Глава 16. Отцы и дети

Глава 16. Отцы и дети.

Кажется, его все оставили в покое, и Гарольд Дагон мог, ничего не опасаясь, прогуляться в одиночестве по парку. В парке ему становилось легче, чем в доме. В огромном роскошном доме, который когда-то он считал своим, где легко и просто отдавал приказы и распоряжения, в этот раз ему было неуютно, одиноко и страшно. Страшно от того, что его беспрестанно преследовало чувство, будто бы следят за ним чьи-то глаза или взгляд. И от этого взгляда он не может скрыться даже в отведённых ему покоях.  А в парке ощущение слежки его оставляло, не нужно было делать вид, что ничего не происходит, его ничего не пугает и не тревожит. Уже становилось темно, на главных аллеях прислуга зажгла масляные фонари, превращая тёмную пустоту парка в уютнейшее место. Красивые были фонари, чугунные витые столбы-ножки, украшенные большими цветными стеклянными шарами, внутри которого яркое пятнышко горящего фитиля разбрасывало свет, разгоняло мрак. И по дорожкам сразу загуляли гостившие в Торгенземе дамы и кавалеры, находившие особое очарование в таких подсвеченных разными цветами аллеях.  Но Гарольду Дагону удалось скрыться от этих праздных людей, он хотел побыть один. Доктор у графа Альсандера оказался очень умелым и с помощью каких-то горьких капель смог вернуть монсеньору эрцгерцогу Морейскому душевное равновесие хотя бы отчасти. И теперь в огромном парке Гарольд Дагон предпочёл остаться один, он шёл сначала по освещённым аллеям и дорожкам, а потом за своими мыслями и воспоминаниями углубился в парк настолько, что не заметил, как оказался в самом дальнем уголке. Здесь не было фонарей, но желтоватый отблеск восходящей половинки луны, повисшей ноздреватым полукругом над зубчатым склоном горы, избавлял эти тёмные заросли от кромешного мрака, придавая им очарование и неповторимую прелесть ночи, дышалось легко и даже тревога улеглась в ночном покое. Хоть и стоял сентябрь, но ещё где-то трещали кузнечики и свистели цикады, а жёлтые в лунном свете ночные мотыльки шуршали крыльями.

Внезапно, что-то впереди засветлело в этом неверном обманчивом лунном свете и привлекло внимание Гарольда Дагона. Он, любопытствуя, сошёл с дорожки и, стараясь не споткнуться среди спутанной травы луговины, двинулся к этому светлому пятну. А когда приблизился и рассмотрел, то из груди его вырвался горестный вскрик.  Среди темнеющей травы на земле сидела, словно отдыхая, каменная танцовщица. Она подогнула свои точёные ножки и положила на колени длинные изящные руки, в одной из них она держала маленькую лампадку, в которой трепетало пламя крошечной свечи. Её головка была опущена, склонена, а глаза прикрыты, словно она присела ненадолго вздремнуть в эту тёмную густую траву. Присела да так и застыла причудливым каменным цветком в самом дальнем, тёмном уголке парка. В складках её балетного платья темнели упавшие с деревьев листья, серебристая паутинка дрожала между изящными пальцами рук, по плечам жилками сбегали пыльные потёки. Это была Бьянка Скарлатти, никаких других вариантов в испуганном непостижимой встречей сознании Гарольда Дагона не оставалось, слишком велико было сходство, он это увидел. То душевное равновесие, которое он обрёл с помощью капель доктора Столла, исчезло, чтобы уже никогда к нему не вернуться. 
Но и это оказалось не всё. Позади себя Гарольд Дагон услышал странный, пугающий шорох, он резко обернулся, но во мраке и неярком лунном свете ничего не увидел и посчитал, что шорох вызван несильным дуновением ветерка. Ему вдруг захотелось бежать отсюда, в его голове снова колокольчиком зазвенел голосок той, на могилу которой он неожиданно забрёл в своей прогулке. Он хотел уйти, скрыться отсюда, но ноги его не послушались, он стоял и не мог сделать хотя бы один шаг, одновременно чувствуя, что покрывается холодным потом от предчувствия чего-то ужасного, что непременно должно сейчас произойти. А уж когда чуть позади него в тёмных зарослях раздался хриплый баритон, то сердце его готово было выпрыгнуть из груди.
- У вас снова бессонница, ваше высочество? - этот голос мог принадлежать только графу Альсандеру, после утренней встречи Гарольд Дагон узнал его быстро. Только голос был, а самого его обладателя в кромешном мраке эрцгерцог Морейский увидеть не мог.
- Где вы?!- старый вельможа почти крикнул и несколько раз попытался резко повернуться, но тщетно, а голос из мрака с лёгкой насмешкой проговорил:
- Нельзя уходить так далеко от дома, парк Торгенземского дворца не имеет границ, он переходит сразу в лесную чащу, а в лесу… Сами понимаете, там светского общества нет, там и света нет, только мрак.

