В вихре времени Глава 36

Глава тридцать шестая

Он словно оглох... Будто внутри него выключили музыку и все звуки вокруг. В сознании билась только одна мысль — скорее уйти...
Николай не помнил, как пробрался к выходу сквозь толпу гостей, а очнулся, когда увидел у дверей Прокофьича. Тот удивлённо собирался открыть дверь, но Николай его остановил, потирая лоб.
— Прокофьич, у тебя бумага и ручка есть?
— Есть, ваше благородие, — неуверенно ответил тот, — вам подать?
— Да-да, мне нужно срочно...
Прокофьич юркнул в незаметную дверь в холле и сразу вынес клочок бумаги и туповатый карандаш.
— Вот, ваша милость, что есть...
— Отлично, спасибо.
Николай отошёл в сторонку и тут же на маленьком столике написал: "Дорогая Мария Степановна! Сегодня я понял, что вы сделали выбор. Обойдёмся без лишних объяснений. Желаю вам счастья с вашим избранником. Н.Елагин"
— Братец, отдай это лично в руки Марии Степановне, — он сунул дворецкому записку и рублик.
— Слушаю-с, непременно, ваше благородие, отдам-с, — забормотал Прокофьич, благодарно улыбаясь и кланяясь Николаю.

Ох уж эти февральские ветра — чуть не сбивают с ног... Николай придержал шапку и в странном спокойствии подозвал извозчика. Он ехал домой, а в голове не было ни одной мысли о происшедшем. Вдруг вспомнился рассказ отца о контузии на Турецкой войне: ничего не слышишь, и ощущение, что на плечах не голова, а чугунок... Именно так он себя и чувствовал.
Доехав до дома, Николай понял, что время ещё не позднее, потому что Захар ещё не заперся пьяный в каморке, а лениво делал вид, что метёт дорогу...
Николай рассеянно шёл, не глядя под ноги, и чуть не навернулся из-за наледи, спрятанной под снегом.
— Ах, чтоб тебя! — выругался он, поскользнувшись в очередной раз. Его взгляд  сфокусировался на дворнике.
— Ты что же, лентяй, не можешь подмести, да песком посыпать нормально, чтобы люди не ломали ноги на улице? — с налетевшим раздражением заорал он на мужика.
— Дак на всякий секунт не наподметаешься, ваша милость! — запричитал Захар, словно только и ждал, кому пожаловаться на жизнь. —  Протувары эти каторжные... скреби да мети! Только ты его соскрёб, да песочком посыпал, а на него опять нанесло! А полиция только и звонит в дворницкую, да угрожает: "Непорядок! Штрах!" Этак и жалованья не хватит, коли сразу штрах!
Николай уже остыл и пожалел, что накричал на бедолагу, однако перепалка словно вернула его к жизни.
— Ладно, ладно... Это я так, прости, брат.
— Вас тут дожидаются, Николай Кинстиныч, — Захар обиженно мотнул головой в сторону подъезда, — ваш знакомец...
Николай узнал в подходившем рыжебородом мужике Ивана.
— Чего тебе, Иван, денег опять? — хмуро спросил он у бывшего извозчика.
— Николай Константинович, важный разговор у меня, — лицо Ивана было трезвым и озабоченным.
Домой идти перехотелось.
— Слушай, а пошли в трактир. Масленица, как никак. Ты, наверное, голодный.
— Да местов-то не найти нигде, сегодня ж суббота...
— Есть у меня знакомый в ближайшем трактире — я с его сыном занимался, он завсегда местечко устроит. Пошли, там и поговорим.
Они шли молча, стараясь спрятать лица от пронизывающего ветра в поднятые воротники, но у них это получалось не очень хорошо. К счастью, идти было недалеко.
Открыв неприметную дверь в последнем доме на Пятницкой, Николай сразу понял, что они не зря сюда пришли — так вкусно пахло, что глаза стали жадно искать источник этого аромата. Освещение было не ярким, как в приличных ресторанах, а тусклым, что было на руку посетителям, иногда не желающим, чтобы их узнали.
