Глава 5. Служба в части. Учеба в военной Академии

Окончание войны для солдат аэростатного взвода, командиром которого я стал 15 дней ранее, означало конец, мягко скажем, беспросветной жизни. С момента начала боевых действий, когда наполнили аэростат газом, весь личный состав взвода стал его заложником. Два года, круглые сутки, зимой и летом, в непогоду и вёдро, солдаты аэростатного взвода находились рядом с ним, под ним или на подъемном поле, обеспечивая подъем воздухоплавателей в воздух и спуск на землю. Брезент, на который укладывался аэростат между подъемами, в течение этих двух лет был солдатам и постелью, и столовой, а сам аэростат – крышей над головой. В затишке под ним можно укрыться от пронзительного зимнего ветра. За эти два года они ни разу не имели крыши над головой, потому что дивизион непрерывно участвовал в боевых действиях. Что же это за люди? Что я помню о них спустя 60 лет? Прежде всего, хочется сказать, что все они были героями. Каждым солдатом и сержантом взвода, командиром которого я оказался, могут гордиться дети, внуки и правнуки. Приведу для примера несколько кратких биографий этих людей.

Помощник командира взвода старший сержант Спивачук Иван Федосеевич, 1918 года рождения. В Красной Армии с 1939 года. Имел три ранения: одно тяжелое и два легких, ограниченно годен к военной службе по состоянию здоровья, но остался в строю и продолжал воевать. Награжден орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». Гражданская специальность – кладовщик.

Командир отделения сержант Мясников Федор, 1922 года рождения. В Красной Армии с 1940 года. Воевал под Киевом, Сталинградом, Воронежем. Имел четыре ранения: два тяжелых и два легких, ограниченно годен к военной службе. Награжден медалью «За боевые заслуги». Наград за ранения не получил. Гражданская специальность – шофер.

Рядовой Зубков Степан Петрович, 1897 года рождения. В Красной армии с 1943 года. Награжден медалью «За отвагу». Гражданская специальность – пекарь.

Рядовой Голубев Федор Дмитриевич, 1908 года рождения. Воевал на Ленинградском, Карельском и Волховском фронтах. После тяжелого ранения направлен служить в воздухоплавательный дивизион. Награжден медалями «За отвагу», «За оборону Ленинграда».

Рядовой Лозовский Сергей Иванович, 1926 года рождения. Доброволец Красной Армии. Воевал на 2-м Прибалтийском фронте. Тяжело контужен. После госпиталя был направлен в воздухоплавательный дивизион. Награжден медалью «За боевые заслуги». Колхозник.

Рядовой Кристофоль Анатолий Александрович, 1924 года рождения. Призван в Красную Армию в 1943 году и сразу попал в дивизион. У него было пять братьев, четверо погибли на войне. Награжден медалью «За боевые заслуги». Гражданская специальность – столяр.

Не буду перечислять всех солдат и сержантов взвода. Примеры я привел для того, чтобы показать, что это были самые простые мирные люди, и какие жестокие испытания выпали на их долю. Служба в воздухоплавательном дивизионе, боевые отряды которого находились на удалении 4–6 км от переднего края, считалась более легкой, чем для солдат и сержантов на переднем крае. Это, конечно, не означало, что война не забирала свои жертвы также и из дивизиона… Чаще это были случайные жертвы, но были и групповые, тяжелые потери. Я уже говорил о начальнике фотослужбы старшем лейтенанте Сивоволове. В годы лейтенантские он был командиром такого аэростатного взвода, как тот, о котором я веду рассказ. Однажды он вел аэростат пешим порядком на новую позицию. Обычный порядок движения такой: впереди командир, в 15–20 м от него – аэростат с 12&ю удерживающими его в равновесном состоянии солдатами-аэростатчиками. Позади на удалении 15–20 м – замыкающий. Им был в то время невысокий, конопатый, совсем юный 18-летний солдат-аэростатчик Идиатуллин. В одном месте аэростат попал в зону видимости артиллерийского корректировщика противника. Начался артиллерийский обстрел. Один из снарядов попал в аэростат. Последовал мощный взрыв. От аэростата и 12-ти солдат-аэростатчиков не осталось и следа. Сивоволова тяжело контузило, а Идиатуллин отделался лишь испугом. Вся его шинель была иссечена мелкими осколками, а на теле – ни одной царапины. Когда я принял взвод, Идиатуллин оказался в его списочном составе.

К моменту окончания войны во взводе числилось 36 человек, в том числе 2 солдата старше 50 лет, 23 солдата в возрасте от 30 до 50 лет, и лишь 11 солдат младше 30 лет. Все солдаты старше 30 лет подлежали демобилизации по первому же приказу о сокращении армии. Но приказа не было. Мы тогда не знали, что в августе начнется война с Японией, и тысячи воинских эшелонов уже готовились к движению на восток.

За те несколько дней, что прошли с момента окончания войны, все отдохнули, посвежели, повеселели, физическая и психологическая усталость постепенно стали проходить. От командиров всех степеней требовалось проявить много внимания и такта, чтобы сдержать поток эмоций и желаний, накопившихся за эти годы. Я видел, что на войне приказы выполнялись с готовностью, старанием и точно в срок. Каждый понимал, что его личный промах или ошибка могут стоить жизней других людей. Сейчас мы подходили к грани, когда чувства такой ответственности начали ослабевать. Нужно было, во-первых, занять людей трудом, притом таким, который был бы им не в обузу, во-вторых, организовать отдых, чтобы постоянные думы о предстоящей демобилизации, тревоги за положение дел в семье, – ведь и тыл воевал, все домашнее хозяйство без хозяина рушилось, – не вызывали постоянных негативных эмоций. Надо было настраивать сознание на позитивный лад. В таких условиях творческая энергия командиров имела первостепенное значение. Наша воинская часть, по сравнению с другими, была насыщена сложной техникой, механизирована и имела много автотранспорта. За годы войны все это основательно поизносилось. Да и вообще, надо было разобраться с хозяйством и имуществом в подразделениях и в части. К этой большой работе и приступили, не откладывая в долгий ящик. Руки, истосковавшиеся по работе, оказались заняты интересными мирными делами. Это удерживало людей от раздражения, способствовало повышению их настроения.

Пардубице – небольшой городок. Война обошла его стороной. Красивые аккуратные дома, все ухожено, прилажено. И хотя в краю родном все дороже и милее, здесь было много такого, что порадовало глаз. Приветливый доброжелательный народ, постоянно проявляемое уважение к нашим солдатам и офицерам было приятным нам подарком.

В эти дни я имел возможность узнать прекрасные человеческие качества нашего командира отряда капитана Михайленко. Он был душой многих начинаний. В отряде была хорошая дисциплина, все хорошо знали друг друга и были уважительны между собою. У кого-то возникла идея организовать
у себя в части парад Победы. Представляете себе солдат, которые никогда не занимались строевой подготовкой, идущих ровным строем на параде? Это, казалось бы, шуточное предложение нашло отклик во всех служивых сердцах. Начались ежедневные тренировки. В период этих тренировок я был командирован в разведывательный отдел штаба артиллерии фронта, где имел возможность заняться интересной для меня работой – фотограмметрией. Готовились отчетные документы по оценке стрельб артиллерии по отдельным целям. Я выполнял свою часть работы: дешифрировал фотоснимки и привязывал их к карте путем нанесения на них координатной сетки по опорным точкам. Через 10 дней вернулся в свою часть.

А еще через несколько дней состоялся наш парад Победы! Как это было красиво! В строю рядом с отцами стояли их сыновья. Все при орденах и медалях, ярко сверкавших на солнце. В выходном обмундировании, подстриженные, побритые, начищенные – все выглядели молодо и празднично. Настоящий праздник души. Потом мы прошли, чеканя шаг, мимо трибуны, на которой находилось командование части. Конечно, это немного уступало чеканному шагу парадных батальонов по брусчатке Красной площади, но все же грело душу. Потом был праздничный обед и фронтовые сто грамм. Это был хороший долгопамятный день. У меня длительное время хранился снимок парадного строя, но я подарил эту фотографию Яше Нидерштейну на его день рождения. На этом снимке Яша четко выделяется среди сослуживцев своим высоким ростом и худобой.

В таких повседневных делах и заботах подошло время возвращения на Родину. Под прощальные пожелания местных жителей доброго пути, колонна машин дивизиона тронулась в путь. Конечный пункт нам, младшим офицерам и солдатам, был неизвестен. Мы не одиноки в пути на Родину. Все дороги в восточном направлении забиты колоннами движущихся войск. Много гужевого транспорта. Движемся медленно, с двух-трехдневными остановками после суточного перехода. В первых числах июля прибыли в небольшой городок Тернопольской области – Трембовля. Это – конечный пункт нашего маршрута. Городок делится на две равновеликие части рекой Гнезна. Эта местность – Галиция – известна тем, что здесь произошел знаменитый Брусиловский прорыв немецкой обороны во время Первой мировой войны. Нас тепло встретили местные жители. На стадионе был построен весь личный состав дивизиона. Состоялся встречный митинг. Были сказаны добрые приветственные слова от городской администрации и местных жителей. Здесь же, на стадионе, был развернут палаточный лагерь для личного состава дивизиона. Вся техника части была размещена во дворе того здания, которое после ремонта должно было стать солдатской казармой. Дел невпроворот, но они при должных усилиях всего коллектива части быстро приобретают зримый и осязаемый вид. Нет смысла подробно описывать все, что было сделано за это короткое время. Важно главное, что уже к сентябрю казарма была подготовлена к заселению. В личном плане у меня имели место несколько небольших, но памятных событий.

