Стрельцы. Глава четырнадцатая. Послевкусие победы

Глава четырнадцатая. Послевкусие победы.

Августовская жара высушила землю. Хотя каждое  утро и выпадала обильная роса, но влаги явно не хватало, так как  дождей не было уже несколько дней, и зелень к обеду  теряла сочность и свежесть.  Степанида Ивановна и Любаша изнывали от жары, дни проводили в избе, а если становилось совсем невтерпёж, то выходили во двор, под  продуваемые ветерком навесы.
      Молодая жена капитана Ярыгина располнела и похорошела – беременность была ей к лицу, движения приобрели плавность и грациозность. Как большинство будущих мам, Любаша увлеклась вышивкой и шитьём, основное время проводила за рукоделием: это помогало ей отвлечься от беспокойных мыслей о своем ненаглядном Васильке.
     Отложив в сторону свою работу, Любаша с нежностью рассматривала Степаниду Ивановну, которая дремала на лавке, опустив голову на грудь: как же она благодарна этой старой женщине… 
Внезапно в избе возник шум, весёлая дробь частых шагов, стук и скрип открываемой двери, в которую влетела подвижная и смешливая, босоногая девчонка, готовая кинуться к спящей Степаниде Ивановне, но встретив взгляд Любавы, смущённо встала у порога, крикнула во весь голос, растянуто:
- Там…много… телег… едет… в деревню. Дяденьки… стрельцы… капитана… Василька… везут.
Сердце Любавы учащённо забилось: то ли от радости встречи, то ли от неопределённой вести. Но она умела владеть своими эмоциями: осторожно поднявшись с лавки, не обращая внимания на очнувшуюся Степаниду Ивановну, вышла из избы и, увидев, что деревенская улица вдруг оказалась в движении, а все жители из дальних и ближних мест бросив свои занятия, собираются встречать своего хозяина, испуганно замерла на  крыльце. И… почти сразу же, услышав скрип колёс и телег, увидев первую  пегую, запряженную в телегу лошадь, зашаталась и  упала бы без поддержки, скоро выскочившей на крыльцо Степаниды Ивановны.
Бабы кинулись голосить, однако, окрик деревенского старосты и управителя  Власа Мироновича остановил их:
-Ну, непутёвые! Чего раньше времени  выть-то!
Степанида Ивановна поддерживая и, одновременно, сама держась за управителя, подвела Любашу к телеге: бледное лицо раненого казалось безжизненным,  но, от прикосновения губ и слёз, скатившихся из глаз молодой жены, дёрнулось, напряглось и  присутствующие увидели, что жизнь ещё теплится в теле Василия.
-Анисим, возьми-ка  Любашу,- придя в себя и рассмотрев стрельцов, строго произнесла  Степанида Ивановна. Анисим кинулся и бережно подхватил сестру, но она, не обращая внимания,  устало и напряженно продолжала рассматривать раненного мужа.
По распоряжению десятника Килина  капитана быстро перенесли в избу, положили на его обычное место и бабы и мужики под неусыпным присмотром Степаниды Ивановны начали хлопотать вокруг Василия: раздевать, обрабатывать раны, протирать лицо и тело,  переодели в новую приготовленную рубашку, просторную, светлую и длинную до пят.
Обоз разгрузили быстро, всё привезенное имущество сотенного капитана растолкали по распоряжению управителя  Власа Мироновича в разных местах избы и в сараях, лошадей  распрягли, опутали и пустили на свежую траву под присмотр мальчишек, а телеги оставили во дворе под навесом.
Ранним утром, ещё до рассвета, десятник Килин Павел Тимофеевич запряг свою лошадку в телегу и растолкал  братьев  Матвея и Семёна. Наскоро перекусили, попрощались  с Любашей, Степанидой Ивановной, постояли рядом с капитаном и, староста, Влас Миронович с Анисимом, проводил их до околицы деревни.
Утро было сырое, сочная зелень окружала лесную дорогу. Дышалось легко, было свободно и радостно идти прямо, размашисто, во весь рост, не остерегаться.
        -Пал Тимофеич, долго нам до Москвы-то, - Сёмка ускорил шаг, догнал и просительно посмотрел на сидящего в телеге  десятника.
-Нет, Семён, до вечера дома будем.
Матвей подскочил сбоку и толкнул брата в бок, рассмеялся во весь голос:
- Чё, Сёмка, по жене соскучился…!
-Да, ну тебя,- засмущался Семён.
Добрались засветло. Окраина Москвы встретила шумом и суетой, встречные люди рассматривали стрельцов весело с одобрением и блеском в глазах: взятие у османов  Азовской крепости – было победой всей России! Первой, хоть и малой, но победой!