Эрцгерцогу Морейскому стало страшно до жути, он осознал, что может его ожидать, намёк был очевидным. Он резко отпрыгну в сторону подальше от этого спокойного голоса, но почти сразу же запутался в стеблях какой-то травы и упал на колени, оказавшись прямо напротив спящей танцовщицы. В это же мгновение раздался негромкий шорох, и к нему откуда-то из-за спины приблизилась тёмная фигура.  По лёгкому прихрамыванию Гарольд Дагон удостоверился, что это был действительно граф Альсандер, только у него была такая характерная походка. Он подошёл к стоящему на коленях эрцгерцогу, но никакой попытки, чтобы помочь ему подняться не предпринял, а, казалось, был даже рад той унизительной позе, которую пришлось принять перепуганному вусмерть человеку. Хозяин Торгензема стоял рядом и просто смотрел на дрожащего, обессилевшего от внезапного страха и паники сгорбленного старика.
- Ну вот, - так же спокойно и даже с каким-то вздохом облегчения сказал граф Альсандер, - наконец-то ты стоишь перед той, которую погубил, в соответствующей позе. Ты не забыл, как её звали?
-Что вы хотите от меня? - Гарольд Дагон почти плакал от страха и отчаяния, он мелко вздрагивал и даже боялся поднять голову на Альсандера, - кто вы?
- Меня зовут Морис Альсандер, вы прекрасно знаете моё имя, я - ночной охотник, сейчас ночь…ваше высочество. Я охочусь… на вас. Сегодня моя добыча – это вы.
Гарольд Дагон на четвереньках переполз за спину каменной танцовщице, словно она могла защитить его от этого страшного человека, который сейчас его просто убьёт. О, выходит, слухи о чудовищной кровожадности ночного охотника, его жестокости и беспощадности - правда, он же убийца, холодный расчётливый убийца!
Но Альсандер никуда не торопился, он устроился на низенькой скамейке, которую Гарольд Дагон во мраке ночи не заметил, и принялся разглядывать перекошенную от ужаса физиономию собственного отца.
- Прячешься? - насмешливо спросил он, - даже мёртвой ты ей за спину прячешься. Такой уж ты трус и есть. Я много думал, почему ты такой. А сейчас понял, все твои поступки продиктованы только страхом, ты всего и всегда боялся. Даже…любви и той боялся. Господи, неужели бывают на свете настолько жалкие трусы? Ты сам себе не противен?
Альсандер покачал головой, в полосе лунного света, который вдруг пролёг через луговину, он был отчётливо виден в своём черном глухом сюртуке и чёрных брюках. Гарольд Дагон видел его несколькими часами раньше, за ужином. Альсандер был одет в светло-бежевый нарядный модный английский фрак, а теперь…перед эрцгерцогом сидел таинственный убийца. Альсандер, похоже,  никуда не спешил:
- Забавно, - словно размышляя вслух, сказал он, - это так забавно сознавать свою силу и превосходство перед заведомо слабым существом, не правда ли? Так приятно забавляться со своей игрушкой, зная, что никуда она от тебя не денется. Ну, а надоест, так её всегда можно…сломать и выбросить. Ты ведь так поступил с Бьянкой Скарлатти, а сейчас прячешься за её спину.
- Откуда вам это известно? - прохрипел Гарольд Дагон и попытался встать, но ноги его не слушались.
- А мне об этом поведал Торгензем, теперь я его владелец. Вот он мне все тайны и раскрыл. И трагедия несчастной танцовщицы только одна из них, а есть ещё и другие, правда? Давай ка, Гарольд Вильгельм Дагон, мы их тоже вспомним. Тебе причастия и отпущения грехов, наверное, не дождаться, я ведь не похож на священника. Я убью тебя сейчас, и всё. Тебя даже не найдут, хотя завтра по утру искать примутся сразу и тщательно. Убить тебя?
Гарольд ничего не смог ответить, от ужаса спазм сжал ему горло, он вдыхал и то с трудом, дыхание у него стало шумным.
Альсандер рассмеялся:
- Чего засопел, высочество, страшно? Конечно страшно, а тем людям, которые шли на эшафот под нож гильотины, думаешь, страшно не было? Это же ты предал всех их. Всех до одного, начиная с герцога Гольма. А ведь он считал тебя другом. А ты знаешь, что с ним в Катаржи сделали? Он просто сошёл с ума, не выдержав истязаний, наш король Фредерик IV любил кровавые развлечения, зря что ли так был прозван. Да, с таким другом как ты, даже враги не нужны. А сегодня ты мило любезничал с Лили Богарне, хотя имя её отца тоже внёс в тот проклятый список, который так торжественно читали на далёком, но таком памятном для всей Мореи рождественском приёме. Это ты, это ты предал заговор, который должен был избавить Морею от кровавого безумца. Я точно это знаю. Один единственный во всей Морее я теперь это знаю. Вернее, нас таких двое, ты и я.
Гарольд Дагон замер. Откуда? Откуда проклятый Альсандер мог это узнать?! Это никому не известно! Это не раскрылось на протяжении долгих семнадцати лет. Как?! Значит, это всё-таки месть, месть заговорщиков. Но как?! Их же уничтожили всех! Уничтожили не только их, но даже их палачей. Никто не знал, значит предчувствие его не обмануло. Это месть преданных им заговорщиков. Выходит, кто-то уцелел, а Альсандер просто исполнитель этой мести.
