Глава IX. Мыловаренный завод

Полвторого ночи, будто во сне услышала три звонка. Затем шаги в коридоре. Это к соседям за стенкой, поняла Анастасия.
- Но почему ночью? – доносился взволнованный голос Евгении Кузьминичны из-за стены.
- Днём у нас и без того работы хватает, - услышала уже просыпаясь незнакомый голос.
Сон сняло, как рукой. Не спал и Паша.
- Что это мама?
- Не знаю сынок. Могу только догадываться.
Неужели Евгения Кузьмича арестовывают, вспыхнула в голове догадка. Но ведь это не её вина, тут же, будто разрядом электричества поражённая догадкой почему-то отогнала от себя вину Анастасия. Нет. Тут нужно успокоиться. Почему это могла быть я? Мог ли сам факт похода в райисполком уже послужить поводом для ареста? Но, ведь не доносила ни на кого. Всё, что могло произойти после моего визита к Виктору Степановичу дело не её рук. Разве он способен на такое? Да и ради чего? Только чтобы выполнить своё обещание? Нет, это всего лишь совпадение, да и только.
- Только самое необходимое. Остальное там вам не понадобиться.
- То есть, как это не понадобиться? Вы забираете его на дачу показаний? Допрос?
- Ваш супруг задержан. Поступило письмо. Подробности будут сообщены позже.
- Но ведь мы ни в чём не виноваты! Евгений Кузьмич член партии с 1931 года!
- Разберёмся.
Показалось, крышку рояля открыли. Кто-то наиграл чижика-пыжика.
- Тут пусто.
- Посмотри в камине.
- Там всё в мыле.
- Не удивительно. Было бы странно если его там не было.
- Это моё личное мыло, купленное за свой счёт, - судя по шлёпаньям по полу босыми ногами, понимала Анастасия; одевался на ходу сосед.
- Вы не волнуйтесь так. Во всём разберёмся, обвинение будет предъявлено.
- Это арест, - теперь уверенно ответила сыну.
- Мы сможем забрать рояль обратно?
- Надеюсь.

Уже через неделю из подручных материалов была сооружена перегородка. Она будто бы отделяла два мира, ушедший и будущий. Евгения Кузьминична не разговаривала с Анастасией, впрочем, игнорируя и маленького Пашу. Не могла поверить в то, что так легко пришла к своему мнению её соседка. Но вскоре поняла; из-за жилплощади советский человек способен не только на донос. Видимо Евгения Кузьминична судила по себе. Ведь не даром она угрожала ей прежде НКВД.
- Я обязана заявить вам о своей невиновности в произошедшем, - решилась заговорить первой Анастасия. Теперь, когда уже было наверняка известно, виной ареста послужили недостачи на мыловаренном заводе, хотела оправдаться перед соседкой.
- Я тебя ненавижу, - прошипела Евгения Кузьминична, схватив с огня своего керогаза недоваренную картошку. Не сливая кипяток в раковину расплёскивая понесла к себе в комнату.

Так и не наладились отношения у Анастасии с Евгенией Кузьминичной. А через год та выехала из квартиры, покинув город. Видимо поехала к мужу на север, или в Сибирь, где тот отбывал срок.
Теперь Анастасия училась не обращать внимание на многое из того, что прежде так огорчало её. Да и стало легче дышать. Приходя с работы не возникало желания по скорее сделав все дела, спрятаться с головой под одеялом, провалившись от усталости в сон. Вновь видела смысл в том, что приносила пользу на работе. Пусть и не всегда делая то, что хотелось, но, тем ни менее увеличенное домашнее пространство давало больше места для мыслей, которые давно теснились в её голове. Да и такой родной рояль снова принадлежал ей, являясь памятью о утерянном, но сохранившемся в нём. Словно музыка в нотной тетради, мелодии прошлого в недрах инструмента таили в себе иную жизнь, которая грела воспоминаниями о ней её сердце.
После этой, пусть и маленькой победы, поняла для себя; когда человек чувствует больше свободы, не боится тюрьмы и творить может лучше раба, подверженного прессингу тоталитаризма.