В Стрелецкой слободе ничего не поменялось – как будто стрельцы не куда и не уходили с  улочек слободы, а за плечами  не было прошедшего года караульной и боевой службы  в южных воронежских и степных краях. Матвейка с Семёном  нетерпеливым, скорым шагом дворами на минуту опередили ездового десятника и встретили его около дома, откинув четыре жердины закрывающие  заезд в небольшой дворик.  На мужской громкий разговор, скрип телеги и фырканье лошадки выскочила пополневшая Пелагея,  дородная,  кровь с молоком: распахнув дверь избы, на мгновение замерла с открытым ртом и, с криком повисла на  Семёне, чуть не сбив его с ног. Одумалась, взглянув на отца и Матвея, с достоинством поклонилась сначала своему тяте, затем брату мужа и прыснув в ладонь, без стеснения,   плотно прижалась в Семену, улыбаясь и заглядывая в глаза:
- Сёмка,  как я скучала без тебя.
       Одержанная победа над турками и взятие Азовской крепости воодушевили русский народ; Россия жаждала побед  и изменений. В Москве к встрече победного войска  были построены триумфальные ворота  с двуглавым орлом и с картинами, на полотне которых изображались Азовские баталии на суше и море.
Тридцатого сентября колоны победителей во главе с гордым царём под приветственные крики городского населения торжественно промаршировали по Москве; позднее, все участвующие в Азовской компании генералы, особо: Шеин, Лефорт и Гордон, были обласканы и награждены Петром Алексеевичем.
Азовская компания показала возможности и способности русского царя делать выводы из поражений и добиваться поставленной цели, а кроме того продемонстрировала успехи слаженного взаимодействия пехоты, конницы, артиллерии и флота. Однако она не решила основной задачи: Россия по-прежнему не имела свободного выхода к внешним морским просторам, так как Крым оставался в руках османов и закрывал выход в Чёрное море. Полномасштабная  война с турками была опасна для молодой России: не было современного оружия, военных специалистов, денег и союзников.
Молодому правителю  многое предстояло сделать для достижения  поставленных задач и, он решил поучиться у западных  соседей; для начала,  в осеннем ноябре, предварительно отобрал и отправил на обучение пятьдесят дворян: двадцать восемь в Италию и двадцать два человека в Англию и Голландию. В скором времени Пётр Алексеевич  думал и сам отправиться в европейские страны с большим посольством, но непредвиденные обстоятельства вынудили его несколько отсрочить поездку.
Двадцать третьего февраля на пиру у Лефорта царь Петр оживлённого беседовал хозяином дома о предстоящей поездке в Европу, когда их  бесцеремонно прервал Алексашка Меньшиков,  подойдя близко, почти вплотную и зашептав в ухо:
-Государь, беда! Заговор стрельцы с донскими казаками замышляют!
Пётр побледнел, чувствуя, как затряслось, завибрировало и напряглось всё тело, но сдержался и требовательно взглянул на Меньшикова. Лефорт поспешно отошёл в сторону.
- Я  сейчас прижал пятисотенного Лариона  Елизарьева, он мне всё и рассказал: они с пятидесятниками Силиным и Мельновым да десятником Ладогиным  лошадей загнали, от Азова без отдыха добирались, чтобы известить тебя. Сказывают:  Ивашка Циклер убить тебя замышляет. Хвалились пожар устроить и в заварухе тебя порешить, а потом самим  царя выбрать! Хотят собрать  недовольных стрельцов и донских казаков, да на Москву с Азова подбить.  Сказывают, что сейчас заговорщики у Ивашки в потайной комнате сидят.
- Готовь преображенцев, Алексашка! Чуть стемнеет, поедем  и схватим разбойников, - Пётр Алексеевич зло посмотрел на Меньшикова, как будто на заговорщика. Алексашка испуганно попятился и кинулся вон.
В это время,  уже более часа, Иван Елисеевич возбужденно рассказывал своим тайным гостям - двум стрелецким полковникам стольникам Обухову и Батурину о стрельцах, готовых участвовать в покушении на царя и выгодах, которые получат все заговорщики за участие и привлечение к участию своих стрельцов в этом деле.
          Иван Елисеевич Циклер, бывший командир Стремянного полка, собеседник    Милославского,  ревностный приверженец  правительницы  Софьи Алексеевны, когда-то предавший её Петру ради спасения своей жизни, ловкий интриган и заговорщик, получивший  за предательство в качестве вознаграждения воеводство в Верхнетурье, после Азовского похода был отозван оттуда и назначен отстраивать крепости на Азовском море. Он был недоволен своим положением, недоволен оценкой царя его способностей и решился на участие в новом заговоре против Петра.
Полковники уже собирались  расходиться, когда в комнату осторожно, но быстро, вошёл молодой управитель дома Агафон и, нагнувшись, тихо и испуганно произнёс:
- Иван Елисеевич, в комнату государь идёт, Пётр Алексеевич с Меньшиковым да Кикиным с сопровождением. И во дворе много солдат.
Циклер испуганно вскочил, кинулся к потаённой двери в стене, за ним бросились стольники, сгрудились в узком проходе, затолкались, замерли.  Агафон прикрыл за ними дверь, занавесил стенной материей и с достоинством вышел из кабинета в коридор. Но через несколько шагов испуганно прислонился к стене: на встречу быстро шёл царь Пётр, а за ним вприпрыжку торопливо бежали Меньшиков, Кикин, солдаты. Царь схватил Агафона за волосы, с высоты своего роста потянул вверх, сбил его с ног и волоком потащил  за собой:
- Где, Ивашка?