- Кто вы?!- в очередной раз простонал он.
Где-то закричала ночная птица, послышался шум сильных крыльев и снова всё стихло.
- Меня зовут, - спокойно поднимаясь со скамьи отозвался Альсандер, - Морис Антуан Скарлатти. Так моё имя был записано первоначально в церковной книге.  А памятник, который ты так нежно сейчас обнимал, я поставил на могилу своей матери ещё в прошлом году.

Если бы сейчас с неба посыпались камни или луна упала на землю, Гарольд Дагон и то меньше бы удивился, а он просто затрепетал от ужаса и своей беспомощности. Да, сейчас они поменялись ролями, выросший мальчик сейчас сломает его как ненужную игрушку и выбросит.  Из горла его вырвался какой-то нечеловеческий животный вой, потом он перешёл в стон, а после в хрип.  Он не смог встать даже на колени, объятый непередаваемым ужасом он пополз к ногам Мориса Альсандера, словно червь. Но тот брезгливо отшатнулся и попятился, а потом вернулся на скамейку.
- Сиди там, где сидишь, папенька, - предупредил он жёстко и холодно, - иначе я просто сверну твою старческую шейку. А так, глядишь, и доживешь до рассвета.
- Этого не может быть, - прошептал Гарольд Дагон и вдруг ясно осознал, что это как раз и является правдой. Всё сходилось, прошло ощущение недосказанности, непонятных упущенных воспоминаний.  Всё правильно. Сын очень похож на мать, на ту, чьим обликом поутру все так восхищались, превознося невиданную красоту незнакомки на портрете в галерее. Он всегда был на неё похож, с самого раннего детства, и это вызывало в Гарольде Дагоне злость и разочарование. Но как? Как же он выжил? Он должен был умереть!
Кажется, последнюю фразу он произнёс вслух, вызвав появление на губах у графа Альсандера презрительной улыбки.
- А ты так старался, - сказал Морис и покачал головой, - имя моё в свой донос вписал, в Катаржи засунул на потеху «мастерам подземелий», на каторгу сбыл, дождался известия, что я там казнён. Такой ты любящий отец, чёрт возьми, а только не вышло у тебя ничего. Потому что вот он я, взрослый и сильный, я больше не похож на расстроенного, плачущего ребёнка, которым ты тоже играл. И Торгензем тебе не достался, он мой. Ну, что теперь с тобой таким жалким сделать? Давай играть! Только теперь игрушкой будешь ты, хочешь, я тебя сломаю и выброшу за ненадобностью, как ты сделал это с моей матерью и со мною?
- Ты меня не убьёшь, - вдруг прошептал Гарольд Дагон, цепляясь за спасительную ниточку, - ты меня не убьёшь, не посмеешь, ведь я - твой отец!
-Вспомнил, -  насмешливо отозвался Морис, - теперь конечно, ты вспомнил, когда самому тебе грозит смертельная опасность. А когда смерть настигала по твоей вине других людей, заставляя их страдать и мучится, ты жил легко, без лишних воспоминаний. Ты и сейчас бы ничего не вспомнил, не появись я здесь.
- Я заботился о тебе, я тебя не оставил, - забормотал эрцгерцог, - ты учился и жил в достатке. Этого ты отрицать не можешь.
- Я помню, - согласился Альсандер, - помню, как со всей заботой пороли меня десятилетнего мальчишку на конюшне, как выпроводили подальше с глаз и даже запретили появляться в столице, как пригласили в гости неожиданно, чтобы заботливо передать дознавателям Тайного ведомства. До сих пор просыпаюсь с криками от твоей заботы, что видится мне в кошмарах. Ты заботился о себе и своём богатстве, о своей репутации в свете, о своей спокойной жизни. Только о своей, о себе и больше ни о ком.
- Я твой отец, - прошептал в последней надежде эрцгерцог и закрыл глаза, не в силах переносить взгляда своего сына, полного презрения и ярости.
- Вы мне не отец, - жёстко и грубо оборвал его Альсандер, снова переходя на «вы», - а я вам более не сын. Я возвращаю вам, Гарольд Дагон, ваше королевское имя, которое вы вписали позже в церковную книгу. У меня есть другое, оно мне нравится больше.
Он подошёл к обмякшему от ужаса Гарольду Дагону и рывком поднял его из тёмной травы, утвердил на ногах.
- Стойте крепче, ваше высочество, - зло сказал он, - я вас на руках к дому не понесу. Шагайте веселее и благодарите за моё к вам снисхождение ту, на чьей могиле вы сейчас ползали.
Альсандер выволок полуобморочного эрцгерцога на присыпанную гравием дорожку, повёл его, шатающегося и плачущего от пережитого ужаса и унижения, сначала к цветочным террасам, а потом к главному подъезду дворца. Было уже очень поздно, и дом погрузился в сонное оцепенение, погасли сиявшее прежде тёплым светом окна, стихли звуки шагов и голоса. Остро пахло каким-то цветами, влагой с озера и печным дымком.
