Свердловский реквием

Эта история уже была написана. И даже получены несколько отзывов. Мои немногочисленные читатели потребовали продолжения — хотя какого продолжения ждать из старых могил; мне казалось, я подвела черту, поставила точку. «Аффтар пеши исчо!», неважно о чём, просто излагай, нам нравится уходить в глубокую воду вслед за тонущим кораблём, мы же вынырнем, да? И острее ощутим цену - нет, бесценность кислорода. Что? Кислород выжигает дотла? Испепеляет? Да ладно!

Даже газетные статьи я не писала по плану. Ну разве что рекламные или официоз. Всё прочее было результатом бессонницы в двух шагах от дедлайна, либо выхаживания текстов. Я шла по городу или слонялась по двору, делала при этом какую-то хозяйскую работу, или просто глазела по сторонам, застревая то в облаке, то в причудливом рисунке пены на обнажившейся мокрой гальке, или в дрожащих в луже силуэтах зданий. Короче, бездельничала. Пила кофе из уличных точек, щурилась солнышку. Дралась с ветром, бросавшим пряди моих волос на глаза. А в бессонном цехе моей головы шла размеренная работа: на невидимых станках вытачивались нужные слова, собирались в предложения, затем их штабелировали в абзацы. После их упаковывали в лид, шлёпали на упаковку загодя заготовленный заголовок и отправляли в транспортный цех.

То есть я садилась, наконец, за стол со стопкой писчей бумаги или за клавиатуру. Мне оставалось перенести текст более менее без потерь на носитель. Так работать, конечно, нельзя.

Но что, если придерживаться плана? Поиграть по правилам тех, кто сделал истории своей профессией? Нагуглив метод - движение от простого к сложному в десяти шагах, я увидела, что интуитивно уже выполнила часть этой работы. Превратила первую страницу в четвёртую. Написала про Женьку, а затем стала продвигаться в казематах памяти назад - к обстоятельствам нашего знакомства - и вперёд - к месиву на асфальте под его окном. Которого я не видела - Бог меня хранил. Можно, я не буду всматриваться в тот последний его день?

Метод десяти шагов напомнил мне настолку. У нас большая семейная коллекция настольных игр. Отчего бы не сыграть и в эту?

Итак.

Шаг 1. Изложить суть вашего романа в паре предложений, не больше двадцати слов (я уложилась с запасом!). Кто что вытворил и к чему это всё привело.

Поехали!

Она любила обоих. Ну ведь врёт же - никого из них! Оба вскоре погибли. Она чувствует себя превосходно.

Шаг 2. Расширить написанное до одного абзаца по схеме «завязка — конфликт — развязка».

Погнали!

Познакомились с ней они в один день. Мы не знаем, что бросило их друг к другу, но предотвратить это было нельзя. Вы знаете способ остановить гружёный состав, сошедший с рельсов и летящий в пропасть? Она всё летела и летела в этом взбесившемся поезде, беспомощно озираясь в тщетной попытке разглядеть своих спутников. Успели спрыгнуть, думала она. На самом деле это ей удалось соскочить с подножки вагона. А они устремились навстречу своей скорой гибели. Просто тогда она этого не поняла. Это ведь изначально был её сценарий: жить быстро и умереть молодой. Как завещал великий Моррисон. Они обманули её, украли замысел.

Шаг 3. Работа над персонажами. Прописываем биографию, мотивацию и цели главных героев.

Поехали!

Зандро.

Чего проще? Забиваете в поисковую систему, и вас сметает терабайтами информации: официальная и легендизированная биография, воспоминания тех, кто жил рядом, или вместе, или только прикоснулся и обжёгся, отдёрнул руку, или протянул свою. Никто не протянул. Не остановил на краю. Проспали, как в Гефсиманском лесу.

И фото, фото, фото его ангельского лика (на самом деле ещё тот был змей!). Полуулыбка. То бесшабашное веселье, то боль, которую он выкрикивал из себя. Губительное обаяние надрыва.

Моя любимая фотка — где он сидит на лестничном марше спуска к воде. Знакомая курточка на узких плечах. Клёвый Зандро. Ещё без вируса смерти в крови. Ещё ничто не предвещает.

Это имя слишком известно, чтобы я его назвала. Его обладателю даже отлили памятник в бронзе.

Какая-то издёвка — бронза. Что может быть дальше от Зандро, не терпевшего малейшей забронзовелости!

Единственный подходящий металл для него — ртуть, живая, текучая, серебристая, с ничтожными разведанными запасами в мире, не дающаяся в руки, испаряющаяся при комнатной температуре и обретающая форму в климате северных широт, откуда Зандро родом. Заражающая всех, кто осмелился согреть её своим дыханием. Меняющая ваш состав крови навсегда.

