Глава 4. Фронт

15 февраля 1945 года мы вдвоем, я и Одинцов, прибыли в польский город Новы Тарг, где размещался отдел кадров 4-го Украинского фронта. В отделе кадров нас встретил офицер отдела, взял наши личные дела и командировочные предписания, в свою очередь дал нам талоны в столовую и талоны на размещение в гостинице, которая днем не работала. По этой причине мы весь день провели на улице, ожидая, когда откроются столовая и гостиница. Замерзшие и голодные, мы, наконец, поели в столовой и получили место в гостинице. Под местом в гостинице подразумевался коврик на полу комнаты человек на десять. Как бы то ни было, но, пользуясь теми
минимальными удобствами, которыми располагала гостиница, мы привели себя в относительный порядок, отогрелись и отдохнули. Утром, израсходовав последний талон на питание, мы снова направились в отдел кадров. Здесь нас уже ждал вчерашний офицер, которому мы отдали свои личные дела. Это был симпатичный подполковник. Видимо, он достаточно полно ознакомился с нашими личными делами. Поинтересовался отдельными сторонами нашей специальной подготовки. Отвечая на его вопросы, я сказал, что не против был бы попробовать себя в области фотограмметрии, а Одинцов сразу попросил подобрать ему должность в линейной артиллерийской части. Подполковник спросил, не соглашусь ли я на должность командира фотороты Воздушной Армии фронта. Я вынужден был ответить отказом ввиду отсутствия практического опыта как по специальности, так и особенно опыта работы с людьми. Он согласился со мной и предложил нам обоим пройти в штаб воздухоплавательной части. Нас это заинтриговало. Первым в кабинет командира части подполковник, приведший нас сюда, пригласил войти меня. Войдя в кабинет командира, я увидел подполковника в летной форме, ладно сидящей на нем, с иконостасом из орденов и медалей на груди. Красивое лицо азиатского типа. На верхней губе ниточка черных усов. По внешнему виду я сразу определил – казах. Представился: «Выпускник Рязанского артиллерийского училища младший лейтенант Пинцов». Он подошел ко мне, поздоровался за руку и, в свою очередь, представился: «Командир 3-го Воздухоплавательного Свирского ордена Красной Звезды дивизиона аэростатов артиллерийского наблюдения подполковник Джилкишев». Предложив мне сесть, приступил к расспросу об училище и полученной мною специальности фотограмметриста. Он заметил, «что именно специалиста такого профиля сейчас в части нет. Занимавший должность начальника фотослужбы дивизиона офицер в настоящее время отсутствует – учится на курсах повышения квалификации. Когда этот офицер вернется в часть, мы решим, кто из вас будет занимать эту должность». Такое предложение мне понравилось. Это позволяло мне проверить себя на практической работе и оценить свои возможности. Я выразил свое согласие. «Вот и хорошо, – ответил он. – Будем служить вместе. Кстати, на каком полигоне вы проводили боевые стрельбы?» – «На полигоне Байсерке». Он широко улыбнулся и сказал: «На этом полигоне я учился воздухоплаванию». Позвонив по телефону, он кого-то вызвал в кабинет. Вошедшему старшему лейтенанту он сказал: «Это новый наш начальник фотослужбы. Отведите его к Коноплеву». Попросив разрешения выйти, за дверью встретил Гавриила Одинцова, сказал ему: «Сосватался на должность начальника фотослужбы». На всякий случай, пожелав ему удачи, попрощался, и больше никогда с тех пор с ним не встречался, но от товарищей узнал, что он уволился из рядов Советской Армии сразу после окончания войны, окончил институт, работал на административных и партийных должностях.

Старший лейтенант оказался помощником начальника штаба по строевой части. Он отвел меня к начальнику штаба майору Коноплеву. Последний, после краткого знакомства со мной, сразу поставил мне задачу: «Через сутки быть готовым к выполнению своих служебных обязанностей». Оказалось, что у меня есть помощник – сержант Войнаровский. По штату части он числился в хозяйственном взводе, но по своим служебным обязанностям являлся лаборантом фотолаборатории. Я попросил старшего лейтенанта представить меня другим офицерам штаба. После представления он отвел меня в небольшой чулан, где располагалась фотолаборатория. Здесь же был и сержант Войнаровский. С этого момента я приступил к выполнению задачи, поставленной мне начальником штаба части. Осмотрелся, спросил: «Это все ваше имущество или есть что-то еще?» «Все», – последовал ответ. По мере изучения имеющегося фотоимущества полыхающий костер моего энтузиазма понемногу стал угасать. В моем распоряжении для фотосъемки имелся лишь один фотоаппарат – бортовой авиационный АФА-27Т с ручным покадровым заводом. Создавалось впечатление, что им никогда не пользовались, о чем я и спросил сержанта. – «При мне ни разу». – «А как давно вы служите в этой части?» – «В этой части я служу с момента ее формирования в 1943 году», – ответил он. – «Чем же фотографировали все это время?» – «У начальника фотослужбы было два собственных фотоаппарата – «лейка» и дорожная камера». – «Следовательно, – спросил я, – вы занимались в основном портретной съемкой?» – «Совершенно верно». Этот ответ окончательно погасил мой энтузиазм. Портретная съемка – это художественное творчество. Для портретиста фотоснимок – предмет искусства, для фотограмметриста фотоснимок – рабочий материал. Я совершенно не был готов заниматься портретной съемкой. Во-первых, потому, что нас этому не учили, а, во-вторых, меня это не интересовало. Остальное время дня ушло на изучение фотоаппарата, зарядку его и другие работы, связанные с обработкой фотопленки и фотоснимков. Утром следующего дня я занимался вопросом, связанным с возможностью изготовления фотопанорамы. Требовались: ватман, чертежные инструменты, тушь, клей. Обойдя службы, добыл почти все, что нужно. К полудню, когда прошли сутки с момента получения задания от майора Коноплева, я доложил ему, что готов к выполнению как панорамной, так и бортовой фотосъемки.

