Сказ Второй. Глава Двадцать седьмая

27. ИЗ СИБИРИ С ЛЮБОВЬЮ.

 «Тоже рыженькая, собой тончава, а подходященькая.
С такой по ненастью солнышко светлеет».
П.П. Бажов

А Фрол-то Арапов, как в воду глядел. Вскоре с Верхотурья прибыл стрелцовый сборщик и передал наказ от воеводы: мол, велено из Тоболеска «собрать денег Верхотурскаго уезду с крестьян на строение Калмытцкаго посольскаго двора 165 рублев 32 алтына». (Для всего уезда сумма небольшая. А вот какую сумму Иван Савостьянович Хитрово с Чусовской слободы в сбор запросил, то не ведомо мне, но точно немалую. Подсказали чай, подьячие-то, что с таможенными слободами в таких вопросах можно не церемониться. Для сравнения: Тобольский воевода князь Алексей Иванович Буйносов-Ростовский потребовал с прикащика Нижне-Ницынской слободы Воина Дементьева на посольский двор почти сорок рублей).

Афанасий Иванович сразу уперся:

- Мы из лготных лет есче не вышли!

На что сборщик ответил, что с оброчными деньгами это никак не связано. Разовый сбор.

- На Калмыков и полушки не дам! – кипятился Афанасий Иванович. – Пущай по юртам живут!

А все ж послал за Араповым. Фрол молча выслушал стрелцового сборщика, достал из кармана четыре серебряных четвертинки, а карман вывернул (нет более), и открыл книгу записей на чистом листе. Потом проверил правильность расписки в получении денежных средств, и лишь тогда заговорил. Попросил Левку Якутова, чтобы накормили служилого.

А когда сборщик с Якутовым вышли с таможни, Фрол опять взялся поучать Афанасия.

- Внове рушить царевы указы удумал? И не спорь! То не мзду с нас Иван Савостьянович затребовал для себя, и не Тоболского воеводы прихоть Калмытцкай двор ставить. Государь так решил! И не след нам лаем лаетца. К нам служилый человек не как к крестьянем непрошенным гостем пришол, он к слоботчикам воеводой послан, и ты чинити ему отказы понапрасну взялси.

К слову сказать, на постройку того посольского двора в Тоболеске воевода Верхотурский Иван Савостьянович Хитрово собрал сто рублей денег. Однако все его старания были напрасны: не простили на Москве воеводе Верхотурского пожара. Да еще и расходование казенных денег без одобрения Москвы в вину ему вменили (привычная кстати для воевод статья). Вообщем, сняли Ивана Савостьяновича с воеводства, и он долго потом доказывал, что совсем мзду не брал и за державу ему тоже обидно. А он и вправду мзды не брал. И всей вины-то было, что молод был и излишне добр.

Впрочем, осенью ранней 7167 (1659) года Иван Савостьянович про свою отставку еще даже не догадывался, и что новый воевода на Москве в Сибирском приказе уже инструкции должностные получает, – об этом родственники ему по ватсап не сообщили, вообщем в полном неведении парень был. А потому весь в заботах бегал, все пытался Верхотурскую таможню «перезапустить», найти решение, как основной поток «путешественников» с дороги, идущей через Чусовскую слободу, отвадить да на Верхотурскую перенаправить.

Слободчики Чусовские, Фрол Арапов и Афанасий Гилёв, отчасти ему помогали. Особливо их поток служилых людей доставал. Эта «саранча» шла беспрерывно, бряцала оружием, требовала пропуска в обе стороны без досмотра, требовала новых подвод и свежих лошадей и совсем не желала платить. Ни за что! И какой-то там лапотник Левка Якутов с ружьишком на эту вооруженную и шумную массу перемещенцев не оказывал никакого влияния. Да что там Левка, и воевода Верхотурский не мог повлиять на «Сибирскую вольницу». И его запреты для этих служилых людей были просто досадным недоразумением. Таможня-то Чусовской слободы, вишь, без печати Верхотурской работала, а потому Сибирский люд служилый даже проезжую пошлину за вывозимую пушнину не желал платить. Однако в записи на проезжие документы требовал отметок, что все мол в порядке, проверено! Нет, без грамоты царской с запретом проезда служилым людям через Чусовскую слободу было никак не обойтись. Но такой грамоты у слободчиков не было. А они в ней ой как нуждались!