(Возьми себя в руки, дочь самурая! - Уговаривает меня в наушниках Саша Васильев прямо сейчас.)

К счастью, судьба памятнику не благоволит и он до сих пор не установлен. Считаю, правильно. Зандро уже воздвиг себе памятник сам. Как его великий тёзка. Нерукотворный.

Полное имя Зандро я вам не назову. Она утратила на него право. Это право изначально было похищено у другой. Впрочем, Зандро сам распоряжался, кому себя дарить. И насколько. И на сколько.

Больше я вам про него ничего не скажу.

Женя.

Я почти ничего не знаю про своего героя. Она ведь не интересовалась его прошлым. Только то, что он ронял в разговоре. У неё была редкая, добываемая сейчас за большие деньги у коучей, способность жить «в моменте», здесь и сейчас. Доставшаяся ей совершенно даром при рождении. Феи толпились у её колыбельки, соревнуясь в щедрости. Среди даров было много чего, чем она забывала — как сейчас уходовой косметикой — пользоваться в жизни. Но вот это — растворяться в проживаемом миге — она всегда умела.

Словом, о Жене она знала только то, что видела сама: что он нестерпимо ироничен, высок, говорили, что красив, но для неё он был бы притягателен, даже родившись Квазимодо. Это был её наркотик, ей требовалась всё большая доза Женьки, непрерывная. Доза его жёстких насмешек и нежных извинений, его отстранённости и его заботы, его острого ума, обширной эрудиции, включая любовную, его умения послать и приблизить, завладеть и пренебречь, его животной потребности украшать её ареолы лиловыми гематомами укусов и поцелуев. Его одержимости наедине и благопристойности на людях.

Без него тотчас наступала ломка, которую она снимала тут же наскучивавшими ей однодневными романами, опасными хеппенингами, алкоголем и химическими препаратами.

Он был её божеством, что не мешало ей периодически выбрасывать его из кумирни, в припадках своей неукротимости и нежелания подчиниться. Потом возвращала на пьедестал, воскуривала фимиам, умащивала елеем поцелуев язвы предательств.

Был ли он таким же сумасшедшим, как она?

Я не знаю.

Он был вполне вписан в социальную среду, имел должность, соответствующую званию, государство дало ему денежное довольствие и служебное жильё.

И он умел поиздеваться над всем этим.

Она никогда не видела у него ни шприца, ни пузырька с колёсами, какие оставил, уезжая, в старом комоде, Зандро. То ли забыл, то ли хотел отринуть привычную жизнь и встроиться в новую. Женьке же удалось. Своё опийное опьянение Женя добывал в половых сношениях, с ней у них было одно зелье на двоих.

Вот и вся мотивация и цель этих отношений. Что тут прописывать?

И вот мы добрались до героини рассказа.

Меня упрекали, что читателю невозможно её представить, пара деталей ничего не сказали о внешности. Я отбивалась, что это не важно. Ведь не она героиня повествования.

Ты же врёшь, аффтар! Именно она и героиня. Мы её узнали. Она выдала себя с головой.

Итак, героиня.

Поехали!

Росту она была очень среднего. Такого же, как Зандро. Для мужчины маленький, для женщины терпимый. При её тогдашней худобе и стройности и высоте её каблуков было вообще зашибись! Женьке всё равно приходилось нагибаться, чтобы схватить её губы своими.

А, да, губы. Сердечком. Чётко прорисованная верхняя губа и пухлая нижняя с ямочкой под ней. Если тронуть помадой, её рот становился провокацией, вызывающе проступал на лице. Пухлый, но маленький и тесный; отоларинголог, к которому её водили всё детство из-за жутких неотступных ангин (может, потому у неё такой низкий, глуховатый, с лёгкой трещинкой, голос?), с трудом протискивал туда ложечку и не мог надавить на корень языка.

- Я сама, - протестовала бедная девочка, силясь открыть рот пошире и показать докторше покрасневший изъязвлённый зев. Закашливалась до слёз и рвоты.

Хорошо, что ей удалили разбухшие миндалины.

Глаза. Глаза были странного, чуть восточного разреза, под плоскими веками, намёк на каплю её османской крови. Очень тёмные - безнадежные карие вишни. (В тот год все напевали из Юноны и Авось.) С поволокой. Эту вводившую в заблуждение поволоку, наделавшую много бед, она долго не могла истребить.