В этот же день я услышал, как «…залпы тысячи орудий слились в протяжный вой…». 4-й Украинский фронт проводил какую-то частную операцию. Артиллерийская подготовка действительно велась тысячами орудий. Стоял непрерывный грохот, в котором выстрелы отдельных орудий слились в постоянный гул.

В течение дня я продолжил изучение части, в которой мне предстояло служить. Это был воздухоплавательный дивизион аэростатов артиллерийского наблюдения. Почетное наименование Свирский и орден Красной Звезды дивизион получил за боевые заслуги на Волховском фронте при проведении Волховско-Свирской операции. Боевыми подразделениями дивизиона были три воздухоплавательных отряда. Каждый отряд обслуживал одно артиллерийское соединение, вооруженное 122-мм пушками или 152-мм гаубицами-пушками. Аэростат использовался как высотный наблюдательный пункт, с которого четко просматривается вся тактическая полоса обороны противника, что позволяет вести разведку целей и корректировку огня дальнобойной артиллерии. Дивизион, в котором мне предстояло служить, был сформирован под Москвой в 1943 году, когда гитлеровцы лишились господства своей авиации в воздухе. Основной командный и технический состав был частично взят из 1-го Ленинградского воздухоплавательного дивизиона, успешно выполнявшего боевые задачи во время войны с Финляндией в 1939–1940 гг., а также в блокадном Ленинграде. Командир дивизиона подполковник Джилкишев – воздухоплаватель 1-го
Ленинградского воздухоплавательного дивизиона – отмечен боевыми наградами за мужество, проявленное в войне с Финляндией, а также при уничтожении гитлеровских тяжелых орудий, располагавшихся на Пулковских высотах и ведших разрушительный огонь по Ленинграду. Попутно отмечу, что в послевоенные годы подполковник Джилкишев написал ряд книг воспоминаний и размышлений: «Сообщаю цель», «Аэронавты» и др. В них он рассказал о славном ратном труде наших воздухоплавателей, которые во время Великой Отечественной войны вели разведку целей и корректировку огня артиллерии из гондолы аэростата.

Весь этот день прошел в знакомствах и обустройстве на новом месте. Рано утром следующего дня я был вызван к майору Коноплеву. Он поставил мне задачу выехать на КП (командный пункт) артиллерийской бригады для панорамной съемки переднего края. Ехать предстояло 120 км по горным дорогам. Погрузив фотоаппарат на машину-полуторку (грузоподъемностью 1,5 т), вдвоем с сержантом Войнаровским выехали на задание. В одном месте нас остановили регулировщики ВАД (военной автомобильной дороги) и потребовали привезти одну тонну песка для посыпки дороги. Таков приказ начальника тыла фронта. Лишь машины с боеприпасами не привлекались к этой работе. Было понятно, что мера эта вынужденная. Гололед. Мы уже видели несколько машин в кюветах. Это задержало нас более чем на один час от расчетного времени, но, как выяснилось, беды в том не было. Приехали в штаб бригады, где нас ждал сопровождающий. Переложив фотоаппарат из упаковки в рюкзак, двинулись на КП. По пути обратил внимание на то, что никакой маскировки сопровождающий нас лейтенант не придерживался. Подумалось – находимся в зоне невидимости, создаваемой горой, к которой мы шли. Позднее выяснилось, что это не так. Противник просматривал местность и видел все передвижения к КП и обратно. На КП находился командир бригады, которому я доложил о цели прибытия. «Действуйте», – ответил он. В стереотрубу прекрасно просматривался предстоящий район съемки: участок Хыжне – гора Бучник. Пишу уверенно, потому что у меня сохранилось несколько снимков от этой панорамы. Это курортный район южной Польши. День для фотосъемки – лучше не придумаешь. Солнце скрыто за неплотной облачностью. Прекрасное ровное освещение. Воздух прозрачный, как хрусталь. Все местные предметы четко просматриваются на фоне чистого-чистого снега.

Пристроившись за бруствером хода сообщения, я трижды для страховки произвел необходимую съемку. На всякий случай одну съемку произвел с рекомендуемым для такой освещенности фильтром. В сопровождении того же лейтенанта возвратились в штаб, не задерживаясь, погрузились в машину – и скорей домой. Остаток дня и ночь мы с полной отдачей трудились над получением фотоснимков. Для сушки пленки и отпечатков в ход был пущен спирт. Утром, самому себе на удивление, представил майору Коноплеву требуемую фотопанораму. Это была необыкновенная удача, от которой в душе я торжествовал. Майор Коноплев внимательно рассмотрел представленное мною творение. Заметил: «Не забыл даже подписать, кто смонтировал. Как это ни обидно, но она уже никому не нужна. Вечером противник произвел мощный огневой налет на КП. Семьдесят процентов находившегося на нем личного состава, в том числе и командир бригады, погибли». Сдав по распоряжению майора Коноплева фотопанораму и оставшиеся снимки в секретное отделение, с глубокой болью за погибших, которые так хорошо меня встретили, отправился восвояси. Требовалось отдохнуть и осмыслить произошедшее. Война есть война, но я еще не был готов к таким ее поворотам.