Тут очень кстати сборщик денег на Калмытцкай двор и подвернулся. И пока Якутов водил стрелца Верхотурского к себе на обед, Фрол с Афанасием сели челобитную Государю писать. Совсем-то прямо они не могли попросить, мол, служилых только от нас убери, Алексей Михайлович, а людей торговых да промышленных оставь, но именно на разорение крестьян Чусовских от служилых людей слезу пустили в своей челобитной. Вот стрелец их скорое незатейливое сочинение и увез на Верхотурье. А Иван Савостьянович Хитрово к их челобитной и свою отписку добавил с пояснением ситуации на Верхотурской таможне. И в Сибирский приказ направил.

И вот уже и гонец к Москве летит и… Далее все как в сказках русских: «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Ждать будем…

В тот день, налаявшись с наглой компанией государевых людей, которые ехали в руские города с Сибири и везли с собой немалое число мягкой рухляди, укрытой от таможенных глаз несъемной рогожей, Афанасий с Фролом смурные сидели в таможенной избе, пытались молча пережить завершившуюся схватку. До стрельбы ведь дело дошло. Хорошо еще, что в воздух стреляли служилые паршивцы, а иначе бы и Левка свое ружьишко вскинул, а он никогда не стрелял мимо цели. И такая бы каша заварилась! Слава господу, все обошлось. Вдруг дверь таможенной избы широко распахнулась, и на пороге возник Елисей Баженович Гилёв, собственной персоной. Афанасий замер на миг, не веря собственным глазам, а потом вскочил с лавки и бросился обниматься. (Вам приходилось видеть, как пара двухстворчатых шкафов обнимается с перетоптыванием? Хорошо хоть без антресолей. Случившиеся при встрече Чусовской целовалник Елеска с Левкой Якутовым на всякий случай отодвинулись подальше).

Традиции остались: неделю больше по гостям Елисей Баженович в Чусовской слободе ходил; всех родственников навестил, со всеми перезнакомился; и у сородичей побывал, скаски послушал и сам рассказывал. И к Афанасию Ивановичу не раз в таможенную избу заглядывал, смотрел и слушал, как таможенники работают, да в бороду улыбался, глядя как тезка его – целовалник – с гусиными перьями упражняется.
И возвращаться к Тюмени Елисей Баженович не спешил: кроме желания с родичами Чусовскими повидаться, еще и надобность определенная была; людей гулящих с собой в земли Тюменские хотел Елисей Баженович увезти. Таких, кто для себя доли лучшей искали.

Тут такая история. Помните, как Раф Родионович Всеволожский на воеводство в Тюмень попал? Правильно, направили его на смену Веригину Ивану Тимофеевичу, на которого «учинилось челобитье государю от всего Тюменскаго города, и, по челобитью, Ивану Веригину (от воеводства) отказано». И на следующего за Веригиным Никифора Ельдезина «учинилось челобитье от всего города». Вот она, «Сибирская вольница»! Никого над собой видеть не желала. Москва успокаивала люд Тюменский, как могла: следующие воеводы Полуехтов и Шадрин пробыли на горячем месте едва ли по году, недовольства народного не накопили, и вроде как без лишнего шума к Москве отбыли. Успокоили бунтошный город? Во всяком случае, Москве так казалось. И в 1657 году на воеводство прибыл Веригин-младший, Федор Иванович. Молодой и энергичный. Но, в отличии от Верхотурского Ивана Савостьяновича Хитрово, Федор Веригин к советам подьячих не больно-то и прислушивался, свое гнул.

