Комната, обитая гобеленом

I
- Вы знаете, - начала она, - ведь мне так часто снится один и тот же сон… Он лежит на снегу. Его губы уже онемели. Грудь перестала дышать. Кровавый снег уже не мягкий и пушистый. Он уже превратился в ледяные иглы, режущие пальцы. А в его глазах всё ещё стоит то самое выражение. Уверенное, дерзкое, гордое, будто бы… Да где же сладкое, - нетерпеливо воскликнула она, немного приподнявшись в кресле и на мгновенье отвернувшись от меня, чтобы смахнуть слезу с длинных ресниц тонкими пальцами в перчатке, - Я категорически не могу пить чай без сладкого, - вновь спокойно и почти небрежно проговорила она, опустившись в кресло, и с тихим звоном отставила фарфоровую чашку на низкий столик, разделявший нас.
Полный строгой – даже мрачной – торжественности наряд: чёрное платье, туго обхватывавшее плавный изгиб нежных плеч. Изящность слегка дрожащих запястий, покоившихся на коленях. Аккуратно зачёсанные назад волосы и лишь несколько прядей, непослушно падавших на резко очерченные брови, стремившихся спрятать от постороннего взгляда ещё не высохшие слёзы в глубине больших тёмных глаз. Всё в этой молодой женщине будто шептало, вопило о том, насколько несовместим был её образ с этой комнатой, обитой – от подушек на мягких креслах до самого потолка – лучшим французским гобеленом, полным красок и оттенков.
- Так почему Вы пришли именно ко мне? – продолжила она, когда в комнату всё же внесли десерты, к которым она так и не притронулась, - Я слышала, что Вы его друг… Или сейчас уже вернее сказать: были его другом.
- Да, я… был его другом. По крайней мере, я считал себя таковым. Он всегда говорил, что ближе Вас, его кузины, у него не было никого. И до меня дошли слухи, что Вы могли бы… Могли бы отдать или, может быть, прочитать мне его дневники. Ведь они у Вас?
- Нельзя верить всему, что несут слухи... Но, позвольте полюбопытствовать, к чему Вам понадобились дневники?
- Ах да. Видите ли, я писатель. И я хотел бы написать роман о Вашем брате. Но мне не хватает деталей. К тому же я не знаю, с чего началась вся эта…
- Почему же Вы выбрали для этого именно Лекси? – хлёстко прервала она меня, мимолётно прошуршав сборками платья к небольшому секретеру, и открыла один из ящиков, запертых на ключ. Меня пробрала мелкая дрожь от того холодного тона, который так неожиданно появился в её голосе, от той стальной полуулыбки, что мелькнула у неё на лице, и от того немного женственного – даже рафинированного – никогда ранее мною не слышанного сокращения воинственного мужского имени.
- Что ж… - я замялся.
Горький, не сглатываемый ком встал поперёк горла. Но я сжал скрещенные между собой пальцы (это всегда помогало мне пересилить учащённый пульс) и продолжил:
- Полагаю, сперва нужно рассказать Вам о том, как мы с ним познакомились. Это произошло зимой этого года…

II
- Помню, был конец января. Жуткая пурга. Я ехал из Тифлиса во Владикавказ. Где-то на половине пути мой ямщик отказался ехать дальше. Пришлось свернуть на первую станцию, которую только можно было разглядеть за вьюгой, - я говорил и видел все эти события, будто бы заново проживал их.
Она вновь стремительно прошуршала мимо меня по комнате, на несколько мгновений остановилась у окна, вглядываясь в серость и слякоть за окном. Была поздняя осень.
- Да… Ноябрь в горах – абсолютно не то же самое, что в городе. А особенно у нас, в Москве, - заметил я и, наконец, окончательно углубился в своё повествование:
- Метель пробирала до самых костей. И я, конечно же, не мог противиться наставлениям ямщика остановиться и переждать. На станции, а вернее сказать – в дымной сакле, в которую меня отвели горцы, было много людей. Какой-то пьяный гениралишка в худом армяке громко отчитывал своего слугу, не менее пьяного, чем он сам. В углу ютилась стайка напуганных криком и непогодой кавказских детей. У костра сидели трое осетин-стариков, сгорбленных и сухих. Они курили трубки и тихо разговаривали о чём-то между собой звеняще-низкими голосами. Но несмотря на пестроту персонажей, волею судьбы оказавшихся в плену вьюги, моё внимание привлёк лишь один человек. Я заметил лишь его.
