Фильм про войну

Фильм про войну.

Однажды, когда я вырасту, я обязательно сниму настоящий большой фильм про войну.
Есть, конечно, есть уже старые чёрно-белые уютные фильмы прошлой эпохи. Знаете, такие, Где ОН бесстрашно пробивается сквозь гущу боя и под вой и грохот машин смерти на руках выносит раненную ЕЁ. Непременно юную, красивую, с чуть растрепавшейся причёской и аккуратно перепачканным лицом. Где боевые товарищи красивыми голосами поют походные песни про тёмную ночь и как только пули свистят в степи. Где простой обычный Герой, сверкая улыбкой, обхитрил противника, по-детски провёл и в последнюю секунду спас весь отряд! И ушёл в закат на фоне дорогущего взрыва. Где есть падение удачно подбитого портянкой вертолёта. Где женщины в нарядных одеждах встречают цветами возвращающихся в город улыбающихся солдатиков, где один из них бежит навстречу малышу, со слезами вопящему «Папа!».
Однажды, когда я вырасту, я обязательно сниму настоящий большой фильм про войну.
Только в нём не будет этого бравого патриотического мусора, который щедро впихивался десятилетиями в бедные головы человеческого ресурса.

В моём фильме будет маленьких заплаканный ребёнок в замызганной куртке, идущий с запиской к пограничному посту соседнего государства.

В моём фильме будет молодая девушка лет тридцати, обнимающая сына и дочку на заднем сидении машины, мчащей «куда-то». Крепко прижимая к себе две крошечных жизни (всё, что у неё останется через неделю!), она будет вспоминать лицо мужа. Экономить заряд батареи на телефоне. Неверующая, не ходящая в церковь даже по большим праздникам, она будет молиться: «Господи, боженька, пусть с мамой и папой всё будет хорошо!».

В моём фильме будет роскошная фотомодель с обложки, живущая в особняке и сверкающая улыбкой на глянце журналов. Её Инстаграм будет переливаться красивой жизнью, путешествиями, семейными фотографиями. А потом – девушка несёт на руках сына к границе, оставив уже не нужный дорогой автомобиль в многокилометровой пробке позади. Оставив мужа в аду. Несёт самое дорогое, без усталости, без страха, несёт четыре, пять, шесть вечных часов...

В моём фильме будет колонна расстрелянных автомобилей, залитых солнцем в абсолютно безмолвном кадре.

В моём фильме одна подружка будет звонить другой и говорить: «Всё хорошо. Мы выехали с детьми, едем в село, пересидим там». Час спустя смартфон высветит то же имя на входящем вызове и тот же голос, дрожащий листьями на ветру, скажет: «Не хотела при малых говорить. Мы когда уезжали, я видела, как в наш дом попал снаряд. Нам больше некуда возвращаться.»
И будет кадр, где в бессмысленно-безжалостном огне снаряда сгорают старые фотографии, любимая чашка, сувениры от друзей, плавятся магниты на холодильнике, вспыхивают книги на полках. Как сгорает целая жизнь «до».
В моём фильме будет песня. Песня, которую испуганная женщина будет тихонько напевать малышу, сидя на одеяле на станции метро. Напевать под своё истерически рвущееся от ужаса сердце. Напевать, что бы заглушить другую песнь наверху, песнь от взрывающихся снарядов, песнь смерти.

В моём фильме будет колонна автомобилей-спасателей, въезжающих в оставленный оккупантами город в давящей на душу тишине. Им навстречу выйдет пустовзглядый немолодой мужчина. «Скорая помощь не нужна. Раненных нет. Они их всех убили.»
«Смотри. Они убили даже кошек и собак».
А вот глупые абрикосы начали зацветать в этом городе ужаса. Будто не понимают, что происходит вокруг.

В моём фильме будет волонтёр, заковавший сердце в самый крепкий сплав во всём мире, что бы сказать: «Детские вещи не нужно передавать. Детей тут нет. Они их всех убили.»

В моём фильме одна девушка будет писать своей подруге и бывшей однокласснице. Они потерялись много лет назад и уже совсем взрослые смогли найти друг друга в путанных лабиринтах социальных сетей.
«Как вы?»
«Господи, у вас же нет света и связи. Напиши, как сможешь!»
«Пожалуйста, я так боюсь за тебя!»
«Анечка, пожалуйста! Только бы всё было хорошо! Пожалуйста ответь!»
«Это не справедливо, я же только нашла тебя! Верю, что ты жива, просто нет связи и телефон разряжен. Напиши, как сможешь!»
«Сегодня ровно две недели, как я пишу в пустоту утром и вечером, каждый день. Каждый день верю, что ты ответишь. Только бы ты ответила. Пожалуйста!»
А дни вокруг будут безжалостно тёплые, уже совершенно весенние, умытые молодыми листочками на деревьях. И вот две недели спустя: «Мы живы. Нас вывозят, кот со мной!»

