Нечестно

То, что апрель вообще-то вроде бы весенний месяц, в их краях ровным счётом ничего не значит.

Где-то… Где-то, конечно, уже вовсю зелень прёт из-под земли к теплу и солнцу, коты на подоконниках первых этажей лениво жмурятся на проходящих мимо людей в лёгких курточках, в проезжающих машинах окна полуоткрыты и музыка оттуда раздаётся, и всё такое прочее и жизнеутверждающее происходит сплошь и рядом… Но не у них.

Числа в календаре уже переступили во вторую половину месяца, но долгожданного тепла особо пока что не ощущается. Особенно по утрам. Зима со своими холодами вроде и силы первоначальной уже давно не имеет, но и уходить не спешит, или же если и делает это, то с важным и независимым видом.

Заметить это можно рано, часов этак в восемь утра, если не торопиться. Если не мчаться в бесконечном безумии и суете, в котором находятся люди вокруг неё, буквально сгорающие в своей ежедневной гонке «Дом-работа-дом», всё впопыхах и с пустыми равнодушными глазами и лицами. И головами.

Она - не торопится.

Каждый день в восемь утра и в восемь вечера, примерно на одних и тех же лавочках их местной достопримечательности - длинной аллеи, уходящей в гору и разделяющей два ряда пятиэтажных домов, сидит она изо дня в день. Каждый день за редким исключением, например – сильная непогода на улице или недомогание. Сидит и смотрит на окружающий её мир. Вечером и людей больше и воздух теплей, поэтому интересней, душевней, что ли. Утром же – пусто. Но тоже по-своему хорошо. Утром в восемь она здесь одна, лишь местами там-сям на аллею выходят собачники со своими питомцами, бегом-бегом, поглядывая на часы, торопят тех опорожниться на газон и убегают обратно домой, затягивая почти силком собак в подъездную тьму, за стальные двери, в коробки квартир.

И только ей – хорошо, она – не торопится.

По крайней мере, так оно выглядит со стороны.

Она сидит на лавочке, поджав ноги и от безделья постукивая периодически носком ботинка по льду в замёрзших за ночь лужицах вокруг лавочки. Лёд трескается и рассыпается под ударами, под ним сразу проступает и выходит поверх чёрная, грязная вода. Жухлая, прошлогоднего цвета трава, торчащая вдоль бордюров из-под асфальта, посеребрена утренним инеем.

Вообще-то на самом деле конечно же это холодно – сидеть вот так вот просто, не шевелясь, но мысли встать и пойти куда-то у Марины почему-то не возникает, она будто в каком-то оцепенении находится. Через какое-то время такого вот сидения все мысли в голове разбредаются по уголкам, то, что происходит вокруг – тоже уже становится неважно.

Марина находится в состоянии почти полной отрешённости.

Рядом на лавочке стоит старая советская авоська со спрятанным в ней трёхлитровым железным бидоном с крашеной выщербленной крышкой и кошельком. Молоко – главная причина её выхода на улицу в такую рань. По крайней мере, за эту причину всегда можно спрятаться. Но молоко будет лишь в девять, и не здесь, а во дворе пониже.

Просто ей не спится.

Солнце ещё встаёт. Там, на востоке, оно пока не вышло из-за сопки, которая возвышается за домами, но на улице уже вполне светло. Ребятишки торопятся в сторону школы по одному-по двое по тропинкам, пересекающим газон аллеи, взрослые тоже одними и теми же ими же и протоптанными путями идут в сторону остановки. Все движутся быстро, не оглядываясь ни на что вокруг них, машины снуют по дорогам, больше всё из дворов пятиэтажек да в центр города.

Каждое утро одна и та же картина. С одной лишь разницей – с каждым разом в одно и то же время всё светлее и голубее небо, ярче и веселее вокруг, и золотистая каёмка от солнца появляется над сопкой с каждым разом раньше.

Но никто, кроме Марины всех этих утренних изменений не видит.

К тому моменту, когда солнце показывается из-за края верхушек сосен на горе и мигом, прямо на глазах, подтягивается выше их, людская суета в округе как раз затихает. Все разошлись по предназначенным для них местам и занялись делами, которыми они и должны заниматься.

Сидеть, по прошествии некоторого времени, становится совсем прохладно, но она терпит, лишь поглубже запихивая руки в карманы и сильнее оседая внутри пальто. Осталось совсем немного до приезда молочника, надо дождаться.