Белоснежная сорочка, фрак, шейный платок, безукоризненная осанка и гордый профиль. С первого же взгляда можно было понять, что он – ровно, как и я сам – оказался в этой сакле совершенно случайно. Заметив этого мужчину у огня, я сперва хотел тотчас же подойти к нему и завести беседу. Но через мгновение, уже сделав несколько шагов в необходимом направлении, я застыл, потеряв ту уверенность, с которой вошёл в саклю. Из неловкого положения и мимолётных сомнений, очевидно, слишком явно отразившихся на моём лице, меня выручил он сам:
-  Bonne soir;e. Присаживайтесь сюда, - глаза мужчины из холодно-надменных, какими он смотрел на языки пламени, мгновенно сделались дружелюбными и даже весело-ласковыми, - Надо думать, мы с Вами оказались на одном тонущем корабле?
- Очевидно, да. Вы ведь тоже здесь проездом?
- Как сами можете судить. Вы, верно, едете во Владикавказ?
- Да. А Вы…
- Мы с Вами попутчики, - он достал папиросу и закурил, - Александр Нередовский, статский советник.
Я тоже представился. Он говорил с длинными паузами, неспеша, но притом красочно и остро. Я и сам не заметил, как за разговором мы провели в сакле целую ночь.
Наступило утро. В маленьких окнах забрезжил едва заметный серый свет.
- Выйдемте. Я ничего не люблю так сильно, как туманное прохладное утро в горах, - сказал он мне уже совсем тепло и по-дружески.
И Александр не ошибся. За самой дверью сакли стоял густой туман. Холодный воздух пробирал до самых костей, но от этого ощущения были лишь острее. Мой слух, обоняние и зрение – всё будто стало в десятки, сотни раз чувствительнее, чем было до этого, в тёмной душной сакле.

III
Уже к полудню мы продолжили путь. У меня внутри бурлил необъяснимый восторг и трепет от столь неожиданной и приятной встречи. Может быть, именно по этой причине я так боялся расстаться с Вашим кузеном и никогда больше его не увидеть. Предложение ехать вместе далось мне трудно. Но мгновение моей нерешительности было немедленно компенсировано той лёгкостью, с которой он согласился. А ведь его тарантас был в разы удобнее моей поношенной брички.
В дороге разговор, начатый в сакле, продолжился. Я, наконец, избавился от робости и нежелания сказать слово наперекор Александру. У него в глазах, казалось, интерес к моей персоне забрезжил с новой силой. Между нами началась жаркая дискуссия, иногда доходившая до громких восклицаний, а порой затихавшая до мерного шёпота, однако не прекращалась она ни на мгновение.
Неожиданная пауза, будто ударившая меня хлыстом по спине, наступила лишь раз. Я неосторожно вывел разговор в интимное русло. До сих пор корю себя за то, что выпалил тогда…
- О чём же вы сказали? – не столько из интереса, сколько из желания подтвердить свою догадку спросила дама.
- Рассказав ему о своей сорвавшейся помолвке и совершенном неуспехе у дам, я осмелел и воскликнул, что такому dandy, как он, наверняка, неизвестны подобные трудности.
- Вы даже не представляете, насколько неосторожны Вы были… - горько, с трудном находя необходимые слова, выговорила она.
- Прошу Вас, Ольга, не мучьте меня. С этим удачно справляется моя собственная совесть. Но… Неужели моя необдуманная фраза была столь оскорбительна?
- Вы не оскорбили его. Для этого Вам пришлось бы приложить намного больше усилий, - хлёстко отчеканила женщина, вновь опускаясь в кресло против меня.
Её взгляд, устремлённый прямо в мои глаза, вновь заставил меня вздрогнуть. Это выражение было знакомо мне до боли. Именно так её кузен порой смотрел на князя М***, встречавшегося нам на пышных приёмах.