Волнистые волосы, тонкие и мягкие, пушились и электризовались от расчёски - да, не Рапунцель (а у Женьки водились Рапунцели, самые роскошные), тут откровенно нечем похвастаться, эти волосы были цвета воронова крыла, с синим отливом, но на солнце неожиданно выдавали каштановую искру. Стриглась она всегда коротко.

Ещё одним слабым звеном была талия. Широкая грудная клетка, а бёдра узкие. Можно сказать, мальчиковые. Где там было завязаться талии? Она лишь была обозначена. Зато живот! Его не было! Когда она лежала, между подвздошьем и выпиравшим лобком образовывалась впадина. Женьке удобно было примостить туда свой русый затылок. И пускать кольца дыма в потолок.

Проработанные плаваньем плечи («Молотобоец!» — дразнила мама; хорошо, что она сама всё про себя рано поняла, шла по жизни со вздёрнутым подбородком победительницы и не боялась зеркал), сформированная морем «бабочка» на спине, проступавшая под смуглой кожей; когда её руки взмывали вверх, Женьке сзади хорошо было видно движение юных мышц. Чётко очерченные ключицы. Тонкие пальцы всегда с коротко остриженными, без лака, но хорошей формы ногтями.

Ноги. Крылатые ноги Артемиды, вот что было предметом её гордости. Тонкие щиколотки, на которых без усилия мог замкнуть большой и средний пальцы мужчина, горбатый взъём стопы под ремешками её туфель, длинные икроножные мышцы, внизу подчёркнутые резкой тенью. Крутая горка квадрицепса. Эти ноги много ходили, с начала мая до ноября лихо пробивали зеленоватую толщу плотной солёной воды, поднимали в струившийся зной или остывающую дымку первого холода мириады брызг и позволяли без устали плыть к горизонту, пока воздух не разрывал лай рупора с пограничного катера, требовавший повернуть к берегу немедленно.

Ноги были точёные, да.

Ну, вы же просили подробностей.

А, вот ещё что! Она ходила на каблуках, очень быстро, как и жила, буквально неслась, Женя всегда притормаживал её за локоть. Заставлял сбавить темп (но не дома). Как она вообще умудрялась делать быстрый шаг в своих узких костюмных юбках (в джинсы она влезала совсем уж с холодами, когда на колготки не оставалось денег); в них она была похожа на стюардессу, такая вот мечта вонзиться в небо, но она оказалась бескрылой птицей, свившей в итоге гнездо. А ведь ей было предписано подняться «в антрацитовое небо безлунных ночей» и разбиться «с тобою вместе». Но нет, она, предательница, сидит и не находит, «что на небе такого, что стоит того, чтобы рухнуть на камни тебе и мне», Женька дружил с их клавишником тогда.

Шаг 4. Берём текст из шага 2 и расписываем каждое предложение в самостоятельный абзац.

Даже не знаю. Ну, попробуем.

Итак, познакомились они в один день. Точнее, вечер. Едва не самый первый сентябрьский. Собственно, поздно было начинать какую-то историю — все разъезжались из этого ненасытного города, занимавшего 400 квадратных километров и имевшего чёртову дюжину вузов! Тысячи и тысячи молодых жадных тел ежегодно, которые со слабеющим аппетитом переваривала советская экономика. Тысячи и тысячи винтиков, всё хуже скреплявших дряхлеющую державу. С этого конвейера сходили и бракованные крепёжные детальки, никуда не годившиеся. Их прошляпил ОТК, с виду они вполне годились быть использованными. Но мы то знаем — их выточили и нарезали из другого материала. Бракованные, запоротые детали. Зандро и Женя.

А уж что говорить про неё! На идеологическом факультете её забраковали с ходу, на первой же абитуре, а она, как дура, ездила и ездила каждый год, пока не смирилась с филфаком в педе.

В компанию этих парней, с качественным, даже престижным, образованием, но без царя и жандарма в голове, её привела девочка, с которой они подружились год назад. У девочки была любовь с Зандро, закончившаяся так трагически, что даже ей, предательнице, больно вспоминать.

Старый, старый дом. На раздолбанном крыльце можно было спокойно вывихнуть ногу, или приключилось бы чего похуже. Не понятно, как все они, вечно датые, не покалечились там в темноте. Она бы в жизни не подумала, что дом обитаем. Отапливали печью. Вернее, не топили. Во всяком случае, там было зябко и - когда заряжали дожди — сыро, в этой квартире из двух комнат, предбанника с умывальником и разбитого санузла за дальней комнатой, которым пользоваться было невозможно (ходили к соседям), и его превратили в склад бутылок.