Чтобы быть поближе к взводу, я поселился недалеко от казармы в одном частном доме. Владельцами дома была пара пожилых поляков, оформлявших документы на выезд в Польшу. Не знаю, по каким причинам я им приглянулся, но они подарили мне хранившуюся у них скрипку фирмы Страдивари. Это была скрипка-прима Львовского довоенного оперного театра. Чтобы она не попала в руки гитлеровцев, ее неоднократно перепрятывали, пока она, наконец, не оказалась у этой пары; два года хранилась на чердаке дома, рассохлась и нуждалась в ремонте. Примерно в это время я познакомился с заведующей фотосалоном Фримой. Она жила со старшей сестрой, недавно вернувшейся из эвакуации. Сестра ее по специальности – скрипач театрального оркестра. Фрима тоже хорошо играла на скрипке. Вдвоем они изредка музицировали. Я показал им подаренную мне скрипку. Они вызвались помогать мне во всем, что позволило бы вернуть ей звучание. Постепенно с их помощью я восстановил инструмент, и они стали учить меня игре на нем. Надо вам признаться, что слух у меня никудышный. И все же помаленьку, по памяти, я начал пиликать вальс «Дунайские волны». К сожалению, дальше моя учеба не продвинулась, так как мои учителя, как и бывшие владельцы скрипки, убыли в Польшу. Не зная истинной цены этой скрипки, за ненадобностью в моем хозяйстве, я отнес ее в комиссионный магазин. Через час она была продана за большие по тем временам деньги. Их хватило на то, чтобы купить фотоаппарат ФЭД и обмыть покупку. Специально упоминаю ключевое слово «обмыть». Дело в том, что в часть я прибыл неиспорченным взрослым дитятей. Вредные привычки и другие прелести света божьего обошли меня в то время стороной. Но как воздухоплаватель, в том числе и в должности начальника фотослужбы, я питался по летной норме. Помимо усиленного продовольственного пайка, я получал постоянно фронтовые 100 грамм к обеду и 10 пачек папирос «Казбек» на месяц. Около меня появились доброхоты, помогавшие мне «махнуть» хорошие кирзовые сапоги на те, о которых я уже говорил. Были и другие услуги и обещания. Я всему верил, но наступило время, когда я понял, что меня обманывали, пользуясь моей добротой. Решил сам попробовать. Стал покуривать, кривясь, выпивал положенные мне 100 грамм. Вот и теперь не мог отказать друзьям в обмывании покупки. Так бездарно я разделался с сокровищем, ценности которого я в то время не знал. Дни приятной духовной жизни проскочили очень быстро, а вот дни не особенно приятной прозы жизни продолжались значительно дольше.

В середине октября со своим неразлучным взводом я был командирован на заготовку дров на зиму. Поселились мы в деревне, в большом доме, состоящем из двух комнат. Комната поменьше была отдана моему взводу, а большая – офицерам и солдатам батареи артиллерийского полка. Лес мы заготавливали в разных местах, но и дома жили по-разному: я выворачивался наизнанку, чтобы удержать людей при себе, а за стеной шло постоянное веселье. Чтобы как-то развлечь солдат, стал им пересказывать ранее прочитанные книги – «Вечный жид» Эжен Сю и «Звезда КЭЦ» Беляева. Не знаю, чем я их заинтриговал, но меня с интересом слушали. Свой рассказ я растянул до 6 ноября в расчете на то, что на праздничные дни нас в лесу не оставят. Увы, оставили. И нас, и команду за стенкой.

Утром 7 ноября просыпаюсь с ощущением обиды, что о нас забыли. Тишина и у нас, и за стеной. Удивительно. Спрашиваю старшего сержанта Спивачука: «Отчего молчим?» – «Да говорить трудно – за стеной два трупа и еще троих увезли в госпиталь. Офицеры уехали домой, вот ребятки и повеселились. Где они достали столько этой отравы – метилового спирта?» – «Нас-то пронесло?» – «Да не совсем. Сережа Лозовский ночью посетил знакомую пасеку. Прихватил пару рамок меда. Слышите, по комнате пчелы летают – проснулись». Ищу Лозовского. И грех, и смех. Под глазом – большой фингал – сразу несколько пчел ужалили. Верхняя губа, как крыша, нависла над нижней... Все остальные на своих местах. Подхожу к Лозовскому и говорю: «Через час здесь будет столько начальства – не протолкнуться. Сейчас вставайте, одевайтесь, и с сержантом Войнаровским поездом отправляйтесь в санчасть. Не врать и не юлить. Этот грех можно простить».

Не успели они уехать, как действительно, одна за другой, приезжают несколько легковых персональных машин. Начинается разбирательство причин смерти солдат-артиллеристов. Говорю себе: «Как хорошо, что на ум пришла такая счастливая мысль – пересказать прочитанное, избавившая меня от большой беды».

В тот же день выяснилось, что мы уже в достатке нарубили дров и что делать в лесу нам нечего. К вечеру мы были в своем городке.

В конце августа началась демобилизация из армии солдат и сержантов старших возрастов. В ноябре была демобилизована очередная партия. Я тепло простился со своим взводным помощником Иваном Федосеевичем Спивачуком. Меньше года мы служили вместе, но добрую память об этом человеке я сохранил на всю жизнь.

В феврале 1946 года состоялись выборы в Верховный Совет СССР. После войны в Западной Украине военно-политическая обстановка была нестабильной. Формирования украинских националистов, которых мы именовали словом «бендеровцы», сильно вредили местным властям в налаживании мирной жизни. Бендеровцы убивали партийных и хозяйственных работников, вели подпольную пропагандистскую работу и т. п. С целью недопущения случаев разгрома избирательных участков, насилия над членами избирательных комиссий, уничтожения избирательных бюллетеней, для поддержания порядка в день голосования были привлечены войска. Скорее это походило на милицейскую операцию. В каждый населенный пункт, где имелся избирательный участок, командировались войска численностью от взвода до роты. На долю нашего отряда выпала деревня Деренювка, расположенная в 20 км от Трембовли. В качестве авангарда был послан мой взвод. Разместились в обычной крестьянской избе и приступили к выполнению инструктивных указаний. Спустя некоторое время после завершения выборов все воинские подразделения были отозваны в места постоянного расквартирования.

Мне хочется остановиться на двух эпизодах, связанных с пребыванием в Деренювке.

Поваром в нашем небольшом гарнизоне был назначен рядовой Карлаш. Он сам попросил меня об этом. Не имея поварского образования, он умел из тех простых продуктов, которые входили в состав солдатского пайка, приготовить вкусную и разнообразную пищу. Его изобретательности в этом вопросе не было предела, как и не было ограничений в желающих помочь ему. Однажды к нам заехал секретарь местного райкома партии. Мы как раз обедали. Пригласили его к столу. Не отказался. Пообедав, сказал: «Такого вкусного борща, как у вас, никогда не ел». С тех пор всегда, когда он проезжал через нашу деревню, то заглядывал на огонек к Карлашу.

Прошло три года. Весной 1949 года офицер нашей части капитан Василий Калашников ехал в отпуск с пересадкой в
городе Донецк. Денег было «не очень, чтобы очень». Пришлось экономить. Времени до отхода поезда было много. Решил пообедать в привокзальном ресторане. Заказал скромный обед. Через некоторое время официант приносит богатый обед.

– «Я это не заказывал», – удивился капитан.
– «Это шеф-повар распорядился. А вот и он сам», – сказал официант, указывая на подошедшего к столу Карлаша. Это был не только вкусный и приятный обед. Это была теплая беседа о прошлом и настоящем.

Уже после выборов деревня была окружена нарядом сил НКВД. В деревню никого не впускали и не выпускали. К нам в дом, а в это время как раз старшим был командир отряда майор Михайленко, пришел полковник, возглавлявший эту операцию. Это был заместитель начальника областного управления НКВД Тернопольской области полковник Прудников. «По имеющимся у нас данным, – сообщил он, – в деревне перед выборами печатались пропагандистские материалы украинских националистов. Типография находится где-то в хозяйстве крестьянина по фамилии Тихолис». Адрес всем нам был известен. Дочь хозяина, Мария, писаная красавица, с первого взгляда западала в душу любого молодого человека. Отвели нужных людей в дом Тихолиса. Типография была быстро обнаружена под полом сарая, но вход в нее осуществлялся из кухни дома. По словам полковника Прудникова, типография была оснащена новейшим (!) полиграфическим оборудованием, какого не было во всей области.

