном Васильевичем направился в сторону Ослав Белых. У Заречья столкнулся с колонной автомобилей, но Руднев приказал группам прорываться только вперед. Сам ожидал основные силы, но никто на помощь ему не пришел. Посылал связных к Ковпаку. Они не возвращались.
Ковпак, не доходя того места, где находился Руднев, вопреки подписаному им приказу, свернул в сторону горы Дил. Он давал возможность убийцам расправиться с комиссаром.
Преступление совершила группа в составе Ани Маленькой, Владимира Лапина, Ивана Бережного, Николая Смирнова, Якова Панина и других. Официально писали, что Яша прибежал к командиру и доложил о ранении комиссара. Мол, ему нужна помощь. Но почему тогда он не вынес Семена Васильевича из боя?
Не ранили комиссара, а убили. И устроили спектакль. Ковпак послал бойцов, чтобы вынести Семена Васильевича из боя. Проявил трогательную заботу о своем боевом товарище, хотя знал, что того уже нет в живых.
Благодаря соучастию командира Руднева сначала изолировали, потом блокировали, убили и спрятали: сбросили в овраг. Последнее сделали, чтобы скрыть следы преступления. Ранение в ногу со спины и два выстрела в висок могли вызвать нежелательные догадки.
Ковпак на настойчивые  просьбы УШПД об обстоятельствах смерти комиссара отделывался отписками: Руднев пропал без вести.
Все тайное все равно становится явным. Трагические события разворачивались на глазах разведчика Петра Юрка, находившегося рядом в кустах. Потом он вспоминал, как к лежавшему на земле раненному в ногу комиссару подошла Анна Маленькая и сделала два выстрела в висок. Ее прикрывал с автоматом в руках Владимир Лапин.
Бойцы, находившиеся во время боя недалеко от расположения комиссара, упрекали командира – почему он не пришел на помощь Рудневу. Бросил его с немногочисленной группой. Более осведомленные возмущались поведением Ковпака. Преступление не могло произойти без его ведома и соучастия.
Дед невозмутимо отвечал:
– Что я мог сделать. Это не от меня зависело.
Командиру помогал «регулировщик» В. Войцехович. Он  разводил подразделения, как того требовала группа для выполнения спецзадания.
«И еще один очень характерный факт: сам Смирнов 20 октября 1968 г. пишет в сопроводительном письме к своему очерку, направляя его В. А. Войцеховичу, работавшему тогда над книгой о Карпатском рейде: «Вы знаете, что о некоторых вещах, например, о том, от кого мы работали, по понятным причинам писать не следует».
П. Брайко, «Комиссар нашей жизни».
Значит, не только Смирнов и его товарищи работали от ведомства Берии. В связке с ними были и Войцехович, и Ковпак.
Убивать врага на войне – это понятно. Не вызывает никаких сомнений. Но чтобы убить всеми уважаемого человека, за которым тысячи людей шли в огонь и воду, на мучения и смерть. С которой постоянно общаешься и смотришь ей в глаза. Убить без суда и следствия!
Чтобы заставить совершить такое варварское преступление даже молодежь, нужно не только сильное давление (приказ, шантаж, угрозы), но и убеждения. Доказать, что комиссар враг, опасный преступник, проникший в ряды честных людей. Этим занимался сам Сыромолотный, распуская компрометирующие Руднева слухи.
О настроениях тех, кто был основой в выполнении спецзадания, радистов, рассказала            В. Воробей в газете «Путивльские ведомости»: «Радисты, кстати, не любили и не уважали Руднева. Хочу вспомнить один эпизод из своей жизни в Киеве на последнем курсе. Жила я в общежитии на Чигорина. Там работала вахтером миловидная, приятная женщина, которую называли Марией Федоровной. Узнав, что я из Путивля, она стала расспрашивать, что говорят у нас о Рудневе. Я сказала, что любят и гордятся своим героем, сожалеют, что он погиб. Вахтерша разволновалась и покраснела. И был у нас примерно такой разговор:
 – Да чем там гордиться? Он груб, жесток, недоступен. А бабник какой! Герой... никакой он не герой.
Я была поражена. Никогда мне не приходилось слышать такое о любимце всех партизан.
 – Ах, оставьте! – поморщилась та. – А как он погиб?! Не тот он, за кого себя выдавал. Вы ведь ничего не знаете.
 – Так вы откуда его знаете?! Кто вам такое наговорил?
 – Как откуда. Да я сама партизанка. У нас его не любили.
 – У кого это – у вас?
 – У радистов. Вы ничего не знаете! Он ведь – «враг народа». И не как герой он погиб, поверьте, – закончила она шепотом».

ГЛАВА 5. Эхо солнечных кларнетов
 
1.
Государственную дачу на Конче-Заспе поэт Павел Григорьевич Тычина делил с прославленным командиром Сумского соединения партизан, дважды Героем Советского Союза Сидором Артемовичем Ковпаком. Ему почему-то сразу не понравился полный, выпиравший из одежды пожилой мужчина. Грубый, неотесанный, крикливый.
Он привык иметь дело с творческими людьми, которые боялись грубым словом обидеть друг друга, пытались говорить красиво, а иногда даже витиевато. А партизанский генерал без нецензурных слов не произносил ни одного предложения. Почти постоянно чем-то недоволен. Свои эмоции выплескивал на людях. Нередко доходил до криков. Особенно, когда находился под хмельком.
К этому первому впечатлению добавлялась его безграмотность. Он после войны работал заместителем председателя Президиума Верховного Совета РСФСР, заочно учился на юридическом факультете университета.
Но, разумеется, только формально. Нельзя на столь высокой должности без специального образования.
Но сначала поэт предполагал, что таким должен быть партизанский командир. Провести по тылам врага тысячи людей не так-то просто. Нужны жесткость, напористость и даже грубость.
Павел Григорьевич пережил войну вдали от фронта. Вместе с Академией наук РСФСР его эвакуировали в Уфу. В 1943 году был назначен народным комиссаром образования Украинской ССР.
Жизнь рядом с партизанским командиром вызвала у поэта непреодолимое желание написать о народных мстителях, воспеть их в поэме.
Чем глубже Павел Григорьевич «входил в тему», тем яснее отдавал себе отчет, что основным организатором в Сумском соединении выступал не командир, а комиссар Семен Васильевич Руднев.
Павел Григорьевич тщательно собирал данные об прославленном соединении, встречался с партизанами. Особенно высоко отзывались они о комиссаре, партизанском Данко, как его называли, героически погибшем при выходе из Карпат. В голове поэта уже рождались образы народных мстителей во главе с пламенным комиссаром. Он задумал написать драматическую поэму об их подвигах.
Решил не откладывать свои намерения. Однажды в воскресный день, когда их семьи в полном составе отдыхали на даче, подошел к Ковпаку.
Сидор Артемович сидел в тени на скамейке. Тяжело дышал. Поэт даже посочувствовал ему. Как бедный Дед передвигается с такой массой тела. Он не влезал ни в какую одежду.
– Хочу написать о партизанах, – объяснил бывшему командиру. – Мне нужно побывать на местах боев, чтобы лучше представить войну в тылу врага. Куда бы рекомендовали поехать?
Ковпак долго молчал. Он, наверное, думал: зачем куда-нибудь ехать. Кто, кроме командира, может лучше рассказать и объяснить. Но если известный поэт пожелал побывать на месте боев, посоветовал ему съездить в Путивль.
Поэт побывал в городе партизанской славы. Из Киева они выехали с водителем ранним утром. Во второй половине дня его взгляду открылись многочисленные купола храмов старинного Путивля.
– Останови машину, – попросил водителя Павел Григорьевич.
Восторженно всматривался в холмы, на которых то здесь, то там его взгляд притягивали к себе  старинные храмы..
Разыскали здание райкома партии. Там их уже ожидал секретарь, бывший начальник штаба Сумского соединения Григорий Яковлевич Базыма. Поэт и государственный деятель Тычина встречался в своей жизни со многими людьми и научился с первого взгляда узнавать их сущность.
Ему навстречу ступил высокий худощавый человек почтенного возраста. Он был в темном, застегнутом на все пуговицы, костюме, в тщательно подогнанном под его цвет галстуке.
Крепко пожал руку поэта. Сразу поинтересовался:
– Вы не ели, наверное?
– Перекусили в дороге, – ответил Тычина.
Пока гость говорил, Григорий Яковлевич легко передвигался по кабинету. Выслушав поэта, остановился возле него. Сказал:
 – Давайте сделаем так. Сейчас поедем на квартиру, которую мы для вас с водителем подготовили. Там поедим и поговорим о наших дальнейших планах.
«Это, наверное, лучшее, что можно сделать», – подумал Тычина. – За день они с водителем очень устали. Да и аппетит разыгрался при упоминании о еде. Они только раз останавливались в пути, чтобы перекусить.
– Давайте так и сделаем, – согласился поэт.
Машина остановилась возле частного дома. Гости вошли во двор. Их тут же встретили хозяева. Завели в отдельный флигель. Чистенький, аккуратный. Две заправленные кровати. Стол, сервант.
В большом, с фруктовым садом, дворе под яблоней их уже ждал накрытый стол.
Павел Григорьевич долго разговаривал с Базымой, многими партизанами, бывал на местах первых боев, встречался с женой Руднева, изучил дневниковые записи комиссара... Тогда и написал первые несколько страниц этой поэмы.
Сразу после возвращения  встретился с Ковпаком, прочитал ему эти первые страницы. Дед внимательно выслушал Тычину. Когда тот закончил читать и еще находился под впечатлением от написанного, слушатель произнес несколько слов из ненормированной лексики, вкусно сплюнув, спросил:
– А командыр дэ?!
– Не понял? – стушевался Павел Григорьевич.
– Ты пишешь сначала про начальника штабу, потом про комиссара, а дэ командыр?! – спросил, закуривая  цигарку, недовольно Дед.
– Командир появится несколько позже, – попытался объяснить Тычина.
– А субординацию нэ нужно соблюдать?! – делая глубокую затяжку, прогремел Ковпак.
– Я пишу поэму не о командире, а о комиссаре, – попытался оправдаться тихим голосом Павел Григорьевич.
– Я тебе зразу нэ сказав. А ты должон знать. Комиссара убили по заданию НКВД как «врага народа». Перед тем, как писать о нем, надо было спросить меня.
Павел Григорьевич распрощался с Ковпаком, зашел в помещение, бросил первые страницы поэмы на стол и обутым завалился в постель. Лежал долго. К выполнению задуманного отнесся, как всегда, серьезно. Даже очень. Около недели провел в Путивле. В его голове уже все сложилось: и композиция, и сюжет, и образы. И вот такой поворот. Выходит, он воспевает «врага народа».
Резко поднялся с кровати. Сел в кресло, обхватил голову руками. Потом так же резко встал, достал записную книжку и набрал номер телефона Базымы.
– Григорий Яковлевич! Это – Тычина. Сейчас Ковпак сообщил мне сенсационную новость. Семена Васильевича убили по заданию НКВД как «врага народа».
– Так и сказал? – переспросил Григорий Яковлевич.
– Да! – подтвердил  Тычина.
– Как он быстро все забывает! А, помнится, когда Руднев вешал ему звезды на грудь и на погоны, часто рассказывал, как прятался у своей кумы от сотрудников органов, – объяснил ситуацию Базима.
– Мне хочется знать: какое преступление совершил комиссар? – спросил поэт.
– Никакого. Это его органы сделали врагом за то, что не отдавал им на расправу невинных людей. Продержали в тюрьме почти два года. Затем суд его оправдал. Но все равно даже в глубоком рейде в тыл врага его догналя пуля НКВД.
– Если суд оправдал, значит, его убили незаконно. Это какое-то недоразумение, – с надеждой в голосе произнес Тычина.
Он по-прежнему был полон желания написать поэму.
– Ему не простили успехи в защите своей Родины. «Враг народа» показал себя талантливым организатором партизанской борьбы и всеобщим любимцем, – сказал Базыма.
– Но о нем же пишут! – гнул свое Тычина.
– Его невозможно выбросить из истории, хотя некоторые пытаются это сделать.
– Меня Ковпак тоже упрекает, что написал о комиссаре, а не о нем.
– Они продолжают воевать с мертвым человеком. Моя рукопись вернулась на доработку потому, что я больше писал о комиссаре, а не о командире. У меня создалось впечатление, что книгу вообще не собираются печатать, – объяснил поэту  Базыма..
– Постараюсь вам помочь. Присылайте рукопись, – предложил Григорию Яковлевичу Тычина.
После разговора с Базымой поэт долго думал, как поступить. Как отреагируют в Верховном Совете республики, в ЦК компартии Украины на то, что он воспевает «врага народа». Хотя Семен Васильевич не совершал преступления, показал себя патриотом своей Родины, органы не забыли свои обвинения. Они ничего не забывают и ничего не прощают.
Поэт подумал: может показать своего главного героя на втором плане, как поступают другие авторы. А кого на первый? Он вспомнил своего соседа. После последнего разговора, когда прочитал ему первые страницы своего произведения, он его еще больше невзлюбил, этого наглого и назойливого старика.
У него не было никакого желания писать о Ковпаке, который заявил ему сегодня, что он главный, начинать надо с него.
 
2
Поэт рано лег спать, но почти всю ночь проворочался. Чем старше он становился, тем сильнее на него давил груз прошлого. Ему приснился тревожный сон. Сначала он долго слышал грустный звук кларнета. Затем перед ним пролетели картины его детства и юности. Учеба в бурсе и духовной семинарии, Чернигов, занятие творчеством.
Незабываемые встречи с Михаилом Коцюбинским, литературные субботы которого он регулярно посещал. С 1906 г. он начал выступать со своими произведениями. В 1919 году вышел его первый сборник «Солнечные кларнеты».
Именно эта книга  стала поворотным пунктом в его жизни – «точкой невозвращения». В этом сборнике, как отмечали критики, писатель предложил украинскую версию символизма. Его стали называть украинским Блоком.
В последующие годы Тычина издал сборники: «Вместо сонетов и октав»(1920), «В космическом оркестре» (1921). В то же время начинает работать над поэмой-симфонией «Сковорода», которую посвятил философу. Кажется, все было так же, как до революции.
Но ситуация изменялась. Репрессии (расстрелы, лагеря, тюремные заключения), умолчание информации о реальном положении дел, аресты «подозреваемых» и их семей погубили многих инакомыслящих. Люди оказались перед страшным выбором – умереть или предать себя. Писатели не стали исключением. Николай Хвылевой покончил жизнь самоубийством, Остап Вишня, Иван Багряный, Борис Антоненко-Давыдович были сосланы в лагеря и посажены в тюрьмы. Владимир Винниченко, Евгений Меланюк, Александр Олесь были вынуждены эмигрировать.
Несмотря на лояльность к новой власти, Тычину также обвинили в буржуазном национализме. Ушли в прошлое его солнечные кларнеты, пора писать оды партии и трактору. Он долго мучился, решал, как ему поступать дальше. Он не мог покончить с жизнью, эмигрировать из страны. Он бы не перенес пыток в карательных органах, не говоря уже о тюрьмах и лагерях. Его нежное и чуткое сердце подсказывало ему другой выход – воспевать новую власть до абсурда, как требовали в Кремле. Только так можно сберечь свою жизнь.
В 1933 году газета «Правда» опубликовала стихотворение Тычины на украинском языке «Партия ведет», которое на долгие годы вошло в школьные программы. Поначалу поэт пошел на уступки новой власти. Сказал А и думал, что от него отстанут. Этого не вышло. От него требовали сказать Б. Он втянулся в круг новых проблем. Так появилось это стихотворение:

Та нехай собі як знають
Божеволіють, конають, –
Нам своє робить:
Всіх панів до ’дної ями,
Буржуїв за буржуями
Будем, будем бить!
     Будем, будем бить!

В 1970-1971 годах украинский писатель Василий Стус написал литературную разведку о творчестве Павла Тычины под названием «Феномен эпохи (Восхождение на Голгофу славы)».
«Как бы то ни было, Тычина – такая же жертва сталинизации нашего общества, как Косынка, Кулиш,  Скрипник, Зеров или Курбас. С одной разницей: их физическая смерть не означала смерти духовной. Тычина, физически живой, умер духовно, но был порабощен к существованию как духовный мертвец, к существованию по ту сторону самого себя. Тычина подвергся растлению, нанеся этим такой вред своему таланту, который ему не могла нанести ни одна в мире сила. Начиналась полоса дальнейшей деградации поэта, причем деградировал покойный поэт так же гениально, как когда-то писал стихи.
…Гениальный Тычина умер. Остался жить чиновник литературной канцелярии, пожизненно больной манией преследования, жалкий пигмей с великим именем Тычины».
В. Стус, «Феномен эпохи»
Павел Григорьевич получил материальное состояние, высокие награды, должности, но время от времени в его ушах звучали солнечные кларнеты. Они напоминали ему о далеком прошлом, когда он был волен писать то, что рождалось в голове и сердце. Он мучился. Ему снились страшные видения. Он просыпался в холодном поту и пытался успокоить себя. Мол, он ничего не в состоянии сделать. Советская власть пришла надолго. Имеет мощный репрессивный аппарат. Ей ничего не стоит сломать такое тонкое и хрупкое существо, как поэт. Да и какой смысл плевать против ветра. Все равно все полетит на тебя…
Павел Григорьевич проснулся ранним утром и уже не мог уснуть. Он не решил, как ему поступать с поэмой о Рудневе. В последние годы он все больше прославлял существующий порядок во главе с Коммунистической партией. У него все меньше появлялось лирики, а все больше формальных, ура-патриотических стихов.

