Глава 2. Учёба в специальной артиллерийской школе

Глава 2.
Учёба в специальной артиллерийской школе

«...Школьные годы чудесные!.. Как они быстро летят!..»

Школьная ведомость с отличными оценками и похвальная грамота за отличную учебу были венцом моих школьных успехов. Теперь вопрос «кем быть» на повестку дня не ставился. Всем было ясно: пожар войны, полыхавший в Европе, неминуемо коснется и нас. Все дело лишь во времени. Следовательно, надо учиться военному делу настоящим образом. Не было сомнений и в том, где учиться. Постановлением правительства в 1937 году в стране было открыто несколько десятков специальных авиационных и артиллерийских школ. В Харькове были открыты две специальные артиллерийские школы (под номерами 14 и 15) и одна специальная авиационная школа. Это, как принято теперь говорить, были элитные учебные заведения. Во-первых, в эти школы принимали только хорошо успевающих ребят и, во&вторых, ребята должны были быть здоровыми и физически развитыми. Ближайшей к дому была спецартшкола № 15, куда я и подал свои документы. Пройдя медицинскую комиссию, я был зачислен в ее состав. По численности учащихся школы были небольшими. Учились в них три года: первогодки – третья батарея в составе четырех взводов, примерно по 25 человек в каждом. Соответственно, учащиеся второго года обучения – вторая батарея, а учащиеся третьего года – первая батарея, каждая такой же организации и численности. После окончания первой четверти взводы были разбиты на отделения, назначены из учащихся помощники командиров взводов и командиры отделений.
В 15-ю спецартшколу из выпуска моей прежней школы поступили также Ваня Новиков, Толя Кириллов и Вадим Авраменко. Ваня Новиков не попал в тот взвод, в котором я учился, но дружба наша продолжалась. Ваня Новиков и Толя Кириллов были назначены командирами отделений и у каждого в петлицах, кроме артиллерийской эмблемы, были два треугольника. Старшиной нашей третьей батареи был назначен Виктор Школа, учащийся первой батареи. Это был высокий, очень красивый юноша. Он прекрасно пел на наших школьных вечерах. Помощником командира взвода был назначен также учащийся первой батареи Георгий Пелевин. Перед новым 1940 годом приказом по школе в батареях были введены должности заместителей политрука батареи, на которые были назначены: в первой батарее учащийся той же батареи Веселов, во второй – Давид Гуревич, в третьей батарее – я. В петлицах каждого из нас было четыре треугольника и нашивка в виде звезды на левом рукаве. Забегая вперед, скажу, что опыт создания таких школ оправдал себя. Из числа их выпускников выросло много заслуженных артиллерийских и авиационных командиров и военачальников. Известный стране военачальник генерал армии Владимир Говоров азы военного образования получил в одной из московских спецартшкол. Я низко склоняю голову перед памятью рано ушедших из жизни выпускников нашей 15-й спецартшколы, своих друзей: Героя Советского Союза Рафаила Павловского, отличившегося в битве за Днепр, и Героя Социалистического Труда, лауреата Государственной премии, генерал-лейтенанта артиллерии Олега Лосева, заслуги которого в формировании нашего оборонного щита так высоко оценены Родиной. Судьба подарила мне возможность служить во время войны и несколько позднее в одной части с поистине мастерами артиллерийского огня, выпускниками московских спецартшкол Алексеем Мальцевым и Александром Лашиным. За особое умение управлять артиллерийским огнем оба офицера, будучи старшими лейтенантами, помимо других орденов, были награждены орденом Александра Невского. Таких примеров можно привести множество.