Эрцгерцог немного успокоился, осознав, что убийства не будет, и смог идти уверенней, хотя всякий раз испуганно вздрагивал на едва слышные крепкие ругательства графа Альсандера, которого раздражала заплетающаяся походка спутника поневоле. Старик вздрагивал, но покорно переставлял ноги, придерживаемый сильной рукой молодого мужчины. Уже у самого входа в дом Морис Альсандер протянул Гарольду Дагону какой-то сложенный вчетверо лист. Тот растеряно посмотрел на него, это была метрическая выписка на имя Мориса Антуана Даниэля Дагона, князя Морейского.
- У вас больше нет сына, ни живого, ни мёртвого, -  холодно сказал Альсандер, - живите спокойно, если сможете. Доброй ночи.
Он передал качающегося эрцгерцога подбежавшей прислуге, распорядился насчёт доктора и направился в кабинет.

Отто видел, как пару часов назад эрцгерцог совершенно спокойно направился в парк на прогулку. Он вообще пристально следил за ним, едва тот появился в Торгенземе, ибо верил Отто, что встреча отца и сына никогда последнему ничего хорошего не приносит. Верил, потому что было тому печальное подтверждение. Он с неким злорадством отметил пошатнувшееся здоровье монсеньора, а из разговора с Иоганном Столлом, с которым ещё со времён обороны Солона находился просто в приятельских отношениях, вызнал, что нездоровье эрцгерцога вызвано сильным нервным потрясением. От этого в душе у самого Отто поселилось злорадство. Уж очень ему хотелось, чтобы воздалось проклятому Гарольду за всё, что сотворил он со своим сыном, да и не только с сыном, потому что была ещё и несчастная Бьянка.
Но то, что увидел Отто чуть позже, после того как Гарольд Дагон скрылся в тёмных парковых зарослях, привело степенного и порядочного старика в неописуемое волнение и тревогу. Он так и замер возле небольшой беседки, куда отправился, чтобы передохнуть немного от этой бесконечной круговерти. Вот оттуда он и рассмотрел, как следом за эрцгерцогом мягкой кошачьей походкой, даже не хромая, скользнул в парковый сумрак Морис. Морис, который ещё час назад с совершенно безмятежным выражением на лице слушал, как дамы музицируют и поют!  И столько было показной наивности в нём, что только слюни он не пускал. Эта детская наивность теперь совершенно не вязалась с его походкой, черным сюртуком и скоростью, с которой Альсандер растворился во мраке.
Отто всё сразу понял, понял и захолодел от ужаса. Неужели он сделает это?! Отто не хотел верить, что Альсандер убьёт эрцгерцога, но вспоминая бездонную пугающую жестокость, которая порой мелькала у Альсандера в глазах, допускал подобный исход.
- Неужели ты сотворишь этот грех, - шептал перепуганный старик, не желая разочаровываться в своём почти сыне, - глупый, глупый мальчишка. 
Он продолжал сидеть в крохотной беседке, а время тянулось странно медленно, постепенно всё затихло в доме. Он слышал, как билось его сердце, беспокойно перестукивая и словно стремясь убежать от той страшной мысли, которая становилась реальностью. А потом Отто как-то даже обмяк от радости, когда увидел, что они показались на боковой алее вдвоём. Эрцгерцога шатало, он выглядел слабым и больным, но Морис его держал крепко и время от времени подправлял полуобморочного Гарольда, хоть делал это достаточно грубо.

- Слава богу, - прошептал Отто и понял, что по его лицу текут слёзы облегчения от неслучившегося, - ты оказался благороднее его, паршивец ты мой дорогой.
Отто поспешил в дом и нашёл Мориса Альсандера в тёмном кабинете. Только ломтик луны, оказавшийся невольным и единственным свидетелем всего случившегося в отдалённой части парка, заглядывал в окна, прокладывая блёклые желтоватые дорожки на полу и стенах, будто бы соединяя произошедшее в парке и предстоящий непростой разговор. Эти жёлтые дорожки выхватывали затейливый узор ковра, ручки шкафов и позолоту корешков книг за стеклянными дверцами, уголки столов и кресел, в одном из которых сидел Морис. Он выглядел так, словно долго выполнял тяжёлую страшную работу и очень устал. Альсандер услышал стук открываемой двери, шаги Отто и поднял на него измученный взгляд, хотя в темноте мало что можно было рассмотреть. Отто молча подошёл, сел рядом на стул и протянул ему хрустальный стакан и пузатую бутылку золотистого рома.  Морис дрожащими, бессильными руками попытался открыть её, но тугая пробка не поддалась, тогда он вытащил её зубами и, поспешно наполнив стакан почти до краёв, сделал несколько крупных глотков. Он пил жадно, пытаясь утолить жажду и ещё какое-то странное чувство, наполнявшее его горечью. Ему хотелось, чтобы жгучая влага эту горечь смыла. Было тихо, ничто не нарушало тишины большого кабинета, кроме плеска напитка и стука часов. Альсандер молчал и только делал глотки обжигающей жидкости, постепенно опорожняя стакан, молчал и Отто какое-то время.