Через несколько дней после этого эпизода мы убыли домой в Трембовлю. На этом отвлечение военнослужащих части от исполнения непосредственных обязанностей закончилось.

После пополнения личным составом и некоторого переформирования отрядов дивизион приступил к плановой боевой подготовке. По совету командира отряда я подал заявление о вступлении в ряды ВКП(б) и на партийном собрании отряда был принят кандидатом в члены партии. Сразу после этого со мной произошли два случая, которые, к сожалению, не добавили мне авторитета среди офицеров.

Во время занятий по марксистско-ленинской подготовке, которые вел командир отряда, я отвечал на какой-то поставленный вопрос. Вдруг, чувствую, по спине быстро бегает какая-то многоножка. От этого мне стало так щекотно, что сначала стал путать слова, а потом вообще перестал отвечать,
весь отдавшись неприятному ощущению от этого кросса многоножки по моему телу. Видимо, мимика и телодвижения, которые я производил по этому поводу, мало уступали таланту великого Марселя Марсо. Начался общий смех. Командир не очень вежливо произнес знаменитую позднее фразу артиста Вицина: «Позвольте вам выйти вон». За дверью я пересмотрел все свое одеяние, но злодея, поставившего меня в такое неудобное положение, так и не нашел.

Спустя немного времени произошел второй аналогичный случай. Я вел занятия со взводом. Пришел посыльный и доложил, что к такому-то времени в такой-то ленинской комнате командир дивизиона собирает офицеров, и мне приказано быть на этом собрании. Прихожу к назначенному времени. Все места подальше от начальства заняты. Остались свободными только скамейка, стоящая непосредственно перед столом начальства, и скамейка, стоящая перпендикулярно к столу. Гляжу на начальство, а сам сажусь на дальний от него конец скамейки. Не рассчитал. Скамейка встала на попа. На ногах я удержался, но скамейка с грохотом упала на свое место. Всеобщий смех. Потом молчание – видимо, кого-то ждем. Оглядываюсь. На том месте, куда могла упасть скамейка в случае, если бы я упал, сидит молодой офицер – лейтенант Яша Козлов. Хотя Яша и молодой, но у него спереди уже заметная розовая лысина. Вот, думаю, стукнула бы скамейка Яшу по лысине... И тут, как назло, вспомнилась недавняя многоножка. Стало смешно. Как бы Яша реагировал? Сначала я смеялся про себя, потом не удержался и рассмеялся вслух, повторно вызвав всеобщий смех. Под грозным взглядом командира, подполковника Джилкишева, повторяю уже отработанный прием: «Позвольте вам выйти вон». Вышел, успокоился. Попросив разрешения, снова вхожу. Теперь все молчат, зато смеется подполковник Джилкишев. Дает слово начальнику штаба. Тот зачитывает приказ: «За достигнутые  успехи в боевой и политической подготовке и высокую воинскую дисциплину в подразделении (аукнулись события 7 ноября прошлого года) наградить этого самого возмутителя спокойствия, которого пришлось выставить за дверь, ценным подарком – денежной премией». Встаю, чеканю фразу: «Служу Советскому Союзу!» Аплодисменты, смех, конец собрания.

Август 1946 года – еду в отпуск. Есть такая присказка: «Ветер воет, день морозный, в отпуск едет Ванька взводный». На этот раз очередность старших и младших попутана. Уже почти все офицеры после окончания войны побывали в отпуске, а я еще не был. Еду в свой родной Харьков.

Дом встретил меня запустением. Без хозяина и дом – сирота. Хозяин – мой отец – как уехал с ранеными из Харькова в феврале 1943 года, так и застрял где-то в Закавказье. Мама лежит больная – порок сердца. Не выдержала испытаний оккупации. Брату еще нет и пятнадцати лет – учится, наверстывает упущенное за эти годы. Муж сестры недавно вернулся из армии, занят поисками работы, что отнимает у него много времени. Сестра одна с мамой и маленьким ребенком. Вторая сестра была угнана в Германию. Там на ферме, где она работала, встретила пленного поляка. Они полюбили друг друга, и после войны сестра осталась со своим Янеком в Польше.

Некогда громадный наш двор более чем наполовину сократился. Отставной подполковник еще во время службы приметил местечко для строительства своего дома. Он взял себе тыловую часть двора, а также отрезал от нашей половины полосу для проезда в свой двор. Во время войны во двор упала большая авиационная бомба, заметно изменив ландшафт. Имею в виду, что разрушила наш любимый сарай и сломала несколько больших деревьев. Новый хозяин огородил свой участок, а у нас лицевая ограда, сломанная стоявшей во дворе воинской частью, так и осталась невосстановленной.

Мой приезд внес определенное оживление в жизнь нашей семьи, но тоска по разрушенному прошлому осталась. Навестил соседей, встретился со школьными товарищами. На улице встретил маму Жоры Рындина. Заливается слезами, оплакивая его гибель. Встретил неотразимую, милую, с
ямочками на щеках, Зиночку Сладковскую. На войне она потеряла глаз. Лицо в шрамах. Говорит: «Кому я нужна такая?» Всюду лики прошедшей жестокой войны.

Моя милая, дорогая окраина Харькова – Новоселовка – внешне мало изменилась, но внутренне – совсем другие люди, другие межличностные отношения. О тех, кто не вернулся с войны – горькие воспоминания. Если некоторым до войны было не совсем хорошо, то теперь совсем плохо. Наоборот, другие, кого война обошла стороной, полны надежд и оптимизма. Одним словом, в отпуске на досуге есть над чем подумать.

На двенадцатый день отпуска нас навестил приехавший в отпуск фельдшер – он тоже харьковчанин. Передал мне приказ командира отряда: немедленно вернуться в часть.
– «По какой причине отзывают?»
– «Не знаю, есть разговоры, что часть куда-то передислоцируется, но с уверенностью сказать не могу», – последовал ответ.
Недолгие сборы. Попрощался с мамой. Не знал, что это наша последняя встреча. Следующим летом ее не стало. Я на ее похоронах не был – болел дизентерией.

По прибытии в часть получил необходимый инструктаж. Через день погрузка в эшелон, а не все еще готово. Активно включился в общую работу. Погрузка в эшелон и передислокация прошли без осложнений. В пути узнал, что будущее место службы – Закавказский военный округ. К месту будущего размещения ехали кружным путем через Баку. Наша страна такая большая, что не перестаешь удивляться разнообразию жизни народов, ее населяющих. Конечным пунктом маршрута был город Телави – центр Кахетии. По местным меркам это довольно большой город с театром и педагогическим институтом. Добротные усадьбы с двухэтажными, крытыми черепицей домами. По сравнению с украинскими хатами это целые дворцы. Виноград, инжир, хурма – все
необычно и интересно. Устоявшийся спокойный ритм жизни. Один литр вина – туман (десять рублей). Зачем тебе литр вина? Идешь по ряду продавцов и пробуешь по маленькой рюмочке, пока ноги не станут тяжелыми. Уноси их скорей, а то ненароком где-нибудь споткнешься. Эту науку освоили быстро.

Разместились в большом военном городке постройки начала 19 века. Казарменный фонд большой, но и частей в городке больше, чем надо. Непреодолимые затруднения со складами: у нас много имущества, и оно требует размещения под крышей. С трудом разместили автопарк. Всю осень обустраивались. Наконец, к концу года устроились и приступили к плановым занятиям. Здесь тоже вагон проблем. Учебных классов нет. Плац и физгородок – и то, и другое в единственном числе на большое хозяйство – не всегда дождешься очереди. Стало ясно, что с такой перегрузкой военного городка ничего путного в боевой и политической подготовке не добьешься.

Весной новый приказ – переместиться самоходом в военный городок Гурджаани. Гурджаани – тоже районный центр, но намного меньше, чем Телави. Известен своим марочным вином «Гурджаани», а также грязелечебным курортом Ахтала. Недалеко, в Мукузани – большие винные погреба марочных вин Алазанской долины. В Гурджаани мы разместились достаточно комфортно. После переезда в новый военный городок из моего звания убрали слово «младший», и теперь я стал полноценным офицером в воинском звании лейтенант.

Из Гурджаани мы усиленным отрядом убыли в летний артиллерийский лагерь Вазиани. О нашей встрече с летчиками, сбившими наш аэростат на 4-м Украинском фронте, я уже рассказывал. Во время обустройства в лагере я встретил своих спецшкольных товарищей – Ваню Новикова, Наума Люкимсона, Сергея Луценко. В лагере наполнили водородом лишь один аэростат. Подъемов было много. Отрабатывали учебные задачи, а также поднимали в воздух офицеров артиллерийских частей. Боевых стрельб не было.