Перед началом занятий в школе нам выдали военную форму: шинель, китель из тонкого зеленого сукна, темно-синие диагоналевые брюки, фуражку, а для зимы буденовку, ботинки, пояс. Для условий харьковского климата это было приемлемо – не замерзнешь. В более суровых климатических условиях, с чем нам пришлось столкнуться во время войны, этого было недостаточно, пришлось утепляться разными доступными способами. По мере занятий в школе, помимо общеобразовательных предметов, нам постепенно стали преподавать начальные знания по военному делу. Надо, однако, признать, что, несмотря на надвигающуюся угрозу войны, обстановка в целом в стране была спокойной, и я бы оценил ее словом благодушной. Занятия военными предметами можно было бы заметно интенсифицировать. Это не сказалось бы на успеваемости по другим предметам. В нашей учебной группе учились несколько ребят, отцы которых были командирами Красной Армии. По своей военной подготовке они выделялись среди остальных учащихся. Я очень сдружился с двумя такими ребятами. Это были Эдик Ахназарян и Нариман Сапрыгин. Внешне и по уровню подготовки они были разные, но вдвоем так дополняли друг друга, что было прекрасным примером для других. Эдик главным в своем развитии считал физическую и военную подготовку, Нариман – углубленные знания военного дела, подкрепленные
хорошими теоретическими знаниями по разным наукам. Он был очень хорошим математиком и физиком и поражал остальных товарищей глубокими знаниями этих предметов. Эдик был всесторонне подготовлен физически. Он с блеском выполнял разные упражнения на спортивных снарядах, внешне был подтянут и в строевом отношении отличался хорошей выправкой.

В течение года мы освоились с порядками в школе, сдружились и с нетерпением ждали поездки в летний лагерь, где должны были изучать уставы и наставления по боевому применению артиллерии и материальную часть имевшейся в школе четырехорудийной батареи 76-миллиметровых пушек.

20 июня 1941 года мы сдали последний экзамен за 8-й класс и через две недели должны были выехать в летний лагерь. 22 июня в 12 часов дня мы, группа сверстников, выслушали заявление Народного комиссара иностранных дел СССР В. М. Молотова о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз и об объявлении войны.

22 июня 1941 года в 4 часа утра началась война против фашистской Германии. С категоричностью, свойственной юности, мы стали убеждать друг друга, что война долго не продлится, что Красная Армия быстро сломает хребет зарвавшимся гитлеровцам. Жалели, что нам не придется поучаствовать в этой войне. Увы, наши прогнозы были ошибочными. Никто из нас тогда не знал, что Жора Рындин не вернется с этой войны, а Толя Митрофанов вернется домой тяжело раненным. Лишь Вася Храмцов и я продолжили кадровую службу в Советской Армии.

Тревожные фронтовые сводки невольно заставляли думать о каких-то просчетах в подготовке Красной Армии к войне, о вероломстве гитлеровцев, внезапно напавших на нашу страну. Была объявлена всеобщая воинская мобилизация, которая в явном виде проявилась в том, что во многих семьях остались одни только женщины и дети. На войну ушли только что окончившие школу десятиклассники. Было объявлено, что война с фашистской Германией является Отечественной войной, и буквально на третий-четвертый день прозвучала призывная песня:

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идет война народная,
Священная война.