Женя приметил её сразу. Не знаю, как уж он угадал, что она согласится на всё (но чем он за это заплатит, он знать не мог). Понял и был спокоен, даже не дёрнулся, когда другой из компании повлёк её за собой в винный под надуманным предлогом, ведь ясно же было, что всю дорогу будут целоваться.

Не знаю, доставляло ли ему это какое-то удовольствие, но он не спешил.

Просто пришёл за ней назавтра в общагу, вместе с Зандро. Повёз их всех к себе. Даже на кухне не посидели. Его вдруг скрутило болью. Теперь она думает, что эту болезнь он просто разыграл. Потому что Зандро потребовал своего. Нет, тогда он действительно побледнел и челка намокла от испарины. Но узнав, как они обращались с девушками, она теперь ни в чём не уверена.

Зандро вывел её к лифту, они спустились в мокрую темень, в тусклом свете горевших через одну уличных кобр дошли до трамвайной остановки и уехали в старый дом. Не прикасаясь друг к другу.

Жалкая уловка. Всё равно всё произошло, как только они затворили за собой тяжёлую ободранную дверь.

Женя выжидал. Прошло ещё несколько мучительных дней, пока Зандро не уехал. Уехал он со второй или третьей попытки (Женя сам ходил менять ему билет на другую дату), но она здесь была ни причём. Не по ней он тосковал и не от неё не мог оторваться.

К Жене они поехали прямо с вокзала.

Собственно, всё. Что вам ещё рассказать?

Как она терзала его своими выходками? Как он дразнил её своими?

Как классно было забыться с ним, стереть время и пространство, душное время и вязкое пространство, или расстрелять их в упор?

Они встречались четыре месяца. В этот срок вошли несколько размолвок. Она только теперь осознала, каким шатким делала его положение на службе, когда ему приходилось впрягаться за неё — не с уличными гопниками, с системой. Которой он служил. Какие-никакие, а погоны. Мент. Погоны были валютой, за которую он покупал более-менее устроенную жизнь. По крайней мере, располагал отдельной комнатой с набором коммунальных удобств в общаге в областном гиганте. Домой, в город, выросший из казачьего укрепления в оренбургской степи, он не хотел.

Она, со своими «приходами» и последующими приводами, была угрозой его налаживавшейся карьере. Он мог порвать с ней сразу. Как я уже говорила, она и сама не разобралась, что заставляло Женю выручать и отмазывать её. Любовью это точно быть не могло. В любовь она не верила. Только в зов плоти.

Это была насквозь израненная девочка, запретившая себе раз и навсегда плакать и казаться слабой. Что её так исковеркало, не предмет этого рассказа.

Может, он за всей её бравадой и дерзостью почуял эту родственную боль?

У неё были три жизненных девиза, которым она следовала неуклонно. Первые два она придумала сама: «Кто мне запретит?» - и сметала запреты, «Кто меня заставит?» - топорщилась и противилась всему и только Жене позволила подчинить себя всем его прихотям. Третий девиз, буквально апрельский тезис, неумолимый императив, она позаимствовала у Джима Моррисона: «Живи быстро, умри молодым». Себе она назначила двадцать пять лет. (В ту осень ей было девятнадцать). Но самоубийц презирала, считала их слабаками, не способными ответить на вызов негодяйки-жизни. Не в её характере было уклоняться от битвы. «Я принимаю день, как бой» - написала она и, поразмыслив над фразой, убрала запятую. Именно бой. На позициях уже всходил новый день, разворачивая ненавистное знамя общественной приемлемости.

Она бы никогда не вылетела из окна. Хотя в её стихах (как я уже говорила, Зандро о них отозвался уничижительно, хотя и без злобы - просто правду сказал) были сплошные полёты то в зенит, то за ночное стекло. Если бы знать, что это материализуется - и так скоро!

Просто нужно исчерпать свой ресурс к назначенному сроку, излагала она свою теорию в выпивающей компании. Знаете, как у сердца? Говорят, ему определено сделать два с половиной миллиарда сокращений, прежде чем остановиться. При расчётной скорости сердцебиений 72 удара в минуту это примерно семьдесят лет жизни. Значит, весь фокус в том, чтобы заставить его колотиться на других, куда больших оборотах. В непостижимом гитарном ритме Ингви Мальмстина.

Это легко достигалось аптечными препаратами, опасностями - и в постели, разумеется. Её слушали, открыв рот.

Но, знаете, с Женей она бы, может, и шагнула в раскрытые створки. В предрассветный июньский час. Ему нужно было только позвать. Приказать взглядом, как умел и как смел только он. У них, учитывая этаж, было бы почти две секунды до асфальта. Но тогда она не дотянула бы до назначенных себе 25.