Острое, как лезвие бритвы, беспощадное озарение отрезвило меня. Неужели Александр был… Однако мне нужно было опровержение моей мысли. Я чётко ощущал, как чувство вины, обретшее новую силу, неминуемо подступало к горлу. Женщина всё поняла. Очевидно, выражение лица выдало меня с головой.
- Что же он Вам тогда ответил? – немного смягчившись, спросила она, подталкивая меня к продолжению повествования.
- «Non omne quod nitet aurum est », - всё ещё стараясь распутать клубок мыслей, выдавил я, - Теперь мне ясно, в каком именно значении Александр использовал эту пословицу… Чёрт возьми, как же я был слеп… и глуп, - я закрыл лицо руками в тщетной попытке скрыть то, что творилось у меня внутри.
- Не стоит винить себя за дела прошлого. Впредь Вы будете помнить об этом случае и не станете говорить подобных фраз, не обдумав их заранее, - она подалась вперёд в своём кресле, чтобы отнять мои руки от лица и заглянуть мне в глаза.
Её взгляд совершенно смягчился, а голос, произносивший, казалось, назидательные слова, стал тихим и даже тёплым. Я слышал в этих фразах не упрёк, а светлую скорбь, которую она увидела и в моих глазах. Подождав немного, чтобы я успокоился, женщина отпустила мою ладонь и, вновь опустившись в кресло, спросила:
- Насколько часто Вы встречались с Лекси после этого? После Владикавказа.
- В первое время мы были неразлучны. Я приглашал его в свой дом. Мы ездили вместе в усадьбы общих знакомых, которых, как оказалось, было достаточно, чтобы менять место отдыха каждую субботу. Александр никогда не ходил на приёмы, если узнавал, что там не будет Вас или меня. По крайней мере, так говорил он сам. А его слова подтверждали наши приятели и те, от кого поступали приглашения, которые он отклонял. Однако постепенно мы стали разлучаться. Времени, которое я проводил в одиночестве или с другими друзьями, становилось всё больше. Чем чаще мы встречали князя М*** на приёмах, тем дольше я не получал новых писем и приглашений от Александра. По словам его приятелей, они были в то же положении, что и я.
- Думаю, Вы уже сами обо всём догадались. К тому же Вы присутствовали на том приёме неделю назад и видели всё своими глазами. Однако Вы желаете писать роман о моём брате. Как Вы сами сказали, Вас интересуют детали. Что ж… извольте теперь слушать мою повесть…

IV
- Все эти дни, недели и даже месяцы разлуки, о которых Вы мне рассказали, Лекси проводил здесь, в этом доме. Вы хотели видеть его дневники. Вот они, - Ольга положила аккуратно завёрнутые в бумагу тетради на низкий столик передо мной, - Но, боюсь, Вы не найдёте там ничего, кроме подсчёта убытков и нескольких десятков стихотворений его сочинения.
Я провёл кончиками пальцев по обёртке, очевидно, сделанной этими тонкими руками в чёрных перчатках, которые лежали на коленях передо мной. Услышав о том, что стихотворения были сочинены самим Александром, я замер, но лишь на одно мгновение. Я не знал о том, что мой добрый друг был поэтом, однако никогда не исключал такой возможности. Впервые заговорив с ним, я сразу понял, что способности этого человека к литературе намного значительнее моих собственных.
- Однако… В одной из тетрадей, думаю, Вам всё же удастся отыскать несколько интересных деталей, - женщина посмотрела сперва на меня, а затем на бумаги, как бы приглашая развернуть обёртку и достать содержимое.
На несколько минут она замолчала, будто ждала, когда я наконец справлюсь с плотным слоем бумаги. Когда же тетради были освобождены, она начала свой рассказ, в такт которому я перелистывал страницы, выхватывая фразы и предложения, составлявшие исключительный интерес для меня и моей затеи.
- В ноябре прошлого года я получила письмо от Лекси. Оно было в стиле брата: написано было много – абсолютно обо всём, что случилось с ним за последние несколько дней. Его развлекало сообщать мне даже о самых мелких происшествиях и наблюдениях. Это, можно сказать, было нашей традицией – я делала то же самое. И вот в конце этого письма, как бы вскользь, он упомянул о прекрасной даме, встретившейся ему на одном из вечеров в Тифлисе.