Через несколько дней теперь уже вторая батарея, которой мы стали, и первая батарея – новые десятиклассники, выехали в Чугуевский военный лагерь. Лагерь был большим. Там располагалось много воинских частей. Вся лагерная жизнь была подчинена строгим законам военного времени. Мы были постоянными свидетелями отъезда на фронт многих артиллерийских частей, располагавшихся в лагере. По этим же законам строился и распорядок нашей жизни. Всякие перемещения на учебные поля только строем. Выход одиночек за пределы расположения лагеря был запрещен. Мы привлекались к несению караульной службы с боевым оружием. На вооружении были новые винтовки. Начались занятия по изучению материальной части артиллерии и по основам ее боевого применения. Обучали нас зачастую командиры, только что призванные из запаса и не очень хорошо владевшие основами ведения боевых действий в условиях моторизации и механизации армии, насыщения ее большим количеством авиации, танков, артиллерии и минометов. Тактическая подготовка строилась на основе давно устаревшего боевого устава артиллерии. О применении маневренных боевых подразделений противотанковой артиллерии в уставе ничего не говорилось. Мне до сих пор помнится раздел службы маяков. Доклад маяка командиру: «Я маяк, я вас провожу». Эта отжившая к тому времени служба была анахронизмом Гражданской войны. Лучше обстояло дело с изучением материальной части артиллерии и стрелкового вооружения. Винтовку мы изучили хорошо. Умели в нормативные сроки разобрать и собрать затвор, зарядить магазин и изготовиться к стрельбе. Много времени уделялось приемам ведения штыкового боя. Лично для меня такое умение могло закончится трагически. Лишь знание и четкое выполнение устава караульной службы спасло меня от гибели. Это произошло спустя два года после начала обучения этим приемам. Я был разводящим в карауле, охранявшем склад боеприпасов, и вел на пост очередную смену. Находившийся на посту часовой курсант Гуренко – высокий рыжий здоровяк – сидел на противопожарном ящике с песком и либо спал, либо дремал. Во всяком случае, прихода смены он не видел и положенной по этому поводу команды «Стой, кто идет?» не подал. Не доходя до сидящего часового шагов пять-шесть, я окликнул его: «Гуренко!» Он вскочил, сделал, как учили, выпад вперед и выполнил прием, называемый «длинным коли»! Конец штыка не достиг моей груди буквально нескольких сантиметров. Сделай я еще один шаг вперед – и трагедии не миновать. Это отступление я сделал затем, чтобы показать, насколько серьезно нас учили. Материальную часть артиллерии мы изучали на конкретных образцах, имевшихся в школе, 76-мм орудий с длиной ствола 30 калибров. Знания материальной части артиллерии, полученные в школе, в последующем очень пригодились в училище, где мы изучали устройство 122-мм пушки и 152-мм гаубицы-пушки. Поскольку орудия, имевшиеся в школе, были
устаревшей конструкции, соответственно и боеприпасы к ним не отличались новизной. До сих пор перед глазами взрыватель УГТ-1 (универсальный головной тетриловый первого образца). По своим геометрическим размерам он немного уступал унитарному патрону 45-мм противотанковой пушки. Дистанционный взрыватель для стрельбы шрапнелью, который также изучался нами, как мне помнится, уже в то время был снят с вооружения. В целом эти два месяца пребывания в летнем военном лагере дали нам достаточно много военных знаний, хотя программа нашего начального военного образования была недостаточно отработана (недаром нас тогда называли «потешными войсками Наркомпроса»), и часть полученных нами знаний давно ушла в прошлое и представляла лишь исторический интерес. В последующем программа была тщательно доработана в соответствии с реальным опытом войны. То ли из-за уплотненной программы обучения военным дисциплинам, то ли по другим причинам, но из поля зрения командования выпали вопросы идейно-политического воспитания. Мы, молодежь, в идейном отношении варились каждый в своем котле, по-своему оценивая ту скудную информацию, которую получали из фронтовых сводок. Результатом явился такой конфуз: поскольку днем нам не представлялось возможности обсудить фронтовые сводки, вошло в обиход этакое обсуждение в неконтролируемом демократическом порядке после отбоя. Вначале старшине Лёне Свидерскому удавалось поддерживать нужный порядок, и довольно быстро все успокаивались и засыпали. Постепенно дебаты растянулись. Это отразилось на ребятах. Некоторые утром находились в состоянии сонных мух. Последовал доклад командиру батареи, недавно призванному из запаса, полноватому, лет 42–45, капитану Шинкаренко. Его присутствие на отбое на некоторое время успокоило митинговые страсти, но постепенно они снова разгорелись. Чтобы прекратить разговоры, комбат пообещал, что поднимет батарею по тревоге и мы совершим ночной марш-бросок в Коробочкино. Это село находилось недалеко от лагеря, но между лагерем и селом располагался полевой военный аэродром. На какое-то время угроза подействовала. Но вот при очередном напоминании о Коробочкине то из одного, то из другого угла доносится: «Даешь Коробочкино!» Поднялся всеобщий шум – «Даешь Коробочкино!» Комбат по причине недолгого командования еще плохо знал личный состав батареи, и все понимали, что его угроза была невыполнимой. Комбат растерялся и ушел из казармы. С большим трудом старшине и помощникам командиров взводов удалось успокоить возбужденных ребят. Утром последовал разбор по всем направлениям и определенные организационные выводы. С тех пор нашего комбата мы больше не видели среди командного состава школы. Этот случай наглядно показал каждому из нас важность воспитательной работы с личным составом и своевременное пресечение любыми способами митинговых страстей – одного из пагубнейших явлений в армейской жизни.