— Местов нет, господа хорошие, заходите попозжее, — подскочил к ним половой.
— Позови-ка нам Игнатия Михайловича, братец, да скажи — Елагин пришёл, — прервал его Николай.
— Слушаю-с.
Из кухонной двери поспешно вышел невысокий мужичок в засаленном фартуке. Уже издалека он начал кланяться и улыбаться.
— Николай Константинович, какая честь, проходите, проходите, сейчас мы столик соорудим... Сашка, ну-ка ставь сюда маленький стол с кухни... Да живей, живей... — крикнул он в задымлённую кухню. Оттуда, словно из парилки, выскочил проворный пацанёнок, таща перед собой круглый столик. — Сюда ставь, да стулья неси... Вас двое будет, ваше благородие?
— Двое, Игнатий, спасибо...
— Что вы, Николай Константинович, век буду обязан за Федьку... Угощайтесь, тесто на блины лично делал... Прошу...
Николай и Иван уселись недалеко от входа, где немного дуло, но им было всё равно.
— Пить будешь, Иван?
Тот ухмыльнулся.
— А как же, ваша милость, а вы-то небось опять откажетесь?
Николай тяжело посмотрел на него.
— Сегодня не откажусь. Давай, брат, водки...
Сначала говорить не хотелось, и они молча ели жирные блины с припёком из белых грибов, да также молча выпили по рюмке.
— Чтой-то мы как на похоронах, ваше благородие... Горе заливаете?
— Может, и горе, что, заметно?
— Даже знаю, какое — баба небось бросила.
Николай вспыхнул, но сдержался.
— А ты почём знаешь?
— А о чём же вы, благородные, можете ещё скорбеть? Других забот у вас нет.
— Дурак ты, братец, у всех проблемы одинаковые...
— Не скажите, ваша милость, у нас проблем с бабами нет. Женился и весь сказ.
— Я так не могу — без любви жениться, а по любви, вишь, не получается. — Николай вспомнил, что Иван специально ждал его у дома. — А ты чего пришёл ко мне? Случилось что? С работы выгнали?
Иван выпил ещё рюмку и прищурился.
— Не выгнали, и денег мне от вас не надо. Пришёл я долг отдать.
Николай поднял руку, протестуя, но Иван стукнул по столу кулаком.
— Дослушай... Не деньгами, нет... Есть для вас неприятная новость... Был я на последнем собрании, когда вы читали лекцию... Да, скандал был изрядный.
— Тебе понравилось? — усмехнулся Николай, ощущая благотворность хмельного состояния, не дававшему сосредоточиться на полученной сердечной ране.
— Да мне-то что, я и не понял ничего, а только главный их, маленький такой... Бухарин вроде, орал потом в кабинете на всю школу. Я мимо как раз шёл, а у них вышел один и дверь не закрыл. Слышу, этот коротышка уже тише вашу фамилию произнёс, ну я и подслушал...
— И что же? — нетерпеливо спросил Николай, чувствуя, как мурашки побежали по коже.
— А то, что листовки вам подложат, ваше благородие, уж не знаю, куда... Вызвался там один и предложил... как это слово...
— Скомпрометировать?
— Точно... А потом полицию вызвать. Так что смотри в оба, ваше благородие.
Николай попросил воды — в горле пересохло то ли от водки, то ли от блинов... Да, дела... А куда они могут подсунуть листовки? Домой? Вряд ли. Значит, в гимназии надо глядеть в оба. И даже понятно, кто это сделает... Митрофанов — мастер на все руки: и пугать, и предупреждать, и подличать... Он представил, как тот крадётся на своих длинных ногах и, воровато озираясь, подсовывает прокламации в стол...
 В трактире кто-то уже пел пьяным голосом, кто-то раздражённо стучал по столу, кто-то выяснял отношения... Вдруг в этом людском гуле и дымном тумане от папирос зазвучали стихи. Это было так неожиданно, что шум немного поутих.

