Холод. Окончание

9.
На пятачке перед зданием вокзала в трёх больших чугунных чанах, облепленных на несколько метров вокруг людьми, жарко пылал огонь. И я, пробравшись как можно ближе к одному из них, уселся на рюкзак, предварительно достав то, что оставалось у меня из провизии.
Рядом со мной на солдатском вещмешке сидел худосочный, обритый наголо парень в гражданской одежде с испуганным взглядом, который придавали ему высоко поднятые, будто в немом изумлении брови.
Он жадно косил глаза на мой хлеб с салом, непроизвольно делая глотательные движения и я вспомнив Лёху Полкуска, машинально протянул ему половину. От него я узнал, что Южный ожидается уже совсем скоро, что он от кого-то слышал, что мест на всех «всё одно не хватит», что многие едут по спецброни и им отдают уже проданные места.
- И тогда такое начинается… - он отправил в рот крошки хлеба, махнул рукой, не договорив до конца, а взгляд его снова стал испуганно-настороженным.
На мой вопрос к кому он едет на Юг, Борис (так представился мой собеседник), уклончиво ответил, что уезжает по политическим соображениям, после чего как-то потерял интерес к разговору и замолчал, глядя воспалёнными, блестящими глазами на огонь, которые без всяких слов говорили, что не спал он, по меньшей мере, несколько дней.
Я сидел, обхватив колени руками, и положив на них голову. Трепещущее то в одну, то в другую сторону под порывами ветра неверное пламя, давало слабое, неустойчивое, но всё-таки тепло. В голове моей больше не было никаких мыслей, я подумал, что смертельно устал вечно переживать, бояться и ждать чего-то плохого. И закрыв глаза, я словно провалился куда-то.
Я слышал мамин смех и улыбался ей, я видел, как отец протягивает мне руку и говорит что-то ободряющее и я даже вспомнил эту картинку, этот привет из раннего детства, когда мы ходили с ним в зоопарк, и я испугался тигра, который в каком-то злобном, безысходном остервенении ходил по клетке, время от времени оглашая окрестность тоскливо-яростным рыком. А ещё там были Санёк и Женя, я слышал, я даже видел их мельком, но никак почему-то не мог догнать. Жека всё так же махал рукой, всё больше удаляясь, а Санёк кричал что-то, но какой-то нарастающий с каждой секундой шум мешал мне как следует его расслышать, и я хотел подойти ближе, но ужасная тяжесть придавила меня к месту так, что я не мог пошевелиться.
Затем что-то страшное и тяжёлое обрушилось прямо на меня, я открыл глаза и вскочил на ноги, не сразу понимая, что случилось и где я нахожусь. Лишь несколько мгновений спустя я увидел огромный, огнедышащий поезд.
Он был совсем рядом и напоминал живого гигантского змея, только из железа. Он хрипел, дышал, сердито пыхтел и подрагивал нескончаемо длинным телом, как будто досадовал на остановку и всем своим видом, всеми звуками и запахами подгонял: быстрее, быстрее, пора в путь. И люди бежали к вагонам, как будто не только чувствовали, что мешкать нельзя, но слышали его зов, неслись, не помня себя, не видя ничего вокруг.
Удивительно, как меня, так не вовремя уснувшего вообще не затоптали. Я потирал ушибленный чьим-то чемоданом затылок и шёл, повинуясь давлению толпы. Люди двигались неумолимой плотной массой, напирали, толкали и всё время что-то кричали.
То, что я видел сейчас, напоминало старую, военную хронику. Женщина с растрепанными, седыми волосами всё звала какого-то Колю, пытаясь вырваться из плотного кольца человеческих тел. Кого-то ушибли или придавили, и человек кричал срывающимся, хрипящим голосом и продолжалось это бесконечно долго.
А прямо возле меня завязалась потасовка между двумя мужиками. Каким-то образом им удавалось в этой толчее размахиваться и наносить друг другу удары даже ногами. И всё это, если не считать сопения и неопределённых, коротких звуков, издаваемых ими при ударах, происходило молча, и было от того особенно жутко.