Мимо проходят пара о чём-то бубнящих между собой бабулек, тоже с бидонами и тоже в тот же двор, что и она. Она их знает в лицо - постоянно в одной очереди стоят как-никак. Но сейчас почему-то даже здороваться, и уж тем более разговаривать с ними о чём-то одном и том же будничном и надоевшем, о чём положено говорить в таких ситуациях по человеческому этикету – ей не хочется. Бабки эти будто даже неприятны ей чем-то сейчас.

***

Вокруг старенькой «японки» молочницы, вставшей у торца дома, собралась солидная кучка покупателей. Они негромко переговариваются между собой, делятся последними известными новостями, занимают очередь друг за другом. Облачка пара клубятся над ними в весёлом свете утреннего солнца.

Дождавшись своей очереди, Марина молча подаёт бидон молочнице. Та, быстро взглянув на очередного покупателя, узнаёт Марину – она их всех давно уже знает в лицо, своих постоянных клиентов, кивает ей, набирает бидон и наполненный отдаёт обратно.

Марина достаёт из авоськи кошелёк, и, порывшись в нём, протягивает банковскую карту. Молочница непонимающе глядит на карту, потом на Марину.

- Так у меня нету же, этого… Терминала-то, - растерянно мямлит она и зачем-то оглядывается на очередь.

У неё его никогда и не было. И все это знают. И Марина в том числе, тоже знает. И почему Марина пытается расплатиться вдруг здесь, ни с того ни с сего, таким образом – непонятно.

Марина только сейчас осознаёт глупость своего поступка и ситуации. Внутри мгновенно становится жгуче стыдно. «Как же это я так? Карточку-то зачем? А деньги тогда где?!» - пролетает у неё в голове.

Но вслух лишь:

- Ой-ёй, вот я дура старая, как в магазин будто бы пришла, совсем без мозгов уже… Ну побежала за деньгами, что ж! Вы не уезжайте! – И, оставив набранный бидон тут же у бордюра у колеса машины, она разворачивается и неловко торопится в сторону дома – за деньгами.

Конечно же, деньги – вот они, лежат на тумбочке в прихожей. Приготовленные с вечера именно на молоко. При чём тут карта?

Нелепость ситуации и своего такого поведения выбешивает Марину внутри просто нереально. Даже и мыслей в голове каких-то особых нет на этот счёт, просто жуткая злость на себя. Взять и выставить саму себя такой вот безголовой дурой перед всей очередью! Вот поди похохотали они там, пока она бегала туда-сюда!

***

Вернувшись, наконец-то, с молоком домой, она сразу же ставит чайник на огонь – утро в разгаре, нужно делать все те дела, которые и положено делать утром. Тут и раздумывать нечего, а как иначе?!

Чайник у неё – скорее чайничек, даже если полный до краёв – на пару кружек кипятка хватит и всё – снова наливай. А ей больше и не надо теперь.

Да и газ экономится.

Пока вода в чайничке закипает, Марина достаёт из холодильника, что там есть. Что-то нехитрое и банальное к её повседневному завтраку – масло, паштет, хлеб. Деловито ходит по большой комнате, туда-сюда мимо плотно закрытой двери во вторую, смежную комнату, и поливая цветы – в горшках на окне, в подвесных кашпо у двери, в разлапистой напольной подставке возле телевизора. В квартире тихо – звук у телека выключен, лишь половицы местами под ногами поскрипывают, да стёкла у полок в стенке побрякивают, когда рядом проходишь.

Завтракает Марина перед телевизором в зале, принеся всё, что нужно, с кухни на подносе. Чуть прибавив громкость на пульте, молча смотрит новости на экране, никак не комментируя их ни вслух, ни даже про себя, в мыслях. Это просто необходимый ей фон, вслушиваться в который нет никакой нужды.

По плану сегодня надо сходить в магазин, в их местный супермаркет тут, неподалёку. Но сейчас туда идти слишком рано – тогда весь день получится разбит на неравномерные отрезки, тогда весь день выбьется из привычного, сложенного ею за последние полгода и тщательно выверенного ритма, и – что ей делать тогда потом СТОЛЬКО МНОГО СВОБОДНОГО ВРЕМЕНИ?!

Надо придерживаться плана!

А значит в магазин – после обеда, часа в 2-3 дня. Сейчас же – стрелки едва к одиннадцати подтягиваются.

