Глава 3. В Рязанском артиллериском училище

Станица Талгар, в которой размещалось тогда в эвакуации Рязанское артиллерийское училище и куда прибыла наша команда для учебы, привольно раскинулась у самой подошвы Большого Талгарского массива. Это было довольно крупное поселение, застроенное частными аккуратными одноэтажными домами. Общественных зданий было совсем немного и, как позже выяснилось, почти все они были заняты под те или иные службы училища. В самой станице необходимого жилого фонда не хватило. Поэтому часть училища, а именно дивизион АИР (артиллерийской инструментальной разведки), куда попала вся наша команда, размещался в 1,5–2 км от станицы в поселке Спиртовый завод. По прибытии к месту службы нашу команду распределили по батареям и взводам. Часть ребят попала в батарею звукометрической разведки, вторая часть, в которой находился я, – в батарею топографической разведки. Соответственно, уже в батареях нас распределили по взводам. Личный состав батареи и взводов был смешанным. В моем взводе было больше спецшкольников, чем в других взводах, в том числе и из других спецшкол. Примерно через полгода учебы в училище был сокращен один огневой дивизион, и наш дивизион АИР был перемещен на его место – в здание бывшего сельскохозяйственного техникума. Поскольку никаких личных вещей мы не имели, кроме обмундирования, в которое были одеты, прием нас хозяйственной службой особого труда не составил. Каждый получил комплект хлопчатобумажного обмундирования, бывшего в употреблении, поношенную шинель, пилотку, нательное белье, яловые ботинки, портянки и обмотки, именуемые в народе «трехметровыми сапогами». Самое первое и очень полезное занятие с нами провел наш командир взвода лейтенант Сидельников. Это был высокий, подтянутый, но уже начинающий полнеть мужчина в возрасте около сорока лет. По-видимому, до войны он работал педагогом, потому что при общении с нами в нем чувствовались педагогические навыки. Лейтенант Сидельников учил всех нас вместе и каждого в отдельности умению быстро и правильно наматывать на ноги портянки и обмотки. К концу занятия мы действительно научились так ловко наматывать портянки, что нога оказывалась как в носке без единой складки, которая могла бы натереть ногу. Как ни странно, но мотать обмотки лично для меня (знаю, что и для других) оказалось сложнее, чем наматывать портянки. Дело в том, что намотать их надо так, чтобы они не перетягивали ногу или наоборот, чтобы произвольно не сваливались с нее. Есть еще и эстетическая сторона – не слишком низко и не под самое колено. Со временем я овладел и этой премудростью.

Буквально через день или два после формирования взвода мы были направлены на лесозаготовку. Лес заготовляли высоко в горах в Талгарском ущелье. К месту заготовки двинулись рано утром, неся на себе необходимый запас продуктов и инструмент для работы. Вел нас наш командир взвода. Дорога для него была не новой. Идти было трудно. Шли по тропе вдоль бурного водного потока. Перепад высот был большим. Поток перекатывал огромные камни, отчего стоял непрерывный грохот. Говорить можно было лишь в ухо. Как потом стало известно, мы шли по тропе, ведущей в армейский альпинистский лагерь. С началом войны лагерь перестал функционировать. Имевшиеся на тропе сооружения, облегчавшие доступ к нему, со временем пришли в негодность. Чем выше мы поднимались в горы, тем труднодоступнее они становились. Приходилось часто помогать друг другу. Сначала двигались по правой тропе вдоль потока. В каком-то месте тропа оборвалась, встретив нас уходящей вертикально вверх скалой. Пришлось перебираться через поток. Поперек потока лежали две огромные сосны. Переправа отняла много времени и сил, так как переправлялись сидя на стволе. После переправы, чтобы попасть на тропу, идущую слева от потока, пришлось преодолеть осыпь. Здесь все зависело от везенья. Некоторым пришлось повторять процедуру подъема по 5–6 раз. Казалось, вот уже конец осыпи, и тут вдруг замечаешь, что вытянутая рука тянется не вперед, а скользит назад. И пошло-поехало. Через пару–тройку минут ты уже там, откуда начал подъем. Хорошо, если за тобой следом никто не поднимался. В противном случае оба оказывались в исходной точке начала движения. После довольно больших затрат времени, труда и сил осыпь была преодолена. Сделали привал, подкрепились сухим пайком и снова в путь. Эта часть тропы оказалась более доступной для движения, чем на противоположном берегу потока, двигались быстрее и с меньшей затратой сил. К вечеру достигли места лесосеки. Пока не стемнело, осмотрелись. Это была достаточно большая площадка, на которой росли вековые сосны. Ближе к скалам, окружавшим площадку, лес был помоложе. Его&то и предстояло рубить. На ночь устроились под соснами между корнями по 2–3 человека. Стемнело очень быстро. Словами одного украинского стихотворения обстановку можно описать так:«Хоч в око стрель тоби, так темно на двори, уклався мисяць спать, нема а ни зори».Ночью пошел легкий моросящий дождь. У нас с собой ничего не было для укрытия от дождя. Выручили сосны, не пропускавшие к комлю дождь. К утру стало прохладно, воздух был насыщен влагой. Холодно, голодно и неуютно. Сопровождавший команду повар вскипятил чай. Стараясь не намокнуть, мы потянулись к завтраку. Позавтракав, повеселели, но работать под дождем не стали. Лишь к середине следующего дня дождь прекратился, и мы приступили к работе.