В личном плане для меня лагерный период сложился неудачно. Вначале я заболел дизентерией. Попал в полевой госпиталь, который был развернут при лагере. В армии говорят: «Чем тебе хуже – тем лучше, чтобы служба не казалась медом». Во всяком случае, пребывание в госпитале оказалось
жестоким испытанием на выносливость. Если полы палатки при жаре 30о и более не подняты, то внутри – парилка под 50о, если полы палатки подняты, то через пару часов все покрыто толстым слоем пыли. Лечение – пенициллин – новейшее по тем временам лекарство. В палатке нас двое. Страдаем от жары, духоты и изнуряющей болезни. Организм совершенно обезвожен. Постоянно хочется есть, но с этим строго. На обходе врач уделит нам, доходягам, пару минут, а далее весь день вдвоем. Нет сил даже разговаривать. Именно в один из таких тяжких дней пришла телеграмма о смерти мамы. У каждого человека его мама лучше других. Моя мама лучше всех других мам. Она никогда нас не наказывала, но если зашалишь – так посмотрит, что не знаешь, куда себя деть. И вот ее нет. Как с многими другими, с ней расправилась война.

На этом мои беды не кончились. Спустя некоторое время после выздоровления я снова попал в тот же полевой госпиталь, но уже с другой болезнью – тропической лихорадкой. Эта болезнь впервые прихватила меня в Телави. Коварство ее состояло в том, что приступы начинались внезапно без видимых причин. Сильный озноб сопровождался резким повышением температуры – более 40о с потерей сознания. Однажды сильный шквалистый ветер сорвал крепления нескольких палаток, в том числе и той, в которой я лежал. Палатка развевалась на древке, как флаг. Пересиливая себя, собрался и потихоньку пошел в свое расположение. Меня сильно знобило. Лег в постель. Товарищи укрыли меня дополнительными одеялами. Я уснул крепким сном. Проснулся весь мокрый, но совершенно здоровый. После такого шокового лечения эта болезнь ко мне больше не возвращалась.

Перед отъездом из лагеря прошло партийное собрание по итогам лагерного сбора. Второй вопрос – персоналии, в частности, о приеме меня из кандидатов в члены ВКП(б). Мой кандидатский стаж уже просрочен. Секретарь партбюро докладывает, что представитель особого отдела рекомендовал
не торопиться с решением моего вопроса. Компетентным органам пока не ясно, как моя сестра 1923 года рождения оказалась в Польше и стала гражданкой этой страны.

Покинув летний артиллерийский лагерь, наконец, очень неплохо обосновались в военном городке Гурджаани. Осенью эта часть Грузии – благословенное богом место. Куда ни кинешь взгляд – бесконечные виноградники. Виноград уже просится стать вином. Воздух – упоение, с тончайшим ароматом вин, которые здесь вырабатываются. К сожалению, недолго музыка играла… Чем это было вызывано – не знаю, но нас ожидала очередная передислокация. Если Гурджаани – один из уголков рая, то место, где нам предстояло обосноваться надолго, было одним из тех, о которых говорят: «Не важно, как ты живешь, важно, чтобы ты мучился». Промозглой осенью мне было приказано взять под охрану так называемый военный городок Шаумяни. Шаумяни – очередной районный центр Грузии на границе с Арменией. Военный городок – довоенный летний лагерь кавалерийского полка: кирпичная казарма вместимостью не более одного батальона, несколько кирпичных административных и служебных зданий, три больших крытых деревянных конюшни, полуразрушенный бывший палаточный городок, несколько десятков финских домиков для летнего пребывания семей офицеров. Глядя на эти домики, хотелось рыдать. Как в них жить зимой семьям с малолетними детьми? Все постройки разместились на берегу небольшого ручья, протекающего в достаточно узкой долине. Вокруг безлесные горы. Расстояние от Шаумяни – 12 км бездорожья. Дорога есть, но она не имеет никакого покрытия. За очень короткое время конюшни были переоборудованы под казармы. Нашему дивизиону досталась одна такая конюшня. В ней уместились все три отряда со своими службами. Штаб и управление дивизиона разместились в небольшом зимнем домике. Весь остальной служебный фонд и две конюшни достались артиллерийской бригаде, командиром которой был Герой Советского Союза полковник Сидоренко. Впоследствии, проходя службу в штабе Ленинградского военного округа, я встретился с ним снова. К тому времени он стал генерал-лейтенантом артиллерии, начальником ракетных войск и артиллерии округа. Как-то в один из дней мы долго вспоминали нашу службу в Шаумяни и молодых офицеров, которые впоследствии стали заметными фигурами в Советской Армии.

В служебном отношении жизнь в Шаумяни была наиболее спокойной за все время службы в Советской Армии. У нас не было самовольных отлучек. Такой вид нарушения воинской дисциплины в гарнизоне Шаумяни был не показан – в самоволку ходить было некуда. В этом забытом всеми уголке земли властвовал сухой закон. Скажите, что еще нужно дополнительно, чтобы взводный командир видел розовые сны?

Часом веселья был развод караула. Всякий раз, когда начинал играть оркестр, множество шакалов подвывали ему. Вот, слышишь, где-то рядом так жалобно воют. Не знаю почему, но ряд летних финских домиков по аналогии с этим был назван Шакаловкой. Даже при встрече с генералом Сидоренко мы не могли не вспомнить Шакаловку и ее героических обитателей, поскольку на Шакаловке настоящие шакалы вели себя как собаки, поедая все, что им доставалось от человека.

Летом 1948 года мы в Вазиани не ездили, а всем составом дивизиона ездили на боевые стрельбы на полигон возле города Буйнакск. Городок Буйнакск мне понравился. Чистый, опрятный, приветливый. Большой военный городок, занятый артиллеристами. В нем я встретил спецшкольного товарища Валентина Сигидина. Здесь, впервые в своей жизни, столкнулся с проявлениями религиозных обычаев. Когда наполнили аэростат газом и стали вести его на позицию, видим большую процессию верующих местных жителей, направляющихся в нашу сторону. Вокруг близко никаких селений нет. Откуда они появились – непонятно. Понятно только, что подобного чудища они никогда не видели и из их молитв было непонятно, угодно это аллаху или не угодно. После недолгой молитвы они как-то незаметно растворились в горах точно так же, как и пришли. В целом стрельбы прошли удачно. Я корректировал огонь по кутану – квадрату из глинобитных стен, служивших некогда загоном для скота. На третьем снаряде – попадание точно в центр. От кутана остался небольшой бугорок глины. Так бы стреляли на войне, товарищ лейтенант! В одном из подъемов случилось так, что капитана Циркаля укачало до потери сознания. На земле он быстро пришел в себя, и на это никто не обратил серьезного внимания.

После возвращения домой я уехал в Тбилиси сдавать экзамены для поступления в военную академию. Экзамены сдавать не пришлось – написал только сочинение. Разобрались, что я имею право поступления в вуз без сдачи вступительных экзаменов. Подходят два подполковника. Агитируют сдать документы в Военно-Медицинскую Академию. Отказываюсь, хотя все мои близкие признают, что я был бы хорошим врачом. Как у многих, у меня свои комплексы. Хотелось бы быть врачом, но… Врач, прежде всего, своим внешним видом, голосом, манерой поведения должен сразу завоевать симпатию больного. Этими важными качествами, как мне казалось, я не обладаю. Я твердо решил поступать на радиотехнический факультет Военной Академии Связи в Ленинграде. Прошел медицинскую комиссию, оформил все требуемые документы. Поскольку я свободен от экзаменов и выполнил все необходимые для поступления формальности, у меня остался некоторый запас времени до окончания сборов. Какое-то время провожу в библиотеке окружного Дома офицеров. Разгадываю кроссворд. Напротив меня – крупный интеллигентного вида мужчина примерно лет пятидесяти. Спрашивает: «Любите разгадывать кроссворды?» – «Люблю». – «Такое-то слово разгадали?» – «Да». Соответственно спрашиваю несколько слов у него. Разговорились. Он, Илья Ильич Арбатов, главный режиссер московской оперетты, гастролирующей в настоящее время в Тбилиси. К фамилии и должности пристраивается длинный перечень титулов: заслуженный, народный и т. п., всех не упомнить. Соответственно, рассказываю о себе, о своем желании поступить в военную академию. Его очень удивило название моей воинской части – воздухоплавательная. Впервые слышал такое. Ввожу в курс дела. Рассказываю, как попал на фронт и конкретно в эту часть, затем о службе в Западной Украине. Между прочим, рассказал о том, как стал владельцем скрипки фирмы Страдивари и как нерачительно распорядился этим сокровищем. Он только охал и ахал, когда я подробно рассказывал, как варварски я ее восстанавливал, используя самый примитивный инструмент и простейшие подсобные материалы. Был удивлен, что она «запела» в руках профессиональных музыкантов. Пригласил вечером посмотреть и послушать «Веселую вдову» Легара. Для меня это был очень приятный праздник. Договорились о встрече на следующий день.