В моём фильме будут крохи еды, которую нужно растянуть не известно на сколько. Будет вода из собранного в вёдра грязного снега. Будут горящие в бочке, в ведре или в кастрюле журналы, картины и книги в попытке согреться.

В моём фильме будет солдат с рюкзачком, стоящий на пороге разрушенного родного дома, смотрящий на деревянные кресты из веток в палисаднике. Кресты с именами родных.
И сколько видно вокруг – дома вдоль улиц, целые и нет, со следами ударов техники на покорёженных обгоревших воротах. С могилами на клумбах.
«Значит, мои живы!» задохнётся сердце другого, которого не встретили кресты в маминых орхидеях. Но за порогом дома война сотрёт полную надежды улыбку. Их просто уже некому было похоронить.

В моём фильме будет старенькая кошка, вся замызганная и в колтунах, дрожаще-жмущаяся под трубу в сыром подвале, пока небо заполнено адом. Думали, вернутся через пару дней, или на самовыгуле была и не смогли дозваться.
А вот виноватый голос, молящий кота или собачку: «Кушай, пожалуйста, у меня больше нет другой еды для тебя...».
Руки, выпускающие любимого котика в траву. Может, так он сможет поймать воробья, мышь, голубя и выжить. И хозяин уходит, быстро-быстро, разрываясь от стыда, а душа орёт от боли громче, чем сирена над городом. Самый громкий звук в моём фильме.
Верные честные звериные глаза, обречённо смотрящие в окно на приближающуюся точку. «Хозяин...» - последняя мысль. И всё.
Тонкий плач пса под руинами дома и не успевающие волонтёры, разбирающие завал.

В моём фильме будет отряхивающая осколки стёкол и крошево стены женщина, аккуратно поднимающаяся с пола в коридорчике. Фух, хоть взрыва не было. Выжила, повезло. Секунда длиться вечность, пока женщина не понимает, что лежащий рядом ребёнок уже не встанет, никогда. Никогда! Осколком разбита красивая картина будущего, где ребёнок закончил школу, университет и стал врачом или адвокатом.
Женщина не плачет. Она прижимает к себе любимое, родное, которое девять месяцев берегла под сердцем, чьё дыхание слушала пять, семь, десять лет, не спала ночи и которому обязательно оставляла самый вкусный, самый желанный кусочек.
«Я люблю тебя, мамочка!» - осталась новогодняя запись в телефоне, где малыш рассказал стишок для мамы и подарил открытку, старательно выведенную лучшими фломастерами. Больше ничего.
«Я тоже люблю тебя, мой малыш!».

В моём фильме будут тысячи женщин, лгущих и лгущих детям: «Папа скоро вернётся».
В моём фильме будут тысячи рук, сжимающих повестку «Погиб, защищая». Кап-кап – расплылись буквы в крошечных солёных бездонных озёрах боли.
В моём фильме будут тысячи коленей, коснувшихся пыли вдоль дорог, навсегда уводящих павших прочь от родных и любимых.
В моём фильме будут тысячи голосов, негасимой сиреной оповещающих Вселенную о своей боли. Как же больно, больно, больно. Так больно, что сейчас солнце взорвётся.

В моём фильме будут выпускники, танцующие последний школьный вальс на руинах некогда не любимой школы. Ах, не такой ценой они загадывали завтра не пойти в неё. Портрет учительницы, перевязанный чёрной лентой: детей в подвал спустить успела, а сама...

В моём фильме будут те, кому повезло оказаться в безопасности.
Те, кто будет сидеть над тарелкой супу и не давать себе морального права кушать его, потому что их земляки голодают.
Те, кто будет смотреть на весну и не давать себе морального права улыбнуться, потому что их земляки в слезах.
Те, кто будет выбирать куртку на весну и не давать себе морального права купить её, потому что их земляки в пижаме и пуховике.
Те, кто будет не давать себе морального права спать, потому что их земляки существуют в страхе не услышать сирену во время сна.
Те, кто будет не давать себе морального права жить, потому что их земляки встречают смерть.