Поэтому она принимается за уборку.

Скрупулёзно вытирает везде пыль – полочки, столы, телевизор, блюдца под горшками с цветами, полки в стенке. Тщательно пылесосит ковёр посреди комнаты, придирчиво выглядывая в разноцветье его узоров несобранный пылесосом мусор и собирая его потом с кряхтеньем вручную. Тщательно намывает полы везде, где они не прикрыты ковром и доступны тряпке. Обходит мокрой тряпкой косяки двери во вторую комнату, подныривая рукой под дверь, но не открывая её.

И так далее и тому подобное… Все те же самые процедуры повторяются в коридоре, ванной, кухне.

Так проходит её первая половина дня.

***

Выйдя из подъезда со своей извечной авоськой в руке, Марина останавливается и начинает соображать – что же не так? Обшаривает карманы пальто и хлопает себя по лбу: «Телефон-то забыла взять!» Лежит себе на столе в комнате перед телевизором, оставленный ещё со вчерашнего вечера на беззвучном режиме – какие-то банки всё названивали со своими бесконечными предложениями, не давая уснуть.
«Да и ладно, не возвращаться же специально за ним, корячиться на пятый этаж!», - раздражённо думает про себя Марина, решительно направляясь в сторону супермаркета. Да и не ждёт она ни от кого звонков, кому она нужна?

***

Для закупок продуктов в магазине ей давно уж не нужно составлять предварительных список на бумажке, как это делают другие. Списки нужны, когда народу много в семье, и все - разных возрастов и у всех разные предпочтения, которые безусловно нужно учесть.

В её случае всё гораздо проще и прозаичней, и подчиняется другим критериям – чтобы не испортилось от долгого лежания в холодильнике, чтобы ей нести было не тяжело. Ну и, конечно же, чтобы подешевле было. пенсионерка она или кто, в конце концов?!

Небольшой вилок капусты. Две морковки. Три луковицы. Три яблока. Пакетик макарон, кило крупы. Сухие несладкие печеньки.

И всё в таком же духе.

Тем не менее, в итоге магазинская корзинка становится довольно-таки увесистой. И что теперь поделать, не обратно же продукты на кассе возвращать?! Чувство раздражения, постоянно присутствующее где-то внутри неё, поднимается волной в этот момент.

Пока Марина перекладывает купленное из корзины в свою авоську, в магазин заходит соседка по двору. Она тоже была утром там, у молочницы, и конечно же видела, и запомнила её, маринин выкидон с картой. Марина бы на её месте - запомнила.

Приветливо улыбается и кивает Марине. Как же, делает вид, что ничего такого не было!

Раздражение внутри буквально захлёстывает её, от чего Марина чуть не бегом выскакивает из дверей супермаркета и быстро уходит прочь, не оглядываясь.

***

Её дорога домой из супермаркета всегда проходит по одному и тому же маршруту. Как и сегодня. По дворам пятиэтажек, по центральной улице, где движение людей и машин довольно оживлённое, затем мимо конечной остановки троллейбусов, и вот – почти дошла. Остаётся только пересечь их местный «кильдым», как называла подобные места ещё её мама. Это несколько полугнилых скособоченных двухэтажек времён постройки этак 40-50-х годов прошлого века, с общим широким двором, загаженным большущей мусорной кучей, в которую здешние жители сносят всё новые и новые порции мусора. Туда же они и сливают вёдра помоев из своих квартир.

Находится это «злачное» место по соседству с их домом, совсем рядом, потому обойти его стороной не получается.

Её остаётся пройти всего каких-то метров десять по узенькому коридорчику между высоким забором автостоянки и рядом стареньких заброшенных сараев, когда-то принадлежавших всё тем же аборигенам из вонючих двухэтажек, вон – и дверь её подъезда уже видна в конце своеобразного «тоннеля», как вдруг прямо оттуда на неё, из их двора, наскоком вылетает большая беспризорная псина. И, будто она именно Марину здесь ждала, будто именно эта встреча ею и планировалась – скачками несётся на женщину с громким лаем. Ростом в холке около метра, местами изрядно потрёпанная в уличных боях с такими же, как она, может быть оттого и такая злая.