Во время новой встречи Илья Ильич предложил пойти в гости к его другу Вано Мурадели. «Кстати, – заметил он, – там будет и наш общий друг Арам Хачатурян». Уже само перечисление этих фамилий у простого человека, к каким, несомненно, причислял себя и я, вызывает душевный трепет. В двадцать первом веке таких людей принято называть национальным достоянием, тогда же все было проще – известный всей стране такой-то композитор или писатель. Робею, но иду. Хозяин радушно нас встретил. И Мурадели, и Хачатурян уже наслышаны о чудаковатом лейтенанте-воздухоплавателе. Расспросы. Пришлось воспроизвести вчерашний рассказ и обрисовать свои впечатления о первой встрече с этой воинской частью, в сокращенном виде именуемой дивизионом аэростатов артиллерийского наблюдения. Подробно пришлось повторить рассказ о скрипке фирмы Страдивари. Вспоминая все это, я совершенно потерял скромность, с которой пришел в этот дом, «раздулся» и стал демонстрировать свои музыкальные способности, которых отродясь не было. Голос был молодой, громкий, командный – и не более того. И в таком «надутом» состоянии я позволил себе спеть сначала арию Индийского гостя, а для усиления своей воинственности – арию Варяжского гостя. На прощание мне сказали, что в жизни никогда так от души до слез не смеялись, как в этот день, слушая мое пение. На следующий день командировка кончилась. Я тепло попрощался с Ильей Ильичом и убыл в свои родные пенаты, именуемые Шакаловкой. Ожидаю вызова в академию. Минули все сроки, когда должен прийти вызов, а его все нет. Наконец, приходит ответ – отказать без объяснения причин. Сказать, что расстроился – это ничего не сказать. Не могу найти себе места. Рушится мечта всей жизни.

Конец августа. Дивизиону объявлена боевая тревога. Приказано полным составом убыть в распоряжение Командующего войсками Среднеазиатского военного округа. Вызывает командир дивизиона полковник Асланян (подполковник Джилкишев по состоянию здоровья уволен из рядов Советской Армии) и с нескрываемой обидой на кого-то говорит, что меня велено оставить на хозяйстве в части: «Я в такие игры не играю, но сейчас не имею времени разбираться в причине такого решения».

Обидно до слез, но вынужден проглотить эту пилюлю. Деваться некуда. Остаюсь один на хозяйстве. Через три месяца дивизион возвращается. Все хорошо, но где-то далеко остался насовсем капитан Циркаль. О том, чем занимались все это время – молчат, а я и не спрашиваю. Мне знать не положено. Всего обиднее перед взводом. Как будто кто-то из нас в чем-то виноват, то ли я перед взводом, то ли мои подчиненные передо мной. Понемногу остываю. Обдумав сложившуюся ситуацию, пишу по команде рапорт с просьбой уволить меня из рядов Советской Армии в связи с политическим недоверием. Здесь же пишу, что неоднократные проверки моей семьи показали, что в период оккупации все вели себя достойно, с оккупантами не сотрудничали. Сестра была угнана на принудительные работы в Германию. Там познакомилась с военнопленным поляком. Они полюбили друг друга, поженились. Сейчас живут там-то, имеют двухлетнего сына. С сестрой связи и переписки не имею. Отец с дочерью переписывается.

Через день стою перед полковником Асланяном.
– Возьмите ваш рапорт. Я его не подпишу. Если мы будем увольнять таких офицеров, как вы, то кто же будет служить в нашей армии? Я записался на прием к заместителю командующего войсками по вузам. Когда получу команду, поедете со мной.

Через неделю мы, полковник Асланян и я, в кабинете генерал-полковника Иванова. Полковник Асланян подробно докладывает генералу цель нашего прибытия. Выслушав, генерал говорит: «Если к началу очередных экзаменов в военные академии я буду оставаться хозяином этого кабинета, даю полную гарантию, что ваш офицер будет принят в академию, которую выберет. Если по каким-то причинам хозяином этого кабинета будет кто-то другой, то и в этом случае я постараюсь помочь вашему офицеру». С пожеланием успехов в службе генерал проводил нас. В принципе, все получилось так, как говорил генерал, но об этом позднее.

После поездки к генералу Иванову меня, наконец, приняли из кандидатов в члены ВКП(б). Надежда, которую вселил в меня генерал, помогла как-то тверже стать на ноги. Стал изобретательнее, интереснее работать со взводом. Не знаю, по каким причинам, но в эти годы стал снова ощущаться некомплект младших офицеров, в первую очередь, взводного звена. Наш первый отряд майора Михайленко был переформирован в учебное подразделение. Я, соответственно, стал командиром учебного взвода. Это накладывало дополнительную ответственность, как по части расширения своего военного кругозора, так и по организационной линии, памятуя, что через год это будут такие же офицеры, как и я сам.

В артиллерийской дивизии прорыва Резерва Верховного Главного Командования, командиром которой был замечательный генерал-майор артиллерии Харламов, развернулась подготовка к всеармейским стрелковым состязаниям. В это время штаб дивизии и одна из артиллерийских бригад из Телави переместились в Манглиси. Предполагалось, что отборочные соревнования пройдут в Манглиси. Норма представительства – от дивизиона отдельного или линейного – одна команда основным составом шесть человек и два запасных. От нашего дивизиона команду возглавил я, и большая часть стрелков была из моего взвода. Я сам неплохо стрелял из карабина и автомата, а, кроме того, в команде был Володя Соколов, который закончил школу снайперов, но после ранения попал в наш дивизион, где и встретил конец войны. Весной 1949 года мы привезли в часть приз за первое место, занятое среди команд дивизии.

Этой же весной состоялись сборы руководящего состава артиллерии Закавказского военного округа. Сборы проводились в Тбилиси. Одной из целей этих сборов являлось знакомство с новой для артиллерии войсковой частью – дивизионом аэростатов артиллерийского наблюдения. На сборы был командирован усиленный отряд майора Михайленко, естественно, с моим аэростатным учебным взводом. Всю неделю мы практически без отдыха поднимали в воздух руководящих офицеров артиллерийских частей , учили их ориентированию и правилам управления огнем артиллерии с аэростата. Зрелище для Тбилиси было доселе невиданное. Поэтому оно вызвало определенный интерес как руководителей города, так и руководства республики. Все, изъявившие желание посмотреть на свой город с высоты, были подняты на аэростате с обязательным одеванием парашюта и инструктажем о правилах пользования им в аварийной ситуации. Одевание парашюта и, особенно, инструктаж о правилах пользования им остудил пыл некоторых товарищей, которые предпочли оказаться подальше от греха – мало ли что там может быть. Во время сборов наш начальник фотослужбы много фотографировал. У меня сохранилась лишь одна, уже почерневшая от времени, фотография. Просматривая недавно книгу «Аэронавты» (автор Саид Джилкишев, Алма-Ата, 1991 г.), увидел в ней хорошую групповую фотографию и на ней собственную персону.

Незаметно подошло время ехать в Ленинград для сдачи экзаменов в военную академию. Экзамены я не сдавал, было лишь нечто вроде собеседования по математике и небольшой экзамен по топографии. Здесь я отличился среди всех остальных кандидатов, потому что именно это изучил в училище, когда нас сначала готовили на топографов.

Мандатная комиссия. Один за другим выходят из заветной двери улыбающиеся офицеры. Ни одного обиженного лица. Группка остающихся все меньше и меньше. Те товарищи, которые, как и я, не сдавали экзамены, уже давно вышли из этой заветной двери, а меня все не вызывают. Наконец, называют мою фамилию. Захожу в помещение – довольно большая продолговатая комната, длинный стол. В дальнем конце поперек длинного стола – стол руководства. Довольно много старших офицеров, в том числе несколько генералов. Докладываю о своем прибытии. Следует несколько несложных вопросов. Спокойно отвечаю. Ведущий комиссию генерал спрашивает: «Больше вопросов нет?» Вдруг встает капитан и говорит: «Товарищ генерал, есть небольшой вопрос, касающийся этого офицера, который следовало бы обсудить в нашем кругу». Генерал как-то недоуменно посмотрел на меня: «Ну, раз просят, уважим просьбу товарища капитана». Выхожу за дверь. Буря эмоций. Молчу. Через небольшой промежуток времени получаю предложение войти снова. Вхожу. – «Поздравляю вас, товарищ лейтенант, с зачислением в слушатели Военной Академии Связи». – «Доверие оправдаю», – чеканю в ответ. – «Вы свободны». Поворот кругом. Ухожу.

Возвращаюсь в часть за полным расчетом. Прощание было очень трогательным. Иду к майору Михайленко. Он долгое время был не только моим добрым начальником, но во многих случаях и заботливым отцом. Только он оценил мое состояние, когда я впервые попал под артиллерийский обстрел или когда обливался зеленой блевотиной во время последнего на войне подъема аэростата. Где найти подходящие слова, чтобы оценить доброту и сердечность этого человека? С такой же признательностью я прощался с полковником Асланяном. Это его трудами была сохранена моя честь офицера, и я получил путевку в академию. Я всегда стремился быть добрым с сослуживцами, и они отвечали мне добром. Мой помощник Коля Булгаков выстроил взвод и на прощание провел его передо мной.