Так, появилась у Тюменского воеводы идея построить новую слободу. И острог воздвигнуть. Создать своеобразный щит для ближних руских деревень от опасного соседства сибирских тотар.  На месте старого тотарского городка Явлутура. Замечательная идея. На разведку Федор Веригин послал двух крестьян, Елисея Гилёва и Петра Ульянова. Почему не служилых людей посылал? А не спецы стрелцы да дети боярские в построении новых слобод были. Напрочь тогда не было даже понятия стройбата. Разведали все Гилёв и Ульянов, а молодой воевода Тюменский им же и построение Ялуторовского острога поручил. Своими силами! За свой счет! Замечательная идея!

Впрочем, несмотря на молодость и авантюрный характер, Федор Веригин понимал, что на стройку нужны рабочие руки! Налоги с крестьян никто не отменял, и поля за них никто пахать не собирался. Так где же взять строителей-новопоселенцев? Дороги перекрыть, да ловить людей гулящих? Дак сбегут такие. Вот и заинтересовался воевода Тюменский, прослышав от своих служилых про слободчика Афанасия Гилёва с Чусовой, и спросил у Елисея Баженовича, уж не родственник ли его в Чусовской слободе взамен прикащика управляется. А когда Елисей подтвердил родство, тот же воевода Тюменский предложил Елисею навестить Афанасия, да уговорить родственничка бирючом в Верхотурском уезде поработать. Нет, конечно же не на ярмарках всяких дурным голосом кричать. А вот когда вдруг у иных гулящих людей из Руси, что в Сибирь пришли, в Чусовской слободке желания поселиться не возникнет, и захотят они далее идти, - вот тогда и рассказать им про новую рускую слободку на месте Явлутур городка. Про пряники всякие, в смысле про льготы с налогами и с помощью в обзаведении хозяйством. Опять-таки агитировать таких крестьян не прохожий человек возьмется, а серьезный уважаемый слободчик, про которого гулящие люди премного наслышаны.

И дал воевода Федор Иванович Веригин бумагу с печатью Тюменской Елисею Гилёву, с наказом призывать людей истинно гулящих, не оброчных, на построение новой Ялуторовской слободы. Вот будущий слободчик Ялуторовской и не спешил возвращаться, ждал случая. И дождался. По сговору с Афанасием и Фролом первых вновепришедших Важских крестьян «спугнули условиями поселения» в Чусовской слободе, и пока они огорченные в затылках чесали, соображая, как им дальше быть, тут и Елисей Баженович «нарисовался». Соловьем не заливался, но объяснял все доходчиво и по-делу. Крестьяне вновепришедшие тоже чай не мальчонки, тыщи верст с семьями прошли, намучались и вопросами Елисея Баженовича засыпали. А он готовился, все продумал, пока с Тюмени ехал. Его ответы и слободчики Чусовские слушали внимательно, чтобы в будущем знать, как на вопросы коварные отвечать.

Уговорил тех крестьян будущий слободчик Ялуторовской. Уже на следующий день двинулись в путь. Елисей Баженович Гилёв верхом, да три семьи с земель истинно поморских пешком. Мужики-то сказывали, мол, государевы крестьяны оне, не беглы, и налоги сполна в казну заплатили, а как на самом деле все обстояло? Да кто ж его знает.
Отпускная память с печатью тамошней на все три семьи у них имелась, вот только от долгого пользования совсем поистрепалась, и с великим трудом можно было разобрать, что «пошли они в мир христовым имянем и для всякой черной работы где б мочно головы свои кормить». Отсутствие подвод за ними знающих людей все ж настораживало. Впрочем, была одна подвода с мукой. Кирилл Гилёв ей правил. Уговорил старшего брата отпустить его Тюменскую Сибирь посмотреть. Афанасий особо и не возражал, понимал, что в последнее время со всеми своими «таможенными посиделками» совсем зашнуровал младшего брата: и хлеб в поле на нем, и корова, и лошади. А ведь тоже поди есть желание большое мир посмотреть. Опять-таки с родичами Тюменскими познакомиться. И согласился Афанасий Иванович. А хлеб в дорогу им все Гилёвы дружно собирали.