Они её обманули. Украли её сценарий. Ушли молодыми. Один — в вечность. Другой — в забвение. Бессовестно вытолкали её из действующих лиц. Принудили жить. Прожить в целом благополучную и удавшуюся жизнь. Но не свою.

Наверное, Женя её просто пожалел. Они расстались после того, как её выписали из больницы, куда чудом успели довезти. Долго чистили кровь от химической дряни. А до этого дурочка чуть не погибла в пожаре. После выписки отправили с повесткой в отдел, который расследовал и пресекал незаконный оборот наркотических средств. Женя и там впрягся за неё. На свой страх и риск.

В следующий раз они увиделись уже следующей осенью. Опять свились, как змеи. Теперь это было уже и правда в последний раз.

Она долго не знала, что Женя вышел в окно своего шестого этажа. Зандро продержался ещё несколько месяцев. Последнее предложение я вычёркиваю, потому что эта история вряд ли задержалась в памяти самого Зандро, вряд ли пронеслась перед его закатившимися глазами в череде других перед смертью.

К тому времени она уже свила семейное гнездо и высидела птенца.

Шаг 5. Вторичная проработка персонажей. Здесь прописывается одностраничный рассказ, в котором история передаётся уже не от автора, а от лица его персонажей.

Слушайте, может, всё-таки пропустим Зандро? Не станем тревожить?

- Я просто захотел её. Понимаете? Изначально не могло ничего быть. У меня уже лежал билет в кармане.

Её привела моя подруга. Заявились мои друзья, и мы все вместе славно посидели. На девчонку, которая пришла с моей любимой женщиной, запали все. Она была такая, знаете, спелая. У нас такие не водились. Её кожа пахла раскалённым пляжным песком, мы когда-то ездили на юг со знакомыми музыкантами, и теперь, вблизи, я вспомнил этот запах.

Вам вообще как, слышно меня? У нас тут посторонние шумы. Всё время кто-то хлопает крыльями.

Ну так вот. Это был угарный вечер. Мне стало интересно, с кем она всё-таки уйдёт. Я болел за Женьку. Назавтра моя девушка уехала, прямо с утра, и долго полз ко мне безногий день. Женька маялся. Подтянулись вчерашние соратники по попойке.

-Ты знаешь, где она живёт? - спросил Женька. Я знал, моя девушка упоминала.

Мы поехали в общагу и забрали её.

Выпили пива в пельмешке, шлялись по городу, передавая по кругу бутылку сухого. К вечеру завалились к Женьке. Между их глазами, из зрачка в зрачок, протянулись две золотые ниточки. Я видел это свечение. И тут я затосковал, что мне некем будет согреться этой ночью в простуженном доме. Женька, мой самый душевный друг, не смог мне отказать.

Я увёз её. Дальше вы знаете.

- Я всё заранее знала. Есть ведомое, и есть неведомое. А между ними двери. Я заглянула в эту дверь. Наверное, надо было отшатнуться. Но никто не смог бы противиться обаянию Зандро. Только посмейте хоть слово сказать в моё осуждение!

- У вас осталось пять строк до конца странички. Мне отсюда видно. Это я, Женя. Почему я должен что-то говорить? Я и тогда ничего ей не сказал. Не надо было ей этого слышать. Может, она и ждала этих слов. Но я не должен был. Видите, у неё всё прекрасно? Она состоялась во всём. Плачет? Что вы! Она не умела плакать! Да, я тяну время. Ещё семьдесят символов? Боже, какая длинная строка! Хорошо, отвечу. Я эту странную девоч..

Шаг 6. Превращаем первую страницу в четвёртую. Выстраиваем логику сюжета. Принимаем стратегические решения. Видимо, в моём случае это, кого из персонажей убить первым.

Допустим, её. Нет, не получится. Она выживший свидетель. Единственный. Если мы её ликвидируем сейчас, некому будет рассказать эту историю.

А можно не убивать вообще никого?

Ведь был же у каждого шанс?

Слушайте, целой страны не стало. Было 290 млн человек, осталось 148 млн. Атлантида ушла под мутные воды истории, накрошив обломками во все стороны света на запад и восток, и юг. Только северные льды Арктики и Приполярья не стаяли с карты. И вы всё ещё о шансах для двух мало приспособленных к жизни людей!

Ну, будь по-вашему. За результат я не отвечаю.

После той ночи, нескольких коротких ночей, когда Женя уступил её другу, Зандро отбыл по распределению в свой северный город, его бойкое перо хвалили, и он без труда дорос до завотделом. Продолжил писать для души, в стол, а затем, с набиравшей обороты гласностью, открывшей шлюзы для пленников там-сямиздата, стал появляться в молодёжных, а после и толстых журналах.