Агафон взвыл от страха и боли, указал рукой на дверь кабинета Циклера:
- Там они, там!
Пётр бросил Агофона, пнул дверь ногой, оглядел пустой кабинет, бешено заглянул в глаза Агафону:
- Где Циклер?
Агафон затрясся, подскочил к стене,  раздвинул материю и оголил потайную  дверь, но Меньшиков  оттолкнул его, опередил и, распахнув, вытащил из тайника заговорщиков.
В начале марта 1697 года розыск и аресты  были завершёны, был объявлен приговор по делу думного дворянина И.Е. Циклера, окольничего А.П.Соковнина, стольника Ф.М. Пушкина и других лиц, обвинявшихся в составлении заговора на жизнь Петра Первого.
«…великий государь царь и великий князь вся Великая и Малая и Белая России самодержец, заслушав докладную выписку, указал и бояре приговорили:
Ивашку Цыклера и Алешку Соковнина, Федьку Пушкина да стрельцов Ваську Филиппова, Федьку Рожина, донского казака Петрушку Лукьянова казнить смертью за то, что они, Ивашка и Алешка и Федька, умышляли его, великого государя, убить до смерти.
И говорил он, Алешка, чтоб на царстве быть Шейну для того, что безроден, а он, Ивашка, говорил, — счастье де Борису Петровичу Шереметеву, стрельцы его любят. А после того он же, Алешка говорил, чтоб выбрать на царство его, Ивашку Цыклера. И про то убийство он, Ивашка, в дому своем им, стрельцам, говорил и …  хотел с донскими казаками и с московскими стрельцами с Дона, оставить городовое дело Таган Рога, идти для московского разорения и чинить то ж, как и Стенька Разин.
А они, стрельцы, Васька и Федька, с донским казаком Петрушкою Лукьяновым, умыслили воровски, хотели бунтовать, с донскими казаками и с московскими стрельцами идти к Москве и разорять казаком Москву с конца, а стрельцам с другого конца….».
И наступили дни казней….
        Мартовский день занимался неохотно, был накрыт плотным  влажным туманом, который с восходом солнца рассеялся и превратился в тонкую дымку. У места казни собралась и просто московские любопытные зеваки, и преданные служивые, стрельцы, и люди, которые тайно и яростно желали смерти молодому царю, противились  переменам.
Под помостом, на котором разместился палач со своим топором и плахой, по указанию царя, поставили вскрытый гроб давно умершего противника царя Милославского;  он него смердело.
Первого четвертовали  Циклера: обрубок его тела кричал и дёргался до тех пор, пока не отделили голову и не насадили  её на металлический прут; кровь лилась в гроб на останки Милославского.
Стольник Фёдор Пушкин после пыток  и длинных, бессонных ночей и дней, плохо  воспринимал  окружающей мир.
« Нет, нет! Это, только бесконечный и страшный сон. Сон скоро закончится и всё опять пойдёт своим чередом – я окажусь дома, в кругу своей любимой семьи…».
Тело не слушалось его, а поломанные кости, смятые  и порванные мышцы уже не болели, а только напоминали о себе. Фёдор обвёл вокруг себя жарким, наполненным надеждой  взглядом, не понимая, что с ним собираются делать, куда его волокут под руки эти люди. Его подняли, опрокинули на плаху: в нос ударило запахом крови и смерти. Через мгновение  голова Фёдора скатилась  с плахи на помост, рот открылся, дёрнулся в испуге, пытаясь  выпустить последний застрявший крик, веки устало закрыли глаза.
На следующий день казнили стрельцов Ваську Филиппова, Федьку Рожина да казака Петрушку Лукьянова.
Стрелецкий десятник  Килин со своими стрельцами Матвеем и Семёном пришли к месту казни заранее, темным утром и находились в толпе зевак.  За долгое время службы Павел Тимофеевич много повидал казней и убийств, был знаком со многими, в том числе и со стоящими у плахи пятидесятниками Васькой и Федькой. Их казнь он перенёс тяжело, а братья Матвей и Семён, были сломлены увиденным кровавым зрелищем и готовы были сбежать из толпы и только благодаря поддержке десятника  перенесли это испытание.
    Казни заговорщиков были закончены, остальным двум десяткам сохранили жизни, отправили в ссылки, лишили состояний или вынесли другие наказания либо оправдали. 
Стрелецких полковников Алексея Обухова и Бориса Батурина отправили служить в прежних чинах и тех же полках  в Белгород и Севск, запретив появляться в Москве без указания царя.
     Донёсших стрельцов Лариона Елизарьева и Григория Силина повысили по службе,  наградили поместьями и деньгами.
В период казней Пётр Алексеевич занемог, но спустя несколько дней болезни отпустили  и он, снова загорелся желанием увидеть европейские страны, учиться тому, в чём европейцы превосходили русских. 
        Десятого марта в составе Великого посольства царь Пётр покинул Москву, доверив управлять государством Нарышкину, Голицыну и Прозоровскому, а обеспечение безопасности Москвы поручил  Ромодановскому, командующему Преображенского и Семёновского полков.