За неделю до начала нового учебного года мы вернулись в Харьков или, как говорят военные, на зимние квартиры. Новый учебный год, как и положено, начался 1 сентября. Продолжались занятия недолго в связи с резким ухудшением военной обстановки. Через неделю мы были привлечены к рытью противотанкового рва в районе Золочев. Какое богатство губила война! Ров проходил по бескрайнему полю готовой к уборке сахарной свеклы. Богатейший ее урожай вместо уборки уничтожался на корню. В отличие от того конфуза, который имел место в Чугуевском военном лагере, здесь с нами постоянно велась идейно-воспитательная работа. Расположение школы посетил секретарь обкома партии. Он долго беседовал с личным составом. Несколько раз приезжали и проводили с нами разъяснительные беседы разного ранга военные, ответственные за строительство этого оборонительного рубежа. Между тем обстановка на нашем Харьковском направлении продолжала ухудшаться. В последних числах сентября мы вернулись в город. Здесь произошел организационный сбой. Четких, ясных команд, что делать, не было. На какое-то время мы разъехались по домам. Разъехались в первую очередь те учащиеся, которые жили за городом. Часть городских ребят тоже перестала посещать школу. Однако 30 сентября последовала команда «Сбор». Мы приходили ежедневно в школу и стали готовиться к отъезду. Куда и когда – никто не знал. Было организовано ночное дежурство на крыше здания школы. С нее отлично просматривалась батарея малокалиберной зенитной артиллерии, установленная на крыше современного по тем временам почтамта – здания ансамбля привокзальной площади города. Решение об отъезде в эвакуацию каждый учащийся школы принимал самостоятельно, согласуя его с родителями. Мои родители безоговорочно согласились с тем, что я должен ехать со школой. Наконец день отъезда наступил. Это было 6 октября 1941 года. Погрузка в эшелон произошла быстро и организованно. Мы не были обременены большим количеством багажа, так как кроме своего форменного обмундирования и нескольких вещей личного пользования, ничего больше не брали. Отправление эшелона произошло с запасного пути центрального (Южного) вокзала города. Поскольку время отъезда никому не было известно, то лишь совсем небольшая группа родителей со слезами на глазах провожала в неизвестность своих сыновей. В этой группе провожающих был и мой отец. Невольно возникали вопросы: что ждет нас впереди, увидимся ли мы снова, и когда это произойдет? Ответы на эти вопросы многие родители узнали лишь после Победы в мае 1945 года. Некоторые скорбные ответы получили ранее с похоронкой на своих сыновей. Были среди нас и такие, кто вернулся с войны калекой.
Эшелон быстро следовал в южном направлении. Первая большая остановка была сделана в Ростове, где мы помылись в знаменитых Батайских банях. В мирное время на курортах, в зону которых мы въезжали, начинался бархатный сезон. В предгорьях Кавказа еще было лето. Тепло, красиво. Изумрудом сияли невиданные никогда ранее вершины Кавказских гор. Пока ничто не говорило о приближении к этим краям разрушительных сил войны. Далее по бескрайним просторам калмыцкой степи и прибрежной части Каспия мы приехали в Баку. Здесь мы оставили эшелон и поселились на самом берегу в ожидании морского транспорта. Ожидание было долгим в крайне неуютном песчаном месте прибрежной части. Те небольшие деньги, которые дали на дорогу родители, были почти полностью истрачены. После трех дней ожидания мы погрузились на теплоход «Туркменистан». Я с нетерпением ждал этого первого в своей жизни морского путешествия. На теплоходе все было необычно и интересно. К сожалению, интерес остался за бортом, ввиду начавшейся качки и плохого самочувствия по этой причине. После суточного перехода мы оказались в Красноводске. Что за чудо этот городок! Чистый, опрятный, он произвел на меня неизгладимое впечатление какой-то особой спокойной жизнью, от которой мы начали отвыкать с началом войны. Поразило бережное отношение к питьевой воде. Воду из источника носят на специальном коромысле, да так, чтобы не расплескать ни капли. Долго изучать город не пришлось. Начались сначала разгрузка теплохода, а затем погрузка в железнодорожный эшелон. Эшелон, в котором мы выехали из Харькова, состоял из товарных вагонов и платформ. В Красноводске нам предоставили смешанный эшелон, в котором, наряду с товарными вагонами и платформами, имелись и пассажирские вагоны, используемые для пригородного сообщения. Поперек сидений были положены доски. В каждом таком отсеке умещалось три спальных места. Были оставлены места и для сидения. Такое размещение создавало большой комфорт. Кто из нас, изучая географию, не мечтал побывать в южных районах нашей страны, овеянных романтикой Востока, воительством Тамерлана, похождениями Ходжи Насреддина? Бухара, Самарканд, хлебный город Ташкент – названия этих городов говорят сами за себя своей древней историей. Судя по тому, как капитально мы обустроились в эшелоне, можно было предположить, что путь наш будет длинным во времени и в пространстве. Длительных остановок эшелон не делал. Во время коротких остановок решались необходимые хозяйственные вопросы. Ехали мы через названные выше города и далее по Туркестано-сибирской железной дороге. Из окон вагона или во время коротких остановок наблюдали эти незнакомые нам края и поражались необъятности просторов нашей страны. Во время следования по Турксибу произошел такой интересный случай. Перепад высот местности здесь очень велик. Поэтому подъем на высоту и спуск с нее осуществлялся по серпантину. Иногда поезд пройдет несколько десятков километров и возвращается примерно в то же место, но уже значительно выше или ниже в зависимости от направления движения. Во время движения по одному из таких участков первобатареец Бражников выбросил из окна вагона отслужившие свой срок брюки, но вдруг вспомнил, что в поясе этих брюк зашиты родительские деньги на всякий непредвиденный случай. Он тут же соскочил с поезда, благо последний двигался со скоростью чуть быстрее скорости пешехода, и пошел искать выброшенные брюки. Когда эшелон подошел к