- Я не смог, - наконец заговорил Морис каким-то слабым, больным голосом, - понимаешь, Отто, я не смог убить его. Кажется, тысячу раз я представлял себе эту нашу встречу, я мечтал бросить ему в лицо всё то, что скопил в себе за эти страшные годы. Всю ту злобу и ненависть, которые наполнили меня однажды. Я думал, что уничтожу его… А вот пришло время, и я не смог… А какой подвернулся случай…
Альсандер снова наполнил стакан золотистой жидкостью и снова порядочно отхлебнул, покачав головой, казалось, он жалел об этой упущенной возможности:
- Он пошёл в парк, пошёл один в сгущающихся сумерках. А я следом, никто меня не видел, никто…кроме тебя. Думаю, что ты догадался, зачем я крался следом, иначе твой приход сюда ничем больше объяснить нельзя. Но я решил, в случае чего, ты меня не выдашь. Я долго шел за ним, борясь со страстным желанием просто кинуть нож в эту сутулую стариковскую спину… Но я должен был ему всё сказать, я ждал нужного момента.
Морис перевёл взгляд на Отто, боясь найти на его лице осуждение или неодобрение, но его старый верный Отто слушал эту исповедь спокойно и не выказывал даже намёка на недовольство.
- А потом этот никчемный человек неожиданно вышел туда, к самой…её могиле, я слышал, как он горько вскрикнул и видел, как он замер в испуге. И я хотел его прямо там…, чтобы… А… не смог.
Казалось, что Альсандеру стало невыносимо больно, он скривился, скрипнул зубами и снова стал запивать свою горечь содержимым бутылки.
- Дело не в том, что я не смог бы его убить, нет, это как раз нетрудно, я убиваю легко и быстро, я был наёмным убийцей. И он…этот слизняк, этот бесконечный трус, наверное, он не достоин жизни, которую я сохранил ему… Только знаешь, я вдруг не захотел… Я сам этого не захотел и не потому, что мне его жаль…
Морис надолго замолчал, он боролся с собой, что-то решал для себя самого, и, заговорив вдруг с болью в голосе, продолжил:
- Я подумал, Отто, если я его убью, то как? Как я потом буду своими такими грязными руками обнимать Николь, пожимать руки своим друзьям, как…держать на руках мою девочку, если они в крови. Я вдруг подумал..., что это неправильно, если его кровь испачкает белую танцовщицу в парке, это неправильно, и если попадёт в чистые воды озера… Не надо этого. Ты знаешь, мне так трудно было отмыться от грязи, которой я оброс за всё это время, так трудно… И мне кажется, что я так до конца и не отмылся, что-то во мне осталось, и это уже навсегда. А начинать всё сначала, да ещё здесь в Торгенземе. Нет. Я решил, что скажу ему всё, а он…пусть живёт своей подлой жизнью.
Совершенно обессилевший от этих слов Морис поглядел в глаза Отто:
- А, знаешь, в своей бродячей жизни однажды очень-очень далеко отсюда я встретил одного чудака. Он, наверное, он спас меня от кровавого зверя, который поселился во мне и почти сожрал меня изнутри. Этого чудака звали Лука, он мне однажды сказал: «Если ты ненавидишь, значит, тебя победили.» Я всё думал об это и спорил с ним. А теперь я понимаю, что отшельник Лука был прав, он вообще во всём оказался прав. А я.., дурак я был, когда спорил с ним. А тут вдруг я понял, когда увидел своего отца, ползающего передо мною на коленях, что я его не могу ненавидеть… Я его, конечно не простил, но ненавидеть больше не мог. Кто он сейчас? Он просто жалкий испуганный старик…, и я не смог…Не смог его убить… Я, наверное, непонятно объясняю, - Морис как-то нерешительно посмотрел на Отто и растерянно улыбнулся.

У Отто, едва он увидел эту растерянную и уже пьяную полуулыбку, от сердца отлегло. Он поднялся со своего стула и подошёл совсем близко, а Морис как в детстве вдруг ткнулся в него лбом и замер, только плечи несильно вздрогнули. Отто очень осторожно провёл своему воспитаннику, совсем взрослому зрелому мужчине по голове, а потом по плечам и спине рукою и так же осторожно проговорил:
- Ты всё правильно сделал, сынок, всё правильно. Ты не мог поступить по-другому, потому что ты не такой как твой отец.
- Он мне больше не отец, - пробубнил откуда-то снизу Морис, - я вернул ему то имя, которое он мне когда-то дал. Морис Альсандер ничем больше не обязан Гарольду Дагону. Он мне чужой, а мой отец – это ты, Отто. Я тебя люблю и почитаю как отца, только ты знаешь обо мне такое, чего даже я о себе не знаю. Только ты веришь в меня до самого конца.
- Верю, - согласился Отто, очень довольный последними словами, - и я очень рад, что ты победил. Ты победил своего страшного зверя, о котором говорил, потому что победил в себе ненависть. Хотя, ты знаешь, пару раз своему папаше ты, конечно, мог бы по морде врезать.
Морис поднялся и покачиваясь стоял пред стариком, выпитый ром уже заметно опьянил Альсандера, он озадаченно уставился на своего дядьку и проговорил нерешительно, заплетающимся языком:
- Ты считаешь? Да, ты не представляешь, с какой силой я по мордам бью!
-Ему бы не повредило, - усмехнулся Отто и подхватил валящегося, вконец опьяневшего Мориса, - ну, граф, а теперь пойдём до спальни. Смотри, как ты набрался-то. В одну рожу такую пузатую бутылку выхлебать – это уметь надо.