Людской поток прибил меня в чью-то мощную спину, и я уткнулся лицом в дурно пахнущую фуфайку. Всё, чего я мог добиться, это повернуть голову в сторону. Кто-то изо всех сил врезался мне чем-то твёрдым в позвоночник, но пытаясь сдвинуться, я добился лишь того, что какая-то старуха громко обругала меня, поскольку слева и справа, также как спереди и сзади тоже шли люди. Неспешным, муравьиным шагом, но всё-таки двигались. Я не видел, куда меня несёт это течение, и поскольку не мог ему сопротивляться, перестал напрасно тратить силы на это.
И даже успел пожалеть о том, что меня не видит сейчас Женька, который предлагал мне по прибытии поезда, прогуляться по перрону и выбрать вагон с женщиной-проводником. Пусть попробовал бы это сделать сейчас. А лично я буду рад, если мне удастся добраться хоть до какого-нибудь вагона с целыми рёбрами.
У самого поезда стало совсем туго: задние всё так же напирали, но тем, кто подошёл к составу уже некуда было деваться. Визг, мат, крик, даже вой - раздавались со всех сторон.
Только сейчас я понял, что оказался в цейтноте этого странного движения, по той причине, что расположился как раз напротив входа в вагон. Мне даже бежать куда-то не требовалось, путь движения людей к поезду как раз лежал через меня.
Я уже видел железные ступеньки, гостеприимно распахнутые двери и румяного, улыбающегося проводника. И хотя это был молодой мужчина, а не женщина, обременённая детьми и внуками, - мне он сразу понравился.
Он стоял возле входа в вагон, в лихо заломленной набекрень шапке-ушанке и светлом, овчинном полушубке. Работал этот человек так ловко, быстро и уверенно, что любо-дорого было смотреть.
Усатый, белозубый и отзывчивый, он успевал сказать что-то успокаивающее каждому из взбудораженных пассажиров, - а таких было большинство, - спокойно и почти весело сдерживать натиск толпы и подробно отвечать на бесконечные, уточняющие вопросы.
Этот человек в мгновение ока оценивал проездные документы, перенаправляя к багажному отсеку людей с большим грузом, помогая на подножке женщинам и детям, и всё это делал за какие-то считанные минуты, что поезд стоял на станции Разъезжей.
Его вид внушал доверие и надежду, хотя в голове был полный сумбур и я, двенадцатилетний пацан, стремящийся в этот поезд без билета и сопровождения взрослых, совершенно не представлял, что скажу ему, когда очередь дойдёт до меня.
Все прочие предварительные заготовки напрочь выскочили у меня из головы, а придумывать что-то сейчас, не было уже ни времени, ни возможности. Поэтому, когда я оказался вдруг перед входом в вагон, то не смог вымолвить ни слова.
- Ты с кем, парень? - спросил меня проводник. Но даже если бы я знал, что ответить, то просто не успел бы: движущаяся человеческая масса всё больше оттесняла меня от входа.
Когда в какой-то момент, я решил, что меня точно сейчас расплющит о ледяной, железный бок поезда, выкрашенного в тёмно-зелёный цвет, проводник вдруг сам помог мне.
- Полегче напирай там, сзади, - зычным голосом крикнул он, - парнишку вон, совсем раздавили… И добавил с какой-то весёлой злостью:
- Не боись, места всем хватит...
Он протянул мне руку и помог влезть на верхнюю ступеньку.
- На налегай, мамаша, обожди, - обратился он к какой-то женщине, которая всунув ему билет в руку, схватилась за поручень, - ну гляди, малой, видишь своих-то? - спросил он у меня.
- Серёга! - услышал я, и увидел как сквозь толпу к нам пробирается Борис. - Вот ты где, а там мать тебя обыскалась… Позвольте пройти, - тяжело переводя дыхание, обратился он к кондуктору, - а то оттиснут сейчас, вовсе не попадём, я брат его, родители вещи сдают.
Тот кивнул и велел нам ждать в тамбуре.