Валка леса для нас, спецшкольников, была знакомой работой. Еще осенью 1942 года мы привлекались на валку леса при пробивке просеки под дорогу в окрестности Лениногорска. Тогда нас очень тщательно проинструктировали по соблюдению техники безопасности. Научили, как правильно оценить, куда валить дерево, чтобы оно ненароком не задавило самих лесорубов, как безопасно, без травм, очистить ствол от сучьев и т. п. Поэтому работа пошла споро, и в отведенное нам по заданию время, регламентируемое также запасом продовольствия, мы уложились. Вырубленный лес свалили в поток, который и понес его к месту назначения. Когда делаешь однообразную работу, память не фиксирует ее мелких деталей. Так было и на этот раз. В памяти сохранились начало работы, ее завершение и конечный результат. В то же время что-то необычное память фиксирует четко. Так случилось и со мной. В один из дней на небольшой, хорошо просматриваемой площадке высокой скалы появился горный баран – архар. Это был действительно красавец, чудо живой природы. Он стоял на скале неподвижно, как изваяние. Исчез он также внезапно, как и появился. Второе, что врезалось в память – это игра света и тени в ущелье. Талгарский массив – молодые горы. Ущелье узкое. Лишь в некоторых местах, как, например, в том, где мы находились, было немного свободного пространства. Там же, где горы близко смыкались, солнце светило очень мало времени, только когда непосредственно стояло в створе с ущельем. Когда же оно уходило от створа, сразу становилось довольно темно. Мы привыкли, что на равнине при заходе солнца еще некоторое время сохраняется сумрак за счет рассеянного света. Здесь же рассеянного света почти нет – он быстро угасает. Тени густые, плотные, из-за чего различить детали рельефа почти невозможно. Небо над ущельем становится густо-густо фиолетовым. Создается впечатление, что наблюдаешь небо из глубокого колодца.

Возвращение в училище прошло без происшествий, правда, на осыпи была задержка в движении, но по какой причине она случилась, я не знаю. В училище мы получили новое летнее обмундирование, сходили в баню и привели себя в надлежащий порядок.

Без задержек началась боевая учеба. Я уже говорил, что был определен в батарею топографической разведки. Вот этим чрезвычайно важным для артиллерии делом мы и занялись. Учиться было интересно и легко. Интересно потому, что изучался новый материал, а легко потому, что полученные новые знания здесь же на занятии применялись на практике. К примеру, в топографии применяются разные способы замера расстояний. Простейший – измерение небольших отрезков шагами. Каждый из нас здесь же на занятии научился определять длину своей пары шагов. На следующих занятиях, когда мы учились составлять схему, именуемую кроки маршрута, эта работа шла споро, и кроки у всех получились однообразными, что и требовалось по заданию. Постепенно сложность изучаемого материала возрастала, одновременно и рос интерес его познания. Я говорю лишь о специальном предмете – топографии.