-Да, - пьяно и покорно соглашается Морис, - надо, в кровать надо, чёрт, а почему так пол качается, Отто?

Николь испуганно смотрит, как Отто буквально втаскивает в личные покои пьяного Мориса, Юлеш кидается ему помогать. Они оба доводят окончательно потерявшего вменяемый вид графа Альсандера до его постели, в четыре руки раздевают его и оставляют что-то бормочущего Мориса в темноте спальни.
- Не пугайтесь, душенька графиня, и не гневайтесь на него - успокаивает Николь Отто, - непростой вечер выдался у нашего Мориса, он поспит и всё наладится. Поспать ему надобно, а утречком я приду и приведу графа в приличное состояние.
Как Отто приводит в приличное состояние, Морису хорошо известно, но он не сопротивляется, когда на него в ванной комнате раз за разом опрокидывают в вёдрах холодную воду, только вздрагивает и мотает гудящей от излишне выпитого головой. Но к завтраку он выходит вполне приличный, только слегка бледный и без аппетита. Аппетита нет, похоже, и у его высочества эрцгерцога Морейского, ему снова не здоровится и к завтраку он снова не выходит, его супруга сообщает что у эрцгерцога в покоях снова хлопочет доктор, но напрасно беспокоиться не стоит, всё проходит.

А Торгензем словно решил показать себя во всём великолепии, выглянуло солнце, в ярком синем небе суетятся небольшие, похожие на детские игрушки облачка, солнечные лучи играют со струями водопадов, какие-то крохотные лесные птицы перепархивают и шелестят крылышками в кустах. Никто не желает оставаться в доме, на лужайках и в беседках много людей, пожилые дамы степенно прокатываются в прогулочной коляске. Морис провожает красивое ландо взглядом и выдыхает с облегчением, оно увозит болтливую маркизу Траматти и недовольную чем-то великую герцогиню по дороге в нижнюю живописную часть парка и долины. С ними же уехала на прогулку графиня Лоззи, преисполненная собственной значимости. Её супруг важно беседует с его королевским величеством ревниво поглядывая в сторону графа Альсандера, но совершенно напрасно, на правах хозяина Альсандер может распоряжаться своими интересами сам. Артур и Ирен Лендэ составили, наконец, компанию Морису и Николь, они очень приятно проводят время в большой беседке, здесь же появляется Максимилиан и сражает всех своей неуёмной энергией и воодушевлением. Здесь же живо участвуют в общем разговоре Лили Богарне и майор Генрих Росток. Последний оказывает знаки внимания Лили, а та, немного краснея и слегка стесняясь, их принимает. Молодой павлин маркиз Баккарди с жаром что-то объясняет слушающим его дамам и юным кавалерам на лестнице, ведущей к озеру. Обед праздная публика, надышавшаяся и нагулявшаяся в парке, встречает с воодушевление и аппетитом. К обеду появляется и эрцгерцог Морейский, выглядит он неважно, но бокал вина и горячее жаркое из ягнёнка, кажется возвращают ему силы и присутствие духа. Всех волнует его самочувствие, всех, кроме графа Альсандера. Его голоса в общем хоре сочувствующих нет. Впрочем, к середине обеда и самого графа тоже нет за столом. Ни графа, ни графини.
Подошедший слуга, с быстрым поклоном что-то сказал молодой хозяйке Торгензема, и она, провожаемая тревожным взглядом герцогини Равияр, извинившись, куда-то удалилась. Тереза Равияр только заулыбалась, когда тот же слуга через полчаса вновь появился, и следом за ним вдруг поднялся и сам граф, и даже его величество. Оба мужчины куда-то быстро ушли. Теперь уже всех присутствующих за обедом заинтересовала сложившаяся ситуация.
- Похоже, наша малышка Софи снова разбушевалась настолько, что послали даже за Морисом, - успокоила своего супруга Тереза Равияр, - вообще не представляю, что они станут делать, кода он уедет в Ликс или на службу в Солон.
- Поедут следом, - усмехнулся герцог, - но надо признать, наша с тобой правнучка очень энергичная особа.

Софи разбушевалась не на шутку. Снова её красивенькая комната наполнена криками и захлёбывающимися рыданиями. Снова расстроенная и уставшая от этих криков мучается бедняжка Анна, няньки мечутся не в силах что-либо ещё предпринять. Они втроём перепробовали всё, качали и ласково разговаривали с малышкой, гладили животик и шевелили ножки, открыли окно, чтобы прохлада немного успокоила дитя, обычно это помогало, поили водичкой. Всё тщетно. Николь сама готова разрыдаться, будучи не в силах сладить с невозможным ребёнком А Софи полна энтузиазма и наслаждается своими выступлениями.
- Вот это я понимаю, настоящая принцесса, -  с чувством говорит Фредерик, у которого сразу звенит в ушах от детских криков, он захотел увидеть девочку и осторожно останавливается у самого порога, смущая нянек и скромницу Анну.
  Николь в отчаянии смотрит на мужа.
- Морис, ну сделай хоть что-нибудь, бога ради.