Вот так я и оказался в Южном поезде. Но осматриваться или рассуждать об этом не приходилось, поскольку тамбур был набит людьми до отказа и единственная возможность не задохнуться в давке, это не сопротивляться движению, не тормозить его, а плыть, что называется по течению, которое и вынесло меня плавно в плацкартный вагон.
Оглянувшись, когда Борис окликнул меня, я едва не упал от натиска идущих за мной почти вплотную людей. Для того чтобы удержаться, я машинально схватился за какую-то ручку, дверь уехала влево и меня буквально вдавило внутрь.
Не помня себя, я задвинул дверь, шумно выдохнул и быстро осмотрелся. Людей в комнатке не было. Маленький столик у грязного, наглухо заколоченного окна, два спальных места, две верхние багажные полки, занятые до самого потолка стопками чёрных одеял и синяя форма кондуктора на двери.
Конечно же, это было купе проводников.
Помню, я даже успел подумать, почему форма висит здесь, а не надета на нём, как полагается.
Всё-таки о странных вещах иногда думает человек в сложной или необычной ситуации. Хотя в последнее время мне иногда приходит в голову, что подобные мысли только на первый взгляд не имеют никакого отношения к происходящему. И самое нелепое, дикое и невозможное, случается гораздо чаще, чем можно это предположить исходя из логики событий.
Я чувствовал себя неуютно и каждую секунду ожидал, как открывается дверь и меня, как обнаглевшего зайца, что улёгся в самом центре хозяйского огорода с капустным листом в зубах, вышвыривают обратно на перрон. Или сдают властям. Здесь, кстати, ещё нужно подумать, какой вариант хуже.
Я жадно прислушивался. За гулом человеческих голосов, свистков, окриков, шипения пара, слива воды, бешеного стука моего сердца и ещё доброго десятка самых разнообразных звуков, трудно было разобрать что-то конкретное, особенно когда не знаешь, что именно собираешься расслышать: сигнала к отправлению? шаги проводника? слабое, чуть различимое перестукивание колёс?
В узенькую щёлку двери я мог видеть то чью-то руку с короткими, красными пальцами, то грубый ботинок на толстой подошве, то полосатую сумку, то на мгновение возникший острый, женский профиль.
Знакомо вам ощущение, когда секунды больше напоминают часы, тянущиеся бесконечно долго? Вся посадка в поезд едва ли заняла больше десяти минут, мне же они показались вечностью.
Я решил, что как только хотя бы немного схлынет толпа, я сразу выйду из служебного помещения и буду стоять, как и велено, в тамбуре. Боже мой, да я согласен ехать до самого Юга стоя на этой грязной и холодной, тамбурной площадке, только бы мне позволили это сделать.
Людской поток не уменьшался. Да куда они все идут? - думал я, - Ну не резиновый ведь этот вагон, в самом деле? И в эту минуту мне стало по-настоящему страшно.
Да с чего вдруг кто-то станет делать для меня исключение? Вон сколько людей уже. И количество их наверняка будет увеличиваться с каждой последующей станцией! И только беглых школяров им здесь не хватало.
С бешено колотящимся сердцем, я снова прильнул к щели. Мне показалось, что людей стало всё-таки меньше и поэтому я, немного приоткрыл дверь, чтобы прошмыгнуть в тамбур, и была не была, там видно будет. Только бы поезд тронулся уже скорее. Но в этот момент, справа от двери, за которой я стоял, раздался голос проводника, объясняющего кому-то, что поезд отправится не раньше, чем завершится контрольная проверка документов.
По крайней мере, я так расслышал. Он что-то добавил про какие-то списки выезжающих, но я уже вжался в стену лихорадочно соображая, что же мне делать.
Это капкан, это ловушка, в которую я сам себя загнал! Сейчас он откроет дверь и сразу же всё поймёт! И передаст чернопогонникам из транспортной полиции, а может просто возьмёт да и выкинет из поезда пинком под зад, чтобы не возиться со всякой шпаной, потому как много чести…
Все разумные доводы вылетели из моей головы: я заглянул под столик, затем машинально откинул крышку нижней полки у одной стены и замер на долю секунды, не понимая, что, собственно, вижу, пока до меня не дошло, что это сваленные в кучу автоматы.