Снимки были очень удачными и, по всей видимости, они попали на глаза не только командованию дивизиона, но их видели также офицеры разведывательного отдела штаба артиллерии фронта. Через несколько дней после описанных событий штаб дивизиона переместился в город Бельско-Бяла. По масштабам Польши это достаточно большой промышленный город: более ста тысяч жителей. Рекой Бяла город делится на две части: Бельско и Бяла. Обе части города расположены в низине, где протекает река. Окраины, застроенные коттеджами, возвышаются над городом. Мне была дана команда произвести панорамную съемку города. Несколько дней подряд стояли пасмурные дни – освещенность никудышная. Низина, где располагался центр города, была закрыта дымкой. Мои попытки выбрать дефекты освещенности с помощью светофильтров успеха не принесли. Снимки получились серые, стыдно показать, не то что рассматривать. Я понял, что хороший фотограф-портретист своим, не таким сложным, как мой, фотоаппаратом, сделал бы такие снимки куда более «презентабельными». Понял также, почему фотоаппарат лежал в упаковке без применения. Вся та сложная наука фотограмметрия, на изучение которой было затрачено столько времени и сил, в тех динамичных и маневренных условиях боевых действий, которые вели наземные войска, применительно к артиллерии невыполнима. Из всего большого перечня фотограмметрических работ в условиях дивизиона можно было бы только дешифрировать снимки и оценивать ущерб, нанесенный противнику корректировкой артиллерийского огня с аэростатов. Эта работа выполнялась в Воздушной Армии фронта, а до нас доводились лишь ее результаты. Пришел к выводу: надо ехать в один из отрядов, провести панорамное фотографирование с аэростата, хотя бы для того, чтобы с помощью фотопанорамы ориентировать очередного воздухоплавателя, поднимаемого в воздух в привязке видимых крупных объектов к их виду и месту на карте. Это уже что-то. Не надо тратить дорогое время в воздухе на такую работу. Поделился своими сомнениями и выводами с майором Коноплевым. Тот, в свою очередь, рассказал о моей просьбе командиру дивизиона. Просьба была удовлетворена. Я вместе с лаборантом сержантом Войнаровским прикомандировывался в 1-й воздухоплавательный отряд, командиром которого был капитан Михайленко. С оказией, прихватив наше небольшое фотоимущество, мы прибыли в отряд, находившийся на главном направлении наступления наших войск – Моравска Острава. Это относительно большой промышленный район, удержанию которого гитлеровцы уделяли особое внимание. Бои шли непрерывно, но линия фронта долго оставалась неизменной. Доложил капитану Михайленко о цели прибытия.
– «Устраивайтесь, осмотритесь, и когда будете готовы к работе, доложите».
Прежде всего, сержанта Войнаровского отправил знакомиться с личным составом аэростатного взвода, потом с личным составом хозяйственной службы – поговорить насчет комнаты для лаборатории. Сам пошел знакомиться с офицерами: воздухоплавателями и техническим составом. Знакомство прошло быстро. Я рассказал о цели своего прибытия в отряд, намекнув на то, что, возможно, в отряде задержусь надолго. Пока знакомился с офицерами, сержант Войнаровский подобрал место для лаборатории и приступил к ее обустройству. С утра и до обеда аэростат непрерывно находился в воздухе. После обеда был сделан перерыв в подъемах, и я попросил начальника летно-подъемной службы старшего лейтенанта Лашина провести со мной ознакомительное занятие по аэростату. Аэростат находился на биваке. Бивак стараются устроить там, где меньше всего дует, в тихом месте. Когда мы пришли туда, около аэростата находился весь аэростатный взвод. Сам аэростат был плотно прижат к брезентовой подстилке мешками с песком, повешенными на специальные петли в полотне, подшиваемом к оболочке аэростата. Вот что рассказал мне старший лейтенант Лашин.