В моём фильме будут тысячи эмигрантов, покинувших дом «до», уехавших учиться, работать или искать лучшей жизни.
Будут девочки-студентки, юные, эмоциональные, ещё почти дети. Потерянные, они открывают инстаграмы и пытаются что-то сказать, но слова смывает слезами. Они идут волонтёрами.
Запестреет «Пожалуйста, услышьте! Пожалуйста, помогите! Пожалуйста, нас убивают!».
«Пожалуйста, если есть старое, если не нужное, пожалуйста, мы собираем!».
«Пожалуйста, если можете, пожалуйста!».
«Пожалуйста, у них ничего не осталось!»
ПОЖАЛУЙСТА!!!
Пожалуйста, у нас не осталось Родины, её украли, убили, сожгли, пожалуйста.

В моём фильме по залитой солнцем улице, звенящей чужой речью, будет торопливо бежать совсем молодой парень, растрёпанный и ещё сонный. Продал свои часы модные и ноутбук. Можно что-то по-проще взять взамен, а часы и в телефоне есть. Это потом, сейчас нужно отправить денег родителям, что б ехали в сторону засыпающего солнца, бежали, сколько могут.
«Мам? Я уже подхожу. Рядом падает? Где? Мам? МААААМ!».
А теперь вообще ничего в мире больше не важно.
Снаряд успел быстрее.

«Это мой дом. Соседи погибли. Папа ходил к волонтёрам, его дома не было. Бабушка была дома.»

«Папа, ответь!»
«Папочка, нам сообщили, что тебя больше нет. Я не верю. Это ошибка»
«Папа, я буду писать тебе сюда, как будто ты жив. Не верю, что тебя нет.»
«Папа, я так люблю тебя!»
«Для нас самоё лучшее – это то, что ты в безопасности, сынок. Мы тебя любим.».
«Обстрел сильный, мы в подвале, дом рухнул. Любим тебя. Будь сильной. Теперь сама.»
«Всё будет хорошо. Любим тебя. Береги сестру!»
«Любим тебя! Поцелуй от нас внука!».
«Любим тебя! Прощай!»
Мы вас тоже любим.

В моём фильме будут «руководители» в тёплых бомбоубежищах, сыто вещающие о скорой победе тем, кто топит снег, что бы насупится, кто охотится на голубя, что б голодная смерть не пришла раньше этой победы, тем, кто выжил в расстрелянном зелёно-алом коридоре. Будут дети и внуки этих самых «руководителей», спешащие на выходные в тёплую Доминикану или тратящие папины кровавые деньги в ночном клубе, пока их ровесники орут от боли.

В моём фильме будут трусливые «руководители», алчно торгующие друг с другом человеческим ресурсом, делящие земли, никогда им не принадлежавшие. Лживо и жалко прикрывающие патриотизмом и военным превосходством своё скудоумие и эгоизм. Врущие без конца в военных сводках. Трясущиеся до недержания от ужаса выйти друг против друга один на один. Неустанно лижущих руки сильным мира сего, выклянчивая оружие и подставляя зад под санкции.

В моём фильме будет кровавая весенняя посевная. Будет обычный селянин, который вдруг понял под несмолкающий свист ракет, что если он не выйдет в поле сегодня, то осенью за теми, кто выжил, кто вернулся, придёт голод. И он выйдет.
Мины на полях.
Бомбёжки.
Разорванные комбайны, сгоревшие трактора, погибшая сельская техника.
Цена этого хлеба – чья-то жизнь, чьё-то вдовство, чьё-то сиротство.
Взошедшая пшеница будет удобрена кровью тех, кто монетой своей жизни выкупил у голода жизни тысяч людей.

И если будет победа в моём фильме, то она будет в руинах, в разбитых городах, в полуослепших от рыданий глазах. На могилах в палисадниках перед подъездами домов. Не будет фальшивой мишуры парада с напудренными «руководителями» на лязгающих зубами вечно голодных машинах смерти.
Будет парад боли.
Парад скорби.
Парад «никогда больше».
Парад потерь.
Парад калек, инвалидов, психически изуродованных, грязных и голодных выживших.
И тот, кто выжил, выстрадал, выполз с рваной душой и жизнью из ада войны, скажет: «Мы не победили. Победы в войне не существует: можно только проиграть, и тот, кто проиграет последний, просит прощения. Мёртвые не встанут. Разрушенное не восстановится. Победы не существует. И это не должно повториться никогда».


Однажды, когда я вырасту, я обязательно сниму настоящий большой фильм про войну.
В моём фильме будет всё самое страшное – там будет ПРАВДА.