После этого, я кинулся к противоположной полке, заглянул в багажное отделение и о, счастье! Я увидел лишь две небольшие коробки, рядом с которыми было достаточно места, чтобы я мог лечь там, свернувшись клубком.
А, будь, что будет! Я ни о чём больше не размышляя, юркнул вниз, кое-как разместился и опустил крышку. Она хлопнула громче, чем я ожидал и в ту же секунду в комнату кто-то быстро вошёл.
Я затаил дыхание и молил бога, чтобы меня не обнаружили хотя бы до отправления поезда. Потом, можно будет что-нибудь придумать, - старался убедить себя я. Например, в крайнем случае, можно предложить проводнику дедушкины часы и мамино золотое колечко. Конечно, не бог весть что, но другого выхода не было.
Лежать в искривлённой позе зародыша было очень неудобно, и я это довольно скоро почувствовал. Особенно страдала шея, которую пришлось вывернуть в самой немыслимой позе и удерживать голову на весу. Ступни упирались в коробки, а колени в самый подбородок. Левая рука была неловко подвёрнута книзу, к тому же уже затекала, и поправить положение не было никакой возможности.
Ничего, ничего, - увещевал я сам себя, - люди ради достижения цели ещё и не на такое способны, а тут, подумаешь, лежать ему видите ли неудобно…
Я прислушался, в купе проводников было тихо, похоже, никого нет, я осторожно приподнял крышку - так и есть, пусто.
Я сдвинул коробки до упора и судорожно выдохнул. Теперь будет немного больше места. В моём укрытии неудобство позы - ещё полбеды, гораздо хуже то, что в нём недостаточно воздуха. Если дело затянется, и проводник, например, ляжет спать, да ещё на эту полку - пиши пропало.
Но об этом лучше не думать, мало ли что может случиться до того времени. И я пообещал себе приоткрывать крышку при каждом удобном случае. Ладно, - прошептал я, - скоро поезд пойдёт, я дождусь подходящего момента, и выберусь отсюда.
За дверью шум голосов и шагов постепенно утих, превратившись в более-менее равномерный, монотонный гул, нарушаемый только заунывным и каким-то безутешно-нескончаемым плачем ребёнка где-то неподалёку.
Я даже не сразу заметил, как поезд тронулся. Это было так плавно и мягко, что вначале мне вообще показалось, что это я сам качнулся от лёгкого головокружения. Но нет, это был поезд! Он ехал, он двигался навстречу Югу и с каждой последующей минутой его колеса переговаривались друг с другом всё веселее.
И хотя моё положение по-прежнему было крайне неопределённым, и я всё ещё торчал в самой изуверской позе, какую только можно себе вообразить в багажном отделении, как какой-нибудь рюкзак, настроение моё было отличным. Да что там, я был почти счастлив!
Правда, совсем недолго, - рюкзак! - острым, слепящим метеором пронеслась эта мысль в моей голове. Я забыл свой рюкзак у самой полки!! Ну конечно! Ведь здесь его нет, я автоматически скинул его, когда вздумал забраться сюда и так торопился поскорее захлопнуть за собой крышку, что совершенно забыл про свой рюкзак. Я зажмурил глаза и сжал кулаки. Если бы у меня сейчас была возможность, я бы с удовольствием стукнул себя чем-нибудь крепким по голове.
Чёртов осёл, недоумок, раззява - я ругал себя самыми последними словами, - как, ну как можно быть таким идиотом!
Я чувствовал себя так, как будто захлопнул за собой не просто крышку спального места, а крышку гроба, поскольку после такой оплошности можно считать, что я сам себя выдал и с головой, и со всеми прочими потрохами.
С таким же успехом можно было выскочить, как чёрт из табакерки и сплясать гопака на глазах изумлённого кондуктора и прочих свидетелей. Или повесить плакат прямо здесь на стене: «Внимание! В правом багажном отделении вас с нетерпением ожидает сюрприз!»