створу с тем местом, где были выброшены эти брюки, Бражников уже поджидал нас и благополучно сел в свой вагон. На этом такой маленький эпизод был исчерпан, но он показывал, какие сложности и трудности испытывали строители Турксиба – всенародной стройки тридцатых годов советского времени. В один из дней мы проехали железнодорожную станцию Жангизтобе. Типовые для железной дороги станционные постройки, в том числе и водонапорная башня. Вокруг, на довольно больших расстояниях между собой, в беспорядке были разбросаны не более десятка глинобитных хижин, а далее кругом неоглядная степь без каких-либо заметных ориентиров. Это очень малонаселенный район необъятной казахстанской степи. Я знал, что где-то здесь, неподалеку от станции, находится золотой рудник Баладжал, в котором живет семья моей двоюродной сестры. Сведения об этой семье я имел из переписки отца со своей родной сестрой, уехавшей из Украины на восточные земли во время проведения столыпинских реформ. Где-то на просторах Казахстана проживают еще одиннадцать двоюродных братьев и сестер (в семье родной сестры отца было двенадцать детей), но их адресов и вообще каких-либо сведений о них я не имел. Миновали Семипалатинск, где была остановка. Отсюда и далее эшелон стал двигаться значительно быстрее. Октябрь подходил к концу. В одно пасмурное дождливое утро мы проснулись на какой&то станции. Выяснилось, что это был пункт нашего назначения. Им оказался город Лениногорск (в школе мы его изучали как город Раддер). Город расположен в предгорьях Алтая. Дома преимущественно деревянные, одноэтажные и двухэтажные. Туалеты на улице. Начертание улиц соответствует расположению ровных участков местности в межгорном пространстве. В центре города размещены административные здания, тоже, в основном, одноэтажные. На некотором удалении от города находится выстроенный в довоенное время кирпичный многоэтажный городок горняков. За время нахождения в Лениногорске мне не пришлось в нем побывать. Для нашего размещения было выделено здание управления свинцово-цинкового комбината, который, собственно, и являлся градообразующим предприятием. Обустройство наше много времени не заняло, и уже буквально через неделю после приезда начались плановые занятия. Тогда мы воспринимали происходящие перемены в нашей жизни как должное. Теперь, по прошествии долгого времени и получения собственного опыта целевого и бытового обустройства армейской жизни в самых различных условиях, понимаешь, какие неимоверно большие усилия требовалось приложить командованию школы, чтобы наладить наш повседневный быт и плановую учебу. Раньше, когда время нашего общения ограничивалось лишь временем пребывания на школьных занятиях, мы мало знали особенности личной жизни каждого из нас. Здесь же, вдали от дома и своих родителей, раскрывались достоинства и недостатки каждого на виду у всего коллектива. Выделялась небольшая группа ребят, родители которых уделяли серьезное внимание всестороннему воспитанию своих сыновей. Я все школьные годы был отличником учебы, но в общении с такими ребятами чувствовал себя отсталым «приготовишкой». От них я впервые узнал о замечательном русском поэте Сергее Есенине, упоминания о котором в школьном курсе литературы не было. У нескольких ребят были книги из домашней библиотеки. Они, как правило, не лидерствовали, но к ним тянулись, старались подражать. Среди таких ребят я могу назвать Николая Соколова, Олега Лосева, Васю Овсиенко, Рафаила Павловского, Игоря Болдырева и др. Безрадостные военные сводки на нас оказывали дисциплинирующее воздействие. Куда делся коллективный эгоизм, имевший место в первое время нашего пребывания здесь. Был, к примеру, такой случай. Во время завтрака коллектив одной из учебных групп, недовольный уменьшением порции сахара к чаю, организовал по этому поводу протест. Чаевничание происходило в спальном помещении, сидели на полу (мебели еще не хватало) перед плакатом, на котором было написано:
«Пей чай вприглядку». Под этой надписью на черной нитке висел маленький кусочек сахара. На это чаепитие во время очередного обхода завтракающих натолкнулся заместитель начальника школы по воспитательной работе комиссар Коновалов. Состоялся нелицеприятный разговор со всем коллективом школы. Этот разговор заставил ребят собраться, подготовиться к суровым испытаниям, ожидающим нас. А эти испытания не заставили себя ждать. Продовольственный паек продолжал сокращаться. Возникли большие проблемы с вещевым снабжением. В отдельные периоды, когда, по-видимому, нас было нечем кормить, мы работали на свинцово-цинковом комбинате, занимались откаткой вагонеток с рудой, а также погрузкой на железнодорожные платформы свинцовых брикетов и др. В этот день мы обычно обедали в столовой комбината. Изредка нас привлекали и на другие работы. Так, однажды наша учебная группа в пожарном порядке разгружала вагоны с мешками муки. Мы переносили эти мешки на спине из вагона в складское помещение. Вагоны и склад соединялись между собой деревянными мостками. В один из переходов под моей правой ногой сломалась доска мостка. Падая, я наклонился на правый бок. Это и спасло меня, т. к. мешок соскользнул с моей спины, и я упал на него. Все произошло так быстро, что я даже не успел испугаться и лишь потом осознал, какой опасности подвергался. Участие в разных работах вносило определенное разнообразие в напряженный ритм учебы. Мы ведь не только осваивали в полном объеме общеобразовательную программу, но много времени уделяли военной подготовке. Большим подарком выпускной и нашей батареям был построенный под руководством командира дивизиона подполковника Вальтина миниатюрный артиллерийский полигон. На полигоне воспроизводился весь цикл артиллерийской стрельбы, от подготовки исходных данных до команд окончания стрельбы. Наблюдать за «стрельбой», а, тем более, самому быть в роли стреляющего, хотелось каждому. По этой причине класс никогда не пустовал от подъема до отбоя.