Вот уехал младший брат Кирилл, и Афанасий заскучал не на шутку. Ведь все последние годы они вместе, командировки на Верхотурье не в счет, там и с задержками в месяц оборачивались. А тут уехал и все, ни слуху, ни духу: и месяц прошел, и второй, и третий. Афанасий Иванович долгими зимними вечерами, выйдя во двор, уже и с собаками взялся разговаривать. Оно конечно, Сэма и Хан умные псы, слушают чутко и вроде как понимают, с обожанием в лицо хозяину глядят, да все едино – разговора не получается.

Только раз и передал с Тюменским служилым весточку Елисей Баженович, что добрались до Тюмени благополучно. По весне станут острог на Явлутуре ставить. Брат Кирилл в гостях.  И все. Не стал Елисей своих тревог Афанасию передавать, да только тот все едино дознался, служилого порасспросив. Сняли с воевод Федора Ивановича Веригина неожиданно. «А на Федора Веригина учинилось от всего Тюменскаго города челобитье» того же, 7166 (1658) году, его и переменили». (Иные читают неверно: в 1658 только челобитную с Тюмени послали, а Федора Веригина заменили в 1659 году. И отписка имеется, где воевода Веригин царю с упоением про новую Ялуторовскую слободу рассказывает, и датирована та отписка 1659 годом). Вот так, быстро и неожиданно случилась отставка воеводы Тюменского Федора Ивановича Веригина.

Так же быстро и воевода Верхотурский Иван Савостьянович Хитрово оказался не у дел. Впрочем, совсем уж равнять службу Хитрово и Веригина не след. Хитрово как-никак три года на воеводстве пробыл, а это серьезный срок! И люди Верхотурские недовольства на действия Ивана Савостьяновича не высказывали. Только что молодежь служилая со своими любовными заморочками. Так это проблемы молодежи. Казалось бы, но перепало всем! А случилось вот что.

И при прежних воеводах, а теперь и Ивану Савостьяновичу довелось записывать и отправлять в дальнюю Даурию служилых людей Верхотурских. На срок, определенный в несколько лет. А кого послать? Не старшее же поколение стрелцов с жонками и кучей ребятишек болших и малых. И ранее всегда молодежь посылали, и даже вопросов ни у кого эти призывы не вызывали. А тут, при молодом да пригожем воеводе, парни-то Верхотурские неженатые как с ума посходили. Зашушукались все, дескать, специально их Хитрово в дали Даурские отправляет, чтоб с девками-невестами наедине остаться. А еще, сказывают, в том году клещевая вспышка на Верхотурье наблюдалась. И кусали те клещи избирательно, стрелцов молодых, и развивался у них со страшной силой спермотоксикоз. Ну, так мне сказывали люди знающие. Вот парни-то головы и потеряли напрочь.

И чем более старался Хитрово к их отправке заботу проявить: и денежное жалованье им выдал (да не медью, серебром сплошным), и проследил, чтоб хлебов в достатке было, - тем все более впадали в подозрительность стрелцы молодые. И опять вечерами собирались за острогом, с трудом извилины напрягали и думы думали. И ведь надумали! Деньги-то воевода им выдал, вот и подговорили стрелцы приборные таких же молодых да бесшабашных парней гулящих заменить их на отправке. И денег при этом гулящим отсыпали. А тем что, с деньгами-то всякий «кум королю».