Стал звездой областного литобъединения, интервью брал уже не он, а у него; жена купила ему галстук и он носил его с кожаным пиджаком.

Но продавать себя так и не научился, поэтому голодал вместе со страной, со вчерашними королями мартена, о которых так упоительно писал. Может, иногда толкал бы вещи, как в студенчестве, но ни джинсами, ни пластинками новую, обгрызенную в нервяке, как прежде его ногти, страну было не удивить.

В тесных компаниях, для своих, он вытаскивал заветные листки с особыми стихами, и тогда воспарял духом над деятельной суетой.

Прохановцы попытались его привлечь под свои знамёна воинственной русскости, но не заладилось; всё же он онтологически не умел ходить строем — ни вправо, ни влево. Сбивался с шага, ломал шеренгу.

Зато все его сыновья остались живы, выросли и пошли на металлургический завод, прежде выучившись на инженеров. Кажется, даже появились внуки (по возрасту давно пора).

Не знаю, дочитали ли вы до сих, лично я зевала, пока настукивала эти шесть абзацев на компе.

Что ни говори, он вовремя ушёл.

Теперь она и Женя. Не поверите, но он её утихомирил и они поженились. Она доучилась в своём педе, но в школу не пошла, распределение к тому времени уже отменили. Работала в многотиражке и таскала заметки в газету рок-клуба. Поначалу они с Женей частенько туда наведывались, но потом познали вкус респектабельности, чинных вечеров «семьями» с заработавшими какой-никакой капиталец коммерсантами из однокурсников, вовремя слинявших из профессии. Распробовали "всё включено" на заграничных морях, это стоило копейки. Его статусные родители что-то там продали и добавили им на квартиру, конечно, не в центре Свердловска, но вполне себе.

Из ментовки он ушёл, хотя начальство его оценило, устроился по культурной части, вначале в филармонию, а затем как-то перетёк руководить отделом в районной администрации.

У них родились дети. Конечно, другие — не её прекрасная дочь, которую она честно вылежала на трёх сохранениях в роддоме. Но тоже красивые и талантливые.

У них машина синего цвета — да, она до сих пор не разбирается в марках и не может назвать ни одну. И моцик. На моцик Женька денег не пожалел, найдя себя в скорости. Музыканта из него не вышло, пил он мало, секс угасал. А вот оторваться на трассе — вполне удобоваримая и одобряемая истеблишментом (вспомните хоть «Ночных волков», обласканных вниманием первых лиц ) попытка быть на драйве.

Дети выросли; в двери, как заблудившийся пьяный гопник, молотил кулаками климакс, причём и её, и Женькин. Она купила абонемент в тренажёрку и двадцать занятий у тренера по боксу, чтобы вздёрнуть, как кортизол утренним кофе, угасающую сексуальность. Её уже давно никто не видел ласкающей звёзды на небе, провались оно всё.

Женя ей, похоже, даже не изменял. Он был сосредоточен на благоустройстве их жизни, лишь изредка уходя в отрыв, когда в ностальгии перечитывал муви Керуака и доставал из огромного платяного шкафа байкерскую куртку и краги. Как и любая униформа, они ему очень шли.

Ей всё чаще хотелось вытолкнуть его из окна. Но он оставил в прошлом свою привычку стряхивать пепел, свесившись грудью с подоконника. Курил он теперь редко, после рюмочки Курвуазье, раскинувшись в велюровом домашнем костюме на барском кожаном кресле. Игла снимала с опять вошедшего в моду винила их любимый польский джаз. Женя всегда был эстет и любитель комфорта. Теперь к его достоинствам прибавилась эта сибаритская лень.

Не было ничего глупее, чем остаться и смотреть по телевизору «Лебединое озеро», танки на Красной площади, скандировать «Бо-рис, бо-рись!», скупать акции «Хопра», ускользать от уралмашевских, ходить на гнилые выставки Ельцин-центра, разочароваться в политике, открыть, а затем снести аккаунты в соцсетях и наконец уткнуться в собственную старость.

Когда же он поднимется из кресла и пойдёт к окну?

Шаг 7. Здесь важно описать трансформацию героев в процессе повествования, их взаимоотношения и внутренние конфликты.

Позвольте, эта история слишком коротка для трансформаций!

Ладно, Зандро. В ту осень он как раз выкукливался из разбитного ёрника, - умевшего ловко складывать самые неожиданные слова, выдёргивать на свет их, давно списанные из активного словаря утверждённой лексикой газетных передовиц и партийных собраний, - выкукливался в набатный колокол русской поэзии. Уже были сложены первые три или четыре стиха, напоённые не вином, а кровью. Но главный переход совершался в другом, маленьком провинциальном, городе, куда он тянул на надсаженной пуповине свой огромный Свердловск, а затем бескрайнюю Русскую равнину.