Стоп! А может он не заметил?! Или подумал, что кто-то из пассажиров положил сюда рюкзак временно, чтобы не заставили сдавать в багажный вагон, как это делают сейчас с целью экономии места?
Да и вообще, раз меня до сих пор не обнаружили, значит ничего страшного не произошло. Пока. Но при первой же возможности, рюкзак нужно будет втащить сюда.
Поезд шёл на огромной скорости, мерно покачиваясь и круто кренясь на поворотах, и я завидовал тем, кто может сейчас сидеть и смотреть в окно, и видеть те места, мимо которых мчался состав.
Пару раз я осторожно приоткрывал крышку своей темницы и жадно дышал, но рюкзака своего, насколько мог позволить обзор помещения, доступный из узкой щели, нигде не видел. Делать же более смелые вылазки, я пока опасался, из-за свиста и шума поезда, человеческих шагов и голосов, можно было вовремя не услышать, как отворяется дверь.
За то время, что я сидел там, проводник входил и выходил из своего купе неоднократно. В очередной раз он вернулся с двумя или тремя спутниками, и они долго о чём-то беседовали вполголоса, одновременно выпивая и закусывая, как я понял по звону посуды и по сильному, вкусному запаху чего-то копчёного, который я уловил даже в своём укрытии.
Расслышать мне ничего не удалось, да я и не сильно к этому стремился. В этом было для меня что-то уж совсем недостойное. Мало того, что тайно забрался в чужое, служебное помещение, еду зайцем, так ещё и подслушивать?!
Я даже наоборот, старался отвлечься и намеренно думал о своём, но отдельные слова и даже фразы иногда были довольно хорошо слышны.
«…начало операции», - долетело до меня, например, «… и до шести сообщить о выполнении», «… работёнкой бог нынче не обидел»… И что-то ещё, чего я совсем не понял. Какие-то сроки, цифры, фамилии.
Я так и не дождался, когда они окончат разговор и закрыл глаза, стараясь не делать глубоких вдохов, так как воздуха было мало, а новый поступал настолько микроскопическими порциями, что его катастрофически не хватало.
В остальном, я чувствовал себя нормально. Мне даже пришло в голову, что душно не от того, что я сижу в тесном и тёмном ящике для багажа, а потому, что с каждой минутой я всё ближе к Югу.
Не знаю точно, но мне кажется, я даже улыбался. До тех пор, пока резко не отворилась дверь, и не раздалось сразу несколько голосов.
На лбу у меня выступила испарина, и я почувствовал, как бешено заметалось в груди испуганное, точно пойманное в силки сердце. Мне кажется его стук был слышен и снаружи.
Так иногда бывает. Ещё ничего не случилось, всё тихо и спокойно, и точно так же, как совсем недавно, но нет… Что-то неуловимо изменилось, и ты ощущаешь это по судорожной пульсации жилки на шее, по гнетущей тревожности, которая внезапно, без всяких видимых причин вдруг охватывает тебя, по мрачному, отрывистому диалогу вполголоса от которого холодеют ноги и душа обрывается вниз, хотя ты и не слышишь почти ничего.
Ты предчувствуешь, предвосхищаешь, ты знаешь, что вот-вот произойдёт, а может даже уже произошло и только тебе выдаётся с небольшой задержкой что-то настолько страшное и неотвратимое, что ни избежать, ни осознать его нет никакой возможности… Но вот сейчас… Уже скоро… Каким же наивным глупцом кажусь я самому себе теперь, когда воображал, что самое ужасное в моём положении - это быть обнаруженным!
Я услышал, как с глухим стуком была откинута крышка противоположной от меня полки, донеслось железное клацанье, и быстрый, удаляющийся топот нескольких пар ног. Почти в ту же секунду раздалась короткая автоматная очередь, затем вторая, третья... А следом за нею истошный женский визг… Ему вторили мужские и детские голоса, плач, одновременно с ними - то с одной стороны, то с другой, доносились грубые мужские окрики. И снова автомат, но теперь с другой стороны.