3.
Готовясь к написанию поэмы о Рудневе, Тычина постоянно обращался к книге П. П. Вершигоры «Люди с чистой совестью». Он считал ее самой талантливой, самой правдивой и добросовестной.
Поэт вспоминал эпизоды из книги Вершигоры. Сравнивал образы командира и комиссара, как их изобразил автор. За время работы в Президиуме Верховного Совета УССР Сидор Артемович немного обтесался, но в основном остался таким же, как был раньше. Считал себя единственным главным героем соединения. Такой же нетерпимый к мнению других, может часами доказывать свою правоту. А главное, занимая столь высокую должность, он не повысил интеллектуальный уровень.
Во время разговора по телефону с Базымой, этим симпатичным и очень скромным человеком, поэт просил его выслать свою рукопись. Вскоре Григорий Яковлевич ее прислал. Несмотря на занятость, Павел Григорьевич ее быстро прочитал и написал автору: «Дорогой Григорий Яковлевич! Не думайте, что я забыл о вас, нет. Я очень перегружен работой – бывает даже очень. Ваши очерки прочел. Они меня очень заинтересовали, много фактического материала, много сказано о живых людях, которых будто бы видишь здесь, чувствуешь... Писать Вам обязательно нужно. На мой взгляд, Вам нужно продолжать так же, как Вы и начали, то есть отдельными очерками, а не строгим дневником. Я бы очень хотел, чтобы вы приехали ко мне на несколько дней, остановились у меня, и мы все подробно обговорили бы вместе с Вами. Семья моя Вам будет очень рада. С издательством я все согласовал. Печатать они возьмут…».
Вскоре Григорий Яковлевич приехал в Киев. Письмо классика украинской советской литературы его очень обрадовало. Тычина похвалил его воспоминания. Все это после того, как его унижали. У него даже создавалось впечатление, что рукопись не собирались печатать. Но он получил от Тычины обнадеживающие строчки: «С издательством я все согласовал. Печатать они возьмут...».
Он мечтал написать воспоминания о боевом пути партизанского соединения. Благо для этого у него был большой документальный материал. Память тоже сохранила события тех лет. Воспоминания просились на бумагу. Но его попытки не увенчались успехом. В издательстве его рукопись была принята. Сначала потребовали менять Руднева на Ковпака. А спустя некоторое время вернули. Сказали: нуждается в доработке.
Когда выходил из здания, его остановил земляк:
 – Центральный Комитет Компартии Украины «зарезал» вашу книгу.
 – Мне сказали: нуждается в доработке.
 – К нам приходили  из ЦК КП(б) У. Посмотрели вашу рукопись и сказали, что она не годится.
Григорий Яковлевич удивился. Хоть и с ЦК, но как  сразу можно оценить рукопись?!
 – Можете назвать, кто приходил?
 – Иван Константинович Сыромолотный.
 – Тогда все понятно.
Базыма выскочил на улицу. Он вспомнил  весну 1943 года. Неприятного представителя УШПД и ЦК КП(б)У, который  подговаривал бойцов к физическому уничтожению комиссара. Теперь он продолжает с ним воевать.
Григорий Яковлевич отложил рукопись до лучших времен. Не стал никуда обращаться, хотя Георгий Алексеевич упорно рекомендовал автору повторить попытку.
Григорий Яковлевич понимал, что он находится в опале. В столице Украины все решают недалекие люди: Сыромолотный, Ковпак, Панин и другие, подобные им. Представителя УШПД и ЦК КП(б)У ни разу не видели в бою. Все время пребывания в тылу врага он использовал, чтобы повысить себя в должности и пробить се6е награды. Черная зависть толкнула его представить патриота, талантливого командира в органах НКВД, как опасного преступника, после войны собирающегося взять реванш за все, что с ним сделали.
В ведомстве Берии боялись думающих, специально подготовленных, способных, действующих военных командиров, от которых в мирное время можно всего ожидать. Руднев попал в эту категорию. Возможно, его бы не тронули. Но сработала старая пословица: земля треснет, черт вылезет.
Сыромолотный прилетел в тыл вместе с группой ответственных работников партии и правительства. Был среди них секретарь ЦК КП(б)У Д. Коротченко. Но никто, кроме Сыромолотного, ни в чем не обвинял комиссара.
В НКВД учли информацию Сыромолотного. Органы уже приступили к зачистке. Проводили целенаправленные мероприятия по расправе с неугодными. Семена Васильевича могли бы вызвать в Москву и судить по надуманному обвинению, могли бы расстрелять в тылу. Но этим бы вызывали возмущение бойцов, которые его очень уважали. Его решили убрать, как героя,  в бою с врагом. Чтобы комар носа не подточил.
Теперь продолжали воевать с комиссаром, вычеркивали его фамилию из книг-воспоминаний. Сразу после войны, когда Базыма работал в райкоме партии, он поддерживал всеобщее мнение, что всем в соединении руководил комиссар. Ковпак был полный профан в ведении войны. Он мог взорвать мост, пустить под откос поезд, разгромить небольшой гарнизон противника. На большее не способен.
С горечью в голосе Григорий Яковлевич рассказывал, что Ковпак виновен в разгроме соединения, уничтожении комиссара.
Однажды его вызвали в ЦК КП(б) У. Долго с ним беседовали. Все сводилось к тому, что не нужно делать ревизию прошлого. Комиссара нет, а командир жив. У всех были недостатки. Сейчас нужно о них забыть. Создавать образ Героя войны с командира.
Базыме обещали дать заслуженную награду – медаль «Золотая Звезда».
– Вы получите квартиру в Киеве и будете активно участвовать в мирной жизни ваших коллег. Вам, третьему лицу в соединении, нечего прозябать в районном городке с таким богатым опытом за плечами.
Григорий Яковлевич обещал подумать. Позвонил в ЦК КП(б)У в назначенное время и ответил словами комиссара: воевал не за награды и должности, а защищал свою Родину.
В 1948 году, когда Ковпак развивал свою бурную деятельность в должности заместителя председателя президиума Верховного Совета УССР, Базыму отправили на пенсию и очертили для него круг действий, за который он не должен выходить. Военно-патриотическое воспитание молодежи, строительство школы №2, создание историко-мемориального комплекса в Спадщанском лесу.
У него начались проблемы с изданием книги.
 
4.
...Григорий Яковлевич сначала немного растерялся в квартире в центре столицы Украины. В зале на стенах висели картины. Было много музыкальных инструментов. Среди них кларнет и черный рояль. Но непринужденная доброжелательная обстановка в семье позволила Григорию Яковлевичу быстро освоиться в гостях. Они с Тычиной сели в мягкие кресла за круглым журнальным столиком.
Тщательно просмотрели рукопись. Поэт учил начинающего  автора:
 – Пишите просто. Не разгоняйте рассказы. Следите за логикой изложения. Больше ярких фактов. Остальное «дотянут» редакторы.
Автор воспоминаний довольно быстро усвоил науку опытного писателя. У них с Тычиной много общего. Они все делали досконально, щепетильно, докапываясь до мелочей. Павлу Григорьевичу было приятно общаться с гостем. Они почувствовали симпатию друг к другу еще во время поездки Тычины в Путивль. Поэту нравились естественная скромность начальника штаба, тактичность, дружелюбие. Он не услышал от него не только матов, как от соседа, но даже грубых слов. И удивлялся: как это человек, прошедший с боями всю Украину, который попадал в разные ситуации, был тяжело ранен, чудом вырвался из окружения, сумел сохранить чистоту души.
Базыма тоже почувствовал в Тычине родственную душу. Он ожидал, что в город приедет  полностью закостенелый формалист от литературы. Еще до войны в школе, где он был директором, ученики смеялись над стихами Тычины.
Хотя сам он увлекался сборником Павла Григорьевича «Солнечные кларнеты». Как там в стихах все переплеталось: и краски, и звуки. И все это превращалось в победоносную симфонию природы.
К сожалению, более поздние стихи все чаще возвеличивали власть. Хотелось съесть кирпичину, чем учить Павла Тычину. 
Но он увидел перед собой тонко настроенного, доброжелательного, деликатного человека, у которого в душе продолжали звучать солнечные кларнеты. Павел Григорьевич говорил спокойным тихим голосом, живо интересовался, где и как проходили первые бои, долго разговаривал с бойцами, очень сочувствовал жене комиссара Домникии Даниловны и пытался всячески ее поддержать.
Читка рукописи прошла при полном понимании друг друга. Когда с текстом покончили, Григорий Яковлевич еще раз напомнил Павлу Григорьевичу, что она уже побывала в издательстве, но ее отклонили. С рукописью знакомились Сыромолотный и Ковпак. Она им не понравилась. Наверное, потому, что автор недостаточно показал руководящую роль командира.
– Сыромолотный и Ковпак не помешают нам издать вашу книгу, – успокоил автора Павел Григорьевич.
Они согласовали все вопросы с рукописью. Пришли к единодушному мнению, что будущая книга должна называться «Следами  великого рейда».
Только потом Тычина приступил к вопросу, который больше всего волновал его в эти дни. Сначала напомнил гостю телефонный разговор, что после прочтения поэмы Ковпаку он признался ему, что комиссара убили по приказу органов.
– Понимаю, что НКВД доказывать тяжело. Но все-таки Сидор Артемович пытался спасти своего боевого товарища? – спросил Тычина у Базымы.
– Нет! Это была самая большая наша ошибка – связать свою  судьбу с Ковпаком. Нас не раз обвиняли в этом. Но Семен Васильевич говорил, что он пришел в лес не за наградами и должностями, а защищать свою Родину. Ради этого готов терпеть грубость, амбиции, абсолютную военную безграмотность командира.
 – Даже никаких попыток не предпринимал, чтобы защитить Семена Васильевича? – вырвалось у поэта.
 – Он сразу перекинулся на сторону Сыромолотного.
 – Без ведома Ковпака, наверное, не могло произойти и само убийство? – произнес поэт.
–  Понятно! – согласился с ним начальник штаба.
 – Как же он объясняет свое поведение? – поинтересовался Павел Григорьевич.
– Очень просто: все равно бы меня не послушали. К сожалению, Семен Васильевич окончательно разобрался, кому он доверился, с кем связал свою боевую судьбу, только в конце жизни, когда понял, что он остался один на один с убийцами, – завершил разговор об обстоятельствах убийства комиссара Григорий Яковлевич.
«Сорок семь лет запрещалось писать правду о комиссаре Семене Рудневе. Повсюду распространялась официальная версия: Герой Советского Союза Семен Руднев погиб в бою с превосходящими силами войск украинских буржуазных националистов – УПА. И только несколько человек знали, как было на самом деле, только несколько участников и руководителей партизанского движения на Украине знали, что генерала Руднева по приказу энкаведовца Сыромолотного убила в Карпатах радистка Петра Вершигоры – Анюта Туркина, тоже агент НКВД. Знали об этом Ковпак, Базыма, Вершигора, от Вершигоры Платон Воронько и Алексей Палажченко.
В разговорах со мной и Воронько, и особенно Палажченко не раз намекали, что они знают о Рудневе, о чем нельзя рассказывать никому...
Знал об этом и Павел Григорьевич Тычина. Но не от Вершигоры и не от Базымы, не от Воронька и не от Палажченко, а от самого Сидора Артемовича Ковпака, с которым несколько лет жил на одной правительственной даче в Конче-Заспе.
Дело в том, что Павел Григорьевич еще в 1946 году задумал написать драматическую поэму о подвигах украинских партизан и об их руководителях – Ковпаке и Рудневе. Поэт ездил в Путивль, разговаривал с Базымой и другими партизанами, бывал на местах первых боев ковпаковцев. встречался с женой Руднева, изучил записи прославленного партизанского комиссара... Где-то тогда и написал первые несколько десятков страниц этой поэмы. Образ Руднева представал перед автором во всей его высокой нравственной красоте, рисовался живыми, яркими красками.
Об этой поэме я от Павла Григорьевича узнал где-то в 1965 или 1966 году. Будучи, конечно, в плену официальной концепции, я и не подумал, что касаюсь очень болезненного момента и нашей истории, и творческой биографии Тычины. Итак, летом 1966 года мы с                А. А. Стасем поехали на дачу в Кончу-Заспу, которую Тычина делил с С. А. Ковпаком, и стали просить поэта, чтобы он дал нам хотя бы отрывочек из поэмы о Рудневе. Павел Григорьевич не только не дал нам "хоть отрывочка", но и вообще перевел разговор на другие темы. Видно было по нему, что он просто испуган и все время оглядывается на стену, за которой жил Ковпак.
Спустя несколько лет, уже после смерти Павла Григорьевича, оказалось, что Сидор Артемович как-то случайно открыл Тычине тайну гибели Руднева, – и это обстоятельство положило конец и работе над поэмой, и дружбе поэта с прославленным партизаном. Тычина не мог ему простить самопроизвольное участие в убийстве Руднева, в проведении сталинского рейда на Карпаты и из Карпат, в создании ложной легенды о партизанском комиссаре...».
С. Тельнюк, еженедельник "Литературная Украина".
Станислав Владимирович Тельнюк – украинский поэт, прозаик и литературный критик. Родился 26 апреля 1935 года в селе Искровцы Акимовского района Запорожской области в семье агронома. Скончался в Киеве 31 августа 1990 года.

***
Базыма гостил у поэта несколько дней. Перед его отъездом Тычина прочитал фрагменты поэмы о Рудневе.
Она Григорию Яковлевичу понравилась, хотя он не привык, чтобы произведения о соединении начинались с него. Этим мнением поделился с автором.
 – Я поступил так, как это происходило в жизни, – объяснил ему тот. – Командир и комиссар часто находились в подразделениях. Все неотложные вопросы решал начальник штаба.
Григорий Яковлевич восхитился, как величественно Павел Григорьевич  изображал образ комиссара.
 – Прочитал черновики Ковпаку, – рассказал Тычина. – Сидор Артемович почти в ультимативной форме дал мне понять, что начинать нужно с него.
 – Сейчас идет мерзкая кампания по переписыванию истории. Настоящих героев замалчивают, а тупых исполнителей, выскочек, как Ковпак, продвигают на первый план.
Лицо поэта с выдвинутым подбородком и прямым острым носом, которое никогда не теряло оптимизма, приобрело задумчивое выражение. Он привык к  ясности в своих стихах, никогда не скрывал свою коммунистическую позицию. А тут все сложно, запутано и подло...
На следующий день Тычина провел Базыму до вокзала, усадил на поезд. Мужчины тепло распрощались.
Когда исчезли из виду последние очертания центра города, поезд выехал на железнодорожный мост через Днепр, Базыма никак не мог успокоиться. Он смотрел на соборы Печерской лавры, высокие холмы, покрытые зеленью, в который раз думал: «Какая трагическая судьба Семена Васильевича! Подло убили во время войны. А сейчас хотят уничтожить даже упоминания о нем. Продолжают зачистку. Еще одному автору не дают написать то, что он считает нужным».
Потом вспомнил Тычину. Очень хороший, внимательный, творческий мужчина. Ему послышались строчки стихов из сборника «Солнечные кларнеты». Он никак не мог связать образ поэта со словами: «Будем, будем бить!».
Павел Григорьевич даже не поинтересовался у него, в каком вагоне он хочет уезжать. Заказал билет в купе. От денег, которые предлагал Базыма, отказался. К тому же отправил его с тяжелым пакетом. Когда он начал отказываться, Тычина усмехнулся и сказал тихим голосом:
– Это – подарок моей жены. Он не только для вас. Для всей вашей семьи. Будьте добры, не оставляйте своих близких без маленькой радости. Я надеюсь, что она их здесь ждет.
Григорий Яковлевич еще раз вспомнил поэта и усмехнулся: «Сколько в нем кротости и доброты».
Когда поезд выехал на левый берег Днепра, Базыма постелил постель и завалился спать. И вскоре уснул.
Проведя гостя, Павел Григорьевич вернулся домой. Повертел в руках рукопись поэмы. После общения с начальником штаба,  рассказов о буднях партизан у него открылось второе дыхание. Хотелось продолжить работу о необычном человеке, который в годы войны, тяжелых испытаний не потерял себя.
Сел за стол. Взял один из тщательно заточенных карандашей. Быстро заносил свои впечатления от встречи с Базымой на бумагу. Они, эти впечатления, имели непосредственное отношение к основному герою. Павел Григорьевич хотел ввести в поэму украинских патриотов, с которыми умел договариваться комиссар, но вспомнил, что они продолжали сопротивляться советской власти даже после войны.
Это не укладывалось в его жесткую схему идеологических требований. Чтобы никто не упрекнул его в политической безграмотности, не заподозрил, что своим творчеством он играет на руку врагу. «Должно быть все продумано, взвешено, расставлены все точки над і» – мысленно сказал он себе. – Но как это сделать в такой сложной ситуации?!».
Поэт долго мучился, сидя за столом. Но больше не написал ни строчки.

5.
Бригада вагона-ресторана скорого поезда Киев – Москва готовилась к поездке. Шеф-повар – уже пожилой мужчина в белом халате и колпаке – сказал:
– Сегодня партизаны С. А. Ковпак и А. Ф. Федоров едут на сессию Верховного Совета СССР. Давайте проверим – все ли у нас есть, чтобы их нормально обслужить.
Шеф-повар достал листик со списком, начал читать:
– Сельдь большая, жирная, малосольная есть?
–  В наличии! – ответили ему.
Далее он назвал: капусту квашеную, помидоры и огурцы бочковые, картофель белый, средний. Все было налицо. Но когда спросил о сале с прожилками, его не оказалось.
Шеф-повар вернулся к самому молодому официанту:
– Петя! Смотайся на Бессарабский рынок. Купи кусок лучшего сала.
– Обойдутся старики без сала, – недовольно произнесла повар Катя.
– Вы не знаете Ковпака. Он всю нашу бригаду разгонит, если не угодим ему. – сказал шеф-повар. – Петя! Что стоишь? Вперед!
Когда к дому Ковпака в Печерском районе, который в народе называли «Липки», подъехал черный автомобиль, вся семья забегала в угоду хозяину. Молодая черноволосая жена Лида последний раз осматривала его костюм, чтобы он был не помят, Сидор не посадил на него в последние минуты пятна. Ведь в столицу едет, в Верховный Совет, где соберутся люди со всего Советского Союза. Дочь Лиды от первого брака и приемный сын, племянник Сидора Артемовича Василий, несли его вещи. Ковпак с чувством собственного достоинства спустился к машине. Подождал, пока домашние и шофер загрузили его вещи в багажник, занял место на первом сиденье правительственного автомобиля.
Он с трудом вжался в салон, тяжело дышал. Его располневшее за последние годы тело выпирало из костюма, он не мог повернуть голову, потому что она, кажется, вросла в плечи. Дед нервничал. Провожающие все делали не так. Когда вещи разместили, как он счел нужным, немного успокоился. Автомобиль рванул с места, быстро помчался по улицам города.
Через несколько минут Сидор Артемович уже был на вокзале. Он с трудом вылез из салона. Остановился, отдышался. А водитель уже побежал за носильщиком. Тот сложил вещи на повозку. Они все вместе пошли к вагону, в котором должен ехать депутат. В купе уже сидели Федоров и два их помощника. Водитель и носитель поставили вещи Ковпака, проверили, чтобы ничего не забыли, простились и ушли.
Генералы завели свой привычный разговор, который их помощники называли: где, что, когда. Кого из бывших партизан видели, кто умер, женился, получил квартиру, о здоровье. Когда поезд тронулся, генералы переоделись в спортивные костюмы и свободно вздохнули.
Пригласили в купе официанта, чтобы сделать заказ. Появился молодой парень Петя. Вытянулся в стойку перед именитыми пассажирами.
– Принеси нам большую жирную сельдь и картофель в мундирах. А пока она будет вариться, подай нам квашеной капусты, – сделал заказ Ковпак.
– И бочковых помидор! – добавил Федоров.
– По отбивной на всех и бутылку «Столичной», – не удержался один из помощников.
Когда заказ был на столе, налили по стопке. Причем, если помощники пили водку, то депутаты – самогон.
– Чей самогон будэм пить? – спросил Ковпак Федорова, когда опрокинули по одной. – Мини недавно из Путивля привезли медовуху. Як бензин горыть.
  – Сначала попробуем твой, а потом – мой, – ответил ему Алексей Федорович.
Когда понемногу выпили, Петя принес картофель в «мундирах» и мелко порезанную и очищенную сельдь, приправленную маслом, уксусом и  луком.
– Парень! – произнес недовольно Сидор Артемович. – Что ты принис!? Кто же мундирку по порциям розкладае. Ты нам ее в одну посуду склады. Знаешь, раньше были поливяни мыски. Сельдь нужно очистить и порезать на несколько кусков. Больше не нужно ничего делать.
– И лук очисти и в одну посуду склады, – добавил Алексей Федорович.
После ужина помощники залезли на вторые полки, а деды стали играть в карты. С криками, взаимными упреками они «резались» почти до утра.
Легли поздно. Утром, громко ругаясь, Ковпак вылез из казенной постели на нижней полке. Упрекал своего помощника:
– Дал бы еще хоть несколько минут полежать.
– Сидор Артемович, мы уже въехали в Москву. Скоро будем на станции! – оправдывался тот.
Пригласили Петю. Депутаты еще совсем не проснулись, распоряжался помощник Ковпака.
– Всем по чаю с лимоном, – сделал заказ. – По несколько бутербродов с колбасой и маслом и бутылку коньяка.
Петя бросился выполнять заказ. Именитые пассажиры распили бутылку коньяка, выпили по чашке крепкого чая с лимоном, съели по несколько бутербродов. Поезд уже подъезжал к станции, но дорога была перегружена. Он то и дело останавливался. Один из помощников предложил ознакомить депутатов с повесткой дня сессии.
– Не забывай нам головы, – сказал Ковпак.
– Вы ведь не знаете, какие там вопросы будут рассматриваться.
– Ну и что, – ответил Сидор Артемович. – Как все, так и мы будем голосовать.
 