Замечу попутно, что при изучении этого предмета имела место, как сейчас говорят, нештатная ситуация. О ней мне хочется рассказать подробнее. Мы изучали тему «Хождение по азимуту». После классного занятия каждому обучаемому предстояло по полученной от преподавателя схеме прийти в заданную точку, двигаясь по строго заданному на каждом отрезке пути азимуту. Планировалось два занятия – дневное и ночное. Выходили все мы из одной точки, но с небольшим интервалом, не позволяющим видеть друг друга. Преподаватель составлял маршрутные схемы, ориентируясь по карте, но не знал, что на одном участке маршрута находится бахча со спелыми, еще не убранными арбузами. И вот цепочкой на бахчу двинулась «саранча» в виде бравых курсантов. Охраняющий бахчу сторож пытался не позволить срывать арбузы, угрожая жестокой карой. Угроза подействовала. Одна нога наступала на плеть, другая – отрывала от нее арбуз, а далее – дело техники – арбуз катился, как футбольный мяч, по заданному преподавателем азимуту. Бахча была окопана глубокой канавой, куда и нырял очередной исполнитель задания. Я уже говорил, что из исходной точки каждый из нас выходил со сдвигом по времени, но в канаве почему-то оказались все вместе. Насытившись арбузами, мы веселой гурьбой двинулись на конечную точку маршрута. Во время ночного прохождения маршрута была применена технология движения, доставшаяся нам в наследство от наших предшественников. Эта технология так и останется незапатентованным ноу-хау. Каждый понимал, что мы не разорили бахчу, но и добра не сделали. Можно ожидать неприятностей. Все, однако, обошлось без последствий.

Кроме топографии были, конечно, и другие предметы военной подготовки, но по этим предметам у нас был определенный запас знаний и умений, и весь процесс сводился к их совершенствованию.

Не вдаваясь в дальнейшие подробности, замечу, что весь учебный процесс был очень напряженным даже для нас, восемнадцатилетних. А что уж говорить о более старших по возрасту, имевшихся среди нас? Напряженный ритм учебы диктовался условиями обстановки на фронтах. Ходить на танцы с девушками времени не оставалось.

Мы уже довольно далеко продвинулись в изучении предметов специальной подготовки: изучили теодолит-тридцатисекундник, узнали, что обозначают такие понятия, как разомкнутый и замкнутый теодолитные ходы и т. п., как вдруг это стремительное движение в топографию было остановлено самым неожиданным образом. Наш взвод в единственном числе переводили на новую специализацию – фотограмметрию. Фотограмметрия – это часть топогеодезии, изучающая картографирование труднодоступных участков поверхности с использованием плановых фотоснимков, сделанных с летательных аппаратов. Фотограмметрия позволяет также быстро обновлять устаревшие по времени съемки топографические карты. Она очень широко используется в военном деле. На плановых аэрофотоснимках хорошо расшифровывается характер построения обороны противника. По этим же снимкам определяются координаты целей, подлежащих уничтожению. В артиллерии, кроме плановых снимков, монтируется панорама переднего края, наблюдаемая с того или иного командного пункта. С помощью такой панорамы можно решать целый ряд боевых задач и, в первую очередь, производить целеуказание огневым подразделениям.

Все это нам предстояло изучить в короткие сроки, определяемые условиями войны, идущей на протяжении вот уже более двух лет.

Для занятий фотограмметрией нам выделили отдельное строение, располагавшееся в центре станицы, напротив станичной больницы. Кроме просторного класса, в помещении имелось несколько небольших комнат, в которых была оборудована фотолаборатория и другие подсобные помещения. Преподавателем был назначен майор Лукашенко Геннадий Максимович. Много поколений артиллерийских командиров, окончивших Артиллерийскую Командную Академию, с благодарностью вспоминают полковника Лукашенко, старшего преподавателя кафедры разведки артиллерии, долгое время возглавляемой генерал-майором артиллерии Ростовцевым. Лукашенко был, как принято говорить, преподаватель «от бога». Он прекрасно знал преподаваемый предмет и умело передавал свои знания нам, курсантам, а позднее – слушателям военной академии.