Сначала я подумал - что-то произошло на дороге, какая-то авария вероятно, или быть может, возникла необходимость задержать прямо в вагоне опасных преступников. Крепко зажмурившись, я выдвигал всё новые и новые версии того, чем вызваны стрельба и эти крики.
Я защищался от кошмарной правды, загораживался от неё всеми силами, не допускал в сознание, давил ещё в зародыше. Я делал это инстинктивно, для того, чтобы она не раздавила меня. Но она проникала, просачивалась против моей воли, и я ничего не мог с этим сделать. Меня как будто парализовало от неожиданности и страха.
Я вспомнил, как увидел оружие в противоположном багажном отсеке и то, как не сразу даже понял, что же это навалено тёмной, кряжистой массой, хотя не раз держал его в руках. Но тогда, в первую секунду мне представилось, что это разобранный механизм какой-то адской машины.
Затем, сами собой в голове всплыли те фразы из разговора, что долетали до меня совсем недавно. Простодушный осёл! Я ещё считал недостойным слушать, что они говорят…
Между тем крики и стрельба стихли, и только в отдалении, где-то в других вагонах, будто соревнуясь в приглушённой отрешённости с монотонным перестуком колёс, слышались кое-где одиночные выстрелы и громко кричали дети, которых куда-то заставляли идти.
Сколько времени прошло? Пять минут? Полчаса? Я не имел об этом ни малейшего понятия. Я даже не мог отличить реальность от иллюзии, мне стоило бы большого труда сказать, я всё ещё слышу реальные, леденящие кровь крики, топот ног, звук падающих тел, автоматную очередь? Или это лишь отголоски, с силой бьющие по барабанным перепонкам, разрывающие мозг, кошмарное эхо того, что случилось только что?
Хотя не всё ли равно теперь? Плохо отдавая себе отчёт в том, что делаю, я откинул крышку своей тюрьмы, уже нисколько не заботясь о том, чтобы делать это максимально осторожно. Пусть… Какая теперь разница!?
В купе никого не было, с трудом размяв затёкшие руки, ноги, шею, я увидел на крюке двери свой рюкзак. Уж там я никак не мог его оставить, значит он всё-таки заметил…
Надев его, и застегнув до самого подбородка куртку, словно это каким-то образом могло защитить меня, я трижды глубоко вдохнул и открыл дверь купе.
Первое что бросилось мне в глаза, когда я шагнул в коридор - это остановившийся взгляд доверчиво распахнутых, бледно-голубых глаз Бориса, моего недавнего, случайного знакомого и товарища по несчастью.
Он лежал прямо поперёк узенького коридорчика, упираясь головой в багажный короб, а ноги его скрывались в противоположном плацкартном отсеке. Справа, между его грудной клеткой и безвольно откинутой, неподвижной рукой расплылась багровая лужица крови.
От движения поезда бритая голова Бориса слегка покачивалась, как у живого, а на молодом, почти мальчишеском и каком-то беззащитном лице, взгляд всё ещё ясных глаз казался немного удивлённым. Точно его изумляло происходящее и он не находил слов, а лишь покачивал укоризненно головой.
Я замер на месте и не мог сделать дальше ни шагу, я видел чью-то ногу, выгнутую под немыслимым углом, свисающие со второй полки, с которой тоненькой струйкой капла кровь длинные, чёрные волосы, краем глаза отметил тело крупной женщины, что лежало навзничь, сразу за Борисом, я слышал стоны людей, которых пока не видел, но всё это как-то смутно, неопределённо.
Взгляд мой был прикован к открытому и недоумевающему взгляду Бориса.
У меня всё никак не укладывалось в голове, как могло произойти подобное? Ведь совсем недавно я говорил с этим парнем, делил с ним хлеб, мы о чём-то говорили. Именно с его помощью, мы всё-таки вошли в поезд… И для чего? Чтобы спустя короткое время встретить в нём свою смерть??!