Марина испуганно останавливается, отшатывается и пытается отпугнуть собаку, довольно неуклюже махнув в её сторону своей авоськой, нагруженной продуктами. Идея выходит не очень – то ли собака находится уже на грани своего злобного остервенения, то ли приучена к такому жесту, но она просто вгрызается в авоську зубами и мгновенно разрывает её. Продукты валятся через образовавшееся отверстие на дорожку и рассыпаются вокруг.

Теперь Марине становится по-настоящему страшно. Сердце внутри ходит ходуном, её всю начинает мелко трясти. Собака же, не успокоившись, продолжает кидаться на неё с ощеренной пастью и громким лаем. Казалось бы – вот, там, за спиной животного, всего один рывок только стоит сделать – там безопасно, там дворик их дома с качелями и турниками, и дверь в подъезд, и всё там так мирно и так повседневно, ТАМ ЛЮДИ, но… Она лишь неизбежно пятится назад, и, сама того и не заметив, в панике сворачивает в один из сараев, у которого нет двери, и который, судя по запаху, часто используется в качестве уличного туалета.

Сама загоняя себя в западню.

Там, снаружи, по двору их дома, она это прекрасно видит – в этот момент проходит пара молодых людей. Но они лишь глянули в сторону всего этого шума, увидели её конечно же и всё так же пошли себе дальше.
 
На балконе третьего этажа соседнего подъезда стоит и курит какой-то толстяк в майке, и тоже смотрит на неё, но ни криком ни тем более действием даже не пытается вмешиваться в происходящее.

Всем на всё наплевать.

Чувство нереальности происходящего захлёстывает её, мир будто делится на две части одного фильма, разделённые экраном, где она – за стеклом, а все остальные – тупо зрители, только попкорн сценарист им вручить забыл.

Собака всё глубже загоняет пятящуюся Марину в сарай, ещё немного - и той в заднюю стенку спиной упереться придётся, но всё одно - никак не успокаивается. Зубастая слюнявая пасть всё ближе и ближе, а надежда на счастливый исход – всё меньше и меньше.

И тут в проёме двери сарая сзади обезумевшего животного вырастает мужской силуэт. Не произнося ни слова, не крича и не говоря ничего, он молча размахивается какой-то палкой и с силой огревает собаку по спине. Та взвизгивает, мгновенно меняя тональность и настрой, разворачивается мордой к нему и получает ещё раз – по шее. И ещё раз, сильно, точно, зло - и снова по шее. Забыв про Марину, псина, поджав хвост, пятится и забивается за неё, свою ещё минуту назад жертву, всё к той же задней стенке сарая и зашуганно скулит, уже сама вымаливая пощады.

Парень всё также молча разворачивается и уходит прочь, в сторону их двора, и далее по нему к троллейбусной остановке.

Марина неуверенными шажками выходит из сарая, оставив теперь там и вообще забыв на несколько мгновений про неё, жалобно скулящую собаку и автоматически, переступая через рассыпанные из авоськи продукты, идёт следом за своим спасителем.

Парень неумолимо удаляется от неё. Со спины он кажется очень похожим на сына. Тот же высокий рост, тоже худой и угловатый, причёска такая же.

А тем временем – секунды идут, расстояние между ними лишь увеличивается и ей кажется теперь даже как-то глупо кричать на весь двор ему своё наверняка ненужное «спасибо». Момент упущен, как говорится.

Сосед в майке с третьего этажа молча уходит с балкона и скрывается в глубине своей квартиры с разочарованным видом.

***

Она разворачивается к раскиданным по грязной земле продуктам из супермаркета, кряхтя присаживается на корточки и с каким-то отрешённым видом собирает их в порванную авоську. Собрав, распрямляется и всё также отрешённо уходит домой, позабыв про свою недавнюю обидчицу, затихшую где-то в сарае сзади.

Дома она прямо в обуви, чего обычно не позволяет себе строго-настрого, проходит в кухню, ставит авоську на стол и тяжело оседает на табуретку рядом. Минут десять Марина продолжает бессмысленно смотреть в пространство перед собой, не думая о чём-то определённом, сама не ощущая ни проблеска мысли в голове.

На углу подоконника среди горшков с цветами бубнит что-то еле слышно радио, в приоткрытую форточку окна прорываются звуки дня. Она ничего этого не видит и не слышит.

Затем вдруг резко, будто спохватившись, встаёт, нашаривает в порванной авоське и выуживает оттуда из только что купленных продуктов кусок колбасы «Молочная», отрезает от неё тут же лежащим на столе ножом два круглых пласта, затем разрезает их ещё пополам.