В феврале 1942 года учащиеся школы, достигшие 18-летнего возраста, были призваны на военную службу и направлены в военные училища. Из нашей батареи был призван Георгий Русаков, который поддерживал с нами связь вплоть до окончания школы. В связи с большой скученностью и нехваткой помещений для занятий нам разрешили занять под жилье гостиницу «Алтай». В начале лета 1942 года трехэтажная гостиница довоенной постройки свободно приняла не менее 150-ти двухэтажных деревянных нар, которыми к тому времени школа успела обзавестись. Длинная процессия учащихся, несущих эти нары, растянулась на весь город. Прохожие с удивлением наблюдали за этим переселением. Через несколько дней состоялся аналогичный процесс переезда, но уже в обратном направлении. В гостинице был развернут военный госпиталь для тяжело раненных фронтовиков.

Летом этого же года мы тепло распрощались с харьковскими первобатарейцами, заняв их место. Следующими должны были выпускаться мы. Во время летних каникул батареей на конной тяге в составе четырех орудий, о которых я уже упоминал, мы выехали в учебный лагерь, где занимались военной и физической подготовкой. В пору сенокоса также батареей выезжали на ферму Стрежная на покос травы. Это была для нас очень трудная работа. Не имея навыка, косили траву на достаточно крутых косогорах, да к тому же в первые дни, когда происходило привыкание к этой работе, была ненастная погода. Осенью помогали в уборке картофеля и моркови. Перемещение к месту работы и обратно осуществлялось строем. Какой же строй движется без строевой песни? Правильно поется в песне: «Когда поют солдаты, спокойно дети спят». Пели мы разные строевые песни и особенно артиллерийский гимн.