При переходе на новую специальность наш взвод был немного переформирован. Несколько курсантов из войск остались продолжать учиться на топографов, а вместо них к нам добавили столько же других. Среди новичков нашего взвода были военный инженер 3 ранга Василий Михайлович Максимов, младший лейтенант Анатолий Тюков и совершенно еще не сформировавшийся, совсем юный Лева Генфер. Кандидат технических наук доцент Максимов попал к нам из Московского энергетического института (МЭИ) из&за самодурства и самоуправства республиканского военного комиссара. В чем была суть возникших между ними разногласий, я не знаю, но факт остается фактом: он был призван в Красную Армию, а его жена срочно покинула место эвакуации МЭИ в Казахстане и с детьми, двумя девочками, вернулась в Москву. Чем провинился Анатолий Тюков, я не знаю. Но, имея звание младшего лейтенанта и огромный картографический опыт (мы учились по картам, на которых черным по белому было написано: составил инженер-картограф А. Тюков), он был зачислен с нами в один взвод. Лева Генфер был обыкновенным призывником, окончившим среднюю школу и достигшим восемнадцатилетнего возраста. Василий Михайлович Максимов был очень интересным человеком. Высокоэрудированный, прекрасно владеющий речью, до мозга костей интеллигент, он с самого начала пребывания в нашей батарее не понравился ее командиру – старшему лейтенанту Фомичеву. О таких, как Фомичев, говорят – «военная косточка». Всегда опрятный, весь сияющий, сапоги начищены до зеркального блеска, он, в сочетании с бывшей тогда в моде золотой фиксой, представлял из себя военного франта, а Максимов, с его шпалой в петлице, при сравнении с Фомичевым был похож на окопного солдата, только что выбравшегося из сырого окопа набрать котелок воды. Такое их различие, по-видимому, раздражало Фомичева. Как мог офицер со шпалой в петлице так небрежно выглядеть? Почему он вообще здесь, в моей батарее?

Я подружился с Максимовым. Для меня это был кладезь знаний. Мне было очень интересно с ним. Когда мы переехали в станицу Талгар и разместились в казарме, мое спальное место оказалось рядом с ним. Я назвал место для отдыха не солдатской кроватью, не нарами, а именно спальным местом. Казарма – это дом солдата или курсанта. Так вот, этот дом был переполнен. Мы спали на полуторных кроватях. Две полуторные кровати ставились одна на другую. На таких нарах размещалось четыре спальных места. Между нарами стояла прикроватная тумбочка, определявшая ширину прохода. Тесно – не подступиться. Между тем спальное место каждого курсанта должно быть аккуратно застелено. Утром вертишься, как волчок. Наши спальные места размещались на «верхнем этаже» – стелить труднее, чем на нижнем, но зато не видно огрехов. Как получилось, так и сойдет. Кроме спальни курсантов, в нашем отсеке здания имелись две комнаты, в одной из которых размещался командир дивизиона, а в другой – канцелярия и остальные должностные лица. Скученность и теснота невообразимые. Оружие курсантов хранилось в коридоре в закрытых и запертых на замок пирамидах, «удобства» на улице, недалеко от казармы. Умывались летом в арыке, а зимой в небольшом умывальнике, оборудованном в котельной. И там и там постоянная очередь. Плохо, если опоздал сначала попасть в туалет. Потом будешь до самой утренней поверки всюду опаздывать, догоняя строй батареи то в одном, то в другом месте. Догоняющим обычно оказывался тот, кто задержался с намоткой обмоток. Мотать их в проходе между кроватями было неудобно, а если расположишься в центральном проходе, можешь заранее считать себя догоняющим, потому что тот, кто успел намотать их раньше тебя, обязательно заденет твой скатанный сапог и он ровной змейкой размотается, в лучшем случае, под кровать. Если размотается в проход, готовься сразу быть последним в команде догоняющих. На первых порах чаще других эта участь доставалась Леве Генферу. С удивительно приятной покорной улыбкой он последним просил разрешения стать в строй. Эта его улыбка как бы говорила: «Извините, но так уж получилось». Были в этой группе и другие догоняющие, в том числе и пишущий эти строки. Как ни странно, Василий Михайлович попадал в группу догоняющих очень редко, а Анатолий Тюков – никогда.