Не знаю причины, по которой Иван Савостьянович подмены не заметил, но только отправил тех гулящих на дощанике в Тоболеск, где формировался отряд. Там и вскрылся обман, на первом же построении. Спермотоксикозников выпороли крепко, хотел их воевода Хитрово и совсем из служилых отставить, да старшие стрелцы заступились, мол, ежели желаешь и еще на раз выпори, а в службе оставь, когда старше станут – образумятца.

История эта не выдуманная, и даже отписка в веках сохранилась. Читаем:

«Прислан из Тоболеска в Верхотурье боярской сын Степан Астраханцов и велено ему на воеводе на Иване Хитровом доправить деньги и хлеб, что он верстал без указу, на те места, в стрельцы, которые посланы с Верхотурья в Даурскую землю и которые, в свои места, в стрельцы на Верхотурьи наняли в тое посылку гулящих людей; а он, Иван, давал им денежное и хлебное жалованье и с Верхотурья о том отписал в Тоболеск, что он, воевода Иван Хитров, деньги и хлеб Степану Астранцову отдал и отпись взял».

Вот так эта история закончилась, а пока Хитрово деньги изыскивал, чтобы за шалости молодых стрелцов расплатиться, прибыл к службе на Верхотурье новый воевода. Им стал Иван Богданович Камынин. Согласно «Списков городовых воевод» зачислен в штат 22 января 7167 (1659) года. Прибыл, так сказать: с «корабля на бал»; от шведских редутов к Верхотурскому острогу.

(Ах, да, совсем забыл сказать, что в войну с Речью Посполитой попытался и шведский король Карл X Густав вмешаться. Он как-то так быстро прошелся по землям Польским и сходу захватил Варшаву. Алексей Михайлович обиделся на Карла не на шутку: нафиг, мол, полез, никто тебя не просил помогать, у нас тут со шляхтичами свои разборки. А ну, убирайся восвояси! Быстренько руские с поляками мир заключили, и наши войска перемалывать шведов взялись. С 1656 по 1658 год перемалывали с переменным успехом, а потом трехлетнее перемирие заключили. А «Вазончик» - король польский и великий князь литовский Ян II Казимир - отдышался маленько, да внове Росии войну объявил. Ох, и интересное же время было!.. Так вот, Иван Богданович Камынин на войне со шведами с 1656 по 1658 бодался, а уже оттуда был на Верхотурье отправлен. А еще ранее первым воеводой Симбирска (Ульяновска) служил, и отец его воеводил не раз. Да-да, опытный потомственный воевода с боевым прошлым. Как раз для неспокойной Сибири).

Все новости по смене воевод на Верхотурье Фрол Арапов и Афанасий Гилёв только по весне ранней узнали, когда их новый воевода для знакомства на Верхотурье вызвал. Поехал один Фрол. Объяснил все новому воеводе: не на кого было Чусовскую слободу оставить, да и на таможне замены не жди. Иван Богданович Камынин был из людей спокойных и рассудительных, не чета Измайлову, все понял и принял отсутствие Афанасия как служебную необходимость. Они долго беседовали, слободчик с Чусовой и Верхотурский воевода. Несмотря на разность в возрасте и социальное положение, Фрол Арапов легко расположил к себе Ивана Богдановича Камынина, и в их разговоре зазвучали дружественные нотки. Говорили обо всем, и Арапов с живым интересом слушал про богатую на приключения жизнь Камынина из первых уст. Уже когда прощались, напомнил воевода слободчику про окончание восьми льготных лет у первопоселенцев и предупредил, чтобы в летнюю пору переписчиков ждали.

А на Чусовой Афанасий Иванович Гилёв уже и всякий сон потерял. Куда брат Кирилл задевался? Днем-то ладно, работа всякая спасала, а вот ночами еще по-зимнему долгими было совсем невмоготу. И вроде бы, когда уезжал Кирилл, все подробно обговорили: в обратный путь на подводе уже не проехать, а потому поживет брат под Тюменью у родичей в Липовской слободе (в 1657 ее Гилёвы основали) до снежного полозника; а там даст ему Елисей Баженович сани, и налегке домой. Полозник снежный всяко к декабрю настилается, и при всех задержках давно бы пора Кириллу в Чусовской слободе объявиться. Разве что внове брат влюбился, нашел в Липовской слободке красотку и голову потерял?