***
Когда Сидор Артемович на той же правительственной машине вернулся после сессии домой, первым его встретил радостный племянник, которого Ковпак усыновил.
 – Звонили из министерства внутренних дел! – порадовал его Василий.
– Мотоцикл Васи нашли, – добавила жена.
– Давно пора, – недовольно сказал Ковпак.
Дважды Героя Советского Союза, командира прославленного соединения постоянно приглашали на встречи с трудовыми коллективами, на разные торжественные собрания, посвященные памятным датам, связанным с минувшей войной. На одной такой встрече на Киевском мотоциклетном заводе ему подарили тяжелый мотоцикл «Днепр» с коляской. Он отдал его Васе. Езда на мотоцикле была главным увлечением того. Но однажды он связался с неизвестной кампанией. Поставил мотоцикл в районе Арсенальной площади. Потом ребята увели его с собой. Он оставил технику без присмотра. Когда вернулся, от мотоцикла остались только воспоминания.
Сидор Артемович расстроился. Тяжелые мотоциклы, как и легковой транспорт, были в большом дефиците. Он крепко обругал сына. Пригрозил, что больше никаких подарков он от него не получит. Но в тот же день позвонил министру внутренних дел Украины И. Х. Головченко, чтобы милиция нашла пропажу.
Шло время, он несколько раз напомнил Головченко о пропаже, но милиция так и не нашла мотоцикл. Однажды, когда он находился в хорошем тонусе, позвонил министру и поговорил с ним в совсем другом тоне. Что нужно как следует спрашивать с сыщиков. Рассказал, как он снимал стружку со своих подчиненных во время войны.
Иван Харитонович ни слова не сказал в свое оправдание. Он позвонил поэту П. Г. Тычине, с которым был лично знаком.
– Павел Григорьевич, поговорите со своим соседом по даче. Ничего не желает понимать. У его сына украли мотоцикл. Что мы не делали, не могли найти пропажу. Пожалуй, мотоцикл разобрали на запчасти, а может, переправили в другой регион. Колпак ничего не желает понимать. Подай мотоцикл. Вот и все.
– К сожалению, не могу ничем помочь. Мы с соседом почти не общаемся.
Теперь, вернувшись из Москвы, Ковпак сразу позвонил по телефону министру. Он сказал, что пропажу нашли, когда и куда ее доставить.
Буквально через час к их дому подъехал грузовой автомобиль. Сильные ребята выгрузили мотоцикл. Когда Вася на следующий день осмотрел технику, оказалось, что она не его. В коляске он обнаружил документы завода. Оказалось, что привезли новый мотоцикл прямо с предприятия.
Колпака последнее обстоятельство ни капельки не смутило. Напротив, он воспринял этот факт,  как должное. Так и должны относиться окружающие к высокому государственному деятелю, к командиру прославленного партизанского соединения, дважды Герою Советского Союза.
 
***
После сбора остатков соединения на хуторе Конотоп Сидор Артемович встретился со своей женой Екатериной. Женился поздно, взял женщину с ребенком.
Вот как вспоминает о жене Ковпака в книге «Малая земля» Л. Коробов:
«Когда я в 1943 году улетал из соединения на Большую землю, Ковпак, прощаясь со мной, отвел меня в сторону и сказал:
 – Ни о чем не прошу. Нельзя поискать, куда делась моя старуха?
Тогда были приняты все меры по розыску жены Ковпака, но ее не нашли. И только после того, как Котельва под Полтавой была освобождена от немцев, жену Ковпака нашли в этом городке. Вскоре они встретились.
Екатерина Ефимовна свернула толстую цигарку и закурила. Я сказал, что она у нее, как у Сидора Артемовича. Она улыбнулась, посмотрела на цигарку мужа и сказала:
 – В Гражданскую войну мы вместе с ним партизанили. Он тогда и выучил меня курить. Пойдемте обедать. За обедом и о делах поговорим, и штаб соберется весь».
Так Ковпак встретился со своей женой. Но впоследствии она заболела и скончалась. Ее сын погиб на фронте.
 Ковпак стал завидным женихом. Придирчиво искал себе хозяйку. Подбивал клин к жене Руднева. Но она категорически отвергла его ухаживание. Сошелся с другой женщиной, но она не вызывала у него доверия. Поехала в санаторий. Он попросил знакомого проследить за ней. Она не выдержала испытание.
В это время Ковпак уже жил в Киеве, занимал высокий пост. Постоянно располагал служебным автомобилем и дачей в Конче-Заспе. Был завидным женихом.
На него «клюнула» жена его шофера Лида, у которой была дочь от первого брака. Красивая, черноволосая, молодая женщина. Возможно, не устояла перед натиском старого холостяка.
С. Тельнюк на этот счет писал: «Осенью 1970 года я записал от жены Тычины Лидии Петровны следующее свидетельство: «В конце жизни Павел Григорьевич поссорился с Сидором Артемовичем Ковпаком. Не так чтобы в открытую, а просто стал холодным к нему. Не простил старику увлечение женщинами. Считал безнравственным отбить жену у своего шофера...».
С этой женщиной Ковпак провел всю оставшуюся жизнь.
 
6.
В те годы Павел Григорьевич Тычина уже возглавлял Верховный Совет УССР. Работал в одном помещении с Сидором Артемовичем. Знал, что он совершенно безграмотный и ограниченный человек. Его держат на этом посту только потому, чтобы показать всему миру, какие они, настоящие герои, сражавшиеся за великую победу над ненавистным врагом.
Сам вождь сказал, чтобы показывали его как Героя. Придворные не могли ослушаться его команды. К странностям Деда привыкли и воспринимали их как должное. Его приглашали на разные встречи. Недавно он в присутствии журналистов из Западной Европы провозгласил тост:
«Выпьем за нашу Чехословакию». Вышел международный скандал. Журналисты опубликовали его слова в средствах массовой информации. Прокомментировали эти слова, что Чехословакия, оказывается, уже входит в состав Советского Союза.
Перед тем затеял спор с представителями организации ветеранов. Доказывал, что они – никто. Ни в какое сравнение не шли с бойцами Сумского соединения партизан.
Один из свидетелей встреч Ковпака однажды сказал Тычине недовольно:
– Если держите на столь высокой должности абсолютно безграмотного человека, то зачем ему слово предоставлять?!
Ковпак рассматривал заявления заключенных о помиловании. Но не вникал в суть дел, хотя имел помощников-юристов. Накладывал на заявлениях одну и ту же визу: «Срок небольшой. Отбыть!».
После последней встречи с Базымой, рассказавшим, что командир предал комиссара, Павел Григорьевич возмутился. Комиссара, который столько ему сделал. Дед не понимал, что он всем обязан своему комиссару. Должен защищать его до последней капли крови. Павел Григорьевич не был свидетелем этих событий. Но он не мог представить, как Дед мог встать на сторону Сыромолотного. Воевал с Рудневым рука об руку с 1941 по 1943 год. Стоило только явиться в соединении представителю из Москвы, предал своего боевого товарища. Мирился с тем, что он подговаривал бойцов уничтожить комиссара.
Павел Григорьевич еще продолжал работать над поэмой. Но с каждым днем перед ним все острее стоял вопрос: что делать с главным героем. Он не может на первом плане показать «врага народа» Руднева. Он занимал четкую позицию. Официально поддерживал все, что делала партия.
Остается одно: ввести образ командира и поставить его на первый план. Для этого у него есть формальные основания. Дважды Герой Советского Союза, командир успешного в Украине соединения. Но тогда он будет прославлять ничтожество, дурака, с большими амбициями безграмотного старика.
Случайно встретились с Сидором Артемовичем на даче.
– Поэму пишешь? – спросил он. – Ты разобрался, что к чему?
– Думаю, как выйти из ситуации, – ответил неопределенно Тычина.
– Ты должон соблюдать субординацию, – уверенно произнес Ковпак и продолжил. – Перед тем, как писать о «врагах народа», нужно подумать.
Тычина ничего не ответил. Поспешил в свое помещение.
Он окончательно возненавидел своего соседа, которого выпирало из турецкого халата. «Все ему мало. Никак не может наесться» – подумал поэт.
Разыскал в ящиках поэму о Рудневе. В последнее время он сделал поправку в заглавии. Поэма о Рудневе превратилась в поэму о Рудневе и Ковпаке. Уже само название может вызвать массу вопросов. Почему о Рудневе и Ковпаке, а не наоборот. На первом плане должен быть командир, а не комиссар. У него появилось сильное желание сжечь рукопись. Но он успокоил себя. Вдруг когда-нибудь понадобится. Сложил напечатанные страницы в папку. Отрезал ножницами широкую полоску бумаги и приклеил ее поверх папки. Положил в ящик для архивов, решив никогда к ней не возвращаться.











































Глава 5. После великого рейда
 
Галю выписали из больницы. Несколько раз слушал ее разговор. В ее голове наступило прояснение. Выражалась она ясно. По сути. Ее не терзали страхи. Она не повторяла испуганно: "Оно горит". Лица деда Гришки и его супруги тоже прояснились.
Однажды, когда сидел и учил урок, дед вошел к нам в дом. Сел в прихожей. Долго разговаривал с родителями. Затем спросил:
– Ваня в доме?
– Занимается, – ответил отец.
– Позовите!
Когда зашел к взрослым, дед спросил, увижу ли Григория Яковлевича.
– Если вам нужно, специально к нему зайду.
– Зайди обязательно, – попросил дед. – Передай большое спасибо от нас. Галя вроде бы заново родилась. У нее полная ясность в голове.
После занятий на следующий день зашел в кабинет Григория Яковлевича. Он сидел за столом, замыслившись.. В костюме с галстуком. Тщательно выбрит и зачесан. Две большие залысины делали его высокий лоб еще более высоким.
Через круглые стекла очков разглядывал раскрытую книгу, пахнущую типографской краской. Здесь же, на столе, лежали листы знакомой мне рукописи.
– Что у тебя? – спросил хозяин кабинета.
– Дед Гришка вам выражает большую благодарность за Галю.
– Ее уже выписали?
– Да! Несколько раз встречался с ней. Она вполне здорова.
– Передай деду! Если ей выписали лекарства, пусть обязательно их принимает. А то снова запустят болезнь.
После разговора о Гале и семье моих соседей бывший начальник штаба кивнул на раскрытую книгу, лежавшую на столе, добавил:
– Наконец-то, напечатали… «Следами великого рейда» называется!
Помолчал чуть-чуть. Потом сказал:
– Не знаю – смеяться или плакать.
– А что произошло? – поинтересовался.
– Книгу долго не печатали. Требовали доработать. Только благодаря Павлу Григорьевичу Тычине удалось издать. Кажется, мне радоваться нужно. Если бы не некоторые сюрпризы. Из нее выбросили рейд в Карпаты. Рабочее название: «Тридцать дней гремели Карпаты». Сказали, что напечатают отдельной книгой, когда доработаю. Уже напечатанный текст поправили до неузнаваемости, даже не согласовав со мной.
Тогда еще не имел никакого представления о работе издательств. Подумал: может, так надо. Но ничего не сказал Григорию Яковлевичу. А он продолжал:
– Выбросили большинство эпизодов, связанных с Рудневым.
Оперся локтями на стол. Уставился в книгу и сказал:
– Это проделки Сыромолотного и Ковпака. Ни стыда нет, ни совести у людей.
Несколько минут я не мог войти в тему. Как можно выкинуть из воспоминаний человека, участвовавшего в том или ином эпизоде?! Но последние события меня убеждали: у нас все возможно. Догадывался, что за этими скупыми фразами кроется нечто большее. Скорее всего, обида на тех, кто находится в столице и решает, что ему писать, как писать, издавать или не издавались книгу. Так поступают с человеком, который был третьим лицом в соединении, стоял у его истоков. Решал его судьбу не только в боях, часами просиживал за столом, занимался многочисленными текущими делами.
Обычно, всегда сдержанный в чувствах, Григорий Яковлевич не мог скрыть своего разочарования. Он тяжело вздыхал и хмурился. Несколько раз внимательно, с каким-то немым вопросом, всматривался в меня. Но наверняка не решился поделиться со школьником наболевшим.
Тоже воздержался от вопросов и сострадания. Понимал: Григорию Яковлевичу  и так тяжело.
В конце нашей непродолжительной беседы он передал книгу Георгию Алексеевичу с просьбой, чтобы он как можно скорее прочел.
Когда собрался уходить, напомнил:
– Обязательно передай деду, чтобы Галя постоянно принимала лекарства.
После встречи с Базымой поспешил домой. Мне хотелось как можно скорее прочесть книгу. Самому узнать, почему ее не хотели печатать, что там такого страшного написал Григорий Яковлевич, что Сыромолотному и Ковпаку пришлось исправлять.
За ночь «проглотил» воспоминания ветерана. И не нашел ничего необычного. Читал много таких книг о партизанском движении в Украине. От других подобных она отличалась свежестью и простотой изложения, достоверностью, дружелюбием.
На другой день передал книгу Георгию Алексеевичу с просьбой автора.
Через несколько дней Учитель попросил меня зайти к нему после уроков.
– Твои впечатления? – спросил он, когда вошел в кабинет украинского языка и литературы.
Он был уверен, что прочел воспоминания.
 – Зримо и просто написаны. С уважением к товарищам по оружию. Сразу представляешь местность, обстановку и людей.
 – Очень тепло, – добавил Учитель. – Без штампов и шаблонов. В ней весь Базыма с его любовью к людям. К сожалению, сейчас в литературе задают тон тыловики, которые пороха не нюхали. Поэтому воспоминания мало чем отличаются одни от других. Описывается, сколько и как уничтожено ненавистных фашистов, техники, расписываются подвиги героев. Их не волнует, что война унесла лучшие годы нашей жизни и многих из нас. Мы не только убивали и уничтожали, мы жили.
Георгий Алексеевич еще раз пролистал книгу в твердой обложке, пояснил:
 – У Григория Яковлевича очень хороший учитель: Петр Петрович Вершигора.
Достал из стола папку с бумагами. Надел очки. Нашел копию письма Вершигоры Базыме и прочитал: «Прошу тебя: чтобы не было бездушной книги, как все эти речи, статьи, которые мы читаем и слышим каждый день. Уж кто-кто, а мы знаем им цену. Все эти областные правители убегали в Уфу и дальше, а сейчас с пеной у рта поют оды, нам хорошо известны. Пиши о жизни и о войне так, как она была на самом деле: о жестокости, измене и доблести, о подлости и героизме – обо всем том, свидетелями и участниками чего мы были. Главное, не обходи плохое, отрицательное. Но ведь мы знаем многое, очень многое и понимаем тоже. Обо всем этом надо писать. Вот тогда и не получится отчета о том, как некий Григорий Яковлевич Базыма бродил с автоматом по полям войны, а народ хочет знать, что же он думал, переживал, чем жил, какие мысли и чувства двигали им и его товарищами. И еще дух и атмосфера германского тыла.
Это тоже нужно передать правдиво. Вот и все у меня. Вот мои советы».
 – Не понимаю, почему правили рукопись? Он не сказал ни о ком плохого слова, – промолвил я, – выслушав совета Петра Петровича Григорию Яковлевичу.
 – Это отдельный разговор, – ответил Учитель. – Идем к автору. Там поговорим.
Григорий Яковлевич сидел в своем кабинете в глубокой задумчивости. Перед ним лежала раскрытая книга, а рядом с ней – рукопись. Он простым карандашом делал в подлиннике правку, которую внесли перед выходом книги. Сразу увидел, что страница вся выправлена.
Автор книги встал из-за стола. Пожал нам с Учителем руки. Потом легко, словно юноша, снова занял прежнее место.
– Какие впечатления у филологов от воспоминаний? – спросил.
– Очень теплые. Написаны сердцем, – ответил Георгий Алексеевич.
– Спасибо на добром слове. Все было бы хорошо, если бы они отдали должное Семену Васильевичу. Сначала его уничтожили, а сейчас вычеркивают даже воспоминания о нем, – сказал автор.
– Читал твою рукопись и книгу. Небо и земля. Мы не должны молчать. Надо куда-то жаловаться, – поддержал автора Учитель.
– Куда? – спросил Григорий Яковлевич, повернув в сторону Учителя спрятанные за стеклом круглых очков тревожные глаза.
– В ЦК Компартии Украины.
– Там все схвачено. Жалобу перешлют Сыромолотному и Ковпаку. Они объяснят в ЦК, что мы отстаиваем «врага народа». На этом разбирательство и закончится.
– Выходит: мы ничего не можем сделать. Они – это последняя инстанция.
– Так и есть. Сыромолотный стелется перед секретарями ЦК. Все нашептывает им на ушко. Мол, мы кое-какие, а они настоящие герои, – разъяснил Григорий Яковлевич.
– Из них вышел отличный дуэт. Один даже в воспоминаниях лишается конкурента, другой – хочет оправдать себя за страшное преступление – лишение жизни невинного человека, – заметил Георгий Алексеевич.
– Мне передали из Киева, – продолжил Григорий Яковлевич. – Мало того, что исковеркали рукопись, Ковпак устроил истерику, что не все исправили.
– Не понимаю, – вмешался в разговор старших. – Что там еще можно исправлять?
Григорий Яковлевич быстро открыл нужную страницу воспоминаний и прочитал:
– Надо, Григорий Яковлевич, подумать о заготовке рыбы для неприкосновенного запаса, – однажды вечером, когда мы собирались отдыхать, напомнил мне Ковпак.
– Так Павловский, наверное, уже занимается этим делом, – просматривая чьи-то наградные документы, ответил я Сидору Артемовичу. – К тому же, у нас в штабе собралось множество всевозможных срочных дел, более важных, чем рыбные.
Было уже далеко за полночь. Я с помощником лег отдохнуть, чтобы завтра встать раньше. Командир ушел на свою квартиру, не сказав больше ни слова.
Утром Ковпак пришел в штаб, как черное облако, даже не поздоровался.
"В чем дело?" – думаю.
Он прошелся по комнате. Зажег сигарету. Я наблюдаю. Вижу, кипит командир. «Пора бы сказать, в чем дело», – думаю.
– Так у вас времени нет, работы насущной много? – взорвался командир и приказал: – Пиши приказ!
Я взял книгу приказов, приготовился записывать. Ковпак, ходя по комнате, диктовал:
– Считать необходимым до 20 января создать для соединения неприкосновенный запас рыбы: соленой 6 тонн и сушеной 4 тонны. За 24 часа довести план заготовки рыбы в отряды и роты соединения. Каждый день, в 12 ночи, начальнику штаба товарищу Базыме докладывать мне о результатах.
 – Сидор Артемович, где же тару достать? И соли у нас совсем нет, – попытался я убедить командира.
 – Найти все необходимое, но приказ выполнить, – кричал на весь штаб командир.
Пришел Руднев. Он, улыбаясь, посмотрел то на меня, то на командира, но ничего не сказал.
Притихли мои помощники. Тутученко низко склонился над списками личного состава. Войцехович клеил карты. Вершигоры в штабе не было, он работал в отдельном помещении над срочными материалами агентурной разведки. Панин уехал в Шалыгинский отряд для проведения партийного собрания.
Зная вспыльчивый характер своего командира, я не обращал внимания на поднятый им шум и продолжал заниматься своими делами. Покричит, покричит и перестанет».
Внимательно прослушал фрагмент и не нашел там ни одной крамолы. Обычный эпизод.
 – За подобные воспоминания недоброжелатели Руднева не хотели, чтобы книга увидела свет. Сыромолотный прочитал этот эпизод Ковпаку. Они вместе перемывали мои косточки, – объяснил нам автор. – Легендарный командир, дважды Герой Советского Союза, оказывается, невыдержанный и грубый человек, не умеющий объективно оценить сложившуюся обстановку. Он поставил заготовки рыбы выше работы штаба в то время, когда соединение не испытывало голода, нормально питалось. К тому же хозяйственная часть уже заготовила несколько подвод этой рыбы. Но Ковпак не успокоился. Он собрал командиров отрядов и рот и потребовал выполнить задание. Рыбную эпопею прекратил комиссар, который в то время еще оказывал влияние на Деда.
Григорий Яковлевич снова продолжил читать:
- Сегодняшнее совещание, Сидор Артемович, - сказал позже Руднев, - похоже на совещание не боевых командиров военного времени, а на совещание председателей колхозов в кабинете председателя райисполкома или секретаря райкома партии. Давайте, товарищи, кончать с этим делом! Пусть Павловский сушит и солит. А у командиров отрядов и рот есть другая работа: боевая подготовка бойцов, изучение материальной части новичками. Отменять план заготовки мы не будем, но и загружать штаб разными сводками не следует».
Григорий Яковлевич закрыл книгу. Посмотрел на нас с Учителем.
– Что я такого преступного написал? – спросил.
– Какая подлость! – с чувством произнес Георгий Алексеевич и добавил. – Это Сыромолотный спасает себя. Заказал комиссара, чтобы спасти свою шкуру. Теперь пытается доказать самому себе, что он правильно поступил. Уничтожил невинного человека.
Григорий Яковлевич утвердительно кивнул головой. Произнес:
– И Ковпак его поддерживает. Хоть капельку совести бы  имел. Без Семена Васильевича сидел бы в Спадщанском лесу. Кто бы его знал?
– Я такого больше терпеть не могу. Поеду, переговорю с Сыромолотным, – решительно заявил Учитель.
– Ничего ты не докажешь. Они никого не желают слушать. Они только указывают, что мы должны делать, – уточнил Григорий Яковлевич. – Я это уже давно прошел. Только стал говорить правду, дверь в высокие кабинеты в Киеве передо мной закрылась.
– Не только в Киеве. Ты больше всех местных отдаешь строительству музейного партизанского комплекса. Но тебя нет на аллее Героев. Рядовые партизаны стучат во все двери, чтобы тебе отдали должное. В ответ – тишина, – напомнил хозяину кабинета Учитель.
– Мне уже давно дали понять, на что могу рассчитывать, если не буду им подпевать. Но я память боевых друзей не продаю, не меняю на награды и монументы. Пока жив, буду говорить о прошлом только правду. Чем бы это ни оборачивалось лично для меня, – сказал тихим голосом Григорий Яковлевич.
Георгий Алексеевич посмотрел прямо в глаза собеседнику, произнес жестким голосом:
– А я все-таки поеду в Киев. Там правит балом приспособленцев и негодяев Сыромолотный. Посмотрю в глаза Ивану Константиновичу. Неужели он совсем совесть потерял?
Возвращались с Учителем от Григория Яковлевича вместе: он домой, а я на автостанцию на автобус.
Георгий Алексеевич с болью в голосе рассказывал, как резко может измениться ситуация. Григорий Яковлевич был лучшим среди начальников штабов других партизанских формирований. У него было образование географа, опыт штабной работы получил еще в Гражданскую войну. Не было равных ему в оформлении документов, что тоже очень важно. Сейчас ему идут благодарности от бойцов и их родственников, что в архиве могут получить нужные справки. На стоянках он выполнял много работы, в боях всегда возглавлял конкретный участок, в рейдах завершал колонну, вместе с Рудневым обеспечивал ее прохождение через стратегические объекты.
Ковпак только делал видимость своей деятельности. Ни за что не отвечал. Выборочно командовал: показывал себя, устраивал разгоны и накачки, нередко – скандалы. А когда изрядно выпивал, использовал в воспитательных целях кнут и кулак.
Теперь Базыма никто, персональный пенсионер, бывший учитель, а Ковпак на высоте своей государственной деятельности, которая вызывает много кривотолков и шуток.
Григорий Яковлевич – очень скромный и порядочный человек. За оскорбления, которые ему постоянно наносят, не поедет в Киев, не устроит скандал, не станет добиваться встреч с высокими чиновниками, которых он знал еще в годы войны.
Мы простились с Учителем у автостанции. Всю дорогу домой и дома думал о несправедливости, которая творится после войны. Одним раздают высокие посты и награды, а другие вынуждены терпеть постоянные оскорбления и унижения.