- Ба! Кого я вижу! - навстречу мне, с противоположного конца вагона широко улыбаясь, шёл знакомый мне проводник. На нём больше не было шапки-ушанки и белого полушубка. На нём была тёмно-коричневая форма с блестящими, чёрными погонами, на которых горели по две серебряных звезды. На плече, явно только что закинутом туда, покачивался автомат.
Так же как и при посадке в поезд - настроен он был благодушно и даже ещё более весел, чем тогда.
- А я ведь так и знал, что ты не усидишь на месте, дорогой мой, незваный гость из багажного отсека… - радостно заметил он, будто встретился со старым приятелем и не видит никаких препятствий для задушевной беседы.
- Не хотел тревожить тебя до поры… - пояснил он, и подмигнул заговорщицки, кивая на лежащих людей и поводя неопредёлённо автоматом.
Мой же ужас при виде его не поддаётся никакому описанию. Наверное, мне легче было встретиться наяву с самым жутким демоном из преисподней, чем видеть сейчас этого обаятельного и весёлого человека.
Я молча, не отводя от него глаз, пятился назад.
- Куда же ты, глупый? - поинтересовался он с ласковой улыбкой, - Я смотрю и рюкзачок свой нашёл, ай молодец… Хотя бросить его у столика было, прямо скажем, довольно неосмотрительно с твоей стороны…
Он болтал со мной с такой простотой и непосредственностью, как будто не было ничего противоестественного в том, что беседа наша протекает в этой жуткой обстановке под аккомпанемент длинных стонов и лежащих в проходе трупов.
Он коротко вздохнул и почти не глядя, выпустил короткую очередь куда-то в сторону, стоны тут же прекратились.
- Ну, что? Идём, родной…- тембр его голоса ничуть не изменился, а был всё таким же добродушно-бархатным:
- Дети и подростки едут у нас в другом вагоне… Устрою тебя, как самого смышленого, по высшему разряду…
Когда он сделал ещё шаг ко мне, я лишь на долю секунды замер от ужасного осознания того, что этот человек может сейчас подойти ко мне ещё ближе, или даже взять за руку… По сравнению с этим, мысль, что он может просто выстрелить сейчас, вовсе не казалась такой уж страшной.
Поэтому я круто развернулся и бросился в тамбур, что находился прямо за моей спиной. Тяжёлая дверь с грохотом хлопнула, и почти одновременно с ней защёлкал автомат.
Но я этого почти уже не слышал, оглушённый лязгом и воем поезда, что обрушился на меня в этой ледяной коробке и влажным порывом ветра, когда я рванул на себя ещё одну железную дверь.
- Стой! - послышалось за спиной, но не оглядываясь и не раздумывая более ни одной секунды, я прыгнул с поезда…
В следующее мгновение всё завертелось у меня перед глазами и в голове тоже все перемешалось: мокрый снег, летевший в лицо, удар о землю, просвистевший совсем рядом со мной одиночный выстрел, острая боль в ноге и то, как я бесконечно долго катился под уклон какого-то заснеженного склона.
Когда вращение и кутерьма наконец прекратились, остановленные раскидистым кустарником, возникшем на моём пути, я смог, превозмогая боль в правом колене, осторожно сесть и оглядеться.
И увидеть последний вагон Южного поезда, раскачивающегося в разные стороны, будто посылающего мне прощальный привет и постепенно теряющего очертания на фоне сизого горизонта, где возвышались какие-то гигантские, бочкообразные вышки с клубившемся над ними чёрным дымом.
Сейчас я пишу эти строки, а над моей головой, утробно жужжа моторами, низко летят самолёты. Сколько их? Два, три, пять… Это уже третья партия за то время, что я здесь сижу. Они растворяются, постепенно превращаясь в тёмные, маленькие точки, числом пять, там же, в туманной дали, где волнистым, угольным облаком поднимаются столбы густого дыма.
Верхушки их видны и отсюда, с того места, где я сижу, примостившись у шершавого орешника и делаю эти записи.
Нога отзывается во всём теле глухой, ритмичной, ухающей болью, словно для того, чтобы я не вздумал забыть о ней.