Выходит в подъезд, не запирая, только прикрыв дверь своей квартиры, и спускается на улицу.

Она будто бы уверена, что недавняя обидчица всё ещё там, где они только что расстались, будто ждёт её. Ровно так и оказывается – собака продолжает лежать в сарае у его дальней стенки, сжавшись в клубок и, хоть уже и не поскуливая, но всем своим видом показывая страх и капитуляцию перед неожиданно оказавшимся здесь более сильным противником.

Видать, хорошо, ощутимо огрели по загривку.

Марина вступает в ограниченное пространство сарая, снова, как прежде тот парень, заслоняя собой солнечный свет. Она почему-то уже не боится ни самой собаки, ни того, что она может с ней сделать. Та же, наоборот, сжимается в комок ещё больше и трясётся, глядя снизу вверх на человека. Марина молча, ни говоря не слова, бросает ей прямо под нос половинку пласта колбасы.

Собака недоверчиво косится на Марину и не двигается. Марина терпеливо ждёт, равнодушно глядя в сторону. Вкусный запах колбасы и постоянное чувство голода, нормальное для бродячей собаки, заставляют рискнуть – кусок подбирается и мгновенно пропадает в пасти животного.

Тогда Марина отступает ещё немного назад и в сторону и бросает второй пласт на порог сарайки. И отходит ещё. Собака неуверенной поступью выходит на свет, обнюхивает и слизывает второй кусок, начиная тут же по своей стандартной для таких случаев привычке повиливать хвостом.

Марина разворачивается спиной к ней и тяжело идёт к подъезду, попутно бросив третий кусок колбасы куда-то за спину.

Дело сделано.

Собака заходит в подъезд и, пусть и на расстоянии, но продолжает послушно плестись за кормилицей. На площадке своего этажа Марина приоткрывает дверь квартиры и снова ждёт. С делано побитым и покорным видом, и всё так же повиливая хвостом, животное протискивается бочком в помещение, косясь на хозяйку.

Марина заходит в квартиру и закрывает дверь.

С нарочито-равнодушным видом, чтобы не мешаться и дать освоиться собаке в новом для неё месте, Марина раздевается и проходит на кухню, разбирать пакет с продуктами и варить обед.
Собака ведёт себя вполне прилично – осторожно обходит квартиру, всё везде обнюхивая и изучая, в общем ведёт себя так, как и должна вести собака на её месте.

Ну и слава Богу!

Однако, через некоторое время, может через полчаса, когда, казалось бы, всё и все здесь окончательно успокоились, Марину вдруг отвлекают от приготовления пищи какие-то странные громкие звуки. Она откладывает нож в сторону и выходит из кухни в большую комнату, вытирая руки полотенцем. Собака уже не изучает своё новое жилище. Она всё там же в комнате, но - снова вне себя, прямо как там, на улице –изогнувшись перед закрытой дверью во вторую комнату, рычит и лает на преграду перед собой, пытается царапать её, заходясь в приступе злости. По низу двери и на полу возле неё уже видны следы от когтей.

У Марины темнеет в глазах. Не раздумывая, она подлетает к животному сзади и начинает хлестать его полотенцем, которое ещё секунду назад висело у неё на плече.

- Ах ты ж скотина такая, ты как посмела, ты куда своей мордой лезешь! – Марина в ярости колотит собаку полотенцем и одновременно кричит, - Да как ты могла вообще такое учудить!
Звериный пыл мигом улетучивается, как там, в сарае. Псина изворачивается из-под ударов и сбегает в коридор, на коврик, сворачивается там клубком и начинает жалобно скулить, прося пощады.

***

И снова Марина сидит на кухне на табуретке, и снова смотрит в пустоту перед собой и снова ни о чём не думает. Чего это она так взбесилась? Нечто, называемое чувством вины, поднимается в ней.

«И перед кем? Перед собакой?! Ты в своём уме, подруга?!»

Она собирается и идёт до супермаркета за собачьим кормом.

***

…Сын на тот момент уже полгода работал кладовщиком на небольшой продуктовой базе на другом конце города. Было ему всего 20 лет. Сразу после школы он, даже не думая отмазываться, как другие, и вообще нисколько не заморачиваясь на этот счёт, сходил и отслужил в армии, вернувшись – поступил в институт на заочное отделение. Поступив, сразу же следом нашёл себе вот эту вот работу. Всё, как обычно, всё – как и должно быть в размеренном течении жизни. Он всегда всё так и делал – взвешивал имеющиеся «за» и «против», даже с нею, матерью своей, не советуясь при этом, и, приняв решение внутри себя, дополнительными сомнениями более особо по поводу не терзался, а просто действовал по задуманному плану.