Женя ещё виделся с ним в поездках, Зандро стал пить больше, Женя меньше.

Она уже пила только молоко, чтобы усилить лактацию, и в следующий раз увидела Зандро лишь на фотографии в журнале, рядом с сообщением о его гибели.

После его отъезда её совсем сорвало с катушек. Они остались друг другу никем, но он пробудил в ней что-то, чего она объять умом не могла, какую-то лютую тоску и сокрушительную силу саморазрушения. Он уничтожил, раздавил мощью своего разворачивавшего тогда исполинские плечи таланта её смешные попытки писать. Стихи были её способом пережить те чувства, которые оказывались для неё непосильными. Она привыкла записывать на тетрадных листках свои впечатления от сшибок с миром. Теперь любовно выведенные слова, выпестованные созвучия казались мёртвыми детьми, синеватыми выкидышами её неразвитой души. Нет, ей не надо писать. Нужно было искать другой способ существования. Другой мостик в потайные миры. Другое убежище.

Более трезвый Женя ухватил её за локоть, но она часто вырывалась, убегала, безумствовала, а после снова просилась под крыло.

Заземлило, заякорило её только материнство. Воистину, женщина спасается чадородием!

Но это было уже после точки в той истории. В другой жизни.

И опять же — мне нечего рассказать вам про Женю. Она сама призналась, что мало интересовалась его прошлым и его будущим. Собственно, будущего никакого и не оказалось. Она даже не знает, какое кладбище дало ему последний приют.

Он дожил до Чернобыля, но уже не застал ни эстонского суверенитета, первого в череде геополитических обрушений, ни землетрясения в Нагорном Карабахе, ни попытки терракта и угона самолёта в Лондон, не увидел американского президента на нашей земле, ни первого конкурса красоты, ни первой мыльной оперы на советских телеэкранах, Бог отвел Женю от этого всего.

Но он уже и не порадовался началу вывода наших войск Афганистана, бедный, бедный Пацик, а ведь это могло примирить тебя с явью! Ты не дотянул до отпразднованного  государством тысячелетия крещения Руси, а вдруг на этой духоподъёмной волне (ты ведь никогда не был просто туловищем, Женя, машиной для секса, она оболгала тебя; будь это страшной правдой, она ни дня бы не задержалась с тобой, она любила в тебе не плоть, которую даже не смогла сейчас вспомнить, как выглядит. Именно душу, твою тонкую, нервную, как крылышко мотылька, душу она и любила. Вовсе не секс, не секс, не секс!; вдруг на этой неожиданной ноте ты бы обрёл силы жить, глотнул воздуха, расправил все альвеолы и мог бы посмотреть в уральское небо, не щуря насмешливых светлых глаз, туда - выше и выше, а не всматриваться из окна в бетонную бездну, которую ты привлёк своим взглядом и она уже не отпустила, поглотила тебя.

Что теперь говорить!

Шаг 8. Список сцен.

Их восемь.

Сцена первая. Старый дом. Она приходит в компанию и сразу понимает, кто станет её Вергилием, кто покажет ад и выведет из него. Это Женя. Не Зандро. И ни кто-либо третий.

Сцена вторая. В непротопленном доме Зандро увлекает её на топчан, обескураживает натиском ласк, ломает волю к сопротивлению. Странно, но эта мужская ласка возвращает ей прежде поруганную насилием чувственность (тут другая, старая история, и мы на ней останавливаться не будем, скажем в проброс). Она готова для Жени.

Сцена третья. Женя вступает в свои права. Они провожают Зандро. Оживлённый автомобильный мост. Первое вторжение.

Сцена четвёртая. Малосемейка в Пионерском посёлке. Не выспавшийся Женя облачается в форму и уходит на службу. Она целый день валяется в постели с книжкой. Возвращается Женя, приносит еду, отмыкает пленницу, в ранних сентябрьских сумерках они ужинают. Пробравшаяся в не зашторенное окно ночь срывает с них всю одежду.