2.
Иван Константинович Сыромолотный в то время работал заведующим сектором печати отдела пропаганды и агитации ЦК КП(б) У. На входе в помещение, на проходной, Георгия Алексеевича остановили милиционеры. Учитель представился: кто он и откуда. Один из охранников взял трубку:
– Товарищ Сыромолотный, к вам посетитель.
– Откуда и кто? – послышалось в телефонной трубке.
– Из Путивля, учитель Гроздовский, – ответил милиционер.
– Пусть проходит!
Георгий Алексеевич прошел проходную, поднялся лифтом на нужный этаж. По красной ковровой дорожке пошел по коридору. Разыскал кабинет бывшего заместителя УШПД.
В просторном помещении за полированным письменным столом увидел солидного мужчину в костюме и при галстуке.
Он узнал Ивана Константиновича. Тот стал еще более солидным. Его лицо и вся дородная фигура излучали самодовольство и важность.
Георгий Алексеевич представился. Они встречались в тылу врага. Но Учитель был уверен, что тот его не запомнил.
– Сыромолотный! – подал свою гладкую руку хозяин кабинета.
Георгий Алексеевич впервые увидел его, когда соединение расположилось на стоянку у Красного озера. Он вошел в дом, где находились Руднев, Ковпак и Сыромолотный. Представитель лежал на диване и читал газету. Руднев и Ковпак занимались текущими делами.
Сыромолотный прилетел в тыл неприятеля координировать деятельность партизанских формирований, а решал личные вопросы. Узнав, что Руднев сидел по политической статье, стал увещевать бойцов, чтобы его убрали, желая занять его должность.
И вот теперь человек сидит в руководящем кресле в столице Украины, продолжает свои дела.
– Слушаю вас, – уставился в гостя заведующий.
– Прочитал книгу воспоминаний Г. Я. Базовыми «Следами  великого рейда». Она оставила у меня неприятное впечатление.
Иван Константинович вскочил со своего руководящего стула.
– Чем вы недовольны? – спросил нетерпеливо.
– Как автор показывает роль комиссара Руднева. Семена Васильевича все уважали. Он готов был, как Данко, вырвать из своей груди сердце и отдать его людям. Руднев, а не Ковпак, являлся создателем Сумского соединения партизан и выдающимся его командиром. В проведении боевых операций, рейдов он не имел равных. В книге этого не видно.
Сыромолотный сверху вниз посмотрел на посетителя. Его сытое, довольное лицо скривила неприятная гримаса.
– Вы просто всего не знаете. Он не тот, за кого себя выдавал, – объяснил гостю доходчиво.
– Семен Васильевич – Герой Советского Союза! Он погиб в бою с врагом, – спокойно ответил Георгий Алексеевич.
Лицо хозяина кабинета перекосилось в жалкой ухмылке.
 – Он был и остается «врагом народа», нечего о нем рассказывать в книгах, – Сыромолотный нетерпеливо затарабанил пальцами по столу.
– Хочу немного уточнить, – продолжил спокойно Учитель. – Герой Советского Союза Семен Васильевич Руднев, в отличие от вас, был не врагом, а любимцем народа.
Хозяин кабинета на время не мог справиться с собой. Его руки затряслись.
– Откуда вы знаете? – спросил он.
– Потому что воевал в этом соединении.
– Выйдите вон! – закричал Сыромолотный. – Я сейчас  вызову охрану.
Хозяин схватил телефонную трубку. Но Георгий Алексеевич положил её на место.
– Спокойно, Иван Константинович!
– Вы, вы, вы…, – пытался что-то произнести Сыромолотный. Лицо его стало бледным.
– С мертвыми не воюют. Вы оклеветали Семена Васильевича, чтобы спасти себя. Так хоть сейчас оставьте его в покое. Ничего вам не поможет. Воспоминания о нем будут преследовать вас до конца ваших дней... Правда  все равно восторжествует.
Сыромолотный продолжал молча сидеть за столом. Он весь трясся, как в лихорадке.
Георгий Алексеевич встал со стула. Без всяких эмоций покинул просторный кабинет.
– Власть в стране изменилась, – поддержал Учителя, слушая его рассказ, Григорий Яковлевич. – Никита Сергеевич осудил преступления Сталина. Они боятся, что раскроют и их преступление. Потому так и бесятся.
Через несколько дней после этого разговора сидел в читальном зале библиотеки. Ко мне подошла взволнованная Галина Васильевна. Она то и дело поправляла своими миниатюрными пальчиками черные волосы. Ее бледное лицо выглядело поникшим.
– Что ж это такое! – сразу выразила свое недовольство она. – Георгия Алексеевича хотят уволить с работы.
– Не может быть! – вырвалось у меня.
– У нас все может быть, – ответила она. – Позвонили из Киева. С Министерства образования. Сказали, что он поддерживает "врагов народа". Не имеет права воспитывать детей.
Вспомнил рассказ Учителя о встрече с Сыромолотным. Мне сразу все стало ясно.
– Что происходит! – продолжала возмущаться Галина Васильевна. – Известный комсомольский вожак. Партизан. В настоящее время один из лучших в районе преподавателей. И должен уйти! Почему? Поддерживает «врагов народа!».
Понял, что нужно действовать решительно. Сдал книги и поспешил к Григорию Яковлевичу.
Он находился в своем небольшом кабинете в помещении новой школы №2.
– Что задыхался! – улыбнулся мне бабочками усов.
– У нас неприятная новость! – выкрикнул. – Собираются увольнять Георгия Алексеевича.
Бабочки усов Григория Яковлевича опустились вниз. Его худое лицо сделалось серьезным и даже встревоженным.
Рассказал ему подробнее услышанное от Галины Васильевны.
– Ничего у них не получится, – сказал твердым голосом Григорий Яковлевич. – Не дадим им на расправу честного человека и талантливого педагога.
А я никак не мог успокоиться.
Григорий Яковлевич сам, наверное, не решил окончательно, как поступить, и успокаивал меня:
– Не волнуйся так! Это очередная затея Сыромолотного и Ковпака. Георгий Алексеевич – один из лучших в районе преподавателей. Мы его обидеть не дадим.
Григорий Яковлевич хотел улыбнуться, но у него это не получилось. Бабочки его усов были по-прежнему опущены вниз.
Он взял трубку телефона.
– Сейчас начальнику районного отдела народного образования позвоню, – сказал. И обратился к собеседнику, который уже был на связи. – Михаил Иванович, объясните мне, что происходит с лучшим в районе педагогом, преподавателем украинского языка и литературы Георгием Алексеевичем Гроздовским.
– Из Министерства образования Украины требуют, чтобы его уволили за то, что он поддерживает «врагов народа». Именно комиссара Руднева.
– Ты сам веришь в эту чушь!?
– Не думал, не знаю.
– Там и думать нечего. Героя Советского Союза, которому установлен памятник на площади Победы. Весь район пришел на его открытие. Он, значит, враг?
– Вы же знаете Ковпака. Если Министерство не выполнит его требования, он всех разгонит.
– Значит, вы должны исполнять нелепые прихоти Ковпака?
– Другого не дано.
– Это ведь не выход, – тихим, но твердым голосом произнес Базима. – Передайте это дело на рассмотрение педагогическому коллективу школы. Они ничего ему не сделают.
– Мы созовем весь педагогический актив района, – раздалось радостное в трубке.
– Это еще лучше, – поддержал начальника районного отдела народного образования Григорий Яковлевич. – Пусть попытаются пойти против решения педагогов.
Ночью почти не спал. С головы не шли мысли о классном руководителе. За что его хотят уволить? За то, что он прямо в глаза сказал Сыромолотному всю правду.
Чем больше узнавал о жизни ветеранов войны после ее окончания, тем сложнее она казалось. Не все отдыхали на лаврах боевых заслуг.
Праздники, посвященные Второй мировой войне, когда ветеранов уважают, показывают их как героев, это лишь маленькая верхушка айсберга. Ее видно всем. Не воевавшие, далекие от повседневной жизни ветеранов, не знают действительности. Сложной, и, часто, не очень справедливой и приятной.
Не догадываются, что война продолжается. За историческую справедливость, за имена подлинных героев, которых хотят отправить в забвение.
Новостью о нашем классном руководителе поделился с Сашей Ролдухиным.
– Как мы без него? – озабоченно произнес друг. – Без Георгия Алексеевича прекратит существование литературная студия. Многое исчезнет из нашей жизни.
После окончания уроков пошли на новостройку. Вошли в маленькую комнату. К нашему счастью, Григорий Яковлевич сидел за самодельным столом. Строители что-то доказывали ему, но он стоял на своем:
– Никаких отступлений от проекта. Строим для детей. Надо все делать, как надо.
Когда строители вышли, все внимание сосредоточилось на нас.
– С чем пришли? – спросил.
– Нас очень волнует  дальнейшая судьба Учителя, – ответил Саша.
– Мы без него никуда, – прибавил я.
– Несмотря на давление со стороны ЦК Компартии Украины, Министерства образования мы не собираемся увольнять Георгия Алексеевича с должности. Для того, чтобы покончить с этим давлением навсегда, решили провести собрание педагогических коллективов района. Как учителя скажут, так и будет.
Мы с Сашей усомнились: а если собрание уволит нашего классного руководителя.
– Надеюсь, что этого не произойдет, – успокоил нас  Григорий Яковлевич. – В районе вашего учителя хорошо знают. Не допустят, чтобы ушел с должности один из лучших педагогов.
Собрание состоялось через неделю в актовом зале райисполкома. Все это время мы не находили места. За судьбу учителя переживал весь класс. Мы очень обрадовались, когда коллеги единодушно поддержали Георгия Алексеевича.

3.
Спустя время, когда педагогическая община района отстояла нашего классного руководителя, состоялось очередное заседание литературной студии.
До этого мы собирались у Галины Васильевны дома. Когда мы с Сашей зашли в библиотеку после занятий, она произнесла встревоженно:
– Не знаю, как предупредить развал семьи?
В последнее время мы с другом увлеклись историей партизанского соединения. Остальные вопросы отошли на второй план.
К тому же давно не встречались на литературной студии.
Поэтому Саша удивленно спросил:
– Какой семьи?
– Ваша подруга Погорелова продолжает переписываться с Юрием Павловичем.
Мы с Сашей переглянулись:
– Чем мы можем помочь? – спросил я Галину Васильевну.
– Попробуем еще раз примирить их с Володей Слуцким.
Мы с Сашей единодушно поддержали Галину Васильевну. Поводом к примирению послужил день ее рождения.
Мы встретились в небольшой квартире, которая находилась в одноэтажном доме, не имела никаких бытовых удобств. Нас приветливо встретила пожилая женщина. Высокая, черноволосая, легко передвигающаяся по помещению.
Она быстро набросала в печку дров. Потом помогала дочери и гостям накрывать стол.
Галина Васильевна Маньшеньюан была дочерью украинки и китайца. Ее родители познакомились на Дальнем Востоке во время Гражданской войны. Спустя непродолжительное время мужчина умер. Она жила с матерью.
В свой день рождения Галина Васильевна пригласила всех членов литературной студии. Мы читали свои произведения, пели под гитару. В том числе именинница виртуозно исполнила несколько мелодий.
Затем Галина Васильевна открыла крышку радиолы. Поставила пластинку. Комнату наполнила мелодия вальса. Начались танцы.
Я, Саша и Володя танцевали поочередно только с нашей непревзойденной поэтессой. Вере, должно быть, внимание к ней нравилось. Она улыбалась нам, но никого не предпочитала.
Когда Саша заметил Вере, как она хорошо смотрится в паре с Володей, у нее испортилось настроение. Она больше ни с кем не пошла танцевать.
Но это не могло испортить наше приподнятое настроение. Мы были благодарны Галине Васильевне, которая сумела собрать нас вместе.
Организовала нам отличный отдых.
Через некоторое время встретились с Сашей с ней в библиотеке, долго вспоминали день рождения. Когда речь зашла о Вере, она задумалась на время, потом произнесла:
– Мы уже не можем повлиять на нее. Она пойдет  своим путем.
На очередное заседание литературной студии пришли все, даже те, кто не так часто осчастливливал нас своим присутствием – Валера Андреев и инспектор районного отдела культуры поэт Александр Педяш. По-праздничному выглядели Вера Погорелова и Лариса Браташ. Сияло ничем не омраченное лицо Саши Ролдухина. Володя Слуцкий с нетерпением ждал своего выступления.
Мне казалось, что в наших рядах все хорошо. И даже недоразумения между Володей и Верой не могут омрачить наше общение.
Лично я после зарисовки «Галина» ничего не написал. Но мне показалось, что за эти несколько месяцев прожил не один год. В моей жизни вроде бы не произошло никаких изменений. И все перевернулось в моей голове. Простое и ясное послевоенное существование наполнилось новым звучанием.
Заседание прошло в библиотеке.
Сначала Галина Васильевна по традиции сделала обзор литературных журналов.
Первым выступил Саша Ролдухин. Он прочел поэзии об осени. Перед заседанием признался мне, что посвятил их Галине Васильевне, но об этом пока лучше никому не говорить.
Поводом для написания поэзии послужила встреча у Галины Васильевны на дне ее рождения и поздняя осень, предчувствие зимы.
Саша вышел к столу для выдачи книг, за которым сидели заведующая библиотекой и Учитель. Раскрыл толстую тетрадь со своими произведениями.
Он время от времени отбрасывал назад ниспадающие на лоб волосы и читал:
 
Морозцем скованное письмо тяжёлый,
Береза ствол белеет голый,
Веснушки-звезды над домами,
Седая осень перед глазами.