За четыре года, прошедшие после войны, наша часть четырежды меняла места дислокации. Кроме того, были длительные командировки, о которых я уже рассказывал. Как ни странно, но во всех случаях вопросы бытового устройства решались быстро и как-то сами по себе. Правда, большую роль играло то обстоятельство, что как воздухоплаватель я питался по летной норме в столовой. По этой причине вопрос питания всегда решался без моего участия, но квартирный вопрос никогда не отнимал много времени. В академии, где четко налажен распорядок дня, вопрос бытового устройства, особенно на первых порах, оказался очень сложным. Часть слушателей первых курсов, не имевшая квартир, жила в казарме полка связи обслуживания учебного процесса. В числе этих слушателей был и я. Примерно через месяц после начала учебы нас вежливо попросили очистить помещение – самим не хватает. Пришлось заняться поисками комнаты или хотя бы угла. Меня очень заинтересовал большой дом специалистов на Лесном проспекте. В этом доме жил слушатель нашего курса Юра Зубков. Его-то я и привлек себе в помощь. Через пару дней он сообщил, что нашел мне комнату. Иду после занятий по указанному адресу. Звоню. Дверь открывает пожилой мужчина. Представляюсь, говорю о цели моего визита. – «Комната у нас сдается, но этим вопросом ведает моя дочь. Зайдите вечером, она будет дома». Дожидаюсь вечера. Снова звоню в уже знакомую дверь. Дверь открывается. Передо мной молодая интересная женщина.
– «Чем могу служить?»
– «Ищу пристанище в виде комнаты или какой-нибудь конуры». Смеется.
– «Конуры нет, но комната имеется. Вчера приходил какой-то претендент, обещал зайти сегодня, но пока не приходил. Заходите, посмотрите, если вас устроит – будем договариваться».

Прекрасная комната примерно 12 квадратных метров, письменный стол с креслом, кровать, встроенный в стену шкаф. Чего еще можно пожелать? Даю свое согласие. Договариваемся об условиях найма этой комнаты. Все обговорено, согласовано. В тот же вечер все мои вещи – чемодан и сумка – уютно разместились в шкафу, книги и тетради – в ящике письменного стола. Знакомлюсь с обитателями квартиры. Хозяин – Григорий Михайлович – главный энергетик трамвайно-троллейбусного управления, его дочь Татьяна – служащая того же управления, ее сын Сергей – четырехлетний кудрявый мальчуган. Днем убирает квартиру и присматривает за мальчонкой приходящая женщина. Итак, квартирный вопрос разрешился. Теперь на очереди вопрос питания. Вариантов много, но все они имеют определенные недостатки. Поиск наиболее приемлемого варианта продолжался долго и, в целом, безуспешно. Учеба шла своим чередом, учиться было интересно. Одно время я решил выйти за рамки конспектов и через какой-то промежуток времени выяснил, что, работая много с учебниками, особых успехов не добился, а в освоении текущего материала отстал. Пришлось возвращаться к отработанной схеме.

Постепенно обживаюсь в квартире. Ближе узнаю ее обитателей. Сережа льнет ко мне. Часто играет в моей комнате. Я иногда участвую в его играх. Даю ему задания что-нибудь нарисовать. Читаю книжки, которые он просит. В отличие от многих ребят, которые любят учить стишки и потом их декламировать, Сережа стихов не знает. Он их пересказывает своими словами. Не обхожу вниманием и Сережину маму. Рядом с домом находится общежитие Политехнического института. При общежитии хороший кинозал, в котором крутят новые фильмы. Иногда в рабочий день вечерком, чаще в субботу или воскресенье, смотрим, как сейчас помню, «Тарзана», итальянские фильмы, что-то вроде «Ночей Кабирии» и т. п. Иногда ездим в «Титан» Постепенно ближе узнаем друг друга. Танина мама умерла еще до войны в 1938 году. Поневоле Таня осталась хозяйкой в доме. Папа все время болел – язва желудка. С началом войны работала медсестрой в госпитале, размещавшемся на базе общежитий Политехнического института. После эвакуации этого госпиталя перешла на работу в госпиталь для дистрофиков в гостинице «Октябрьская». В конце 1942 года пошла служить в Советскую Армию. Уволилась в начале 1945 года. В мае родился сын Сергей. По любви вышла замуж за сослуживца. Жизнь не сложилась, разошлись. Сын все ждет папу, а он не приезжает. Постепенно наши вылазки в свет учащаются. Ходили несколько раз в театр. Познакомился с ее подругами. Незаметно возникла духовная близость, а потом и привязанность. В какой-то момент пришла Любовь – безбрежная, всепоглощающая, безоглядная. Любовь требует времени и жертв. И то, и другое отбиралось от учебы. Я привык учиться добросовестно, дотошно, обстоятельно. Увы! Объять все сразу невозможно. А надо. Дело в том, что подходит срок присвоения очередного воинского звания, а в академии успешность слушателя оценивается академической успеваемостью, чем я впервые в жизни похвастаться не могу. В один из дней начальник курса полковник Безруков приглашает меня после занятий на беседу. Докладываю, как на духу, обо всем, что произошло со мною – о своей любви, о полной растворенности в этом чувстве. Обещаю, что найду в себе силы совместить любовь с успешной учебой. Без задержек получаю очередное воинское звание – старший лейтенант. Представления на присвоение этого звания я не видел. Оно попало мне на глаза четыре года спустя, когда готовилось представление на очередное воинское звание – капитан. До сих пор поражаюсь опыту работы с людьми, каким обладал полковник Безруков. Он всего один год работал с нашим курсом, а нас ни много ни мало – сто человек. Побеседовав один раз со слушателем и наблюдая его в повседневной жизни, он давал исчерпывающе точную характеристику этому человеку.

Летнюю сессию я сдал не очень успешно. Наступило время летних отпусков. Еду домой в Харьков. Поделился с отцом своими житейскими делами и рассказал о своей любви. А любовь и вправду – безбрежная, безоглядная. В то же время трезвым взглядом есть на что посмотреть и о чем подумать. Таня старше меня на четыре года. Одни считают такое различие в возрасте положительным моментом для мужчины, другие – наоборот. Вопрос спорный, неоднозначный. Второе – ребенок. Сереже уже исполнилось пять лет. Для него я просто хороший дядя Ваня. Со мной можно поиграть, послушать книжку, рассказать о своих делах. Таня не разведена. Следовательно, для закрепления нашего статуса требуется, как минимум, получить развод. В те годы для получения развода была необходима публикация в газете. Формальности улажены, суд
состоялся, развод получен, но в усыновлении Сережи его отец отказал. Поэтому для усыновления требуется доказать, что отец либо не может помогать сыну материально, либо уклоняется от уплаты алиментов. Решили оставить все так, как есть. При этом отец алиментов не платил, а Таня этот вопрос перед соответствующими органами не ставила.

В своем рассказе я забежал немного вперед. Все это так и было, но после того, как я вернулся из отпуска. А пока я еще в отпуске, отдыхаю, набираюсь житейского ума. Как когда-то, в довоенные годы, отец собирает семейный совет: он сам собственной персоной, старшая сестра и ее муж, младший брат, двоюродная сестра. Старшая и двоюродная сестры – против, брат и свояк – за мое решение. Итог подводит отец: «Ребенок – не помеха вашим отношениям, будешь любить жену – будешь любить и ребенка. В отношении Тани взвесь все сам: за и против. Как решишь, так и будет правильно».

Сентябрь–октябрь в академии – очень напряженный период учебы. Много времени отнимает подготовка к параду. Все же выкраиваем время и обсуждаем наши проблемы с Таней. У нее еще не сформировалось окончательное решение. Она не хочет связывать мою свободу ребенком и не уверена до конца в моей готовности стать отцом ее ребенка и вообще быть отцом детей, которые у нас могут появиться.

7 ноября 1950 года – праздничный парад. На улице холодно, промозгло. Домой возвращаюсь в приподнятом настроении. В квартире, прямо скажем, холодно, то же на душе ее обитателей. Григорий Михайлович в какой-то невероятной ермолке (у него лысая голова и он бреет остатки волос по краям) за своим письменным столом что-то пишет. Таня в прихожей сидит на сундучке в грустной позе, Сережа на тахте с чем-то возится. А у меня все еще в голове строевой марш, молодые улыбчивые лица. Говорю Сереже: «Пойдем на улицу. Может, купим что-нибудь вкусненькое». – «Пойдем, сейчас оденусь».

Обращаюсь к Тане: «Неприятности на работе?»
– «Да, двое напились, устроили драку. Пришлось приглашать милицию».
– «Ладно, одевайся, пойдем, соберем что-нибудь на стол. Праздник все же».