Потому-то, наверное, всё у него всегда было как-то легко и правильно. И здесь вот, на новом месте, на первой в своей жизни работе, быстро притёрся к людям и обязанностям, получив признание среди коллектива, и в ВУЗе успевал постигать новые предметы и знания, особо не напрягаясь.

Продуктовая база, где он работал, находилась на самом отшибе, в промзоне, среди других таких же подобных ей баз, мастерских, СТО, каких-то частных миницехов, расположившихся в принадлежавших когда-то государству многочисленных здесь зданиях заводского типа. С одной стороны всё это огибала местная речушка, с другой – городские очистные сооружения с соответствующим их статусу ароматом и романтичными видами, легко обозреваемыми с окон второго этажа здания базы.

Их база была самой последней во всём этом нагромождении строений, и единственная соединяющая здесь всё дорога заканчивалась тупиком именно на пустыре перед их проходной.

Чтобы дойти до конечной остановки ближайшей маршрутки, нужно было протопать в сторону города по этой самой дороге около двух километров. Расстояние невесть какое большое, и потому сына оно вовсе не пугало. Ни дальностью, ни мрачностью октябрьских вечеров, намекающих на близкую и суровую в их краях зиму.

Рабочий день у сына заканчивался всегда поздновато – в восемь вечера. Потом пока то да сё - выключить компьютер, закрыть склад, переодеться, выйти – уже и половина девятого. Темно, прохладно, ветрено. И пусто. Марина знала это и понимала, и ранее полдесятого, учитывая дорогу до дома, его никогда не ждала. Наоборот, именно к этому времени и подгадывала с ужином, чтобы еда была только-только приготовленной и горячей.

Наверное сын её тогда, по своей обычной привычке, выйдя за калитку проходной, надел наушники от телефона, да музыку включил погромче.

Включил, да и пошёл себе по дороге, не везде освещённой, но ему хорошо знакомой – где какая ямка-рытвина, где ровные участки асфальта, а где колдобины, и нужно идти поаккуратней, чтобы ноги не переломать. Практически на всём своём протяжении путь пролегал между глухой стеной складов и баз с одной стороны, и сплошным бетонным забором с другой.

Примерно посередине пути пара проёмов этого самого забора были повалены, открывая взору прохожих неприглядные замусоренные и загаженные всяким хламом поля, относящиеся к территории очистных. Где-то там же дальше за ними, не видные глазу, были цеха очистки и многочисленные ямы-отстойники.

Проходя мимо этой дыры в заборе, сын, наверное, из-за музыки в наушниках сразу ничего и не услышал, и не понял. Лишь гораздо позже, в свете одинокого фонаря над запертыми воротами очередной базы, мимо которой проходил, он увидел краем глаза шевеление, мгновенно соотнёс его с звуком лая, почти им неслышимым, и наконец-то среагировал на это всё – оглянулся, быстро скинул наушник и увидел, что практически окружён стаей диких собак. Штук десять, не меньше. Разношёрстных. Бродячих, беспородных, как и полагается. Но всех крупных, размером с овчарку. Они видимо из того самого проёма в стене и выскочили, как зачастую и бывает у них – агрессивные и смелые в своей многочисленности. Да и просто злые из-за холода и голода, постоянно окружающего их жизнь.

Конечно же Марина не могла видеть это всё своими глазами, и никто из людей конечно же не видел, чтобы ей потом вот так вот точно взять всё и пересказать, в красках. Нет. Просто воображение – такая штука, что порой лучше бы его и не было. именно оно услужливо подсказывает раз за разом ей, как же оно всё тогда было. что и в какой последовательности. В то время, когда она у себя дома доготавливала ужин для них двоих, раскладывала столовые приборы, равнодушно-спокойно поглядывая при этом на новости в экран кухонного телевизора. Ожидая сына.

Как так вообще получилось – непонятно, зачем он принял именно такое решение – бежать от них не назад к себе на базу, и не вперёд - к остановке. Может потому, что эти расстояния были одинаково далёкие, и понимал, что не добежит, а может какая-то особо смелая из псин уже хватанула его за ногу, не дав времени на раздумья, и сын запаниковал.