 Опасалась своей истинной профессии архитектора из-за наличия в ней возможности принимать решения самостоятельно. Получала копейки, хватало на то, чтоб заплатив за полторы комнаты в коммуналке, купить продукты. Но помнила; когда-то у неё была другая, приносящая удовольствие работа. Не попробовала найти себе в городе вакансию архитектора, хоть и знала: как никогда требуются специалисты. Не могла ещё и отойти от потери Александра. Ассоциировалась её профессия с любимым мужем
Загнанные в свои маленькие комнаты люди живут сиюминутными желаниями, готовы на всё ради достижения цели. Но, какие они, эти задачи, что ставят себе? Никчемны, пусты и единоличны. Люди в свободных Европейских странах, видят, а соответственно и могут большее чем те, кто под пятой угнетателя. Это закон раба. Не способен думать из-за постоянного гнёта своего господина. Он не прислушивается, что ещё более страшно не видит свободы окружающего мира, ибо тот пугает его, грозя избавить от такого сладкого ощущения раба, что нравится, к которому так привык, без него и жить-то не может. И, тогда начинается самая настоящая ломка, как у наркомана.
Тоталитаризм – это наркомания, которой так не хватает человечеству, ибо создано прежде всего для того, чтоб зависеть от наркотиков. И, самый главный из них – желание угодить своему господину. Так уж заведено на земле, повелось из глубины веков, предписано свыше.
Незаметная, не материальная стена выросла за это время между прошлым и настоящим. Словно перегородка в комнате, разделяла два мира. И, тот, что был прежде, намеренно забывался ею.
Первое время не понимала, не замечала происходящего. Выучив свои обязанности на заводе, тупо исполняла их. Но видела постоянный надзор над собой. Косые взгляды, грубые замечания поставленной к ней наставником Каргопольской девушки переселенки. Будто бы и не собиралась помогать грубо, пронзительными словами стараясь обидеть при всех поддевала её неумелость. 
Работа фасовщицы сама по себе была не сложной, но требовала собранности и внимания. Каргопольке Любке, было не на много меньше лет чем Анастасии. Явно одинокая, не заимевшая ни мужа, ни даже ребёнка. Будучи ленивой и невнимательной хорошо различала все эти качества в других. Таким образом маскируя отводила внимание от себя окружающих женщин. Хоть и были многие её подругами, но строго следили за тем, чтобы никто не смел уменьшать выработку по сравнению с ними.

- Плотнее пхай! Не зевай! Шпиёнка финская! – на мгновение вернула в реальность Анастасию Любка, стоявшая на конвейере перед ней.
- Вот так! Вот так! – показывала, укладывая куски грубого хозяйственного мыла в коробку, стоя рядом с ней на конвейере.
Топорщились своими неровными краями тем самым не помещаясь в положенном количестве в упаковке, и слабые руки Анастасии не всегда могли запихнуть их туда. Тогда выбирала на конвейерной ленте те, что поменьше и аккуратнее, за что уже несла ответственность не только перед Любкой, но и перед остальными фасовщицами.
- Ишь ты! Выбирает ящо! – огрызалась та, что стояла за Анастасией.
Несмотря на творящийся вокруг неё хаос вновь налаживающегося производства постепенно начинала понимать его структуру. Но самое страшное, прежде всего ставшее ясным ей было то, что не видела знаний и среди руководства. Бригадир, тупая деревенская баба, с лицом, лишённым эмоций, малым словарным запасом и большими кулаками, начальник цеха, одутловатый мужчина лет пятидесяти, напоминающий разжиревшего сома, потревоженного на дне, с маленькими круглыми серыми глазками и толстыми губами, не оставляли надеж на то, что поставлены на свои места из-за наличия определённого опыта. Один лишь новый, сменивший Евгения Кузьмича директор, которого несмотря на то, что после госпиталя ходил с палочкой, в военной форме, но без погон все боялись, внушал ей некую надежду на адекватность. Хорошо знала, как обманчив внешний вид. Наличие костюма и шляпы у горожан имеющиеся у предыдущего директора теперь внушали ей недоверие.
Думала спрятаться от враждебности окружающего мира. После многочисленных проверок и расспросов в отделе кадров первое время решила для себя, приняла правильное решение и все перспективы с должностями подразумевающими большую ответственность для неё закрыты. Интуитивно пряталась от собственных знаний понимая – влекут за собой большие проблемы. Поэтому-то, как теперь понимала и скрылась на заводе.
Не могла она тогда в Кякисалми, принимая решение остаться представить себе, настолько иное по своему составу и мировоззрению общество встретит в своём, полностью изменившимся городе. И даже пройдя через ряд сложнейших проверок, подвергаясь страху быть вывезенной в Сибирь, или вообще репрессированной, как заведомо опасный советскому обществу элемент не до конца ещё осознавала все тонкости нового, просветлённого человека. Жалела всех этих уставших от войны, оголодавших, добровольно избравших для себя тяготы людей.