Выбираемся на улицу. Идем на 1-й Муринский проспект. Там в арке дома оборудована продовольственная лавка. В ней все есть, как на одесском Привозе. Отовариваемся, не забываем и о Сереже.

Дома Таня быстро накрыла стол. Уже от движения и подготовки к обеду стало теплее. Засиделись за столом. Григорий Михайлович отошел, что-то сказал шутливое. Смеемся. Обращаюсь к нему: «Григорий Михайлович! Я прошу у вас руки вашей дочери. Благословите наш брак». – «А я-то здесь при чем? То, что касается руки Тани – это сам проси у нее. О тебе думаю, что ты человек с добрым характером. От такого зятя не отказываются. Но ты – военный, а это значит, что я на старости лет могу остаться в одиночестве со своими хворобами. Я уже много лет рассчитываю только на ее помощь. Кстати, а как на это посмотрят твои родители?»

– «Я уже с ними все обговорил. Мужская часть семьи оставила решение этого вопроса за мной, женская часть – не приветствует».
– «Танечка, вот перед тобой нас трое, мужчин. Тебе предстоит рано или поздно решить судьбу каждого из нас. Решай». Постояла, подумала, немного всплакнула. – «Я согласна, предложение принимаю».

Остаток вечера прошел в хорошем настроении, в мечтах о настоящем и будущем.

На разрешение формальностей ушел целый год. Лишь в начале 1952 года мы оформили наши отношения по закону. Интересная деталь: сейчас бракосочетание молодых происходит в роскошных дворцах, для новорожденных не менее пышные дворцы малютки, а в то время, о котором я веду речь, все было по-другому. В недрах исполкома Выборгского райсовета имелся небольшой кабинет с одним окном. В кабинете стоял достаточно большой письменный стол. Рядом два незатертых кресла и между ними небольшой столик. Долгое время место столоначальника занимала очень приятная женщина – Кострова. Она регистрировала Танин первый брак, рождение
Сережи и наш брак в начале 1952 года. Рождение нашей дочери Анны в 1954 году регистрировала уже другая женщина, а Кострова ушла на пенсию.

Учеба в академии идет своим чередом. Заметно улучшились оценки, как в зимней, так и в летней сессиях. Большое значение во время учебы в академии имеет организационная сторона учебного процесса вне ее стен. В этом вопросе мне большую помощь оказал Григорий Михайлович, за что я ему был очень благодарен.

В летние каникулы мы поехали в Харьков всей семьей. Состоялось знакомство. Таня всем понравилась, Сереже было раздолье в нашем дворе. Была и компания – моя племянница, дочь старшей сестры, верховодила там своими подружками и Сергеем. Съездили в родное село к крестному отцу. Там были радушно приняты всеми родственниками. Потом, спустя какое-то время, часто вспоминали эту поездку. В Ленинград возвращались под завязку загруженные дарами юга. Один только 15-килограммовый арбуз чего стоил. Хватило на всю ленинградскую родню.

1 сентября на занятия пошли сразу двое: я на третий курс академии и Сережа в первый класс той школы, в которой когда-то училась его мама.

Академия связи – одно из наиболее насыщенных нашей техникой высших военно-учебных заведений. Прекрасная учебно-материальная база. Учиться было очень интересно. Часто теоретические занятия подкреплялись непосредственной практикой. Например, при изучении материаловедения и новых технологий сами лично работали в учебно-производственных мастерских на всех видах обрабатывающих станков, а технологические процессы осваивали с непосредственным выездом на промышленные предприятия.

Как обычно, участвовали в двух парадах на Дворцовой площади. Во время первомайского парада со мной случилась беда. Когда парадный батальон (коробка по фронту 20 человек, в глубину – 10) проходит мимо трибун, то, чтобы удержать шеренгу из 20 человек на одной линии, мы держим друг друга за руку. Вообще в парадном строю коробка, проходящая мимо трибун – это сжатый комок нервов. Четкий ритм чеканного шага задает парадный оркестр. Я уже говорил о чехословацкой медали «За храбрость» – моей фронтовой гордости. Именно эта медаль и сыграла со мной злую шутку. Она стала раскачиваться на своей ленте четко в ритме шага – 120 шагов в минуту, дважды в секунду слегка ударяя в место под сердцем. Сначала было просто немного неприятно, но, чем ближе к трибуне и напряженнее шаг, тем хуже. Дело дошло до того, что я чувствую – сейчас потеряю сознание. Пытаюсь выдернуть правую руку у соседа – не получается. Помните, в «Кавказской пленнице» Вицин конвульсивно вырывается из объятий Никулина и Моргунова. Я применил примерно такой же прием – бесполезно. Рука правого соседа еще крепче
стала держать мою руку. Чувствую, куда-то проваливаюсь, и в это время мой левый сосед оказался более внимательным и понял, что со мною творится что-то неладное, и отпустил мою руку. Я схватил левой рукой эту медаль и сорвал ее с груди. Иголки впились в ладонь, потекла кровь, но я этого не почувствовал. Как гора свалилась с плеч. Весь потный, я механически продолжаю идти, пока не поступила команда «вольно». Только теперь я почувствовал и боль в руке, и кровь на мундире, и обильно заливающий мне лицо пот. Правый сосед что-то хотел сказать нелестное в мой адрес, но, увидев мое лицо, спросил: «Что с тобой?» Раскрываю ладонь, показываю окровавленную руку и в ней – дорогая моему сердцу медаль. Бывает, как видите, и такое.

С началом занятий на четвертом курсе по не слишком продуманному решению произошло разделение нашей академии на две. На старом месте у Политехнического института образовалась Военная Краснознаменная Инженерная Академия Связи, а на месте Академии Генерального Штаба царской России – Командная Академия Связи. Соответственно, в состав инженерной академии вошли все инженерные факультеты, а в состав командной – командные. Такое разделение просуществовало два года. Очень хорошо, что это безобразие длилось недолго, потому что само разделение академии привело к дроблению богатейшей учебно-материальной базы, переработке уже обкатанных программ, сбою в научно-исследовательской работе и т. п. При выпуске у нас на академическом ромбе – редкая для выпускников академии гравировка – ВКИАС – Военная Краснознаменная Инженерная Академия Связи, вместо обычно принятой – ВАС.

Как выпускникам инженерной академии нам добавили еще одну производственную практику. Эту практику мы проходили в городе Йошкар-Ола, на заводе, выпускавшем радиолокационные станции орудийной наводки. Поразили в Йошкар-Ола парки и сады, а в них тополя с листьями раз
мером с большую тарелку. Сама по себе практика была очень интересной, и в производственном, и в технологическом отношениях.

Когда в одном месте собирается много молодых мужчин, им иногда в голову приходят бредовые идеи. Во время этой практики кому-то в голову пришла идея женить капитана Василия Офицерова на какой-нибудь местной девушке. Неженатые офицеры у нас на курсе были, но Вася стоял от них особняком, и вот по какой причине. После окончания второго курса, прежде чем уехать на родную Вологодчину, Василий Васильевич решил немного расслабиться. Пошел в ресторан, познакомился с двумя смазливыми девушками, а дальше туман и полный провал в памяти. Пришел в себя от толчков дворника в какой-то подворотне на улице Чайковского. Фуражки и офицерского ремня нет, карманы гимнастерки в первозданной чистоте. Прибыл военный патруль. Сердобольный военный комендант Ленинграда, конечно же, посочувствовал Василию Васильевичу и, в связи с отсутствием у него звонкой монеты, определил его на казенные харчи по полной программе, соответствовавшей его статусу – 20 суток гауптвахты.

Начинается осенний семестр. Английский язык, разговорная практика. Преподаватель задает вопрос: «У кого был интересный летний отпуск?» Все молчат. Заглядывает в журнал: «Ну вот вы, товарищ Офицеров, расскажите, что вам понравилось в отпуске?» Как положено, Василий Васильевич встает, низко опускает голову, и тут взрыв веселого смеха сотрясает класс. Преподаватель сначала удивленно посмотрела на отвечающего, а потом смутилась и говорит: «Извините». Смех продолжается. Встает старший группы и говорит: «Это уж вы нас извините. Капитан Офицеров так интересно провел отпуск, что даже по-русски трудно передать всю его прелесть». И вот теперь Василий Васильевич стал объектом внимания всего курса. Офицеров – мужчина крупный. Рост выше 185 см. Для начала решено было устроить ему медкомиссию, что было названо словом «Распять!» Не успел глазом моргнуть, как был раздет, распят на кровати и тщательно осмотрен понимающими толк в этом деле мужчинами. Вердикт – здоров, годен по всем статьям, не подведет. А подводить было кого. В распятии Васи участвовало 12 будущих генералов, в том числе его будущий начальник – генерал-лейтенант Подрезов и будущий преподаватель Академии Генерального Штаба – профессор, доктор военных наук генерал-майор Грушевский. Всем коллективом подыскали невесту. Познакомили их. Встречаются, дело идет к концу нашей практики, и тут Василий Васильевич заявляет: «Не буду на ней жениться. У нее тонкие ноги». Что же тут поделать – тонкие так тонкие, других нет. Зря распинали Васю. Поскольку эта история имеет хороший конец, я позволю себе заглянуть несколько вперед, когда будущие генералы, о которых я вел речь, стали настоящими, действующими, и им пришлось решать судьбу офицера Офицерова.