Альсандер поскорее забирает громогласный свёрточек в свои руки и принимается, глядя куда-то в его глубину уговаривать:
- Софи, имейте совесть, посмотрите, что вы натворили. Матушка в слезах и совершеннейшем отчаянии, отца вы оторвали от обеда, даже его величество обеспокоен вашим поведением. Разве можно себя так распускать?
Крик становится потише, в нём появляются некоторые паузы, а Морис осторожно берёт своей рукою крошечные пальчики и продолжает:
- Время послеобеденного сна, Софи, надо много отдыхать, чтобы вырасти. Вы же ещё такая маленькая, а уже столько шуму от вас. Спите, закрывайте свои синенькие глазки и принимайтесь смотреть свои сны. Спите. Мы послушаем все ваши песни как-нибудь в другой раз. Уймитесь, наконец.
Голос его необыкновенно спокойный и немного вкрадчивый. Малышка, услыхав его немного затихает, последний раз как-то судорожно всхлипывает, устало закрывает глаза и принимается шумно сопеть. Но постепенно дыхание её становится спокойным, и она уже мирно спит на руках у отца.
- Раньше не могли позвать, - сердито выговаривает Морис прислуге, продолжая немного покачивать ребёнка - довели бедняжку. Я же всё утро в доме, к чему все эти муки?
- Знаешь, Морис, - замечает с улыбкой Фредерик, который с любопытством рассматривает малышку и находит своего друга в няньках у дочери весьма забавным, - это очень спорный вопрос, кто кого довёл, судя по измученным лицам няней и Николь. А как ты так её успокоил?
- У них, ваше величество, какие-то свои отношения, - тоже немного приходя в себя говорит Николь, с вежливым реверансом, - стоит только отцу взять её на руки и начать говорить с нею, так малышка успокаивается почти мгновенно. Я даже ревную при этом.
Фредерик с восторгом смотрит на ребёнка, но Анна решительно забирает девочку у Мориса и относит её в колыбельку.
- Нельзя смотреть на спящего младенца долго, ваше величество, - смущённо улыбается она, - заболеет.
Мужчины поспешно выходят в коридор и недолго стоят там, поджидая Николь.
- Судя по ухудшившемуся состоянию моего дядюшки, ваш разговор состоялся, - Фредерик оказывается осведомлён о произошедшем в парке.
- Состоялся, - вздыхает Альсандер, - я вернул ему то имя, которое он мне дал, теперь граф Альсандер ничего не должен эрцгерцогу Морейскому. Так что, ваше величество, мы с вами теперь не родственники.
- Ничего, - обнимая, успокаивает Мориса Фредерик, - гораздо важнее для меня, что мы, по-прежнему, друзья.

Так вот дружески и непринуждённо беседуя, они возвращаются в столовую, где десятки любопытствующих жаждут конечно узнать, куда отлучалась чета Альсандеров, да ещё в сопровождении его величества.
- Я сходил навестить одну юную особу, которая устроила пышное выступление в честь моего приезда, - отшутился Фредерик и поверг всех присутствующих в немалое удивление, продолжив, - думаю, что я могу что-нибудь подарить малышке в честь нашего знакомства. Пусть это будет небольшое поместье Сентон, которое примыкает к Торгензему со стороны Хлебных равнин, отныне оно будет принадлежать Софии Аните Альсандер.   У монархов Мореи есть такая добрая традиция дарить новорожденным детям в семье или детям своих друзей земли. Вот и я не исключение.
По столовой прошелестел удивлённый выдох, и тут же на Фредерика посыпались комплименты по поводу его щедрости и великодушия, а на Альсандеров поздравления. Великая герцогиня Морейская бросила было свой злой взгляд на Мориса Альсандера и вдруг натолкнулась на встречные насмешку и холод в синих глазах. Этого взгляда она выдержать не смогла, страшно побледнела и внезапно почувствовала приступ дурноты, но смогла справиться с собою. Мария Амалия тоже была среди поздравляющих, хоть и приложила немало усилий, чтобы скрыть досаду и разочарование, ей на рождение сына король ничего не подарил, правда, монархом тогда в Морее был другой человек, а не столь великодушный ФредерикV. Но в отличие от своих отца и матери герцогиня Таллен изобразила на лице самую искреннюю улыбку на которую была способна. Ей нужно было вовлечь графа Альсандера в свои интриги, сделать его своим, если не любовником, то хотя бы воздыхателем. Большинство мужчин обычно быстро попадали под её чары, начинали глупо любезничать и сыпать комплиментами. Альсандер оказался другим, но скорее всего его холодность объяснялась пока ещё существующими нежными чувствами к молодой супруге, от этого игра становилась намного интереснее. Но Мария Таллен прекрасно знала, что со временем эти чувства остывают, если вообще возникают, и им на смену приходят ровные, основанные на взаимной выгоде отношения. Но ей захотелось внимания графа Альсандера именно сейчас.
- А что же вы не взяли в поездку своего сына, - поинтересовался граф Альсандер у Марии Амалии, давая повод для развития желаний Марии Таллен, - насколько я знаю, юноша уже вполне взрослый, чтобы принимать участи в жизни света. Он верно тоже захотел бы встретиться с отцом.