О, я бродил по этим сказкам,
Бродил, ее покой не тронул.
Нельзя, наверное, по рассказам
Представит осенью корону.

Пустой седые тротуары,
И каблуки шуршат по листьям,
И звук мне чудится гитары
В твоих руках осенний, чистый.

Придешь домой – горит печурка,
Смолой сосновой пахнут чурки.
А ночью вдруг и сон приснится,
И утром сердце – как птица.

Саше долго аплодировали. До этого получалось так, что мы писали о войне, а здесь такие замечательные строки об осени, о домашнем уюте, покое.
Володя и Вера прочли стихи о любви. Первый даже о чувствах писал в лоб: ты еще пожалеешь, я это не забуду.
Стихотворение Веры называлось «Предчувствие». Оно было наполнено ожиданием большой любви.
Старший из нас,  Саша Педяш, вышел к столу, несколько раз поправил маленькие усы. Продекламировал по памяти:

Осінь душу бентежить ямбами…
Журавлі прокричали:  Буувай!
І такі у сусідки яблука,
Що й оскоминки не бува!

О, ці яблука, стиглі яблука!
Он як пружно лягли на тин
Ні на ярмарок їх, ні з ярмарку
Ні віднести, ні принести.

А вона з-під брови легенької
Кине погляд, кривдний до сліз:
«От, іще мені інтелігенція!
Ну хоч раз би в садок заліз!».

Галина Васильевна и Георгий Алексеевич внимательно слушали нашу поэзию.
Когда все прочли свои произведения, Учитель встал из-за стола и сказал:
– Мы с вами давно не собирались. И сейчас вы нас с Галиной Васильевной приятно удивили. У вас появились новые темы, выросло мастерство.
В голосе Учителя появились новые, теплые нотки. Вспоминал неспокойную неделю. Все учащиеся нашего класса очень волновались. Представил, что ему пришлось пережить.
Но после давления на него из столицы он не озлобился, не растерялся, стал увереннее в себе.
После официального заседания мы еще долго не расходились. Делись своими планами и читали свои новейшие произведения.
 
4.
Дед Гришка со всей семьей сидел на лавочке, когда я возвращался из школы. Во дворе стояла поздняя осень. Из большинства деревьев уже облетели листья, только огромный дуб, росший возле его дома, не подчинялся календарю. Продолжал краснеть большими листьями.
Дед что-то увлеченно рассказывал своим женщинам. Для большей убедительности рисовал на земле костылем разные фигуры.
Увидев меня, старик оживился.
– Садись с нами, Ваня, – предложил.
Снял с плеча набитую литературой сумку из кожзаменителя, сел рядом с ним.
Он сразу заговорил о главном:
– Галя недавно вернулась из собрания партизан в городе. Что же это творится! Воевали вместе, как одно целое. Мало того, что командира в Киев забрали, а начальника штаба забыли. Теперь в Спадщанском лесу строят аллею Героев. И здесь для начальника штаба места не нашли.
– Люди возмущаются, – добавила Галя. – Писали Ковпаку, в ЦК КП(б) У. Никакого ответа. Сколько можно терпеть! Написали письмо первому секретарю ЦК КПСС М. С. Хрущеву. Галя достала из авоськи лист бумаги формата А-4, прочитала: «Мы, партизаны, в критические минуты боя видели всегда в первых рядах этого энергичного и вместе с тем – скромного, храброго и безгранично преданного Родине человека... Просим отметить этого великого советского патриота высокой правительственной наградой – присвоением звания Героя Советского Союза. Он заслужил это».
– Может, Никита Сергеевич поможет, – сказала с горечью в голосе Галя. – Сколько можно издеваться над человеком. Когда сражались в тылу врага, все на Базиму спихивали. Рабочая лошадка, все вытянет. А теперь он никому не нужен.
– Никто Григорию Яковлевичу не поможет, – заключил дед. – Все письма идут через Ковпака. А он, кроме себя,  никого не признает.
Беседа на скамейке длилась несколько минут. А погрузила мою голову надолго. Сидел за учебниками. Выполнял письменные домашние задания. Но время от времени отрывался от них и думал о Григории Яковлевиче – герое всех воспоминаний, которые касались Сумского партизанского соединения.
Увлекался начальником штаба. Думал, что он настоящий герой. О нем пишут в книгах. Его праздничный костюм увешан наградами. Чего еще нужно человеку?! Теперь вспомнил наши последние встречи. Он был постоянно подавлен, хотя старался никогда этого не показывать. Но все реже взлетали кверху бабочки его усов.
Все, что происходило, оставляло в его памяти неприятные воспоминания. Командир соединения проявил абсолютное безразличие к открытию памятника комиссару. Он, вероятно, не хотел видеть его в городе. Не желал участвовать в подготовке к открытию, ссылаясь на занятость на даче.
Не захотели издавать его книгу. А когда П. Г. Тычина настоял, чтобы ее напечатали, исчеркали рукопись до неузнаваемости.
Григорий Яковлевич знал: он получает свое за то, что сказал «нет» приспособленцам, бездарным функционерам, желающим присвоить себе чужие заслуги, переписать историю их борьбы в тылу врага.
Никогда не задумывался, чем награжден Григорий Яковлевич. Считал, что Руднев, Базыма и Ковпак воевали как одно целое. Они должны получать одни и те же награды. После встречи у деда Гришки понял: это далеко не так!
Теперь вспоминал, какие награды  видел на его костюме. Там висели ордена: Ленина, Красного Знамени (два), Богдана Хмельницкого 2-й степени, «Знак Почета», медали. Вот и все награды начальника штаба. Медаль «Золотая Звезда» Героя Советского Союза отсутствовала. "Наверное, это какое-то недоразумение", - подумал я.
Вспомнил, как Григорий Яковлевич выходил из Карпат. Тяжело раненный, он вынес на свою территорию святая святых – флаг соединения и штабные документы. Наверное, только за это полагалось присвоить ему Героя.
Когда на следующий день встретились с Сашей, рассказал ему, что происходит. Партизаны обращаются во все концы с просьбой, чтобы Григорию Яковлевичу присвоили звание Героя Советского Союза, но на письма не получают даже ответа.
В Спадщанском лесу создают аллею Героев. Там установлены бюсты Героям Советского Союза. Его, третьего человека в соединении, там нет.
В воскресенье решили с Сашей побывать в Спадщанском лесу. Попросили дядю Николая, который занимался рыбалкой, перевезти нас через реку.
Он доверил нам ключи от лодки. Попросил всё сделать самим. С помощью лодки переправились на другой берег реки. Пошли в направлении Спадщанского леса, который виднелся в нескольких километрах от нас.
Через некоторое время добрались до партизанского музея-заповедника. Он открылся знакомым зданием самого музея, величественным памятником партизану с пулеметом на груди, который возвышался на пилонах.
Все это мы видели недавно, когда побывали в лесу с Учителем. Нашему взору открылась аллея с бюстами Героев Советского Союза. Несколько раз прошлись по аллее, надеясь найти бюст нашему дорогому начальнику штаба.
Но нигде его не было среди награжденных партизан. Аллею открывали бюсты Ковпака и Руднева. Затем шли в алфавитном порядке. Все знакомы нам по литературе. В том числе П. П. Вершигора, заместители Григория Яковлевича В. А. Войцехович и П. С. Тутученко, командиры подразделений П. Е. Брайко и Д. И. Бакрадзе и другие.
– Как могло так получиться, – сказал Саша, – что наградили заместителей начальника штаба, командиров подразделений, тогда еще молодых ребят, а Григория Яковлевича «забыли».
– Представляешь, как он себя чувствует, – заметил я. – Как ему на все это смотреть. Он постоянно бывает здесь.
– Мне кажется, что обида, как неизлечимая рана, достает его всю послевоенную жизнь, – высказал свое предположение Саша.
В понедельник сразу после окончания занятий поспешили с Сашей в кабинет украинского языка и литературы. Учитель внимательно выслушал. Его полное лицо с черными густыми бровями сразу нахмурилось.
– Очень неприятно наблюдать эту мышиную суету, – сказал Георгий Алексеевич. – Но мы должны выстоять. Быть выше всего этого. Григорий Яковлевич знал, что его ожидает, когда отказался говорить неправду о комиссаре. Он пошел на это сознательно.
– Как могли дать звание Героя Советского Союза его подчиненным, а его забыли? – спросил Саша.
– Здесь несколько иная ситуация. Дед только себе выбил две звезды Героя. За комиссара ходатайствовал Украинский штаб партизанского движения. Больше никому за выдающийся Карпатский рейд это звание не присвоили.
– А как же другие? – спросил я.
– Обо всех остальных хлопотал Петр Петрович Вершигора, когда возглавил Первую Украинскую партизанскую дивизию. Григорий Яковлевич тогда находился на лечении.

Глава 7.  Литературные качели

1
После победы 1945 года Петр Петрович Вершигора въехал в Москву на белом коне. Он прошел партизанскую академию в Сумском соединении. После трагического рейда в Карпаты, когда остатки формирования собрались на хуторе Конотоп, соединение расформировали. Пополнили людьми и техникой. На его основе была создана Первая Украинская партизанская дивизия.
Возглавить ее доверили заместителю командира по разведке Петру Вершигоре. Он себя отлично зарекомендовал в самые трудные для партизан времена. Соединение вынуждено было разделиться на несколько групп. Одну из них он возглавил. Вершигора сумел с минимальными потерями вывести свою группу из гор. Выйдя на оперативное пространство, проводил диверсионные операции, используя богатый опыт, который он приобрел в рейдах. Думающий, жесткий, решительный, требовательный, Вершигора чувствовал себя на равнине уверенно. Не то что в горах. Он сознательно отвлекал противника, вызывая огонь на себя, чтобы помочь товарищам по оружию, выходившим из Карпат. Он возобновил радиосвязь с Украинским штабом партизанского движения.
По дороге к месту сбора его группа постоянно увеличивалась. В нее вливались другие группы соединения, местные формирования и отдельные бойцы.
Успешная деятельность Вершигоры, как командира, привела к тому, что УШПР позволил ему действовать самостоятельным партизанским отрядом. Но новоиспеченный командир не поспешил выделяться. Его подразделение осталось частью соединения, с которым Петр Петрович крепко связал свою боевую судьбу.
Встреча на хуторе Конотоп оказалась и радостной и горькой. В Карпатах соединение было уничтожено. Убит комиссар Руднев, чудом выжил и вынес штабные документы, флаг и пленки погибшего кинооператора Вакара, тяжело раненный начальник штаба Базыма. Выход  разрозненными  группами стоил десятки новых жертв.
Согласно приказу УШПР от 24 декабря 1943 полковника Вершигору назначили командиром Первой Украинской партизанской дивизии. Он совершил два успешных рейда по тылам врага – Львовско-Варшавский и Неманский.
В ходе первого прошел в южные границы Восточной Пруссии через оккупированные территории Ровенской, Волынской и Львовской областей Украины, Люблинского и Варшавского воеводств Польши. Затем вернулся на территорию Белоруссии для оказания помощи советским войскам. Совершил непревзойденный Неманский рейд.
В тылу врага не давал врагу убегать от советских войск. Встречал, уничтожал и заставлял возвращаться в район военных действий с регулярной армией.
Война застала Петра Петровича на крыше Киевской киностудии им. А. Довженко. Как ценному творческому работнику, ему давали бронь, то есть освобождали от участия в военных действиях. Но он с первых дней войны ушел на фронт. Долго отступал, лечился в госпитале после ранения, был военным фотокорреспондентом, диверсантом. В тылу врага с помощью радистки производил наведение на расположение сил противника. Наконец сознательно влился в Сумское соединение.
Окончил войну комдивом. Потому рассчитывал на уважение к себе, что к нему будут прислушиваться. В первую очередь те, что не нюхали пороха, сидели в кабинетах или занимали уютные места вдали от линии фронта.
Петр Петрович вспомнил Семена Васильевича. Комиссара соединения. Не только по занимаемой должности. Комиссара всей их жизни. Потому, что всего себя он отдавал людям. Неравнодушно относился к плохому и хорошему, смелости и трусости, к доброте и подлости. Словно Данко, вырвавший свое сердце из груди, вел за собой людей, освещая им путь.
Комиссар очень возмущался, когда в их расположение прилетали полупустые самолеты, когда вместо оружия и взрывчатки доставляли случайные грузы. Тогда он обещал после войны разобраться с сидящими в высоких кабинетах, которые делали далеко не все, чтобы нормально обеспечивать соединение.
Семен Васильевич не дожил до этого времени. А он, Вершигора, жив, здоров. Имеет возможность во всем разобраться.
Сразу выяснилось: в стране по-прежнему управляют тыловые крысы. Они спокойно и уверенно ставят "героев" на свои места. Те, что  гнили в окопах, гибли от бомбардировок, шли в «лобовые» атаки, совершали многокилометровые рейды по тылам врага, стали не нужны. Они сделали свое дело.
Первым поставили на место маршала победы Г. К. Жукова. Еще в 1945 году он принимал на Красной площади парад Победы. В следующем его отправили в южную ссылку – командовать Одесским военным округом.
Началась проверка военных. Органы придирчиво выясняли: почему был в окружении или в плену, не изменял ли Родине и другие обстоятельства. Особым проверкам и репрессиям подверглись партизаны. Те, у которых были документы, что они оставлены в тылу врага партийными органами, освобождались от более тщательной проверки, другим сыпались вопросы: почему.
Под бериевскую гребенку попадали и те, что, не щадя себя, сражались с врагом. На уровне центральных органов СССР началась травля партизан Винницкого подполья. На честных защитников Родины выливалась масса грязной лжи и разных подлогов. Было возбуждено дело в суде. Писатель, Герой Советского Союза Д. Медведев, стучал в разные двери, пытаясь добиться справедливости, и не выдержал – умер от разрыва сердца. Особым нападкам подвергалась его книга «На Южном берегу Буга», где речь шла именно о Винницком подполье.
Хотя это его не касалось лично, Петр Петрович активно выступил в защиту партизан. Не задумывался, чем это обернется для него. Выступал против КГБ и лично против его председателя И. Серова. На приеме у него во время устроенного тем унизительного допроса потерял контроль над собой, пытался бросить в Серова чернильницу.
За эту попытку отделался строгим выговором с занесением в учетную партийную карточку. Но ведомство не думало прощать ему такое поведение. За ним установили тотальную слежку. Прослушивали его телефоны. На борца за справедливость возбуждается уголовное дело, что во время войны он изнасиловал несовершеннолетнюю девушку.
Петр Петрович сумел оторваться от хвоста сотрудников КГБ. Уехал к жертве. Она сказала, что ее заставили написать заявление в суд, что она девушка. В районной больнице Вершигоре выдали справку о невинности заявительницы. Ведомству И. Серова не удалось осудить Вершигору.
В то же время он добился встречи с первым секретарем ЦК КПСС М. С. Хрущевым, которого знал с войны, способствовал увольнению главы КГБ.
Он защитил винницких партизан дорогой ценой. Власть не прощала тех, кто шел против нее. Тем более не прощали спецслужбы. Прямоту, резкость генерала, его стремление любой ценой добиться правды и справедливости привели к тому, что его стали считать конфликтным человеком. С ним опасались иметь дело. О нем стали распускать всевозможные слухи. Вроде тех, что он изнасиловал несовершеннолетнюю девушку.
Партизан, известный украинский поэт П. Воронько вспоминал: «Петр Петрович Вершигора был верным и бесстрашным другом. В первые послевоенные годы, когда многие бывшие партизаны испытывали тяжкие обвинения, а иногда и репрессии, он делал все, что было в его силах, чтобы восстановить правду и спасти честь невинных... Он навсегда останется в памяти народа как человек с чистой совестью».
П. Воронько, журнал «Новый мир»




2
Петр Петрович Вершигор родился 16 мая 1905 года в Молдавии - в селе Севериновка, ныне Каменского района непризнанной Приднестровской Молдавской Республики. С семьи сельского учителя. Украинец.
В 1921 г. поступил на первый курс Рыбницкой агрономической школы; с 1929 г. учился на режиссерском отделении Одесского музыкально-драматического института; в 1938 году – в Московской киноакадемии (ныне – ВГИК).
Рано остался сиротой: отец умер, когда сыну было три года, а мать – когда тому шел двенадцатый год. В этой связи трудовую деятельность начал рано: был пастухом, а затем рабочим на мельнице.
В 1920–1921 гг. учился в Рыбницкой агрономической школе. Но из-за нехватки средств и тифа закончить ее не смог. Вернулся в родное село, где работал сначала секретарем сельского Совета, а затем заведующим домом-читальней.
 В 1925-1927 гг. – на военной службе в Красной Армии. В 1927-1929 гг. – студент режиссерского отделения Одесского музыкально-драматического института. В 1929-1935 гг. – как актер и режиссер, в театрах городов Донецка, Ижевска, Горького (ныне – Нижний Новгород), Ростова-на-Дону, Киева.
В 1935 году вернулся в Одессу. Недолго преподавал на молдавском факультете Одесского театрального училища. В 1935-1938 гг. – в Московской киноакадемии (ныне – ВГИК).
С 1938 по июнь 1941 – режиссер Киевской киностудии. В этот период он создал несколько короткометражных научно-художественных и хроникальных фильмов. Одновременно пробует свои силы и в литературе: написал повесть «Чеколтан», несколько рассказов и пьесу «Дуб Котовского».
В первые дни гитлеровского  нашествия находился в Киеве.
В конце июня 1941 года, отказавшись от предоставленной ему «брони», добился мобилизации в Красную Армию. Был направлен в Полтаву, в 264-ю стрелковую дивизию. Начинал интендантом. Но из-за отсутствия способностей к этой работе стал помощником командира стрелкового взвода.
Военную присягу принял утром 2 августа 1941 года на боевых позициях в деревне Степанцы Каневского района Черкасской области. В этот же день вступил в свой первый в жизни бой, в ходе которого отличился: в огневом поединке уничтожил вражеского автоматчика, а затем заменил собой раненого командира взвода.
В ночь с 16 на 17 августа 1941 г. при форсировании со стороны города Канева под огнем противника реки Днепр получил осколочное ранение ноги. В книге «Люди с чистой совестью» Петр Петрович вспоминает: «Рана оказалась легкой, организм быстро восстановил силы, и через месяц я был откомандирован в штаб Юго-Западного фронта, в роту резерва командного состава. Нас было несколько сотен командиров – от майоров до младших лейтенантов, людей в одежде с госпитальным запахом и с пустыми кобурами на боку.
Это произошло недалеко от Прилука. Через несколько дней после зачисления в роту мы узнали, что рота резерва, как и часть штаба Юго-Западного фронта, находится в окружении».
Через линию фронта пробился с боями, в ходе которых успешно применял тактику и приемы диверсионной борьбы.
В конце сентября 1941 - весной 1942 - начальник бригады кинофотокорреспондентов политотдела 40-й армии Юго-Западного фронта. С марта 1942 г. – в качестве добровольца военнослужащий из числа секретных сотрудников 2-го (агентурная разведка) отделения разведывательного отдела штаба Брянского фронта.
В ночь с 13 на 14 июня 1942 года заброшенный в тыл противника в районе города Брянска, где возглавил действующую здесь резидентуру. Из книги «Люди с чистой совестью»: «Первой операцией, которую мы сделали и которая категорически запрещалась нам, разведчикам, была организация пробки при взаимодействии с авиацией на станции     Брянск-II...»
За эту операцию П. П. Вершигора удостоен ордена «Красного Знамени».
23 октября 1942 г. по решению штаба Брянского фронта группа П. П. Вершигоры влилась в соединение партизанских отрядов Сумской области. Согласно приказу Украинского штаба партизанского движения от 24 декабря 1943 г. полковник П. П. Вершигора был назначен командиром Первой Украинской партизанской дивизии. Как партизанский комдив, в интересах высшего советского командования, в том числе и Разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии, совершил два успешных рейда по тылам врага – Львовско-Варшавский и Неманский.
В ходе Львовско-Варшавского рейда, совершенного в период с 5 января по 1 апреля 1944 года, дивизия прошла по тылам врага в общей сложности 2100 километров. Маршрут рейда пролег к южной границе Восточно-Прусской провинции через оккупированные территории Ровенской, Волынской и Львовской областей Украины, Люблинского и Варшавского воеводств Польши. С честью выполнив задание, полковник Вершигор повел дивизию назад через Польшу в пределы СССР.
В период с мая по 3 июля 1944 года Первая Украинская партизанская дивизия совершила Неманский рейд, главный удар которого пришелся по наиболее стратегически важным объектам противника, расположенным на западе современной Гродненской области Беларуси.
Постановлением Совета Народных Комиссаров от 6 августа 1944 года Вершигор был удостоен военного звания «генерал-майор», а на следующий день согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР – звания Героя Советского Союза.
Вот как писал о Вершигоре Юрий Ржевцев: «В 1946 году в №№ 4-7 журнала «Знамя» напечатал первую часть («Рейд за Днепр») своих воспоминаний «Люди с чистой совестью». Это произведение стало тогда подлинным событием в советской литературе, за что П. П. Вершигора в 1947 году был удостоен Сталинской премии второй ступени (с 1966 года – Государственная премия СССР).
В том же 1946 году в составе специальной экспедиции, созданной на основании решения правительства РСФСР, провел в Карпатах поиск и эксгумацию могилы комиссара С. В. Руднева.
В послевоенный период проходил одним из фигурантов по сфабрикованному органами госбезопасности «делу» по Винницкому подполью. Незаконный арест тогда избежал чудом, отделавшись строгим выговором по партийной линии.
В 1947-1954 гг. – преподаватель Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова (ныне – Военная академия Генерального штаба Вооруженных Сил РФ): читал цикл лекций по истории, тактике и стратегии партизано-диверсионной борьбы в тылу врага. Одновременно продолжал заниматься литературной деятельностью. В 1950 году вышла в свет вторая часть книги «Люди с чистой совестью» – «Карпатский рейд». Впоследствии создал еще одно документально-беллетристическое произведение – «Рейд на Сан и Вислу» (1959 год), а также сборник рассказов «Иван-герой» (1960 год), роман «Дом родной» (1962 год) и военно-научные исследования: «Военное творчество народных масс» (1961 год) и «Партизанские рейды» (1962 год). С 1955 года – военный пенсионер с местом постоянного проживания в Москве.
Кавалер большого количества государственных наград. Скончался 26 марта 1963 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище».
 