Возвратимся к нашим занятиям. Большинство курсантов взвода до войны фотографией не занимались, поэтому занятия пришлось начинать с азов, а именно, с изучения фотоматериалов, химических составов для их обработки и т. д. Лично меня это мало интересовало. По мере познания фотограмметрии как предмета, все яснее вырисовывались ее составные части. Наши интересы в этом вопросе разделились. Некоторых интересовал процесс получения качественных снимков, особенно при портретной и видовой съемке. Большинство же интересовали вопросы дешифрования фотоснимков. Сами по себе видовая и портретная съемки смыкаются с искусством. Так впоследствии и получилось с моим другом Николаем Трушем. В шестидесятых годах в Ленинградском окружном Доме офицеров неоднократно устраивались его видовые и портретные фотовыставки, вызывавшие большой интерес у посетителей.

Вопросы привязки плановых фотоснимков к карте, построение маршрутных схем и нанесение на них координатной сетки в принципе интересовали всех, но готовность самому выполнять эту работу проявляли немногие. Уж больно кропотливая эта работа. Процесс познания специальности шел быстро, но он отнимал много времени у других предметов. Поэтому с весны 1944 года процесс изучения чисто артиллерийских дисциплин: материальной части артиллерии, огневой и тактической подготовки, правил стрельбы артиллерии и т. п. был заметно интенсифицирован. Материальную часть изучаемых нами 122-мм пушек и 152-мм гаубиц-пушек преподавал нам комбат старший лейтенант Фомичев, а тактико-строевые занятия проводил с нами наш командир взвода лейтенант Елизаров.

Однажды по какой-то причине командир батареи некоторое время отсутствовал на работе. Вернувшись и увидев Максимова в батарее, он, наверное, впервые в своей военной практике оторопел. На казенных харчах Василий Михайлович заметно «поправил» свою фигуру, отчего гимнастерка и брюки увеличились в размерах и перестали облегать некогда полноватое тело. Но был еще один замечательный момент, дополняющий эту картину. Дело в том, что в столовой не было ложек, и каждый самостоятельно решал эту проблему, иногда даже доисторическим способом. Как культурный человек, Василий Михайлович ложку имел. Ему надоело пополнять свой ложечный арсенал (часто их терял) и он, как ученый, нашел способ сохранения своей ложки, привязав ее веревочкой. Второй конец веревочки был привязан к петле пояса брюк. Даже выпав из кармана, ложка не терялась. Таким же способом был привязан веревочкой складной ножичек. Третья веревочка, как боцманская цепочка, достойно украшала его грудь. К ней был привязан карандаш, имевший вредную привычку ходить в самовольную отлучку. Обычно комбат, при виде раздражающих его мотивов в поведении курсанта, в несколько повышенном тоне проводил воспитательную и разъяснительную работу по устранению замеченных недостатков. В данном конкретном случае он, горя благородным гневом на нарушителя правил ношении военной формы, вкрадчивым тоном, не повышая голоса, напомнил Василию Михайловичу, что проделанное последним усовершенствование формы одежды уставом не предусмотрено, и должно быть устранено в кратчайшие сроки.