- Он собирался провести пару месяцев в поместье своего друга, - объяснила герцогиня, - а после, на его яхте совершить прогулку вдоль побережья, от Эбергайля до Солона. Так что, возможно, граф, он нанесёт вам визит по месту вашей службы.
- Буду рад, - заметив, что Мария Таллен собирается подняться из-за стола, Альсандер тоже встал и галантно отодвинул ей стул, получив от красавицы Таллен благодарную, многообещающую улыбку. Мария Таллен чрезвычайно довольная собою и результатами своих действий отправилась на прогулку в большую колоннаду в дальнем уголке парка. Ей очень хотелось обдумать характер своего поведения в Ликсе, куда граф Альсандер должен будет прибыть вместе со всеми, насколько ей было известно. Там она будет играть по своим правилам, в своём доме, и он быстренько окажется в её сетях. Почему бы не поразвлечься с красивым мужчиной, тем более, что виконт Ригота так её разочаровал своей инфантильностью. Следовало попробовать другого мужчину, почему бы этим мужчиной не стать графу Альсандеру, он немного старше Риготы, опытнее и несомненно мужественнее. Иметь в любовниках первую шпагу Мореи так заманчиво для собственного самолюбия.

Уже прощаясь на следующий день Мария Амалия Таллен благосклонно улыбается Морису Альсандеру и надеется на новую встречу. Это она произносит, нисколько не смущаясь присутствия Николь, стремясь вызвать в ней чувство ревности и досады, но похоже, молодая графиня Альсандер умеет прекрасно владеть собою, она оставляет эту колкость герцогини без внимания. Эрцгерцог, на преисполненный достоинства поклон графа и пожелания счастливой дороги, трусливо отводит взгляд и торопится занять место в экипаже, что со стороны выглядит грубо и невежливо, что же касается великой герцогини Морейской, то она откровенно не сдерживает переполняющей её злости. Она ненавидит графа Альсандера, но пока найти выхода для ненависти не может и молча кивает головою. Королевская свита отбывает и оставляет обитателей Торгензема в счастливом покое.
- Нет, мой дорогой, - говорит Тереза Равияр своему супругу вечером, когда Торгензем по привычному погружается в спокойствие и размеренность, - называться можно хоть графом, хоть каторжником, но королевская кровь - она и есть королевская кровь. Среди всех них он единственный был истинным носителем крови Дагонов. Как только это ему удалось. Даже я в какой-то момент устала держать маску и хотела спрятаться от всего, даже его величество уставал от своих королевских обязанностей и условностей. А наш зять был натянут как струна, преисполнен вежливости, достоинства и лоска. Никогда его таким прежде не видела.
- А мне он больше нравится в своей неуёмной деятельности в Солоне, - возражает герцог Равияр, - она его не тяготит как все эти бесконечные раскланивания.  Но он нынче справился. Откуда только что в нём берётся. Даже герцогиня Таллен не смогла сдержаться в своих симпатиях и откровенно кокетничала с Морисом. Николь не могла этого не заметить.
Николь разумеется это заметила, но поскольку была немного посвящена в непростую историю своего мужа, то сделала вид, что её эти весьма энергичные знаки внимания герцогини Таллен не интересуют. Графиня Альсандер всегда верила своему мужу и пока никаких поводов для глупой ревности он ей не давал. Им наконец удалось остаться одним, уже после того, как отбыл королевский поезд, уже уехали в Солон майор Росток и Максимилиан, чрезвычайно довольный своей новой ролью, эполетами форт-лейтенанта и приказом полковника Альсандера о назначении на третий бастион к капитану Прусету. Офицеры ещё должны были сделать небольшой крюк, чтобы сопроводить до поместья Лили Богарне. Поэтому в большом доме поместья остались только Морис с Николь и Софи, Георг и Тереза Равияры, и ещё Отто и Анна, словом, только свои. Но и графу, и королевскому наместнику вскоре снова предстояла поездка в Ликс. Фредерик великодушно позволил им обоим ненадолго задержаться в Торгенземе. Морис наскучался по семье, Георг Равияр тоже.
Поэтому те несколько дней, что предстояло провести им всем вместе, Морис почти не отходил от Николь, минул ровно год, как они сыграли свою свадьбу и были здесь в Торгенземе год назад, счастливые и влюблённые. Ничего для них пока не изменилось, разве что появилась маленькая Софи. Теперь они всюду бывали вместе – в парке, на прогулках по долине, в музыкально гостиной Морис готов был слушать рояль бесконечно, много времени проводил в детской, где энергичные протесты маленькой Софи перемежались с её тихим сопением и сном. Стояли спокойные умиротворённые   дни ранней осени, даже не верилось, что опять предстоит разлука.

- Знаешь, - сказал как-то жене Морис, во время одной из прогулок к водопадам, - когда я вижу Софи у тебя на руках или держу эту кроху сам, меня охватывает странное чувство. Ты только не смейся надо мною, но это как-то странно, необъяснимо странно. До сих пор я жизни только отнимал, делая это подчас даже не задумываясь, или защищал и защищался сам, а тут вдруг оказалось, что я жизнь дал. Я дал начало жизни нашей Софи… Какое-то чувство…непостижимое. Отец… странное чувство.