На вооружении отряда состоит аэростат типа АН-540. Эта аббревиатура обозначает: аэростат наблюдения объемом 540 кубических метров. Один кубический метр водорода, а оболочка заполняется водородом, способен поднять один килограмм груза. Следовательно, общий вес поднимаемого аэростатом АН-540 груза составляет 540 кг. Этот вес распределяется следующим образом: вес оболочки с такелажем примерно 240 кг, вес разматываемого троса, к которому крепится аэростат, 50 кг на 1000 метров троса, что при подъеме на высоту 1000–1200 м составляет не более 75 кг, остальные 185 кг приходятся на полезный груз, поднимаемый аэростатом. Если поднимаются двое, то балластный груз не берется, если один, то берется балластный груз в виде мешков с песком весом до 20 кг каждый. Оболочка аэростата сшита из очень плотной прорезиненной материи, называемой перкалем. Для отражения солнечных лучей, с целью недопущения нагрева водорода внутри оболочки, в резину вводится алюминиевый порошок. Оболочка в наполненном газом состоянии имеет каплеобразную форму, что уменьшает сопротивляемость такого крупного объекта, как аэростат, ветровому потоку. Чтобы аэростат стоял в направлении движения воздушного потока, в задней его части имеются, как у самолета, стабилизаторы и киль, которые представляют собой плоские подушки, наполняемые ветровым потоком с помощью воздухозаборника, расположенного в киле. Поскольку ветровой поток хаотически нестабилен, то и аэростат постоянно рыскает. Это следует иметь в виду, потому что люди, поднимающиеся на нем, укачиваются больше, чем в самолете или на морских судах. В наполненном газом аэростате постоянно поддерживается сверхдавление более одной атмосферы. Чтобы аэростат не лопнул при подъеме в воздух, где с увеличением высоты подъема за счет уменьшения наружного давления происходит рост внутреннего давления, в аэростате имеется стягивающая система, состоящая из двух полотен и нескольких сотен резинок, которые регулируют ширину полотен. Газ для аэростата добывают автомобильным газзаводом из силикагеля. Газгольдеры в виде крупных «сосисок» объемом 120 кубических метров – временные хранилища газа. При подъеме аэростата в воздух производится пополнение газа, при хранении на биваке часть газа сдувается в газгольдер. Аэростат не свободный, как дирижабль, а привязной. Для прикрепления аэростата к тросу имеется уздечка с вертлюгом. Гондола воздухоплавателя представляет собой обыкновенную четырехугольную корзину; она крепится к аэростату с помощью веревочной трапеции. В случае обрыва троса в носовой части оболочки аэростата имеется специальное треугольное полотно, отрываемое фалом из гондолы. Разрыв оболочки производится в двух случаях: если ветер относит аэростат в сторону противника или если в гондоле двое воздухоплавателей. Если ветер относит аэростат на свою территорию и в корзине один воздухоплаватель, то представляется возможным спасти оболочку за счет постепенного стравливания газа и регулирования высоты полета путем сбрасывания балласта. На марше аэростат может вестись на маневренном тросе или вручную пешим порядком.

Несколько ночей подряд я поднимался в воздух, чтобы освоиться с условиями работы воздухоплавателей. Взору представлялась удивительная картина, особенно в темную ночь. Куда ни кинешь взгляд – темно, черно и, как гигантская змея, извиваясь на всем протяжении видимости с аэростата, выделялась светлая полоса, освещаемая тысячами ракет, запускаемых обеими воюющими сторонами. Если внимательно присмотреться, то и в темноте ночи, то тут, то там возникают еле видимые светлые пятна. Это были иногда отдельные машины, иногда колонны машин со светомаскировочной подсветкой. Артиллерия стреляла и ночью. По виду вспышки воздухоплаватели различали калибр стреляющего орудия. В светлую лунную ночь представлялась возможность видеть населенные пункты.

Освоившись с ночными подъемами, попросил капитана Михайленко разрешить подняться днем. С дневными подъемами дело обстояло несколько сложнее. Дневная боевая работа требовала максимальной сосредоточенности воздухоплавателя в решении поставленной ему задачи, а тут еще я – двойная помеха. Во-первых, отрываю от дела, во-вторых, воздухоплаватели не любят днем подниматься вдвоем. Подожженный аэростат не теряет остойчивости в течение 40 секунд с момента начала возгорания. Само начало возгорания тоже не сразу заметишь, особенно если горение началось в верхней части аэростата. За такое короткое время надо выпрыгнуть с парашютом обоим, причем первым прыгает член экипажа, а вторым – старший. Старший экипажа поставлен в зависимость от расторопности другого человека. Прыгать можно только в одну сторону – назад. При прыжке вперед можешь попасть на трос – разрежет пополам, вбок – мешает трапеция, следовательно, только задний борт свободен и безопасен для прыжка. Не буду вдаваться во все тонкости этой процедуры, скажу только, что старший экипажа не может ждать, когда второй номер выпрыгнет, а должен помочь ему, например, так, как поступил, по рассказам, воздухоплаватель этого отряда старший лейтенант Геннадий Клыгин. Он поднялся в воздух с командиром артиллерийской бригады. Не успели они осмотреться, как их тут же подожгли. Гена не растерялся, а молодец он был что надо, помор около 2 м роста, – схватил комбрига в охапку и выбросил за борт. Потом выпрыгнул сам. Оба благополучно приземлились недалеко друг от друга. Как видите из этого рассказа, причина неблагожелательного отношения воздухоплавателей к полетам вдвоем не такая уж безобидная. Все же разрешение было получено, и я дважды поднимался вдвоем со старшими лейтенантами Мальцевым и Мишиным. Наконец, настал день, когда в воздух я был выпущен в единственном числе, не считая, конечно, фотоаппарата АФА-27Т. Всласть нафотографировал. Снимки, в общем-то, получились ничего, но и ничего хорошего, т. к. из них панораму не сделать. Они «скачут» относительно друг друга, не «слепить».