Сцена пятая. Старый дом. Её приходят выселять. Лейтенант Ручков — лейтенант Захаров, дуэль взглядов. На самом деле нет. Женя всегда всё пытался решить миром, как-то договориться. Не зря его прозвали Пацик. По ней, так это была оскорбительная кличка. Уж она бы помахала шашкой! Оба мента (Господи, как Жене не подходит это слово!) выходят за дверь, Женя возвращается с победой. Ну как с победой — он включил всю свою университетскую дипломатию, всю договороспособность мальчика из хорошей семьи. Утряс. Разрулил. Устало и мило ей выговаривает, просит не дразнить гусей. Она в полном восторге — за неё в жизни никто не заступался, она усвоила, что даже под пытками ничего никогда нельзя рассказывать родителям, вдруг они тоже пострадают. Ты должна выплывать сама, выбираться из огня, как саламандра, невредимой. Или хотя бы живой.

Сцена шестая. Озеро Боровое, Казахстан. Она сбежала в этот поход, потому что приближались праздники и она знала, что Женя не придёт. Рядом — румянолицый здоровяк, молодой человек её приятельницы, вместе с больной сестрой-подростком. Они прогуливаются между баллюстрадами военного санатория, под смолистым водопадом фитонцидов. Ей нестерпимо хочется курить. Ещё больше ей хочется заснуть подмышкой у Жени, но она боится, что не увидит его больше и подумывает, не затеряться ли здесь, на Севере Казахстана, пусть они все поплачут.

Сцена седьмая.

Кабинет следователя. Она с закатанными по локоть рукавами. Следователь ищет дорожки, считает проколы — если их окажется больше, чем обозначено капельниц и внутривенных инъекций в цидульке из больницы, начнётся не знаю что. Похоже, следак всё-таки знает, что умысла не было, что это печальная случайность, что она едва не сгорела и не спалила памятник архитектуры в центре Свердловска, что вины за ней нет (а если есть, то по другому ведомству). Но не может отказать себе в удовольствии попугать девчонку и покуражиться. Наконец, он даёт ей что-то подписать и отпускает с миром. За дверью она обнаруживает Женю, ослепительного в отглаженной (кто ему гладил? - ревность мигом высушивает слёзы) форме с погонами, злого и уставшего.

Похлопотал. Как уже не раз бывало.

Сцена седьмая, дубль два. Она разлепляет глаза, видит маму и зажмуривается. Но мама не испаряется. Её вызвали бумагой то ли из больницы, то ли из милиции. В руках у мамы билеты на поезд. Она не может смотреть в несчастное лицо мамы. Лихорадочно собирает сумку, на дно, под барахлишко, прячет оставленные Зандро вещи — початый пузырёк с коричнево-красными таблетками мелипрамина, маленькую железную биксу на один шприц - игла всё время после отъезда Зандро покоилась в лацкане её пальто. И главную ценность — толстую тетрадку конспектов, исчерканную на свободных страницах зачатками его стихов. Все эти сокровища родители найдут, поднимут невообразимый ор и выкинут в мусоропровод.

Она будет рыдать как по убитому.

Возненавидит и начнёт искать, кто возьмёт её замуж из ненавистного дома, в котором она томится, как в тюремных застенках.

Но это тоже другая история, её нет в первой версии рассказа (СЛЕПОЕ ЗНАМЯ ДУ-РА-КОВ), поэтому вычёркиваем.

Сцена восьмая. Снова Свердловск, без малого через год. Снова Пионерский посёлок. Снова комната на шестом этаже. Она, кстати, никогда не видела там следов женщин — ни обронённой заколки, ни забытого тюбика губной помады. Ни-че-го. Но женщины точно были. Их не могло не быть. Всё-таки она понимала, что встречается не с мальчиком, не с ровесником. Для неё Женя был взрослым, опытным, сильным — мужчиной.

- Вы все были детьми. Потерянные дети, - заключила дочь, прочитав первую версию рассказа об этой троице.

Так вот, не осквернённая следами других, чужих, комната. И они двое. Здесь камера сдвигается на лампочку под потолком, убирается звук.

Шаг 9. Тут должны быть прописаны диалоги. Но она не согласилась. Она столько лет запрещала себе вспоминать эту историю, даже имена, что не может сейчас вызвать к жизни Женин голос. И боится что-нибудь переврать.

Каждый вечер с того недавнего дня, как он вырвался из застенков забвения, она просит его присниться ей и договорить недоговоренное. Но он смеётся издалека своими светлыми, цвета осеннего уральского неба, глазами и молчит. Он даже улыбался всегда, не разжимая губ, отчего их уголки съезжали немного вниз, а вокруг рта прорисовывались жёсткие вертикальные складки. Он смотрел всегда чуть исподлобья. Во внешних углах этих глаз всегда бегали шальные искорки, готовые взорваться весельем.

Только теперь она позволила себе вспомнить его. Не побоялась боли. И наконец-то готова сказать слова любви. Но он уже не услышит.

Шаг 10. А теперь вы можете садиться и писать свой роман.