Пётр I

«Петр I Северную войну 21 год вел. Казалось бы там, воевал со Швецией, что-то отторгал... Ничего не отторгал! Он возвращал!... Ну, судя по всему, на нашу долю тоже, значит, выпало возвращать»
В. Путин, из речи на 350 летие Петра I

«В зарубежных поездках Владимира Путина сопровождает специальный сотрудник ФСО, который отвечает за сбор его экскрементов и мочи. Он собирает биоматериалы в пакеты, а затем отвозит их в Россию в специальном чемодане»
Французское издание Paris Match


– Пожалуйте, мин херц!
Пётр с трудом разлепляет глаза. Голова гудит. Алексашка, с лукавым выражением на припухшей, после вчерашних возлияний, физиономии, протягивает ему расписанный крупными голубыми цветами белый ночной сосуд. Пётр облегченно выдыхает, слушая звук тугой струи, бьющей в фаянс.
– Распорядись, пусть рассолу принесут…
– Сей секунд, мин херц!
Меншиков берёт большую стеклянную реторту и начинает споро переливать туда содержимое ночного горшка. Пётр недоуменно следит за ним. Ловко заткнув горлышко, Алексашка идёт с ретортой к ближайшему шкафу.
– Ты это что творишь?
– Как – что, мин херц? Истечения российского государя! Как можно сливать в яму для подлого люда? Указано сбирать. И хранить.
– Совсем уж от пьянства из ума выжил? Может ещё и говно моё хранить будешь?
– А как же, мин херц? Само собой.
Алексашка указывает на огромный сундук возле стола.
– Уж вчера и начали. Первый сбор, как говорится! Желаешь взглянуть?
И Меньшиков берётся за крышку сундука.
– Стоять! Не сметь! Это кем указано? А ну, ко мне подойди…
Закипая гневом, Пётр тянется к трости с тяжёлым набалдашником. Алексашка обиженно кривит губы.
– Не пойму тебя, мин херц… Сам же вчера распорядился, всё чин чином… Указ подписал…
В гудящей голове Петра мелькают обрывки вчерашнего «всешутейшего и всепьянейшего собора»: голый «князь-кесарь-патриарх» верхом на винной бочке, столы в лужах пива и вина, табачный дым, какие-то растрёпанные девки, визг свиней, запряжённых в сани…
– Какой ещё указ? Аз есмь самодержец Всероссийский! О таком ли мои мысли? Страна наша обширна и богата, а порядку нет, глупость, темнота, невежество! Бояре, бородачи эти в шубах, на своих кубышках сидят. Только и думают как крылья мне подшибить… А нам моря надо воевать. Полагаю счастье России в успехах морской торговли! Флот построим. В Европу окно прорубим!
Пётр распрямляется во весь огромный рост, лицо горит, глаза сверкают, голос гремит. И даже исподнее, несвежей кучкой лежащее у кровати, не портит величественной картины. Меньшиков, замерев, не сводит глаз с царя.
– Замыслы наши великие, а ты мне про что? Сей же час! Указ – отменить. Дьяков, всех, кто писал, переписывал, хоть что видел, слышал – в тайную канцелярию! Кнутами драть! Да так, чтобы не то, что этот указ, а как звать-величать забыли… И чтобы ни одна собака…
– Сей секунд, мин херц!
Бледный Меньшиков исчезает за дверью. Пётр тяжело садится на кровать. И тут память услужливо подсказывает: Нарышкин. Шут, врун и пустой балабол, новоизбранный патриарх «всепьянейшего собора». Вот он, голый и пьяный, припадая к руке Петра, дышит на него сивушным перегаром:
– Государь суть персона священна… а потому и все истечения государя священны есмь, негоже их в одну яму с подлым людом сливать… Надлежит их особливо сбирать и с благоговением хранить… Пиши указ, государь…
«Ну держись, плешивый карлик», – мрачно думает Пётр. «Чуть пред всей Европой не осрамил… Ладно… Будут тебе священные истечения… На следующем всешутейшем соборе будешь моё говно жрать».