Примерно в это же время в училище проявился неизвестный, но выдающийся рационализатор и изобретатель, предложивший, чтобы все курсанты, по примеру Василия Михайловича, исправили свою фигуру самым простейшим (а гениальность и есть простота) способом. Для этого перед входом в столовую был поставлен спортивный конь, и каждый курсант должен был перепрыгнуть через него. Предложение было принято и тут же реализовано. Раньше мы чинно входили в столовую, а тут, разгоряченные прыжком, не входили, а влетали в этот храм кулинарии. Все было бы хорошо, но, к сожалению, не все курсанты были готовы к выполнению этого задания. Не перепрыгнувшие преграду возвращались в конец строя и там образовывали цепочку повторно прыгающих. Было несколько курсантов, которые не преодолевали этого препятствия вторично. Тогда техника обучения выполнения упражнения несколько совершенствовалась. Количество страхующих увеличивалось вдвое. С каждой стороны злополучного снаряда становились по два страхующих, в месте приземления также стояла пара таких молодцов. В момент прыжка страхующие аккуратно захватывали прыгающего за что попало и, конечно же, думаю, всем это понятно, легко и плавно помогали ему попасть в руки страхующих в точке приземления. Все делалось быстро и аккуратно, так что никаких задержек с приемом пищи по этой причине не происходило. В числе вторично не перепрыгнувших коня иногда бывал и Максимов, несмотря на то, что фигуру его больше не надо было исправлять. Такая методика прыжка через коня стала применяться и на занятиях по физической подготовке. В летнее время такие занятия проводились в небольшом спортивном городке, оборудованном около казармы. Помнится, однажды на занятия пришел командир батареи. Постояв около группы, выполнявшей прыжки через коня, он поулыбался, оценивая достоинства такой методики, и пошел к брусьям. На снаряде работал Анатолий Тюков. Он хорошо владел своим телом, но был несколько мешковатым. При выполнении упражнения это было заметно. Все упражнение в целом вроде бы выполнено правильно, но не четко. Требуемую фиксацию выполненных элементов он производил как-то небрежно, что, в конечном счете, смазывало впечатление от правильно выполненного упражнения. Фомичев это заметил, высказал свои впечатления и предложил посмотреть, как его следовало бы Тюкову выполнить. Сняв пояс и расстегнув ворот гимнастерки, он подошел к снаряду, как отпущенная пружина красиво вспрыгнул на брусья и четко зафиксировал исходное положение начала упражнения. Без видимого напряжения с небольшим махом ног он легко выполнил вертикальную стойку головой вверх и после ее фиксации также легко перешел в вертикальную стойку головой вниз. Эффектный красивый соскок. Что скажешь? Только гордость за своего комбата. Сейчас стало понятно, что для училища такой офицер – находка. Недаром командир дивизиона подполковник Шпатаковский часто выделял его среди других командиров. Заканчивая рассмотрение вопроса физической подготовки, отмечу, что у нас в классе хранилась штанга, и на переменах мы ею занимались. За полтора года основательно поднакачали мышцы. Каждый свободно брал вес выше собственного и так же свободно выжимал или выталкивал его с груди на вытянутые руки.

В связи с разбросанностью различных служб училища по станице численность караула и внутреннего наряда была большой. Мы ходили в наряд примерно 5–6 раз в месяц. В карауле № 1 наиболее неприятными были посты у склада ГСМ и около прачечной. Особенно неприятно было стоять на посту у прачечной. Освещение плохое – темно, арык шумит. Под охрану и оборону сдавалась дверь, закрытая амбарным замком, и сам часовой. Кто представлял больший интерес для бандитов – часовой с оружием и запасом патронов или грязное солдатское белье – сказать трудно. Скорее, первый. О карауле № 2 у склада боеприпасов я уже упоминал, когда рассказывал об изучении приемов штыкового боя. Для спецшкольников нашего выпуска грустно было узнать о тяжелом ранении одного из наших товарищей курсанта Гончаренко. Дело в том, что среди курсантов училища было много фронтовиков. Некоторые умельцы из их числа воровали красивые запалы для гранат и из них мастерили не менее красивые мундштуки. Такая работа соответствовала поговорке:
«Боцман Боб на бочке с порохом курил трубку. Покойнику было 20 лет». Выкурить такую трубку попробовал и наш спецшкольный товарищ и вмиг стал инвалидом. Эта потеря была огорчительной. Если обратили внимание, в описании нашей учебы, быта и других элементов службы курсанта ни разу не было речи о партийно-политической и воспитательной работе. Конечно же, такая работа велась командирами и политработниками. В связи с разбросанностью учебных классов и других учебных точек, а также нехваткой помещений, эта работа велась по-фронтовому индивидуально, непосредственно на учебном месте. Выпускались боевые листки и экстренные «молнии» о победах наших войск. Для проведения собраний в более широком, чем взвод, коллективе мест не было. Не было клуба, нормального строевого плаца, настоящего спортивного городка. Условия военного времени требовали самоотдачи во всем, в том числе в необходимости мириться с определенными неудобствами и несовершенством учебно-материальной базы. Замечу, что в силу перечисленных причин такое важное событие в жизни воина, как принятие присяги, прошло буднично и в памяти не зафиксировалось.