Артиллеристы, Сталин дал приказ,
Артиллеристы, зовет Отчизна нас.
Из многих тысяч батарей,
За слезы наших матерей,
За нашу Родину – огонь, огонь!

Подготовив такими песнями слушающих, однажды запевала вдруг начал такую песню:

Проходят дни и годы, вдаль бегут века,
Уходят в тень народы, но неизменно вечно
Лишь любви одной вино…
Загипнотизированный таким началом, весь строй в ритме
строевой песни запел:
Пускай проходят года,
Но власть любви велика,
Она, как море, бурлит,
Она сердца нам пьянит.
Любви волшебной вино
На радость людям дано,
Огнем пылает в крови
Вино любви.

Закончив петь, весь строй неожиданно рассмеялся собственной мальчишеской выходке. Это не было своеобразным «рок-н-роллом» того времени. Это было ответом на накопившуюся ностальгию по родным и близким, постоянную тревогу за их судьбы на оккупированной врагом территории.
Помню, в зимние вечера в начале 1942 года, когда наше бытовое устройство еще было далеко от требуемого, нашими любимыми песнями были «Бьется в тесной печурке огонь» и «Давай, закурим, товарищ, по одной».

Освобождение Харькова в феврале 1943 года взбудоражило всю нашу батарею. Все писали домой письма в надежде получить весточку от родных и близких. К сожалению, этого не произошло. Город снова был сдан врагу. Мои родные впоследствии рассказывали мне, что мое письмо издалека было им передано добрыми людьми уже после того, как город вновь был занят врагом.
Напряженная учеба шла своим чередом.

В марте 1943 года мы прошли пристрастную медицинскую комиссию на предмет годности к военной службе, в первую очередь в строевых артиллерийских частях. Все проверяемые оказались годными по состоянию здоровья к военной службе без всяких ограничений. Это было заслугой командования школы. В условиях определенной бытовой неустроенности, в тесноте, в трудностях со снабжением всеми видами довольствия и т. п. удалось избежать болезней и других неприятностей со здоровьем ребят. В одном имела место недоработка – в незнании особенностей личной гигиены юношей нашего возраста. Отдельные вопросы врача буквально ставили меня в тупик. Итак, по части здоровья всех призывников вопросы были сняты.

К сожалению, все же не обошлось и без потерь. Наша выпускная батарея лишилась сразу двух будущих офицеров Советской Армии. В моем взводе учились двое юношей – Ежиченко Борис и Семикрас Георгий. Однажды, уже совсем близко к завершению учебы, после занятий, Ежиченко повздорил с Семикрасом. Георгий Семикрас был очень скромным, замкнутым юношей. Молва гласила, что его мать – еврейка, а отец – немец. В условиях тогдашней жизни – всеобщей подозрительности и поисков врагов народа – ребята неохотно шли на контакт с ним. Учился он средне. Если чего-то не понимал, спрашивал у товарищей. В то же время он выделялся среди ребят своей отличной физической подготовкой и силой. Среднего роста, плотного телосложения, он сразу привлекал к себе внимание. Рядом с ним было надежно и, я бы сказал, уютно.