В середине месяца в отряд приехал командир дивизиона. Объяснил последнюю обстановку на Моравско-Остравском направлении. Все шло к тому, что в ближайшие дни город будет освобожден от гитлеровцев. Пользуясь случаем, я доложил командиру дивизиона о проделанной работе. Он сообщил мне, что на днях с курсов возвращается старший лейтенант Сивоволов – бывший до меня начальником фотослужбы. Я обрадовался этому обстоятельству. Попросил вернуть Сивоволова на прежнее место службы, поскольку он хороший портретист. У него два приличных фотоаппарата для портретной съемки и пусть он этим делом успешно занимается. Меня же, попросил я, назначьте командиром аэростатного взвода, конечно, если есть вакансии. – «У нас во всех трех отрядах командиры взводов засиделись на должностях. Как вы посмотрите, если мы оставим вас здесь?»
– «Мне здесь очень понравилось, – ответил я, – но как на мое назначение посмотрит командир отряда?»
– «Капитан Михайленко как раз и подал мне мысль оставить вас в отряде. Значит, так и решим».
По сути дела, с этого решения и началась моя офицерская служба в должности командира воинского подразделения. Прежний командир взвода старший лейтенант Василий Лебедев этому обстоятельству очень обрадовался. 24 апреля в моей летной книжке впервые появилась запись о боевом подъеме на разведку целей. В этот же день начался штурм Моравско-Остравского оборонительного рубежа гитлеровцев. Во время первого подъема аэростат подвергся артиллерийскому обстрелу. О своих впечатлениях при обстреле ничего хорошего не скажешь, а о плохом даже вспоминать не хочется. 26 апреля меня снова с утра отправили в воздух. На этот раз обстрел был еще более интенсивным. После – болела шея от того, как я быстро вертел головой то в одну, то в другую сторону, наблюдая, как вокруг рвутся снаряды.

Следом за мной в воздух был поднят опытный воздушный боец старший лейтенант Мишин. В принципе уже к тому времени Иван Васильевич должен был быть занесенным в книгу рекордов Гиннесса. За ним числилось три прыжка с горящих аэростатов. Этот подъем увеличил число таких
прыжков до четырех. В какой-то недобрый момент в зону подъема аэростата прилетела девятка «аэрокобр». «Аэрокобры» – это неплохие истребители, поставляемые Соединенными Штатами Америки Красной Армии по ленд-лизу. Они ловко перестроились в змейку, внезапно атаковали наш аэростат, имевший на своих боках большие красивые красные звезды, такие же, как и на фюзеляжах истребителей. Аэростат прикрывался целым полком малокалиберной зенитной артиллерии. Командир отряда связался по телефону с командиром полка.
– «Что случилось, почему свои стреляют по своим?»
– «Не знаю, что это значит, но знаю только одно, что в эту драку полк не вмешается. Будет еще больше вреда», – ответил командир зенитно-артиллерийского полка.

Между тем в воздухе развивалась своя драма. Первый истребитель, дав длинную очередь, вышел из атаки, аэростат не поджег. Зато второй это успешно выполнил. Аэростат загорелся сверху. Прошло некоторое время, когда это увидел Мишин и все мы, находившиеся внизу. Мишин, не задерживаясь, выпрыгнул из гондолы. В момент раскрытия парашюта подлетел третий истребитель и открыл по нему огонь. А далее, как учили, все остальные поупражнялись в стрельбе по парашютисту. Судьба миловала старшего лейтенанта Ивана Васильевича Мишина – он остался цел и невредим. Ну а то, что он пережил за те считанные минуты, когда его настойчиво атаковали летчики краснозвездных истребителей, думаю, сохранилось в его памяти не самыми приятными воспоминаниями.

Эта маленькая драма имела свое продолжение в мирное послевоенное время. Мы, группа офицеров отряда капитана Михайленко, жарким летом 1947 года ехали поездом на полигон Вазиани, расположенный недалеко от Тбилиси. В одном вагоне с нами ехали летчики. Разговоры, шутки, смех. Летчики разговаривали между собой, пересыпая речь авиационными терминами, из которых было ясно, что это летчики истребители. Молодой задор коснулся, конечно, и нас. Начались расспросы. Воздухоплаватели не любили рекламировать себя, потому что их летную форму отождествляли не с аэростатом, уходящим в прошлое летательным аппаратом, а с газгольдерами, похожими на сосиски, и именовали не иначе, как «колбасниками». Это шуточное, но несколько оскорбительное слово мало подходило к таким прославленным воздухоплавателям нашего дивизиона, как подполковник Джилкишев, майор Криушенков, капитаны Лашин, Мальцев, Кочкин, ну и конечно же, к тому времени, о котором идет речь, капитан Мишин. Все эти офицеры были награждены орденами Александра Невского помимо трех–четырех боевых орденов. По статусу – это орден за военное искусство, и награждали им командиров батальонов и выше за умелое руководство подразделениями на поле боя. Перечисленные выше офицеры получили ордена Александра Невского в звании старших лейтенантов за умение точно определять важность обнаруженных целей и поражать их с минимальным расходом снарядов. В разговорах с летчиками пришлось признаться, что мы тоже молодчики, но не летчики, а воздухоплаватели.
– «Так бы и сказали, что колбасники, – сказал один из них. – На каком фронте воевали?»
– «На 4-м Украинском», – последовал ответ.
– «Мы тоже воевали на 4-м Украинском фронте. В конце войны сожгли свой аэростат. Наблюдатель выпрыгнул с парашютом, так мы и по нему прошлись. Удивительное дело – видим на боках аэростата красные звезды, притом такие, как на фюзеляжах наших самолетов. Докладываем на передовой пункт наведения: аэростат со звездами, а оттуда приказ – атаковать. Приказ есть приказ. Сожгли мы аэростат, ну а парашютиста – не знаем, убили или нет. А получилось все это потому, что передовой наш пункт наведения из-за очень сложной конфигурации линии фронта оказался не впереди аэростата, как ему, передовому, положено, а сзади. Вот и получилась такая ошибка».