3
Герой Советского Союза, генерал-майор, преподаватель Военной академии Генерального штаба Вооруженных Сил РФ), талантливый писатель, получивший Государственную премию СССР.
Вот неполный список того, чего добился Петр Петрович во время войны и в первые годы после нее. Он имел по достоинству. Трехкомнатную квартиру в Лаврушинском переулке в сто квадратных метров, дачу, автомобиль...
Еще в годы войны Вершигора задумал написать воспоминания «Люди с чистой совестью». Этому способствовало окружение, в котором он находился. Успешное партизанское соединение. Оно стоит того, чтобы о нем писали документальные и художественные литературные произведения. Люди тоже были достойны лучших слов.
У Петра Петровича уже был довоенный опыт написания прозаических произведений. События сами просились на бумагу. Он постоянно вносил записи в книгу, которая была всегда при нем. Несмотря ни на какую занятость и обстановку.
А когда появлялась свободная минута, в любой ситуации он находил возможность писать воспоминания.
Корреспондент газеты "Правда", автор книги "Малая земля" Леонид Коробов вспоминал об этом периоде в жизни Вершигоры:
«– Как бы назвать книгу о колпаковцах? – неожиданно спросил он меня в ту ночь на тачанке.
– О какой книге, Петрович, вы говорите? – поинтересовался я.
И партизанский разведчик рассказал свою тайную мечту – написать книгу о подвигах народного войска.
– Для  художника, – сказал он, – чрезвычайно интересны те события, героические и обычные дела, страшные и веселые эпизоды, свидетелями и участниками которых мы сейчас. Вот в Москве некоторые писатели мне жаловались, что они не находят тем, жизненных конфликтов. Бедны эти писатели. Тем и конфликтов перед их глазами проходит сколь угодно. Надо только их видеть.
После сражений мы часто говорили о литературе и искусстве. Вершигора по натуре своей художник. Он отмечал совсем, казалось бы, обжитые детали и рассказывал о войске Ковпака так увлекательно, словно читал главы уже написанной книги.
Январскими и февральскими ночами 1943 года, когда партизаны подкрадывались к вражеским объектам, командир разведки не переставал думать о книге. Будущего автора повести окружали люди, которые должны были стать героями книги. На его глазах и при его участии происходили события, в которых рождались герои. Весь материал был под руками. Требовалось только иметь острое зрение, чтобы заметить и отобрать наиболее интересные детали и занести их в записную книжку.
Какой бы ни был жестокий бой, как бы смертельно ни уставали колпаковцы, Вершигора не спешил спать. Разослав по маршруту рейда соединение и на фланги своих разведчиков, обработав показания пленных и разведывательные данные, он садился в тихом уголке и что-то записывал в потрепанный блокнот. Обычно это были записи разных мнений, характерных слов, удачных сравнений, услышанных в соединении».
Показывает свое видение зарождения замысла написать книгу воспоминаний и Платон Воронько:
«Имея великолепную память и наблюдательность писателя, Вершигора накопил огромный материал о героике партизанской жизни. Это выливалось у него в отдельные яркие новеллы, которые он охотно рассказывал нам. В этих новеллах действовал один общий герой – потомок запорожских казаков, наделенный исключительной храбростью и неисчерпаемым народным юмором. Но, живя и борясь бок о бок с реальными героями, своими друзьями-партизанами, переживая боль утраты близких ему людей, Петр Петрович изменил свой первоначальный замысел. Он сделал героями своей книги людей с чистой совестью, оставив им подлинные их имена. Он неоднократно говорил мне, что хочет создать книгу-памятник живым и мёртвым народным мстителям Украины. И эту мечту Вершигора осуществил».
П. Воронько, журнал «Новый мир».
Первая часть воспоминаний «Рейд за Днепр» вышла в 1946 году – одной из первых. В 1945 году напечатали книгу Ковпака-Герасимова "От Путивля до Карпат". Тогда еще не осознали свою полноту власти функционеры, которые не нюхали пороха. Кабинетные работники, которые позже будут диктовать, как изображать войну.
В 1947 году первая часть воспоминаний «Люди с чистой совестью» была удостоена Сталинской премии. Имя Вершигоры, как писателя, зазвучало на всю страну. Он находился в ореоле славы. Родственники и знакомые прочили ему большое будущее.
Высоко отозвался о книге ведущий советский писатель  М. Шолохова. "Это настоящая книга о войне", – отмечал он. Приветствовал и поддерживал прозу Вершигоры автор "Двух капитанов", ленинградский писатель В. Каверин. Воспоминаниями писателя-генерала зачитывался весь русский народ.
Рассказ Вершигоры построен в хронологическом порядке, в тесной привязке к местности, которую проходило соединение. Об обычных вещах автор сумел рассказать нестандартно. В центре его внимания рядовые бойцы: пионер Михаил Кузьмич Семенистый, девушка из белорусской глубинки Анка-дипломат, Колька Мудрый и многие другие. Десятки запоминающихся образов, к которым относишься с любовью.
Автор влился в Сумское соединение осенью 1942 года. Он не являлся свидетелем и участником создания формирования. Но из воспоминаний партизан-ветеранов рассказывает о нем с первого дня существования. Как очевидец, подробно описал рейд на Правобережную Украину.
Казалось, все идет хорошо. Но только для рядовых читателей, не знавших ситуации, которая складывалась вокруг книги. Сыромолотный, Панин и другие при молчаливой поддержке Ковпака усмотрели в первой части книги антипартийную позицию, требовали ее запрета. Ополчились против публикации второй книги. Только тот факт, что она получила Государственную премию и благодаря заслугам и настойчивости автора, ее опубликовали... через три года после написания.
 «Володя, друг! – сообщал Петр Петрович Зеболову в октябре 1951 года. – Наконец-то, могу послать тебе на память всю книгу, вышедшую ровно через три года после ее окончания. Это исправленное и дополненное издание много крови и нервов мне стоило. Но хоть с мордой в крови, все же – победа!».
Три года издевательства над рукописью второй части воспоминаний стоило автору много крови и нервов. Не каждый выдержал бы такое давление. Но Петр Петрович, хоть с мордой в крови, но все же победил.
Так началась беспощадная война с художником, прямым и откровенным человеком, который стал на защиту памяти казненного КГБ боевого собрата – комиссара Семена Васильевича Руднева.
Нападки на произведения Вершигоры заставляли его задуматься, верной ли дорогой он идет. Вскоре после кончины писателя его вдова Ольга Семеновна вместе с другими архивными документами и книгами передала Зеболову страницу из его дневника. Запись сделана 25 ноября 1962 г., вскоре после перенесенного инфаркта, всего за четыре месяца до смерти: «Все-таки какой я писатель? – задается вопросом Петр Петрович. –   Не знаю. Хотя нет – кажется, знаю. Знаю и могу ответить и без ложной скромности, и без опаски, что меня обвинят в хвастотворстве или зазнайстве. Таких завистников тоже хватало. В общем, одни восхищались, другие просто хвалили, третьи часто критиковали, четвертые пытались из злостной зависти пришить дело, пятые по-серовски подогнать под трибунал. А были и такие последователи Берии, которые настойчиво и упорно доводили меня либо до запоев, либо до пули в лоб. Но спилась моя любимая жена, а не я. И, пожалуй, никогда я не застрелюсь, а так, как многие творческие люди нашей эпохи, просто умру от инсульта или инфаркта...
Так все же какой я писатель: гениальный, или просто талантливый, или средний, или бездарный, или, может быть, даже подлый? Весь этот набор эпитетов я слышал и читал. Но даже никто из моих злейших врагов и завистников никогда не обвинял меня в нечестности, а недруги литературные – в подражании. Значит, я писатель честный и оригинальный. Первый эпитет принадлежит очень сдержанному на похвалу собратьям по перу Михаилу Александровичу Шолохову, который сказал однажды: «Люди с чистой совестью» – это, братцы, честная книга».
Недоброжелатели автора стали упрекать его в том, что он не показал роли партии в войне, а главное, что их волновало, – образ «троцкиста и врага народа» комиссара Руднева. Они потребовали, чтобы Руднев даже не упоминался в книге. Петр Петрович не мог уступить своим принципам, пойти против своей совести. Он отстаивал жизненную правду как мог. Три долгих года боролся с объявившими войну мертвому комиссару. И добился своего. Хотя нельзя сказать, что он не желал никого слушать. Он пошел на существенные компромиссы.
В книге украшен образ Ковпака. Автор упоминает о нем гораздо чаще, чем о Рудневе.
Вершигора положительно показал встречу Ковпака с группой Феди Карпенко, когда командир несколько дней бродил в Спадщанском лесу в поисках своего отряда. В книге «От Путивля до Карпат» Ковпак-Герасимов пишут, что командир не участвовал в бою с танками. Он стоял в сторонке и командовал несуществующими подразделениями. Другие авторы писали, что он приглашал бойцов в баню. В воспоминаниях Вершигоры командир отдавал настоящие приказы.
Идея взорвать мосты к Сарнам с четырех сторон принадлежала Рудневу. Вершигора рассказывает, как долго мучился штаб над этим вопросом. Но вот встал Ковпак, положил живот на лежавшую на столе карту и зачеркнул карандашом железнодорожные линии, которые вели в город.
Можно привести ряд других подобных примеров. Автор показывает свое уважительное отношение к старшему по званию и по возрасту товарищу. Он называет Деда самородком. Не раз вспоминает, что прошел колпаковскую партизанскую академию.
Он вынужден был это делать. Иначе вторая часть воспоминаний не увидела бы света. Три года отстаивал право на то, чтобы рукопись была напечатана.
Но в основном Петр Петрович не пошел против своей совести, хотя это стоило ему много потерянного времени и нервов. А самое главное, потери доверия власти и полной изоляции. В условиях сталинского режима настоящие защитники Родины, ее патриоты из-за своей гражданской активности легко превращались в нежелательных людей и врагов. Так получилось с комиссаром Рудневым. Его трагическую судьбу уже в мирное время повторял генерал Вершигора.
Он не мог пойти против исторической справедливости. В конце книги, когда соединение было уничтожено, приводит разговор с командиром. Так называемая сцена прощания. Ковпак долго расспрашивает у Вершигоры, что главное. Главное, оказывается, народ. Доказывает, что произошедшее нормально. Они не разбежались, «как казачня», а выходят из окружения по плану, звездному маршруту.
Этот разговор свидетельствует, что перед автором демагог и пустой человек, не понимающий сложившейся обстановки. Как командир, не делает ничего по выходу из окружения. Он не знает, что делать. Все время этим занимался другой человек.
Пока Дед продолжает прощаться с командирами групп, Вершигор идет к Базиме. Вместе с начальником штаба они решают вопросы комплектования групп, их маршрутов, занимаются конкретной разработкой выхода из окружения.
Автор дает характеристику Ковпаку. Она тоже честная, достаточно объективная: «Ковпак сложен и разнообразен. Все в нем есть – и величие, и простота, и хитрость, и наивность. Что же главное в этом человеке? Главное – преданность партийной обязанности... Это несомненно... Потом требовательность к себе и к своим подчиненным... Он любит законченность мысли, утонченность плана операции. Как всякий новатор, он иногда даже в ущерб делу впадал в резкости... Не раз надоел он нам своей придирчивостью, и казалось, что делает это зря. Но, вдумываясь глубже, я видел в этом самородке предел совершенства, который всегда отличает выдающихся людей от посредственности»


,



















Анализируя дневник С. В. Руднева и воспоминания «Люди с чистой совестью», автор книги о Вершигоре «Переодетый генерал» Ю. Оклянский писал: «Даже из дневникового отрывка (дневник Руднева – Н. Р.) видно, насколько разными людьми были комиссар и командир. При множестве боевых достоинств Сидор Артемович Ковпак не принадлежал к слишком далеким людям с широким кругозором. Многие сложные и тонкие вопросы он решал с «кондачка». Уже позже, в послевоенные времена, почетный партизан в должности заместителя председателя Президиума Верховной Рады Украины ведал просьбами о помиловании из мест лишения свободы. О нем ходил анекдот, что он почти всегда по просьбам о помиловании налагал одну и ту же резолюцию: «Кара нэвэлыка, отбыть».
Ковпак не только не отстаивал репутацию комиссара, не возмутился, не поддержал Вершигору, но относился к травле с молчаливым одобрением...».
Юрий Михайлович Оклянский (род. 16 июня 1929, Воронеж) – советский и русский прозаик, литературовед и публицист, кандидат филологических наук, автор исторических биографий.

4
 Несмотря на постоянные накачки, требования не писать о Рудневе и, тем более, его не превозносить, Вершигора сказал о комиссаре своей жизни все, что думал. Он вспоминает его гораздо реже, чем Ковпака. Только по вопросам, которые тому и в голову не могли прийти, чаще подает о Семене Васильевиче обобщающие материалы.
В то время как Верховное командование не считается с человеческими потерями. Женщины родят новых бойцов. Руднев беспокоится о жизни каждого бойца. Он использует тактику партизана 1812 года Дениса Давыдова. Наносит неожиданные удары по врагу и исчезает.
Во время службы на Дальнем Востоке Семен Васильевич проводил огромную работу по улучшению социальных условий солдат и командиров. Здесь он продолжает использовать свой богатый опыт. После рейда, боев обязателен отдых с баней, прачечной, нормальное питание.
Он идет дальше. При разгроме вражеских гарнизонов при наличии трофеев обеспечивает свое формирование, остальное  раздает людям. Ведет беспощадную борьбу с мародерством. Кто замечен в этом, расстреливают.
 «Между тем, во время прохода через украинские и опустошенные националистами польские села в соединении оказались факты мародерства. Эпидемия опасна. «...В артбатарее, – записывает Руднев 1 июля, – обнаружено барахло, взятое двумя бойцами артбатареи Алексеевым и Чибисовым. Оба кандидата партии и оба орденоносца, но мы решили их расстрелять. Собрали всю часть, издали приказ. Я выступил со словом о позорном явлении мародерства, начштаба зачитал приказ о расстреле. Многие плакали. Осужденным дали последнее слово. Оба рабочих, боевые товарищи, стали просить перед всем строем командования части и всех бойцов сохранить им жизнь, они свое позорное поведение искупят кровью. Приказ оставили в силе, но как было тяжело».
В несколько ином виде сцена такого вынужденного «очистительного» расстрела есть в воспоминаниях П. Вершигоры «Люди с чистой совестью». И там это, безусловно, один из самых сильных эпизодов».
Ю. Оклянский, «Переодетый генерал»
Новым этапом в деятельности соединения стал рейд за Днепр. Думали пройти к месту назначения тихо. Но вскоре начали громить врага, приобретая новый опыт боевых действий. В ходе рейда на Правобережную Украину складывалось впечатление, что по тылам противника движется целое войско с минометами и пушками. Лоев, Сарны, флотилия на Припяти, прошли так близко к Киеву, что слышен топот копыт на Крещатике, другие операции, которые с успехом планирует и проводит Семен Васильевич.
«Руднев весело, походным маршем, шел впереди с разведротой. Выбритый, подтянутый, в новой гимнастерке с генеральскими погонами, он был хорош. Рядом шел Карпенко... В это время, глядя на комиссара, шедшего во главе разведчиков и автоматчиков третьей роты, я вспомнил горьковского Данко. «Нет, пока с нами он, мы не заблудимся и пойдем хоть к черту на рога», – казалось, говорили гордые лица этих отчаянных ребят».
П. Вершигора, «Люди с чистой совестью».
Когда не стало комиссара, автор часто вспоминает о нем, что он вернется в соединение, не пропал, жив. Этим он выражает надежду всего личного состава соединения, который долгое время не знал, куда исчез комиссар после боя под Дилятином.
 Вершигора  быстро узнал, что комиссар убит своими и спрятан.
Сразу после исчезновения Руднева они с Г. Я. Базимой берут у его сына  Радика биографию отца. В воспоминаниях автор приводит ее полностью, дает понять тем, кто сначала убил комиссара, а теперь делал все, чтобы убрать даже упоминания о нем, с кем они расправились.
В письме к жене комиссара Домникии Даниловне Вершигора писал:
«И если уж сорвусь с цепи, то выведу на чистую воду и тех, кто из-за угла стрелял в честных патриотов, и кто бросал их на поле боя, и тех, кто резинкой подчищает историю, кто фальсифицирует дневники Руднева, кто ворует документы ...».
Петр Петрович знал многое, что скрывали подонки, отбеливая Ковпака, уничтожая факты о расправе над комиссаром. Во всех воспоминаниях убирали места, которые предшествовали непосредственному заходу в горы, когда за две с половиной недели соединение было уничтожено. Скрывали, что это Дед проявил талант полководца. Не послушал комиссара, предлагавшего единственно верное решение: соединению остаться на равнине, а в горы посылать диверсионные группы.
Чтобы легче фальсифицировать историю, быть ближе к архивам, еще до окончания войны вызвали в Киев «смотрящего» за Рудневым Якова Панина.
«Война для Якова Григорьевича закончилась в январе 1944 года, когда он был отозван в распоряжение ЦК КП(б) У. Подлечившись в госпитале, работал в Комиссии по истории партизанского движения в Украине. Затем, окончив Высшую партийную школу при ЦК КП(б)У, четверть века заведовал партархивами Киевского обкома партии. Вместе с группой ученых активно участвовал в написании истории Киевской партийной организации. Имя Панина значится в составе редколлегии книги «Киевщина в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.». Это сборник подлинных документов о развитии коммунистического подполья и партизанского движения на территории Киевской области. Многие документы он собрал, восстановил и систематизировал для книг «Борьба за власть Советов на Киевщине (март 1917 г.- февраль 1918 г.)», «Великий Октябрь на Киевщине», «Очерки истории Киевской областной партийной организации» и ряда других изданий.
Выйдя на заслуженный отдых, Я. Г. Панин занялся большой общественной работой как член Комиссии по делам бывших партизан при Президиуме Верховного Совета РСФСР. А для ветеранов-колпаковцев Яков Григорьевич по-прежнему остался партийным секретарем».
С. Тутученко, «Люди, которых я знал»
Прочитав эти строки С. П. Тутученко, мы с Сашей поняли, кто именно по заданию Сыромолотного и Ковпака занимался фальсификацией истории. Я. Г. Панин продолжал наблюдать, как после войны создается образ политического преступника Семена Васильевича Руднева. Прилагал все усилия, чтобы отправить его в небытие.
Однажды завели с Сашей об этом разговор с Георгием Алексеевичем. Он сразу включился в тему. Рассказал нам, что у Панина не было высшего образования и опыта работы с историческими документами.
Григорий Яковлевич имел высшее образование, большой опыт работы с документами. По Сумскому партизанскому соединению все они прошли через него, создавались им лично или под его руководством. Он вынес, тяжелораненый, их на подконтрольную партизанам территорию. Не отправился в госпиталь до тех пор, пока не составил отчет о Карпатском рейде.
– Мы были очень удивлены, что ЦК КП(б)У отозвал Я. Г. Панина из соединения в Киев, включил в Комиссию по истории партизанского движения в Украине, – сказал Учитель. – Ведь этим постоянно занимался Григорий Яковлевич Базыма. Он знал большинство документов и в целом деятельность партизан в годы войны.
Широкое, открытое лицо Учителя нахмурилось. Он сказал:
– Только потом догадались, зачем это было нужно. Отбеливать Ковпака и приписывать ему заслуги комиссара. Делать все, чтобы имя Руднева не осталось в истории.