Наверняка он сперва пытался утихомирить их словами, спокойным тоном. Пытался разговаривать с самой агрессивной из них, стоящей впереди всей стаи и ведущей себя особенно активно. Видимо это не помогло. Стая была на тот момент в таком состоянии, что их уже ничто не могло остановить.
Но нашли его потом, на другой день именно там – за проломом в заборе, метрах в двухстах, среди куч мусора.

Никто её тогда, на следующий день, конечно же не подпустил даже близко к месту происшествия, хоть и приехала она туда самая первая - к его работе, к проходной, разбудив и напугав мирно спавшего сторожа своим ошалелым от бессонной ночи видом.

А куда ей ещё было ехать? Тревогу бить она начала накануне, в 11 вечера. Когда и ужин на плите уже остыл, и все мыслимые сроки возвращения сына домой вышли. Когда она позвонила ему несколько раз на мобильный и не дождалась ответа, лишь длинные гудки бесконечное количество раз, где каждый из этих гудков – как подушечка чьего-то большого пальца, тяжело вдавливающая, вбивающая ей прямо в лоб, в мозг неотвратимость чего-то страшного. После – пяти, десяти не отвеченных вызовов? - Марина стала звонить в полицию. Где конечно же натолкнулась на философское спокойствие в ответ на её почти уже истерику. «Где работает? Диктуйте адрес. И свой диктуйте, и рабочий. Заедем, посмотрим».

Заехали, посмотрели, даже к сторожу на базу стучаться не стали. «Всё у вас там тихо и спокойно. Всю дорогу проехали – никого».

А как ещё должно быть в таких местах в два часа ночи?

«Дождитесь утра, не паникуйте. Вдруг появится сам? Если нет, утром приходите к нам в отделение, будем оформлять заявление».

Утром она к ним в отделение не пошла, а, схватив такси на конечной, помчала к сыну на работу. Не услышав от сторожа, вынужденного впустить её в семь утра внутрь, ничего особого («Ушёл как обычно, я заперся, ничего не слышал, всё как обычно»), Марина дозвонилась опять в полицию, заставив их снова ехать сюда.

Приехали.

И нашли, уже через час. При свете-то дня, да если фантазию хоть чуть-чуть включить, чего бы не найти? Её, Марину, к нему тогда не подпустили. Просто завели туда, за поваленный проём забора, провели по мусоркам каким-то, показали что-то, лежащее на земле среди куч разного хлама, совсем не с близкого расстояния, прикрытое простынёй. А из-под простыни – рука в куртке.

«Его куртка? Похоже? Уверены? Всё, всё, уйдите, пожалуйста, не мешайте, дальше вам нельзя».

И, хоть часть её внутри в этот момент изо всех сил хотела рвануть туда, к нему, увидеть, осознать, понять… раскидать их всех, этих людей, непонятно зачем такой толпой здесь собравшихся, расцарапать, если надо, их озабоченные и торжественные в своей деятельности рожи… Но другая часть – никак не отреагировала, лишь вяло развернулась и пошла. Не в сторожку, где остались её вещи, нет.

В город.

«Разодранный вообще чуть не на куски… Это ж как они тут вдруг все озверели, отчего? …Да тут без шансов, без вариантов всё было, мужики – чтобы по темноте ночной, да ещё если он один оказался… И убежать ни у кого в такой ситуации – не получится, и на испуг их тоже не возьмёшь, если в раж уже вошли, если одна другую подзадоривает, там потом вся эта их злоба помножается на сто…».

И, заглавное, и избитое уже не раз в новостях на эту тему – «Что-то надо с этими собаками уже делать».

Откуда в её голове собрались и отложились все эти, и им подобные фразы – Марина не знала. Будто рядом кто-то стоял и наговаривал их, записывал на плёнку её памяти. Вот и отложились.

***

С тех самых пор спокойный сон ушёл от неё. Каждую ночь она лежит и думает, представляет. Вспоминает о том вечере. По полночи смотрит в черноту стены комнаты перед собой, а когда устаёт – переворачивается на спину, и невидящими глазами смотрит в потолок, пересекаемый бликами изредка проезжающих по двору машин.