Будто жизнь на страданья моя обречена;
Горе вместе с тоской заградили мне путь;
Будто с радостью жизнь навсегда разлучена,
От тоски и от ран истомилася грудь.

Будто в жизни мне выпал страданья удел;
Незавидная мне в жизни выпала доля.
Уж и так в жизни много всего я терпел,
Изнывает душа от тоски и от горя...

Молодой голос читал с таким надрывом, словно, действительно, испытывал страшное горе. Николай слушал и чуть не плакал: "Вот и моя душа изнывает от тоски и от горя... Неужели это всё наяву? Ещё месяц или два назад я жил надеждой на счастье, и вот так... в один миг рухнуло... А как она весело смеялась в его объятиях..."
Внезапно засаднили ладони — оказывается он так сжал кулаки, что ногти вонзились в кожу почти до крови...

Даль туманная радость и счастье сулит,
А дойду — только слышатся вздохи да слёзы,
Вдруг наступит гроза, сильный гром загремит
И разрушит волшебные, сладкие грёзы.
 
Догадался и понял я жизни обман,
Не ропщу на свою незавидную долю.
Не страдает душа от тоски и от ран,
Не поможет никто ни страданью, ни горю.

Николай понимал, что он не первый и не последний, страдающий от несчастной любви, но от этого легче не становилось...
Он очнулся от раздумий и стал оглядываться, ища знакомое лицо. Елагин узнал этот голос.
— Иван, где парень, что читает стихи, ты его видишь?
Тот повертел головой.
— Да, вон от нас через столик.
Николай посмотрел туда — всё такой же кудрявый и весёлый, с озорным взглядом Сергей Есенин сидел за кружкой пива. Он был одет в дорогой фрак, нелепо смотревшийся в этом злачном месте. Николай и сам был во фраке, но его скрывало пальто, и потому он не выглядел так глупо в дешёвом трактире.
Молодой поэт выпил изрядно. Он забрался на стол, расшвыривая посуду и разливая вино. Пьяные приятели пытались его удержать, но не тут-то было. Есенин взмахнул рукой и запел:

Заиграй, сыграй, тальяночка,
 малиновы меха.
Выходи встречать к околице,
 красотка, жениха.
Васильками сердце светится,
Горит в нём бирюза.
Я играю на тальяночке
Про синие глаза.

Хулиган соскочил со стола и стал вытирать фалдами дорогого фрака лужи вина на столе, словно нарочно разбрызгивая его на окружающих. Кто-то стал возмущаться, а крупный мужик с толстой шеей полез к озорнику драться:
— Чего безобразничаешь, паскуда? Вино для этого купил?
Николай хотел заступиться, но нашлись защитники и без него... Перебранка приятелей Есенина с бугаем быстро вылилась в драку. Мужики опрокинули стол и стулья, под ногами заскрежетала разбитая посуда. Быстро послышалась трель дворника... Николай зажал уши руками — водки было для него слишком много... Очнулся он, когда кто-то тряс его за рукав:
— Ваше благородие, вам плохо?
Он поднял голову. Перед ним стоял жандарм с озабоченным лицом. Хулиганов вывели...
— А-а, нет, не плохо, просто выпил лишнего.
— Поймать вам извозчика? — спросил полицейский.
— Да, спасибо, а где...
— Приятель ваш на улице дожидается.
Николай, поддерживаемый заботливым жандармом, нетвёрдыми ногами вышел на улицу.
— Спасибо, братец, не подумайте...— он хотел оправдаться, но тот не слушал, давая знак извозчику подъехать поближе.
— А что будет с пареньком во фраке? Он хороший поэт, уж помилосердствуйте...
— Не извольте беспокоиться, мы знаем Сергея Александровича... Частый гость у нас: то песни поёт, то стихи читает в жандармерии... Протрезвеет, да домой отпустим.
Иван качающейся походкой подошёл к саням.
— Прощайте, ваше благородие. Долг я вам отдал, теперь уж сами. А с бабами поаккуратнее, не доведут они до добра.
— За предупреждение спасибо, а с остальным без твоих советов разберусь. Прощай... Трогай! — крикнул он извозчику, а когда тот спросил адрес, назвал тёткин. Ему не хотелось оставаться наедине с самим собой.