«Она прекрасна, как солнечное майское утро в Неаполе» - прочитал я на одной из страниц. Это была своеобразная преамбула к разместившимся ниже рифмованным строкам.
В его жизни было немало мимолётных увлечений, и потому я не придала этому пассажу слишком большого значения. Однако, по привычке, запомнила каждое слово.
Спустя некоторое время имя и образ этой дамы начали всё чаще встречаться в его письмах. Я понимала, что, вероятно, этот случай уже нельзя было ставить в один ряд с другими. Он постоянно пел дифирамбы, наполнял письма восторженными восклицаниями и заострял внимание на немногочисленных фразах, которыми удавалось с ней обмениваться. Но я всё ещё не могла выяснить главного – в каких отношениях они находятся. Кроме того, было совершенно не ясно, кто она, откуда, какое у неё положение и замужем ли она.
«Я чувствую, придёт тот светлый день, когда мне удастся вырвать её из того мрака, в котором ей приходится существовать».
Думаю, Вы уже и сами догадались, о ком я говорю. Не к чему сохранять интригу. На исходе января, на одном из вечеров всё там же, в Тифлисе, он, по моему настоянию, улучил момент. Скрывшись от чужих глаз, Лекси признался ей в том, что мучило его на протяжении трёх месяцев. Но прежде, чем она успела что-либо ответить, в комнату вошёл её муж – князь М***.
«Будь проклят тот день и тот час…» - значилось на полях. Слова были почти неразличимы. Написанные нервным (почти истерическим) почерком и зачёркнутые, они, очевидно, не должны были попасться на глаза не только кому-то постороннему, но даже самому автору.
Развязки той сцены я не знаю. Но, как Вы сами можете судить, именно после этого вечера Лекси покинул Тифлис и отправился дальше раньше положенного срока.
Всё слишком затянулось. Зная брата, я начинала не на шутку беспокоиться за его состояние – никогда прежде он не влюблялся так безудержно и беспощадно. А ведь ему было уже тридцать два – совсем не мальчишка для подобных exersies naives . Но остановить его было уже не под силу даже мне – не то, что ему самому.
Прошло четыре месяца. Апрель был в самом разгаре. Мы с братом отправились в обожаемый им тогда Неаполь. Города, которые его прельщали больше всего, менялись едва не каждый год. Климат итальянского побережья более всего подходил для того, чтобы переждать сезон оживления природы: мы с Лекси каждую весну страдали от жуткого недомогания.
Уж не знаю: было ли это стечением обстоятельств, была ли эта дама уведомлена о наших планах кем-то из общих знакомых… Или, быть может, брат сам её пригласил – это уже неважно. Главное, что Вам нужно знать, - она оказалась в Неаполе в то же время, когда туда прибыли мы. На удивление, одна – с детьми, но без мужа. К тому же, как убеждал меня впоследствии Лекси, без огромного количества слуг, а значит – без лишних глаз и ушей.
По многим причинам, меня не слишком прельщало подобное соседство. Взять хотя бы и то, что наши традиционные семейные вечера с вином, неспешными разговорами и анекдотическими историями пришлось забыть. Я, конечно, нашла то, чем могла себя занять. Но, думаю, Вы можете представить себе положение молодой вдовы, лишённой верного спутника, запертой в четырёх стенах не просто в чужом городе – в чужой стране! Впрочем, держать обиду на покойников – грех.
«Тёмные аллеи, шум прибоя и укутанный в облака Везувий. Что ещё лучше может подойти её тонким, незамутнённым чертам? Кажется, вдохнув каплю итальянского воздуха и свободы, она стала ещё прекраснее».
Да, Лекси пропадал на тайных встречах целыми днями. Одно меня радовало – я могла хотя бы сколько-нибудь следить за происходящим и предотвращать опасные ситуации: моя осведомлённость о том, что было скрыто абсолютно от всех, думаю, привела бы жену князя М*** в ужас.