А ведь и вправду влюбился! Только не в родовой слободке под Тюменью нашел себе пару. Еще когда к Тюмени ехали, занесло их каким-то боком в Белослудскую слободу. Похоже, с Ирбити не в ту сторону прохожий им рукой махнул. Вот и остановились в Белослудской, Елисей Баженович отправился дорогу выспрашивать, а Кирилл взялся по сторонам глазеть. Только рассматривать-то и нечего было: по осенней грязи все серое да унылое, избенки вряд неказистые, как, впрочем, и в иных сибирских слободках в это время года. Да еще небо с тучами низкими хмуро сверху поддавливало.

И вдруг! Словно лучик солнечный прорезал всю эту хмарь, и день заиграл неведомо откуда взявшимися яркими красками, и сердце в груди застучало быстро и радостно. На противоположной стороне улицы (центральный проспект, с трудом две телеги разъедутся), чуть впереди Кирилловой повозки, стояла одинокая подвода, прикрытая рыжими охапками свежего сена. А на сене, в полоборота к Кириллу, сидела молОдушка, и украдкой разглядывала его, но поймав взгляд парня, разом залилась румянцем и потупилась. Затем потянула с головы яркосиний платок. Быть может и неосознанно потянула, но Кирилл увидел желанное: волосы в одну косу заплетены были! Значит – незамужняя! Кирилл, зачарованный, не сводил с нее глаз. И вправду, девушка была чудо как хороша: светлые волосы обрамляли чуть вытянутое лицо с удивленными дугами бровей и огромными синими-синими глазами; глазищами; а ресницы! – один взмах этих крыльев заставил трепыхать его сердце; и носик тоненький и долгонький, не какая-то там кнопка-пампушка; а губки красные, свежие и улыбающиеся. Кирилл млел. А она время от времени стреляла в него своими глазищами и, поймав его взгляд, снова опускала их долу.

(Много существует версий появления российского триколора. И я свою добавлю. Россия – она не женщина, она неувядающая в веках девушка, с белым прекрасным лицом, на котором сияют синие-синие глаза и сводят с ума всех мужиков на свете ярко-красные нецелованные губы. И Михаил Федорович Романов в нее влюбился, и сын его Алексей Михайлович, да и все наследники их души в ней не чаяли. Потому и цеплялись за трон царский до последнего. От такой любимой не отказываются!)

Надо бы было Кириллу соскочить со своей подводы, да подойти к Глазастенькой, да заговорить, ранее-то с Верхотурскими девчатами у него это ловко получалось, но тут на него как столбняк напал. На какое-то время он даже дышать перестал и только все хватался руками за грядку, норовя спрыгнуть. А она, словно чувствуя нерешительность Кирилла, вдруг откровенно улыбнулась ему и тут же, словно застыдившись своей улыбки, опять потупила глаза. Как знать, долго бы они еще так переглядывались да ждали, пока в Кирилле проснется решимость, но тут к соседней подводе подошел мужичок. По-хозяйски присел на край телеги и взял в руки вожжи.

- Батюшка, обожди маненько, - попросила мужичка девушка таким нежным голоском, что у Кирилла аж мурашки по телу забегали.