Когда сани подъехали к дому на Остоженке, Николай уже успел продышаться морозным воздухом. Что ему надо было у тётки? Он и сам не знал. Боялся, что уже все спят, но когда вошёл в дом, понял — вечер продолжается.
Варвара Васильевна и Софья ужинали в компании двух мужчин. Увидев Николая, они округлили глаза от удивления. Он поклонился и чуть не упал. Это его рассмешило, но он сдержался и вежливо спросил:
— Позвольте присоединиться к вам, тётушка?
Варвара Васильевна, наконец, очнулась.
— Клавдия, давай прибор... Садись, Коля. Позволь тебе представить — это Фёдор Петрович Каменский, а Петра Терентьевича ты знаешь. Фёдор Петрович сделал Софье предложение, вот теперь знакомимся поближе, — доброжелательно улыбнулась Варвара Васильевна Каменскому.
Известие, что Софья выходит замуж, повергло Николая в шок. Он уселся и стал с большим интересом рассматривать жениха, который ему показался старым занудой: тонкие губы, строгий взгляд из-под очков, нос длинноват... Каменский в ответ разглядывал Елагина, и было видно, что он презирает его состояние. Софья сидела, словно неживая. Было не похоже, что она счастлива. "Да она его не любит," — понял Николай.
Ему вдруг стало ужасно смешно. Чувство горечи уступило место бесшабашному веселью. Захотелось сделать что-нибудь нарочно.
— Вы так удивлённо смотрите, Николай Константинович, будто у меня что-то не в порядке с лицом, — не выдержал Каменский.
— С лицом у вас всё в порядке, а вот с головой может что-то случиться...— Николай приставил два указательных пальца к голове, словно рога, — вот что случается с мужчинами, когда они женятся...
Он представил, как врач будет мычать, и засмеялся пьяным смехом. Каменский бросил вилку на стол.
— Что вы себе позволяете?
— Коля, ты что, пьяный? Откуда ты такой пришёл? — заругалась тётка, укоризненно качая головой.
Софья рассердилась. Он впервые видел её такой возмущённой: её глаза засверкали, а рот приоткрылся, будто она что-то хотела сказать, но не решалась.
— А что вы, барышня, на меня так смотрите? — поинтересовался Николай, в её лице раздражаясь на весь женский род. — Разве вы любите жениха? Да? Не врите, не врите, — он погрозил ей пальцем.
Девушка вскочила с места и что-то шепнула Каменскому. Тот кивнул и тоже встал.
— Варвара Васильевна, спасибо за ужин, но я, пожалуй, пойду.
Пётр Терентьевич от греха подальше побежал вслед за ними.
— Соня, Соня, — кричал им вдогонку в пьяном отчаянии Николай, откидываясь на спинку стула, — ты же не любишь его, не выходи за него, выходи лучше за меня... — зачем-то добавил он тише.
— Коля, да что с тобой? — сердито спросила тётка, подходя к нему.
— Меня никто не любит... Никому я не нужен...
— Тебя Маша бросила? — догадалась Варвара Васильевна.
— Да, бросила... — Николай положил голову на руки, лежащие на столе, — я снова один, — глухо сказал он про себя.
Ласковая сухая рука тётки гладила его по волосам.
— Бедный мальчик, не переживай, жизнь не кончилась...
Ему стало горько как в детстве, когда умерла мать... Он не поднимал головы — из глаз прямо на рубашку капали горячие слёзы.