О том, чтобы идти не может быть и речи. Тем более куда и главное - зачем?
Да мне, честно говоря, уже и не хочется… Мне почти всё равно… Наверное, я просто очень устал.
Что ещё? Кажется, больше ничего, кроме одного, пожалуй… Уже опускаются сумерки и становится очень холодно…

***************************************************
… В школу меня разбудила мама. В этом не было бы ничего необычного, если бы не её заплаканные глаза. Оказывается ночью, пока я спал, бабушку забрали в больницу.
Я так расстроился, что даже перспектива того, что до каникул осталась всего неделя уже не так радовала меня.
А с ней не случится того же, что с дедом? - всё время вертелось у меня на языке, но видя тревожные мамины глаза и её какое-то особенно тягостное покашливание сегодня с утра, я не стал ни о чём спрашивать.
Я ведь оканчиваю, да что там, можно сказать уже окончил третий класс, мне почти девять, а такие глупые и жестокие вопросы может задавать только неразумная малышня.
За всем этим, я не сразу вспомнил странный сон, который видел этой ночью. Он возник в моей голове целостной и на редкость правдоподобной картинкой, словно полностью собранный и вдруг оживший пазл, когда я увидел толстую, брошюрованную тетрадь, которую мне подарил отец, и что лежала сейчас на моём письменном столе. Она была в точности из моего сна. Я пролистнул её девственно чистые листы и усмехнулся: вести дневник, надо же! Нет, ну это точно не про меня.
Как всегда, без двадцати восемь, мы встретились с Саньком на нашем перекрёстке и дальше в школу шли уже вместе.
Сон всё не отпускал меня, делаясь выпуклым, переливаясь и подставляя моему вниманию то одну сторону той пугающей, нереальной жизни, то другую.
- Ты знаешь, мне снилось, что мы с тобой уже в седьмом классе и в каком-то странном месте. Вроде бы и наша семнадцатая, а вроде бы и нет…
И я рассказал Сане кое-что из того, что запомнил. Услышав имя «Женька», он вдруг перебил меня, хлопнул по плечу и удивлённо приподняв брови:
- В нашем доме пацан новый появился, в нашу школу ходить будет, только с сентября… Он мелкий, но классный, я вас познакомлю и его, как раз, Жекой зовут.
Мы помолчали и, не сговариваясь, посмотрели в сторону огромного, интернатного корпуса, с которого начинался наш школьный проулок и который должен был открыться уже в новом, учебном году.
Почему-то это серое, унылое здание с пустыми ещё окнами-глазницами, неизменно производило на нас тревожно-гнетущее впечатление. Рядом с ним не хотелось не только шутить, но даже разговаривать. Мы всегда непроизвольно старались ускорить шаги, проходя мимо него.
- Май-месяц, - ворчливо сказал Санёк, зябко поводя плечами, - а такая холодина.
На школьном крыльце в своём вечно-коричневом костюме, с накинутым на плечи пальто, стояла завуч Алевтина Анатольевна с каким-то военным. Лицо её было растерянным и бледным.
- Ты слышал, что в нашей школе уже с июня открывается трудовой лагерь? - я вздрогнул и посмотрел на Санька, как будто увидел перед собой не знакомое лицо своего лучшего друга, с его веснушками, вздёрнутым носом и серыми глазами, а по меньшей мере призрака. О трудовых лагерях из своего сна, я Саньку рассказать ещё не успел.
- Ты чего, Серый? Адольфа испугался? - хихикнул Саня, толкнув меня в бок.
Через минуту я уже взял себя в руки и даже совсем не удивился, когда обойдя военного, взглянул ему в лицо и понял, что уже видел его…
Что за ерунда, - думал я, проходя за Саньком в класс, - это просто сон, обычный, дурной сон, а то, что этот военный, - в обычной форме, кстати, - слегка похож на проводника из моего сна, что ж, это просто случайность…
И хватит об этом, скоро лето… Бескрайнее, чудесное, тёплое…
А может и нет, почему-то в этом я уже не был так уж уверен…

Конец