Помню, на этот рассказ капитана из команды летчиков командир отряда майор Михайленко ответил: «Аэростат был наш. Воздухоплаватель, выпрыгнувший из него, перед вами – капитан Мишин Иван Васильевич. Поклонитесь ему за его мужество в те считанные минуты, когда вы его обрабатывали огнем из своих пушек». Удивительно, все вдруг замолчали и смотрели на Мишина, такого земного и уютного, со скромной улыбкой, с ямочкой на щеке. Вдруг к нему подошел майор из группы летчиков и сказал: «Извини, друг, это была моя эскадрилья. Все мы здесь, перед вами». Затем он обнял Мишина, поцеловал его и сказал: «Как в жизни сложно все бывает…» Разговор снова оживился. Выяснилось, что все мы едем в одно и то же место – Вазиани, только мы в учебный артиллерийский лагерь, развертываемый летом, а они в свой офицерский городок, расположенный рядом с аэродромом. В городке есть офицерский клуб. Познакомились. Договорились о встрече. Позднее мы много раз встречались, были желанными гостями в городке.

Рассказав об этом эпизоде нашей военной жизни, очевидцем которого я был от начала до конца, считаю просто обязанным привести здесь подобный случай, рассказанный нам, четырем больным в госпитальной палате, очень милым майором в отставке. Крайне сожалею, что забыл его фамилию. Из рассказа будет ясно, где он жил и, возможно, кто-нибудь его узнает. Вот его рассказ.

«Войну я встретил в звании сержанта, был стрелком-радистом самолета командира полка полковника Преображенского. Полк базировался на острове Сааремаа и входил в состав Краснознаменного Балтийского Флота. С началом войны полк наносил ощутимые удары по немецко-фашистским войскам, за что командир полка и ряд летчиков получили звания Героев Советского Союза. Начиная с 8 августа 1941 года, мы неоднократно бомбили Берлин. Позднее, после оставления нашими войсками Моодзундского архипелага и перебазирования полка на континент, наши военные дороги с полковником Преображенским разошлись. Военную службу я закончил в звании майора в должности начальника парашютной службы истребительной авиационной дивизии, один полк которой и штаб дивизии базировались на аэродроме Хаапсалу. Ехать было некуда – другой квартиры, кроме служебной, в офицерских бараках гарнизона Хаапсалу не было. Так и остался с семьей жить в этом гарнизоне. Семья: жена и двое детей – сын и дочь – ученики старших классов. В гарнизоне школы не было. Детей возили в школу военным автобусом. Жена не работала – не было мест для работы. Я устроился работать дежурным пожарным в истребительно авиационный полк. Полк нес боевое дежурство парой истребителей в пятиминутной боевой готовности. На стоянке дежурной пары постоянно находилась пожарная машина с расчетом из пяти человек. Когда пожарный расчет выстраивался, я всегда стоял на левом фланге – не вышел ростом. Однажды в дивизию приехала для проверки высокая комиссия во главе с генерал-полковником Преображенским. Как обычно в этих случаях, на летном поле был выстроен личный состав полка и обслуживающих его частей и подразделений. Левый фланг этого строя приходился на стоянку дежурной пары и нашей пожарной машины. Получилось как когда-то: командир за штурвалом впереди, а я с пулеметом позади, а в данной ситуации Преображенский на правом фланге, а я – на левом. Смотр, опрос офицеров и солдат длились долго, но, наконец, настала и наша очередь. На подходе к дежурной паре генерал вдруг замедлил ход, а потом решительно пошел в сторону нашей машины. Подошел, поздоровался со всеми, а потом подошел ко мне, обнял и поцеловал. Слезы потекли у меня из глаз. «Я твой гость сегодня», — сказал он и вернулся к дежурной паре. Когда смотр закончился, меня отпустили домой. Еще с аэродрома я позвонил жене и сказал, что генерал Преображенский сегодня будет у нас в гостях. Вечером он
пришел к нам домой. Какой это был вечер! Воспоминания лились потоком. Мы погрузились в него, и долго-долго не могли из него выйти. Далеко за полночь стали расставаться. Стоя перед вешалкой, генерал вдруг сказал:
– Обо всем и обо всех поговорили, а о себе ты ничего не сказал. Может, есть какие-нибудь просьбы или пожелания?
– Да нет. Вроде бы все путем, как у всех людей.
– Как же нет никаких просьб? – со слезами на глазах заголосила жена. – Посмотрите на эту хибару. В ней же нам век коротать. А как жить? У нас двое детей. Их надо учить, а где? Работы нет, и впереди ничего не предвидится. Где взять деньги, чтобы отправить детей в Ленинград учиться?»
Генерал посмотрел на меня и сказал: «Значит, никаких просьб?»
Вернулись к столу. Подумав, он рассказал, что в Пушкине строится многоквартирный дом для офицерского состава. Срок ввода его в строй – через три месяца. – «Вы получите извещение на выбор квартиры и ордер на нее». С тем мы его и проводили в гостиницу.

Сколько было волнений! А вдруг все это сорвется? Наконец, приходит долгожданное письмо – приглашение приехать на смотр квартиры. Приехал, мне предложили на выбор несколько трехкомнатных квартир. Голова шла кругом. Неужели это правда, что я в преклонные годы стану владельцем таких хором? Все оказалось правдой. Семья моя теперь живет в Пушкине. Я – член пожарной команды, точно такой же, как в Хаапсалу, при построении все так же стою на левом фланге. Жена работает, дети учатся. Сказка стала явью, и сотворило эту явь наше воинское братство!»