Наконец, мы вернулись в Москву. Несколько недель прошли значительно спокойнее, чем полтора месяца, проведённые в Италии. Дело в том, что дама была совершенно не глупа. Зная о подозрениях мужа, она задержалась в Неаполе ещё на месяц или два, чтобы не наделать ещё больше шуму.
«Хочется изъясняться по-французски и на латыни, по-английски и на древнегреческом… Сколько бы ни было в мире языков, доступных человеческому сознанию, ни в одном из них не найдётся подходящих слов, чтобы…» - поэтическая сторона натуры Александра, открывавшаяся в кратких набросках, поражала моё воображение. Я в очередной раз убедился в том, насколько мало я узнал Александра за те одиннадцать месяцев, что мы были знакомы (и, как мне казалось, дружили). Конечно, я нередко узнавал в нём романтика, но уж точно не сентименталиста. Записки принадлежали моему доброму товарищу средних лет, однако складывалось стойкое впечатление, что передо мной были тетради юноши-лицеиста или, по крайней мере, молодого юнкера, впервые ощутившего непривычные чувства глубокой симпатии, влюблённости и даже страсти. Настроения смеяться над прочитанным совершенно не было, но всё же я не мог удержаться от лёгкой улыбки на лице и добродушной внутренней усмешки. А Ольга, будто бы не заметив моих эмоций или, напротив, слишком точно трактовав их, продолжала свой рассказ:
- Спокойствие бесследно пропало в августе. Тогда мы… вернее, конечно, сказать: брат получил письмо от неё. Он так и не смог взять верх над волнением, ужасом и отчаянием, которые вызвало это послание. Мне Лекси его не прочитал. Лишь вечером того же дня, проходив мимо его стола, я различила несколько строк в оставленных без присмотра листах. Очевидно, она просила (даже требовала) прекратить всякое общение. Думаю, причиной стал очередной неприятный разговор с мужем. За два дня до этого брат – в числе нескольких своих знакомых (не исключаю, что там были и Вы) – получил приглашение на ужин в их доме. Мне тогда сразу показалось, что таким образом князь М*** хотел утвердиться в своих догадках насчёт связи своей жены с «каким-то статским советником». Я предостерегала Лекси, умоляла не ходить. Поняв, что всё без толку, просила хотя бы вести себя холодно и отстранённо. Но Вы же знаете моего брата… Конечно же, он не смог бы выполнить этого, даже если бы всем сердцем захотел этого.
Я не помню, что именно произошло за ужином. Лекси, приехав тогда ко мне, пытался что-то рассказать, но он постоянно сбивался с мысли, терял нужные слова и, в конце концов, выбился из сил, так и не справившись с пересказом недавних событий. Помню только, что было нечто, связанное с платком этой дамы. Брат то ли поднял его, опередив князя, то ли облил вином, то ли Бог знает что ещё…
«Если моё счастье с ней обречено, то пускай меня растерзает в клочья эта свора невест, давно уже заготовленная для меня матерью».
С тех пор он и стал искать всякую возможность не появляться на приёмах, где должен был присутствовать князь М***. Я убедила его, что рушить карьеру и жизнь, - не лучшее решение, которое он может принять. В том положении духа брат мог сделать или сказать всё, что угодно. А ведь скандал между ним и князем непременно обернулся бы для него если не отставкой, то, по крайней мере, неприязнью со стороны начальства.
Октябрь прошёл, как в тумане. Я всеми силами души пыталась быть ему опорой, но даже меня это выматывало. Удерживать его от необдуманных слов и поступков всегда было почти невыполнимой задачей, а в начале осени стало совершенно невозможно.
Наконец, наступил ноябрь. Ему всё же пришлось посетить вечер, где предстояло столкнуться с князем. Но туда были приглашены и Вы, а потому я решилась отпустить его, хотя сердце было не на месте. Всё, что было дальше, Вы и сами прекрасно знаете, - Ольга опустила голову. Однако даже удручённый вздох не смог согнуть тонкой параллели её белых плеч в чёрном кружеве платья.
- Только ответьте мне на один вопрос: князь действительно оскорбил жену или Лекси услышал лишь то, что ему хотелось услышать?