Мужичок, и не старый совсем, обернулся и взглянул на дочку, а потом и взгляд ее перехватил, брошенный на Кирилла, и догадался обо всем, и отвернулся, чтобы молодым не мешать. Так они и сидели. И минуту, и две, и пять, а потом мужичок с сожалением передернул плечами, дескать, чего же ты парень робкой-то такой, и взялся за вожжи. Подвода покатила, и вроде бы и неспешно, а все более и более отдаляя их друг от друга. Теперь уже девушка не опускала глаз и неотрывно смотрела на Кирилла.
А Кирилл все не мог побороть свою робость. Никогда с ним такого не бывало, и он даже представить себе не мог, что один только девичий взгляд способен так на него повлиять. И только когда он перестал различать вдали ее глаза, с Кирилла слетело наваждение, и он сумел глубоко вздохнуть. Холодный осенний воздух разом отрезвил его и вернул подвижность, и Кирилл, соскочив на землю, забегал вокруг своей подводы, высматривая Елисея Баженовича.

Почему-то ему казалось, а может просто очень хотелось верить, что они поедут в ту же сторону и догонят подводу с девушкой. И вот тогда он наберется решимости… Но они поехали в обратную сторону, опять на Ирбить.

До снежного полозника Кирилл у родичей гостил в Липовской слободке, и в Тюмени побывал, и затею Ялуторовской слободы рассмотрел во всех подробностях. И на девчонок Сибирских насмотрелся, красивых и стройных, и не очень, бойких и решительных, таких, что за словом в карман не полезут, и совсем домашних, еще только-только решившихся на молодого парня взглянуть. И среди сородичей Гилёвых были девчонки заневестившиеся, и вправду пригожие, и даже родителям невесток этих Кирилл глянулся. Да вот не срослось как-то. Огромные синие глазищи всякую ночь снились парню, и не отпускали никак. Какое уж тут жениханье. Так и уехал Кирилл Гилёв от Тюменской родни в одиночестве, не оправдал надежд.

До Белослудской слободы добрался и принялся любую свою искать. В самой слободе все дворы обошел, рассказывая местным запомнившиеся приметы. Но мужики лишь плечами пожимали, а жонки их глядели с жадным любопытством, вспоминая свои молодые годы. Быть может, кто-то из крестьян и признал бы мужичка – отца любимой, будь у него приметы какие, да Кирилл-то его ведь не рассматривал, очарованный девичьим взглядом. (Вид запряженной лошади сзади даже Шерлоку не помог бы в поисках). И отправился Кирилл по деревням, хорошо, что направление движения искомой подводы знал. А ведь зима, она в Сибири поблажек никому не делает. Чуть не замерз в переездах наш влюбленный. Обошлось, однако. Да и народ руский, он никого в беде не бросит. И Кириллу во всех деревнях помогали, как могли: и отогревали, и кормили, и спать на печь отсылали, чтобы прогрелся перед новой дорогой как след.

А в третьей-четвертой деревне его и вовсе порадовали: признали любушку его Глазастенькую в синем платочке и уже по точному адресу направили. А потом была встреча, и более Кирилл с любимой не расставались. Родители-то невесты, конечно, долгонько сомневались в женихе, это ж как снег на голову свалился, но порасспросив Кирилла, понемногу успокоились. Тестюшко, правда, проверку жениху устроил: взялся крытник новый для скотины переделывать; три года лесины на дальнем углу поля лежали, даже нетесанные, а тут вдруг невтерпеж ему стало; знамо дело, справился Кирилл с проверкой, умело топор в руках держал. Когда же съездил будущий тесть в Белослудскую слободу, да старосту тамошнего расспросил про слободчика Гилёва с Чусовской слободы, у него и последние сомнения отпали. Крестьян-то вокруг много, а вот чтобы какой слободчиком стал, таких единицы.

В Белослудской слободе, сказывают, молодые обвенчались, и увез Кирилл Гилёв свою, теперь уже жонку, Глазастенькую с собой на Чусовую. Уж и весна взялась, по последнему снегу едва успели. Вот такое свадебное путешествие им выпало.

И скучный дом Гилёвых в деревушке близ Чусовской слободы разом расцвел, наполнился смехом и пением. И даже Афанасий Иванович стал чаще улыбаться.