Итак, вернемся в тот далекий 1945-й. Старший лейтенант Мишин благополучно приземлился, аэростат сгорел. Большая часть оболочки и гондола упали на землю. Горящие куски оболочки во многих местах прожгли купол парашюта. Использованию парашют не подлежал, но заместитель командира отряда по хозяйственной части тут же на месте его утилизировать не разрешил. А жаль. Уплыли хорошие носовые платки и полотенца. Понятное дело, что не подлежащий использованию парашют и куски оболочки аэростата в хозяйстве были не лишними. Предстояло срочно добыть газ и наполнить им очередную оболочку. Я уже писал, что газ добывался в газзаводе путем химической реакции силикагеля с водой. Газзавод по виду напоминает некое устройство для работы в космосе. А на земле с ним одна беда... Он представляет собой сложную конструкцию трапециевидной формы, скомпонованную из трубок, баллонов и баллончиков, раструбов и проч. Высота этой конструкции почти соизмерима с его длиной. Смонтирован газзавод был на шасси автомобиля ГАЗ-АА. За счет большой высоты центр тяжести его был значительно выше допустимого для данного типа машин, и по этой причине он переворачивался на каждой более или менее заметной выбоине или кочке.

Прежде чем приступить к добыче газа, нам был дан приказ переместиться на другую позицию, что мы и выполнили. Без аэростата это просто и быстро. На маршруте движения мы видели немых свидетелей ожесточенных боев, которые шли в этом районе более месяца. Вот на окраине леса в молчании застыли 12 наших танков Т-34, а вот вдоль дороги лежат собранные с поля боя, но еще не убранные трупы. Сколько их? Смотреть на это невозможно, мутит, ком стоит в горле. Дороги забиты движущимися вперед войсковыми колоннами. В этих-то сложных дорожных условиях наш газзавод и лег на бок, скатившись в кювет. Колонна продолжала путь без него. Остановиться нельзя – задержишь других.

Прибыли на место, стали развертываться. На транспортировку газзавода убыл необходимый технический персонал. Подыскали место для установки газзавода. Для его работы необходима вода. Обычно он и устанавливается около источников воды. Оставшаяся после химической реакции щелочная вода отводится в сточную яму. К моменту окончания этой работы прибыли газзавод и посланная за ним машина. Старший машины-подмоги доложил командиру, что к моменту их приезда к газзаводу последний уже стоял на дороге, готовый к движению. Шофер самостоятельно справился с постигшей машину бедой. Управлял машиной грузин по имени Илия.
Вообще-то его звали Илья, но он как-то нараспев произносил свое имя, так, что получалось Илия. К тому времени ему было лет сорок. Улыбчивый, застенчивый, немногословный, он был объектом постоянных шуток солдат. Дело в том, что в своих трудах по подъему упавшей, обычно набок, машины, он был очень изобретательным. Видимо, когда-то он в качестве рычага использовал свой карабин. Ствол карабина немного погнулся, поэтому снайперски стреляющие солдаты из его карабина в цель не попадали. Не то что в мишень, а даже в щит, на котором она крепилась. В последний приезд подполковника Джилкишева, для развлечения была устроена стрельба по жестяным банкам. В процессе стрельбы один из солдат сказал: «Разве это стрельба? Пропустите на огневой рубеж Илию. Он сейчас все банки собьет. Будет целиться в правую, а собьет левую». Раздался всеобщий смех. Шутки насчет кривого ружья Илии и возможности стрельбы из него из-за угла были частой разрядкой напряжения среди солдат. Над этими шутками вместе со всеми смеялся и Илия.

В течение суток был добыт газ и наполнена оболочка аэростата. Отряд успел активно поработать в решающей стадии взятия Моравской Остравы. Я в корректировке огня участия не принимал – еще не был к этому подготовлен, но активно содействовал успеху своих товарищей. За помощь и содействие чехословацкому корпусу, участвовавшему в освобождении Моравской Остравы от неприятеля, командование дивизиона и все офицеры были награждены орденами и медалями: подполковник Джилкишев и майор Криушенков – «Рыцарскими крестами заслуги», остальные офицеры – медалями «За храбрость».

В удостоверении к медали, выполненном в виде грамоты, написано: «Президент республики Чехословакии уделил за особую стойкость перед неприятелем военнослужащего 4-го Украинского фронта младшего лейтенанта Пинцова Ивана медалью «За храбрость». Это была моя первая фронтовая награда.

Планировалось, что за освобождение Моравской Остравы я буду представлен к награждению орденом Красной Звезды. Этого, однако, не произошло. Тут я дал большую промашку. При смене отрядом занимаемой позиции, мне было поручено привести в новый район три газгольдера. Отряд уехал, аэростат повели на маневренном тросе, а я с командой, сам четырнадцатый, повел эти газгольдеры по указанному мне маршруту. Предстояло переправиться на другой берег реки Одер. Временная переправа через реку периодически обстреливалась неприятелем. Думаю, что разведка и огонь велись издалека, поэтому огневое воздействие по переправе велось при появлении крупногабаритных целей. Куда уж лучше, когда в зоне наблюдения появились столь «аппетитные
колбаски»? Спрятать их было негде, пришлось бегом бежать к мосту. Тут навстречу нам выскочил капитан и стал кричать, чтобы мы повернули назад. В это время в районе переправы разорвалось несколько снарядов, и нам ничего не оставалось, как бежать еще быстрее, чтобы оказаться на том берегу. Под брань и крики капитана и других недовольных, мы все же проскочили переправу и бегом помчались подальше от дороги, чтобы не навлечь огонь на переправлявшуюся автомобильную колонну. Отклонившись далеко в сторону от маршрута движения, я все же вынужден был выбираться на дорогу – по ней проходил указанный мне маршрут. Выбираясь на дорогу, увидели знаки –«мины». Пришлось прижиматься к болоту.