По полночи Марина лежит в полной пустоте и тишине, вокруг неё – космический вакуум, где единственная живая душа – она сама, и больше никого. Мерно отсчитывающие время часы-ходики на стене комнаты, и радио, едва бубнящее из кухни – это не в счёт. Даже соседи ей не мешают – по ночам все вокруг спят, редко и мало кто в такое время здесь у них буянит.

То, что нужно, просто идеально. Будто в камере-одиночке.

Но не сегодня. Сегодня что-то в доме всё-таки изменилось - она не одна. В коридоре на старенькой циновке лежит и тихонько себе посапывает её недавняя обидчица, изредка приоткрывая глаза и поднимая голову с передних лап. Настороженно оглядывается вокруг себя и снова задрёмывает.

То, что было днём, собака уже наверняка и не помнит, в её мире это было будто неделю назад, да и вообще – было ли? Сейчас она быстро вошла в новую роль и выглядит очень послушной, с жадностью ловя любое слово, жест, интонацию своей новой хозяйки.

И её здесь нравится. Нет теперь бесконечных опасностей вокруг, сигналящих машин, других собак, с которыми нужно делить территорию, нет холода и голода, которым она успела пропитаться за всю свою жизнь, свыкнуться с ними, как с самим воздухом, которым дышишь.

И за это она испытывает бешеную благодарность к человеку рядом.

***

Марина всё не спит. Лежит и слушает. В давно уже привычной уху ночной тишине теперь появился новый звук – еле слышное сопение собаки из коридора.

Устав лежать без сна, она поднимается на кровати, садится, свешивает ноги на пол. Сидит. Животное в коридоре тут же оживляется – слышно, как она начинает вилять хвостом, ударяя им по полу - так она показывает свою любовь и готовность к действиям.

Марина кряхтя встаёт и проходит по тёмной комнате мимо выключенного телевизора и подставок с цветами к окну. Останавливается и долго смотрит через прозрачную тюль занавески вниз, во двор. Там темно и, не смотря на полнолуние, ничего сильно не видно, но она, скорее знает, чем видит – каждое дерево там, каждый кустик, лавочку, детские горки и турники. Она прожила здесь так долго, что то, что и где там во дворе, даже в темноте видится и представляется ей не хуже, чем собственное лицо в зеркале по утрам. Она стоит и стоит, без единой чёткой мысли в голове, до тех пор, пока не начинает замерзать.

Тогда она будто просыпается, вздрагивая. Разворачивается и идёт к закрытой двери в смежную комнату, открывает её.

Это комната сына, в которую она больше не заходит.

Справа у окна на столе смутно белеет пластиком монитор компьютера, перед ним, прикрытые лёгкой накидкой – клавиатура и мышь – чтобы не пылились почём зря. Это уже она сделала - прикрыла, ещё тогда.

Рядом ещё один стол – для занятий, напротив него небольшой старенький, ещё советский, диванчик – они с сыном хотели купить новый да так и не собрались. Далее шкаф с одеждой – и всё.

Марина даже не наощупь, а просто зная, где и что находится и на расстоянии скольких шагов друг от друга, проходит по тёмной комнате до шкафа. Открывает его скрипнувшие дверки. Под висящими в ряд костюмами, рубашками и брюками на полу шкафа просто стопками лежат кофты, свитера, футболки, трико и прочая одежда, скопившаяся за много лет.

Марина наклоняется и, немного порывшись рукой среди белья и одежды, наконец нащупывает. Твёрдый прохладный металл, шершавая поверхность. Она вытягивает его из вороха одежды наружу и распрямляется. В руке у неё пистолет, с непривычки кажущийся ей довольно тяжёлым. Марина выходит из комнаты и снова плотно прикрывает дверь в неё.

Проходит по своей комнате, приостановившись в полосе лунного света, вглядывается в оружие в своей руке и снимает на нём предохранитель.

Подходит к собаке. Та мгновенно вскидывает голову навстречу хозяйке, как и прежде до этого, начинает шумно вилять хвостом и поскуливать, пытаясь лизнуть стоящему перед ней человеку ноги. Её глаза блестят в темноте коридора, определяя тем самым, где голова.

Марина стоит над ней некоторое время, никак не реагируя на все эти собачьи эмоции и безвольно опустив руки по швам. Затем, словно очнувшись, поднимает руку с пистолетом, приставляет его практически в упор к лобастой башке животного, продолжающего с доверием смотреть на неё снизу вверх, и нажимает на курок.