5
Несмотря на сильное давление на автора при редактировании воспоминаний «Люди с чистой совестью», на его большие уступки, Сыромолотного и Ковпака книга не устроила. Сначала они требовали, чтобы Руднев в ней не упоминался совсем. А если упоминался, то только как подручный Ковпака.
Вершигора сделал комиссару литературный памятник. Он показал в полный рост человека, ведущего за собой тысячи людей, беззаветно веривших ему. Подобно комиссару, который, как Данко, вел людей в войну, Вершигора повел за собой авторов воспоминаний. На него равнялись десятки авторов, издавших свои книги позже. Если бы он сдался, уступил требованиям  Сыромолотного и Ковпака, о Рудневе даже не упоминали. В лучшем случае, он бы раздавал газеты, листовки, исполняя обязанности политработника.
К тому же, несмотря на трехлетнюю жесткую цензуру, он назвал вероятных убийц комиссара, привел неоспоримый факт: он не мог, раненый в ногу, несколько раз выстрелить в висок. Версию о самоубийстве Руднева выдумал для обмана цензуры. В одном из писем Г. Я. Базыме он информирует: «Я их все равно перехитрил».
Те, кого он перехитрил, осмыслили это после выхода книги. Они испугались, что преступление раскрыто, оно может быть обнародовано.
Против автора разворачивается беспощадная подлая война. Под именами далеких от описываемых событий людей, просто вымышленными, под псевдонимами, в газете «Культура и жизнь», в литературных изданиях появляются лживые, клеветнические, очернивающие автора и его творчество, статьи.
 «Самыми ходовыми и убийственными из тогдашних политических обвинений были два. Недооценка организующей и направляющей роли ленинско-сталинской партии и воспевание ее врагов.
В обоих случаях при этом автору лауреатской книги так или иначе вменяли масштабы и характер изображения фигуры комиссара соединения Руднева.
Семен Васильевич Руднев только незадолго до начала войны был освобожден из сталинских лагерей... В свои 44 года отличался внешней и внутренней привлекательностью, разносторонней одаренностью, храбростью, умелым подходом к людям, глубиной и гибкостью в понимании боевой обстановки. С октября 1941 по август 1943 был, пожалуй, самым ярким и авторитетным руководителем в партизанском соединении.
Люди чувствовали силу и необычность этой натуры и тянулись к нему.
В нападках на книгу по линии главных политических обвинений особо старался бывший секретарь парторганизации соединения Я. Панин. «Панин и Анисимов, – пишет  Вершигора, – подали в ЦК «секретную» бумагу с требованием запретить книгу, так как Вершигора прославляет в ней троцкиста Руднева. Как это принимать? – и добавляет в конце. – Нужно несколько писем в “Культуру и жизнь” (газета ЦК партии – Ю.А.).
 «Яша Панин, – пишет Вершигора 24 июня 1950 г. – написал на меня кляузу в «Культуре» относительно того, что я не показал роли парторганизации (читай, его Яши Панина, роли!) ... Дед (С. Ковпак. – Ю.А.) поддерживает его молча, а Сыромолотный, чуть не убивший комиссара, натравливает... Поэтому нужен второй тур писем пока в органы печати...».
 «Хотел убить комиссара»... Здесь речь идет уже не о художественной литературе и литературных деталях. Здесь пахнет судьбами людей и кровью. По схожему сценарию и развивались события.

 * * *
Прежде всего – кто такой Сыромолотный, озвучивший, как сейчас выражаются, саму идею убийства? А теперь натравливает на переработанную и дополненную лауреатскую книгу стаю недоброжелателей? Тех, кто утверждал на разные голоса, что там не отражено роли партии, зато воспеты ее враги, начиная с троцкиста Руднева? И почему эти нападки молча поддерживал сам Ковпак?
Бригадный комиссар И. К. Сыромолотный был представителем ЦК КП(б)У и Украинского штаба партизанского движения (УШПД) в соединении Ковпака. Высокий назначен занимал одновременно пост заместителя начальника УШПД. И хотя реальные его функции в соединении, возглавляемом командиром и комиссаром, были непонятны (на что Сыромолотный, по сохранившимся бумагам, сетовал и сам), слово его означало многое.
И вот такой человек однажды, в апреле 1943 года, без каких-либо вроде бы личных к тому поводов резко высказался по поводу политической благонадежности комиссара. Свидетелями этого стали некоторые партизаны: «Руднев – враг. В мирное время он сидел в тюрьме, надо было его убрать совсем... Комиссар был врагом, врагом и остался».
Позже покровители Сыромолотного такую оценку пытались объяснить якобы имевшим эмоциональным срывом. Но так или иначе Семен Васильевич Руднев спустя три месяца погиб при загадочных обстоятельствах. Вместе со своим 19-летним сыном Радием, который мог оказаться нежелательным свидетелем».
Ю. Оклянский, «Переодетый генерал»
Войну с мертвым комиссаром генерировал и возглавлял Сыромолотный. Работая в ЦК Компартии Украины, он разъяснял секретарям ЦК, что Вершигора направляет свое творчество на пропаганду врагов партии и народа. Несмотря на достижения, это очень опасный человек.
Убеждать КГБ, что Вершигора опасный преступник, Ивану Константиновичу не представляло большого труда. Там на него уже были заведены дела по Винницкому подполью.
«Врага народа» Руднева, которого пришлось ликвидировать, там тоже хорошо помнили.
Сыромолотный убедил руководство КГБ и ЦК КПСС в том, что Вершигора своей книгой позорит органы безопасности, ЦК и всю Коммунистическую партию.
Ковпак давно поддерживал Сыромолотного. С 1943 года. Он не возмутился его поведением, не встал на защиту комиссара. Теперь он понимал: с устранением памяти о Рудневе, сведением его роли к нулю, растет его роль. Все, чего добился комиссар, зачтут ему. Необразованный Дед, то, что касалось его, хорошо понимал. Он реально становился выдающимся полководцем партизанской войны, ее великим стратегом.
В этих его стремлениях поддерживал Сыромолотный. А тот формировал мнение в ЦК Компартии УССР и в КГБ, натравливал на Вершигору Панина и других. Они выжали автора, как мочалку. Заставили наступить на горло собственной песне честного и порядочного человека. Когда же он сделал им уступки, развернули против него подлую войну. Она получила поддержку в государственных органах. В литературной карьере автора, начавшейся публикацией первой части воспоминаний, получившей Государственную премию СССР, произошли коренные изменения.
 «По личному указанию Генсека Сталина книгу («Люди с чистой совестью» – Н. Р.) вычеркнули из кинопроектов: крамолу обнаружили в теоретических высказываниях писателя, в его взглядах на задачи литературы о войне. Он был среди тех, кто считал, что победа в войне была достигнута вовсе не гением Сталина, а подвигом народа, что настоящую правду об этом могут сказать «бывалые люди», участники войны, а не беллетристы, кабинетные «краснобаи»... Он предвидел, каким тернистым будет творческий путь, на который ступил, и писал в предисловии к книге: «Была только одна проблема – найти в себе мужество говорить обо всем только правду».
Ю. Оклянский, «Переодетый генерал»
Вершигора выступал за то, чтоб литература отражала правду о войне. Чтобы тон задавали «бывалые люди», воевавшие, а не кабинетные работники. Такая литература, которая могла привести к анализу войны, руководству страны в ней, высоким чиновникам была не нужна.
Писателей настраивали на то, чтобы воспевали подвиги военных, самым высоким из которых была жизнь, отданная в борьбе с врагом. Поддерживалось уничтожение живой силы и техники противника. Так появились герои: Зоя Космодемьянская, Александр Матросов, Николай Гастелло и другие.
Все это делалось для того, чтобы оправдать огромные человеческие потери в войне и готовить народ снова не жалеть себя, если она начнется.
Петра Петровича хотели назначить министром иностранных дел Украины. И это назначение спустя некоторое время зарубили.
 «Поэтому теперь в ЦК КПСС – может быть, впервые в своей работе – сразу после окончания войны и выдвигали очень перспективного генерала Вершигору на очень ответственный пост Министра иностранных дел Украины. Сам Хрущев предложил. Поддержал Верховный Главнокомандующий и Генеральный секретарь ЦК КПСС И. Сталин, вспомнив операцию «Багратион».
Правда, командование академии Генерального Штаба не хотело отдавать такую находку. Начались переговоры.
– Но я ошибся, – продолжал Вершигора. – И ошибся сильно! Командование академии тоже вернулось ко мне задницей. Стало намеренно избегать со мной встреч... Моя научная диссертация «Военное творчество народных масс», Военное издательство Министерства обороны СССР, Москва, 1961 г., уже одобренная Ученым советом, оказалась ненужной.
Он продолжал с оскорблением в голосе:
– Через неделю-полторы появилась лживая статья первого секретаря Союза писателей, Лауреата Ленинской и Государственной премий, члена ЦК и депутата Верховного Совета СССР Георгия Маркова... В ней он совершенно бездоказательно утверждал, что в моей книге полностью отсутствуют патриотизм советских людей и руководящая роль КПСС, что она чуть ли не антипартийна!
«Ну, уж это – явная клевета!» – мелькнуло у меня в голове. Я читал романы Георгия Маркова «Строговы», «Соль земли», «Отец и сын», «Сибирь». И не только Маркова, но и книги многих других уважаемых и очень талантливых советских писателей, но никому из них не удалось так образно показать с помощью живых бойцов настоящий патриотизм советских людей, выражавшийся не на словах, а на деле, и руководящую роль истинных коммунистов, как сумел сделать Вершигора. Вершигора оказался непревзойденным мастером слова. Умел, как никто другой, говорить только фактами.
– Прочитав ужасную клеветническую статью Маркова, – продолжал Петр Петрович, – я понял: в этом грязном пасквилле не один Марков. На меня набросилась огромная волчья стая, пытаясь уничтожить меня как художника, уничтожить нравственно! Не знаю, сам он это писал или ему продиктовали в ЦК.
 – Если он писал сам, то поступил с вами, как итальянский композитор Антонио Сальери со своим коллегой и другом Вольфгангом Моцартом, – невольно вырвалось у меня. – Да, зависть – дело страшное!
– Сомневаюсь, что сам, – заметил Петр Петрович и продолжал: – Одновременно с этим по тайным указаниям для меня были закрыты двери всех редакций и книжных издательств. Перекрыли все каналы...
Руководство КГБ и ЦК КПСС принялось за расправу с истинным героем. Те, кто, кроме вреда, ничего не сделал для своей родины, кто всю войну скрывался от фронта, кто своими действиями только порочил, компрометировал наши органы безопасности и КПСС, кто не стоил и одного волоска на голове генерала Вершигоры – вся эта банда преступников набросилась на честного человека, настоящего патриота, непревзойденного военного разведчика, Героя Советского Союза, талантливого писателя, Лауреата Государственной премии СССР – человека, способного решать задачи за целое министерство. Набросились, чтобы свести его в могилу».
П. Брайко, «Комиссар нашей жизни».




























идеологические противники, достаточно выдержек из писем:
«Сыромолотный и Панин развили бурную кампанию. Какое трогательное единство! Тот, кто хотел убить нашего комиссара из карьеристских целей, и тот, кто покрывает его пять лет, объединились, наконец, чтобы угробить или хотя бы облить грязью того, кто создал литературный памятник Рудневу... Сколько подлости мне делают, трудно даже вообразить. Как мешают и травят меня! Через подставных лиц, через какого-нибудь дезертира пишут в «Литгазету» убогие статейки. Стыдно, больно, горько и досадно за людей, которые называют себя товарищами».
Из письма П. П. Вершигоры жене комиссара Д. Д. Рудневой.
«Было очень больно и противно на душе. Сейчас ничего, прошло… Прошу тебя. Если пишешь – пиши правду, не поддавайся. Если и мы будем кривить душой, то с кого же еще спросить?
И никакие Пономаренки (секретарь ЦК Компартии Украины – Н. Р.) не убедят меня, что кривить душой, воспевать бездарь (имеется в виду Ковпак – М. Р.) и проходить, закрыв глаза, мимо талантливых замечательных людей – это политически. Через 10-15 лет никто не будет знать даже такой фамилии, а Руднева будут знать детишки через 100 и 200 лет. Вот и все».
Из письма П. П. Вершигоры Г. Я. Базыме
К литературной травле добавляется гонение со стороны КГБ. У Петра Петровича появляется желание покончить с собой, приступы инсультов, инфарктов. Свидетелем одной попытки покончить с собой стал Петр Брайко.
« – У меня нет другого выхода, – сказал он (Вершигора – Н. Р.) приглушенно. Сам министр госбезопасности Иван Серов завел на меня, кстати, уже второе (!) «липовое», позорное уголовное дело... Этот подонок решил обвинить меня в изнасиловании далекой родственницы, шестнадцатилетней племянницы... Понимаешь, меня ждет позорный суд и позорный срок: минимум пятнадцать лет ИТЛ! – Вершигора поднял на меня растерянные глаза. – Вот я подумал и решил, лучше мне покончить с собой, чем терпеть незаслуженные позор и наказание...».
П. Брайко, «Комиссар нашей жизни»
 
6
При травле и преследовании Петра Петровича он, кажется, должен приостановить свою неугодную режиму деятельность. Уберечь себя. Рассмотреться вокруг, проанализировать, откуда идет угроза и что можно сделать, чтобы остановить волчью стаю.
 Но верный своей клятве жить по совести, писать правду, Вершигор продолжает защищать честное имя комиссара Руднева. Он усугубляет конфликт. Хочет доказать, что его убили по приказу Сыромолотного бойцы соединения.
Уже во второй части книги «Люди с чистой совестью» Петр Петрович назвал людей, последними видевших комиссара: Панин, Лапин и Лаврухина. И это было не предположение.
В письме к Д. Д. Рудневой Вершигор писал: «В яме под Делятиным лежал бы и Яша (вместе с Рудневым – Н. Р.). Но это установленный факт, что он бросил раненого комиссара и скрылся... Есть свидетели и документы... Держусь вовсю, молчу. Но, вероятно, не выдержу и потребую партийного суда. И если уж сорвусь с цепи, то выведу на чистую воду и тех, кто из-за угла стрелял в честных патриотов, и кто бросал их на поле боя...».
Кто бросал на поле боя комиссара, видно из письма. А кто стрелял из-за угла, какие документы? Оказывается, Вершигора имел свидетельства и документы убийства Руднева.
«Рассказал (Вершигора – Н. Р.), что убила генерала Руднева, как я уже тебе говорил, моя радистка Анна Лаврухина (по мужу – Туркина) по приказу члена ЦК Компартии Украины И. К. Сыромолотного... Факт проведенного теракта подтвержден документами и письменными признаниями самой исполнительницы теракта Анны Туркиной, а также письменными подтверждениями живых свидетелей ковпаковских разведчиков: Петра Юрка и Владимира Лапина».
П. Брайко, «Комиссар нашей жизни»
Из свидетельств Петра Юрка, а также самих участников теракта Владимира Лапина и Анны Лаврухиной последние минуты жизни Руднева выглядели примерно так. Владимир Лапин «из-за угла» выстрелил комиссару разрывной пулей под левое колено. Она сокрушила чашечку. Комиссар упал и потерял сознание. Под прикрытием Лапина радистка подошла к раненому и произвела ему два выстрела в висок. Комиссара сбросили в овраг.
Панин сразу после ранения комиссара побежал к Ковпаку, рассказал ему о случившемся. Затем его часто обвиняли в том, что он бросил на поле боя раненого комиссара. Как пишет Вершигора в письме к Д. Д. Рудневой, он испугался.
Панин, как «смотритель» за Рудневым, должен был сообщить своему начальству о подробностях его смерти. Вместе с Ковпаком знал, как это будет происходить. Поэтому  когда сообщил командиру о ранении комиссара, это означало – операция проходит успешно.
Комиссар пропал без вести. Так Базыма написал в приказе. Его загадочное исчезновение вызывает тревогу бойцов. Из УШПД тоже идут упорные радиограммы: где Руднев? Украинский штаб партизанского движения готовил документы на награждение Руднева. Боялся, чтобы он не попал к немцам.
Для отвода глаз Ковпак отправлял группы на поиски комиссара. Те возвращались ни с чем. Ведь его убили и сбросили в овраг, чтобы избежать лишнего свидетельства.
Сидор Артемович знал, где искать своего боевого товарища. Мог бы выделить проводников.
Уже после войны, в 1946 году, Базыма и Вершигора разыскали тело Семена Васильевича. Увидели рану от разрывной пули под коленом левой ноги и две пробоины у висок головы.
Осмотр тела комиссара окончательно подтвердил свидетельские показания.
 