Мне не пришлось долго раздумывать над ответом. Князь М*** и в правду отозвался о жене неподобающим образом. Я и сам прекрасно слышал это. Тогда я не знал, как отнестись к словам князя. С одной стороны, обстановка (круг развязных друзей-гуляк, собравшийся возле мужчины, количество выпитого им вина и отсутствие жён на вечере) располагала к шутливому небрежному разговору о женщинах, которые проводили тот вечер в салоне одной известной в высшем московском обществе дамы. С другой стороны, я сам ни за что не смог бы отозваться о своей супруге, используя те выражения, которыми оперировала группа нетрезвых князей и графов. Даже если бы этого требовала тональность дружеского разговора.
- Да, князь действительно оскорбил её, - уверенно и даже немного ожесточённо (чему сам удивился) ответил я на вопрос Ольги.
- В таком случае, мой брат поступил, как он сам бы рассудил, абсолютно верно. Знаете, я хотела поблагодарить Вас ещё тогда, когда Вы только вошли ко мне. Однако, думаю, готова я к этому только теперь.
- Но за что же Вы хотите благодарить меня? – неожиданный поворот разговора вывел меня из удручённо-мрачной дымки воспоминаний о злосчастном вечере.
- За то, что согласились быть его секундантом. Если бы у Лекси был шанс выжить, Вы непременно спасли бы его, домчав до города раньше, чем он потерял слишком много крови. Теперь, когда мы знакомы лично, я в этом абсолютно уверена. Но, увы…
Я знал, что именно она хотела сказать. Ранение Александра было смертельным. Не только смертельным – оно было фатальным. Мой друг погиб на месте. От руки того страшного человека, который даже на дуэли боролся не за правое дело.
- Вы знаете, у меня ведь тот день – как в тумане. Отчего посыльный (наш с Лекси личный посыльный, который всегда умел преодолеть любое расстояние в самый короткий срок!) задержался и доставил мне записку брата так поздно? Отчего для дуэли, для этого ужасного убийства, было выбрано такое далекое место? Отчего земля в лесу была настолько сырой, что мой тарантас не смог проехать по дороге, а мне не удалось добежать до места вовремя?..
Я слышал, как её голос срывался на хрип с каждой фразой всё ожесточённее. Я видел, как на её длинных ресницах вновь появились алмазные капли. В груди у меня что-то защемило, и я сам не смог сдержать слёз. Мне было слишком хорошо (ужасающе хорошо!) знакомо то, о чём она говорила. Для меня эти несколько минут прошли именно в том тумане, о котором она пыталась мне рассказать. Взведённый курок. Первый выстрел – в плечо. Князь лишь пошатнулся, но даже не упал. Доводящий до дрожи запах пороха. Сокращённая дистанция. Вновь взведённый курок. Второй выстрел – оглушающий. Вновь раздирающий душу на куски запах пороха. Я помню, зажмурился на секунду. От малодушия ли, от нежелания видеть это страшное действо – не знаю. Но дальше лишь крик (уже прекрасного знакомого) женского голоса. Светло-розовое пятно, метнувшееся к лежащему навзничь телу. Ледяные иглы первого нерастаявшего снега. Чёрное пятно на земле, расходящееся от груди. То самое уверенное, дерзкое, гордое выражение побледневшего лица, будто бы он выполнил что должно. Будто бы он победил.
- Я должен Вам сказать, - едва слышно проговорил я осипшим голосом, - Меня тоже преследует этот сон. Каждую ночь я вижу одно и то же. То же, что и Вы. Думаю, это будет достаточным ответом на Ваш вопрос о том, почему я выбрал для своего романа именно Александра.
Она посмотрела мне в глаза странным взглядом, в котором я не мог прочитать ничего определённого. Это был чистый лист, в который я сам мог вписать всё, что пожелаю.
За окном мерно раскачивались голые чёрные ветви. По стеклу бежали струйки дождя. Наступили сумерки. И в соседних домах начали зажигаться жёлтые квадраты окон. Лишь в комнате, обитой – от подушек на мягких креслах до самого потолка – лучшим французским гобеленом, было тихо, серо и спокойно.