Зато запомнилось другое событие. Летом 1944 года по какому-то случаю на площадке перед казармой проходил митинг. Заканчивался митинг выступлением командира дивизиона. В конце выступления он произнес, как и положено было в этом случае, соответствующую здравицу и крикнул – «ура!!!» Многосотенный строй стал выполнять вдох, чтобы ответить многоголосным троекратным «ура»! Именно в этот момент из соседнего двора раздался громкий крик ишака «иа-иа-иа»! Ритм ответа был сбит, и вместо троекратного «ура» раздалось нечто нестройное, похожее на «ха-ха-ха».

Большая работа велась по привлечению курсантов в ряды ВКП(б). В военное время условия приема в партию были упрощены. Несколько моих товарищей стали ее членами. Работу по привлечению в ВКП(б) со мной провел уважаемый всеми нами Геннадий Максимович Лукашенко. Он был огорчен, что я счел себя не готовым к вступлению в партию. Позднее, после войны, я очень пожалел об этом, так как прошел большие тернии при решении этого вопроса.

В личном плане результатом политической работы явилось благодарственное письмо родителям о достойном уважения воспитании сына, а также статья обо мне и моих товарищах в окружной газете Среднеазиатского военного округа (СаВО).

С осени 1944 года нас ускоренно стали готовить к выпуску. Мы провели зачетные стрельбы из стрелкового оружия, затем метали боевые наступательные и оборонительные гранаты, в том числе и противотанковые. Состоялись тактико-строевые занятия с выездом в поле и развертыванием орудий, как в составе взвода, так и в составе батареи. После проведения этих занятий мы выехали в составе батареи на полигон Байсерке для проведения боевых артиллерийских стрельб. Стрельбы прошли удачно. Каждый курсант имел возможность на практике выполнить положенные номеру расчета орудия обязанности, начиная от подготовки снаряда к выстрелу и заканчивая производством выстрела наводчиком. А выстрел 152-мм гаубицы-пушки производит незабываемое на всю жизнь впечатление. Я прослужил долгую службу, но то был единственный случай, когда я лично дергал за спусковой шнур, производя выстрел.

Перед выпуском нам выдали офицерскую форму, которая включала: шерстяные гимнастерку и брюки, кирзовые сапоги, солдатскую шинель из хорошего австралийского сукна цвета морской волны, шапку-ушанку и солдатский ремень. Кроме того, в состав экипировки входил вещевой мешок, пара белья, две пары портянок. Наша экипировка соответствовала бытовавшей тогда поговорке «курица – не птица, младший лейтенант – не офицер». 1 февраля 1945 года поступил приказ Командующего Артиллерией Красной Армии о присвоении каждому из нас первичного офицерского звания младший лейтенант. После оглашения этого приказа был зачитан приказ о распределении нас по фронтам и военным округам. Назначение каждого соответствовало принципу: дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут. Мне и моему товарищу по взводу Гавриилу Одинцову предстояло прибыть в распоряжение Командующего войсками 4-го Украинского фронта. Все требуемые процедуры по случаю выпуска из училища были оперативно выполнены. Каждый из нас стал членом офицерского корпуса Красной Армии, получив в руки удостоверение офицера, заменяющее паспорт гражданского лица. Простившись с училищем, мы в тот же день поездом Алма-Ата – Москва убыли к месту назначения согласно командировочному предписанию.