7.
Петр Петрович очутился в полной осаде. За ним велась постоянная слежка агентов КГБ. Его произведения очерняли. Сам глава Союза писателей СССР Г. Марков раскритиковал лучшую книгу «Люди с чистой совестью». Литературным журналам и издательствам запретили печатать его произведения.
Ему объявили войну не только Сыромолотный и Ковпак. С ним начали воевать государственные органы. По Винницкому подполью генерал одержал победу. Он использовал свое знакомство с первым секретарем ЦК КПСС М. С. Хрущевым. Именно Никита Сергеевич утверждал его командиром Первой Украинской партизанской дивизии, следил за его славными рейдами.
Петр Петрович добился аудиенции с главой государства. Это способствовало решению судьбы главы КГБ Ивана Серова. Его освободили от занимаемой должности. Но ведомство осталось. Оно продолжало войну с непокорным генералом.
Петру Петровичу нужно было бы обезопасить себя, остановиться. Но он не мог этого сделать. Не мог допустить, чтобы талантливых, преданных Родине людей сначала убивали без всяких на то оснований, а потом вычеркивали из истории, приписывая его заслуги бездарному, никчемному, недалекому и невежественному Ковпаку.
В книге «Люди с чистой совестью» Вершигора вспоминает командира часто и дружелюбно. Он многое простил Деду: и Карпатские горы, и содействие убийству Руднева, и другие поступки командира, которые дали повод Петру Петровичу назвать Ковпака хитрым. Тот считал себя выше других, никого не ставил наравне с собой. Он расписывал Сталину Карпатский рейд, как личную заслугу, хотя своими действиями уничтожил соединение.
Он боялся повторить судьбу Руднева. А вышло так, что только ему вручили вторую «Золотую Звезду».
Петр Петрович знал подробности выхода командира из Карпат и Прикарпатья. Ни один из командиров других групп не позволил себе так опуститься.
То, что делал Руднев, Дед писал в зачет себе. Уже это обижало генерала, омрачало светлую память, оставшуюся у него о комиссаре. Разве Семен Васильевич не заслужил историческую правду?!
Петр Петрович не спал долгими ночами. Не давали уснуть мысли о расправе с невинным, беззащитным человеком, о случившемся перед Карпатским рейдом и в бою под Дилятиным.
Еще в начале 1943 г. они с Базымой говорили командиру: комиссара надо спасать. Сыромолотный зашел слишком далеко. Он не остановится. Он не мог лично решать судьбу комиссара большого соединения. За его спиной стояло ведомство Берии.
Ковпак только хитро улыбался:
– Не выдумывайте, хлопцы. Мужики просто поругались.
– Думай, что говоришь, Сидор. Сначала Сыромолотный хотел занять должность Семена Васильевича, мотивируя это тем, что его не может занимать «враг народа». Затем он подговаривает нескольких бойцов убрать его совсем. Надо срочно оградить комиссара от этих подлых посягательств, – сказал Базыма.
Но Дед не прислушивался к своим. Шел на поводу Сыромолотного.
В июне 1943 соединение вышло в Карпатский рейд. В его состав влилась маленькая группа во главе с радистом ЦК КП(б) У Николаем Смирновым. Она прибыла со спецзаданием.
Под крышей радиста ЦК Компартии Украины работал агент НКВД. Дед и Войцехович знали, на кого он работает. Потому что они действовали в одной связке. Все делалось с ведома командира.
Без его участия Руднева было невозможно ликвидировать в бою. Около него постоянно находились люди. Командир способствовал, чтобы Семена Васильевича могли сначала изолировать, а затем заблокировать, чтобы выполнить спецзадание ведомства Берии.
Войцехович исполнял роль «регулировщика». Он посылал одних вперед, согласно приказу, других – в сторону горы Дил.
Сразу после исчезновения комиссара в УШПД получили радиограмму: «В смерти Руднева виновен Ковпак». Эту же фразу повторяли после войны жене комиссара бойцы соединения, не знавшие всего трагизма ситуации. Комиссар отправил группы Бакрадзе и Горланова вперед, на Ославу Белую. Он рассчитывал на основные силы, с которыми двигался Ковпак. Но Дед, не доходя до расположения комиссара, повернул на гору Дил.
После Дилятина начальник штаба впервые сильно поругался с командиром:
– Ты виноват в смерти Семена Васильевича, – сказал он.
Ковпак хитро улыбнулся:
– Что я мог сделать?!
– Зачем ты отдал устный приказ в нарушение письменного? Почему мы не пошли на Ославы Белые, чтобы всем вырваться из окружения?
– Там стояла колонна автомобилей противника.
– Что с того? Группы Бакрадзе и Горланова уже пробились в Ославу Белую.
Ковпак молчал. Он не знал, что ответить.
– Не потому ли ты не стал вырываться из окружения, что выполнял приказ Сыромолотного по уничтожению комиссара Руднева?
Ковпак крикнул:
– Что я мог сделать?!
Теперь Вершигора все чаще думал: мог. Много спирта выхлестали в дружеских беседах с представителем. Перед этим Семен Васильевич весь выложился перед Строкачем, чтобы Деда не отозвали в Москву. А Дед пьет, ведет доверительные разговоры с человеком, пытавшимся занять должность комиссара, а затем его убить.
Уже тогда Вершигора сказал Базыме:
– Слишком мелко плавает наш командир.
– Мы с Семеном Васильевичем уже тысячу раз пожалели, что связались с Ковпаком, – ответил Григорий Яковлевич. – Но куда денешься. Органы выражают Рудневу политическое недоверие.
Эти воспоминания не давали генералу покоя. «Дед вообще никакой. Дойти до такой низости! – все чаще думал он. – Первый раз изменил своему боевому товарищу, когда тот был жив. Сейчас он изменяет его памяти. Присваивает его заслуги себе».
Вершигора понимал трусливого и завистливого Ивана Сыромолотного. Тот сознавал, что совершил большое зло, и пытался доказать самому себе и другим, что Руднев был врагом и не играл той роли в жизни соединения, которую ему приписывали. Он никто. Заслуживал смерти.
Чего не хватает старому хричу? Петр Петрович никак не мог понять. Самые высокие награды страны, должность, квартира в престижном районе Киева, государственная дача и машина, молодая жена. Чего еще ему нужно? Почему вместо слов благодарности тому, кто ему все это принес, он включился в подлую войну против мертвого комиссара? Вместо того, чтобы поддержать его, Вершигору, который позволил себе сказать слово правды о Рудневе, его обложили со всех сторон. Подло и мелко травят.
Ковпак действует в одной упряжке с Сыромолотным. Ведет непримиримую войну с ним, с Базымой, со всеми выступающими за историческую справедливость.
Дед, скорее всего, подхватил звездную болезнь. Еще во время войны он не ощущал под собой земли, наслаждаясь властью и громкими победами. Сейчас он летает по Киеву на правительственной машине. Ему этого мало. Ему хочется слышать в свой адрес: партизанский полководец, великий стратег партизанской войны, а иногда даже очень высокое: он гениален! До чего дошел старый хрич!
В письмах к Г. Я. Базыме Вершигора уже не упоминает о ковпаковской партизанской академии. Он говорит о Деде совсем по-другому:
«Здорово, Григорий Яковлевич! Письмо пришло давно, но прочел его сейчас. Отсутствовал в Москве. Был в Молдавии и Крыму. В мое отсутствие меня проработали. Книги 3 и 4-ю, вероятно, не напечатают. В этом дело. Оказывается, дача Ковпаку важнее памятника Рудневу. А в споре с мертвыми живые всегда правы. Высокие инстанции предлагали мне переделать книгу так, чтобы был один только старый хрыч (Ковпак – Н. Р.)... Оказалось, что я сделал политическая ошибку. Вот почему так взбесились холуи».
«Старина! Прости, что не сразу ответил. Второй месяц лежу в госпитале. Закатали литературные качели... Это, брат, хуже Карпат. Поэтому не выполнил твою просьбу, даже позвонить по телефону было трудно. А дома был один раз два-три часа.
За меня взялась литературная братва всерьез. Ей помогают ребята вроде Андреева и братика из Пинских болот. Слава Богу, что проскочил мой последний тираж с фотоиллюстрациями и Карпатами.
Скучаю по деревне. Был летом в Молдавии. Заработал пять трудодней у молотилки, по-честному заработал, без дураков... Ты обещал мне черкнуть кое-что по 3-й и 4-й книгам (в подтверждение подлинности фактов, приведенных в ней. Мне теперь надо). А вообще живу весело. Может завести пчел? Как советуешь? Для успокоения нервов и улучшения Мичуринско-Лысенковского учения в переносе на живые существа... Я или скоро выйду из госпиталя или лягу на операцию... Тогда уже надолго.
P. S. Критикой меня ударили, как обухом по голове. Сейчас немного пришел в себя...».
Уже во второй части воспоминаний Вершигор указал, кто последним видел комиссара и что он погиб от выстрелов в висок.
По словам П. Брайко, в третьей части воспоминаний генерал описал убийство Руднева. Несложно догадаться, что в ней есть эпизод с А. Лаврухиной, В. Лапиным и Я. Паниным.
«Нет. И, думаю, не оставит, – он (Вершигора – Н. Р.) погладил ладонью свою пышную бороду, потом поднял на меня глаза: – В начале, правда, после того, как мы с тобой расстались, несмотря на дикую травлю и тайные запреты всем печатным органам публиковать мои работы, мне еще удалось издать более полудюжины книг, в том числе и роман «Дом родной». Я посвятил его нашему неоспоримому авторитету Федоту Матющенко. Ты его читал?
– Читаю. Случайно увидел здесь в библиотеке, когда вернулся из Алма-Аты в Москву. Хорошая книга! Поздравляю! – с радостью пожал я ему руку.
– Я могу за год писать по два таких романа, – сказал он вдруг. – Но мне эти изверги не дают работать. Я и моя квартира – в полной осаде...
Он сделал паузу, потом сгреб правой рукой бороду и продолжил, еле сдерживая слезы:
– Они, сволочи, даже споили мою Ольгу… так что теперь нет у меня надежного друга и помощника…
– Неужели пошли и на такую подлость?
– Да... Именно с ее помощью агенты КГБ похитили у меня уже готовую к печати рукопись третьей части моей книги «Люди с чистой совестью», которую я не успел отправить в журнал «Знамя» и издательство «Советский писатель». Теперь они знают, что я полностью раскрыл преступное убийство нашего комиссара.
– Ох, как это опасно для вас! – вырвалось у меня.
– Это еще не все! – прервал меня генерал. – После этого я через месяц снова надиктовал третью часть, записав ее на двадцать четыре магнитофонных катушки. Но жена помогла органам украсть у меня и их.
– Ну, это уже совсем никуда не годится. Стало быть, настоящие преступники знают, что вы для них – самый опасный человек и, конечно, постараются как можно скорее избавиться от вас, – сказал я, понизив голос, опасаясь, что нас кто-то подслушивает».
П. Брайко, «Комиссар нашей жизни»
Как видно из отрывка, Вершигора перешагнул красную линию. Раньше органы пытались опозорить его с помощью сфабрикованных дел. Теперь появилось реальное основание уничтожить его. Он пытался обнародовать преступления КГБ.
 
8
В те годы о смерти Вершигоры ходило много слухов. Все они были связаны с насильственной смертью и КГБ. Значительно позже прочитал воспоминания С. П. Тутученко «Люди, которых я знал». За два месяца до смерти автор встречался с Петром Петровичем. «...Последний раз я видел Петра Петровича Вершигору на Киевском вокзале. Накануне из Москвы он неожиданно позвонил по телефону: «Встречай завтра в 9.00». И вот мы повстречались. Из всего было видно, что он болен. Но, как всегда, – хитрость в глазах и шутка:
– Ну, как поживают твои конники, как чувствует себя Дед, ворчит? – И тут же улыбка погасла, лицо осунулось так, что больно стало смотреть на дорогого человека.
– Тащит в родные места, в Севериновку. А потом в Кишинев поеду. Новую книгу «Дом родной» дописывать, – сказал он, нахмурив брови, – Знаю, друг, что долго уже не протяну – инсульт не шутка… Ты помнишь, что мы в Москве говорили о моей могилке?
– Да что ты, Петрович?
– Нет, серьезно. Помни: плита, на ней книга, заложенная солдатским штыком, и надпись: «Люди с чистой совестью». Вот и все...
Через два месяца Петровича не стало. Он погиб 26 марта 1963 года в возрасте 58 лет. Умер на своей родине, когда в Молдове зазеленели, просыпаясь после зимних холодов, деревья, за посадку которых Петрович так выступал при жизни.
Тело Вершигоры перевезли в Москву, где жила его семья, и похоронили на Новодевичьем кладбище. На могиле скромный памятник: гранитная плита и бронзовая книга с выбитой на обложке надписью: «Люди с чистой совестью». П. П. Вершигора».
С. Тутученко, «Люди, которых я знал»
«Вся жизнь Вершигоры – борьба за правду и с теми, кто должен ее защищать, если бы они не были сами подлецами. А что касается литературного памятника Рудневу, то иначе и не скажешь...
Да, именно Вера Воробей точно узнала и рассказала путивлянам горькую правду о том, как умер П. П. Вершигора. Официально наши органы власти объявили народу и утром 28 марта 1963 года: «Генерал Вершигора умер от инсульта». На самом деле, как после лично установила Вера, непокорного писателя зверски задушили петлей в родном доме, узнав, что он – тот единственный человек, который точно знает, кто и как убил комиссара Руднева. Убили, чтобы сохранить в тайне свое преступное убийство».
П. Брайко, «Комиссар нашей жизни»
Вот, как писала сама В. Воробей: "Петровича не стало..." Обычные слова об умершем человеке. Но не стало Петровича не просто после, скажем, очередного инсульта, а трагически. Севериновцы рассказывали: приехал в село Петрович, жил, дышал родным воздухом, пил молоко, встречался с земляками, разговаривал, улыбался. Как к нему приехали какие-то люди, представились партизанами, вечером пели, громко говорили, допоздна смеялись. А утром пошли к Петровичу, а он мертв с петлей на шее и никаких партизан. При вскрытии оказалось, в желудке полно водки, а он ее не пил.
А это – убийство. Обдуманное, жестокое убийство непокорного писателя, который не поддался, не подменил правду ложью и погиб, вырванный с корнем, но несгибаемый Герой».
В. Воробей, газета «Путивльские ведомости»


































Послесловие

Март 1963 года оказался теплым и солнечным. В первой половине месяца снег сошел до конца. Вскоре лужи и лужицы высохли. Утвердилась земля. Началась ранняя весна.
Мы с Сашей Ролдухиным приехали на занятие несколько раньше. Восхищались новой школой, которую в следующем учебном году должны были сдать в эксплуатацию.
Новостройка из красного кирпича волновала наше воображение. Наша старая школа, которая находилась рядом, выглядела каким-то незначительным хозяйственным помещением. Старым и разрушающимся, которое требовало ремонта.
Новая школа нам показалась огромным лайнером, уверенно держащим курс в страну знаний.
Мы уже немного прошли новую школу и свернули к старой, когда заметили Григория Яковлевича Базыму. Он прошел вдали от нас. Застыли на месте. Хотели с ним поздороваться, но Григорий Яковлевич ничего не замечал вокруг.
Послевоенные годы доставляли ему мало радости. Он постоянно терпел унижения и обиды. Ему часто приходилось защищать мёртвого комиссара.
Бывший начальник штаба нередко попадал в очень неприятные ситуации. Большинство партизан ему не задавало таких вопросов. Но посторонние люди не могли понять, в чем дело. Почему Ковпак дважды был Герой Советского Союза, а Базыме не дали и одной звезды.
Мы постоянно видели этого худощавого высокого мужчину озабоченным многочисленными проблемами, которые ему приходилось решать. Свои личные вопросы он выдвигал на десятый план.
Григорий Яковлевич был инициатором строительства новой школы №2. Он всегда находил время, чтобы побывать на этом важном объекте. Сегодня он прошел в школу согнувшись. Полы его демисезонного пальто были расстегнуты. Трепетали от первого весеннего ветра. Темная фетровая шляпа опустилась почти на глаза. Всегда подтянутый, как юноша, он едва передвигал ноги. Таким утраченным мы никогда его не видели.
– Что могло произойти? – спросил друга.
– Какая-то большая неприятность, – произнес встревоженно он.
– Пойдем к Учителю, – предложил.
Георгий Алексеевич уже находился в кабинете.
– Григорий Яковлевич только вернулся с похорон Петра Петровича Вершигоры, – объяснил он, выслушав наш рассказ. – Давайте сходим к нему.
Новая школа сверкала свежей краской. Поднялись на второй этаж. Учитель завел нас в кабинет Базымы.
Григорий Яковлевич сидел за небольшим самодельным столом из обструганных досок. С ножками, сколоченными крест-накрест.
У стола стояла секция деревянных кресел. Пожалуй, выбракованых в каком-то доме культуры.
– Садитесь! – предложил нам хозяин кабинета простуженным голосом.
Учитель усадил нас с Сашей в кресла, только потом опустился в одно из них сам.
– Недавно приехал с похорон Петра Петровича – самого молодого и талантливого из нас, – произнес хриплым голосом Григорий Яковлевич.
– Загнали негодяи в могилу, – добавил Георгий Алексеевич.
– Мне удалось поговорить с его земляком из Севериновки. Рассказал, что его петлей задушили. За что? Настоящего Героя! Талантливого писателя! Человека чести и справедливости, который только отстаивал правду о своем боевом товарище.
– Война продолжается. Только уже внутренняя, – сказал Учитель. – Чести с подлостью, патриотизма с видимостью его, таланта с тупостью и бездарностью.
– Горько на все это смотреть, – продолжил Григорий Яковлевич.
– Не могут никак наесться, все им мало – добавил Георгий Алексеевич.
– У власти, которая уничтожает своих героев и опирается на бездарных, подлых людей, нет будущего. Уничтожили Руднева, Вершигору, но правда все равно восторжествует, – бросил твердый открытый взгляд в нашу сторону Григорий Яковлевич.
– Мы, возможно, не доживем до этого времени, – продолжил его мысль Георгий Алексеевич. – Вся надежда на вас, что вы не будете молчать.
– Нет! – в один голос ответили с Сашей мы.
– Когда-то, в марте 1943 года, когда соединение победным маршем шло по оккупированной территории, Петра Петровича Вершигору спросили: «Чего больше всего боятся партизаны?». Он ответил: «Они настоящие герои. А герои больше всего боятся забвения», – произнес Георгий Алексеевич.
Эти слова Учителя прошли через всю нашу с Сашей жизнь. Рассказал о настоящих Героях, которые не заслуживают Забвения.