Но теперь всё чаще приходила к выводу; глупость подлость и трусость – основные признаки продвижения в карьере при сталинской власти. И пусть ни о каком профессиональном росте не думала, начинала понимать; только с этими признаками можно прожить долгую и успешную жизнь умерев в своей постели, что предвидела в отношении, например, Молотова. Находясь внутри СССР по-иному видела прежние его заявления в отношении Финляндии, казавшиеся ей ранее смешными. Если же хоть один из вышеперечисленных признаков отсутствовал, или оказывался недоразвит в советском человеке – тот подвергался риску быть уничтоженным. Наличие же ещё и бесстрашия в сочетании с трусостью и слабоумием давало потрясающий эффект, равный по своей яркости лишь принятию снотворного вместе со слабительным.
На примере свято верящих вождю вассалов хорошо понимала; глупость это одна из трёх составляющих которую можно симулировать. Но, в итоге прирастает навечно. Невозможно долгое время изображать из себя идиота не став им в итоге. Трусами и подлецами легко управлять. Но неужели это управление максимально неэффективно и может продлиться недолгое время? В ней зарождалась надежда на то, что такая империя рухнет за несколько лет в отличие скажем от древнего Рима якобы просуществовавшего тысячелетие. Ускорить этот процесс могла только война. Крупная и разрушительная. Но та подходила к концу. Части вермахта гнали на всех фронтах. И это не то чтобы пугало Анастасию, скорее привносило полное непонимание в её довольно-таки быстро формировавшемся осознании действительности, в которую погружена была добровольно.
Неужели нет никакой надежды на то, что та самая Россия, сформированная в её сознание отцовскими рассказами, книгами, славной историей, так и не поднимется с колен, став вновь не просто непобедимой, но и великой для остального мира державой?
Но нужно ли это тем, кто со стороны наблюдая за победами РККА не понимает всей той глубины, что видна была ей изнутри? Не могла, да и не с кем ей было теперь поделиться своими знаниями, давшимися так дорого, ценою свободы. Ещё полгода назад не понимала этого, поверив в исполнение Божественной предначертанности России. Теперь же знала – она в наполненном атеистами городе.
Архитектура хоть и напоминала ей об утерянном, как посчитала навсегда прошлом, всё больше приходила к выводу; стоит вернуться в тот сказочный мир творчества к которому готовила себя прежде. С каждым днём невольно задумывалась о том.

- В КИМ вступать собираешься подруга? – уж в который раз приставала к ней Любка по дороге домой. Первые пару кварталов их пути совпадали. И каждый раз старалась улизнуть от этого всё чаще повторяющегося вопроса. Не только не желала становиться членом неведомой ей организации, но и боялась этого. Теперь же, когда понимала - Любка не слезет, уже готова была уступить. Несмотря на свой возраст всё же видимо предстояло ей побывать в комсомоле.
- А надо?
- Что!?
- Не готова я ещё.
- Уж скоро двадцать восемь, а она всё не готова. Ишь какая! Пиши заявление и вступай. На собрании рассмотрим.
- Куда мне до интернационала? Морально не подкована я совсем.
- Подкована, не подкована, другого пути нет.
И в этот раз оторвалась от Любки, свернув на долгожданном перекрёстке налево, в сторону своей улицы.
Может в России и нет никого, кто мог бы что-то созидать? Впрочем, кто же тогда спроектировал машины, военную технику, корабли наконец? Но почему же в отличие от маленькой Финляндии не видит она в лицах искорки мысли и радости. Одна только злоба и ненависть. Может это всё кажется и распространяется только в отношении её, как к инородному телу в этой настолько великой стране, что не в состоянии принять в себя даже такую мелкую частицу, как она?
Почему завод постоянно простаивает из-за граничащих с абсурдом проблем? Недопоставки, отсутствие тары, нет упаковочной бумаги. Но несмотря на это пронизывающий всех со своего портрета над входной в цех дверью хитрый, будто сканирующий каждого взгляд вождя. Теперь он казался ей иным, не таким, как виделся со страниц Финских газет. В отличие от благоговейного страха остальных, вселял в неё ужас. Может он следит за тем, чтобы всё было доведено до абсурда, до предела, чтобы каждый человек ощущал некое исступление от своей непригодности не в состоянии хоть как-то повлиять на общий процесс, как бы ни лез из шкуры вон?
И если ты не дай Бог человек думающий, мыслящий, обязан быть постоянно унижен, подвергаться несправедливому угнетению, выполнять порою не просто чужую работу, а ту, что прежде никогда не делал, не в силах справиться с ней и от того ещё больше ощущая свою ничтожность.