По фронтовому обычаю я уже давно махнул свои в общем-то неплохие кирзовые сапоги на красивые кожаные, но сделанные, как потом выяснилось, из кожи, взятой из обивки стульев. Сыромятная кожа сразу намокла. Голенища, как чулок без резинки, спустились вниз. В таком полуобутом состоянии к вечеру я и прибыл на новую позицию. Устроившись, решил посушить голенища теплом от буржуйки. Разулся, голенища сапог растянул палочками-распялочками, а сам примкнул к игравшим в шахматы офицерам. Увлекшись, не заметил, что одна палочка упала, а голенище сапога свалилось на бок буржуйки. Когда я это заметил, было уже поздно. Часть голенища просто разломалась. Я аккуратно выстриг сожженную часть и пошел к солдату-сапожнику (он был в моем взводе), чтобы просить помочь моей беде. Видно, попал не поднастроение. Тот заупрямился. Мне же было стыдно в дни решающих боев снова надевать «трехметровые» сапоги, к тому же я не был уверен, что они есть в отряде в наличии. Пришлось отдать приказ. Вопрос был улажен. Сапоги снова стали как новые, но мое мальчишество не прошло незамеченным. По секрету адъютант, старший отряда капитан Саунин сказал мне, что командир распорядился задержать представление к ордену. Вместо ордена я был представлен к награждению медалью «За боевые заслуги». Я был рад и такому обороту дела. Ведь и медали на дороге не валяются.

После тяжелого поражения под Моравской Остравой противник стал быстро откатываться назад в сторону Праги. Наступление наших войск фактически превратилось в преследование отходящего противника. Воздухоплавательный отряд – очень маневренное воинское подразделение, полностью механизированное, за исключением той его части, из-за которой мы и были названы «колбасниками», а именно, из-за газгольдеров. Не отстать от отряда – это стало моей головной болью в те дни. Едва догоним, снова в путь. Так в пути мы и встретили 9 мая, день Победы. Примерно в полдень мы неожиданно увидели нашу отрядную машину, старшим которой был автомобильный и лебедочный техник. Едва машина остановилась, он крикнул: «Победа!» и передал мне распоряжение командира отряда освободить газгольдеры от водорода, сложить оболочки и прибыть в расположение отряда. Радость людей была неописуема! Со мной были совсем молодые солдаты взвода. Те, кто постарше, оставались при аэростате. Когда прибыли в отряд, торжество возобновилось. Всеобщее возбуждение, ликование, радость, слезы на глазах, ну и, конечно, салют из карабинов. Пришлось успокаивать, просить, чтобы оставили патроны для караула.

Через несколько дней весь дивизион сосредоточился в городе Пардубице, примерно в 100 км восточнее столицы Чехословакии города Прага. Здесь мы впервые за долгое время основательно отмылись, привели в порядок себя и свое обмундирование, отоспались, отдохнули. В основном одни только положительные эмоции. Здесь же я познакомился с бывшим и нынешним начальником фотослужбы дивизиона старшим лейтенантом Сивоволовым Георгием Яковлевичем. Для меня он явился, что называется, своим человеком. С ним у нас установилась крепкая мужская дружба на всю жизнь, пока он не ушел из нее.

В один из теплых майских дней на плацу был выстроен весь дивизион. Зачитали приказ об итогах боевых действий дивизиона в Великой Отечественной войне, поименно помянули погибших, затем отметили заслуги присутствующих. Один за другим к двум столам подходили награждаемые. Настроение торжественно-приподнятое. У одних – это добавка к уже имеющимся наградам, у других – радость от первого ордена или медали на груди за вклад в нашу общую Победу. Мне вручили сразу две медали, о которых я писал ранее. Они грели мое честолюбие. Еще бы, на фронте без году неделя, и уже две медали!

Мой вклад в нашу общую Победу не велик, но и моя лепта как воздухоплавателя в ней имеется. Предо мной личная летная книжка. «С 24 апреля по 9 мая 1945 года выполнено 11 подъемов общей продолжительностью пребывания в воздухе 8 часов 35 минут; авиационного воздействия на аэростат не было; обстрел артиллерией производился дважды общим количеством снарядов – 11 (первый – 3, второй – 8); обнаружено: артиллерийских батарей – 3, скоплений движущихся колонн – 2, других целей – 8».

Этим построением завершалось для всех нас, присутствовавших здесь, участие в Великой Отечественной войне. Одним впереди – скорая демобилизация, возврат к семьям, другим – долгая служба в Советской Армии. Под другими понимались не только офицеры, но и относительно молодые солдаты призыва 1943–1945 годов. Людские потери на фронте были столь велики, что восполнить некомплект личного состава в короткие сроки не представлялось возможным.