Во время ссоры Ежиченко, не найдя нужных аргументов, пустил в ход нож, ударив им Семикраса в живот. Ежиченко тут же был обезоружен и арестован, а Семикрас отправлен в госпиталь. Как сложилась дальнейшая судьба Семикраса, мне неизвестно, а Ежиченко уже в заключении ввязался в разборку между заключенными и погиб. Этот бессмысленно жестокий поступок Ежиченко потряс всех нас. Мы не были готовы к таким действиям своих соучеников по отношению к своим же товарищам. Вообще воспитательная работа среди учащихся проводилась недостаточно. Я уже говорил, что командование школы проводило огромную работу, обеспечивая нас всем для учебы в тяжелое для страны военное время. Но мы по-прежнему оставались «потешными войсками Наркомпроса» с теми же штатами педагогического коллектива. В связи с переходом на казарменное положение для постоянной работы с учащимися во внеучебное время педагогов не хватало. Случай с Ежиченко послужил толчком к тому, что в соответствующих инстанциях было принято решение к гражданскому педагогическому коллективу добавить военных – командиров батарей и взводов. За несколько дней до выпуска нашей батареи к нам прибыли из госпиталей на долечивание три тяжело раненных лейтенанта. С одним из них я встретился на военной стезе через пять лет после нашей первой встречи в Тбилисском окружном доме офицеров во время сдачи вступительных экзаменов в военную академию. Он был уже в звании капитана, а я – лейтенанта.

Подошло время выпускных экзаменов. Даже при том, что я учился хорошо и был уверен в знании материалов учебной программы, все же определенную тревогу ощущал. Особенно это относилось к написанию сочинения и к истории. По части сочинения – понятно. Здесь можно поскользнуться на ровном месте: не полностью раскрыл выбранную тему, неудачно построил изложение материала, в волнении наделал грамматических и синтаксических ошибок и т. п. В истории – по причине очень большого объема материала и, соответственно, необходимости знания большого количества исторических дат. К счастью, все сложилось очень удачно. Школу я окончил с отличием, что давало мне (как и сейчас дается) право поступать без сдачи вступительных экзаменов в высшее учебное заведение.

Сразу же после сдачи экзаменов все мы, выпускники школы, были разделены на команды, которые направлялись в разные военные училища. Я попал в самую многочисленную команду, направляемую в Рязанское артиллерийское училище. Училище находилось в эвакуации и было размещено в станице Талгар (ныне город Талгар) недалеко от тогдашней столицы Казахской республики города Алма-Ата. Надо сказать, что каждый из нас испытывал двойственное чувство, расставаясь со школой. С одной стороны, было грустно расставаться с замечательным коллективом, в котором мы выросли, претерпели все невзгоды и лишения, выпавшие на нашу долю
в эти два первых года войны. В памяти навсегда останутся замечательные воспитатели и преподаватели: начальник школы батальонный комиссар Орленко, его заместитель по воспитательной работе батальонный комиссар Коновалов, командир дивизиона подполковник Вальтин, преподаватели: математики – Фурман, истории – Евтушенко, химии – Лапина. Особо хочется отметить добрую память о преподавателе русского языка и литературы Жугане. В общении между собой мы называли его не очень приличным прозвищем, легко догадаться каким, если представить себе человека с большим розовым лбом и лысиной, обрамленной белым пушком волос, с красным носом и рыжими усами стреловидной формы. С другой стороны, расставание со школой вызывало определенную тревогу. Мы перешли из юности во взрослость. Каждый из нас, стоя на ее пороге, думал о том, о чем поется в замечательной песне, котроую мы поем сейчас:

«...Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь,
От чистого истока, прекрасное далеко,
Прекрасное далеко, я начинаю путь...»