В следующем учебном году у нас снова были две практики: войсковая и производственная, совмещенная с написанием диплома. Офицеров попросил командование отправить его на производственную практику и написание диплома на тот же завод. Возражений не последовало. У Василия Васильевича все прошло, как было задумано. Диплом он написал хороший и, как выяснилось, совершенно изменил свое отношение к тонким ногам. Из недостатка это превратилось в достоинство. Короче, «тонконожка» стала его женой. Служба у капитана Офицерова после окончания Академии сложилась не очень удачно, а тут, как на грех, демографическую проблему страны Василий Васильевич принял близко к сердцу, и численность населения нашей Родины вскоре увеличилась на четыре человека – две двойни. Вот вам и тонкие ноги! Как-то встретились три больших генерала, участвовавших в «распятии» Васи, и о нем у них возник разговор. Надо бы помочь человеку. Наиболее подходящее место было у Юры Подрезова – генерал-лейтенанта, руководителя крупного предприятия. Тому деваться было некуда. Он взял его к себе. И не прогадал. Василий Васильевич Офицеров оказался именно на своем месте.

На последнем курсе, как я уже говорил, мы перед написанием диплома проходили сначала войсковую стажировку – 1,5 месяца, а потом производственную практику и написание диплома по тематике предприятия – 3,5 месяца. Войсковую стажировку я проходил в должности начальника командного пункта (КП) отдельного радиотехнического полка противовоздушной обороны (ортп) ПВО в поселке Горелово. Сам командный пункт размещался в подземном бункере в Копорской. Ко времени моей стажировки так случилось, что штатный начальник КП тяжело заболел и его замещал недостаточно подготовленный для этой работы офицер. Войсковая стажировка, понятное дело, проводится для того, чтобы стажирующийся мог вникнуть во все тонкости изучаемого процесса. Радиотехнические войска (РТВ) – новый род войск, возникший после войны. Он находился в процессе становления. Вырос этот род войск из службы воздушного наблюдения, оповещения и связи (ВНОС), сформированной еще в довоенное время для выполнения тех задач, которые заложены в самом ее названии. В Гореловском ортп ПВО к тому времени еще сохранился один батальон ВНОС из 50 постов визуального наблюдения в составе 7 человек каждый. Батальон был развернут вдоль старой государственной границы СССР с Эстонией. Вся информация с постов ВНОС сосредотачивалась на пункте сбора и обработки донесений (ПСОД), располагавшемся в Красном Селе, и уже оттуда в обработанном виде поступала на КП полка. Связь между постами ВНОС и ПСОД и между ПСОД и КП ортп – голосовая, по телефону. Я подробно остановился на разъяснении этой системы разведки, потому что даже опытные офицеры-зенитчики, прошедшие всю войну, не всегда могли расшифровать такую аббревиатуру, как ПСОД. В один из дней произошел такой случай. В этот день была намечена учебная тренировка по маршрутной проводке большого числа воздушных целей. Если выразить мое личное понимание этой тренировки, то образно это лучше всего передается словами песни В. Шаинского: «Тили-тили, трали-вали, это мы не проходили, это нам не задавали». Я, например, не имел понятия о том, что учебное донесение отличается от боевого только временем его фиксации. К текущему времени в учебном донесении прибавляется цифра 40. Если реальная цель обнаружена, к примеру, в 14:20, то в донесении об учебной цели время будет 54:20. Руководить этой тренировкой прибыл сам начальник радиотехнических войск армии ПВО полковник Соколов. Это был добрейший и милейший человек, но с одним «но»… Он был страшнейший матерщинник. Не подумайте плохого. Это не была вульгарная площадная брань. Фу, какое бескультурье! Это была, как правило, многоэтажная брань, упакованная в филигранную форму. Как хороший тамада долго и настойчиво подводит вас к сути тоста, ныне принято говорить – ключевым словам – так он отполировывал свои выражения, распределяя матерные слова по полкам и разбавляя их требуемой реальной сутью. Воспитательная работа, в первую очередь касающаяся меня, не заставила себя долго ждать. В рассматриваемый период времени «холодная война» двух миров уже начала набирать обороты. У воздушных границ
СССР в Прибалтике ежедневно летали один-два самолета разведчика НАТО. Не нарушая воздушного пространства СССР, они, между тем, держали всю приграничную систему ПВО в постоянном напряжении. Вот и в этот раз к моменту начала учебной тренировки у воздушных границ Советской Прибалтики болтался очередной натовский самолет-разведчик. Тренировка должна была начаться по команде с КП полка, но по какой-то причине радиотехнический пост, расположенный на острове Сур-Сари в Финском заливе, начал передавать учебную информацию о подходе к нашей воздушной границе неопознанных воздушных целей. Эта учебная информация была принята за реальную. Со стороны авиационной части КП последовал категоричный запрос: «На перехват какой цели направлять дежурную пару истребителей?» Ответа пока нет. Разбираемся. И тут в мой адрес последовал мощный заряд многоэтажных матерных выражений, основной смысл которых можно было сформулировать одной простой фразой: «И чему вас только учат в этой школе?» Ошибку, к счастью, обнаружил сам полковник Соколов. Опыт... Подчиненных его гнев в этот раз не коснулся. Авиационному командиру он передал: «Отбой по обеим целям».

На тренировке, последовавшей за этим, было все: и бури, и шторм, и штиль. Все как всегда, но такая наука запоминается на всю жизнь. Во время стажировки я познакомился с лейтенантом Виктором Жаворонковым, начальником радиолокационной станции дальней разведки сантиметрового диапазона П-20. По тому времени это была наша новейшая разработка. Через 20 лет мы, два полковника, встретились в Ленинградском Высшем Зенитном Ракетном Командном Училище, оба в должности начальников кафедры. Встреча с начальником радиотехнического поста Сур-Сари произошла через 10 лет после описываемых событий. Майор Левочкин Товий Иванович был в это время заместителем командира ортп ПВО по технической части. Взаимодействие с ним по рабочим вопросам продолжалось восемь лет.

Диплом я писал в городе Горьком (теперь Нижний Новгород), на Мызе. Коллектив, в котором я проходил производственную практику, был молодой, дружный. Старший инженер Сорокин был руководителем моей дипломной работы по теме «Расчет отклоняющей системы электронно-лучевой трубки индикатора кругового обзора». Все как у всех, когда собираются хорошие люди и стараются помочь друг другу в делах многотрудных. Но была и особенность. Суть ее состояла в том, что то относительно скромное денежное содержание, которое я получал как слушатель военной академии в эти 3,5 месяца, я должен был делить на две части. Одну часть оставлять в Ленинграде на питание трех членов моей семьи и оплату квартиры, и одну часть брать себе на питание и оплату проживания на частной квартире. Завод общежития не имел. Это было трудновато, но лето помогло преодолеть эти трудности. Утром я покупал хлеб, свежие огурцы и помидоры, немного масла, брал воду для питья и уходил на берег Волги. Поплаваю, окунусь, поостыну, подкреплюсь – и снова такая же процедура. Курить не тянет, и уже через неделю я не покупаю свой неизменный «Беломор». К концу пребывания в Горьком заметно поправился. Вид у меня был такой, как будто невзначай надел чужой китель. К сожалению, денег не было, чтобы сшить новый, соответственно изменившимся габаритам.

Как и многие другие, диплом я защитил «на отлично». Для факультета наступило время разбрасывать камни после пяти с половиной лет их собирания. Некоторые уже знали, куда они едут и на какие должности. Других персонально разобрали посланцы с мест прежней службы, часть – по знакомству, а часть – по причинам, находящимся за порогом нашего знания. Я попал на беседу к полковнику Жбанову – начальнику отдела кадров Управления Ремонта и Снабжения Артиллерийским Вооружением Главного Ракетно-Артиллерийского Управления (УРСАВ ГРАУ). – «Знаю, что у вас в Ленинграде есть жилье, но у нас нет заявок на специалистов вашего профиля. Ваш выбор такой: первое – Донгузский артиллерийский полигон – старший инженер-исследователь, оклад 1300 руб., штатная категория – майор; второе – город Серпухов, Конструкторское бюро № 5 (КБ-5) – старший инженер-конструктор, оклад 1400 руб., штатная категория – майор. Ясное дело, что тут думать – конечно Серпухов. Пусть не часто, но все же можно съездить домой. А в Донгузе что? На руках командировочное предписание: 7 декабря прибыть в город Серпухов в распоряжение начальника КБ-5.