Кто же способен чувствовать здесь себя хорошо? Неужели лишь только те, кто вправе определять дальнейшие судьбы профессионалов, неизвестно каким образом умудрившихся не только получить знания, но и приобрести опыт. Понимала теперь, Савелий Игнатьевич, вершитель её судьбы всего лишь счастливая случайность на пути. И только благодаря победам на фронтах непроворотливые шестерёнки плохо пригнанного, но с годами притёршегося механизма смогли не задеть её своими скудно смазанными зубьями. Неужели была настолько сломлена и подавлена многочисленными проверками, что добровольно решилась спрятаться среди окружающих её новоиспечённых Выборгцев так и не рискнув попробовать остаться человеком?
Что это? Трусость? Страх? Или попытка спрятаться от себя самой?
И пусть здесь, как она теперь не просто понимала, но и ощутила всем своим восприятием окружающего мира творится разрушение, то, когда-то всё же наступит созидание и городские руины опять превратятся в полные людей дома. Но пока, когда вокруг одно лишь хамство, перекидывание проблем на плечи других, лицемерие и ложь она должна решиться на шаг. Находясь на заводе, среди людей не её уровня является врагом не только для них, но и для этого усастого идола, хитрость взгляда которого касается прежде всего именно её. Да-да. Она теперь очень хорошо понимает это. Опасна для своего окружения и, чтобы остаться живой ей требуется бежать отсюда туда, где будет легче спрятаться за спинами подобных ей людей думающих. И пусть они и молчат о многом, глаза их говорят.
Оставшись теми же, теперь отсчитывают иное время часы на часовой башне. Время глупости. Внешне остались такими же, да и сам механизм не изменён, лишь пребывает без надлежащего обслуживания. Но сами минуты и часы уже не те. Не подвластны другим своим сёстрам и братьям, что крутят стрелки в остальном мире.
Нет она не может больше, да и не создана для того, чтобы находясь, где-то в глубине смрада ада подвалов, среди рабов выполнять, или даже скорее создавать видимость выполнения чёрной работы ради хлеба насущного. От этого теряет последнюю надежду на умение созидать, упаковывая сваренное мыло для того немытого скота, что так и норовит нагадить сверху на тех, кто не имеет в себе желания встать с колен. Те, что вокруг неё не способны на это, не имея возможности. Но у неё они есть. И сейчас, как никогда прежде готова воспользоваться ими.
И сегодня, случайно лишь для того, чтобы размять спину подняв голову на портрет усастого мужчины, не испугалась, как прежде его заставляющего стыть кровь в венах хитрого взгляда. Скорее увидела в нём некую надежду, пропустив весь холод и ужас его хитрости сквозь себя. Таким образом коснулся сегодня всех остальных, но только не её, так, как была иной. И сейчас впервые призналась себе в этом. Нет он мог не только карать, но и помогал тем, кто верил в его силу. И пусть он враг для неё, покажет на что способна.
Но оставался страх, что так недавно был ей совершенно не знаком, постепенно вселяясь в её душу. И всё это началось с внезапной смерти Александра. Не верила, что такое возможно. Думала вскоре война кончится и всё вернётся на свои места. А смерть была, где-то далеко, в другом мире. И даже та первая бомбардировка в Хельсинки не так сильно изменила её, ибо была счастлива, ощущала самое начало своего жизненного пути и никоим образом не могла впустить в себя мысли о том, что вскоре всё закончится.
Страх.
Он всё больше завладевал ею. Казалось тогда, потеряв мать и отца спрячется от всё берущего её силы страха, убежав из прошлой жизни, забыв о ней, спрятавшись в будущем, о котором знала только понаслышке. И вот, оставшись одна с маленьким сыном легко решилась на этот шаг. Но как же коварна поступила с ней судьба, обманув её надежды!
И сейчас, когда страх поселился в её душе, заставив спрятаться на этом заводе среди пустых и никчёмных людей, кажущихся со стороны всего лишь оболочками, лишёнными стержня, коим является смелость и ум она должна победить его.
Страх перед завтрашним днём, перед доносом, начальником, наставником. Если она не сможет преодолеть его, то не останется человеком. Страх убивает мысль. Но может всё же она сумеет спастись, сохранив в себе способность мыслить, спрятавшись среди равных, приобретя вновь профессию, которой училась в прошлой жизни?
Завтра же пойду в отдел кадров открытого недавно проектного института, что знала, есть в городе. По слухам, доходившим до неё, располагала информацией, там требуются сотрудники.
Теперь, не вступив в ряды КИМ, была готова возвращаться в так и не ставшее для неё забытым прошлое.